Их было трое! — Волк в овчарне. — Эти барышни не так просты! — Проворнее!

Сколько же было соучастниц?

Читатель, вероятно, уже угадал: Урания де-Бовё, первая; Анаиса де-Понс, вторая; Клоринда де-Сурди, третья.

Интересно было посмотреть на прекрасных шалуний, пойманных в западню и стыдящихся более реальных преступников.

Трио было восхитительное; герой этой комедии не уставал ими любоваться.

— Ах! как это дурно, милостивый государь, — сказала наконец Анаиса де-Понс. — Посмотрите, в какое затруднение вы нас поставили!

— И после того уверяют, что одни женщины любопытны! — сказала Клоринда, в свою очередь, расхрабрившись.

— Во всяком случае, — возразил похититель, — на этот раз, в противность нравоучению, любопытство будет вознаграждено, а не наказано.

Он также любезно поцеловал руки у двух соучастниц, как он поцеловал руку главной виновницы всего этого романа.

Последняя, самая застенчивая и самая смущенная из них трех, неизвестно по какой причине, до сих пор молчала, внимательно смотря на всё случившееся, а в особенности на кавалера.

— Теперь, сударь, — сказала она ему умоляющим голосом, — вы знаете то, что вам хотелось знать, вы знаете или узнаете виновных… будьте благоразумны, и если вы действительно имеете какое-нибудь уважение к нашим добрым намерениям, то докажите это.

— Именно этого я и желаю! — отвечал он в свою очередь, бросая на нее веселый и многозначительный взгляд.

— Ну, а теперь уходите; ступайте к себе.

— Ах! нет, не так!

И чтобы доказать им, что он не одобрял этого совета, он смело уселся.

— Скажите пожалуйста!.. — вскричало испуганное трио, окружая его ближе и считая своим долгом заставить его удалиться.

— Как! — сказал он. — Так-то вы оказываете гостеприимство?..

— Но, сударь, мы вам его и не предлагали, — сказала Клоринда, стараясь казаться строгой.

— Так-то вы, — возразил он, принимая жалобный вид, — обращаетесь с бедным больным, сёстрами милосердия которого вы называетесь.

— Господи! — сказала Анаиса де-Понс. — Вот поистине бедный больной, в самом деле, берущий приступом королевскую резиденцию и сопротивляющийся хранителям, которым его препоручили.

— Хорошо, пожалуй! я предлагаю сделку.

— Посмотрим.

— Так как мы такие близкие соседи, наши сношения так близки, и к тому же мое присутствие здесь вам неприятно, то я прошу, перейдёмте все ко мне, там мы проведём конец дня и окончим наши объяснения.

— Великий Боже!.. — вскричал хор.

— Тогда я остаюсь… Послушайте, — начал он льстиво, взяв их руки, которые они не скоро отняли, а Урания даже совершенно оставила, — послушайте, вы так давно уже приводите меня в отчаяние, предоставьте же мне наслаждаться хотя бы счастьем любоваться вами и поблагодарить вас за всё ваше внимание ко мне. Подумайте только, я был так печален, в таком отчаянии!.. В самом деле, без вас, я не знаю, куда бы привело меня только мое горе!..

— Что вы на это скажете, medemoiselles, — сказала Клоринда, — нужно ли нам сдаться?

— Эти барышни говорят, что — да, — сказал он живо. — Не правда ли, m-lle де-Бовё?

— О! если вы спросите её совета, — сказала шалунья Анаиса, — вы можете быть уверенным выиграть ваше дело!

— Правда ли это?.. — спросил он, сжимая её руку, которую он все ещё держал, но которую у него теперь только отняли.

— Анаиса!.. — пробормотала Урания, с упреком, сделавшись вдруг вся красная.

— Я жду своего приговора… — сказал кавалер.

— Ба! — сказала Клоринда. — Я соглашаюсь, так как зло уже сделано; немного больше, немного меньше — это все равно!

— Вот доброе слово, и сказанное очень хорошенькими устами.

— Ах! Если мы пустимся на комплименты, то я не окончу; и я вас приговариваю.

— Доканчивайте скорей, я молчу.

— Сегодня воскресенье; Монтеспан, кажется, вернется только завтра, мы также находимся здесь несколько в плену… Г-да Ротелин и Севинье находятся в числе приглашенных в Марли — короля; что дурного в том, что мы здесь отпразднуем выздоровление их друга?

— Ты так думаешь, Клоринда?! — вскричала без большого сопротивления Урания.

— Принято, принято! — воскликнул Ален, вскакивая со своего стула, — я благословляю моего судью и… целую его ручки.

— Еще!.. ах! но это уже черезчур! Анаиса и я принадлежим вашим друзьям. Здесь только одна особа и одно сердце свободно… Устройтесь с нею вместе, если сможете!

— Решительно, mesdemoiselles, — пролепетала девица де-Бовё, — это — измена… Кавалер, умоляю вас не принимайте всерьёз эту неуместную шутку… и позвольте мне удалиться.

Он бросился к ней и сказал ей с изысканной вежливостью:

— Я сам уйду, mademoiselle, в тысячу раз охотнее, чем буду иметь несчастье причинить вам затруднение или неудовольствие. Вы мне являлись всегда добрым гением; вы имеете право на мое уважение и мою преданность. Скажите одно слово, сделайте один знак, я повинуюсь.

— Хорошо, оставайтесь же… — пробормотала она, опустив глаза.

— О! благодарю!..

— В добрый час!.. — проговорили её подруги, целуя её, чтобы скрыть её замешательство; — если б ты его прогнала, мы бы тебе этого не простили.

Когда состоялось таким образом соглашение, решили ужинать вместе, и девицы отдали на счет этого приказания, но так как это не могло устроиться, в виду прислуги, в их комнатах, опять было поручено верному Жозефу всё это приготовить в частных покоях Алена.

— Теперь, — спросил последний, когда все уселись в гостиной, — mesdemoiselles, в каком волшебном месте я нахожусь?

— Это справедливо, он того не знает, — сказала Клоринда.

— Вы находитесь в королевской резиденции, — вступилась Анаиса, — у дверей Версаля, в Кланьи.

— Кланьи?…

— Любимое местопребывание г-жи де-Монтеспан.

— Отлично.

— Но тогда… Это владелица, которую ждут?…

— Это она.

— Обер-гофмейстерина двора королевы!

— Всё она.

— Ах! подождите, mesdemoiselles, это, может быть, вследствие моей болезни, но то, что я узнаю, кажется, мне таким странным… Эта тайна… Эти предосторожности… Потому что меня, буквально, велели похитить…

— Это г-жа обер-гофмейстерина.

Дело развивалось в его уме, и по причинам, которых он не мог им доверить, в более сильных размерах, нежели они то подозревали.

— Помните ли вы, — сказала ему де Бовё, — как в то посещение, которое мы имели… удовольствие вам сделать, она вам назначила нечто вроде свидания на то время, когда ваше выздоровление пойдёт вперёд?

— Я это помню… Но кто бы мог подумать, что она пустилась бы на такие увёртки, чтоб привести к простому свиданию?.. Я ни важное лицо, ни герой романа.

— Гей! гей!.. — сказала, улыбаясь, Клоринда.

— Клоринда права, сударь, — сказала Анаиса, — в вашей истории есть что-то романтическое.

Внезапное облако омрачило его лоб.

— Увы! — сказал он, — не тут заключается её блеск!

— Ах! без мрачных мыслей сегодня… а не то мы вас тотчас же отошлём к вам.

— Я не хочу мучить ваш ум, — вмешалась Урания. — Вот история, или, по крайней мере, то, что мы знаем.

— Решительно, — сказал он, улыбаясь, — вы — мой добрый ангел, эти девицы только резвушки.

— Зная вас таким покинутым, и увидав вас таким несчастным, мы образовали, не посвятив даже вполне гг. Севинье и Ротелина в наш заговор, это маленькое общество, заключавшееся в том, чтоб присылать вам сюрпризы и утешение. Верный человек, служитель, каких мало, и который мне лично предан, быв в услужении у моего отца, а теперь находясь у г-жи обер-гофмейстерины, был нашим посланным, нашим посредником. Это он нас уведомил о вашем здешнем помещении. Это жилище, как вы сейчас это открыли, было построено чрезвычайно искусно, оно, по желанию своих господ, может быть двойным или обыкновенным. Со стороны, где вы живете, находится парк, с этой — парадный двор и цветник, разделенное или целое, оно так устроено, чтоб быть совершенным к услугам и нуждам своих жильцов. Кроме того, стены, доступы, палисадники так хорошо расположены, что кто перенесен таким образом, как вы, без приготовления, никогда не заподозрит подобного расположения. Художники смотрят на такой дом, как на образец особого рода искусства. Достаточно ли вы теперь осведомлены?

— Продолжайте, продолжайте; вам осталось рассказать самое интересное.

— Самое интересное есть и самое простое. Г-жа обер-гофмейстерина, обещав вам свою поддержку, начинает оказывать вам её через своё гостеприимство.

— О! о! это уже чересчур, секретничать в деле, после всего, очень легко признаваемом.

— Мы сейчас к этому приступим.

— Я кончаю свои вещественные объяснения. Осведомленные Жозефом, нам пришло на ум вас несколько помучить…

— О! шалуньи!

— Доставляя вам развлечение, в вашем одиночестве, мы выразили желание, легко исполнимое, провести в Кланьи время отсутствия двора; и мы играли, как вы говорите, в домового.

— И вы почти вылечили бедное сердце, очень больное…

— Мы хотим его вылечить совершенно, — сказала Клоринда.

Ален ответил только улыбкой, заключившейся взглядом, обращенным на Уранию.

— Разве вы ещё до сих пор любите эту Марию, тщеславную и неблагодарную?.. — вскричала девица де-Понс.

— Нет, — отвечал он тихо, — я её более не люблю.

— Слава Богу! потому что мы все на нее сердиты, не за доставшуюся ей благосклонность, которую мы презираем, но за то, что она не признала такого человека, как вы.

— Я её более не люблю, — повторил он, нагнувшись к уху Анаисы, — но и не могу её забыть!

Девица де-Бовё услыхала или угадала эти слова, и очень побледнела.

— Вы меня спрашивали, — начала опять Клоринда, — к чему столько предосторожностей в вашем помещении в этом замке? Мы тут видим, это девицы и я, две причины. Во-первых, известно всему двору, что г-жа обер-гофмейстерина питает страшное желание причинить неприятность своей сопернице, и что её постоянная мысль отомстить ей так, чтобы это составило эпоху.

— Ну что же! ничего не было бы удивительного в том, что рассчитывая на влияние своих прелестей и не предполагая, что вас соблазнить труднее, нежели короля, она хочет вами воспользоваться, чтоб отплатить тем же Марии де-Фонтанж, заставив себя обожать человеком, обожавшим её ранее.

— Какое безумство!.. — сказал молодой человек улыбаясь.

— Безумие, как вам будет угодно, мы знаем маркизу из её действий за несколько лет, будучи с ней в тесной дружбе. Она держала короля из-за самолюбия, но его общество по временам её очень тяготило; любезности, сказанные ими друг другу, достаточно это доказывают.

— Если она на это рассчитывала, — сказал небрежно Ален, — то она строила воздушные замки, не будем более об этом и говорить. Посмотрим на второе предположение.

— Вот оно: ей нужен товар для более удобного исполнения своих намерений, и не видя никого более готового ей помогать, она имеет в виду вас.

— Признаюсь, — сказал он очень серьезно, — что это более правдоподобно.

— А я вам объявляю, что если мое содействие вам полезно, то вы его приобрели.

— Мое также! — сказала Анаиса. — Вы себе не можете представить, как эта случайная герцогиня в состоянии оскорбить своих лучших друзей.

Девица де Бовё промолчала, что было замечено Аленом, как доказательство чрезвычайной деликатности, за которую он ей был благодарен. Но Анаиса и Клоринда, заметив, что вещи угрожали принять серьезный оборот, так как план их состоял в том, чтоб вырвать их любимца из его задумчивости, они опять весело заболтали, принудив его принять участие в беседе и достигли тысячью искусных проделок его сближения с Уранией, которая переходила по очереди от застенчивости к восхищению, увеличившая ещё более её грацию и красоту.

День таким образом окончился среди игр, музыки, даже танцев, до времени ужина.

Искусный Жозеф обо всем подумал. Под предлогом фантазии г-на кавалера, он накрыл узенький столик на четыре прибора, правда, в комнате выздоравливающего, и к блюдам, им принесенным, присоединились лакомства из другого отделения. Ни в чем не было недостатка: радость приправляла кушанья самая теснота стола способствовала к оживлению.

Анаиса и Клоринда посадили Алена и Уранию так близко друг возле друга; что, с самыми невинными намерениями, их колени должны были не раз прикасаться друг к другу под столом.

Отец в пустыне не устоял бы против искушения этих трех резвушек, готовых ему служить и ему нравиться. Св. Антоний, правда, не поддался искушениям Астарты, но Антоний был стар, и Астарта была одна. В Кланьи, три грации соединились против двадцатипятилетнего героя. Они твёрдо взялись утешить его до конца, а та, которую они выбрали, чтоб исполнить эту сладкую обязанность — Урания де-Бовё была так хороша!.. Также не много нужно было, чтобы разгорячить голову выздоравливающего, и в ту минуту, когда появился Жозеф с шампанским, дружба была в полном разгаре.

Лакей откупоривает бутылку; при внезапном взрыве послышался тройной милый крик ужаса, и из-под каждого кружевного рукава протягивается белая рука обнаженная до локтя, протягивающая свой стакан к пенистому напитку и подающая его, чтоб чокнуться.

Но что за театральный эффект!.. Жозеф внезапно побледнел; вместо того чтоб наливать, он вне себя выходит из комнаты со словами:

— Тише!.. — сказал он, — Бога ради…

Повинуются; прислушиваются. Минуту спустя он появляется.

— Мы погибли, — сказал он.

Прислушиваются; снаружи слышится шум колес и останавливается у решетки, у которой сильно звонит торопливая рука.

— Это госпожа маркиза!.. — восклицает верный служитель, застигнутый врасплох, — г-жа маркиза!..