Наглый негодяй. — Таинственная дама. — Удивительная история.

Комната, в которую вошёл бродяга, была освещена не лучше первой. Единственным освещением была свеча; вместо того, чтоб находиться хотя среди комнаты, она стояла на маленьком столике, на котором находились чернильница и стопка бумаги, в самом отдалённом углу.

Было ли это рассчитано или нет, в комнате, которая была довольно велика, с высоким потолком, и темная тяжелая мебель которой перехватывала свет, царствовал полумрак, к которому глаз должен был привыкнуть.

Бродяга, по нужде слепой, и заслуженный ночной праздношатающийся, скоро осмотрелся.

Он остановился, сделал два шага, и устремлял свой инквизиторский взор кругом себя, то на постель под черным балдахином, то на маленький освещенный столик.

— Подойди! — сказал женский голос.

Он увидал тогда сидевшую в кресле, к нему почти спиной, на одном конце этого стола женщину, которая, вероятно, писала, когда ей доложили о его приходе.

Несмотря на полумрак и защиту кресла, она была, окутана большим чепцом, скрывавшим её черты.

— Я к вашим услугам, сударыня, — сказал он, — подвигаясь на средину комнаты.

— Еще, ближе, — сказала дама; — то, что я должна тебе сказать, не может быть сказано громко.

Он сделал два больших шага и почти прикасался к спинке кресла.

— Хорошо, стой там.

Он остановился недвижим, как автомат.

Дама продолжала, не оборачиваясь и, в свою очередь, не сделав ни одного движения, чтобы хотя сколько-нибудь увидеть его лицо:

— Я хочу раз сказать тебе историю.

Циническая улыбка скользнула по странному лицу нищего, но он не двинулся.

— Ты меня слушаешь?

— Со вниманием и благоговением, сударыня!

— Жил да был, я говорю о последних годах, на галерах в Бресте один опасный каторжник. Его звали Пьер Кольфа. Это был пожилой человек, родившийся в горах Руерга, геркулес по силе, дикарь по грубости. Его боялись даже сторожа. Ему должны были надеть кованные кандалы, заклёпанные особо, вдвое тяжелее других, и раз пять он чуть не избегал этого опасными средствами, в которых всякий другой лишился бы жизни или изуродовался бы. Его товарищи испытывали к нему суеверное благоговение, божились только им, советовались с ним и повиновались ему, как дети учителю. Он многих спас в несчастиях на море и во время пожаров, и создал себе во время ссор и драк, часто случавшихся между ними, настоящую судебную власть.

За то, что он был приговорен пожизненно, он славился перед товарищами: это произошло после того, как он умертвил лесника во время охоты, потому что до пребывания в остроге, он с редкой смелостью охотился на чужой земле.

— Умертвил!.. скажете тоже!.. — пробормотал цыган в бороду, — Положим, бедняга был убит.

— Убит, если это тебе больше нравится. Все же его убийца заслужил в глазах закона право быть посланным грести веслами на старой галере его величества. В один прекрасный день, во время сильной бури, которая волновала рейд и грозила опасностью многим значительным кораблям, понятно, он был между людьми посланными править спасительной шлюпкой. Но вдруг поднялся шторм, затопивший шлюпку, и несколько гребцов утонули. А Пьер Кольфа оказался в числе тех, которых не нашли. Его сочли умершим и более о нём не говорили.

— Requiescat in расе, — пробормотал цыган; — но если он умер, зачем сударыня трудиться рассказывать мне его историю?

— Я тебе сейчас объясню: вот это то и чудо.

Бродяга сделал вид человека, решившегося выслушать рассказ самого неинтересного для него дела, единственно для угождения к важному собеседнику.

Таинственная дама продолжала тем же вразумительным и решительным тоном:

— Я обратилась к одному очень опытному сыщику, нуждаясь в ловком и смелом человеке, на которого я могла бы положиться в интересном и деликатном деле; он искал его между бродягами, которые собрались в этом городе, и он на следующий же день пришел мне рассказать про это чудо.

— О! о! чудеса, это можно видеть только в некоторых трущобах в Париже, где живут такие нищие, как я.

— Я тебе даю судить об этом. Очень опытный в делах преступников и острогов, мой посланный утверждал, что встретил на улицах Дюнкерка тащившего жалко ногу и стоявшего на ногах только с помощью костыля, такого же как у тебя под плащом, — кого бы ты думал?… утопшего в Бресте, Пьера Кольфа во плоти, с мясом и костями.

— Это неправдоподобно, — сказал бродяга, с удивлением пожимая плечами.

— Будь судьей.

— Ваш человек был обманут сходством.

— Может быть. Но всё же я ему поручила привести сюда воскресшего… или его двойника, и именно к нему я обращаюсь в эту минуту.

— Позвольте мне посмеяться, не смотря на уважение, которое я к вам питаю; другие рассердились бы; я же — философ.

— Мы думали, впрочем, что такое редкое сходство не могло быть только физическое, и что ты должен обладать какими-нибудь характерными особенностями этого знаменитого покойника.

— Клянусь св. Лавром!.. Извините, сударыня, я хотел сказать: клянусь Спасителем! я тоже слышал об этом Пьере Кольфа.

— А! а!..

— Да, да, очень сильный, кажется, человек, которому удавалось всё, что он предпринимал, немой как исповедник, и проходил в случае нужды в мышиную нору, но не трудившийся даром и соизмеряющий свои услуги со щедростью своих хозяев.

Дама протянула руку, взяла лежавший около чернильницы сверток золота, и не оборачиваясь, протянула его ему.

— Вот удачное и непреодолимое возражение, — ответил он цинически. — Если вам угодно, сударыня, сказать мне, какую вы требуете услугу?…

— Почти никакой.

— Гм! — пробормотал бродяга про себя, — так много говорить из-за пустяков!

— Праздники продолжатся ещё два дня. Завтра гуляние на укреплениях и за городом; послезавтра обед в городской ратуше и бал на корабле адмирала. Ты знаешь герцогиню Фонтанж?

При этом имени все жилы бродяги встрепенулись.

— Это она, — ответил он, ударяя на каждое слово, послала Пьера Кольфа на галеры.

— Правда!.. — вскрикнула дама с внезапным порывом удивления, так что наполовину обернулась и в первый раз показала своё лицо. — Ну хорошо! — продолжала она, — дело в том, что ты должен прилично одеться, чтоб незамеченным примешаться к толпе, когда поезд при свете факелов отправится на этот ночной и мореходный праздник. Человек, который тебя привёл, снабдит тебя букетом, который ты предложишь этой прекрасной особе.

— И который она понюхает? — ответил спокойно бродяга.

— Гм?

— Я говорю, что она понюхает: это ведь первая вещь, которую делает женщина, когда получает цветы.

— Может быть, — сказала дама с нетерпением. — Что тебе за дело?

— Мне!? — засмеялся он иронически. — Я и герцогиня Фонтанж, о! это мне все равно!

— Так ты согласен?… Отвечай же!

Он, кажется, задумался.

— Это будет дорого стоить, — ответил он наконец.

— Разве тебе не сказали, что с тобой не будут торговаться?

— Это правда. В таком случае, согласен.

Он снова замялся, потирая лоб.

— Сказать, что эта особа внушает мне живое участие, право слово, нет; но это не все… Будучи согласен с вами в главном этого приключения, я должен сообразить и посоветоваться.

— Ты хочешь сказать, что подумаешь об измене! Подумай, я знаю историю Пьера Кольфа, и мне стоит сказать одно слово…

— Я вам сказал, что я буду верен и нем. Вы знаете, впрочем, имею ли я причины любить фаворитку. Но наконец, речь идет о важном деле: я прошу подождать ответа до завтрашнего дня.

— Я думала, что ты решишься скорее.

— Это взять или оставить… Что касается того, что вы мне сейчас дали, если вы хотите…

Он полез в карман, чтоб достать сверток.

— Нет! — сказала его собеседница, остановив его знаком. — По-моему наши условия хороши.

— И вы правы!

— В котором часу завтра утром ты дашь мне ответ, согласен ли ты, или отказываешься?

— Так рано, как вы этого пожелаете. Мне достаточно ночи, чтобы всё обдумать.

— Так, в восемь часов.

— В восемь утра! хорошо. Но как я войду сюда?

— Человек, который тебя привел сюда, и который тебя опять выведет на улицу, будет дожидаться тебя на углу следующего перекрестка.

— Я буду там прежде него, чтоб избавить его от этого труда.

— Иди и помни, что ты держишь в руках не только твое состояние, но и помилование; потому что вот тут, на столе, бланковая подпись короля, которую я исполню, когда ты придешь мне сказать, согласен ли ты мне повиноваться… Ты видишь, доверяю ли я тебе.

Сверкающий взор бывшего каторжника перенесся на эту драгоценную бумагу, полученную, конечно, от короля в минуту любезности и слепой нежности, хранимую для важного случая и предлагаемую, как вознаграждение за преступление!

— Если ты желаешь её получить сейчас, — сказала соблазнительница, догадываясь, что в нем происходило, — скажи слово…

Он покачнулся, нагнулся вперед, отодвинулся назад, и наконец, как бы боясь быть сломленным, решительно отступил назад.

— Нет, сударыня, — сказал он, — я у вас просил время на размышление, я не беру слов назад.

Затем он повернулся, дошел до двери одним шагом и быстро вышел.

Человек в передней не сошёл со своего стула.

— Ну, что же! — спросил он его, готовясь его проводить, — Доволен ли ты?

— Я в полном восторге.

— А тобой также ли остались довольны?

— Это мы увидим завтра.

Гайдук больше его не расспрашивал, он проводил его до улицы, и они расстались, первый возвратился к своей хозяйке, бродяга же направился к гавани.