История испытаний ядерного оружия, как и хроника борьбы за их прекращение, знает немало спадов и подъёмов. В разные годы разными странами объявлялись моратории, в том числе односторонние, но через какое-то время, под различными предлогами, взрывы на полигонах возобновлялись. В начале 80-х годов был отклонён договор о полном запрещении испытаний (включая подземные) из-за того, что не удалось условиться с США о надёжной фиксации малых взрывов с энергией ниже килотонны в искусственных полостях (декаплинг) . И что же в результате? Вместо проблематичных одного-двух взрывов килотонного масштаба — десятки с мощностью до 150 килотонн.

Ещё более драматичной и политизированной была ситуация вокруг испытаний на рубеже 60-х годов . Полигону на Новой Земле пришлось сыграть в той безумной симфонии „первую скрипку“.

Как известно, в марте 1958 года на сессии Верховного Совета Н.С. Хрущёв объявил о прекращении Советским Союзом в одностороннем порядке испытаний ядерного оружия. Однако эта миролюбивая акция не была поддержана США и Англией. Именно на весну и лето 1958 года пришлось беспрецедентное количество (свыше 50) испытательных взрывов. По настоянию высшего руководства в конце лета 1958 года испытания были возобновлены и у нас. Но уже с ноября 1958 года СССР, США, Великобритания объявили о моратории на испытания ядерного оружия, который, заметим, не нарушался в течение двух с половиной лет.

Что же случилось в 1961 году, когда Советским Союзом в одностороннем порядке было принято решение о возобновлении испытаний? Чтобы решиться на этот шаг, который имел явно негативный политический оттенок, нужны были очень веские технические (или какие-то другие) мотивы.

К этому времени А.Д. Сахаров выступил в печати против воздушных испытаний. В статье, опубликованной в журнале „Атомная энергия“, подсчитывалось количество смертей из-за наведённого радиоактивного углерода. В „Воспоминаниях“ А.Д. Сахаров говорит об этой своей деятельности, и в общественном мнении закрепляется впечатление, что именно Сахаров является центральным лицом в утверждении договора 1963 года о запрещении воздушных испытаний. И это верно. Как верно и то, что многим картина представляется упрощённой, а следовательно, в той или другой степени искажённой.

Впрочем, судите сами. Хронология событий такова.

В октябре 1961 года в СССР, на полигоне Новая Земля, в верхней атмосфере взорвана самая большая бомба — мощностью 50 мегатонн (мощность , с целью уменьшения радиоактивности, была снижена примерно вдвое против проектной заменой урана на неделящиеся материалы) . Из последовавшего вслед за испытанием правительственного заявления мир узнал, что у Советского Союза есть бомбы мощностью 100 мегатонн, а, если надо, то и более.

В 1962 году продолжались испытания бомб — большой мощности (но всё же меньше, чем первая) . Выброшенная радиоактивность, несмотря на некоторые противомеры, существенно повлияла на состояние атмосферы и вызвала озабоченность общественности. В конечном счёте воздушные испытания московским договором 1963 года были запрещены. А.Д. Сахаров удостоен третьей Звезды Героя, многие получили другие награды.

Проницательный читатель в этом голом перечислении фактов наверняка усмотрит противоречия: с одной стороны — борьба против всяких испытаний, с другой — самая крупная серия в воздухе, с одной стороны — декларация о запрещении ядерного оружия, с другой — появление самого мощного вида, сопровождаемое торжеством правительства, пропагандистской шумихой и наградами. Всякому ясно, что за выступления против правительства Героя-то не дают. Как же обстояло дело в действительности?

Где-то в начале 1961 года до нас на Урал стали доходить слухи, что у наших конкурентов в Арзамасе-16 возникла идея новой „супербомбы“. Вскоре стало ясно, что речь идёт не о каком-то сверхоткрытии, а всего лишь об увеличении веса, габарита. Но зачем? Дело в том, что тенденция на наращивание мощности таким простым образом представлялась нам тривиальной, с одной стороны, и ненужной — с другой. Мы в то время были поглощены в точности противоположной идеей — миниатюризацией, о чём я уже говорил.

Вместе с тем (и об этом надо честно рассказать) ажиотаж, поднятый вокруг „супербомбы“, не мог оставить нас равнодушными и возбуждал в нас профессиональную ревность. Мы стали вникать в проблему — и тут же нащупали две слабые стороны у конкурента: их конструкция непрактично и неоправданно усложнена и, второе, перетяжелена настолько, что не лезет ни в один существующий и перспективный носитель.

Сегодня определённо можно сказать, что мы были правы. Все „большие бомбы“ пошли по нашему пути, а гордость ВНИИЭФ (Арзамас-16) 100-мегатонная бомба так и была изготовлена в одном экземпляре (испытательном) и в виде муляжа для музея.

Вскоре нам стала ясна причина повышенного внимания со стороны правительства к большим бомбам — оно было связано с возникшей тогда новой военной концепцией. Здесь уместно обратиться к цитате из „Воспоминаний“ А.Д. Сахарова:

„ После испытания „большого“ изделия меня беспокоило, что для него не существует носителя (бомбардировщики не в счёт, их легко сбить) — т. е. в военном смысле мы работали впустую “.

Боже мой, как сложна и противоречива наша жизнь, если такой высоконравственный человек (а он доказал это всей своей жизнью) , как А.Д. Сахаров, яростный борец против загрязнения атмосферы радиоактивностью, допускает испытание бомбы, которая приносит в атмосферу радиоактивность большую, чем все испытания вместе взятые, и не имеющую при этом военного смысла!

Однако продолжу цитату:

„…Я решил, что таким носителем может явиться большая торпеда, запускаемая с подводной лодки. Я фантазировал, что можно разработать для такой торпеды прямоточный водопаровой атомный реактивный двигатель. Целью атаки с расстояния несколько сот километров должны стать порты противника. Война на море проиграна, если уничтожены порты — в этом заверяют нас моряки. Корпус такой торпеды может быть сделан очень прочным, ей не страшны мины и сети заграждения. Конечно, разрушение портов — как надводным взрывом „выскочившей“ из воды торпеды со 100-мегатонным зарядом, так и подводным взрывом, — неизбежно сопряжено с очень большими человеческими жертвами.

Одним из первых, с кем я обсуждал этот проект, был контр-адмирал Ф. Фомин… Он был шокирован „людоедским характером“ проекта, заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооружённым противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве. Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал свой проект„.

Замечу, что, хотя „доктрина“ была глубоко засекречена, в наших кругах о ней знали: у кого-то она вызывала иронию ввиду своей несбыточности, кто-то заявлял о полном неприятии ввиду кощунственной, глубоко антигуманной сущности.

В интерпретации, дошедшей до нас, она выглядела не как торпеда, а как мина (или система мин) , которая при взрыве возбуждает мощную прибрежную волну — „цунами“ — и затопляет без разбору весь берег. Впрочем, подобного рода „детали“ вряд ли могут изменить общую оценку.

Работу над „супербомбой“ в Челябинске-70 мы особо не афишировали, но весной 1962 года, неожиданно для многих, доложили о результатах на научно-техническом совете министерства. Отчётливо помнятся слова Андрея Дмитриевича Сахарова, который, ссылаясь на своего коллегу Б.Н. Козлова из Арзамаса-16 , заявил:

— Мы тоже думали о таком варианте…

К осени 1962 года наш заряд был готов к испытанию, но, как вскоре выяснилось, в КБ amp;ndash;11 вслед за нами и по нашей схеме готовился заряд-близнец. Возникла нелепая ситуация, близкая к бессмыслице. Вот тогда-то в Челябинск-70 и приехал Андрей Дмитриевич — уговаривать нас отменить испытание, хотя наша бомба находилась уже на полигоне (или на пути к нему) .

То был первый — и, к слову сказать, единственный — визит академика Сахарова на Урал. Слякотная погода, мокрый снег, а он в летних сандалетах и калошах. Андрей Дмитриевич в присутствии ещё нескольких человек из ВНИИП вёл переговоры с Забабахиным. Они давно друг друга знали (в Арзамас-16 приехали почти в одно и то же время) и хорошо друг к другу относились. Но тут пошло на принцип.

— Если вы считаете, что не нужно двух испытаний, — приводил резоны Забабахин, — то почему не отменяете своё?

— Но это наша тема, — как мог, парировал А.Д.

Очень недовольные друг другом, лидеры расстались.

В дальнейшем А.Д. предпринял ещё одну попытку остановить собственное испытание, обратившись непосредственно к Н.С. Хрущёву. Она также оказалась неудачной. В конце концов были взорваны оба заряда, что сильнейшим образом отразилось на его настроении и философии. Наш отказ он воспринял как личную обиду и сохранил на всю жизнь, если судить по отдельным фрагментам его „Воспоминаний“, не всегда объективным и справедливым.

Именно с тех пор, как мне кажется, начали с большой силой формироваться критические взгляды Сахарова в отношении правительства и строя. Что же касается вопроса, вынесенного в подзаголовок, то ответ состоит в следующем. За возобновлением испытаний в 1961 году стояли вполне земные причины, которые в значительной степени обусловил, возбудил А.Д. Сахаров.

В заключение ещё две цитаты из „Воспоминаний“. Сахаров вспоминает свою встречу с Н.С. Хрущёвым накануне испытания „большой бомбы“. В ней участвовал также Ю.Б. Харитон.

„ Подготовка к испытаниям шла полным ходом, и Юлий Борисович сделал об этом краткое сообщение. Но Хрущёв уже знал основные линии намечавшихся испытаний, в частности о предложенном нами рекордно мощном изделии. Я решил, что это изделие будет испытываться в „чистом варианте“ — с искусственно уменьшенной мощностью, но тем не менее существенно большей, чем у какого-либо испытанного ранее кем-либо изделия. Даже в этом варианте его мощность превосходила бомбу Хиросимы в несколько тысяч раз! Уменьшение доли процессов деления в суммарной мощности сводило к минимуму число жертв от радиоактивных выпаданий в ближайших поколениях, но жертвы от радиоактивного углерода, увы, оставались, и общее число их было колоссальным… “

„ Хрущёврассказал ему (американскому сенатору. — Л.Ф. ) о предстоящем испытании 100-мегатонной бомбы. Сенатор был со взрослой дочерью; по словам Хрущёва, она расплакалась “.

Политический подтекст испытаний 1961 amp;ndash;1962 годов очевиден — опять демонстрация могущества социалистического строя, опять „мы впереди планеты всей“. Видимо, у высшего руководства страны сохранялась вера (благоприобретённая или внушённая — не знаю) в то, что наше техническое превосходство сделает Америку более сговорчивой.

Косвенным тому подтверждением можно считать совместное собрание ядерщиков и правительства во главе с Н.С. Хрущёвым в Кремле. Строго говоря, ни раньше, ни в более поздние годы подобные совещания на высшем уровне не проводились. Несомненно, многие вопросы служили предметом обсуждения с нашими лидерами в правительстве и ЦК КПСС, но не было такого широкого представительства (десятки людей) с нашей стороны, в том числе с техническими докладами. Мы ощущали самое пристальное внимание со стороны руководства страны. Что особенно запомнилось — разговор шёл по существу, на деловом уровне. При этом главенствовал сам Н.С. Хрущёв. Обстановка была такова, что ты сам чувствовал себя воодушевлённым, умным, значительным.

Никита Сергеевич умело вёл заседание, все время проявлял интерес — создавалось впечатление, что он всё понимает. Его окружение — Л.И. Брежнев, Ф.Р. Козлов в основном помалкивали, лишь поощрительно улыбались. Вообще я давно замечал, и на разном уровне, что в нашем авторитарном обществе подчинённые молчат или подают изредка реплики, подтверждающие точку зрения начальника или подчёркивающие его ум или остроумие.

Наконец деловая часть закончилась, и Н.С. широким жестом пригласил нас всех отобедать с ним. Мы, естественно, не возражали — нам в высшей степени любопытно: а что сегодня на обед у „самого“?

Неизвестно откуда появились другие члены Политбюро, все расселись вперемежку. Хочу отметить, что таких собраний было два, в 1961 и в 1962 годах (я не вёл никаких записей, события перемешались) . В памяти остались отдельные эпизоды. Помню, например, комментарий Н.С. Хрущёва к записке А.Д. Сахарова. Андрей Дмитриевич настаивал в ней на прекращении испытаний, призывал к взаимодействию с империализмом. Последний пункт особенно раздражал Хрущёва, он говорил примерно так: „ Товарищ Сахаров не знает, что такое настоящий капитализм, у него лучше получается, когда он занят своим делом. Но я обещаю: когда в следующий раз поеду за границу, возьму с собой Сахарова, и пусть он убедится, что с ними невозможно иметь дело “.

Насколько я знаю, своего обещания Н.С. так и не выполнил.

Обед начинался с солидной, примерно получасовой речи „хозяина“ исключительно на политическую и международную тему. Но и она закончилась. Начались здравицы в честь вождя. Помнится, как один академик (не наш , он, видимо, пришёл с другого совещания) , обратившись к Никите Сергеевичу, с огромным энтузиазмом и пространно убеждал его, что тот не только почетный шахтёр, металлург и т. п., но к тому же ещё и почётный атомщик.

Сидящий со мной рядом Ильичёв (по-моему, из Идеологического отдела ЦК КПСС) , которому явно надоел затянувшийся ритуал, с непроницаемым лицом шепчет, и мне отчётливо слышно: „Ну даёт!“ С другим моим соседом, министром обороны Р.Я. Малиновским, — беседа вполне деловая. Я предлагаю ему различные варианты бомб, он со всеми моментально соглашается. Только потом, на трезвую голову, я оцениваю юмор министра.

Никита Сергеевич предложил нам продолжить обед, сам ушёл, сославшись на дипломатическую встречу и на что-то ещё . Мы с восхищением подумали: вот работают!

* * *

По прошествии лет многие события, в которых довелось участвовать, представляются в ином свете. Да, мы радовались своим победам. Гордились первым искусственным спутником Земли, влюблялись в улыбку Гагарина — всё было наше, советское. Не хуже, чем у них там, „за бугром“.

Крупным событием было испытание первой атомной, а затем водородной бомбы. Мы тогда догоняли американцев. Это многое объясняло. Появление 100-мегатонного заряда знаменовало качественно иной этап — мы вроде бы выходили на рекорды, оставляя американцев позади.

Политики (и генералы от политики) убеждали друг друга, что в идеологическом отношении, в соревновании двух систем, как тогда было принято выражаться, это очень сильный козырь. Кое-кто и сегодня не прочь продемонстрировать „ядерные мускулы“. Мне жаль, если события того времени нас ничему не научили.