Вторая юность Короля-Солнца. — Как был построен Марли. — Змея под цветами.

Версаль не был ещё окончен, хотя на него уже было положено более двухсот миллионов, что в то время представляло полный годовой доход Франции, а король находил его все ещё не совсем в своем вкусе.

Он отказался от С.-Жермена уже по известным нам печальным причинам; Венсен был мрачен и плохо устроен, Фонтенебло было далеко расположено, одним словом; его величество искал новое приятное местожительство, удобное, в особенности же уютное для тесной связи. Ему говорили о Лувесиене, но он рассудил, что потребуются слишком значительные издержки, чтобы устроить там что-нибудь хорошее. Одно желание фаворитки решило выбор Марли.

Хотя в настоящее время была только весна, а желание это было выражено в начале февраля, но дело пошло так быстро, что все преобразование оказалось действительно волшебным.

Надо также помнить, чтобы вполне себе все это разъяснить, что когда его величеству приходило желание строиться, то оно всегда искусно шло вперед: король отдавал лишь одно приказание, и тотчас всем каменщикам запрещалось заниматься какой-либо другой постройкой, исключая назначенной монархом. Ввоз песчаного камня и подобного рода материалов в Париж был запрещен во время постройки Версаля.

Вот что значит поступать по-царски, или уже я ошибаюсь!

Следовательно, благодаря этой системе, павильон Марли вырос из земли одним ударом лопатки, а его сады, его парк оказались рассаженными, цветущими, зеленеющими при самом начале весны.

Послушайте, что об этом говорит Симон, он вас подробно с этим ознакомит, и вы узнаете изо всего этого, как его злобу, так и весь его пыл:

«Король, утомленный всем прекрасным и толпой, уверил себя, что ему иногда хотелось малого и просто уединения. Он долго искал в окрестностях Версаля, чем бы удовлетворить эту новую прихоть; он осмотрел несколько местностей; он объехал холмы, открывающее С.-Жермен, и эту обширную долину, лежащую внизу…»

Он нашел, позади Люсиенна, узкую, небольшую долину, глубокую, с крутыми холмами по краям, не доступную по своим болотам, без всякого вида, замкнутую со всех сторон; чрезвычайно тесную, с плохой деревушкой, расположенной на скате холмов, — долина эта называлась Марли. Это место без всякого вида имеет только достоинство вследствие своей замкнутости, холмы, на которых нельзя было распространиться, много тому способствовали; он думал избрать министра, фаворита, главнокомандующего армией. Потребовалось много труда, чтоб осушить этот сток нечистот со всех сторон и нанести туда земли.

Эрмитаж был построен: он послужил только для проведения трех ночей, со среды до субботы, два или три раза в год, с дюжиной самых необходимых придворных лиц; мало-помалу эрмитаж был расширен.

Всё остальное также ещё более расширялось, холмы были совершенно сняты для очищения места и построек, а те, которые стояли на концах, те были совсем свезены, чтоб очистить вид; наконец строения понемногу сменялись, всё превращалось в сады, добывалась вода, делались водопроводы, сооружалось всё любопытное под названием Машин Марли. По своим паркам, по украшенным и замкнутым лесам, по статуям, по драгоценной мебели, Марли стал тем, чем его и теперь, ещё видят, несмотря на всё его разграбление по смерти короля. А также по появившимся в нем густым рощам, по высоким деревьям, которых туда беспрестанно привозили из Компьена и из ещё более отдаленных мест, три четверти из них пропадало, и их тотчас же заменяли другими; по обширным лесным пространствам и темным аллеям, внезапно превращенным в бесконечные бассейны, где катались в гондолах.

«Я рассказываю про то, что я видел сделанным в шесть недель: о бассейнах, измененных раз сто, о водопадах, о последовательных и совершенно различных фигурах , о жилищах карпов, украшенных позолотами и самыми восхитительными живописями, едва оконченных, перемененных и восстановленных теми же властелинами бесконечное число раз».

Это была чудесная на самом деле машина, о которой мы только что говорили, со всеми своими несметными водопроводами, своими протоками, своими ужасными резервуарами, единственно посвященными Марли; а если к этому ещё прибавить расходы за те постоянные переезды, которые почти что равнялись пребыванию в Версале, то нельзя будет слишком высоко оценить Марли, считая расходы по нему миллиардами.

Мы прибавим, чтоб дать окончательно более точное понятие о восхищении, которое должно было возбудить внезапное зрелище этого великолепия в молодой фаворитке, описание, доставленное нам Дюлором:

«У подошвы чудесного водопада и выше самых роскошных садов, возвышался большой уединенный павильон, господствовавший над обширной площадью, украшенной террасами, водопадами, цветниками, рощицами, бассейнами, несколькими произведениями резной работы; площадь эта заканчивалась очень разнообразным и богатым дальним видом местности и была обложена тисовыми аллеями, портиками в зелени и двенадцатью павильонами, которые напоминали собой двенадцать знаков солнечного пути, точно так же, как главный павильон — поднебье солнца.

Эти двенадцать павильонов, архитектура которых составляла такой приятный контраст с кучами зелени, их разделявшей и украшавшей, служили жилищем для министров и принцев.

Великолепная аллея вела к круглому двору, к которому примыкали дворы, назначенные для конюшен и сараев. Этот двор вел к длинной аллее в 230 метров, окруженной террасами, обложенными деревьями и ведущей к переднему двору. Его круглый вид заканчивался двумя павильонами, из которых один служил помещением для караула, а другой часовней.

В особенности Марли приобрёл чудесную репутацию своими садами. Следующее между всем прочим приводило в восторг всех посетителей: перед замком, со стороны горы, находилась площадь, называемая амфитеатром, занимаемая большим бассейном, одним из лучших бассейнов Марли. Это был такой бассейн, который, падая с большой высоты, на шестьдесят три мраморные ступени, образовывал водопады, с красотой которых ничто не могло сравниться.

Верхние сады, расположенные со стороны Версальской дороги, состояли из нескольких прекрасных аллей, ведущих к бельведеру, все это украшалось произведениями скульптуры и ваяния.

Проходя по парку, можно было встретить три большие резервуара, занимающее около пяти десятин и снабженные машиной».

Людовик XIV, руководимый по очереди Мансардом, воздвигнувшим все постройки, и Дюрюзе, разбившим сады, радостно наслаждался восторгами девицы Фонтанж и обещал ей, поскольку это жилище ей так нравилось, его часто посещать и даже тут поместиться.

Это было для неё ещё одним успехом, так как для того, чтоб хорошенько определить тот восторг, под влиянием которого он так действовал, он решил, что Марли будет любимым местопребыванием, интимным, задушевным, имеющим исключительные преимущества.

За таковым решением последовало исполнение.

Обрядолюбивый монарх снисходительно дозволил даже немного уклониться в Марли от правил этикета, женщинам было позволено не носить парадного придворного платья; а мужчины получили право покрывать свою голову, сопровождая короля.

Из этого можно видеть с какой заботой выбирали сюда избранных и приглашенных, и как их было мало.

Одно из преимуществ, которого с тех пор более всего добивались, это чтоб сказать: «Я принадлежу к Марли его величества».

* * *

День был великолепный во всех отношениях; Купидон, мифологические образы которого, не щадя, воспроизвели во всех удаленных и тенистых местах, вероятно, сам присутствовал на этом празднике.

Г-жа Монтеспан нисколько не поддавалась и представляла зрелище, быть может, даже беспримерное, именно фаворитки, лишенной милости после долгого владения ею. Она упорно оставалась при дворе, упорно защищалась, не покидая ни одного из своих преимуществ и выказывая или требуя себе всё значение превосходства своего чина над соперницей, её низложившей.

Она присутствовала при этом празднике, и хотя держалась в отдалении, как и в той большой охоте, про которую мы прежде рассказали, она отчасти всё-таки мешала слишком продолжительным свиданьям короля наедине с новой фавориткой.

Случай, свойственный только любви первой молодости, ознаменовал однако небольшую быструю прогулку, которой король успел воспользоваться под ручку с своей новой победой.

Увидав распустившуюся маргаритку на куртине, он живо нагнулся, сорвал её и, подавая её Марии, сказал:

— Из любви ко мне, оборвите с неё листочки.

Она её взяла и, улыбаясь, отвечала:

— А если обманщица пожелает утверждать, что я вас не люблю?

— Я их тогда велю всех до последней вырвать из этих цветников, посвященных вам.

— Тогда я рискну.

Она начала известную игру, с восхитительной грацией, свойственной лишь её девятнадцатилетней молодости:

— Я люблю тебя… немного…

Все это было на самом деле, мы ничего не прибавляем!

Людовик XIV слушал её и смотрел со вниманием гимназиста, находящегося на свидании с какой-нибудь хорошенькой пансионеркой, отпущенной на каникулы.

— Ну, кончайте, сказал он.

Миниатюрные пальчики сорвали новый лепесток.

— Много… произнесла Мария.

— Дальше… дальше!..

Таким образом дошли до конца со словом:

— Страстно.

Король, схватив маленькие ручки, ещё державшие стебель цветка, стал их покрывать поцелуями.

После чего, срывая вторую маргаритку, он вдел её в свою петлицу и в продолжение некоторого времени ходил, украшенный этим цветком. Ле-Нотр получил приказание наполнить ими сады его величества и всегда иметь их в теплицах.

Но природные маргаритки — это вещь очень непостоянная. А чтоб освятить это пророчество, любезный государь послал через несколько дней после этого девице Фонтанж художественной работы сундучок, весьма дорогой, заключавший в себе парюру, которую он её просил в любезной записочке, надеть на ближайший праздник; парюра эта состояла из бриллиантовых маргариток.

Как видно, игра эта осталась не без интереса.

Маргаритки тотчас сделались модным цветком, и как все дамы стали носить одни только фонтанж, а также и придворные надевали бриллиантовые маргаририты, подражая парюре фаворитки.

Вернёмся опять к празднику в Марли: король решил, что он будет полным празднеством, и что он сам откроет с нынешнего дня свои частные покои, ночуя в новом дворце.

Отсутствие королевы, принужденное отдаление г-жи Монтеспан, особенный выбор принимаемых членов давали более простору его любезным желаниям.

Знаменитый Пекур объявил, что поклон, которому он должен был обучить девицу Фонтанж, был уже ею вполне изучен; тогда велели пригласить двадцать четыре скрипки, чтоб заодно составить и концерт, и танцы.

Людовик XIV весь сиял в драгоценных камнях, кружевах, перьях, а в особенности блестел своим хорошим расположением духа.

Девица Фонтанж была избрана танцевать против его величества, который сам пригласил свою двоюродную сестру, Mademoiselle де-Монпансье. Принцесса была очень смущена, так как ей надо было просить о монаршей пощаде, о возвращении Лозена, лишенного всё ещё милостей, и в которого она была искренно влюблена. Хорошее расположение духа и улыбки её именитого кавалера придали ей смелость, но все таки не совсем укрепили её в уверенности достичь желаемого. Король, видя её в таком смущении, сказал ей, приглашая её танцевать:

— Пойдемте, кузина, это в знак уважения к той особе, которая вам нравится.

Она едва не упала в обморок от радости, но, призывая на помощь в это важное мгновение всю свою храбрость, она ответила:

— Я хорошо вижу, что вам необходима жертва, сегодня моя очередь, я жертвую собой и прошу всех дам извинить мне мою неловкость, но я не умею ни в чем отказывать ни моему королю, ни тому имени, которое он только что произнес.

Принцесса чудесно вывернулась из кадрили, несмотря на всё своё смущение.

Девица Фонтанж, которая танцевала визави с королем, была в гораздо большем смущении. Она поскользнулась, от чего её прическа пострадала так же, как на последней охоте.

Окончательно, Марли сердился на эти густые длинные белокурые волосы. Косы и жемчуг развязались, но всё это было в один миг снова подобрано лентой огненного цвета, которую король носил в петлице и которую он вырвал, чтоб предложить своей любимой султанше.

Девица де-Монпансье не побоялась служить на этот раз камер-фрейлиной новой фаворитке.

По какому-то чуду кокетства, исправленный беспорядок и на этот раз произвел прическу ещё более изящнее, чем первую.

Людовик XIV, очарованный её преобразованием и не менее того самоотвержением своей двоюродной сестры, подошел к последней и сказал вполголоса:

— Вы сейчас подписали обратный призыв изгнанника; и вы в скором времени произведете герцогиню; эта почесть сберегается для одной головы, к которой ваши прекрасные руки прикасались.

Танцы возобновились с ещё большим воодушевлением; старые придворные так же, как и Пекур, клялись всеми святыми, что его величество, ничего не потерял за эти двадцать лет: ни в своей грации, ни в своей гибкости, и провозгласили его вместе с молодыми придворными, любовавшимися им в первый раз в этом виде: первым танцором Франции и Наварры.

Все похвалы были приятны этому государю, даже похвалы от его учителя танцев.

Однако, последние слова, обращенные к принцессе Монпансье, были очень ясно произнесены и очень хорошо услышаны.

Это было окончательное подтверждение слов о поклонах. Не оставалось более никакого сомнения, новая фаворитка должна была получить мантию герцогини, и эта знатная почесть не замедлит явиться!

Столько милостей, столько благосклонностей, щедростей, отличий сыпалось на голову, тем более проклинаемую другими, чем восхитительней она делалась, всё это должно было воспламенять лихорадочное воображение её врагов.

Ненависть к ней возрастала вместе с её счастьем. Это было логично и всё дело не замедлило идти таким порядком.

На другой день, приезжая к себе, в своем чудесном экипаже светло-серого цвета, возвращаясь с этого волшебного праздника в Марли, Мария Фонтанж нашла записку, занесенную, как ей сказали, уже с первого часа дня человеком, ливрея которого никем не была узнана.

Она открыла ее, ничего не подозревая, но едва она на нее взглянула, как испуганно вскрикнула.

Эта угрожающая записка, написанная изменённым почерком, заключала в себе следующие две строчки:

«Остерегайся мантии герцогини, она будет для тебя туникой Деяниры».