Одинъ изъ оберъ-секретарей Сената, человѣкъ весьма дѣльный и хорошо знающій законы, пользовался особенною милостью Петра. Въ началѣ своей службы этотъ оберъ-секретарь велъ себя безпорочно, но напослѣдокъ корысть взяла свое, да и дурные примѣры заразили: онъ сталъ брать взятки и кривить правосудіемъ. Взятки и казнокрадство въ то время почти и не считались за дурное, и Петръ былъ совершенно безсиленъ въ борьбѣ съ этими важными общественными пороками. Наиболѣе приближенный къ нему человѣкъ, наиболѣе одаренный его милостями — Меншиковъ — вмѣстѣ съ тѣмъ наиболѣе огорчалъ его съ этой стороны. Самъ князь Я. Ѳ. Долгоруковъ — этотъ неподкупный другъ истины — и тотъ не былъ совсѣмъ чистъ отъ обвиненій съ этой стороны. Можно съ увѣреностью сказать, что въ Россіи былъ въ то время только одинъ человѣкъ, который не былъ виновенъ ни во взяточничествѣ, ни въ казнокрадствѣ, — и это былъ самъ Петръ. Но чѣмъ сильнѣе было зло, тѣмъ безпощаднѣе дѣйствовалъ царь.

Но пока доходили до Петра извѣстія о подобныхъ преступленіяхъ, виновники успѣвали наживать цѣлыя богатства. Такъ и названный оберъ-секретарь, разбогатѣвъ отъ взятокъ, построилъ себѣ хорошій домъ, богато убралъ его и жилъ вообще не по средствамъ. Но у него были враги, которые и успѣли довести о его преступленіи до свѣдѣнія самого государя. Случилось это такимъ образомъ.

Разъ Петръ ѣхалъ въ Сенатъ въ саняхъ. На запяткахъ стояли два денщика. Сговорившись, они завели между собою вполголоса рѣчь объ этомъ оберъ-секретарѣ, о томъ, что онъ разбогатѣлъ, а между тѣмъ всѣ знаютъ, что никакихъ доходовъ, кромѣ жалованія, у него нѣтъ. «Таково-то быть оберъ-секретаремъ!» заключили они свой разговоръ. Разговоръ этотъ велся въ той надеждѣ, что государь къ нему прислушается.

Петръ дѣйствительно слышалъ все сказанное, но не показалъ вида, а между тѣмъ рѣшился провѣрить справедливость слуха. Такъ какъ онъ не любилъ откладывать никакого дѣла, то и рѣшился дѣйствовать тотчасъ же. Домъ оберъ-секретаря былъ на пути и уже недалеко. Петръ притворился, что озябъ, и проговорилъ:

— Какъ бы заѣхать къ кому обогрѣться?

Поравнявшись же съ домомъ оберъ-секретаря, сказалъ:

— Да вотъ изрядный домъ!

И велѣлъ въѣхать на дворъ.

Оберъ-секретарь былъ уже въ Сенатѣ, и дома оставалась его жена, которую неожиданный пріѣздъ государя привелъ въ смятеніе и страхъ. Но Петръ тотчасъ успокоилъ ее милостивымъ и ласковымъ обращеніемъ и сказалъ:

— Не прогнѣвайся, хозяюшка: я заѣхалъ къ вамъ обогрѣться.

Потомъ похвалилъ домъ ихъ, любовался внутреннимъ убранствомъ, просилъ показать ему всѣ комнаты и наконецъ, поблагодаривъ хозяйку, поѣхалъ въ Сенатъ. Здѣсь по окончаніи присутствія отозвалъ онъ оберъ-секретаря въ отдѣльную комнату и наединѣ потребовалъ отъ него искренняго признанія: изъ какихъ доходовъ построилъ онъ свой домъ и такъ богато убралъ его?

Къ несчастію, оберъ-секретарь вздумалъ извернуться ложью и сталъ объяснять государю, что, живя экономно, могъ онъ сдѣлать сбереженія изъ своего жалованья, частію же помогли ему друзья. Ложь была явная, а извѣстно, что ничѣмъ такъ нельзя было раздражить Петра, какъ сознательною ложью. Онъ готовъ былъ простить самый большой порокъ, если только виновный признавался въ своей винѣ и показывалъ искреннее раскаяніе, но лжи онъ не прощалъ. «За признаніе прощеніе, за утайку нѣтъ помилованія», говорилъ онъ: «лучше грѣхъ явный, нежели тайный». Такъ и въ настоящемъ случаѣ: видя, что оберъ-секретарь лжетъ, онъ взялъ его съ собою и поѣхалъ въ крѣпость. Здѣсь привелъ онъ его въ застѣнокъ, гдѣ пытали обвиняемыхъ, и грозно потребовалъ отъ него полнаго признанія.

Испуганный оберъ-секретарь, видя бѣду свою, принужденъ былъ сознаться, что домъ свой построилъ на взятки, и объяснилъ, сколько и съ кого взялъ и за какое дѣло.

— Тебѣ бы, — сказалъ Петръ, — это признаніе учинить въ Сенатѣ, не допуская себя до этого мѣста. Изъ всего видно, что ты никогда бы не признался, не видя передъ собою кнута.

И затѣмъ приказалъ дать ему безъ свидѣтелей нѣсколько ударовъ кнутомъ и отпустилъ его домой.

Такъ какъ виновный по своему знанію въ дѣлахъ былъ необходимъ Петру и замѣнить его было некѣмъ, то этимъ наказаніемъ государь и ограничился. Черезъ три дня, бывши въ Сенатѣ, спросилъ онъ оберъ-секретаря. Ему отвѣчали, что тотъ боленъ. Зная причину болѣзни, Петръ вызвалъ оберъ-секретаря вечеромъ къ себѣ во дворецъ и здѣсь, не вспоминая о происшедшемъ, поручилъ ему, какъ оберъ-секретарю Сената, одно важное дѣло.

Оберъ-секретарь упалъ передъ государемъ на колѣни и объявилъ, что теперь, по закону, онъ, какъ наказанный кнутомъ, уже не только не можетъ носить званіе оберъ-секретаря, но не можетъ считаться и между честными людьми; буде же государю угодно, чтобы онъ вступилъ въ прежнюю свою должность, то пусть государь, по милосердію своему, укажетъ очистить его безчестіе прикрытіемъ знамени.

Петръ улыбнулся и сказалъ:

— Дуракъ! теперь никто не знаетъ, что ты наказанъ, а тогда всякій будетъ знать, что ты битъ кнутомъ.

И затѣмъ внушилъ ему, чтобы онъ забылъ о своемъ наказаніи и зналъ бы, что, во-первыхъ, прощается не по правосудію и не по милосердію, а по надобности въ немъ, и во-вторыхъ, что если и впредь станетъ извѣстно объ его взяточничествѣ, то тогда уже онъ публично будетъ наказанъ или, смотря по винѣ, и смертію казненъ безъ всякаго милосердія.