Пройдя по низкому, узкому и темному проходу, благодаря акустическим свойствам которого все, кто шел за ними, слышали провокационный ответ лорда Рэмси, они попали в обеденный зал – огромную комнату, которая поглотила бы любое ответное замечание Пруденс. Комната вызывала удивление и благоговение. Потолок ее был настолько высоким и так красиво отделан, что взгляды всех сразу же устремились вверх.

На сводчатом потолке на фоне бледно-голубого неба было нарисовано гигантское банановое дерево, в ветвях которого свил свое странное гнездо дракон. Огромная, сделанная из серебра фигура дракона с распростертыми крыльями, закрученным хвостом и пламенем, вырывающимся изо рта, была объемной.

Рэмси наблюдал за Пруденс, загадочный и непонятный в своем необычном красивом одеянии. Чалма затеняла глаза, в которых, казалось, не было ни одного вопроса, только ответы.

– Хороша, не правда ли?

– Она? – недоверчиво переспросила Пруденс. Как он осмелился предположить, что дракон был женского пола?

Пожав плечами и ничем, кроме изогнутой брови, не показав, что ее реакция, как всегда, его позабавила, в чем Пруденс нисколько не сомневалась, он ответил:

– У нее есть потомство.

Это и в самом деле было так. В серебряных когтях дракон держал тяжелую блестящую люстру с каскадом свисающих подвесок и шестью маленькими дракончиками. Во рту у дракончиков были цветки лотоса из цветного стекла, служившие абажурами недавнему техническому изобретению – газовым лампам.

– А почему вы так уверены, что это не папа-дракон, обучающий своих отпрысков правилам хорошего драконьего поведения? Вы что, настолько хорошо знакомы с привычками драконов?

Он, казалось, обдумал ее возражение, но в конце концов покачал головой.

– Я абсолютно уверен, что этим занимается дракон-гувернантка.

– Правда? – Пруденс удалось не рассмеяться, услышав эту остроумную подковырку. Ей удалось не уставиться снова на Рэмси в его красочном одеянии. Он и так привлекал к себе слишком многочисленные взгляды. – Что ж, тогда, будучи гувернанткой, я должна исправить вашу ошибку. В искусстве Востока дракон является символом мужественности, женское начало ассоциируется с тигром.

– А так как один из них извергает пламя, а другой наделен острыми зубами и когтями, то они, наверное, постоянно воюют друг с другом, – предположил Рэмси.

Пруденс проигнорировала его замечание. Что-то, связанное с драконом, не давало ей покоя. Она нахмурилась.

– Разве на Востоке крылатые драконы не считаются воплощением зла? Почему же принц выбрал его для украшения своего обеденного зала и почему порождения этого зла держат во рту цветы лотоса, из которых вырывается пламя? Насколько мне известно, лотос и у буддистов, и у мусульман является символом поиска духовного начала посредством чувственного опыта.

Рэмси опять пристально посмотрел на нее. Глаза его сверкали.

– Лотос означает, – он многозначительно помолчал, приподняв брови, – много самых разных вещей, так же, как и дракон.

Озорные искорки в его глазах вынудили Пруденс перейти к обороне. Он смотрел на нее так, будто она затронула какой-то двусмысленный вопрос. Она и правда совсем не была уверена в том, что правильно понимает символику лотоса, зато была уверена в том, что ей не хочется, чтобы Рэмси просветил ее на этот счет.

В зале – царстве ярких огней и красок – было слишком душно, и это не способствовало созданию ощущения комфорта, равно как и понимающий взгляд Рэмси, направленный прямо на нее. Тайна злого дракона, висевшего над обеденным столом, занимала ее гораздо меньше, чем тайна несомненного интереса к ней, Пруденс, англичанина, осмелившегося появиться на званом обеде в индийском свадебном костюме. Возможно, ей следует держаться подальше от Рэмси, тогда в голове у нее прояснится. Каждой своей фразой он провоцировал ее. И почему он всегда затрагивал такие щекотливые темы? Почему при каждом его взгляде она краснела от стыда, вспоминая прикосновения его рук к своему телу? И почему он не извинился перед ней?

Пруденс отошла от своего беспокойного кавалера, решив более внимательно осмотреть зал. Вдоль стен и у окон на золотых и лазуритовых подставках стояли еще несколько драконов, на хвостах которых были укреплены газовые светильники в абажурах-лотосах. Эти драконы были практически бескрылыми, представляя более традиционное изображение китайского дракона, являющегося символом власти императора и удачи. Пруденс обнаружила, что ей хочется обсудить с Чарльзом Рэмси вопрос о том, что означает соседство двух видов драконов. Она сомневалась, что кто-нибудь другой знает о религиозной символике драконов и цветов лотоса, да до нее, наверное, никому и дела-то не было. Интересно, подумала Пруденс, знает ли принц о религиозном смысле изображений драконов, которыми он себя окружил.

Она бросила быстрый взгляд в сторону Рэмси. Он стоял у одного из декоративных восточных буфетов с ножками в виде драконов и болтал с небольшой группой гостей. Он очень напоминал заезжего раджу. Почувствовав на себе ее взгляд, он поднял глаза, уставился на Пруденс и продолжал смотреть на нее не мигая, пока между ними не проехал принц в своем кресле на колесах.

– Не все еще доведено до конца, – объяснял принц одному из гостей. Его лицо засияло от удовольствия, когда он принялся рассказывать, что еще предстоит сделать. Ничто в этом лице не указывало на то, что он умышленно повесил на потолок в своем доме фигуру, являющуюся воплощением зла. Скорее он так же, как и Пруденс, просто был увлечен чудесами дальних стран и рискнул украсить свой павильон всем, что показалось ему интересным, сделав это безо всякого разбора. Точно так же он рискнул попросить друга прийти на торжественный обед в свадебном наряде чужой страны.

Пруденс прониклась духом этой великолепной комнаты с ее бьющей в глаза роскошью. Она решила поближе рассмотреть южную часть зала, где стена смыкалась с потолком особым образом, создавая эффект шатра. Она слышала, что в Лондоне последним криком моды считалось отделывать бальные залы тканью с целью придать им вид шатров, но здесь сама стена колыхалась мягко, как свисающее полотно.

– Интересная символика, вы не находите? – Лорд Рэмси отошел от группы гостей, с которыми до того болтал. Он стоял, пристально глядя на нее, что уже вошло у него в привычку. Серо-зеленые глаза, смотревшие с выражением какого-то тайного знания, казались больше и ярче под складками яркой чалмы.

До этого Пруденс не обратила особого внимания на рисунок на стенах. Стена сама по себе завладела ее вниманием. Сейчас она стала рассматривать сплетение золотистых фигурок, образующих повторяющийся узор в верхней части стены на черно-зеленом фоне.

– Снова драконы и лотосы, – проговорил Рэмси, будто читая ее мысли.

– Драконы удачи, – тихо сказала Пруденс, – единение инь и янь.

Он поднял брови: Пруденс удивила его в очередной раз.

Пруденс с каким-то извращенным удовольствием подумала о том, что наконец-то ей удалось поразить человека, который, судя по всему, вознамерился постоянно поражать ее. Она задрала голову, чтобы лучше разглядеть стену.

– Там есть еще феникс, а вон там Сатурн среди других небесных…

– Тел, – закончил он, когда она замолчала, не договорив. По голосу чувствовалось, что он сдерживает смех. – Вот уж диковинка так диковинка, – шутливо добавил он.

Пруденс попыталась окатить его ледяным презрением. Как он смел намекать на их первую встречу? Как смел улыбаться ей, словно приглашая посмеяться вместе с ним над одним забавным происшествием, участниками которого они были? У нее перехватило дыхание. Почему же он все-таки не воспользовался этой возможностью, чтобы извиниться перед ней за свой обман в банях?

Она собралась с духом.

– Есть один вопрос, сэр, который нам надо обсудить. Я не могу дольше откладывать.

Его улыбка исчезла, глаза потухли.

– Вы хотите поругать меня за то, что я представился вам самым неподобающим образом.

– Да, хочу. Вам не следовало прикасаться ко мне так, как вы это сделали.

– Вы правы. Мне не следовало прикасаться к вам так, как я это сделал. – Он серьезно посмотрел на нее, а его слова прозвучали даже более убедительно, чем ее собственные.

Он не мог более эффектно перехватить у нее инициативу.

– Моя репутация, сэр. – Она все-таки должна была сказать об этом.

– Да, конечно. – Он, видимо, понял.

– Это единственное, что представляет какую-то ценность для одинокой зависимой женщины.

– Я понимаю.

Она ожидала всего чего угодно – возражений, наглых отрицаний, но никак не такого безоговорочного признания своей вины.

– Правда понимаете?

– А что вас смущает?

– Как может мужчина, пользующийся славой легкомысленного, понять женщину, которая заботится о своей репутации со всей возможной…

– Осмотрительностью? – услужливо подсказал он, делая вид, что хочет помочь.

Пруденс с шумом выдохнула.

– Вы можете хоть когда-нибудь быть серьезным? Как я могу верить вашим словам, если вы отказываетесь быть серьезным? Я чувствую себя скомпрометированной, милорд, скомпрометированной и преданной.

Он нахмурился.

– Преданной, мисс Стэнхоуп? Подобное обвинение очень меня огорчает. Меня самого предал недавно человек, которому я безгранично доверял. Я никогда не собирался так вас ранить.

Она горько усмехнулась.

– У меня нет оснований доверять тому, что вы говорите, учитывая обстоятельства, при которых состоялось наше знакомство. Что, это было интересное развлечение? Вам нравилось вести меня за собой, как овцу на бойню? Рассказанная вами история была, должна признать, продумана до мелочей, как и ваш костюм сегодня. Я попалась на удочку, я даже поверила, что вы на самом деле массировали мне шею и плечи.

– О! – Он моргнул, будто его ударили по лицу, потом, защищаясь, проговорил – Массаж был самым настоящим. Вы же наверняка потом убедились, что банщики делают точно такой же. Видите ли, я побывал в банях Индии, Турции и Персии и в какой-то степени изучил технику массажа.

– Ну, а остальное? Ворота? Сад?

Звук гонга прервал их становившееся все более напряженным выяснение отношений. Лорд Рэмси предложил ей руку.

– Позвольте отвести вас на ваше место.

Ей не хотелось принимать его руку, ей хотелось закончить свою обвинительную речь, хотелось услышать его извинения. Но этот загадочный человек и не думал извиняться, он лишь задавал щекотливые вопросы, бросал понимающие взгляды и улыбался улыбкой, которую многие женщины нашли бы обезоруживающей. Пруденс вызывала раздражение сама у себя. Несмотря на недостойное поведение Рэмси и свои старания оставаться равнодушной, ее влекло к этому человеку. Она слишком часто ощущала, что он подсмеивается над ней, и, будучи весьма серьезной молодой особой, привыкшей, чтобы ее воспринимали серьезно, болезненно переживала его подтрунивания.

– Скажите мне, сэр, – решительно произнесла она, игнорируя протянутую руку, – сад, о котором вы тогда говорили, был, подобно убранству этого обеденного зала, игрой фантазии? Вы придумали его, чтобы посмеяться над легковерной девушкой?

Она не стала дожидаться его ответа, не желая слышать его оправданий. Подойдя к столу, она стала рассматривать разложенные на нем карточки, пытаясь найти свое место.

Чарльз Рэмси последовал за ней. Как ни странно, он нашел карточку с ее именем быстрее, чем она сама, и, выдвинув для нее стул, ждал так долго, что она просто не могла отказаться сесть, не показавшись смешной. Когда она стала садиться, он склонился к ее плечу.

– Все было совсем не так. Вы же знаете, что не так.

Настойчивость, прозвучавшая в его голосе, поразила Пруденс.

Он сел на стоявший рядом стул.

– Не так, – выразительно повторил он вполголоса, напряженно глядя на нее. Было в его глазах какое-то неподдающееся определению выражение, вызвавшее у Пруденс желание поверить ему. Он отвлекся, чтобы поприветствовать рассаживающихся гостей, потом снова наклонился к ней. – Я огорчен тем, что вы сочли меня таким злобным и вероломным.

Изобразив на лице улыбку, предназначенную другим гостям, Пруденс ответила ему также вполголоса:

– Огорчены? Представьте тогда мое огорчение. Вы ведь даже не сочли нужным извиниться за свое непростительное поведение в банях Махомеда.

– Я не извинился? – Его удивление было явно деланным.

– Нет, не извинились.

В глазах Рэмси снова заплясали веселые искорки.

– Похоже, мне придется извиняться за то, что я не извинился.

Он никак не хотел говорить серьезно. Казалось, он был на это просто неспособен. Да и она не смогла бы всерьез воспринять его в том костюме, что на нем был. Пруденс знала, что он пытался развеселить ее своим дурацким замечанием. Но она была в неподходящем для веселья настроении.

Гости постепенно занимали места за столом. Пруденс и Чарльз Рэмси не смогли бы продолжать разговор на тему об извинениях даже шепотом, а он так и не извинился перед ней должным образом, так, чтобы она почувствовала, что он действительно испытывает угрызения совести.

Легкомысленный Рэмси нервно облизал губы. Пруденс понравилось, что он выглядит слегка обеспокоенным.

– Если бы вы обязали меня, сыграв со мной в триктрак, может, я сумел бы все поправить, – предложил он.

Пруденс какое-то время обдумывала его предложение.

– Может быть, – ответила она наконец без всякого энтузиазма.

Он перегнул палку. Она больше не собиралась обращать на него внимание. Чарльз понял это, потому что, как только он открыл рот, собираясь снова заговорить с Пруденс, она демонстративно отвернулась от него и повернулась к джентльмену, сидевшему по другую сторону от нее. Его звали Понсонби, и он был известным волокитой. Она заговорила с ним о погоде. Понсонби в ответ поинтересовался, не та ли она молодая леди, чье высказывание о любовных романах он слышал чуть раньше.

– Прошу прощения, прервал Чарльз их разговор с намерением спасти Пруденс от Понсонби.

Пруденс нетерпеливо повернулась к нему.

– Да?

– А мне вы ничего не хотите сказать, мисс Стэнхоуп? – тихо, так, чтобы его не услышал Понсонби, проговорил Чарльз. – О погоде, обеде, нашем окружении.

Она избегала его взгляда. Тихо и вежливо, но с явным намеком на то, что с ним она разговаривать не желает, Пруденс ответила:

– Слишком много между нами осталось недосказанного, сэр, и светской болтовней не заполнить эту брешь.

Она собиралась снова отвернуться, но он удержал ее внимание, тихонько сказав:

– Вы имеете в виду недосказанное порицание и невысказанное извинение?

Она наконец встретилась с ним взглядом своих очень голубых в тот момент глаз.

– Да, нам еще предстоит с этим разобраться, – горячо продолжал он. – Но думаю, вы согласитесь со мной, что сейчас для этого не время и не место.

Губы Пруденс изогнулись, подбородок приподнялся.

– Но я не соглашусь. Извинение не может быть не ко времени. – И она снова отвернулась от него.

Они сидели настолько близко друг к другу, что их рукава соприкасались, объединенные обоюдным напряжением и разъединенные стеной взаимного непонимания и обид.

Раздосадованный тем, что Пруденс сначала сделала ему выговор за его плохие манеры, а теперь наказывала его, разговаривая с Понсонби, Чарльз решил, что не допустит, чтобы последнее слово осталось за ней. Когда Пруденс положила себе на колени салфетку, он незаметно смахнул ее, а потом наклонился будто бы для того, чтобы поднять салфетку с пола.

– Прощу прощения, – излишне подчеркнуто сказал он.

Пруденс повернулась как раз в тот момент, когда он выпрямлялся, и они едва не стукнулись лбами.

– Я правда прошу прощения, – повторил он с чувством.

От удивления она ослабила самоконтроль, и барьер, воздвигнутый между ними ее взглядом и удерживающий его на расстоянии, рухнул. На короткий миг ему показалось, что он может прочесть ее мысли. Она была довольна, что он извинился. Благодаря этому он понравился ей больше. Дыхание у нее участилось. Ресницы опустились недостаточно быстро и не успели скрыть то, что отражалось в глазах. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из гостей обратит внимание на необычный для него приступ раскаяния и начнет задавать вопросы, он протянул ей салфетку со словами:

– Это ваша?

Она нахмурилась, посмотрела себе на колени, потом снова подняла глаза. Во взгляде проскользнул оттенок недоуменного разочарования.

– Да, спасибо, – пробормотала она и возобновила разговор с Понсонби, который, как опасался Чарльз, мог превратно истолковать ее намерения.

Разочарованный Чарльз сам заговорил с кем-то из гостей, однако на протяжении всего обеда, желая удостовериться, что до нее дошел смысл его последней фразы, и стремясь помешать Понсонби зайти слишком далеко, он продолжал вежливо извиняться перед мисс Стэнхоуп то за один шутовской промах, то за другой.

Когда подали жаворонков, запеченных в тесте, ветчину в соусе «мадера», телячью требуху по-провансальски и филе вальдшнепа и гости на русский манер стали передавать блюда друг другу, у Чарльза появилась масса возможностей то и дело вклиниваться в разговор Пруденс с Понсонби.

– Прошу прощения, не положить ли вам чего-нибудь?.. Могу я соблазнить вас вот этим блюдом?.. Простите, что перебиваю вас, но рыба выглядит очень аппетитной.

Время от времени он задевал ее плечом и тут же выпаливал:

– Прошу прощения. – Или: – Простите мою неловкость.

Толкнув ее под локоть, отчего она невольно высыпала себе в тарелку полную ложку горошка, он со смехом сказал:

– Я не собирался огорошить вас своими извинениями.

Каждый раз, когда такое происходило, их взгляды встречались, и каждый раз он надеялся, что она поймет скрытый подтекст его извинений. Ее глаза говорили, что она все понимает, но поджатые губы свидетельствовали, что она не желает идти на примирение. Она не хотела развеселиться и каждый раз возвращалась к разговору с плосколицым Понсонби. Все это не могло не удручать Чарльза.

Похоже, решил он, ему следует заняться делом, а не тратить время, пытаясь добиться расположения молодой леди, которая была несклонна прощать его. Рэмси прекратил свое фиглярство с извинениями и принялся расхваливать товары, которые собирался продать, каждому, кто соглашался его слушать. Собственно говоря, только ради этого он и принял приглашение на обед, поэтому-то и вырядился в индийский наряд. В конце концов, вокруг него сидели потенциальные покупатели товаров, в которые он вложил немалые средства.

Он как раз поздравлял себя с удачей, заручившись согласием четырех гостей прийти и посмотреть привезенные им сокровища, когда его внимание привлек голос мисс Стэнхоуп, напряженно зашипевшей на Понсонби:

– Сэр, у этой вилки очень острые зубцы. Мне очень жаль, но я испытываю искушение оставить на вас парочку шрамов, чтобы убедить вас в серьезности моего недовольства положением вашей руки.

Обернувшись, Чарльз мгновенно оценил ситуацию. Понсонби под прикрытием скатерти положил свою жирную руку на изящное бедро мисс Стэнхоуп. Над толстыми, как сосиски, пальцами нависла вилка, угрожая проткнуть их насквозь.

Чарльз не мог остаться в стороне от этой увлекательной маленькой драмы. С изумительным хладнокровием создав впечатление полной случайности, он задел плечом плечо мисс Стэнхоуп.

Понсонби издал вопль, сразу привлекший к нему внимание всех сидевших за столом, но быстро оборвавшийся в силу того, что две толстых надколотых сосиски были засунуты в рот, который начал энергично их сосать.

– Я искренне, от всей души извиняюсь, – тихо, так, чтобы только мисс Стэнхоуп могла его услышать, сказал Чарльз.

Положив вилку, Пруденс повернулась к нему и впервые за все это время улыбнулась без всякой сдержанности. Более того, ему показалось, что она вот-вот расхохочется. Плечи ее задрожали от еле сдерживаемого смеха. Спустя минуту ей удалось справиться с собой, и она сказала:

– Извинения приняты, милорд.

– Прекрасно, – откликнулся Чарльз, а потом сделал нечто такое, отчего глаза у Пруденс округлились. Заведя руку за спинку ее стула, он собственной вилкой ткнул Понсонби в плечо.

– Дружище, полагаю, вы должны извиниться перед этой молодой леди, – твердо сказал он, привлекши внимание Понсонби.

Удивительно, подумала Пруденс, что прикосновения одного вызывают у тебя неприятие и отталкивание, в то время как прикосновения другого притягивают и завораживают. Возможно, это объяснялось диаметрально противоположными намерениями прикасавшихся? Можно ли ощущать намерения, как если бы они были водой, стекающей с пальцев? Пруденс не знала, как ей вести себя с лордом Рэмси теперь, когда она приняла его извинения. Как относиться к человеку, который безо всякого согласия с ее стороны прикасался к ее телу, а сейчас спас ее от рук другого, собиравшегося проделать то же самое.

Гнев – не самое приятное из чувств, но Пруденс оно нисколько не мешало. Она сжилась со своим гневом. С учетом всех обстоятельств он казался вполне уместным и оправданным. Теперь, когда жар гнева сошел на нет, что должна она была чувствовать по отношению к лорду Рэмси?

Испытывая чувство неуверенности, Пруденс перестала участвовать в разговоре и сосредоточила внимание сначала на еде, а потом на ведущихся за столом разговорах, которые то затихали, то становились громче, как шум прилива. «Маленький» обед принца напомнил ей, какими скудными средствами она располагала. За столом сидели человек сорок, и изысканнейшие деликатесы сменяли друг друга. Все в Павильоне казалось Пруденс чрезмерным: люди, обстановка, блюда, которые она с удовольствием вкушала. Она наслаждалась своим пребыванием здесь, но это наслаждение казалось ей каким-то постыдным и неправедным.

У нее было ощущение, что, незаслуженно наслаждаясь этой роскошью, она предает ту полагающуюся только на собственные силы женщину, какой стала за минувшие пять лет.

В голове у нее крутились цифры – она прикидывала, во сколько же обошелся сегодняшний обед, словно пришла сюда с целью составить финансовый отчет. Она пришла к выводу, что всего было слишком много: еды, болтовни, смеха, света и тепла и бьющего в глаза богатства. Она почувствовала головокружение от изобилия, в которое окунулась, и от того, как резко изменилось ее мнение о Легкомысленном Рэмси.

Сначала она была убеждена, что он просто богатый избалованный молодой человек, привыкший поступать так, как ему заблагорассудится. Но, прислушиваясь к его разговорам с другими гостями, она поняла, что он обеспечен немногим лучше ее самой. Он старался выбраться из нужды, в которой неожиданно оказался. Его брат Джек, которого все называли Мотом, хотя и не в лицо, обманул доверие Чарльза, проиграв за одну карточную игру все, что оставалось от постепенно скудеющего состояния Рэмси.

Лорд Рэмси должен был возбуждать жалость, но этого не происходило. Он не казался ни подавленным, ни побитым. Лорд Рэмси не сдался. Он словно расцвел, столкнувшись, по его собственному определению, с вызовом, брошенным ему судьбой. Его неунывающий характер, искрометный юмор проявлялись в каждом слове, каждом жесте.

В отличие от принца, переложившего на плечи королевы и страны свои астрономические долги, накопленные в процессе переустройства Павильона, Чарльз Рэмси уехал за океан устанавливать деловые связи. Добившись этого, он старался теперь создать себе репутацию делового человека среди людей своего круга, взиравших на него с нескрываемым удивлением и впадавших в шок при мысли о понесенных им убытках и о том, что, если бы не милость божия, они тоже могли бы обеднеть. Им было трудно, осознала Пруденс, понять эмоциональную реакцию Рэмси, и в результате лишь немногие всерьез относились к его новой затее.

Да, этим вечером Рэмси произвел на нее благоприятное впечатление. Она была полна решимости отказать ему в обаянии, но он все же был обаятельным. Странно, но эта его способность смеяться, подшучивать над ней, ходить как ни в чем ни бывало в костюме, словно специально предназначенном для того, чтобы привлекать всеобщее внимание, казалась ей замечательной. Все то, что вначале раздражало ее, теперь она находила притягательным.

Ее отношение к нему изменилось. Она не могла не вспомнить тот день, когда этот джентльмен сыграл с ней довольно злую шутку, выдав себя за массажиста бань Махомеда. Тогда его голос и прикосновения заворожили ее, как завораживала сейчас способность бороться. Пруденс не хотела быть завороженной. Она считала, что слишком легко увлекается.

Мысленно она тряхнула головой. Нет, она не хотела поддаваться его чарам. Это было слишком опасно. Увлекшись мужчиной, подпав под его чары, она утрачивала способность рассуждать здраво.