Тимоти выглядел необычайно подавленным на обратном пути в пансион миссис Харрис. Его хмурый вид был под стать небу, затянутому серыми облаками. «Солнечный человек», как Пруденс привыкла называть его про себя, был чернее тучи, и она решила, что не имеет смысла заводить сейчас с ним разговор о проводившейся каждые две недели ассамблее, про которую ей напомнила Грейс. Тиму явно было сейчас не до музыки и танцев.

Да и она сама тоже не испытывала никакого желания веселиться. Голова у нее раскалывалась, на душе было тоскливо и, в довершение всего, опять разболелись спина и шея. В попытке снять напряжение она осторожно потянула шею, сначала в одну сторону, затем в другую. Облегчение, которое принес ей ее массажист только сегодня утром, казалось сейчас чем-то невероятно далеким.

Вновь и вновь обращалась она мысленно к своему разговору с Рэмси, не в силах выбросить из головы его слова.

«Мне хотелось узнать, на что я способен, – сказал он ей, – проверить себя на прочность, испытать не только себя, но и свою душу…»

Нет никаких сомнений, подумала она, что он всегда идет только вперед. Достойное восхищения качество – стремление идти вперед навстречу неизвестности. На такое способны не многие. Большинство людей предпочитают ничего не менять в своей жизни, продолжая держаться за Известное и привычное, каким бы тоскливым и безнадежным оно ни было. Пруденс обхватила себя руками за плечи, сожалея, что не он идет сейчас рядом с ней вверх по склону холма. Впереди ее ждал, вне всякого сомнения, ничем не примечательный вечер, который она проведет, как обычно, за разговором или игрой в карты с Тимом. Неловко повернув голову, она услышала хруст у основания шеи. Будь с ней рядом сейчас Чарльз Рэмси, он, несомненно, сумел бы избавить ее от боли.

Желание ее было, конечно, бессмысленным. Ведь они с ним только что распрощались. Но как же ей хотелось, чтобы он был сейчас здесь!

В конце улицы Пруденс остановилась и посмотрела вниз. Брайтон весь сверкал в угасающем свете дня. Воды Ла-Манша отливали серебром и бронзой. Однако вдали все уже начало тонуть во мраке.

Тимоти, шедший на шаг впереди нее, тоже остановился и обернулся. В лицо ему ударил луч заходящего солнца, мгновенно окрасив его кожу в цвет золота. Его волосы казались золотыми нитями, а ресниц, бровей и лица словно коснулись пальцы Мидаса. И этот прекрасный, как ангел, мужчина приехал в Брайтон с единственной целью – быть рядом с ней. У Пруденс перехватило на миг дыхание при этой мысли, вызвавшей в ней те самые чувства, которые она пыталась подавить в себе весь день.

– Пенни за твои мысли, – сказал Тимоти небрежным тоном и, достав из кармана монету, подбросил ее в воздух, где она, попав в луч солнечного света, засверкала, как золото.

Пруденс поймала монету. Это оказался не пенс, а серебряный шестипенсовик. Большинство невест в Англии клали его в свою туфлю на счастье накануне свадьбы. Но ей, подумала Пруденс, союз с этим стоящим рядом с ней мужчиной сулил не шестипенсовики в туфлях, а позор и скандал.

Он подошел к ней, и на его лицо упала тень. Пруденс пожалела, что загородила ему солнце, превращавшее его в настоящего красавца. Как бы ни сложились в дальнейшем их отношения, ей не хотелось, даже на миг, лишать его красоту блеска.

Он взял в свои ладони ее руку, в которой был зажат шестипенсовик.

– О чем ты думаешь, Пру? У тебя на лице такое странное выражение.

Вечер был необычайно душным и жарким, и ладони Тима казались слишком горячими. Она не могла отрицать, что ее влечет к нему, и однако его откровенное стремление к близости с ней отравляло ей всякое удовольствие от общения с ним. Она уронила шестипенсовик ему в ладонь, и он тут же отпустил ее руку, боясь, как бы монета не проскользнула у него между пальцами. Нахмурив брови, он подбросил монету в воздух, поймал ее и вновь подбросил.

– Так ты не скажешь мне, Пру, что тебя гнетет?

В попытке скрыть смущение, которое вызвал в ней вопрос Тима, Пруденс шагнула на тянущуюся вдоль Нью-Стайна узкую полосу травы, тем самым побудив кузена последовать за ней. На зелень все еще падали косые лучи заходящего солнца, но очень скоро тени, отбрасываемые зданиями отелей и домами на западной стороне улицы, должны были окончательно поглотить свет.

– Я думала, что всему на свете когда-нибудь приходит конец, – с трудом выдавила из себя Пруденс. Наконец-то она это сказала! Оказывается, у нее тоже было достаточно храбрости, чтобы испытать себя, узнать, на что она способна. Рывком она повернулась к Тимоти, горя нетерпением увидеть его реакцию.

Тим, только что в очередной раз подбросивший вверх шестипенсовик, упустил его, и монета упала в траву. Однако он не стал наклоняться и искать ее. Взгляд его был прикован к лицу Пруденс.

– Конец?

– Да. – Ей очень хотелось, чтобы он ее понял. Она заглянула в самую глубину его небесно-голубых глаз, мысленно приказывая ему понять принятое ею решение и смириться с ним. – Да, – повторила она, – всему когда-нибудь приходит конец. Яркому солнечному дню, горестям и болезням, несбыточным мечтам и бессмысленным надеждам.

Тимоти поднял руку, стремясь, очевидно, заслониться от слишком яркого света или, может, для того, чтобы остановить поток ее слов.

Пруденс безжалостно продолжала:

– А теперь, дорогой кузен, настал конец моему пребыванию в твоем доме.

Он схватил ее за руку, словно надеясь таким образом заставить замолчать.

– Нет!

Печаль и сознание огромной потери теснили ей грудь, мешая дышать. На мгновение она почувствовала головокружение, и ее голос упал до шепота:

– Я не могу остаться. Думаю, ты понимаешь почему.

Дрожащей рукой он прикрыл глаза, чтобы не видеть умоляющего выражения на ее лице, вообще ничего не видеть.

– Я не могу потерять тебя, Пру. Особенно сейчас. Мысль об этом слишком ужасна, я не в силах ее вынести. Постарайся понять. Я слишком много потерял в последнее время. Никогда и ни в ком я не нуждался так, как сейчас в тебе.

Пруденс вдруг стало жарко – невыносимо жарко и тесно – в своем легком летнем платье. Дул легкий бриз, но его было явно недостаточно, чтобы охладить ее пылающую кожу. Она была вся мокрая от пота, и волосы прилипли у нее сзади к шее. Взгляд ее упал на Ла-Манш, который простирался внизу, зеленый и холодный, насколько мог охватить взор. Ее вдруг охватило страстное желание ринуться вниз, прочь от жара слов Тимоти, прочь от жара его взгляда, от тяжелого липкого жара его желания, и, погрузившись в воды океана, вернуть утраченное ощущение чистоты и прохлады.

Слова Тима терзали Пруденс, и, глядя на Удлиняющиеся с каждым мгновением тени, она чувствовала, что ее решимость тает. Слезы подступили к глазам, и Пру поспешно отвернулась, не желая, чтобы он их видел. Ей нельзя проявлять слабость. Она должна быть мужественной, должна идти вперед, в неизвестность, каким бы мучительным ни был каждый шаг.

– Ради всего, что мне дорого: ради моей кузины и племянниц, ради того, чтобы ты сохранил все, что есть в тебе светлого, доброго и чистого, Тим, я должна найти другое место, которое могла бы назвать домом.

Он понимал, что она права. И она видела, что он это понимает. Над верхней губой у него выступили капельки пота. Но он не хотел смотреть правде в лицо. Тряхнув головой, он убрал дрожащей рукой упавшую на лоб прядь волос й устремил взгляд на заходящее солнце.

– Я не желаю об этом говорить. Я приехал сюда с единственной целью – забыть о всем том, что причиняет мне боль. – Он резко повернулся и зашагал к пансиону, словно вопрос на этом был исчерпан.

Пруденс увидела, как он взбежал по ступеням на крыльцо и скрылся в доме.

Она медленно последовала за ним. Ноги у нее будто налились свинцом, и каждый шаг давался ей с огромным трудом.

Войдя, она не увидела в холле ни Тима, ни миссис Мур, но по лестнице торопливо спускались миссис Харрис и двое ее постояльцев. Все трое были одеты для выхода и выглядели великолепно.

– Мы отправляемся на ассамблею, – сообщила, заметив Пруденс, миссис Харрис. – Вам известно, что она проходит по вторникам и четвергам в Каслинн? Нам ждать вас там чуть позже, или вы чувствуете, что неспособны выдержать сейчас шумное общество? Должна сказать, что вид у вас сегодня вечером довольно неважный.

Ничто так не способно расстроить женщину, подумала Пруденс, как слова, что она плохо выглядит.

– Я должна спросить кузена, желает ли он пойти, – ответила она миссис Харрис. – Но если мы пойдем, то непременно вас там отыщем.

– Тогда мы поехали.

В следующую минуту входная дверь захлопнулась за ними. Вконец обессиленная, словно ушедшая троица забрала с собой всю ее энергию, Пруденс начала медленно подниматься по ступеням. Внезапно из-за двери в комнату для завтраков послышался голос Тима. Тим позвал ее тихо, явно не желая, чтобы его услышал кто-нибудь еще, кроме нее.

– Пру?

Испытывая откровенное любопытство, а также надеясь, что ей удастся продолжить начатый ими разговор, Пруденс сошла вниз и толкнула дверь. Не успела она, однако, войти, как тут же оказалась в объятиях кузена. С губ ее сорвалось тихое восклицание. Не выпуская ее из объятий, Тим ногой закрыл за ней дверь. Пруденс застыла в кольце его рук, и глаза ее наполнились слезами, а сердце заколотилось, как сумасшедшее. Объятия его крепких мужских рук были ни с чем не сравнимы. Ей страстно захотелось прижаться к его груди и забыть обо всем на свете, но она понимала, что это невозможно.

– Как ты можешь говорить мне о каком-то конце, – произнес Тим, – когда я приехал в Брайтон только для того, чтобы быть рядом с тобой? Пожалуйста, не отталкивай меня, не напоминай мне о моем долге. Просто будь со мной, прошу тебя.

Пруденс не оттолкнула его. Спустя несколько мгновений она наконец ответила на объятие, и ее волос сразу же коснулось горячее дыхание Тима. Ей было неудобно и жарко, но когда она подумала о том, что очень скоро навсегда лишится этого тепла, ее обдало ледяным холодом.

Над головами у них заскрипели половицы. Миссис Мур терялась, должно быть, в догадках по поводу того, что с ними случилось. В углу комнаты тикали напольные часы. Сквозь открытое окно с побережья доносился приглушенный плеск волн. Пруденс вдруг вновь нестерпимо захотелось в них окунуться.

Тим стиснул ее в объятиях еще сильнее и, слегка повернув голову, прижался горячими губами к ее виску.

– Я хочу тебя, Пру.

Солнце скрылось за зданиями на другой стороне улицы, и тени мгновенно сгустились. В тишине тиканье часов и ее с Тимом неровное дыхание казались особенно громкими. Вокруг на застеленных кружевными скатертями столах мерцало столовое серебро и поблескивала посуда. Все было готово к приему постояльцев на следующее утро. Комната словно застыла в ожидании, затаив дыхание.

Тепло его губ переместилось с ее виска к уху. Пруденс понимала, что они поступают дурно. Она знала, что должна прервать их затянувшееся объятие, должна оттолкнуть Тима от себя. Но прикосновение его губ к ее уху вызвало в ней почти что неодолимое желание послать к черту все свои благие намерения. Она прижалась к нему всем телом.

– Да, Пру, – выдохнул он, уткнувшись лицом ей в волосы. – Да!

Пруденс закрыла глаза. Ее имя на его губах прозвучало, как музыка. Счастье ее в этот миг казалось беспредельным, однако сквозь плотно сжатые ресницы у нее вдруг выкатилась одинокая слеза. Она подняла голову, противясь соблазну, отвергая обещание заполнить пустоту, которая образовалась у нее в душе в тот день, когда погибли ее родители.

Почувствовав, что она собирается вырваться из его объятий, Тимоти крепче прижал ее к груди.

Мгновенно запаниковав, Пруденс открыла глаза. Как могла она думать одно, а делать совершенно другое? Неужели у нее не осталось и капли мужества? Неужели она настолько размякла, что не в силах даже пошевелиться? Руки Тимоти сладострастно гладили ее по спине, а на шее за ухом она чувствовала мучительно-сладостное прикосновение его губ. Она яростно моргнула, смахивая с ресниц слезы, и заставила себя держать глаза открытыми. Господи, взмолилась она, дай мне силы покончить наконец с этим раз и навсегда!

В мозгу у нее вдруг вспыхнуло нужное ей слово. Нет. Она должна произнести его вслух. Нет. И произнести прямо сейчас, пока Тимоти не закрыл ей рот поцелуем.

– Нет! – воскликнула она, вырвавшись из его объятий. – Все это неправильно!

– Разве может быть неправильной любовь? – Голос Тима дрожал.

– Может, если она губит все остальное, что мы любим. – Пруденс шагнула к двери, но он остановил ее, схватив за руку. Она повернулась к нему лицом и с мольбой в голосе произнесла: – Возвращайся домой, Тим. Возвращайся домой к Эдит. Время, которое ты проводишь здесь со мной, по праву принадлежит ей.

Пруденс стояла у открытого окна в своей комнате и смотрела на Ла-Манш, который постепенно тонул в сгущавшихся сумерках. Она не могла уже видеть волн, но слышала, как они с шумом обрушиваются на берег, и в их глухом рокоте ей чудился зов.

– Ваш кузен собирается нас завтра покинуть, если позволит погода, – раздался позади нее голос миссис Мур. Почтенная дама была настолько расстроена, что говорила почти шепотом. – Я полагала, что он пробудет здесь еще по крайней мере неделю.

Вот и конец, подумала Пруденс.

– Должно быть, – сказала она вслух, – он соскучился по Эдит и девочкам.

– Вне всякого сомнения. – Краем глаза Пруденс заметила, как миссис Мур важно кивнула. – Вы не хотите сойти вниз и составить нам компанию? Мистер Маргрейв говорит, что перед отъездом он с удовольствием сыграет с нами разок-другой в карты.

Пруденс вздохнула.

– Спасибо за приглашение, миссис Мур, но в такую жару у меня для карт не хватает терпения.

– Тогда я ненадолго вас оставлю, чтобы сказать об этом мистеру Маргрейву.

– Да, будьте так добры, – кивнула Пруденс. Миссис Мур была уже в дверях, когда она добавила: – И почему бы вам не поиграть с ним вдвоем?

Дверь за миссис Мур закрылась, и Пруденс вышла на балкон, чтобы взглянуть на последние отблески света на небосклоне. Как же невыносимо трудно вновь и вновь говорить «нет», когда ты столько раз представлял в своих мечтах, как говоришь «да». Это было настоящим испытанием. И впереди ее ждали неизвестность и, скорее всего, новые испытания. О Господи, взмолилась она, устремив взгляд на первую зажегшуюся на небе звезду, сделай так, чтобы я не испытывала желания к мужу моей кузины!