Игра вдвоем. — Очень хитер этот Пьер Кольфа! — Сомнения убогого.

Ha другой день, в назначенный час, Пьер Кольфа, — нам больше нет нужды скрывать его тождество, — встретился в назначенном перекрестке, со вчерашним своим провожатым.

Этот последний сделал ему замечание, что, несмотря на приказания его хозяйки, цыган был в таком же жалком и странном одеянии как в минуту их первой встречи, и что без его шляпы и плаща, было бы невозможно привести его к его хозяйке.

Он имел опять тот же беззаботный вид и вовсе не походил на человека, готовящегося к такому важному делу. Это хладнокровие, впрочем, показалось хорошим предзнаменованием посланному, который радовался, что напал на такого отважного бродягу.

Если авантюрист был лаконичен и говорил только самое необходимое, то сыщик был не менее его лаконичен и не любил тратить по пустому слова. Единственное замечание, которое он себе позволил сделать, это об одежде бывшего каторжника.

— Ты бы мог, — сказал он ему, — употребить твоё время и твой доход, чтоб добыть себе нижнее платье и сапоги поприличнее. Едва ли я днём смогу без затруднения провести тебя через эту гостиницу. Не найдешь ли ты лучшим прежде, чем идти дальше, пойти и принарядиться у какого-нибудь ветошника.

— Подите, подите! — ответил ему человек на костылях. — Видно, что вы служите при дворе, где одежда составляет главное условие! Я приоденусь, когда это понадобится. Вам не на мое нижнее платье надо смотреть, а на мои таланты.

— Будь так! — сказал другой, покоряясь с усилием. — Но, по крайней мере, прикройся плащом и надвинь шляпу.

Он делал разные запутанные повороты мимо двора гостиницы, коридоров и часто посещаемых комнат, избегая, чтобы служащие не заметили его подозрительного товарища, и вздохнул с облегчением, только вложив ключ в дверь передней.

Маленькая вечерняя сцена повторилась; только, так как это было днем, предусмотрительная рука приглушила свет, опустив саржевые шторы на окнах; так что в первую минуту комната казалась совсем тёмной тому, кто входил со двора.

Дама, в большом чепце, сидела углубившись в большом кресле, у маленького стола, на котором были разложены те же бумаги, а заманчивая бланковая надпись была на виду.

Эхо была первая вещь, которую заметил авантюрист; зрачок его заблестел, но взор его потух и он немедленно отвернулся, чтоб более не глядеть на этот предмет.

— А! — сказала дама, — хорошо, ты аккуратен, и, надеюсь, что ночь была тебе полезна.

— Да, сударыня.

— Значит, ты пришел заключить; мне остается только передать тебе это?

Он услыхал шорох бумаги; дрожь пробежала по всем жилам; но он выдержал и не взглянул на эту бумагу, заключавшую его помилование, его воскрешение, его восстановление.

— Ну, бери же.

Он оттолкнул, не взглянув на нее, руку протягивающую ему бумагу.

— Нет, благодарю, — ответил он.

— Благодарю?.. это отказ?..

— Это благодарность.

— Это невозможно!.. Ты не хочешь твоего помилования!..

Он глубоко вздохнул, подождал немного, чтоб его ответ не вы дал волнения и сказал:

— Боже мой, нет.

— Ты с ума сошел?

— Быть может.

— Но понимаешь ли ты, что стоит эта бумага с приложением двух свертков золота?

— Золота! — сказал он; — У меня его слишком много.

И спокойно, в свою очередь протянув руку, он положил на стол сверток золота, полученный им на этом самом месте накануне.

Это незнакомка вскрикнула от удивления.

— Значит, ты прекращаешь то, что было между нами затеяно.

— Боже мой, да.

— Это, посмотрим; ты должен, по крайней мере, мне объяснить.

— Очень просто; я отказываюсь.

— А почему ты отказываешься?… Думаешь ты имеешь на это право?

— О! что касается до этого…

— Ты ошибаешься, Пьер Кольфа, это не так легко, как ты воображаешь!

— Извините, я думаю, что это вы ошибаетесь.

Она вполовину обернулась с движением, выражавшим её раздражительный и повелительный характер и, возвышая голос, продолжала:

— Как! ты думаешь, что такой негодяй, как ты, жизнь которого висит на одном волоске, и который, будучи в бегстве и в нищете, может безнаказанно, не заключив договора, слышать то, что ты слышал тут, торговаться за услугу с такой женщиной, как я, и отказываться от самого обыкновенного дела, сказав мне рыцарски: «Дело это мне больше не подходит, я владею вашими намерениями, вашим секретом, обратитесь к другим». Гм!.. ты воображаешь, это так легко!

— Ей же ей, да!

Этот ответ только усилил гнев его собеседницы.

— Несчастный земляной червь! — воскликнула она, — Ты не знаешь, с кем ты говоришь, с кем ты имеешь дело! Знай же, ты выйдешь отсюда только для того, чтоб подвергнуться участи, которую ты избегал в Париже дьявольскими хитростями.

— Успокойтесь, сударыня, пожалуйста.

— А! это уже верх наглости; это ты меня просишь успокоиться? Ты, которого я прикажу повесить до истечения сорока восьми часов!

— О! о! если б вы вешали всех тех, которые этого заслуживают, я бы не был тут, это возможно, но!..

— Но!..

— А! право, вы бы тоже не были бы тут!..

— Несчастный, ты произнес твой приговор!

Она сделала движение, чтоб позвонить, но он её без всякого насилия остановил словами.

— Не зовите никого, — сказал он, — вы пожалеете.

— Говори же! что тебе надо? Чего ты желаешь, чего ты требуешь?… А! я догадываюсь… ты меня выдал… Эта женщина тебя подкупила, ты ей продал мою тайну!

— Божусь вам! гнев вас ослепляет. Потому что если я когда-нибудь и желал кому зла, так это ей.

— Ты смеешься, решительно.

— Нет… но будучи в состоянии располагать собой по другим причинам, я сожалею, что не могу вам услужить.

— Довольно; этот разговор слишком долго продолжался!.. Уходи… Но ты раскаешься!

— Уделите мне ещё две минуты?

— К чему?

— Чтоб мы были совсем квиты. Вы мне дали денег, я вам их отдал; вы мне рассказали историю, позвольте и мне вам рассказать.

Понимая, что она находится в присутствии не простого авантюриста, она не смела настаивать и, приняв презрительную позу, заявила:

— Две минуты, больше ни одной.

— Вы очень добры. Я начинаю. Этому пять или шесть месяцев, я не знаю наверно числа, это было в первых числах февраля. Ночь была холодная. О! я дрожу при одном воспоминании. Было очень темно, в особенности в местности около церкви Сен-Жак-де-ла-Бушера. Около двенадцати часов, можно было подумать, что местность совершенно пуста; ну! этого не было. Этот Париж, фантастический и коварный город!

— Какое мне дело до всего этого?

— Подождите, подождите.

Вдруг, черная дверь, возвышающаяся над тремя кривыми ступенями, полуоткрылась осторожно; укутанная женщина с раскрытой головой, показалась в этой двери, обмениваясь таинственными словами с хозяином дома. Дом этот, кстати, пользуется дурной славой, сударыня. О! но не за распутство как другие дома; куда как хуже этого! а за таланты его владетеля, и услуги, им оказываемые.

— Дальше… дальше…

— Я боюсь быть докучливым; две минуты прошли…

— Довольно глупых шуток! Ты слишком много сказал, чтоб теперь замолчать. Доканчивай, я этого хочу.

— Повинуюсь. Таинственная дама, оглядев инспекторским взором перекресток, и думая, что она одна и никем не замечена, спрятала под мантилью вещь, переданную ей стариком, заплатив ему сто раз тяжестью золота; она прошла площадь, взошла в услужливый соседний дом, вышла другим выходом, взошла в карету и велела себя везти, куда ей было нужно. Вот моя история; не правда ли, она интересна?

— Она бессмысленна; я не вижу, что ты можешь извлечь из неё против меня, предполагая, что я имею какое-нибудь сходство с твоей мнимой ночной путешественницей.

— Я, может быть, дурно выразился, или пропустил эту подробность, что, спрятавшись за угол, два свидетеля следили и глазом и ухом за этой маленькой сценкой.

— А ты не слишком ли преувеличиваешь преступление незнакомки?

— Я не назвал дом из которого она вышла? Этот дом принадлежал Жаку Дешо, известному фабриканту ядов, прямому преемнику вдовы Вуазен, которому, видно, суждено умереть на одном с ней костре.

— Ну, и что же! какое отношение ко мне имеет эта фантасмагория? Может ли она меня заинтересовать? Какое у тебя свидетельство?… Твоё?! Какое доказательство?… Их не существует.

— О! о! поискав… Я ручаюсь, что если бы это приключение дошло до наших властей в адмиралтейской палате, они бы сомневались меньше вас.

— Король уже выбранил их за их преувеличенное усердие.

— Может быть! но если бы одна и та же особа попалась им в руки дважды…

— Ты говоришь?

— Что это видели и могут опять увидать.

— Несчастный! ты не хочешь выйти живым отсюда?…

— О! я принял свои меры предосторожности.

— Дерзкий!

— Боже! мне кажется, что вы также приняли меры предосторожности. Мы двое в игре, что делается в лучшем обществе!

— Это клевета, я не буду обманута ни твоими выдумками, ни твоими интригами.

— Как вам угодно. Только я вам скажу, что если через вас, у меня упадет хоть один волос с головы, я не дорого возьму за вашу. Я говорил вам о двух свидетелях, убив меня, вы не избавитесь от другого.

— Другой — это тоже какой-нибудь бандит, нищий, бездельник!

— Нет, право; это самый лучший человек на свете, и такой мужественный, всеми уважаемый, что если он скажет слово, все, даже король, ему поверят.

— Хорошо, пустая история.

— Верьте или нет, как хотите, но не полагайтесь очень. Во вторых, вы говорили, что не существует существенных и ясных доказательств.

— Что касается этого, то если ты мне докажешь противное, я тебе подарю этот сверток, который ты мне возвратил.

Он протянул руку и сказал:

— Давайте, я выиграл.

— Доказательства?…

— Выходя из дома фабриканта ядов, ночная путешественница, во время быстрой ходьбы, не заметила, что она что-то потеряла.

— Мой платок!..

Это восклицание вырвалось против желания с губ этой дамы. Она запнулась, стараясь вернуть назад сказанное, но Пьер Кольфа жестоко продолжал.

— Именно ваш платок.

— Ну, хорошо! что за беда!

— А вот что, он был поднят с должным уважением, спрятан в хорошее место, и если бы со мной случилось несчастье, это убедительное доказательство будет передано королю. Его величество не шутит в иных делах. Но нужно было бы узнать, зачем эта знатная и могущественная дама ходила так секретно к Жаку Дешо.

— Ты можешь похвастаться, что ты, грязный негодяй?!

— Я? Боже!.. Сударыня меня не знает; я просто бедный человек, который чувствует веревку вокруг шеи, и старающийся освободить голову. Сударыня! не находите ли вы, что я имею право на эту сумму?

— Бери! — сказала она, бросив золото в его шляпу. — Я дала бы тебе вдвое, если бы ты только сказал мне, почему ты мне отказываешь услужить, явно не из боязни!.. Но, вот последний день, к кому мне обратиться?

— Ба! вы найдете здесь кого-нибудь; ваш гайдук, находящийся тут, за дверью, не имеет недостатка в плохих знакомствах. Что до меня касается, в другой раз, я весь к вашим услугам; но сегодня… ваш покорный слуга.

Он выпрямился, закутался заёмным плащом и вышел с важностью кастильского дворянина.