Бродяга ведет Алена по дурной дороге, в дурную местность. — Ален видит что-то интересное.

Достаточно уже испытав и оценив проводника себя предлагающего, Ален де-Кётлогон, желавший видеть конец этого приключения, не колебался за ним следовать. Они шли долго сквозь закоулки, где наш герой и днем бы не лучше осмотрелся, чем в эту минуту полной ночи.

Все, что он считал правдоподобным, это то, что они поднимались вкось в город, и действительно, находясь в соседстве огромной постройки, зловещей и угрожающей, углы которой мрачно обрисовывались на темном небе, он спросил у своего проводника:

— Что это за скверный монумент?

Ему отвечали, ускоряя шаг:

— Да хранит вас Бог навсегда от него! Это Бастилия.

— Решительно, друг, ты ведешь меня не в прекрасные кварталы!

— Подождите жаловаться, когда мы дойдем до конца.

— Будет ли это ещё долго?

— Не более четверти часа.

Оставив государственную тюрьму влево от себя, они проникли в новые улицы, несвязные, беспорядочные, пересеченные неопределенными пространствами, где ни один лучик света, ни одно дыхание не указывали на человеческое существование.

Вскоре скопление больших несходных строений, окруженных общей оградой и из которых одно, достаточно похожее на феодальное жилище средних веков, вполовину замок, вполовину укрепление, господствовавшие над другими, показалось в тумане, последовавшем за темнотой.

Они находились на набережной Морана.

Эти постройки принадлежали Арсеналу, совокупность которых занимало значительное пространство, хотя оставленное, вот уже нисколько лет, под фабрику оружия и пороха, и служащее только складом орудий негодных к употреблений, и плавильни из художественной бронзы для статуй и общественных зданий.

За исключением главной части здания, резиденции генерал-фельдцейхместеров, в которой жил Сюлли в царствование Генриха IV, всё там свидетельствовало об оставлении и разрушении; действительно, готовились употребить в пользу эти пространства на другое, с тех пор как Людовик XIV велел построить арсеналы на границах.

Вскоре, должно было произойти преобразование, и превращение, которые постепенно оставили нам только сад, несколько дворов и древний отель губернатора.

В 1680 году, как мы это сказали выше, Арсеналу было дано назначение более важное, но временное.

Кавалер де-Кётлогон и его проводник прошли просторное пространство пред большой дверью набережной Морана, охраняемой часовыми, но так как надзор не был очень строг, вокруг этой обширной ограды, в которой не содержалось ничего драгоценного и переносимого, они вскоре нашли оставленный угол, через который взлезание и вторжение не представляли никакого затруднения для таких проворных людей, как они.

— Тьфу! — пробормотал Ален, падая на ту сторону, — ты меня заставляешь заниматься ремеслом разбойника; где мы теперь?

— Имейте же доверие, — возразил цыган, своим слегка насмешливым голосом; — я вас веду на хорошую дорогу. Вы получите сведения здесь, или вы их уже нигде не получите. Но — внимание, — не будем себя выдавать; вы мне обещались быть немым; ни слова более.

Тогда, с верностью направления, доказывающей, что он не один раз осматривал эти места, с целью более или менее признаваемой, но без сомнения, хитрой ищейкой, он потащил за собой Алена, сквозь множество заброшенных сараев, пустых домов, зданий в развалинах.

Они пришли в сад, примыкавший к отелю, сад разведенный Генрихом IV для Сюлли.

Оттуда, цыган показал кавалеру, на большую переднюю темную сторону здания, на два окна, сквозь который проходил неопределенный свет, имевший что-то гробовое.

— Это там, — сказал он ему на ухо.

Этот мрачный замок, на этом дровяном дворе, подобном хаосу, производил тягостное впечатление.

Они прошли вдоль самых густых аллей, хотя надо было иметь рысьи глаза, чтобы их заметить, идя осторожно, из боязни какой-нибудь нечаянности или западни и приближаясь все друг к другу.

Отель, в силу своего первоначального назначения, был снабжен во всех направлениях подземными подступами, скрытыми галереями, тайными проходами, ведущими сквозь учреждения и стены и доходящие до комнат губернатора, составляя одно из средств тактики и одну из защит его.

Если, как все на то указывало, намерение цыгана было проникнуть до комнаты, окна которой пропускали небольшой свет, то затруднение состояло в том, чтоб найти один из выходов, примыкавших к этим галереям.

Но для нашего начальника бродяг и грабителей Парижа не существовало препятствий.

Оставив крытую аллею, он пошел с осторожностью, с которой инстинктивно сообразовался кавалер, к четырехугольной палатке, живописного вида, поставленной, как точка зрения и сходбище для гулянья, в ста шагах от главного здания отеля.

Дверь была заперта одним из тех секретных замков, которые были в большом употреблении в царствование Генриха II и его братьев, где было построено это здание.

Для нашего бродяги не могло и здесь быть секретов, точно также как и препятствий.

Он сломал засов с редкими твёрдостью и ловкостью.

— Всё идёт хорошо, — сказал он, проникая в палатку; — я боялся только этого замка; искусный мастер будет теперь тот, кто его починит. Но невозможно видеть друг друга в этой пещере; теперь время воспользоваться этим.

Он открыл опять свой потаённый фонарь, который был ему в настоящую минуту не менее полезен, как и в конце битвы.

— Мы находимся в самой средине местности, — сказал он, — самое трудное было сюда дойти.

— Знаешь ли ты, что я восхищаюсь твоими талантами! — сказал кавалер.

— Ба! — сказал тот с притворной скромностью, — вы их ещё не все знаете. Надо же знать, как выпутываться из беды.

— О! ты мне кажешься способным человеком.

— Что касается того, чтобы знать вдоль и поперёк Париж, то я могу похвастаться, что ни один так не знает его, как я. Но мы здесь не для того, чтоб беседовать. Следует идти вперед, если мы не хотим прийти, когда нечего будет более ни видеть, ни слышать.

— А мне не позволяется спросить тебя, на какое зрелище ты меня ведешь?

— Не говорил ли я вам это? Ведь вы желаете получить справку, зачем некая дама в некую ночь ходила к старому мошеннику квартала св. Жака-де-ла-Бушери? Ну что же! у меня есть причины предполагать, что нигде вы этого лучше не узнаете, как здесь.

— Пойдем тогда, — сказал Ален, понимая, что проводник его желал поберечь для него интерес и неожиданность какого-нибудь важного открытия.

— Вот наша дорога, — сказал цыган.

Он без труда открыл одну из переборок столярной работы, которыми была покрыта стена и бросил слабый свет своего Фонаря на отверстие дурного вида.

— Ну что же! — сказал Ален весело, — оно не из самых привлекательных. Нужды нет; я хочу оказать тебе свое доверие до конца. Иди, я следую за тобой.

— Мы скоро придем; только, без шума, не споткнитесь. Дорога узка, но верная и в хорошем состоянии. Смотрите, чтоб не поскользнуться на ступеньках, их здесь десять; как во дворцах, надо уметь спускаться, чтоб входить назад.

Дорога эта в действительности была не дурна; она была проведена с большой старательностью, по образцу тех, которые находят в подземных строениях в различных феодальных постройках, с той же целью тактики и самосохранения, в случае нечаянного занятия местности неприятелем.

Она имела около трех футов ширины и образовывала галерею со сводами.

Только, соседство болот и протоков обозначалось просачиваниями влаги, делавшими почву губчатой и покрывавшими перегеродки черноватым и липким мохом.

— Если б мы были здесь зимою, — сказал проводник, — на одном месте, более сыром, чем другие, мы были бы в воде по колена; но в это время года, река мелка, а дорога суха.

Почти тотчас же земля пошла в гору, до новой лестницы.

— Внимание, — сказал проводник, — мы приближаемся, но самое трудное это конец: дороги эти не были проведены для толстых людей; к счастью, ни вы, ни я не отличаемся толщиною.

Это была часть, проведенная в толщине стен; она была на половину менее широка, чем подземный проход, так как архитектор должен был беречь пространство.

— Вот мы и пришли, — сказал цыган, понижая голос; — удвойте предосторожности; вот тут нужно удерживать ваше дыхание; если б нас настигли, этот проход превратился бы для нас в подземную темницу… Идите придерживаясь за перегородку: было бы опасно оставить при себе свет, малейший случай может нас выдать.

Он опять закрыл свой фонарь и пошёл вперед с осторожностью, которой молодой человек старался подражать. Вскоре, он остановился и тронул его за руку, чтоб дать ему знать также остановиться.

Они оставались таким образом несколько минут не подвижные, в глубине этого странного убежища. Ален испытывал неопределенное волнение, заблудившись в этих стесненных перегородках, как бы в гробнице, с глазу на глаз с этим проводником, которого он узнавал не под особенно успокоительными видами.

Однако, отправление это было так заманчиво и так любопытно, что, если б он должен был бы его снова начинать, то он не колеблясь вернулся бы сызнова.

Впрочем не было никакого шума.

Его товарищ нагнулся к его уху и шепнул ему:

— Подвинемся еще… тихонько… тихонько…

Они остановились во второй раз.

При этой новой остановке, Ален, у которого от тишины слух стал очень тонок, различил шум голосов, доходящий сквозь стены и перегородки.

Проводник, не говоря ему ни слова, заставил его сделать полуоборот вокруг себя и, вытащив из перегородки незаметную затычку деревянную или каменную, он его поставил таким образом, чтоб глаз его мог поместиться в это отверстие.

То, что тогда увидел наш герой, было гораздо любопытнее, чем всё то, что он до сих пор видел, и гораздо привлекательнее, чем самое его заключение между этими двумя соединенными стенами.