Измученный жарой, усталый и совершенно упавший духом после общения на ассамблее со множеством людей, от которых он надеялся хоть что-нибудь получить, Чарльз Рэмси решил отправиться на пляж и заняться медитацией, чтобы восстановить душевное равновесие. Луна, океан, легкий бриз, принесший наконец долгожданную прохладу, – обретению внутреннего покоя благоприятствовала вся природа. Чарльз принял позу лотоса и задумался на мгновение. Он нуждался в чуде. Чтобы пережить эту неделю, он нуждался в чуде еще больше. Со вздохом лорд Рэмси прервал поток грустных мыслей, понимая, что, если хотя бы на время не позабудет о своих заботах, от медитации не будет никакого толку. Чарльз закрыл глаза, выбросил из головы все посторонние мысли и сосредоточился на рокоте волн, слушая, как они шепчут о бескрайности просторов мироздания.

И чудо пришло к Рэмси. Не совсем, правда, в том виде, как он ожидал, но тем не менее это было настоящим чудом.

По берегу шла женщина, и шум ее шагов и тихие испуганные вскрики, которые срывались с ее губ, когда у нее на глине скользила нога или она спотыкалась о невидимые в темноте камни, мгновенно вернули Чарльза из высших сфер на землю.

Волосы женщины серебрились в лунном свете, одежда казалась бледным пятном, но он узнал бы ее везде и в любом одеянии.

К воде осторожно пробиралась Пруденс Стэнхоуп. Время от времени она вертела головой по сторонам, вероятно, для того, чтобы лишний раз убедиться, что на пляже, кроме нее, никого нет. Он подумал, что она, несомненно, его заметила. Он настолько был в этом уверен, что открыл рот, чтобы ее окликнуть, когда она, к полному его изумлению, развязала вдруг пояс на своем одеянии, которое при ближайшем рассмотрении оказалось капотом. Ветер тут же подхватил его полы, и они заколыхались позади нее, как белые крылья. Подставив ветру лицо, она отвела руки назад, и ветер, подобно изнывающему от желания возлюбленному, моментально сорвал капот с ее плеч. Рассмеявшись и бросив быстрый взгляд по сторонам, чтобы еще раз удостовериться, что никто не наблюдает за ней, она сбросила капот на землю.

В этот момент она показалась Чарльзу похожей на наяду, поднявшуюся из глубин океана, чтобы побродить по берегу в прекрасную лунную ночь. Мгновение поколебавшись, она приподняла подол тонкой ночной сорочки, подчеркивавшей каждый пленительный изгиб ее стройного тела, и вошла в воду. Тут же она ойкнула от холода, однако не остановилась и медленно продолжала идти вперед. С каждым шагом она все выше поднимала подол, чтобы не замочить сорочку, и то и дело взмахивала руками, боясь потерять равновесие на скользком дне. Когда вода достигла ей колен, она остановилась и удовлетворенно вздохнула. Затем закрутила подол сорочки и, завязав его узлом на бедре, плеснула воды себе на лицо, шею и грудь.

В следующее мгновение она подняла руки над головой, словно пыталась дотянуться до луны, и звонко рассмеялась. Чарльз, который с восхищением смотрел на нее, чувствуя, как в чреслах у него загорается желание, вспомнил «Метаморфозы» Овидия. Ему подумалось, что он сейчас весьма напоминает собой изображенного Овидием Октеона, который подглядывал за купавшейся со своими нимфами Дианой и в наказание был превращен богиней в оленя, впоследствии загнанного и растерзанного его собственными собаками.

В эту минуту Чарльз на себе испытал, что должен был чувствовать несчастный юноша при виде прекрасной богини. Он не мог пошевелиться. Не мог отвести взгляда. Не мог пойти против судьбы и повернуться спиной к Пруденс Стэнхоуп.

Она повернулась. И тут же, поскользнувшись, шлепнулась в воду. Вид у нее в этот момент был отнюдь не божественным.

Чарльз вскочил на ноги, готовый немедленно броситься на помощь.

Но Пруденс Стэнхоуп не нуждалась ни в чьей помощи.

– Черт! – услышал он ее тихий возглас, когда она в следующую же секунду поднялась на ноги. Мокрая сорочка прилипла у нее к телу, волосы намокли и растрепались, так что несколько выбившихся из прически прядей падали почти до плеч. Взяв в руки подол, с которого ручьем стекала вода, она принялась его выкручивать и вдруг прыснула. Смех ее становился все громче и громче, пока наконец не превратился в гомерический хохот. Снова чертыхнувшись, она оставила свои попытки выжать сорочку и, продолжая смеяться, вошла в воду до колен.

Чарльз подумал, что никогда еще ему не доводилось слышать такого радостного, ликующего смеха. Радуясь ее радости, он продолжал неотрывно смотреть на нее, пока она в конце концов не решила выйти из воды. Тогда из уважения к ней он прикрыл глаза, позволив себе бросить на нее лишь один или два раза взгляд украдкой, когда она, скинув сорочку, обтерлась ею и закуталась в капот. Ступая так же медленно и осторожно, как и шла сюда, она двинулась в обратный путь, и он последовал за ней. Им руководило не желание, которое она у него вызывала, но стремление оградить ее от возможных неприятностей. Но Чарльз мог не волноваться. На небе сияла, освещая ей путь, луна, и она добралась до пансиона миссис Харрис без всяких приключений, все так же тихо посмеивающаяся над собственной смелостью и не замеченная никем, кроме него.

Пруденс лежала в постели, глядя на потолок, где плясали отбрасываемые пламенем свечи тени. У нее было такое чувство, будто она родилась заново и даже стала до некоторой степени другой после своего дерзкого ночного купания при луне. Это было настоящим приключением! И для нее оно все еще не кончалось. Сердце ее все так же отчаянно колотилось, в груди дрожал смех, а с ее разложенной на подоконнике сорочки до сих пор капала вода. Своей кожей, прохладной после купания, она ощущала, что под чистой хрустящей простыней на ней ничего нет. Как странно было лежать в постели абсолютно голой! Как чувственно! И почти так же смело, как купаться в океане в одной сорочке, когда тебя никто не видит, кроме луны.

Пруденс закрыла глаза и глубоко вздохнула. Сейчас, когда она лежала в постели голой, ей невольно вспомнился ее первый сеанс массажа и прикосновения Чарльза Рэмси к ее обнаженным рукам, ногам, плечам и спине. И как только она подумала о Рэмси, перед ее мысленным взором возник знакомый сад. Плюш вновь оплел в нем только что появившиеся нежные зеленые побеги и едва успевшие раскрыться листочки.

Фонтан, однако, стал совсем иным. Теперь он был полон жизни. Мраморная фигура в центре превратилась из купидона в купающуюся Венеру, и от нее вверх били мощные струи воды. Несмотря на заполонивший все плющ, в саду росли розы. Пруденс отчетливо увидела мысленным взором готовый распуститься бутон. Неожиданно в саду пошел дождь – он промочил Пруденс насквозь в ее воображении, – способствуя буйному росту как плюща, так и роз.

Дождь шел не только в воображаемом саду Пруденс, но и наяву: посреди ночи на Брайтон обрушился настоящий ливень. Убаюканная шумом дождя, Пруденс не заметила, как провалилась в глубокий ров. Проснулась она с неприятным чувством, что проспала какую-то важную встречу.

– О Господи! – простонала она. – Лагуны!

Неужели она заснула, так и не решив, пойдет ли на эту экскурсию? Вопрос был чисто риторическим. Ей совсем не хотелось вылезать сейчас из теплой уютной постели и отправляться на какую-то экскурсию. Потянувшись, она залезла под простыню с головой.

Лежать под простыней, слушая шум дождя, было, конечно, приятно, но вряд ли этим можно было чего-либо достигнуть. Пруденс было ясно, что она не решит своих проблем, валяясь в постели. Необходимо было что-то предпринять. Рывком поднявшись, она сунула руки в рукава капота и шагнула к окну.

По балкону стучали крупные капли дождя. Ночная сорочка была еще более влажной, чем когда она раскладывала ее на подоконнике. Перегнувшись через подоконник, Пруденс выжала сорочку и закрыла окно. Похоже, совсем необязательно было подниматься в такую рань. Она ничего не упустила, просто ее поход к лагунам откладывался на неопределенное время. На мгновение она прислонилась щекой к прохладному стеклу, после чего, встряхнув, расправила сорочку. Итак, сегодня не ожидалось никаких экскурсий. Вместо этого ей придется провести целый день в обществе своего кузена. В такой ужасный ливень он, разумеется, никуда не поедет. День, судя по всему, обещал быть столь же отвратительным, как погода.

Она устремила взгляд вдаль на заливаемый дождем берег, куда вчерашней ночью пробралась под покровом темноты, чтобы искупаться в океане. Сегодня пляж выглядел мрачным и заброшенным.

В комнату впорхнула миссис Мур. В руках у нее был букет белых роз.

– Ваша сегодняшняя экскурсия, дорогая, отменяется ввиду дождя, – весело прощебетала она. – Но, думаю, можно примириться с дождем, если тебя при этом заваливают розами. Вы только понюхайте их, Пру. Они просто восхитительны.

Пруденс послушно склонилась над букетом. Неужели цветы были от Тима?

– Они великолепны, – согласилась она. – Кто?..

– Не имею ни малейшего представления. Их принес посыльный вместе вот с этим. – Миссис Мур протянула Пруденс запечатанный сургучом конверт из плотной бумаги и пошла ставить цветы в вазу.

Пруденс поспешно сломала сургучную печать. Письмо было от Грейс, и она прочла его вслух:

«К сожалению, наша экскурсия откладывается – до первого же утра, когда выглянет солнце. Что же до сегодняшнего дня, то мы решили заняться комнатными играми, чтобы хоть как-то убить время. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Приводите с собой вашего кузена и миссис Мур, если они пожелают».

Ниже стояла размашистая подпись «Рэмси», а под ней постскриптум, который Пруденс быстро пробежала глазами.

«За розы несет ответственность Чарльз. Он сказал, что они нужны вам в вашем саду. Когда я вполне резонно заметила, что срезанные цветы в любом саду совершенно бесполезны, он ответил, что вы поймете. Это так?».

Пруденс с новым интересом взглянула на розы, присланные ей, как оказалось, Чарльзом Рэмси. Какой шикарный и экстравагантный жест! Она вновь склонилась над букетом, который миссис Мур поставила в вазу, и с наслаждением вдохнула нежный аромат.

– Приглашение миссис Рэмси весьма соблазнительно, Пру, – раздался голос миссис Мур, – но мистеру Маргрейву, я уверена, эта идея вряд ли придется по вкусу.

– Думаю, вы правы, – ответила Пруденс. Обе женщины понимали, что возражение у Тимоти вызовут, разумеется, не комнатные игры, а сам визит в дом Рэмси. Со вздохом Пруденс села за стол и принялась за ответное послание к Грейс, в котором отклоняла ее любезное предложение. Закончив, она на мгновение задумалась, глядя на стоявшую перед ней на столе вазу с цветами. Затем протянула руку и, оторвав один из бледно-розоватых бутонов, довольно ловко прикрепила его к отделанной серебром броши, которая досталась ей от матери. Ей хотелось иметь при себе напоминание о добром отношении к ней семейства Рэмси, даже если она и не могла к ним присоединиться. Приколов брошь к нагрудному карману, она отправилась завтракать.

Когда она вошла в комнату для завтраков, Тим с ней даже не поздоровался. Он держался отчужденно, и лицо его было таким же хмурым, как небо за океаном. За все то время, что миссис Мур, которую явно смущало царившее за столом тягостное молчание, рассказывала в мельчайших подробностях о приглашении Грейс Рэмси и цветах, он не проронил ни слова. Наконец почтенная дама закончила свое повествование.

– Ты желаешь пойти к Рэмси? – спросил он холодно, глядя на Пруденс поверх своей чашки, от которой поднимался пар.

– Нет, – Она отодвинула в сторону свое блюдце с недоеденным яйцом и протянула ему написанное ею Грейс послание. – Ты не мог бы так устроить, чтобы это доставили в дом Рэмси?

Тимоти быстро пробежал глазами ее письмо.

– Так ты отказываешься?!

– Да. Я собираюсь провести сегодняшнее утро в читальне Доналдсона. – Она собиралась поискать там в газетах объявления о найме на работу, но не стала распространяться об истинной цели своего визита в читальню.

К тому времени, когда их коляска была готова и стояла перед пансионом, Тим немного оттаял и завел с Пруденс разговор о каких-то пустяках. Когда же они все втроем втиснулись в коляску и бедро Пру оказалось плотно прижатым к его бедру, он опять стал самим собой.

– Мне хотелось бы, – обратился он к ней, – пока я здесь, свозить тебя к минеральному источнику. Если дождь прекратится, мы можем съездить туда сегодня днем. Ты не против?

– Нет. Спасибо за приглашение. Это весьма любезно с твоей стороны.

Однако в глубине души она сомневалась, что его предложение было продиктовано обычной любезностью. У нее возникло неприятное, тревожное чувство, и в попытке как-то его заглушить она наклонила голову и с наслаждением вдохнула нежный аромат приколотого к броши бутона.

Розы оказались не единственной радостью для Пруденс в этот день. В газетах она нашла целых три многообещающих объявления с предложением работы, и к тому же не прошло и часа, как против всех ожиданий дождь прекратился. Тимоти вновь предложил поехать к источнику, и скрепя сердце Пруденс согласилась. Миссис Мур наотрез отказалась составить им компанию.

– Мне, – заявила она, – все эти минеральные воды совершенно ни к чему. Со здоровьем у меня, слава Богу, все в порядке, и я не собираюсь путать свой организм, посылая ему противоположные сигналы.

Похоже, из них троих миссис Мур проявила наибольшую мудрость. В дороге Тим почти не разговаривал. Небо вскоре опять заволокли тучи. И все, к чему она ни прикасалась, было влажным, даже сиденье. В довершение всего, садясь в коляску, она ступила в лужу и промочила левый ботинок.

Мрачная серая атмосфера дня обрела зримый образ, когда Тимоти, свернув в узкий темный проулок, выехал на Норт-стрит, где над всем господствовала каменная башня церкви Святого Николая. Улица перед церковью была запружена экипажами, прибывшими на похороны, о чем свидетельствовали обилие черного крепа и поникшие от дождя черные перья на шляпах дам.

Тимоти слегка натянул поводья, замедляя бег лошади. Впереди перед ними улицу переходила женщина в черном с младенцем на руках. За ней следовали трое детей, похожие в своих темных и длинных плащах на черных воронят. Неожиданно самый маленький из них поскользнулся на влажных неровных камнях мостовой и шлепнулся лицом в грязь прямо посреди дороги. Чертыхнувшись, Тимоти с силой рванул поводья на себя. Лошадь вздыбилась и, шарахнувшись в сторону, остановилась. Мальчишка на мостовой ударился в рев.

Женщина с криком бросилась к своему упавшему ребенку. Лицо ее исказилось от ужаса.

– Вы убили моего мальчика!

– Нет, – угрюмо процедил Тимоти. – Не произошло ничего страшного. А вы, мадам? Вы имеете хоть какое-то представление о том, как присматривать за детьми?

Женщина, махая руками, быстро заговорила, но у нее был такой сильный акцент, что Пруденс почти ничего не поняла. Однако ей было ясно, что она выкрикивает ругательства, виня во всем Тима. Выговорившись наконец, женщина поставила своего отпрыска на ноги и все так же с бранью принялась вытирать ему ладошки.

– Такие женщины не имеют права заводить детей, – сердито сказал Тимоти.

Пруденс удивило, что он так строго осудил женщину, но не успела она открыть рот, чтобы высказаться по этому поводу, как воздух наполнился торжественным звоном колоколов. Из дверей церкви начал выливаться поток облаченных в черное фигур. Похороны вообще не слишком веселое зрелище, но эти показались Пруденс особенно печальными потому, вероятно, что, как вскоре выяснилось, она знала умершую. В толпе скорбящих, которые, рыдая и ломая руки, выходили из церкви, выделялась фигура Розы Торгуд. И, учитывая размеры гроба, который несли, согнувшись, вдвое больше, чем обычно, мужчин, не могло быть никаких сомнений в отношении того, по ком звонят колокола.

– Я знаю, чьи это похороны, – сказала, понизив голос, Пруденс скорее себе, чем Тимоти. Внезапно она поймала затуманенный взгляд Розы Торгуд и, приподняв в молчаливом приветствии руку, отчаянно заморгала, подавляя мгновенно подступившие к глазам слезы. – Хоронят Эстер Чайлд. – Голос ее дрожал от еле сдерживаемых рыданий.

– Ребенка? Какого ребенка? – непонимающе спросил Тим. Лицо его исказилось от боли, и Пруденс поняла, что своими словами невольно напомнила ему о постигшем его недавно горе.

В глазах ее появилось выражение сочувствия. Последние похороны, на которых они оба присутствовали, были похоронами ребенка, мертворожденного сына Тимоти. Неудивительно, что он не понял ее, когда она произнесла фамилию Чайлд.

Она дотронулась до его руки.

– Я не имела в виду ребенка. Чайлд – фамилия умершей женщины.

– А-а… – протянул Тим. Его лицо, лишенное всякого выражения, напоминало маску, и это слегка встревожило ее. В следующее мгновение, явно стремясь как можно скорее увезти их подальше от похорон и связанных с ними горьких воспоминаний, он щелкнул кнутом, и лошадь рванулась вперед.

Вскоре они подъехали к источнику Святой Анны, не производившему, на первый взгляд, большого впечатления. Заросшая травой мокрая грязная тропинка вела к небольшому низкому строению, возведенному над источником, представляющим собой в сущности не более Чем резервуар для сбора богатой железом воды. Как сообщала укрепленная на стене здания табличка, источник был открыт знаменитым доктором Ричардом Расселом. Ирония заключалась в том, что большую часть своей жизни Рассел посвятил пропаганде целебных свойств морской воды Брайтона, а совсем не ценность естественных минеральных источников, подобных этому.

Минеральная вода впечатляла так же мало, как и резервуар, в который она стекала. Она лилась тонкой красно-коричневой струйкой и за долгое время покрыла все, чего касалась, ржавыми пятнами.

При виде этого резервуара Пруденс вспомнила ванну, в которой она смывала кровь с тельца мертворожденного сына Эдит.

Тим заглянул в резервуар, и лицо у него вытянулось.

– Господи! Да это же нельзя пить! Вода выглядит как настоящая отрава.

– Это… – Пруденс откашлялась, – выглядит, как ржавчина. – Она храбро зачерпнула воды кружкой, которую взяла с собой, стараясь не взбаламутить осадок, толстым слоем покрывавший дно резервуара. – Именно железо, придающее воде такой цвет, и делает ее целебной. Она меня не убьет.

Тим молча повернулся и вышел из здания.

Пру нахмурилась. Она меня не убьет. Плохой выбор слов, учитывая недавнюю встречу с похоронной процессией и чувства, вызванные этим печальным зрелищем. Закрыв глаза, она отпила из кружки. У воды был слабый металлический привкус, и пахла она отвратительно. Скривившись, Пруденс вновь поднесла кружку к губам и сделала еще один глоток, решив отнестись к воде как к лекарству, чем та в сущности и являлась.

Выйдя на улицу, она увидела, что Тим шагает по грязной тропе назад к взятой ими напрокат коляске. Плечи его поникли, что было совсем на него непохоже.

Пруденс встревожилась. Похоже, вид похорон подействовал на него сильнее, чем она думала. Когда она подошла к нему, он был занят тем, что осматривал колеса, проверяя, не слишком ли много на них налипло грязи. Она легонько коснулась его плеча.

– Тим, ты в порядке?

Он отпрянул, словно обжегшись, и, не поднимая головы, сделал ей знак рукой, чтобы она отошла.

– Ты забыла, Пру, – произнес он ворчливо, – что не я прибыл сюда на воды.

– Мне кажется, они нужны тебе больше, чем ты думаешь, Тимоти Маргрейв, – нежно упрекнула она его.

– Милая Пру всегда в заботах о других, перенося без жалоб собственные страдания, – голос Тима дрожал.

– Тебя расстроило зрелище похорон? – спросила она мягко.

Он покачал головой.

– Нет! – Короткое слово прозвучало, как клятва. – Нет!

– Тогда что? – На мгновение ее поднятая рука застыла над рукавом его сюртука.

Ее прикосновение вызвало бурный поток объяснений:

– Мальчик! Это был мальчик! Я вполне мог его убить, когда он так внезапно упал прямо перед лошадью.

Из груди у него вырвалось рыдание. Он вновь повернулся к ней спиной, и плечи его затряслись. Наконец-то столь долго сдерживаемые слезы выплеснулись наружу.

– Знаю. – Она нежно погладила его по спине. – Я знаю, знаю.

Он рывком обернулся и попал в ее объятия. Его голова опустилась ей на плечо, и она почувствовала сквозь тонкую ткань платья горячее влажное тепло. Его слезы разрывали ей сердце. Она опять погладила его по спине. По волосам. Она зашептала какие-то нежные слова в стремлении его успокоить, понимая, что он плачет не о мальчике, упавшем на мостовую и ободравшем себе коленку, а о сыне, который никогда не будет переходить никаких улиц, о сыне, чьи коленки он никогда не сможет, отряхнув от пыли, поцеловать, чтобы все быстрее зажило. Она не выпускала его из своих объятий, пока он наконец не испустил тяжкий вздох и не поднял голову.

Она думала, что сейчас он вытрет с лица слезы и высморкается. У нее и в мыслях не было, что он ее поцелует.

Жаркий, требовательный, соленый поцелуй Тимоти был таким же влажным, бурным, необузданным, как и недавний поток слез. Казалось, целуя ее, он черпает в ней силы. Пруденс не могла отказать ему в поцелуе, хотя никакой радости ей этот поцелуй не доставлял. В поцелуе Тимоти не было любви, в нем были лишь горечь и печаль. Наконец Тим оторвал от ее губ свои, и, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, Пруденс на мгновение припала к его плечу. Затем она подняла голову, сделала шаг назад и повернулась к Тиму спиной. Ей было ясно, что еще одного такого поцелуя она не вынесет. Подобными поцелуями он вполне мог вытянуть из нее не только последние силы, но и саму жизнь.