#img_5.jpeg

Когда мы с Порфирием Зетовым разговариваем на криминальные темы (а на другие мы с ним и не разговариваем), я ловлю себя на мысли: судьба мудро распорядилась, пустив моего друга по сантехнической части. Если бы, не дай бог, он стал детективом, он бы переловил столько же правых, сколько виновных.

Моему другу (увы, не только ему!) раскрытие преступлений представляется по детективному кино: что бы там ни происходило, а в конце злоумышленника обязательно поймают. Попутно, «для интересу», заподозрят десяток-другой посторонних граждан, нескольких арестуют, а потом, конечно, выйдут на того, кому автор предназначил быть изловленным.

Реальный розыск куда сложнее. Самый проницательный сыщик, допустим, убедится, что имярек есть искомое лицо. Но под убеждение прокурор не даст санкцию на арест — нужны улики. Масса доказательств как будто бы изобличает преступника, не хватает чепухи какой-нибудь, — прокурор не утвердит обвинительного заключения.

— Да, все эти процессуальные нормы, — изрек однажды мой друг, — только мешают.

— Плохому танцору и штаны мешают, — ответил я, чем вызвал бурю негодований.

— Как же так? Вы сбрасываете со счетов дедуктивный метод. Можно ли, имея на руках кучу логических доказательств, копаться еще в разных фактических деталях? Эдак преступника проворонишь. Разве после ареста нельзя добрать недостающее?

— А если «добирать» относительно действительно невиновного? Ему каково?

— Выходит, можно оставить преступление нераскрытым?

Я уже имел повод сказать, что мой друг задает столько вопросов, что и сонм мудрецов не ответит. Спор этот — лишнее тому подтверждение. Но вопрос-то далеко не праздный! А главное, на него невозможно ответить.

Нельзя оставить нераскрытым преступление.

Нельзя обвинить невиновного.

Помните, мы уже говорили, что нет преступления без следов. К этому утверждению мы еще будем возвращаться, ибо оно в принципе справедливо. Но создаются иногда такие положения, что и вполне квалифицированный розыск заходит в тупик. И вот тут от следователя требуется высокое понимание своего долга, отточенное нравственное чувство — без этого легко соскользнуть на путь беззакония: искать улики там, где их нет, возводить обвинение на того, кто не виноват.

— Значит, — упорствовал мой друг, — оставить преступление нераскрытым.

Что сказать? Всяко бывает. И еще неизвестно, где тут поражение, а где победа.

Инспектор уголовного розыска Эдуард Агавелян, насколько я составил о нем представление, относится к тем работникам милиции, которые трезво смотрят на вещи. Поэтому он и не постеснялся рассказать о своих неудачах. Ведь и они, в конечном счете, привели его к истинному мастерству, выработали высокий профессионализм, привили чувство безусловного уважения закона. Все-таки мы начали наш первый разговор не с победы. И у меня так и вертится вопрос: почему?

— А вы уверены, что Каин убил Авеля? — спросил меня мой собеседник, когда мы заговорили о раскрытии преступлений.

— Ну… разумеется, — ответил я не задумываясь.

— А почему? — Агавелян посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну… Это же все знают. Кто же еще? Как известно, Адам и Ева при этом даже не присутствовали. А других людей вообще не было.

— Вот именно. Где же тогда доказательства? Согласитесь: «все знают», «как известно» — не лучшие из аргументов. Если бы мне пришлось вести следствие по этому делу, скорее всего я бы положил фотографию Каина вот сюда, — Эдуард Агавелян показал на тощую стопку фотографий в своем блокноте, — хотя, признаться, я тоже верю, что Авеля убил Каин.

В другой, куда более полной пачке фотоснимков заключаются, очевидно, самые интересные детективные истории. Меньшая часть блокнота — это беспощадное свидетельство неудач. Обычно этим не хвастают, во всяком случае, не стремятся привлечь к ним внимание корреспондента. Но Эдуард не стесняется. Он поднимает завесу над своими поражениями. И в некоторых поражениях я вижу в известном смысле большую победу, чем даже выигрыш в схватке с преступником…

Начало почти всех детективных историй — настоящих и литературных — не оригинально. Так и в нашем случае. На окраине Баку, неподалеку от конечной остановки трамвая № 5, в рощице был найден труп женщины. Она была убита каким-то тупым предметом. Преступник или преступники пытались сжечь труп, но что-то, видимо, им помешало. На месте происшествия не удалось обнаружить никаких следов, за исключением обгорелой страницы местной газеты. На ней сохранилась написанная карандашом цифра «16» — так почтальоны делают пометки номеров дома и квартиры.

Вот, собственно, и все, что получил в качестве, исходных данных инспектор уголовного розыска Эдуард Агавелян. Фактически — ничего. Но это — если раскрывать преступление так, как в романах. А на деле, конечно, многое получил инспектор.

Во-первых, он узнал, кто такая убитая, — ею оказалась Тамара Бахрамова, проживающая по такому-то адресу с мужем и дочкой. Во-вторых, кондукторши трамвая сказали, что убитая часто ездила до конечной остановки — они ее приметили, ибо народу в их трамвае бывает мало. В-третьих, что в их же трамвае ездит одна старушка и несколько раз она разговаривала с Тамарой, причем однажды старушка сказала: «Смотри, девка, допляшешься!» В-четвертых, диспетчер на конечной остановке видела, как Тамара в последний свой день сошла с трамвая с каким-то мужчиной и направилась в сторону рощицы. И, наконец, в-пятых, что Тамара плохо жила с мужем и дело уже почти дошло до полного разрыва.

Но, конечно, чтобы собрать перечисленные выше сведения, Эдуарду пришлось-таки потрудиться. Ведь сначала он установил довольно обширный круг знакомых Тамары и убедился, что никто из этого круга не мог быть участником драмы. Была тщательно разработана и отброшена версия виновности мужа — версия в силу Тамариных семейных неладов, имевшая солидное обоснование. И только потом инспектор добрался до кондукторш с их сведениями о поездках Тамары на конечную остановку.

Тут больше всего привлекли внимание слова кондукторши: «Что-то, видать, у ней было нехорошо, недаром та старушка ей выговаривала: «Смотри, девка, допляшешься!» — это я сама слышала, а уж мы, бабы, такую фразу мимо ушей не пропустим. А как фото ее вы показали, я сразу и подумала: «Доплясалась, сердешная».

Разыскал Агавелян старушку. Та все подтвердила. И под большим секретом сказала, что «девка эта ходит к нашему Гасану, пока у того семья в отъезде, а как приедет — быть беде».

Да, кажется, картина начала проясняться. Классический треугольник: муж, жена, любовница, и столь же классический выход — от одной надо избавиться, в данном случае от любовницы. Гасан сначала начисто отверг свою связь с Тамарой, долго петлял, запирался, потом признал: «Да, было». Точно так же отрицал поездки в трамвае, но и здесь вынужден был признаться: «Да, ездил». В тот день они поехали в рощу, чтобы объясниться в последний раз и разойтись «как в море корабли».

— Но чтобы убить! Нет, товарищ инспектор, это вы бросьте.

И вот тут, наконец, «выстрелил» таинственный обгорелый обрывок газеты с цифрой «16», помеченный рукой почтальона. Квартира Гасана под тем же номером. А когда инспектор был в самой квартире, то обратил внимание на стопку газет. Он ее, будто походя, перелистал. Так и есть! Тот номер, что нашли на трупе, отсутствует. Вчерашняя и завтрашняя есть, а той нет!

Вот оно, последнее звено, замыкающее цепь! Та недостающая улика, которой припирают к стене преступника! Как бы мне хотелось эффектно завершить эту историю клочком обгоревшей газеты! Какая великолепная точка над «И»! Еще больше этого хотелось Эдуарду Агавеляну. Но… эффектного завершения не получилось. Цепочка замкнулась в логических построениях следователя, не больше!

Отсутствие номера газеты не доказательство участия в убийстве. (Экспертиза не взялась установить, что цифра «16» написана рукой именно такого-то почтальона). И связь Гасана с Тамарой не доказательство. И тот факт, что он вместе с ней сошел с трамвая, не доказательство. Все эти факты и обстоятельства говорят о многом, конечно. Они дают основания подозревать, даже обвинять, но не доказывают вину. Чего-то, что бы ее доказало, увы, так и не было найдено. Место происшествия, которое осматривали до Агавеляна, осмотрели плохо, все затоптали, и поэтому, если и были там следы присутствия Гасана, то их уже утеряли.

— Но вы-то были убеждены, что виноват Гасан? — чуть ли не упрекаю я инспектора.

— А вы уверены, что именно Каин убил Авеля? Я тоже уверен. Но ведь нет доказательств! В Библии сошло. Но Библия — не обвинительное заключение, людское мнение — не народный суд, мифическому Каину ни жарко, ни холодно, а Гасан — вот он, живой! А вдруг это стечение обстоятельств? То самое, которое называют роковым?

Когда Эдуард задал мне эти, скорее риторические, вопросы, я вспомнил одну историю, которая в прежние времена приводилась в пример не одному поколению криминалистов. Этот судебный процесс состоялся на Британских островах еще в начале прошлого века…

В местечке Сент-Жозеф в Уильтшире Уильям Гардинер содержал трактир «Олень». Он унаследовал питейное заведение от своего отца, тот соответственно от своего, и так далее. История «Оленя» терялась во тьме веков (хозяин утверждал, что однажды здесь выпил кубок эля, возвращаясь с охоты, сам Ричард Львиное Сердце), зато из этой тьмы брала начало прочная репутация и трактира, и его хозяина. Если к этому добавить, что гостей потчевала румянощекая и полногрудая хозяйка, отнюдь не олицетворявшая строгость женской половины Англии, то можно представить, какой популярностью пользовался трактир Уильяма Гардинера.

Неподалеку от местечка раскинулось небольшое поместье мелкого эсквайра сэра Джона Бруна, которое все называли «Зеленый дом». Сэр Джон любил посидеть в «Олене» и часто пропускал больше кружек эля, чем позволяло его звание и положение. Старый Джильберт, привратник «Зеленого дома», по этой причине ненавидел трактирщика. Ведь ему часто за полночь приходилось тащиться по полю в «Олень», чтобы доставить к родным пенатам захмелевшего хозяина.

В тот вечер, который во всех отношениях можно назвать роковым, сэр Джон загулял особенно крепко. Он только что получил с арендаторов деньги и угощал щедро всех, бывших в трактире. Поминутно он вытаскивал туго набитый бумажник, восклицая:

— Не скупись, хозяйка, сегодня плачу я, сэр Джон!

Хозяева не упускали случая, выставляя все новые и новые пинты хмельного напитка.

Было около полуночи, когда сэр Джон собрался домой. В кабачке к тому времени осталось всего несколько человек. Джильберт не приходил за своим хозяином. Джон, шатаясь, направился домой один. Через минуту трактирщик, сказав, что «еще свалится где-нибудь сэр Джон», вышел за ним. Вскоре он вернулся. Тут же он что-то отдал жене, та спрятала какой-то предмет в комод, где лежало белье, а Гардинер запряг лошадь и на ночь глядя уехал в город.

Кабачок почти совсем опустел, когда туда ворвался Джильберт с обезумевшими глазами.

— Сэр Джон! — только и вымолвил он.

Все повскакивали. Кинулись к выходу. Брун лежал в луже крови около конюшни с проломленным черепом. На крыше нашли окровавленную тряпку. Срочно вызванный констебль допросил присутствующих.

Было установлено, что Гардинер вышел за Бруном. На поле совершенно явственно отпечатались следы Бруна — они шли к накатанной дороге, которая вела к «Зеленому дому». И рядом еще одни следы — по размеру они могли подходить к сапогам трактирщика. В том месте, где они кончались у дороги, обнаружили лужу крови. От дороги такие же следы, но уже только одни, вели назад к конюшне.

Жена трактирщика совсем растерялась и давала путаные показания. В частности отрицала, что муж ей что-то передавал. Проверили. И вытащили из-под белья бумажник Бруна!

В городе уже днем арестовали Гардинера. Тот тоже явно все путал, тем самым выдавая себя. Он сказал, что проводил Бруна до дороги и по ней же, а не через поле, вернулся в трактир. У входа нашел бумажник сэра Джона, дал жене спрятать, чтобы потом вернуть владельцу.

— Зачем поехали в город? — задали вопрос Гардинеру.

— Хотел успеть на собачьи бега.

— Но бега начинаются в полдень.

— Другие дела были. К знакомому хотел зайти за долгом.

Приятель, однако, отрицал и долг и тот факт, что Гардинер был у него.

— Откуда у вас деньги? — инспектор указал на пачку банкнот, изъятую у Гардинера при обыске.

— Выиграл на бегах.

— Вот список выигравших — вас нет.

— Я нашел эти деньги.

— Почему же не сказали сразу?

— Я испугался. Все так случилось неожиданно. Все против меня. Но я не убивал сэра Джона. Я только довел его до дороги.

После долгого следствия состоялся суд. Аргументы обвинения уже изложены. И надо прямо сказать, достаточно сильные аргументы. Защита противопоставила им лишь одно возражение.

— Зачем, — спрашивал адвокат, — Уильяму Гардинеру, чтобы убить и ограбить Бруна, нужно было идти за ним до дороги, там проломить череп, отнести обратно к своему трактиру и бросить на конюшне? Никакой логики в действиях убийцы, если перед нами истинный убийца.

Подсудимый ничего не мог сказать в свое оправдание. Он шел за Бруном, он отдал его бумажник жене, он уехал в город, он лгал насчет приятеля и выигрыша. Поэтому Гардинер взывал не столько к суду, сколько к небесам.

— Видит бог, я не виновен, — твердил он.

Присяжные признали его виновным. Хотя единственный аргумент адвоката и вызвал споры. Нелогичность действий предполагаемого убийцы объяснили необычностью ситуации, взвинченными нервами и т. д. Приговор был утвержден. Ходатайство о помиловании король отклонил. Гардинера повесили…

А через четыре года на исповеди умирающий Джильберт сказал священнику, что взял на душу великий грех. Это он убил своего хозяина, который своим поведением компрометировал славный род Брунов. Он же оклеветал Гардинера, которого яростно ненавидел.

— Я был орудием в руках божьих, — воскликнул, испуская дух, полубезумный старик…

И только тогда было объяснено единственное противоречие в деле: старик убил сэра Джона на дороге, отнес его к конюшне и там бросил. Гардинер же действительно перед этим проводил Бруна до дороги, действительно нашел его бумажник и отдал жене спрятать, а лгал следствию потому, что действительно испугался.

Увы, было уже слишком поздно что-либо исправить.

Вот какую историю вспомнил я, когда Эдуард Агавелян поведал о своей неудаче. Поистине у правосудия нет задачи — обвинить. У него иная, более сложная и более ответственная задача — установить истину.

Конечно, следователю, в частности, или инспектору приходится «припирать к стенке» подозреваемого в преступлении человека: добытыми уликами припирать, логикой суждений, данными экспертизы. Но только не властью, коей обладает следователь над подследственным, инспектор — над подозреваемым в чем-то человеком.

— Понимаете, он вроде у тебя в руках. Еще чуть-чуть: «Сознайся, лучше будет, все против тебя, я ж тебя упеку, если ты…», и он, быть может, расколется. И «раскалывается». В лучшем случае до суда. — Эдуард, будто споря с кем-то, повысил голос: «Но нельзя так, нельзя!..»

Это очень драматическая коллизия. Сознание, что ты плохо сработал, ибо след ведь был, обязательно был; ответ перед начальством с вытекающими отсюда последствиями; примирение с фактом, что преступник уходит у тебя из рук, — все это на одной чаше весов. Мужество, за которое ни орденов, ни медалей, ни даже благодарностей — на другой.

Да, мужество. Ибо не легко, очень не легко, повторяю, бывает поставить в деле подпись: «прекратить за недоказанностью вины». Хуже, когда дело доходит до суда. Еще хуже, когда оказывается, что осужден невиновный.

Эдуард Агавелян — детектив высокого класса. На его «плюсовом» счету, в графе «дебет», много блестяще раскрытых преступлений — они в той толстой пачке фотографий из его блокнота, и рассказанная история не относится к его первым неумелым шагам. Он анализирует еще и еще раз весь ход следствия.

— Стечение обстоятельств? — спрашиваю. — Или действительно, отсутствие того самого следа, который «всегда» оставляет преступник?

— Только не отсутствие следов…

Я уже говорил, что преступления без следов не бывает. Эта истина столь же очевидна, сколь и непостижима. Одна из загадок психологии преступника основана именно на ней. Вернее, на отклонении от этой истины. На самом банальном заблуждении, будто можно что-то сделать и не оставить следов. Все преступники горят на этом и все же с упорством маньяков продолжают строить иллюзии. И неудача, о которой я только что рассказал, подтверждает лишь исключение, но никак не само правило. Ведь клочок газеты все же привел в дом Гасана.

В другом случае Эдуард имел еще меньше, казалось бы, исходных данных… Тут и ни газетного клочка, ни всезнающей старушки, ни наблюдательных кондукторш. К счастью, никто не успел и «затоптать» следов.

Тогда, это было под Новый год, ограбили железнодорожника: сняли форменный мундир и взяли деньги. Человек этот забежал к вахтеру в будку погреться. Женщина дала кое-что, чтобы смог он до дому добраться. Кто грабил, пострадавший не знал — его оглушили ударом сзади.

Примерно в это же время случилось несколько более трагических происшествий: нашли труп ревизора, — его застрелили из пистолета. Судя по гильзам — иностранного образца. Потом было покушение на грабеж, и тоже стреляли. Наконец, был убит постовой милиционер. И ни разу не удалось напасть на след. Никто даже не видел преступника, даже примерных примет никто дать не мог. И никаких видимых следов.

Эдуард Агавелян, как и его товарищи, и тем более начальники, был просто в отчаянии — шутка ли, такие происшествия!..

И тогда инспектор выбрал, кажется, не лучший метод поиска преступников — решил искать иголку в стоге сена. Даже нет, не иголку. Неизвестно было ведь, кто затерялся в миллионном Баку. Некий неизвестный грабитель. И все равно Эдуард решил искать…

Но чтобы понять этот, будто бы безнадежный, метод я должен кое-что сказать о самом Эдуарде.

Мы знаем разные трудовые династии: шахтеров, сталеваров, врачей, педагогов, футболистов. А тут намечается династия детективов: отец Эдуарда — Андроник Александрович — старший следователь прокуратуры Азербайджанской ССР. Он хотел, чтобы сын стал врачом. Но, видимо, родительский пример оказался сильнее родительской власти. Совсем еще мальчишкой стал Эдуард секретарем военного трибунала, потом окончил школу МВД, стал работать в угрозыске, завершил в университете свое юридическое образование.

Но это — анкета. В нее не уложишь груды детективной и серьезной криминальной литературы, прочитанной и пережитой Эдуардом, его бесчисленных, сначала ребячьих, а потом далеко не детских криминологических опытов. Один вполне реальный эпизод — ну прямо из Конан Дойля. В семье знакомых пропали фамильные драгоценности. Потом их обнаружили в стойке кровати. Кто? Семья эта была гостеприимной, двери дома всегда открыты, останавливались здесь и подолгу жили и дальние, и близкие родственники, и просто знакомые. Так что найти домашнего вора представлялось делом почти безнадежным. Приятель скорее в шутку предложил Эдуарду расследовать семейное преступление. Через некоторое время Эдуард пригласил приятеля в кафе и спросил:

— Зачем ты это сделал? И зачем вынудил меня задать тебе этот вопрос?

Бывая в доме, заводя случайные беседы, сопоставляя факты и суждения, он решил задачу блестяще.

Итак, мы прервались на том, что Эдуард решил искать иголку в стоге сена. То есть он выполнял свои служебные и семейные обязанности, ходил в кино, в гости, встречался с друзьями. Но был натянут, как струна. Он почти суеверно ждал встречи с неизвестным.

— Конечно, это был случай, — говорит теперь Эдуард.

Да, случай. Он ехал в переполненном трамвае. И на подножке увидел крупного мужчину в телогрейке. А под телогрейкой заметил воротник форменного железнодорожного кителя. Рядом стоял знакомый Агавеляну мелкий воришка-карманник.

Как-то это не вязалось — китель под телогрейкой. Что тут не соответствовало, инспектор и потом не мог объяснить. Но не сидела одежда на человеке. А те двое успели перехватить настороженный взгляд детектива.

Когда Эдуард спрыгнул с трамвая, двое уже бежали в разные стороны. Инспектор погнался за высоким. И опять «случай», но уже с обратным знаком. Человек бежал, отстреливаясь, к дому с аркой. Настигая его, инспектор уже прикинул, что беглец из-под арки свернет направо, где ближе до угла дома — налево шла длинная стена. И… кинулся направо. Никого. Как сквозь землю провалился. Уже потом, пройдя в другую сторону, увидел, что первый этаж дома ремонтируется и сразу за поворотом налево зияет провал окна без рам.

Через три дня инспектор нашел воришку. Но тот не встречался с Большим, как окрестил его Эдуард. В это же время совершен был дерзкий грабеж и всплыла кличка «Наполеон». Нескольких человек задержали. Участники грабежа, кроме имени, ничего не знали или не хотели сказать. Эдуард по интуиции связал своего неизвестного с Наполеоном. И начал «обкладывать» его. По крупицам набирал о нем сведения, по клочкам — связи. Наполеон действовал хитро: после каждого грабежа исчезал на время из Баку. Он был уверен в неуязвимости. Но он фактически был в капкане: пособники, сожительница под наблюдением, приметы известны, угрозыск начеку.

И все же попался он опять «случайно». Агавелян зашел в отделение милиции позвонить от дежурного. Там сидело пять или шесть задержанных. Эдуард скользнул по ним взглядом…

— Ну-ка, ну-ка встаньте-ка! Да это же Наполеон…

Эдуард вынимает из блокнота фотографию — Наполеон! А рядом — Бегемот. Он когда-то ранил инспектора. Дальше — физиономия явно не соответствующая прозвищу — Лорд. Еще и еще фотографии, за каждой из них наганы, схватки, поединки умов, победы и неудачи. Тут же письма из колоний. Как ни парадоксально, но воры иногда благодарят сыщиков. А вот какие-то официальные отношения на бланках — это инспектор угрозыска устраивал на работу бандита, которого 14 лет назад посадили за решетку.

Стандарт, шаблон — во всяком деле не лучший метод. В розыскной работе он губителен. Эдуард Агавелян, инспектор Агавелян постоянно делает то, что называется повышением деловой квалификации. Только и здесь он не шаблонен. Да, очень важно изучать криминалистику. Не мешает читать и детективную литературу — там иногда тоже кое-что удается почерпнуть. Но мало этого всего, мало!

Эдуард, например, очень внимательно и во всех разрезах изучил такие классические операции чекистов, как полулегендарный «Трест», ставший теперь широко известным. Об этом рассказало и кино и телевидение. Но изучил, конечно, не для того, чтобы перенять тактические и стратегические замыслы — это было бы делом не очень продуктивным: и время другое, и масштабы не те, и противник не схожий. Но методы, завещанные Феликсом Дзержинским, — вот то непреходящее, чему учатся его наследники.

Дзержинский никогда не был шаблонен, кроме как в одном — в непримиримости к врагам и гуманности к тем, кто еще не потерян для общества, кого можно вернуть к честной жизни. Верить в то лучшее, что в человеке сохранилось, верить вопреки всему, верить даже тогда, когда он сам перестал себе верить, — вот главный метод работы наших органов, ведущих борьбу с преступностью. Инспектор Агавелян воспринял это не просто как тезис, а как внутреннее содержание всей работы.

Вот отсюда и официальные отношения относительно устройства и благоустройства бывшего бандита. А ведь это не просто найти ключ к сердцу преступника. Это потруднее иногда, чем поймать. Глубокое заблуждение полагать, будто любой преступник на доброту сразу же ответит добротой, откроет сердце и тут же начнет «завязывать». Нет, это очень и очень извилистый процесс.

Эдуард долго вел поединок с очень искусным вором, которого называли Неуловимым Яном. Молодой еще человек, он относился к вымершему уже племени профессиональных преступников. Нигде не работая, он широко жил на ворованные средства. В своем деле Неуловимый Ян был виртуозом.

Еще его звали Малышкой. Он принадлежал к той редкой категории воров, которых зовут «сонник» — он был способен грабить квартиру, когда в ней все спали. Однажды, когда за ним шли по следу и настигли в комнате, куда он проник через окно, он ушел фантастическим образом. Милиция ворвалась в квартиру вслед за Малышкой. Там переполох. А Малышки нет. На диване смятое одеяло. «Но тут никто не спал», — удивились хозяева. Малышка, почувствовав себя в западне, лег на диван и укрылся. На него не обратили внимания, и он сбежал.

Все были в растерянности, злились. Предстоял ведь серьезный нагоняй — так бездарно упустить! Эдуард, которому предстоял самый серьезный выговор, вдруг бросил, рассмеявшись:

— Нет, а он молодец. Молодец! Что бы там ни говорили, а это надо суметь. А теперь за дело, друзья.

Агавелян не мог не оценить ловкого хода своего противника. Инспектор отлично понимает, что поединок с преступником не рыцарский турнир. И все же ловкость есть ловкость…

Неуловимый Ян далеко не ушел. Через несколько дней в привокзальном буфете его задержал сам Агавелян. Он знал, что встретит его здесь: Малышка был ловок, но недалек. У него не хватало выдержки для того, чтобы затаиться, выждать, сделать хитрый зигзаг. И потом он не мог быть вне Баку. В этот город он был влюблен, тут прошла вся его жизнь. И он вернулся.

Больше двух часов беседовал с вором с глазу на глаз инспектор. О чем? Ни о чем. За жизнь. Эдуард раскрывал своему «подопечному» всю бесперспективность борьбы.

А потом Малышку увели. Скоро должна была подъехать машина и доставить его из отделения милиции в тюрьму. Агавелян предупредил, чтобы смотрели в оба. А Малышка сбежал из туалета на втором этаже через форточку.

К вечеру его настигла милиция.

— Хочешь, я прикажу тебя выпустить? Завтра же ты будешь снова у меня. Ты уедешь, хоть на край света, но вернешься в Баку. Ты не можешь без этого города, я же знаю! А тут тебе нет хода. Я знаю все твои связи и квартиры, твоих друзей и девиц. Ты можешь вернуться в Баку одним путем — через суд и колонию…

Из колонии Неуловимый Ян писал Агавеляну письма. Он действительно решил вернуться в Баку, но вернуться честным человеком. Ему это не удалось, в колонии Неуловимый Ян погиб, помогая обезвредить шайку рецидивистов, действовавших там.

— Да, это преступник, — Эдуард тасует свои фотографии, — но я никогда не мог бы сказать, что это подонок, даже когда он сбегал от меня.

Эдуард Агавелян уважает не преступника в человеке, а человека в преступнике. Он уважает противника своего, ибо уважает свою профессию, смысл которой в непрерывной схватке с этим противником. Он не позволил себе «нажать» на Гасана, ибо чтит знамя своей службы — Закон, он шел под пули Наполеона, чтобы предать его Закону, он устраивал на работу бывшего бандита, ибо Закон карает преступника, но не отказывает ему стать человеком.

Он все тасует фотографии. Сначала берет в руки толстую пачку, потом меньшую. В первой — его победы. Во второй — неудачи. Да, только в книгах не случается поражений. В жизни все бывает. Но тощая пачка фотографий — не свидетельство отчаяния. Они — ступени к вершинам мастерства, без них, очевидно, никогда не было бы десятков отданных в руки правосудия опасных преступников.

Эдуард все перекладывает свои трофеи. Он молод, черноволос, мужествен. У него внешность словно специально подобрана под профессию. Во всяком случае детективов всегда описывают и показывают такими. И если режиссеру или писателю нужен типаж, я бы порекомендовал Эдуарда Агавеляна из Бакинского уголовного розыска.

И все-таки, в чем же причина неудачи в том первом деле, которое так и не завершил инспектор Агавелян?

— Самонадеянность, — так он сам назвал эту причину. — Недооценка противника.

Пожалуй, это так. Иные еще считают, что преступник, коль скоро он герой явно отрицательный, обладает и сплошь отрицательными качествами. Он, думают, примитивен, всего боится и только ждет, пока его выведут на чистую воду. Если бы так! Да, преступник мерзок, враждебен нам, алогичен для нашего общества. Но значит ли это, что он туп, труслив, слаб? Что поделаешь, природа иногда слепо раздает свои дары. Ум достается вору, сила — грабителю, воля — насильнику. И тем опаснее становится преступник. Истинный детектив не закрывает на это глаза, ибо знает, что «страусовая» тактика может привести лишь к поражению во всегда напряженном поединке и прибавить еще одну единицу к нераскрытым преступлениям.

— А не слишком ли вы идеализируете правонарушителя? — спросил меня мой друг, когда я передавал суть наших с Агавеляном философствований. — Он и умен, и силен, и черт знает какой! Но в нравственном смысле он же всегда ущербен. А разве эта ущербность не влияет на все его поведение?

— Еще бы! Конечно, влияет! Только слабую струнку надо найти. А это не так-то бывает просто. Недаром говорят, что работник милиции должен быть и психологом. Впрочем, гораздо будет убедительнее, если я расскажу очередную историю, которую можно назвать…