Наконец собравшиеся встали из-за стола и перешли в гостиную. Все чувствовали себя несколько стесненно. Миссис Пейсон отправилась на кухню, чтобы дать инструкцию Гульде. Бедная Гульда редко имела возможность спокойно пообедать. Между ней и миссис Пейсон шла нескончаемая война из-за кофе. После завтрака, обеда и ужина хозяйка дома неизменно являлась на кухню, снимала кофейник с газовой печки и пытливо всматривалась в его черный провал.

– Боже праведный, Гульда, вы наварили кофе на целый полк! Это сущее мотовство. Придется половину вылить.

– Ничего, я выпью!

– Да что вы, милая! Вы заболеете. И так вы пьете чересчур много кофе. От кофе вы делаетесь нервной, желтеете…

Гульда звучно жевала ломоть хлеба, бережно обхватив крупной рукой дымящуюся чашку своего излюбленного напитка.

– Нет, миссис Пейсон. Мой дедушка, так он на день по двадцать чашек пивал.

– Хорошо, а чем он кончил? Он мог бы жить до сего дня, если бы…

– Да он и сегодня жив. Девяносто лет ему, а щеки красные, что яблоки.

В гостиной Лотти опять принялась за свое вязанье. В зале не зажигали свет, однако Чарли направилась туда и села за рояль. Играла она слабо, да и голоса особого у нее тоже не было. Лотти с вязаньем в руках вошла в большую полутемную комнату и подсела к Чарли. Та не повернула головы.

– Это ты, Лотти? – спросила она, продолжая играть.

– Да, дорогая.

Короткое молчание.

– Теперь смотри держись!

– О да!

В гостиной Генри Кемп наклонился к жене и поцеловал ее. Потянувшись, он достал сигару, любовно поглядел на нее и с наслаждением закурил. Затем посмотрел на часы. О Боже, только без десяти восемь! Тетя Шарлотта сидела у двери залы и прислушивалась к музыке. Генри подошел к ней и ласково погладил ее по плечу.

– Твоя сигара хорошо пахнет, Генри!

– Это хорошая сигара, тетя Шарлотта!

Тетя Шарлотта слегка качала головой и барабанила пальцами по ручке кресла в такт музыке.

– Приятно, когда в доме пахнет мужчиной.

– Ах вы, старая греховодница! – расхохотался Генри.

Он возвратился к Белле. Та в самом блаженном настроении праздно сидела в самом удобном кресле.

– Послушай, Белла, неужели нам придется сегодня сидеть до позднего вечера? Я совсем разбит. Работал сегодня как лошадь.

Не успела Белла ответить, как из соседней комнаты донесся голосок Чарли:

– Имей в виду, мама, что за мной должны заехать.

– Кто – твой поэт? – спросила Белла.

– Да.

– На «фордишке»? – вставил отец.

– Да. Смейся же, глупый мой старичок! Ну, не несчастная ли я девочка? Иметь отца, считающего, что поэты и «форды» – отличные мишени для насмешек. Если бы тебе пришлось иметь дело с теми или другими, ты убедился бы, что в них нет ничего смешного.

– Положим, есть, – не сдавался Генри. – Каждый из них в отдельности потешен. А видя одновременно поэта и «форд», просто с ума сойти можно от смеха. Этакий современный… уф, как эта лошадь называется, ну, та, на которой обычно поэты скачут?

Жена пришла ему на помощь:

– Пегас.

– Вот, вот, Пегас! – прокричал он Чарли.

– Ты, папа, занимайся-ка лучше своим импортом, – отпарировала веселая дочка, – книжную премудрость предоставь маме и мне.

Генри вдруг стал серьезен и осторожно приблизился к жене.

– А не можем мы, того, около девяти часов?.. А, Белла? – вполголоса спросил он.

– Не раньше половины десятого. Ты ведь знаешь, как мама относится к этому.

Генри вздохнул, покорился судьбе и устроился с газетой в буйволовом кресле. Это кресло напоминало собой уродливое чудище, ноги, спинка и ручки которого состояли из замысловато переплетенных рогов буйвола. К счастью, их острые концы были направлены в сторону от сидящего. Кресло было преподнесено Айзику Трифту какой-то организацией по застройке городских участков. Дамы в него никогда не садились и предостерегали от подобной ошибки всех посетительниц женского пола. От его рогов частенько доставалось оборкам, воланам, кружевам и рюшам. Но раз рискнув опуститься в это почтенное кресло, вы находили его неожиданно уютным и удобным. Здесь часто сиживал Генри Кемп. Покуривая и поглядывая поверх газеты, сквозь мирный дымок сигары, на это женское царство, обо многом передумал Генри этими вечерами в кругу семьи. Но говорил очень мало.

Общая беседа носила интимный, откровенный, часто бесцеремонный характер, как обычно бывает в семьях, члены которых встречаются слишком часто и знают друг друга слишком хорошо. Например, Белла обращается к Лотти:

– Почему ты не сошьешь себе что-нибудь другого цвета? Ты десять лет ходишь в синем.

– Практичный цвет и всегда выглядит прилично.

– Так для разнообразия хоть раз будь непрактичной. Теперь в моде песочный цвет, – кажется, так его называют… Что удалось сделать миссис Хайнс с тем платьем, которое она тебе перешивала?

– Неудачная переделка: спереди что-то тянет и проймы тесные, приходится не поднимать рук. Хочешь посмотреть?

– Надень-ка его.

– Лень возиться.

– Предпочитаешь ходить неряхой? Ну ладно. Уж эти мне доморощенные портнихи!

Сегодня Белла сидит, положив ногу на ногу, и болтает в воздухе туфелькой, свесившейся на носке. Это ее любимая привычка, от которой Генри Кемп приходил в полный восторг, когда они только что поженились. Теперь, двадцать лет спустя, он уже не приходил в такой восторг. Иногда туфелька падала с ноги – совсем нечаянно. «Генри, милый, подними» В конце концов даже принц запротестовал бы, вздумай Золушка систематически ронять туфлю. Двадцать лет!

Покачивая туфелькой, как маятником, Белла крикнула Лотти в зал:

– Приятно провела время, Лот?

– Да, ничего.

– Кто там был?

– Наши девицы. Ты же знаешь.

– Хорошенькая квартирка? А какое было угощение?

– Великолепное: куриный салат, горячие пирожки, оливки, торты.

– Не может быть!

– Да, прямо званый вечер.

– А счастлива она со своим Орвилем после десяти лет ожидания?

– Да, конечно… По крайней мере была счастлива до этого дня.

– До этого дня!.. О Лотти, поди сюда, не могу же я так надрываться!

Не переставая на ходу вязать, Лотти вернулась в гостиную. Через минуту за ней последовала Чарли. Она подошла к отцу, взгромоздилась на скользкую ручку старого кресла и прислонилась плечом к плечу Генри.

Лотти стоя продолжала вязать. Она слегка улыбнулась.

– Бекки Шефер опять с цепи сорвалась. Довела Силию своими приставаниями до слез.

– С чем же она к ней приставала? Хорошая гостья, нечего сказать!

– Да все насчет брака. Брак и счастье… она утверждала, что всякая незамужняя женщина – банкрот.

– Ну, это-то Силию не должно было тревожить. Она, слава Богу, вышла замуж.

– Бекки намекала, что Орвиля не стоило дожидаться десять лет.

– Большинство мужчин этого не стоят, – отозвалась тетя Шарлотта из своего угла, – но жены узнают об этом только после десятилетнего супружества, когда уже слишком поздно. У Силии было достаточно времени убедиться в этом, и все-таки она за него вышла. Так лучше. И она будет счастлива с ним.

– Шарлотта Трифт! – закричала Чарли среди общего смеха. – Мне сдается, что ваша мудрость – не только плод отвлеченных размышлений. Вы, девчонки в кринолинах, вовсе не были такими тихонями. У вас, я уверена, было прошлое!

– Как ты полагаешь: могла бы я жить на свете все эти долгие годы без прошлого? – отразила атаку тетя Шарлотта.

– Твоя Шефер что-то очень уж бойкая. – Генри Кемп выпустил целую серию колец дыма. – В один прекрасный день она удерет с каким-нибудь мальчишкой-рассыльным!

– С рассыльным? Кто это удрал с рассыльным? – Миссис Пейсон в этот неудачный момент вошла в комнату, закончив кухонное совещание.

– Бекки Шефер, – объяснила зловредная Чарли.

Если бы вы только видели полный ужаса взгляд, брошенный миссис Пейсон на Лотти! Можно было подумать, что именно Лотти поддалась соблазну.

– Бекки! Нет, не может быть! Бекки Шефер!..

– Нет, нет, мама, успокойся! Бекки ни с кем не думала удирать. Генри только решил, что она убежит – со временем.

Миссис Пейсон зажгла верхнюю люстру – до сих пор они сидели в ласковом полумраке настольной лампы, – знаком попросила Чарли подать ей вечернюю газету, валявшуюся у кресла Генри, и уселась в старинную качалку. Миссис Пейсон легонько покачивалась, качалка скрипела. Яркое освещение, шелест бумаги, скрип качалки… Тихий уют комнаты был нарушен.

– Интересно знать: откуда взялась такая мысль? – спросила миссис Пейсон, пробегая биржевую страницу. – Хорошая семья. Приличное состояние. И Бекки хорошенькая девочка.

Одна и та же мысль промелькнула у всех. Все взглянули на Лотти, но не высказали этой мысли вслух. Тогда сама Лотти выразила ее словами:

– Она не девочка, мама. Ей тридцать пять лет.

– Что же, прекрасный возраст! – Миссис Пейсон шумно перевернула страницу и углубилась в сообщения о продаже недвижимости. – Если так будет продолжаться, не знаю, как смогут люди строиться. Цены на материалы совершенно недоступны. – Снова шуршание бумаги и скрип кресла. – У Бекки Шефер есть мать, которая о ней позаботится.

– Вот именно поэтому, – вдруг сказала тетя Шарлотта.

Лотти взглянула на нее. На секунду спицы приостановились.

– Что поэтому? – спросила миссис Пейсон. Тетя Шарлотта промолчала.

– Ты даже не знаешь, о чем мы говорим. Сидишь в своем углу и почти спишь.

– Это ты спишь, – выпалила тетя Шарлотта, – спишь с открытыми глазами!

Тут очень кстати раздался звонок. Все то ли облегченно, то ли разочарованно вздохнули.

– Я пойду, – сказала Лотти, и вышло так, что именно она впустила Бена Гарца.

Послышался его голос:

– Здравствуйте, Лотти. Ну как вы поживаете?.. Вот это хорошо! Вы, право, отлично выглядите.

Бен Гарц вошел в гостиную, потирая руки и весело улыбаясь. Веселый и приветливый человек этот Бен, и все-таки его веселье не согревает. Он какой-то слишком озабоченный, беспокойный и не совсем свежий. Ему смело можно дать его сорок девять лет. Круглые бесцветные глаза на румяной физиономии. Реденькие волосы тщательно зачесаны через макушку, чтобы скрыть растущую лысину. В общем, из тех людей, что при встрече с вами, едва успев поздороваться, предлагают сигару. Он и ему подобные немножко побаиваются женского пола, но Лотти ему, бесспорно, нравится.

Бен Гарц – примерный сын. Его мать в каждой незамужней женщине видела возможную соперницу. Хотя она постоянно повторяла: «Бену нужно жениться, я хотела бы увидеть его у тихой пристани», однако на самом деле она боялась этого больше всего на свете. После ее смерти вся Саус-Сайд говорила ему в один голос:

– Вам, Бен, конечно, не в чем упрекать себя. Вы были удивительным сыном.

Однажды даже миссис Пейсон сказала о нем:

– Хороший малый!

Тетя Шарлотта повела бровью:

– Он достаточно неинтересен для того, чтобы быть хорошим. Но мне почему-то кажется, что он только ждет случая сделаться плохим.

Она разглядела в лице Бена Гарца какую-то неуверенность в себе и настороженность, которую ее многоопытная сестрица приняла за добродушие.

Генри просиял, увидев Гарца, что было вполне естественно для мужчины, оказавшегося в комнате, полной женщин.

– Рад вас видеть, Бен! Милости просим в наш гарем.

Бен пожал руки миссис Пейсон, тете Шарлотте, Белле и Чарли.

– Ну посмотрите на этого ребенка! Стала совсем барышней! Берегитесь, мисс Лотти, – как бы племянница вас не обогнала.

Он пожал руку Генри Кемпу и предложил ему сигару.

– Нет, нет, – запротестовал Генри, – вы должны отведать моих.

Они обменялись сигарами, осмотрели их, засунули в жилетные карманы и закурили свои, согласно торжественному и комичному ритуалу, общепринятому между мужчинами. Бен Гарц удобно устроился в кресле, положив одну толстую ногу на другую.

– Должен вам сказать, мне у вас замечательно приятно бывать. Живу я, старый холостяк, в гостинице, и вдруг – такой семейный уют! Замечательно приятно!

Он бросил взгляд на Лотти. Он испытывал перед Лотти благоговение, смешанное со страхом, и вероятно поэтому держал себя с ней несколько развязно и как-то неестественно. Иногда ему смутно казалось, что она смеется над ним. Но она не смеялась. Ей было жаль его. Она понимала его так же ясно, как мать – ребенка.

– Вы могли бы прийти к обеду, – любезно сказала Лотти, – если бы я раньше знала. Кемпы обедали у нас.

– О нет! – запротестовал Бен, словно его действительно пригласили. – Помилуйте, затруднять вас!.. Страшно мило с вашей стороны все-таки, что вы вспомнили обо мне. Может быть, в другой раз…

Миссис Пейсон хранила молчание. Не в ее привычке было швыряться приглашениями к обеду направо и налево. Впрочем, неудовольствия она тоже не обнаружила.

– Итак, как идут дела?

Тетя Шарлотта издала языком какой-то странный звук, похожий на кудахтанье, и приготовилась исчезнуть из комнаты. Она замечательно умела исчезать – можно сказать, вдруг испаряться. Вы не успевали оглянуться, как ее уже не было в комнате.

На улице раздалось пронзительное блеяние автомобильного рожка. Два коротких отрывистых гудка, затем один продолжительный – явно сигнал.

– Твой поэт, Чарли, – сказал Генри и рассмеялся громким добрым смехом.

– Попроси его войти, – сказала миссис Пейсон. – Ты не хочешь позвать сюда своего приятеля?

– Для чего? – отозвалась Чарли, собиравшаяся исчезнуть.

– Чтобы познакомить его с нами. Понятно – если ты его не стыдишься. Когда я была молодой…

Тетя Шарлотта возвратилась на свое место.

– Хорошо, – сказала Чарли. – Только он этого терпеть не может. – Улыбаясь, она пересекла комнату, открыла дверь и прокричала в темноту; – Войдите!

– Зачем?

– Познакомиться с нашими.

– О, послушайте…

В передней послышался разговор и приглушенный смех. Затем эти два молодых существа, прекрасная юная пара, вошли в гостиную и сразу все сидевшие в комнате почувствовали себя стариками – старыми, неуклюжими, ненужными, кончеными людьми. Те двое остановились на секунду в дверях. В самой их коже, в блеске их буйных волос, во влажной ясности глаз, в позе их стройных тел – во всем сквозила юность.

Чарли была высокого роста, но он был выше. Волосы теплого оттенка казались почти красноватыми, как у фавна. Грациозный, тонкий, спокойный, хорошо владеющий собой юноша. На нем были белые фланелевые брюки – вероятно, после тенниса в гимнастическом зале – и широчайшее пальто, небрежно застегнутое поверх рубашки. Костюм, безусловно, совсем неподходящий для мартовского вечера в Чикаго. Но держался он в этом костюме так, словно был во фраке. И вместе с тем была в нем какая-то милая застенчивость.

Чарли помахал рукой, словно соединяя его этим жестом со всеми присутствующими.

– Маму и отца вы, конечно, знаете. Бабушка Пейсон, тетя Лотти, мистер Бен Гарц… О, простите меня, тетя Шарлотта, я думала, вы ушли. Там, в углу, моя двоюродная бабушка – Шарлотта Трифт… А это – Джесси Дик.

Страшная это вещь – видеть, как краснеет старая женщина. Тусклая, густая краска медленно мучительной волной залила лицо тети Шарлотты, и глаза ее вдруг стали огромными и темными, как глаза насмерть испуганной молодой девушки. Потом краска отхлынула и лицо побелело как мел. Словно беспощадная рука обвилась железными пальцами вокруг старого сердца, сжала его с чудовищной силой – и отпустила. Тетя Шарлотта всматривалась в стоявшего у дверей юношу, мучительно всматривалась в него старческими глазами сквозь дымку долгих, долгих, бесконечно долгих лет.

Чарли принесла из передней свои вещи и надевала ботинки. Джесси Дик наклонился, помогая ей застегнуть пряжки. Он опустился па одно колено. Чарли слегка покачнулась и, сохраняя равновесие, оперлась рукой о его голову. Улыбаясь, взглянул он на нее снизу вверх; улыбаясь, взглянула она на него. Почти шестьдесят лет жизни слетели с тети Шарлотты Трифт, и снова она стала восемнадцатилетней девушкой в шерстяном платье на кринолине, в зеленой бархатной шляпе с блондами, в маленьких перепачканных грязью сапожках и белых чулках.

Она не могла больше противиться влекущей ее силе. Она встала со своего места в дальнем углу и подошла к молодой паре. Оживленная беседа в гостиной продолжалась. Ее ухода никто не заметил.

– Я знала вашего… я знала одного Джесси Дика – давным-давно.

Юноша выпрямился.

– Да? В самом деле?

– Он погиб, был убит под Донельсоном.

Молодой человек резким движением похлопал рукой об руку, стряхивая кусочки сухой грязи от ботинок.

– Вероятно, это был брат моего деда, – вежливо сказал он. – Я слышал о нем.

Он слышал о нем! Шарлотта Трифт, придавленная тяжестью семидесяти четырех лет погибшей жизни, смотрела на юношу. Он слышал о нем!

– Помрой Дик – ваш дед? Помрой Дик?

– Ну да! Вы его тоже знали? Ведь он не был… Мы, Дики, не… Каким образом вы могли его знать?

– Нет, вашего деда Помроя Дика я не знала, – сказала тетя Шарлотта, и морщинистые, поблекшие губы улыбнулись, обнажив два ряда голубоватых ровных зубов. – Я знала… Джесси Дика. – Она взглянула на него и опустила глаза. – Джесси Дика.

Чарли перегнулась и прижалась своими свежими влажными губами к пергаментной коже ее щеки.

– Ну разве это неинтересно?! До свиданья, дорогая тетя. – Она приостановилась и бросила лукавый взгляд на мальчика. – Может быть, он тоже был поэтом, тетя Шарлотта?

– Да.

Джесси Дик быстро повернул голову.

– Неужели? Я этого не знал. Вы уверены? У нас в семье никто не говорил…

– Совершенно уверена, – спокойно сказала тетя Шарлотта. – Семьи часто не знают таких вещей. Не знают как следует друг друга, хочу я сказать.

– Да, вы правы, – вежливо подтвердили он и Чарли.

Обоим не терпелось поскорее уйти. Кивнув на прощание сидевшим в гостиной, они исчезли. Шарлотта направилась было к себе наверх.

– Джесси Дик… – донеслось до нее из гостиной.

Она быстро вернулась и снова уселась в полутемном уголке. Говорил Кемп, улыбаясь во весь рот:

– Ну и штучка наша девочка! Вечно около нее кто-нибудь увивается. То какой-то профессорский сынок в роговых очках и без шляпы. А то вдруг юнец-миллионер, с которым она познакомилась на балу. Тогда вся квартира наполняется его орхидеями, да розами, да конфетами от Плау. Теперь очередь этого Дика.

Бен Гарц покачал головой:

– Ах, молодежь, молодежь!

Что он хотел этим сказать, осталось неизвестным. Но миссис Керри Пейсон точно знала, что именно следует сказать:

– А кто он такой? Дик? Не слыхала такой фамилии. Кто его родные?

Белла тревожно задвигалась в кресле.

– Он поэт, – сказала она, – и очень недурной к тому же! Некоторые его вещи…

– Кто его родные? – настаивала миссис Керри Пейсон. – Ведь они-то не поэты, а?

Тут Генри снова громко расхохотался, несмотря на предостерегающее покашливание Беллы.

– У его отца – гастрономический магазин на Сорок пятой улице. Знаешь, известные «Деликатесы Дика». Мы покупаем там все закуски. Особенно славятся его маринованные сельди. Говорят, он приготавливает их по рецепту, передаваемому в семье из поколения в поколение. Предки его были, кажется, голландцами, и вот почему…

Но миссис Пейсон узнала уже довольно.

– Ну, Белла, могу сказать, ты зашла слишком далеко с этой пресловутой свободой, которую дала Чарли. «Деликатесы Дика»! Вероятно, поэт продает селедки за прилавком? И дает вам, вероятно, лишнюю ложку огурцов, когда вы…

Белла поспешно перебила:

– Он, мама, не бывает в магазине. Его родители очень состоятельные и приличные люди. Понятно – весь Гайд-парк покупает у них деликатесы для званых вечеров.

– Его мать – очень изящная женщина, – вставил Генри. – И к тому же умница. Сама ведет все дело, как я слышал. Старик Дик немножко мечтатель. А мечтательность – неподходящее качество для хозяина гастрономического магазина.

– Зато это походящее знакомство для Чарли с ее новейшей подготовкой, – мрачно заметила миссис Пейсон. – Не удивлюсь, если они ей поручат ветчину или сыры.

– Что вы, мама, ведь Чарли еще ребенок… Не стоит вам огорчаться, – заметил Генри Кемп.

Белла заговорила несколько обиженно:

– Он даже не живет дома, а снимает комнату недалеко от университета. Он любит своих родителей, но не чувствует симпатии к их ремеслу. Его стихи регулярно печатаются в журнале «Поэзия», а туда принимают только лучшие вещи. Он окончил колледж, не получая ни цента из дому. И, – торжествующе закончила Белла, – весной он выпускает книгу стихов.

– Ха-ха! – весело засмеялся было Генри, но быстро спохватился, разглядывая тлеющий кончик своей сигары. – Понимающие люди говорят, что стихи у него чертовски хорошие. Странные, но хорошие. Я прочел одно из его стихотворений. В нем говорится об издохших лошадях, их внутренностях и… – Генри смущенно закашлялся. – Его новая книга называется… – Тут он задохнулся от безмолвного смеха.

– Генри, ты просто ничего не понимаешь, оттого и хохочешь. Это новая поэзия.

– Его новая книга, – серьезно продолжал Генри Кемп, – называется «Белые черви».

Он обменялся взглядом с Беном Гарцем. Оба оглушительно захохотали.

Миссис Пейсон наклонилась вперед в своей качалке:

– И вы позволяете Чарли встречаться с подобным господином!

– О, мама, довольно! Давай прекратим обсуждать дела Чарли. Мистеру Гарцу это совсем неинтересно…

– О, что вы! Наоборот, очень интересно. А вам, мисс Лотта? Наша молодежь…

– Надо сказать, – начала Белла, не слушая его, – что все девчонки совсем помешались на нем и страшно завидуют Чарли. Он ей написал стихотворение, которое появилось в последнем номере «Поэзии». – Белла разом покончила с дискуссией, нервно качнув ногой: болтающаяся туфелька слетела. – О, Генри, моя туфля! Генри послушно поднял.

– И затем, они еще дети. Чарли настоящий младенец.

Миссис Пейсон с силой раскачивала скрипучую качалку.

– Ты слышала, что она сказала о пяти…

– О пяти…

– Ну, ты же знаешь, насчет пяти детей.

Последовал взрыв хохота. Тетя Шарлотта незаметно выскользнула из комнаты.

Начался неизбежный разговор о войне. Бен Гарц был из числа тех, у кого висела в конторе карта, утыканная разноцветными булавками. И пошло, и пошло! Говорят, война будет продолжаться еще годы и годы… Да нет, это немыслимо: немцы умирают с голоду… Напрасно вы этому верите, они готовились сорок лет… А как французы поразительно дерутся, кто бы мог подумать: они все такие щуплые!.. Все-таки им теперь солоно приходится… Мы вмешаемся, запомните мои слова. Мы должны были это сделать уже год назад.

Лотти сидела над вязаньем. Бен Гарц протянул руку и потрогал мягкий, упругий клубок шерсти.

– Если мы вмешаемся в войну и мне придется пойти на фронт, вы мне свяжете что-нибудь, мисс Лотти?

Лотти подняла глаза:

– Если вы уйдете на войну, я свяжу вам полный комплект: носки, рукавицы, шлем, напульсники, свитер.

– О смерть, где твое жало? – Бен Гарц закатил свои белесые глаза.

Генри Кемп больше не смеялся. Лицо его как будто вдруг постарело, щеки впали. Придя в серьезное настроение, он даже не заметил, что сигара его погасла.

– Будь покойна, Лотти: война окончится прежде, чем мы успеем в нее вмешаться.

Бен Гарц жестом выразил свое несогласие.

– Не будьте так уверены в этом. Я слышал из довольно достоверного источника, что в будущем году в это время мы уже будем воевать. Мне даже предложили ввиду этого принять участие в одном деле по изготовлению мужских часов-браслеток. И если мы вмешаемся, я войду в это предприятие. На нем можно сделать состояние.

– Мужские часы-браслеты! Настоящие мужчины их не носят. Разве только фаты!

– Да, теперь не носят, кроме инженеров, полисменов, авиаторов, солдат и прочих «фатов» в этом роде. Но говорят, что там никаких других часов не признают. Во всяком случае, если мы вмешаемся в войну, я войду в это часовое дело.

– Н-да, – угрюмо отозвался Генри, – если мы вмешаемся в войну, я войду только в богадельню.

Белла решительно встала.

– Становится поздно, Генри.

Миссис Пейсон ощетинилась:

– Только начало десятого. Вы приходите раз в неделю. Можно было бы и не убегать сразу после обеда.

– Совсем не сразу после обеда, мама. И, кроме того, Генри страшно много работает. Он совсем измучен.

Миссис Пейсон, знавшая положение дел Генри, выразила носом недоверие.

Но все-таки они ушли. Уже в вестибюле Белла спросила:

– Значит, завтра утром ты придешь, Лотти?

– Да.

Лотти немножко побледнела.

Лицо миссис Пейсон стало жестким.

С улицы донесся рев – Генри согревал машину Чиханье и фырканье, потом грандиозное ворчанье. Уехали.

Трое оставшихся опять устроились в гостиной. Миссис Пейсон любила поговорить с мужчинами. Ее приучили в этому годы деловой жизни. Когда у Лотти бывали в гостях мужчины, она почти всегда сидела с ними. Лотти никогда не выражала неудовольствия по этому поводу. Она даже никогда не отдавала себе отчета в том, что, быть может, этим объясняется то, что она до сих пор носит имя Лотти Пейсон.

Сегодня она даже была рада, что мать осталась в гостиной. Прилежно провязывая петлю за петлей, она думала об Орвиле и Бене Гарце, о Чарли и об этом… как его?.. Джесси Дике. Какой он стройный и молодой! И сколько в нем жизни!.. Какая чудесная линия подбородка… Его красота так ослепительна, что почти больно смотреть на него… Бекки Шефер и мальчишка-рассыльный… Так вот что хотел сказать Генри: женщин ее возраста влечет к себе юность. Нездоровое влечение…

Лотти встряхнулась. Миссис Пейсон и Бен Гарц оживленно беседовали.

– По-моему, это очень выгодное предложение, миссис Пейсон. Но на вашем месте я бы не торопился.

– Я обдумаю ваш совет, мистер Гарц. Ведь, в конце концов, я просто одинокая женщина. Мне не у кого спросить совета.

– Вам никого и не нужно, миссис Пейсон, вы сами достаточно проницательны. Но предложение это, действительно…

Лотти встала.

– Принесу вам чего-нибудь выпить.

Бен схватил ее за локоть.

– Спасибо, не беспокойтесь, мисс Лотти. – Он всегда называл ее мисс Лотти в присутствии третьих лиц и просто Лотти – с глазу на глаз.

Тем не менее она принесла бутылку имбирного пива и бисквиты. Во взгляде, брошенном им на это легкое угощение, было что-то поразившее ее доброе и отзывчивое сердце. Мать будет недовольна, она знала. И все же тот прилив храбрости, который заставил ее поднять голос за обедом, подстрекнул ее на новые дерзания.

– Как ваше мнение насчет чашки горячего кофе с несколькими сэндвичами?

– О, что вы, мисс Лотти! Зачем это… благодарю вас.

Но глаза его просияли.

– Глупости, Лотти! – резко сказала миссис Пейсон. – Мистер Гарц не хочет никакого кофе.

– Нет, хочет. Правда? Пойдемте на кухню. Мы закусим на скорую руку. Я нарежу хлеба, а вы будете намазывать масло.

Бен Гарц встал с живостью.

– Человек, живущий в гостинице, не может отвергнуть такое предложение, мисс Лотти.

И он грузно поспешил за ней.

Проглотив горькую пилюлю, преподнесенную неожиданно взбунтовавшейся дочерью, миссис Пейсон с минуту постояла в нерешительности. Затем, достав из угла свою толстую палку, она проследовала на кухню, с таким видом вдыхая вкусный аромат кипящего кофе, точно это был отравляющий газ.

Вечер закончился бриджем «с болваном». Лотти вообще играла неважно, так как не относилась к этому занятию с должной серьезностью. Миссис Пейсон систематически назначала слишком высокую игру. Бен Гарц подмигивал сквозь сигарный дым, хохотал над тактикой миссис Пейсон и норовил коснуться колен Лотти под столом.

«…выйду замуж в двадцать лет и рожу пятерых детей, одного за другим…»

– Лотти Пейсон, о чем вы думаете?! – раздался возмущенный голос матери.

– А что… в чем дело?..

– Ты побила моего туза!