Лондон, Англия,

14 февраля 1816 года

Маргарет Дорнтон всегда просыпалась на рассвете. Привычка эта была приобретена ею еще в детстве, и, хотя этот сезон она вместе со своими старшими сестрами-близняшками проводила в Лондоне и не ложилась спать до Бог знает какого часа, наслаждаясь всем, что надо было увидеть и сделать, Маргарет так и не отказалась от удовольствия вставать с первыми лучами солнца.

Мисс Маргарет Дорнтон любила раннее утро, когда землю покрывает туман, на листьях деревьев блестят капельки росы и в воздухе чудится обещание вечной молодости. Это было единственное время, когда в доме ее тети царила тишина, если, конечно, не брать в расчет кухарку, которая возилась на кухне, или весело насвистывающих в денниках конюхов. Конечно, Лондон утром нельзя было назвать по-настоящему тихим, но он казался таким свежим! В это время года почти каждую ночь шли дожди и потоки воды уносили с собой дым от сжигаемого угля, который в другие дни проникал повсюду.

Этими ранними часами Маргарет обычно направлялась в парк Сент-Джеймс или Грин-парк. Там она чувствовала себя как в своем поместье, хотя деревья в большинстве своем еще оставались голыми, небо, как правило, серым, а из цветов виднелись лишь редкие подснежники или маргаритки.

Парк Сент-Джеймс в эти дни не был особенно популярен, и Маргарет обычно оказывалась там единственным посетителем. Когда-то это место служило последним пристанищем для четырнадцати прокаженных девушек, но не эта старинная легенда вызвала такую неприязнь лондонцев. И не разрушенная китайская пагода на зеркальном мосту, которая была случайно взорвана и кусками которой был убит несчастный зевака на праздновании юбилея принца-регента два года назад. Нет, парку Сент-Джеймс просто не повезло: он был разбит во французском стиле, с прямыми как стрела дорожками, прямоугольными клумбами и узкими искусственными каналами. Все французское было сейчас не в моде. Сам принц не одобрял парк Сент-Джеймс и, как говорили, собирался его перепланировать.

Маргарет, однако, не испытывала злых чувств к бедному парку. Здесь на каждом шагу виднелись приметы приближающейся весны. Уже через несколько недель вишневые деревья снова покроет белая кипень цветов, засуетятся скворцы, малиновки, зяблики и синицы. Повсюду проглядывали еле заметные признаки скорого преображения: на деревьях и кустах появились почки, а на земле уже виднелись намеки на зелень: первые нежные ростки поднимали свои головки.

Она должна выгуливать собак. Маргарет не могла поручить эту работу никому другому, иначе она пропустит почти морозную свежесть утра в первых лучах встающего солнца, когда они касаются деревьев, словно волшебной палочкой, и превращают каналы в жидкое серебро. Кряканье уток и крик лебедей над закутанной в туман водой были созвучны романтическому настрою ее души. Было что-то в этом времени суток, что давало простор воображению. В эти ранние часы, казалось, может произойти все что угодно, даже встреча с ее единственной и настоящей любовью.

— Вы не должны смотреть на джентльменов этим утром, мисс, — предупредила ее служанка.

— Почему? — спросила Маргарет.

— В день святого Валентина первый же одинокий мужчина, на которого посмотрит девушка, станет ее настоящей любовью.

Маргарет только рассмеялась над подобным утверждением. Конечно, она не отказалась бы встретить героя своих девичьих грез, но влюбляться она не собиралась. Это пусть остается ее сестрам, они должны найти себе мужей, а не она.

Маргарет удовлетворила бы просто встреча с настоящим героем, мужественным и храбрым. Она читала о героях в ежедневных выпусках газет все эти годы жестокой борьбы с Наполеоном и даже была представлена нескольким затянутым в мундиры мужчинам, которые вернулись с войны.

Но они ее разочаровали. Могут ли усталые и чуть потрепанные люди быть настоящими героями? Они говорили о войне, о проигранных и выигранных сражениях, о храбрых парнях, которые были убиты, и о тех, кто вернулся домой без руки или ноги, но им недоставало того особого огня, что, как не сомневалась Маргарет, должен гореть в душе настоящего героя. Это были всего лишь военные, как решила она, а вовсе не герои. Эти мужчины, как бы ни было стыдно так думать о них, казались самыми обычными людьми.

Маргарет считала себя знатоком по этой части. Мужество было предметом ее особого интереса. Она увлекалась героями исторических книг и мифологии задолго до того, как Наполеон дал возможность появиться их новому поколению. Она собрала дюжины книг на эту тему, богато украшенных подробными, нарисованными от руки иллюстрациями. Эти источники ее знаний изображали четкий портрет настоящего героя, его поведение и манеру держаться; даже посадка головы уже выдавала в человеке необыкновенную личность.

Как легко вообразить себе этих людей рано утром в пустынном парке: греческих полубогов с прекрасными телами или рыцарей в сверкающих доспехах, к копьям которых прикреплены яркие знамена! Нельзя забывать и о героях современных, с их ярко-красными или голубыми мундирами со сверкающими эполетами: лошади посланы в галоп, шпаги подняты, чтобы убивать французов.

Маргарет с удовольствием предавалась подобным мечтам, потому что не сомневалась, что обязательно встретит подобного человека в таком большом городе, как Лондон. Судьба и святой Валентин не откажут ей!

Ее дядя и тетя и вообразить себе не могли, почему ей нравится вставать так рано, но они позволяли посещать парк при условии, что она тепло оденется и возьмет с собой Людда. Этому глухому и страдающему подагрой старому лакею требовалась уйма времени, чтобы проводить ее в парк, но Маргарет не возражала. Она наслаждалась их совместным (и, надо сказать, очень длительным) путешествием, воображая, что он ее вассал, готовый отбить нападение разбойников со шпагами, или старый маг с волшебным посохом вместо своей обычной палки.

Людд редко прерывал ее мечтания неподходящим разговором, а как только они оказывались в парке, ей с собаками разрешалось бегать где угодно, лишь бы старик их мог видеть. О большей свободе девушка, которая еще не дебютировала, не могла и мечтать.

— Вперед, — командовала она собакам, и они неслись через зеленеющий газон. Когда же изящные маленькие гончие убегали слишком далеко, ей было достаточно крикнуть: «Ко мне!», и они молнией возвращались обратно, а их дыхание вырывалось клубами пара в морозном воздухе.

Для Маргарет прогулки по утрам с собаками стали самым любимым времяпрепровождением в Лондоне. Она обожала своих Лапита и Кентавра, названных в честь храброго греческого племени и их страшных врагов. Ее изящные любимцы постоянно играли между собой, покусывая друг другу уши и хвосты. Маргарет позволяла им отбежать подальше, понимая, что животным так же нужна свобода, как и ей. Ей нравилось чувствовать себя независимой, когда она отходила от старика Людда, который сидел, закутавшись в плащ, и читал вчерашние газеты, и своим маленьким спутникам она тоже позволяла кружить по окрестностям.

— Не убегайте далеко, умоляю вас, мисс Дорнтон, — предупредил ее Людд, как это он делал каждое утро.

— Конечно, мистер Людд, — отозвалась она.

— Коня? Какого коня? Да, не сомневаюсь, вы бы хотели прокатиться на лошадке, — улыбнулся Людд, разворачивая газету.

Маргарет улыбнулась в ответ. Из-за глухоты, существование которой мистер Людд стоически отрицал, разговоры со стариком превращались в вереницу загадок. «Конечно» стало «конем». «Это похоже на игру в слова, решила Маргарет, — только без победителя».

Ивлин Дейд пришел на арену для петушиных боев в сопровождении своего огромного жесткошерстного волкодава. Было половина шестого утра. Бой со ставками по пять гиней должен был вот-вот начаться, но Дейд пришел сюда не играть. Его влекла надежда хоть как-то расшевелить свои чувства, которые грозили исчезнуть совсем. Кровожадные обсуждения того, какая птица умрет, а какая останется жить, не вызывали у него восхищения, но все же были лучше, чем та тяжелая, отупляющая пустота, которая окружала его словно стеной, вызывала летаргию днем и заставляла просыпаться в поту от страшных видений ночью.

— Петушиный бой — как раз то, что тебя расшевелит, — уверял его Крейтон Соамс. — Приходи. Истинное наслаждение — увидеть реакцию Уоллиса на этот бой. Я уговорил этого молокососа прийти посмотреть.

Именно ссылка на Уоллиса Экхарта и убедила Ивлина, что он должен закончить бессонную ночь посещением петушиных боев. Крейтон, казалось, торопился как можно быстрее освободить Уоллиса от всех тех черт характера, которые восхищали Дейда в юноше. Воодушевление, сочувствие, юношеский энтузиазм, что так быстро гонят кровь по жилам, та радость жизни, что заставляет молодых кидаться из крайности в крайность и проверяет их на прочность, — все это Ивлин находил у Уоллиса. Ему хотелось вновь почувствовать и понять эту радость. Он знал, что когда-то обладал ею, когда-то подобная вера в бессмертие и собственную непобедимость привела его в армию со всем присущим ей колоритом и дерзкой бравадой. Он стал военным, намереваясь схватить славу за глотку. На меньшее, чем полное ее подчинение, он не соглашался. Увы, действительность опрокинула все его планы и сама сомкнула руки у него на горле.

Сейчас он не мог точно объяснить, что такое слава. Ее явно нельзя было найти на поле битвы. Сожаление, боль, отчаяние, смерть — вот что на самом деле сопровождало войну. Да, там проявлялась самая сущность хорошего и плохого в сердцах и душах людей, но смерть, приходила ли она в своей взрывающейся кровавой ярости, или подбиралась неспешно вместе с холерным поносом, не различала величественного и низменного. Она косила всех без разбору.

Он пришел в это место смерти и разрушения, пусть уготованных лишь птицам, чтобы оценить его воздействие на молодого юношу, которому еще только предстоит увидеть кровожадность людей. Он пришел также и для того, чтобы посмотреть, есть ли способ сохранить в Уоллисе то, что сам Дейд навечно утратил в себе.

Двигаясь в толпе, Дейд с непроницаемым выражением лица изучал ту часть человечества, которая находит смертельную битву достойным спортивным зрелищем. В основном это были мужчины низкого происхождения и без особого интеллекта. Кровавые виды спорта редко посещали представительницы слабого пола, те же женщины, кто рискнул появиться здесь, были неряшливыми и грубыми, со слезящимися от рома глазами и вольными манерами. В руках каждого зрителя был зажат призрачный кусочек надежды: билетик на пять гиней, которые они поставили, решая, какой из ярких бойцовских петушков заклюет, затопчет и превратит другого в безжизненную кучку окровавленных перьев.

Зазвучал гонг. Голоса на мгновение притихли. На арену выпустили птиц.

В этой тишине Дейд отчетливо расслышал шепот, который сопровождал его теперь повсюду, словно тот ветер, который гулял по ржаному полю в тишине утра битвы при Ватерлоо.

— Посмотрите, это Капитан Мертвецов! Капитан Мертвецов! — Слова возникали и пропадали в толпе.

— Смотрите, Капитан Мертвецов! Видите, там, с собакой.

Люди толкали друг друга локтями и вытягивали шеи, чтобы посмотреть на Капитана Мертвецов, чье прозвище было основано на том, что из всего полка он один остался в живых. Он больше не был военным, так как продал чин сразу же по возвращении, но прозвище осталось. Положение усугубило то несчастливое обстоятельство, что его фамилия оказалась созвучной слову «смерть».

— Дейд! — раздался громкий крик.

Он обернулся. Его звал Крейтон Соамс, невысокий, темноволосый, краснощекий красавец, который заставлял женщин падать в обморок с помощью одной своей кривоватой улыбки и смеющихся зеленых глаз. Никогда не забывая о первом хорошем впечатлении, Крей умел модно одеться, любил поговорить и всегда показывал себя с лучшей стороны, кроме тех случаев, когда пьянствовал с друзьями. Он несся по жизни как ураган. В нем не было никаких недомолвок, скрытых чувств или темных глубин. Ивлин Дейд и Крейтон Соамс были полярными противоположностями, но эти различия и притягивали их друг к другу.

Сдержанный и мрачный, Ивлин Дейд завидовал энергичности и жизнерадостности других. Многие сочли бы Крейтона слишком поверхностным и утомительным, но Дейд втайне лелеял надежду, что часть бьющей через край энергии Крейтона может передаться и ему. Дейд не сомневался, что Крейтон обладает секретом, как вернуть ему ту радость жизни, которую он потерял со времени Ватерлоо. Он был также уверен, что те чувства, что умерли в нем, живут в душе Уоллиса Экхарта. Сейчас Экхарт сидел рядом с Крейтоном — высокий светловолосый ангел рядом с темным дьяволом. Когда Ивлин Дейд был вместе с этими двумя, то чувствовал себя прежним.

— Мы здесь, милорд. Отличный вид, — сказал Уоллис.

Дейд кивнул и легко преодолел оставшееся расстояние со своим волкодавом. Это было, пожалуй, одно из преимуществ его ужасной репутации и страшного прозвища: ни один человек не рисковал встать на их пути. Капитан Мертвецов и его ужасный волкодав были силой, с которой предпочитали считаться, опасностью, которую предпочитали обходить. Так поступали большинство мужчин, не ставя под сомнение при этом свою храбрость.

— Вы сегодня рано, милорд. — Свежевыбритый Уоллис был воплощением только что проснувшейся юности. — Неужели устроители не возражали против присутствия Героя? Мне казалось, что собак сюда не допускают. — Он бесстрашно протянул руку и потрепал пса за ухом.

— Собак сюда и не пускают, — сообщил Соамс с легким смешком и ущипнул Уоллиса за плечо. — Ни одну, кроме Героя. — Он подмигнул Дейду, который приказал псу сидеть, снял шляпу и сел рядом с Уоллисом.

У Дейда слипались глаза. Его тело и дух устали, левая нога болела. Кость, сломанная в бою при Ватерлоо, давно срослась, но нога все еще беспокоила его, особенно в промозглую погоду. В эту ночь он почти не спал. Ему недавно исполнилось двадцать семь, но он чувствовал себя дряхлым стариком рядом с веселым неистовством Крейтона и юностью Уоллиса.

— Должен признаться, что это утро для меня конец предыдущего дня, а не начало следующего.

— Неужели? — Взгляд серьезных серо-голубых глаз Уоллиса оторвался от птиц на арене, которые проверяли силу друг друга. — И что же не давало вам уснуть?

Дейд пожал плечами и принялся разглядывать юношу, чье внимание было вновь приковано к происходящему внизу. Страх и восхищение — вот что обещал Дейду Крейтон. Но не петухи, рвущие друг друга в клочья своими шпорами, а жалость и отвращение в широко раскрытых глазах Уоллиса привлекли внимание Ивлина. Когда-то и сам он испытывал подобные чувства: когда впервые стал свидетелем петушиного боя и когда впервые увидел погибших на войне.

Прошло так много времени с тех пор, как он испытал эту особую смесь ощущений: ужас, гнев, жалость, возбуждение и — последнее по списку, но не последнее по значению, — какое-то виноватое облегчение оттого, что его собственные руки и ноги целы, не раздавлены, не вывернуты и не изуродованы, как у тех людей, что гибли на его глазах. Сейчас же он существовал как бы в стороне от жизни и его не трогали подобные картины. И эта отстраненность, с которой он наблюдал за происходящим, темная, тяжелая неподвижность сердца начинали пугать Дейда.

Где-то там, на поле боя, он потерял все чувства чистого и невинного человека, человека, который знал, что он такое и кто он такой. Окружающий мир перестал существовать для него. Почему? Это был всепоглощающий вопрос, который затрагивал каждую грань его существования. Почему так много мужчин умерли столь ужасной смертью? Почему он один выжил? Почему смерть следовала за ним по пятам с такой ненасытностью и забрала у него его брата? Почему Бог оставил его? Дейд устал спрашивать и не получать ответов, но не мог удержаться, чтобы вновь и вновь не задавать эти «почему», в надежде, что появится хоть какой-нибудь ответ и вернутся хоть какие-нибудь чувства.

Казалось, Уоллиса заворожило зрелище, которое полностью завладело вниманием окружающих.

— Вы собирались рассказать мне, чем занимались ночью, — напомнил он, хмурясь и стараясь не смотреть вниз, и все же не в силах отвести глаз.

Дейду не слишком хотелось объяснять юноше, где он был. Рассказ только вызовет у того потрясение.

Однако Крейтону были чужды подобные опасения.

— Наблюдал за вскрытием трупов, да, Эв? — Он толкнул Дейда локтем в бок и закатил глаза в комическом ужасе.

— Расчленение трупов, милорд? — Уоллис произнес эти слова, будто они жгли ему рот. Сейчас отвращение на его лице относилось только к Дейду.

— Ему пришлось прибыть в Ньюгейт заранее, чтобы понаблюдать за появлением трупов. — Руки Крейтона описали круг около горла, словно затягивая петлю. Весьма талантливо он изобразил повешенного, закатив глаза и с противным булькающим звуком вывалив язык.

У Уоллиса дрогнули губы.

— Значит, это правда, что болтают о вас? Я думал, что все эти намеки на близкие отношения со смертью не более чем злобные сплетни.

По лицу Крейтона Дейд видел, как забавляет того наивность Уоллиса.

— И что же ты слышал, Уоллис, мой мальчик? — спросил Крейтон театральным шепотом. — Я могу подтвердить или опровергнуть эти слухи.

— Так же, как и я, Крей, — тихо напомнил ему Дейд.

Он наблюдал за Уоллисом и бросил на Крейтона лишь мимолетный взгляд. Для него не было секретом отношение к нему Крейтона. Они с Соамсом слишком хорошо знали друг друга. Другое дело Уоллис. Юноша считал его цельным человеком, а Дейд радовался, когда видел эту веру в его глазах. Она давала ему надежду, что его душа возродится.

Толпа взревела, когда один из петушков кинулся вперед, чтобы прикончить соперника, и на Ивлина Дейда нахлынула волна тяжелых воспоминаний. Образы и звуки Ватерлоо накрыли его, вторя реву зрителей.

— Скажите мне… — Уоллис невольно вырвал Дейда из плена его памяти. Серьезность тона юноши и выражение его глаз словно лучом света прорезали темноту. — Это правда, что вы наблюдаете за каждой публичной казнью?

Темнота отступила. Дейд глубоко вздохнул. Он не отрывал взгляда от лица юноши, словно это был маяк, который проведет его сквозь мрак прошлого.

— Не стану отрицать, что посещаю казни.

Уоллис нахмурился, явно недовольный ответом.

— И правда, что вы обязательно посещаете анатомический театр и смотрите на вскрытие невостребованных трупов?

Губы Дейда превратились в тонкую линию, когда снова раздался рев толпы. Тяжелый, густой запах смерти коснулся его ноздрей. Ему не было нужды смотреть на арену. Он не сомневался, что одна из птиц мертва. Темная волна грозила снова смять и уничтожить его.

— Да.

Уоллис покраснел, а в его глазах появилось затравленное выражение.

— И правда, что вы ходите на эти ужасные петушиные и собачьи бои и не выказываете никаких эмоций, потому что вам нравится смерть, которая идет за вами по пятам?

Брови Дейда поползли вверх. Ему не нравилась смерть, ему вообще ничего не нравилось! Неужели он действительно не проявлял никаких чувств? Ни отвращения, ни ужаса, ни желания понять это состояние, что заканчивает жизнь? Странно. Он вспомнил, что сам жил, только когда наблюдал за смертью других — только тогда он испытывал хоть какие-нибудь чувства.

— Я не могу ответить на твой вопрос, Уоллис, — с трудом выговорил Дейд. — Обычно я наблюдаю за реакцией других людей, а не за своей собственной.

Уоллис скрипнул зубами.

— Скажите мне, милорд, — спросил он, — почему вы почтили меня своей дружбой? У нас нет ничего общего. Вы решили подразнить меня? Или я всего лишь ничтожная песчинка в каком-то кошмарном опыте, с помощью которого вы выясняете, как долго человек может выжить рядом с Капитаном Мертвецов?

Последний вопрос вызвал улыбку Дейда. Да, юноше потребовалось изрядное мужество, чтобы бросить это оскорбление ему в лицо.

Уоллис, однако, неверно понял движение его губ. Пылая от гнева, он резко вскочил на ноги и чуть не натолкнулся на Крейтона, который с наслаждением прислушивался к перепалке.

Уоллис оттолкнул его.

— Достаточно развлечений за мой счет, джентльмены. Желаю вам всего хорошего. Расталкивая толпу, юноша направился к выходу.

— Вот петушок! — расхохотался Крейтон. Он не сомневался, что Дейд согласится с ним, однако наткнулся на такой грозный взгляд своего приятеля, что даже отшатнулся.

— Тебе лучше оставить мальчика в покое, — резко сказал Дейд.

Он встал, и, повинуясь еле заметному наклону головы, его волкодав поднялся и последовал за ним. Люди, как обычно, расступались перед этой странной парой. Капитан Мертвецов и его знаменитая собака, Герой, ушли без всяких помех.

Дейд последовал за Экхартом в парк. Уоллис встретил его с несколько наигранной храбростью, которая не могла полностью скрыть его страх.

— Почему вы преследуете меня, милорд?

Дейд ответил ему самым дружелюбным тоном:

— Я испытываю сильнейшее желание ответить на твои последние вопросы, Уоллис.

Судя по озадаченному выражению лица, Уоллис уже забыл, какими были его последние вопросы.

Дейд махнул рукой в сторону дорожки, которая вела в глубину парка Сент-Джеймс.

— Прогуляешься со мной?

Уоллис задрал подбородок, коротко кивнул и пристроился рядом с Ивлином Дейдом и его собакой.

— Тебя интересовало, почему я выбрал в друзья такого юношу, как ты… — Дейд поднял руку, прося Уоллиса не перебивать. — Выслушай меня и тогда можешь говорить что угодно. Я выбрал тебя, потому что увидел в тебе самое лучшее, что когда-то было во мне самом. Я увидел милосердие, честь, идеализм, которых мне так не хватает сейчас.

— Это правда, сэр? — Уоллис замер на месте.

Дейд не стал останавливаться. Его ноге было лучше, когда он двигался. Уоллис поспешно догнал его.

— Думаю, что во многом я заслужил кличку «Капитан Мертвецов», — с сожалением признался Дейд. — Уже некоторое время смерть преследует меня, вмешиваясь даже в мои сны. Но человеку быстро надоедает быть жертвой, и я решил в свою очередь начать преследовать смерть. Поэтому я посещаю публичные казни и присутствую на вскрытии трупов в анатомическом театре. Я гоняюсь за смертью — правда, на безопасном расстоянии — не потому, что я наслаждаюсь ее компанией, а из горячего желания понять ту тварь, что дышит мне в затылок. И эта погоня смягчает мою душу. — Дейд внимательно посмотрел на юношу, гадая, понял ли тот, что он ему пытался объяснить.

Уоллис задумался.

Капитан Мертвецов вздохнул. Как рассказать про темноту тому, кто видит лишь свет?

Но Уоллис сильно удивил его, сказав со своей обычной мягкостью:

— «Не думай, что можешь вздохнуть и Создатель не окажется рядом. Не думай, что можешь заплакать и Создатель не придет к тебе».

Удивленный взгляд Дейда вызвал улыбку Экхарта.

— Уильям Блейк, из стихотворения «О еще одной печали человека».

Напряжение момента вдруг прервал Герой, который ощетинился и сделал стойку, издав низкое рычание.

— Ко мне!

Мужчины услышали голос молоденькой девушки, которая отчаянно звала:

— Ко мне, ко мне!

Герой затанцевал на месте, умирая от желания броситься вперед. «Пожалуйста, — умоляли его светло-карие глаза, — отпусти меня».

— Опять неприятности… — сказал Дейд.

Громкий, злобный лай собаки неподалеку лишил Героя остатков послушания, и волкодав мгновенно исчез в кустах.

В голосе девушки послышались панические нотки:

— Уходи! Плохая собака! Ты должна уйти, я тебя не боюсь!

Дейд мгновенно последовал за Героем, за ним по пятам бежал Уоллис. Когда тропинка вывела их из кустов, они увидели прислонившуюся к дереву молоденькую девушку. Было что-то сказочное, что-то неизмеримо таинственное в образе этой девушки, в юбках которой путались две гончие. В ее фигуре проглядывала какая-то хрупкая красота.

Она сдерживала нападение огромного шелудивого пса своим кружевным зонтиком, который открывала и закрывала, направляя в разные стороны.

— Уходи! — настаивала она. — Плохая собачка! Я тебя не боюсь. — Казалось, перед ними ожила героиня детской книжки.

Атаковавший ее пес тоже казался созданием из готического романа. Уродливое, рычащее существо, из пасти которого непрерывно капала слюна. Первой мыслью Дейда было, что собака бешеная. В то же время он задал себе очередное «почему». Почему он оказался в этом месте и в это время, вновь лицезрея приближающуюся смерть? Но в тот момент, как эта мысль пронзила его мозг, он уже громко кричал Герою:

— Хватай его! Хватай!

Все взгляды обратились к собакам. Они стояли, замерев, словно две сжатые в комок пружины. Ощетинившиеся животные были готовы броситься друг на друга при малейшей провокации. Дейд уже видел подобное раньше. Их поза говорила об опасности.

Но прежде чем случилось самое ужасное и смерть смогла потребовать свою долю, он выхватил из кармана два маленьких предмета и швырнул их в голову бешеного пса. Оба «снаряда» достигли своей цели. Взвизгнув, собака поджала хвост и убежала.

Напряжение, которое держало всех в неподвижности, рухнуло.

— Неплохой удар! — воскликнул Уоллис, выходя из транса. — Что вы такое кинули в него?

На губах Дейда мелькнула улыбка.

— На помощь пришли белый конь и черная пешка.

Он нагнулся, чтобы подобрать сделанную из черного дерева фигурку пешки, и почувствовал, как сердце сжалось от боли. Его товарищи тоже шли на помощь, но их перехватила смерть.

Уоллис нахмурился, крутя в руках фигурку коня из слоновой кости.

— Этот всадник потерял свою голову.

Дейд с трудом прогнал воспоминания, что давили его грудь, воспоминания о юношах на лошадях, которые падали под градом пуль.

— Такова цена победы, — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Уоллис рассмеялся и бросил фигурку Дейду. Он, очевидно, не сознавал, что его последующие слова разрушат стену боли, которая окружала Дейда.

— Скажите, вы всегда выходите на улицу, вооруженный шахматными фигурками?

Дейду удалось улыбнуться. Он носил шахматные фигурки по сентиментальным причинам, которые предпочитал не обсуждать ни с кем посторонним: они были напоминанием о Гевине. Да и как он мог объяснить это? Как человек может выбросить плохие воспоминания и сохранить только хорошие, когда все, чего он касается или видит, тут же пропадает в темноте?

Он заставил себя посмотреть на Героя. Собака не будила ни хороших, ни плохих воспоминаний. Сейчас его огромную лохматую голову охватывали нежные девичьи руки. Встав на колени, девушка ласково ворковала:

— Хорошая собачка! Какая умная собачка! — А ее гончие в это время игриво покусывали хвост Героя.

Герой обычно не позволял незнакомцам таких вольностей со своей головой, но рядом с этой девушкой он вел себя как щенок и даже перевернулся на спину, чтобы ему почесали брюшко.

— Где твое достоинство, Герой? — обратился к псу Дейд.

Девушка подняла на него сияющие глаза и впервые за все это время прямо посмотрела на него.

— О, значит, вот мой герой! — Она даже не пыталась сдержать заразительного смеха. — Как ему подходит его кличка!

Дейд на секунду перестал дышать.

Он не мог припомнить, видел ли когда-нибудь существо более нежное, лицо более красивое и честное, чем у этой девушки у его ног, которая обнимала его уродливого пса. Он не ожидал от себя подобной реакции при виде женщины, сколь бы красивой она ни была. Красота сама по себе не трогала его. Но здесь было что-то другое — ощущение, которого он не испытывал с довоенных времен. Возродилось его чувство благоговения. Оно коснулось его души и сердца, пусть даже на мгновение, и сделало его слабым. Он мог сравнить себя с Героем: нечто уродливое, темное и циничное преклоняется перед невинностью. Дейд бросил взгляд на Уоллиса. Этот очаровательный щенок стоял, радостно глазея на девушку, так же захваченный представшей перед ним картиной, как и он сам.

Серый капюшон обрамлял лицо девушки, словно раскрытая раковина. Утренняя прохлада заставила порозоветь ее щеки. Ее лицо, нежное и прекрасное, будто нарисованное художником, отличала вечная безупречность камеи. Ее волосы были пепельными, а фигурка дышала свежестью юности. Но внимание Дейда в первую очередь привлекли ее глаза. Это были глаза взрослого человека. Возле них не было ни единой морщинки, но их сияющую глубину наполняла бесконечная мудрость, внутреннее спокойствие, что делало их глубже любого омута, чище самого безоблачного неба и еще более прекрасными, хотя они не могли похвастаться яркостью цвета, присущей голубым, зеленым или карим глазам.

Дейд не мог отвести взгляда.

Эти жемчужно-серые глаза были слишком мудрыми для девушки такого нежного возраста. Благодаря им, ее чувства отражались в каждой изящной черточке, словно облачка, бегущие по залитому солнцем лугу. Это лицо было бесконечно красиво не из-за безупречно очерченных губ или носа, нет, оно приковывало внимание потому, что все мысли и чувства этого существа, сама ее душа, чистая и возвышенная, отражались в глазах.

Казалось, время остановилось, пока Дейд исследовал их глубины. В выражении этих глаз он увидел то, что иногда видел в глазах Уоллиса и Героя. Это было доверие — слепое доверие. Здесь он столкнулся со всепоглощающей верой в жизнь, в людей и в Бога. У Дейда не осталось подобной веры, но его тянуло к себе это слепое, но прекрасное убеждение, что в каждом человеке можно найти что-то хорошее. Взгляд этой юной леди словно взвесил его душу и, несмотря на все его недостатки, обнаружил там что-то восхитительное и заслуживающее внимания. Ее нежная и прекрасная душа выглянула наружу и коснулась его израненного, тщательно оберегаемого от всех «я».

Ивлин Дейд был покорен. Он безнадежно, безрассудно тонул в этих прозрачно-серых глазах.