Упрямство Бретонца. — Сражение с бродягами. — Ален находит защитника, у которого не достаёт выдержки (постоянства).

Этот мрак, покрывавший город, мог иметь свое преимущество, но только для искателей дурных приключений, а не для честных людей.

Фонари, назначенные, чтоб освещать некоторые опасные проходы, горели так слабо и были так редки, что было бы все равно, если б их совсем не было.

Следовательно, надо было знать в совершенстве Париж, чтоб отваживаться на прогулки в подобных обстоятельствах и чувствовать себя столь же ловким в обращении со шпагой, как и смелым при встречах с грабителями.

В смелости не было недостатка ни у г-на Кётлогона, ни у его товарища, но у них обоих было слишком недостаточное понятие о топографии местности, чтобы удачно направиться при таких плохих условиях.

Ален имел слишком высокое мнение о своем ясном воззрении моряка, искусного находить Восток и насмехаться над туманами. Квартал, куда он намеревался идти без проводника, был один из самых опасных. Уже видно, что следуя своему решению не уезжать из столицы, не узнав зачем маркиза де-Монтеспан, так таинственно в столь морозную ночь приезжала в жилище продавца косметики квартала св. Жака де-ла-Бушери, он хотел допросить этого человека, даже если б ему пришлось заплатить за его признание ценою золота. Это было безумно под каким бы то ни было видом; но наш упрямый бретонец смотрел на цель, а не на препятствия.

Он начал подозревать об их существовании, только когда увидал себя, после долгого часа ходьбы, окончательно заблудившимся в переулках, куда он, наверное, никогда не вступал ногой.

— Гм! — сказал он верному Мари-Ноэю, доверчиво следовавшему за ним, — можешь ли ты мне сказать, где мы находимся?

— О! ба! — воскликнул тот, — а разве вы этого не знаете?

— По чести сказать, нет, а ты?

— Гей, я, когда вы идете, я иду не беспокоясь туда, куда вы меня ведете.

— Ну, что же! мой милый, мы заблудились.

— Стой! стой! — сказал спокойно бретонец.

— Совершенно заблудились.

— Тысячу чертей, это очень неприятно, если у вас есть спешное дело. Но вот, без упрека, мы с вами в четвертый раз кружимся вокруг той же кучи домов, чтоб снова очутиться пред этим скверным домишком.

— Как, животное, ты это заметил и не обратил на то мое внимание?

— Я думал, что это был ваш план и что вы искали кого-то или что-то в этих переулках… Но подождите… мне кажется… Да, идут; если это честные прохожие, то мы сейчас осведомимся…

К несчастию, это был только пьяница, брошенный к чужой двери и колотящий о стены, после того как подрался с какими-то людьми и неспособный сам направиться куда бы то ни было.

Так как он намеревался буянить ещё, ругая наших двух гуляющих, Мари-Ноэль схватил его за шиворот и растянул во всю длину в самую средину ручья, чтобы его освежить.

Пьяный тип не был в состоянии даже приподняться и его воркотня не замедлила указать, что он заснул в болоте. Но, кажется, он не один посещал эти местности, лежащие к верху улицы Сен-Дени и около улицы Сен-Мартен, — закоулки из самых подозрительных. Шум им наделанный и буря его ругательств привлекали других прохожих.

Ссылаясь на этот первый образчик, нужно было остерегаться и остальных.

— Держись поближе ко мне, — сказал шепотом кавалер Кермарику, — и возьми свою шпагу, мне кажется, что нам предстоит встретиться с нехорошим обществом.

— Пусть их приходят!.. — отвечал бретонец, тоном, довольно ясно говорившим о его настроении.

Действительно, глаза их, свыкнувшись с темнотой, увидели появляющиеся сверху, снизу и с улицы открывавшейся с левой стороны, образы весьма дурной наружности: шаги их по мостовой указывали на их число, их всех было с десяток; впрочем, безмолвные, все они наступали с согласием, к которому они очевидно привыкли.

— Эти люди кажутся мне разбойниками, — сказал Мари-Ноэль.

Разделяя это мнение, Ален привлек его под навес одного дома, чтоб не дать себя окружить и, если это были враги, иметь их перед собой. Видя, что они решительно на него наступали, он им закричал, когда они были в семи или в восьми шагах:

— Остановитесь, бездельники!

Грозный ропот принял эти слова; вместо того, чтоб повиноваться, люди эти наступали ещё ближе.

На этом коротком расстоянии их лучше было видно; это была шайка негодяев, каждый имел в руках опасное оружие, из которых самое безобидное было окованная и узловатая дубина.

— Будем твердо держаться, — сказал Ален своему товарищу, — нужно дать урок этим канальям.

— Я принимаюсь за дело, отвечал бретонец, готовый обороняться колоть и рубить.

— Первому, кто сделает ещё шаг, — закричал кавалер, — я размозжу голову.

Но они имели пред собой людей, не легко пугавшихся.

— Нападай! нападай!.. — закричал хор.

Ален в свою очередь отвечал выстрелом из пистолета, так хорошо направленным, что негодяй, шедший во главе, возбуждая других, упал мертвый на месте, лицом навзничь, не издав даже ни одного крика.

Этот выстрел и это падение произвели минутное колебание.

Впрочем, шум этот напрасно потряс дома, ни один из острожных мещан, в них обитавших, не показал и носа у окна. Эти достойные люди знали, что ничего хорошего не приобреталось от вмешательства в подобного рода драки.

Можно было задушить кого угодно на пороге их двери, ни один не пытался ни отворять, ни даже только закричать сквозь ставни или рамы, чтоб напугать бродяг.

Что же касается до дозора, то он, верный своему преданию, находился неизменно везде, где не было опасности. Эти люди, рачительные и порядочные, имели отвращение к попытка рвать свои одежды или толкать свои плечи.

Временная остановка мошенников произошла скорее от изумления, чем от боязни или нерешительности.

— Вперед, висельники! — закричали самые смелые, и куча ринулась плотной толпой.

Три новых выстрела раздались, один принадлежал Алену, два другие Мари-Ноэлю, три новые жертвы упали, если не мертвые, то по крайней мере не в состоянии сражаться.

У бродяг не было огнестрельного оружия, но после этой двойной пальбы, счастье вернулось на их сторону, так как их противники имели меньшее число и были принуждены драться своим холодным оружием. На этих условиях, стычка началась.

Можно было сказать — бешеная схватка своры гончих собак. Между прочими находился хвастун с разбитым и крикливым голосом, принявший на себя начальство, и страшно управлявший, держа обеими руками, чем-то в роде пики, заканчивающейся большим лезвием. Подлец ударял им, как глухой, и визжал, как слепой.

— Налетай! Налетай!.. — кричал он, ни более ни менее, как если-б речь шла обульдогах, спущенных на плутов его разряда. Они старались изо всех сил, чуя хорошую добычу, и было не возможно, не смотря на их ловкость и храбрость, чтоб наши друзья долго выдержали эту неравную борьбу.

Мари-Ноэль, со своей разбитой саблей, принужден был к рукопашному бою, упал поверженный таким страшным ударом, от которого всякая другая голова, исключая бретонской, превратилась бы в кровавую массу.

Видя его поверженным около себя, к Алену вернулась удвоенная энергия:

— Назад, разбойники! Посторонись, гады! — воскликнул он, становясь перед телом своего товарища, которое без него злодеи неминуемо бы докончили.

Однако, не смотря на его мужество и ловкость, дело должно было окончиться печально для него самого.

Он это понял, и желая дорого продать свою жизнь, принялся рубить и пронзать своей шпагой, длинной и прочной, самых близких зачинщиков, не заботясь об ударах, которые они ему в свою очередь посылали.

Эта новая схватка, к счастью, была не продолжительна, так как почти вслед за тем, как он закричал на них своим чистым и повелительным голосом, другой голос закричал сзади:

— Гей! ого! довольно!

Тотчас палки, костыли, вилы, остановились и повисли, шайка, кипевшая в темноте, остановилась неподвижная.

Человек, рост которого превышал большую часть других, размахивая костылем вместо палки предводителя, прошел сквозь толпу, грубо оттолкнул поджигателя с крикливым голосом и, открывая вдруг стекло потаенного фонаря, скрытого под плащом в лохмотьях, он бросил его отсвет на лицо кавалера.

Тот, ослепленный, не различил лица новопришедшего, но этот последний, вдруг закрывая свое освещение, обратился к бродягам:

— Это бесполезный удар, — сказал он им.

Ворчание, возмущение посыпалось из группы.

— Молчать! — приказал он: — Вы храбро вели себя, но вы напали на двух моих друзей!.. Убирайтесь и постарайтесь сделать лучшие встречи.

— А ты, негодный, — сказал он разбойнику с крикливым голосом, — и вы еще, — сказал он двум другим, — живее поворачивайте ноги отсюда!

Между тем как место пустело, он сказал не громко и не тихо Алену:

— Все равно, господин де Кётлогон, счастье для вас, что я пришел и узнал ваш голос. Мои бродяги вас бы изрубили.

— Как! — вскричал молодой человек, глядя на него в свою очередь. — Это опять ты?..

— Вы не жалеете о нашей встрече, по крайней мере?

— Нет, клянусь! Ты не мог придти удачнее.

— Ранены ли вы?

— Не более как оцарапан. Мой бедный товарищ меня беспокоит.

Они нагнулись к Мари-Ноэлю, цыган опять открыл свой фонарь, который он употреблял с осторожностью, так как свет никогда не был приятелем людей его ремесла.

Бретонец лежал на земле как пласт.

— Праведный Бог! сказал разбойник-крикун, — Вот малый, получивший прекрасные удары.

— Гей! я тебя также узнаю, — воскликнул Ален; — Хвастун! Это ты представлял однорукого в лесах в Марли. Нищий и забияка, ты, значит, занимаешь несколько должностей за раз?

— Как же быть, милостивый государь, нужно же собирать милостыню, чтоб жить… Но, честным словом бродяги, я не знал, что имел сейчас дело с вами… мы бы колотили менее сильно. Этот малый получил сильные повреждения.

— Не особенно сильные, — прервал предводитель, осматривающий лежавшего с видом человека, понимающего свое дело. — Самый опасный удар это тот, который он получил в лоб, но так как череп не тронут, то это ничего… Ах! Господин де Кётлогон, вы можете похвастаться, что у вас служит здоровенный малый. Железный горшок был бы расшиблен этим ударом! Жано, ты пойдешь с товарищами перенести его в гостиницу «Св. Евстафия»; вы от него уйдёте только тогда, когда он очнётся и после того как вы ему сделаете отличную перевязку раны.

— Всё это хорошо и прекрасно, — проворчал один из грабителей, — но кто за это заплатит?

— Я! — прервал его кавалер, останавливая своего друга, предводителя шайки, который хотел нанести говоруну удар своим костылем.

В то же время, он передал Жано два или три луидора, чтобы разделить их между остальными.

Потом он расположился следовать за маленьким поездом, присматривая как настоящий брат за своим дорогим защитником.

— Ну что же! Господин кавалер, куда же вы идете? — сказал ему человек с костылями. — Имейте веру в этих добрых людей; вашего бретонца хорошо перенесут и будут хорошо ходить за ним. Наша дорога лежит не тут.

— Что ты хочешь сказать?

— Если я не дурак, то вы вышли от себя, рискуя подобным заключением, не единственно для того, чтоб дать прогуляться рукам в кармане.

— Конечно.

— Доверяете ли вы мне на столько, чтоб сказать мне, куда вы идете?

— Зачем это?

— Чтобы вас привести туда, если вы считаете меня на то способным.

— На деле, отчего же нет? Ты не мог, по чести, предложить себя более кстати… Знай же, если ты уже это не знаешь, потому что, правда, тебе кажется, лучше известно, что меня интересует, чем мне самому; я решился не уезжать, не узнав прежде, чего я должен держаться в отношениях, которые могут или могли существовать между знатной дамой, гостеприимством которой я пользовался в продолжении этих последних четырех дней и человеком, обитающим около церкви св. Жака.

— Я думал, — отвечал не без иронического выражения, в своем упреке, бродяга, — что мы условились, что вы не рискнете более идти в эту сторону?

— Я ни в чем подобном не условливался. Мне необходимо узнать этот секрет, и я попытаюсь пойти на невозможное, чтобы его открыть.

— Во всяком случае, вы не на той дороге.

— Ты мне её сейчас покажешь!

— Нет, клянусь честью.

— Посмотрим, если тебе заплатят за беспокойство?

— Тише! не говорите об плате, чтоб ничего не давало подозревать, что у вас есть при себе деньги, если бы стая воронов, которая сейчас на вас нападала, это подозревала, то несмотря на то, что я их начальник, я не уверен, что вырву вас в другой раз из их когтей.

— Итак, ты мне отказываешь?

— Окончательно.

— Укажи мне, в какую сторону мне нужно идти., я пойду один.

— Праведный Боже! вы взбесились! Когда вам говорят, когда вам повторяют, что это дурное место!

— Я тебе повторяю, что я хочу знать намерения этой женщины и средства, который она не боится употреблять.

— Что вам до того?

— Какое мне дело! но разве она не намеревалась сделать меня своим сообщником?

— Поверьте мне, всё это никуда не годится. Есть такие вещи, которых лучше не знать, чтоб не быть примешанным к скучным делам.

Жак Дешо, человек, квартала св. Жака, превеликий мошенник, продолжающий ремесло плутовки, не лучше его, честные люди, как вы, не должны глаз показывать в эти пронырства.

— Тогда я ничего не узнаю?

— Что за голова!.. Ну, что же! может быть…

— Ах! однако!..

— Я вас не поведу к Жаку Дешо, но в другое место, куда мы проникнем, предупреждаю вас, не без опасности… я рассчитываю на вашу твердость, что бы вы там ни видели или слышали, вы не должны делать ни одного движения, ни промолвить ни одного слова;, не надо, что могли бы заметить шум вашего дыхания.

— Хорошо.

— По совести, я сам не знаю, что там происходит эту ночь, так как вещи там изменяются каждый час; но что бы это ни было, вы поймете, за чем ходят к продавцу снадобий и чему подвергаются, имея сношения с ним или с мошенниками его категория… Идите.