Николай Васильевич Гоголь, к большому сожалению, оставил нас в неведении относительно весьма существенной проблемы, лишь вскользь затронутой в его бессмертном творении, — относительно ставшей ныне легендарной унтер-офицерской вдовы. Бытописатель российских нравов начала XIX века констатировал сам факт, что эта достойная уважения особа сама себя высекла. Но вот что побудило ее к этому благородному акту самопожертвования? Ни Антон Иванович Сквозник-Дмухановский, бывший очевидец этого действа, ни многочисленные исследователи творчества Н. В. Гоголя не пролили свет на эту нравственно-историческую проблему. Поэтому нам выпала тяжелая задача восполнить сей зияющий пробел. Нет, не ради праздного любопытства возлагаем мы на себя столь нелегкий труд.

Дело в том, что унтер-офицерская вдова имеет целый легион наследников самого различного общественного положения; разных взглядов на жизнь, образовательных и культурных уровней; всех почти возрастов, исключая самого нежного, и обоих полов. Правда, у нас нет данных относительно того, чтобы наследники легендарной вдовы буквально следовали ее примеру, т. е. брали в руки розги и производили вполне реальную экзекуцию. Некоторые из них кусают себе локти, другие пытаются вернуть вчерашний день и начать все с начала — не в различиях суть. Суть в сходстве. А сходство — в первопричине. Первопричина же в том, что как вдова, так и ее наследники нарушили какое-то установление. За что и поплатилась. Ведь если вернуться к тексту «Ревизора», то можно установить, что вдова наказала себя не от нечего делать или из праздного любопытства. Городничему она жаловалась на то, что ее высекли, а тот все свалил на саму бедную беззащитную женщину. Может быть, Городничий назначил конкретной вдове и несправедливое наказание — тут уж нашей проницательности не хватит, чтобы сделать какие-либо выводы. Что же касается наследников, то мы располагаем обширным материалом, позволяющим нам утверждать: секут они себя сами, иногда даже пребольно, со следами на всю жизнь.

Вот какое письмо однажды мне довелось читать. Очень сердитое, требующее принятия самых строгих мер. Прислал его Николай Николаевич Сазонов, проживавший в подмосковном городе Перове. Разгневанное это было письмо.

«У меня в семье случилась одна маленькая неприятность, — так пишет Николай Николаевич. — Я немного выпил, а тут подвернулся один друг и позвал на танцы. В клубе я пригласил девушку, но она, наверное, была не в духе, стала грубить (!). От тебя, мол, водкой пахнет, я, мол, с пьяницами не танцую. Ну и сорвалось у меня. Я ее оскорбил. А она мне за это дала пощечину. А я ей. И все, кажется, было бы нормально (!). Но нет, через час подошел милиционер, и я с ним вежливо пошел в отделение милиции».

Далее Сазонов скромно описывает свои «художества», именуемые официально злостным хулиганством, и сообщает, что ему как рецидивисту дали три года. Заканчивает он письмо так:

«Кто же виноват в том, что я снова за решеткой? Частично я. Но администрация, где я работал? А нач. уг. розыска Бороздин, а судья Володина разве не виноваты?» Далее следовало: «Разберитесь в моем деле и сделайте так, чтобы виновные были наказаны».

Какая поразительная легкость, с которой человек переступает черту, разделяющую честную жизнь от бессмысленного, тягостного тюремного существования. Накуролесил, нахулиганил, глубоко оскорбил честных людей — и будто так и надо. Да и заступничества ищет. Но закон не может быть снисходительным.

Один из важнейших принципов советского правосудия — не жестокость наказания, а его неотвратимость. Ни одно деяние, противное закону, нарушающее установленный порядок, не может остаться безнаказанным. Это истина, известная всем. И все-таки совершаются правонарушения. Почему же? Думается, одна из причин — этакое легковесное отношение к закону: авось сойдет.

Однажды я написал статью о преступлении и под занавес обратился как бы к самим преступникам: вы, мол, знали, что вам грозит и все же шли на противозаконное деяние, вы обокрали себя, себе же сделали хуже, — примерно такая мысль заключала статью. Пришли отклики. Один из них меня особенно заинтересовал. Автор упрекал меня:

«Зачем метать бисер перед свиньями?! Разве «эти» что-нибудь поймут. Ведь сознательно шли на преступление — что же читать им мораль? Нужно карать их по всей строгости закона, а не цацкаться».

Мысль, в известном смысле, верная. Но, честное слово, порой надо читать мораль. Редкое уголовное дело о хищениях, взяточничестве, мошенничестве и так далее обходится без того, чтобы в нем наряду с отпетыми не стояли перед судом начинающие.

Не подумайте, читатель, что я в более изящной форме выражаю мысль Сазонова: «Все, кроме меня, виноваты, что я за решеткой». Нет, я отнюдь не собираюсь валить вину с больной головы на здоровую. Хочется говорить о другом. Нет ли во всей нашей воспитательной работе с детьми, подростками и взрослыми известного отрыва от грешной земли, некоего парения в заоблачных высях?

Хорошо, что мы воспитываем нашу молодежь в духе высокого патриотизма, говорим об ответственности человека перед обществом, прививаем чувство коллективизма и интернационализма. Все это необходимые человеческие качества, я бы сказал, высшей категории.

Но, как мне кажется, иногда мы забываем напоминать человеку об элементарной порядочности, чести, даже о понятии «можно — нельзя», о том, что закон надо уважать, что в противном случае будет плохо.

В последнее время все больше и больше говорят о правовой пропаганде, о преподавании права в школах и вузах. Все это хорошо и нужно. Но очень важно и повседневное конкретное воспитание почтительных чувств к нашим кодексам. Причем в круг воспитуемых надо включать не только ребят школьного возраста (хотя их, очевидно, в первую очередь). Конечно, взрослым дядям и тетям нет нужды читать нотации на тему, что такое хорошо и что такое плохо. Тем не менее каждый случай непочтительного отношения к закону должен становиться предметом общественного внимания и осуждения. Не побоюсь этого слова, надо в каких-то разумных формах воспитывать страх перед законом, ибо, как подметил еще философ и юрист Чезаре Беккариа, «страх человека перед человеком — зло, но страх человека перед законом благодетелен».

Помню, в Верховном Суде РСФСР шел разговор об исполнении законов. И мне привели такой факт. Райжилуправление Москворецкого райисполкома Москвы намеревалось выселить двух гражданок из квартиры, которую, по мнению управления, они незаконно занимали. Однако районный и городской суды решили дело в пользу гражданок. Верховный Суд Федерации, где проверялось дело, подтвердил эти решения. А начальник РЖУ заявил: «Не выполнял и выполнять решения суда не буду».

Товарищи из Верховного суда возмущались:

— Подумайте только, какой вельможа! Ему, видите ли, закон не писан! — И даже рекомендовали использовать этот случай для газетного фельетона.

А хочется задать вопрос самим судьям:

— Вы-то что благодушествуете? Вы-то почему не призовете к порядку вельможу? Не возбудите против него уголовное преследование? Вы же сами своим бездействием питаете неуважительное отношение к закону!

Знаменитая формула: не жестокость наказания, а его неизбежность — самое действенное средство борьбы с преступностью — относится не только к убийцам, насильникам и ворам. Это правило должно действовать с неумолимостью всегда, сколь бы малое нарушение законности ни допускалось. О нем должны помнить и все мы, добропорядочные граждане. Вот тогда на надежном фундаменте закона будет красоваться совершенное здание общественного благополучия.

Здание это должно возводиться не только путем воспитательных мер. Немало тут предстоит потрудиться и самому закону. Выше я рассказал о процессах, когда должностные лица, допускавшие самоуправство, бюрократизм и волокиту, нарушавшие права граждан, очень удивились, что им пришлось отвечать перед законом. Когда же он напоминает о себе, напоминает жестко, добропорядочным гражданам это не нравится, они никак не хотят понять, что сила закона должна следовать за ним, как тень, оберегать его авторитет, в противном случае это будет не закон, а альманах с назидательными новеллами и душеспасительными рассказами, ни для кого не обязательными.

Николай Александрович Добролюбов в свое время довольно остроумно заметил:

«Все обличают, все ставят «вопросы». Да и вопросы какие-то мудреные: красть или не красть? Бить в рожу или не бить? И если кто скажет — не бить, перед ним все сразу становятся на колени… «Ах, как умен, как благороден, как велик!..»

Примерно такую же сентенцию произнес как-то передо мной Алексей Николаевич Нифонтов, занимающий солидный пост начальника лаборатории одного научно-исследовательского института.

— Может ли милиция арестовать ни в чем не повинного человека, заключить его в КПЗ, потом перевести в следственную тюрьму, там продержать две недели и доставить в другой город в суд? Скажите, может?

— Нет, конечно, — ответил я Алексею Николаевичу.

— Если все, что вы говорите, — истина, то это чудовищно. За такое…

— И тем не менее это факт. Человек же пострадавший — перед вами. И никто никаких мер не принял. И я, и наш институтский треугольник требуем: помогите наказать нарушителей закона.

Все оказалось именно так. Или почти все. Действительно, однажды к Нифонтову пришли два человека в синей форме и пригласили его в Киевское районное отделение милиции г. Харькова. Оттуда с первым же этапом Алексея Николаевича отвезли в г. Белгород и доставили под конвоем в народный суд…

Верно и то, что Нифонтов возмущался, требовал незамедлительно его освободить, грозил это дело так не оставить. Алексею Николаевичу объяснили, что есть постановление народного суда и соответствующее предписание милицейского начальства. Так что все законно, и арестованному во избежание возможных осложнений лучше вести себя культурно. Тот, надо отдать ему должное, совету внял, и в дальнейшем никаких трений с сопровождающими лицами у него не возникало. О милиционерах и конвойных осталось у него самое хорошее воспоминание.

Но сам факт ареста Алексей Николаевич забывать не собирался.

Да и кто бы из нас, читатель, не возмущался на месте Алексея Николаевича? Кто бы не метал громы и молнии на беззаконников, самоуправцев и т. д.? Кто бы не требовал «вскрыть всю неприглядность судебных органов?»

«Треугольник» института — директор, секретарь партбюро и председатель месткома — присоединил возмущенный голос к голосу члена своего коллектива по поводу «действий председателя народного суда», а также и формального отношения Белгородского областного суда, которые, «не вникнув в дело», и т. д. и т. п.

Но невиновен ли А. Н. Нифонтов?

Сосредоточив все внимание на следствиях, как сам «пострадавший», так и его покровители упустили из виду причины. А это несколько меняет дело. Поворачивает его на 180 градусов. Как в случае с унтер-офицерской вдовой. Высекла-то она сама себя. Примерно это же действие совершил над своей особой Алексей Николаевич, конечно, сам того не желая, хотя, если бы пожелал и подумал, мог бы предугадать последствия.

А. Н. Нифонтов до прихода в институт несколько лет работал в Белгородской области директором Яковлевского рудника. Главным геологом там был Н. В. Межегокский, человек, надо сказать, беспокойный, критичный, может быть, даже порой излишне придирчивый. Он частенько, как принято говорить, сигнализировал о непорядках, довольно резко выступал на собраниях и совещаниях. Доставалось и директору, что при всей любви нашей к критике не очень-то многим нравится.

По этой или по другой причине между директором и главным геологом пробежала черная кошка. Склочная к тому же. Начался затяжной конфликт.

Нет нужды вдаваться в подробности и устанавливать, когда прав, а когда не прав был Межегокский. Как-то в местной газете его назвали склочником. Потом дали выговор по партийной линии. Вроде неправ. Но бюро обкома партии отменило решение райкома о выговоре Межегокскому и признало, что большинство его критических замечаний было справедливо. Значит, прав. Но, повторяю, не в этом дело. А. Н. Нифонтова раздражало поведение подчиненного, а потом (Межегокский был уволен по сокращению штатов) уже просто гражданина Межегокского. И директор обвинил бывшего подчиненного в очень серьезных безнравственных поступках без всяких к тому оснований. Бросил даже упрек, что Межегокский в свое время погубил многих людей. Тот заявил в народный суд Яковлевского района. Первоначально отказались возбудить дело.

Раз, другой, третий. Все же факт клеветы был налицо, и областной суд решил возбудить против Нифонтова уголовное дело по ст. 130 Уголовного кодекса РСФСР.

Вот теперь только мы подошли к причинам тех следствий, которые вызвали возмущение тов. Нифонтова и его руководителей.

Итак, А. Н. Нифонтова, к тому времени сотрудника Харьковского института, вызвали в качестве подсудимого в г. Белгород. Он не явился.

— Был в командировке, — объясняет Алексей Николаевич.

— Как только вы вернулись, безусловно, сразу же дали о себе знать? Явились к судье? Или позвонили по телефону? Письмо послали?

— Видите ли…

Назначили судебное заседание на другой день. Вызвали тех же 13 свидетелей по делу. Объявил председательствующий об открытии процесса. И тут же — о его закрытии. Подсудимый не явился. И никакого объяснения не прислал. Не приехал, и все…

В третий раз собрался высокий суд. Перед этим, по просьбе товарищей из г. Белгорода, харьковские милиционеры нанесли визит на квартиру Алексея Николаевича.

— Вам надо быть в суде, — говорили представители власти. — Уже третий раз вас вызывают. Некрасиво получается.

— Никуда не поеду, — ответил Нифонтов. — Так и скажите. И вообще не дело суда разбирать эту историю. Пусть партийные органы разбираются.

— Очевидно, суду видней. Наше дело — вас туда доставить.

— И не думайте, моей ноги там не будет.

— Могут доставить принудительно.

— Пусть попробуют…

Примерно так протекала аудиенция, которую дал Алексей Николаевич представителям власти, правда, в изложении одной стороны.

На четвертый вызов Алексей Николаевич откликнулся: сказал, что не приедет, потому что дочка заболела. Попросили прислать соответствующие документы, но просьба осталась без ответа. Не обратил никакого внимания обвиняемый и на пятый вызов, хотя теперь его лично приглашал даже председатель Белгородского областного суда. Обещал явиться и — не явился.

Только шестая попытка судей встретиться наконец с подсудимым увенчалась успехом. Он, как мы уже говорили, прибыл в Белгород не один, а с сопровождающими его лицами согласно статье 247 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.

Вот так был совершен «акт насилия над личностью», о коем с возмущением сообщалось в разные инстанции, в том числе и в газету «Известия».

Что тут говорить: провести несколько дней отнюдь в неизысканном обществе, предстать перед всем честным народом в сопровождении конвоя — не лучший вариант общения гражданина с законом. И физически неудобно, и морально тяжело. Хочется бить себя в грудь кулаком и возмущаться: «Что я, убийца? Вор? Опасный преступник?» — что и делал Алексей Николаевич.

— Но поставьте себя на место судей, — говорю ему. — Как бы вы поступили?

— Видите ли, не обязательно же крайности…

— Верно. Но ведь это на шестой раз…

— …У меня диссертация почти готова… Я занят серьезным делом… В Отечественной войне участвовал… Надо же уважать личность…

— Почему же она не должна уважать закон?

На этот вопрос ответа не следует…

Валентине Федоровне К. в суде не довелось выполнить функции общественного защитника. Но надо отдать ей должное — подготовилась она хорошо. Даже не столько, на мой взгляд, защитительную речь подготовила, сколько обвинительную — на тему о безответственности служителей правосудия.

— Позвольте, кто же безответственно поступил прежде всего? — перебиваю Валентину Федоровну.

— Тот, кто дал санкцию на задержание нашего сотрудника, — слышу безапелляционный ответ.

Председатель месткома, одна из сторон «треугольника», придерживается той же точки зрения.

— Мы живем в цивилизованном мире, — начинает он. — Неужели судья не мог позвонить в институт? Написать нам бумагу? Неужели мы бы не приняли мер?

Директор института также возмущен действиями милиции и суда.

— Верите, мы даже ничего не знали. И вдруг слышу: «Нифонтов арестован». Как гром с ясного неба. Все же начальник лаборатории, ведущий работник, а с ним так…

— Простите, а он с законом как? С властью? С судебными органами? — пытаюсь найти общий язык с защитниками Нифонтова. — Не он ли все-таки сам себя высек?

Общего языка не находим. Правда, директор делает ход конем:

— Он, конечно, виноват. Но нельзя же так. И потом, если бы мы знали, мы бы…

Но уважаемый товарищ директор и его коллеги все отлично знали. Они писали в Белгородский обком КПСС. И в письме этом та же «логика», что и в нашем разговоре. С одной стороны, «из-за неявки Нифонтова в суд заседания несколько раз откладывались», и тут же «обращаем внимание на неправильные действия суда».

— Почему же суда?

«Треугольник» перечисляет все даты, когда член их коллектива не явился в суд по уважительным и по неуважительным причинам, а несколькими строками ниже делает вывод о том, что действия народного судьи безответственны, а председателя областного суда формальны. Говорит о возмущении коллектива тем, что «честного и добросовестного работника взяли под стражу», однако ни словом не обмолвился насчет того, что нечестно и недобросовестно вел себя этот работник по отношению к закону. «Защитники» из института просят обком партии рассмотреть этот вопрос и принять соответствующие меры, но и до сих пор не рассмотрели вопроса о барском, пренебрежительном, нетактичном отношении члена своего коллектива к суду, к своему долгу. Они бросают упрек в том, что, «не обратившись в парторганизацию, не приняв мер общественного воздействия, суд определил крайнюю меру».

Но разве инженер с высшим образованием — это чеховский злоумышленник? Или ребенок, которому еще надо объяснять, что такое хорошо и что такое плохо? Пять повесток, да еще персональные предупреждения — это, я вам скажу, вполне достаточно, чтобы иметь все основания власть употребить.

Так, может быть, чем столь яростно защищать коллегу, стоило ему сказать по-дружески:

— Сам ты, брат, виноват кругом. Скажи спасибо, что легко отделался.

Честное слово, это было бы справедливо. И сам Нифонтов, и его защитники, надо полагать, отлично знают, что суд — один из важнейших институтов государства. Им, конечно же, ведомо, что советские законы обязательны для всех, что общественное или должностное положение того или иного лица не освобождает его от подчинения закону. Никто не станет возражать насчет того, что авторитет государства, закона, суда надо всячески оберегать и поддерживать.

Увы, очевидно, один из людских пороков состоит в том, что теория порой расходится с практикой, правильные слова с действиями, особенно в так называемых «мелочах». На серьезное преступление ни один честный человек, естественно, не пойдет. А вот на вызов судьи не явиться… подумаешь, великое дело.

В правосудии, однако, нет мелочей. И народный судья, вынесший постановление доставить под конвоем недобросовестного гражданина, был прав на все сто процентов. Тут не его заслуга и не личная прихоть. Долг! Он обязан был это сделать, ибо обязан воспитывать людей в почтительном отношении к закону.

Словом, из этой истории можно сделать бесспорный вывод, что судьи поступили правильно, преподав гражданину урок почтительного отношения к закону. И вывод противоположный — администрация и общественные организации института сами, естественно, того не желая, делали все для того, чтобы не воспитывать такие чувства. Обвинение серьезное. Но как же иначе расценивать их ходатайства, не сопровождавшиеся серьезным разговором с членом своего коллектива, с обвинениями в адрес суда? Вот и наглядный пример расхождения теории с практикой. На словах — закон свят, каждый обязан ему беспрекословно подчиняться, а на деле — обременительные для себя требования можно и не выполнять. Явное несоответствие.

Передо мной документ, один из тех, которые судебные архивы содержат в изобилии. Перед тем, как этот документ появился на свет божий, его герой совершил уголовное преступление — напился и нахулиганил. Авторы документа не раз выражали свой гнев в адрес тех, кто «мешает нам жить», скандировали лозунг: «Пусть земля горит под ногами хулиганов!», горячо одобряли меры, принятые правительством против хулиганов. И вот благие пожелания и гневные лозунги столкнулись с реальной действительностью.

Протокол собрания коллектива одного из предприятий о выдвижении общественного защитника по делу Сватова Д. А.

«Присутствовали: Кулагин И. А. — секретарь партбюро, Крылов В. Т. — зам. нач. цеха, Машин Н. А. — мастер, рабочие.

Повестка дня: персональное дело слесаря Сватова Д. А.

Выступили:

Машин Н. А.: Я знаю Сватова с января 1967 года. За все время работы он показал себя только с положительной стороны. Все поручения выполнял добросовестно. Учитывая это и то, что он не имел случаев нарушения трудовой дисциплины, что учился в вечерней школе, ему был присвоен очередной, 3-й разряд. Он работал дежурным слесарем. Из бесед с рабочими смены можно полагать, что он пользовался уважением. Жалоб на поведение в быту к нам не поступало. Исходя из всего этого, я считаю целесообразным просить судебные органы о разрешении послать в суд от нашего коллектива общественного защитника.

Беляев А. А.: Я работал со Сватовым, и надо сказать, что парень к работе относился добросовестно. Плохо о нем не скажешь. Я предлагаю выдвинуть общественного защитника.

Блинов И. Ф.: Людей характеризует не только то, как они работают, как относятся к работе, но и их поведение в быту. Мне хочется сказать то, что комитет комсомола уделяет мало внимания быту комсомольцев.

Зайцев А. А.: Сватов у нас работает четвертый год, и я не замечал за ним ничего плохого. Парень он молодой, случилось это с ним в первый раз, и мы должны помочь ему. Будем надеяться, что он оправдает наше доверие, а общественного защитника послать надо.

Сватова: С мужем мы живем хорошо, к родителям он относится тоже хорошо. Что касается друзей, их у него не было. Эти двое являются ему просто знакомыми, а не друзьями. С ними ничего общего он раньше не имел.

Галин Н. (секретарь комитета ВЛКСМ): Мы собрались здесь обсудить нашего товарища-комсомольца (заметьте: обсудить комсомольца!). Я его знаю с 1963 года. Человек он хороший, вежливый, одним словом, культурный. Мы его выбирали комсоргом, и группа, надо сказать, была в то время активной. Потом он женился и общественные дела запустил. Я заверяю, товарищи, что, если его освободят, больше с ним этого не повторится.

Виноградов В. Н.: Я предлагаю выдвинуть общественного защитника. Надо помочь парню. Поставить его на ноги. Это мы обязаны. Мое мнение, и думаю его поддержат, взять Сватова на поруки.

Собрание постановило: Общественным защитником послать…».

Обратите внимание на последовательность примеров, приведенных мною: Сазонов, нарушивший закон, обвиняет жестоких судей и прокуроров; Нифонтов и «треугольник» института мечут гром и молнии в адрес правосудия, собрание трудящихся слезно молит простить хулигана. И никакого осуждения нарушителей закона.

Отлично понимаю добрые чувства ходатаев. Жалко товарища. Да, жалко. Но как же в таком случае нам быть с воспитанием уважения к закону? Как же привить к нему чувство глубочайшего почтения? Что стоят все лекции, газетные статьи, радио- и телепередачи насчет незыблемости закона? Что-то тут концы с концами не сходятся.

* * *

Закон, как известно, состоит из свода статей, карающих уголовные преступления, статей, толкующих гражданские правоотношения. Но в законе нет деления на «более» и «менее» важные статьи. Коль скоро статья закона — она уж важна и незыблема по самой сути своей. Закон не может исполняться наполовину, на девяносто или на девяносто девять и девяносто девять сотых процента. Он должен исполняться на все сто процентов во всех случаях, без всяких скидок, всеми без исключения, во всем объеме.

Закон суров, но он закон. Он вооружен карающей десницей. За ним мощь государства и общественной морали. Законы Советского государства в то же время гуманны и справедливы, они охраняют наши права и наше благополучие, они обязательны для нас и выгодны нам. Без их строгого и точного соблюдения все у нас пойдет вкривь и вкось.

Давайте же встанем и почтительно обнажим головы перед нашим другом Законом.