Если Грейс и испытала удивление, обнаружив, что деверь не счел для себя зазорным сопровождать гувернантку на обед к принцу-регенту, то она искусно это скрыла, так же, как Чарльз скрыл свое огорчение. Мисс Стэнхоуп – гувернантка? Он бы ни за что не подумал! Она совсем не походила на гувернанток, с которыми он сталкивался в детстве.

– Так сразу ничего в голову не приходит, но я дам вам знать, если услышу о чем-нибудь подходящем, – любезно ответила Грейс.

Мисс Стэнхоуп ни разу на него не посмотрела, даже головы не повернула в его сторону, отметил про себя Чарльз. Она неизменно обращалась к Ру или к Грейс, как будто его и вовсе не было. Чарльз ничего не имел против. Он чувствовал себя неловко, зная, что обращает на себя внимание своим свадебным индийским нарядом, который надел по просьбе принца. Благоговейное изумление, проявленное мисс Стэнхоуп, когда она встретила его у дверей своего пансиона, не способствовало уменьшению его неловкости, но он не возражал претерпеть кое-какие неудобства, если это пойдет на пользу его деловым интересам. Кроме того, поскольку она на него не смотрела, он мог изучать ее сколько душе угодно. Руки и ноги, плечи и шею молодой женщины он уже знал до мелочей, но еще не привык к чертам ее лица, густым каштановым кудрям, изгибу губ и любопытной манере поднимать и опускать подбородок, который как стрелка компаса указывал на изменение ее настроения.

Она знала о проявляемом им интересе, и он чувствовал, что она знает. Он также чувствовал с трудом подавляемый ею гнев. Надо не забыть, решил Чарльз, предоставить мисс Стэнхоуп в самое ближайшее время возможность дать выход своему гневу. Ему хотелось увидеть в ее глазах какое-нибудь иное выражение, помимо отвращения.

– Я подумала, не согласились бы вы позировать мне, – предложила Грейс, объяснив, что она художница.

Это предложение привлекло внимание Чарльза. Внимание мисс Стэнхоуп тоже.

– Позировать? – недоуменно переспросила она.

– Да. Мне бы хотелось написать ваш портрет.

– Почему мой?

Чарльз чуть не рассмеялся. Почему ее? Это же было очевидно. Однако, изучая ее привлекательный профиль, копну темных волос, глубоко посаженные голубые глаза, твердый маленький подбородок, он пришел к выводу, что мисс Стэнхоуп действительно не догадывается, почему кому-то может прийти в голову мысль написать ее портрет. В выражении ее лица не было и тени притворства.

Грейс выразила словами то, что он чувствовал.

– Почему? У вас лицо просто просится на холст, мисс Стэнхоуп. Что-то в его выражении напоминает мне Мону Лизу. Глядя на вас, я не могу с уверенностью сказать, грустно вам или весело, если только вы не смотрите на Чарльза, тогда ваше лицо принимает однозначно сердитое выражение. Вы все еще дуетесь на него за допущенную грубость?

– Не подтрунивай над нашей гостьей, Грейс, – счел нужным вмешаться Чарльз, и мисс Стэнхоуп наконец-то повернулась и посмотрела на него. – Она имеет все основания сердиться на меня, – закончил он спокойно, все так же не отрывая глаз от ее лица.

Ее брови поднялись, глаза настороженно сузились. Он удивил ее, признав, что у нее есть причины для недовольства, но в ее взгляде читался скептицизм, убедивший Чарльза, что ему нелегко будет заслужить ее прощение.

А ему было нужно ее прощение. Более того, ему хотелось завоевать ее дружбу, хотелось, чтобы она снова открыла ему и душу, и сердце, как сделала это во время массажа, из-за которого так сердилась на него сейчас.

Карета подпрыгнула на ухабе, и их прижало друг к другу. Чарльз полуобнял Пруденс, чтобы она не упала на пол. Ее руки вцепились в его кафтан. Глаза удивленно расширились. Она тоже почувствовала, подумал Чарльз, что стоило их телам соприкоснуться, как между ними, словно живое, запульсировало силовое поле. Они быстро отодвинулись друг от друга. Пруденс отвернулась и потянулась к ремню, прикрепленному к дверце кареты, не желая, видимо, упасть на него при очередном толчке. Чарльз же, напротив, не так уж стремился избежать повторения чего-либо подобного.

– Что, опять чалма жмет? – с улыбкой заметил Руперт, увидев, что Чарльз поднял руку и стал поправлять свой необычный головной убор.

Грейс попыталась сдержать смех, но не смогла.

– Ты мужественный человек, Чарльз, раз надел на себя этот немыслимый костюм. – Ру пришел ему на помощь.

– Чарльз обещал принцу нарядиться в индийский свадебный костюм, а он не из тех, кто нарушает свои обещания.

– Вы женитесь? – спросила мисс Стэнхоуп в недоумении, словно подобная идея была абсолютно непредставимой.

– Да… – он собирался добавить: «Когда-нибудь», но она перебила его:

– Я бы хотела познакомиться с вашей невестой. Уверена, она должна быть женщиной величайшего оптимизма, мужества и стойкости.

Чарльз улыбнулся. Ее оскорбление было хорошо замаскированным, даже забавным, но все же это было оскорбление.

– Думаю, вы согласитесь подождать, – вежливо ответил он. – Я еще не встретил женщины, обладающей всеми этими достоинствами.

Дальнейшей пикировке помешало то, что они въехали во двор Королевского Морского павильона и слуга в ливрее открыл дверцу кареты.

Чарльз помог мисс Стэнхоуп выйти из кареты.

– Все еще испытываете желание задушить меня? – тихо спросил он.

– Боюсь, подобное действие испортило бы мои новые перчатки, чопорно ответила она. – Нам следует придумать более цивилизованный способ уладить наши разногласия.

Он согласно кивнул и протянул ей руку.

Они оказались в восьмиугольном зале, и Пруденс получила первое представление об интерьере Морского павильона. Зал со сводчатым потолком был выдержан в розовых, лиловых и красных тонах. Но они не могли задерживаться в этой необычной прихожей, за ними шли много других гостей. Их быстро провели в холл, в котором преобладали уже серый и зеленый тона, и там приняли у них шляпы и перчатки. Рэмси взял ее руку и положил себе на локоть так, словно Пруденс ему принадлежала. Пруденс успела заметить только, что основным мотивом в рисунке обоев были драконы, но больше ничего не запомнила, кроме тепла руки Легкомысленного Рэмси, ощущаемого ею сквозь шелковую ткань рукава.

Из холла через широкие двери они попали в необычайно длинную галерею, ведущую в сердце здания. Это было удивительное место. Стены были выкрашены в розовый, как персик, цвет и расписаны нежно-голубыми птицами и бамбуковыми деревьями. По сравнению с холодной зеленью холла галерея, казалось, излучала свет и тепло своей цветовой гаммой и необычной росписью. Она напоминала шкатулку для драгоценностей с диковинным узором. Пруденс не могла оторвать глаз от стен, вдоль которых в аркообразных нишах были помешены фигуры мандаринов в натуральную величину, одетых в настоящие восточные одежды. Они производили впечатление зарубежных гостей, из которых сделали чучела и выставили их на всеобщее обозрение. Она бросила взгляд на Рэмси. Может, из него тоже сделают чучело. Эта мысль ее позабавила. Он заслужил, чтобы его превратили в чучело.

Потом ее внимание привлек потолок, украшенный замысловатыми резными украшениями из бамбука, с которых свисали деревянные колокольчики. В сводчатых высотах располагались стрельчатые световые люки с цветным стеклом, которые сейчас, на фоне вечернего неба, трудно было разглядеть. Галерея освещалась китайскими фонариками, свисавшими с высоких резных столбов и отбрасывавшими на стены причудливые тени. Многочисленные зеркала в бамбуковых же, судя по их виду, рамах ловили и множили свет фонарей.

Пруденс была поражена. Она даже не заметила, что больше не опирается на руку Рэмси. Это было необыкновенное место. Такое с трудом поддается воображению.

– Ну, что вы обо всем этом думаете? – спросила Грейс.

Пруденс понравилась Грейс Рэмси. Она вела себя настолько естественно, что в ее обществе Пру не испытывала ни малейшей неловкости.

– У меня такое чувство, будто меня увезли за океан, причем мне даже не пришлось страдать от морской болезни.

Грейс засмеялась.

– Хорошо сказано, мисс Стэнхоуп. Пойдемте, я покажу вам свою любимую фигуру в этой галерее.

Грейс взяла Пру за руку и подвела к ближайшей из одиннадцати фигур, расставленных вдоль стен. Стоявшая на пьедестале в два с половиной фута высотой фигура изображала старика в замысловатом придворном восточном костюме, с мудрым раскрашенным лицом и волосами, которые казались настоящими. Старик кивал ей головой.

– Ну разве он не прелесть? – сказала Грейс. – Мне кажется, он так хорош потому, что мастер учел мельчайшие детали.

К ним подошли братья Рэмси.

– У особ женского пола, бывающих здесь, любимым развлечением стало пробежать как можно быстрее по всей галерее и добиться того, чтобы все фигуры качали головами одновременно, – сообщил Ру.

Лорд Рэмси оценивающе посмотрел на Пруденс.

– Ваши формы, мисс Стэнхоуп, позволят вам совершить подобный подвиг?

Неужели он намекал на то, что знает ее формы не только по виду? Щеки Пруденс покраснели от охватившего ее гнева.

– По-моему, вы должны быть весьма подвижны, чтобы справляться с обязанностями гувернантки, – вежливо добавил Рэмси.

Пруденс сдержалась и не сказала в ответ просившуюся на язык грубость. Она будет держаться с холодным достоинством.

– Неужели дамы и в самом деле, уподобляясь неразумным девчонкам, бегают по комнате с одной-единственной целью – заставить фигурки качать головами? – Она посмотрела на Грейс, ожидая ее реакции.

Грейс засмеялась. У нее был приятный смех, но ни по выражению ее лица, ни по ее следующей реплике нельзя было определить, как она относится к подобной забаве.

– Вы и правда выглядите проворной. Может, поднимем юбки и побежим?

Их разговор прервало хихиканье двух дам из числа приглашенных и стук их каблуков, когда они, приподняв юбки, бросились бежать по галерее. Как можно было судить по реакции находившихся в галерее мужчин, эта забава полностью завладела их вниманием. Они завертели головами не хуже китайских фигур, однако было ясно, что гораздо больше, чем кивающие головами китайские мандарины, их привлекает мелькание нижних юбок и стройных лодыжек.

Единственным мужчиной, оставшимся равнодушным к этому зрелищу, был лорд Рэмси, который предпочел наблюдать за Пруденс.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Поскольку делать из себя дуру мне нравится еще меньше, чем когда меня дурачат, я должна отказаться от участия в подобном виде спорта.

Ответный блеск в глубине серо-зеленых глаз сказал ей, что этот раунд она выиграла.

Однако Грейс Рэмси испортила удовлетворение, испытываемое ею от этой маленькой победы.

– Но, если иногда не валять дурака, жизнь становится чересчур скучной, правда, Чарльз?

И словно для того, чтобы придать большую весомость ее замечанию, принц-регент выбрал этот самый момент для появления перед гостями. Доверив свою величественную фигуру красивой бамбуковой лестнице в конце галереи, он начал спуск. Зная, как непрочен бамбук, и заметив, с каким трудом принц, страдавший от подагры и ходивший с обмотанной белой повязкой ногой, спускается по лестнице, Пруденс с беспокойством воззрилась на него широко раскрытыми глазами. Лорд Рэмси, который, казалось, читал ее мысли, успокоил ее, прошептав:

– Кованое железо.

Пруденс настороженно посмотрела на него. Она не доверяла своему кавалеру. Да и как можно доверять человеку, явившемуся на обед к принцу в чалме?

– Это только выглядит, как бамбук. – Он кивнул головой в странно-элегантном головном уборе в сторону лестницы, по которой принц без каких бы то ни было происшествий и даже без малейшего шума спустился вниз. – Я и сам забеспокоился, когда впервые увидел его спускающимся по этой лестнице.

Пруденс почувствовала себя глупо и смутилась. Она ожидала от Рэмси какой-то подковырки, а не этого признания основательности ее опасений. Еще больше ее озадачило то, что он счел нужным развеять их. Какая еще каверза скрывалась за этим? Она была слишком сердита на Рэмси, слишком настроена на то, чтобы выложить ему свои претензии, и не могла изменить мнение о нем из-за одного его доброго слова. Но все же она не могла просто взять и отмахнуться от его слов. Услышав их, она сразу вспомнила голос, который говорил с ней в банях Махомеда, мягкий голос, который ей понравился и которому она доверилась. Нельзя было отрицать, что сейчас она оказалась в мире, который был ей так же чуд, как и бани Махомеда, и что Легкомысленный Рэмси должен был стать ее проводником по этому миру.

Она не успела разобраться в своих чувствах. Принц, на голове которого красовался каштановый парик, уселся в специальное кресло, установленное у основания лестницы, и приказал слуге провезти его по всей галерее, чтобы он смог поприветствовать своих гостей перед обедом. Он ехал по комнате в своем на удивление бесшумном сооружении на колесах, вытянув перед собой негнущуюся забинтованную ногу, а за ним шла его нынешняя любовница, леди Хертфорд, сменившая леди Джерси, которая, в свою очередь, сменила в качестве фаворитки принца миссис Фитцгерберт. Женщине шел пятый десяток, никак не меньше, но годы не совсем лишили ее красоты. Пруденс с интересом смотрела на них. Это была еще одна диковина в этом доме, полном диковин. В отношении всех своих пассий принц никогда не соблюдал принятых в обществе правил поведения, предписывающих не афишировать своих любовниц и не выводить их в свет.

У принца для всех нашлось словечко, даже для гувернантки.

– Рад вас видеть, мисс Стэнхоуп. Я не был уверен, что мне удалось убедить вас прийти. – Он взял ее за руку и задержал в своей дольше, чем ожидала Пруденс. – Знаете, кого в последний раз мне пришлось убеждать прийти сюда? Мою дочь Шарлотту.

– Вашу дочь? – Пруденс почувствовала себя обязанной пожать принцу руку. Вся страна скорбела по поводу кончины минувшей зимой принцессы Шарлотты, наступившей в результате тяжелых родов. Ребенок, который однажды мог бы стать королем Англии, родился мертвым. Говорили, что принц был безутешен. В глазах Пруденс заблестели слезы. Воспоминания о неудачных родах кузины и ее всепоглощающем отчаянии, затронувшем всех членов семьи Маргрейв, наполнили ее болью, ставшей уже знакомой, болью, словно навечно поселившейся в ее плечах и шее. – Мне жаль, если я стала причиной болезненных для вас воспоминаний, сир, – искренне произнесла она.

Принц выпустил ее руку и поморщился, иначе положив ногу. Когда он снова посмотрел на Пруденс, на его лице отражалась лишь обычная вежливость.

– Она хорошо проводила время, бывая здесь. Надеюсь, что и вы получите удовольствие.

С видом, показывающим, что разговор окончен, он повернулся к Рэмси.

– Рэмси! Вы надели для меня индийский свадебный наряд, как обещали. Повернитесь. Я должен все рассмотреть. – Голос у принца звучал чересчур оживленно.

Лорд Рэмси повернулся, называя при этом отдельные детали своего костюма.

– Кафтан, сэр, называется ачкин, а мешковатые штаны – шаровары.

– Шаровары – какое странное слово. Прямо-таки перекатывается на языке. А у пояса есть название?

– Есть. Это пояс камар.

– Замечательно. – Его высочество был в восторге. – Какой приятный цвет. Вы должны до окончания вечера рассказать нам о своем путешествии. Говорят, вы привезли редкие сокровища. Возможно, я захочу приобрести кое-что, раз я решил добавить индийский колорит к убранству павильона.

Рэмси наклонил голову.

– Буду счастлив, ваше высочество, если они вам понравятся.

Подняв палец, принц дал слуге знак катить кресло дальше, но уже через пару метров остановил слугу, приказав развернуть кресло и подвести его назад к Рэмси.

– Кстати, вы должны просветить меня в отношении невезения Джека за игорным столом. Я слышал, по возвращении вы обнаружили, что он проиграл все ваше состояние и что ваша сестра вышла замуж за того самого человека, который стал теперь его обладателем.

Пруденс была поражена. Это еще что такое? Да это почище индийского свадебного костюма!

Рэмси, казалось, нисколько не смутил этот вопрос о его сугубо личных делах. Он вежливо наклонил голову и слегка улыбнулся.

– К сожалению, все так и есть, ваше высочество. В мое отсутствие мои родные усиленно снабжали пищей для пересудов всех сплетников.

У Пруденс чуть было не отвисла челюсть, ей пришлось изо всей силы сжать зубы, чтобы этого не произошло. Принц засмеялся.

– Со мной та же история. Мы с вами два сапога пара. Кстати, говоря о парах, – Он приказал развернуть кресло так, чтобы видеть Руперта Рэмси. – Представьте меня этой очаровательной молодой леди, которую вы держите под руку так, будто это завоеванный вами трофей, Ру. Я так понимаю, мадам, этот плут убедил вас убежать с ним в Гретна-Грин.

Грейс с улыбкой сделала реверанс и, наклонившись поближе к принцу, лукаво шепнула ему на ухо:

– Вас неправильно информировали, ваше высочество. Это я его убедила.

Это признание вызвало громкий смех у всех, кто его слышал.

– Тогда нам с вами есть что обсудить, мадам. Я люблю любовные истории, – со смехом сказал принц.

Пруденс сконфуженно заморгала. Куда она попала! С какими необычными, легкомысленными и в то же время интригующими людьми свела знакомство. Проигранные состояния. Побеги из дому в Гретна-Грин ради женитьбы.

Рэмси предложил ей руку, чтобы отвести в зал, где должен был состояться обед.

– А вам нравятся романтические любовные истории? – спросил он с таким видом, будто это был самый обычный вопрос.

Они как раз проходили под псевдобамбуковой лестницей, и голос Рэмси громко прозвучал в замкнутом пространстве. Не только она озадаченно повернула голову, услышав его странный вопрос. Пруденс уставилась на Рэмси, в голове у нее был полный сумбур. Не могла же она во всеуслышание заявить, что более романтической фигуры, чем он сам в свадебном индийском одеянии и чалме, она не имела счастья презирать. Но и проигнорировать его вопрос она тоже не могла. У нее не было выбора: слишком многие слышали, как он был задан.

– Наверняка каждой женщине до определенной степени нравятся романтические истории, – наконец проговорила она.

Он кивнул, и его чалма, казавшаяся необычайно живописным дополнением его головы, качнулась. Пруденс невероятно раздражало его умение показать, что его что-то ужасно забавляет, не улыбаясь при этом.

– А каждый мужчина наверняка в юности тратит много времени на то, чтобы определить границы женского интереса к любовным романам.

Кто-то из тех, кто услышал это, засмеялся.

Пруденс не привыкла к провокационным репликам, высказанным во всеуслышание.

– Это весьма деликатные границы, сэр, и определять их надо, проявляя максимальную деликатность, – ответила она несколько натянуто, – Наверняка тому, кто не обладает подобной деликатностью и склонен легкомысленно преступать их, потом приходится долго извиняться за свое чрезмерное любопытство.

Он понял ее ехидную подковырку. Пруденс увидела это по его явной, хотя и без улыбки реакции, которая так ее раздражала.

– Действительно, легкомысленный человек, – он слишком уж выделил это слово, – склонный к легкомысленным поступкам, должен проводить большую часть жизни, либо извиняясь за чрезмерное любопытство, либо принимая поздравления по поводу одержанных побед.