Пять поколений фавориток, — Самая хитрая из пяти. — Огорчения девицы де-Бовё. — Она его так любила!

По возвращении двора, маркизы больше не нашли. Её не было ни в Версале, ни в Кланьи, ни в Париже. Это всех заинтриговало и некоторые выражали свою радость, в надежде что она решилась оставить ложное положение и этим дерзким отъездом вздумала протестовать против поступков короля.

Герцогиня Фонтанж выражала это чувство г-же Ментенон, у которой она не проникла честолюбивых намерений, в другом роде, чем у обер-гофмейстерины.

Но вдова Скаррон обладала большей проницательностью. Игра, которую она вела с тремя фаворитками, Лавальер, Монтеспан и Фонтанж, была бы немыслимой, без постоянного изучения их темпераментов и характеров.

— Не доверяйтесь, прекрасная герцогиня, — сказала она неопытной и непроницательной Марии. — Маркиза скрывается, подобно птице, чтоб лучше наблюдать за добычей, которая показывается в ту минуту и там, где её менее всего ожидают, она ещё отважнее и смелее.

Мнение это было справедливо, потому что вскоре узнали, что обер-гофмейстерина в сопровождении одной только служанки и одного человека, поехала в Анжу посетить младшую сестру, игуменью де-Фонтеврольт.

Было ли это внезапным решением; была ли это просто фантазия, или потребность отдохнуть?

Может, это было важнее всего остального; опасение очутиться перед лицом соперницы, против которой она замышляла преступление, и желание побыть в стороне во время тайного следствия о приключении в Дюнкерке, порученного г-ну де ла-Реньи, начальнику полиции.

Нужно было одно руководство, одна нить, свидетельство Пьера Кольфа, доказательство присутствия Атенаисы в Дюнкерке, чтоб открыть полиции всё; но ни одного из этих показаний не нашли, и это следствие закончилось также, как следствие в Арсенале.

Г-н де-ла-Реньи объявил, что таинственное предостережение королю было просто клеветой, чтоб смутить празднество и обеспокоить короля, и следствие прекратилось.

Это объяснение быть может и не удовлетворило монарха, но дело это было так щекотливо, что он в душе боялся найти виновную и сделал вид, что удовлетворился. В ту минуту, когда менее всего ожидали возвращения маркизы, двор старался развлечь герцогиню, девица Бовё получила визит, который причинил ей инстинктивное опасение.

Это было посещение Жозефа, слуги маркизы; Жозефа был единственный слуга, сопровождавшей маркизу в Фонтеврольт. В ту минуту, когда Урании объявили его приход и желание её видеть, она находилась у г-жи Кавой.

Эта последняя, верная своему решению составить счастье своего двоюродного брата, узнала в своем последнем свидании с Марией-Фонтанж, что ей не на что было надеяться с этой стороны.

Если бы Ален и согласился, что было очень сомнительно, закрыть глаза на неверность своей невесты, эта последняя не была достойна такого кавалера ни по чувствам, ни по сердцу.

Урания, напротив, соединяла в себе все достоинства; её преданность, её любовь к молодому моряку, должны были сделать из неё совершеннейшую подругу.

Г-жа Кавой начала действовать сообразно.

Присоединившись к прекрасной партии, которая способствовала развитию и покровительствовала этому маленькому роману, она сделалось посредницей между фрейлиной и капитаном фрегата, — так как Ален был теперь уже капитаном.

Не обошлось без туч и беспокойства, паривших под этими соображениями.

Девица Бовё, по настоянию друзей, рассказала им про угрозы г-жи Монтеспан, ненависть которой к Кётлогону восставала против увенчания любви, которую она возбудила.

Сильный характер обер-гофмейстерины был известен и каждая из подруг поняла, что сопротивление будет жестокое. Но, далеко не падая духом, они условились ей противодействовать.

Урания одна не смела присоединиться к ним; знав маркизу короче, она лучше знала, чего можно было ожидать как от её дружбы, так и от её ненависти. Тем не менее её исчезновение, её добровольный секвестр в Фонтревольт придали ей храбрости.

Луиза Кавой передавала письма обоим влюбленными, все шло отлично, говорили уже о назначении дня свадьбы. Это было предметом разговора в ту минуту, когда объявили неожиданное возвращение Жозефа.

Это известие привело несчастную молодую девушку в ужас.

— Боже мой! — вскрикнула г-жа Кавой. — Что случилось, милый друг? что это за личность, имя которой вас так волнует?

— Это человек г-жи Монтеспан.

— О! о!

— Скромный и верный человек, очень мне преданный, и которого она не присылает ко мне без важных причин.

— Если он вам предан, этого уже довольно. Постарайтесь успокоиться; я вас оставляю, вы можете его здесь принять; уведомьте меня, когда вы захотите, чтоб я пришла. Но главное — никакого ответа, никакого обещания, пока мы не посоветуемся.

— Благодарю, благодарю; я чувствую, что никогда так не нуждалась в преданном друге и в смелой помощи.

— Будьте покойны, если хотят войны, мы готовы! А она не всемогуща, к счастью, эта милая маркиза! Ея царство кончилось… Поверьте, дитя моё, поверьте!

Она поцеловала её и удалилась в соседнюю комнату.

Слуга вошел.

— Какие новости принес ты мне, Жозеф? Но сперва, откуда ты приехал?

— Издалека, сударыня; но вы уже знаете, — из Анжу.

— Это обер-гофмейстерина тебя прислала?

Жозеф, не тративший много слов, сделал утвердительный знак.

— Что она поделывает?

— Она ослабевает!

— А! спокойствие ей не годится?

— Спокойствие! она умирала от него. Это шло хорошо в продолжении двух-трёх дней, благодаря развлечению и новизне: но вскоре она впала в припадки нетерпения и глухого бешенства; не зная кого винить, она винит сама себя; это невыносимо.

— И ты её оставил? — спросила молодая девушка, объясняя себе этим его посещение.

— Я бы очень желал, но она отказывается меня отпустить, и ради вас я остаюсь.

— Ради меня?

— Извините меня, сударыня, я думаю, что вам нужен преданный человек около неё.

— Объяснись, это серьезно.

— Ба! я не могу, я не умею выразиться. Но так как она часто произносит ваше имя и кавалера Алена в своих припадках, я подозреваю, что замышляется некое коварство против вас.

— Она тебя прислала?

— Конечно.

— Чего она желает?

— Вот письмо, которое вам объяснит, потому что на словах она мне ничего не сказала.

Урания дрожащей рукой распечатала конверт.

Он содержал одну только строку: «Маркиза Монтеспан будет ждать, сегодня вечером, девицу де-Бовё в Кланьи.»

Это было написано рукой обер-гофмейстерины.

Сухость и повелительный тон ужаснули молодую девушку.

— Твоя барыня, — сказала она, — назначает мне свидание, как бы отдавая приказ. Но, чтобы приглашать меня в Кланьи, разве она тоже вернулась?

— Мы приехали едва ли с час тому назад, в строгом инкогнито.

— Что означает эта таинственность?

— Непонятно для меня.

— Что она делала это последнее время?

— Занималась постоянной перепиской; гонцы приезжали и уезжали.

— И ты ничего не мог узнать от них?

— Невозможно, они даже не знали, кто их посылал. Со времени того ужина в Кланьи моя госпожа мне не доверяет; посылая меня, она не перестаёт наблюдать за мной.

— Что ты всем этим предсказываешь?

— Ничего хорошего.

— Я очень желаю не ехать на это свидание с нею.

— Не повиноваться ей!.. — воскликнул Жозеф. — Нет, я вам этого не советую!..

— Каким тоном ты мне это говоришь; ты верно её очень боишься?

— Больше, чем я могу это выразить. Лишение её милости раздражило её до крайности.

Он был прав, маркиза была в постоянной лихорадке; голос её имел звук и оттенки страшные, глаза её иногда метали искры, которые сожгли бы каждого, кто осмелился бы бороться с ней. Часто она говорила одна, сама с собой; тогда губы её искривлялись, и слова, ловимые украдкой, были страшны.

— Если бы не ради вас, — продолжал Жозеф, я бы волей или не волей ушел бы. Но ваше имя, которое она произносит также в минуты бешенства, меня удерживает; я боюсь, чтоб она вас не погубила в гневе.

— Всё-таки ты мне советуешь ехать на её зов?

— Да, потому что это средство узнать чего она желает, что она замышляет…

— Я поеду.

— Пойду доложить барыне; в семь с половиной часов карета будет вас ожидать у двери оранжереи. Мне остается только, по её совету, просить вас молчать об этом.

— Я узнаю, что мне делать. Иди, но узнавай все, что делает и думает эта женщина.

Слуга ушел, Урания поспешила рассказать г-же Кавой всё, что произошло.

Эта последняя не успокоилась, но она также, как и Жозеф, советовала юной фрейлине ехать в Кланьи, так как это было лучшее средство узнать все, так как маркиза, когда была раздражена, порой выдавала тайны.

Ранее девица Бовё выказала много доказательств твердости и достоинства, вряд ли ей нужны были в этом отношении какие-нибудь наставления.

* * *

Назначенный к отъезду час наступил, она нашла карету, карету хорошо ей знакомую, без гербов и вензеля.

Двадцать минут спустя, она была в Кланьи.

Владетельница поместья, такая любезная и внимательная прежде, не вышла ей на встречу. Она сидела в своей комнате, куда и проводил гостью Жозеф.

Не поцеловав ее, не протянув ей руки, хозяйка указала ей на стул, что, впрочем, было милостью, если не означало, что разговор обещал быть продолжительным, потому что эта надменная женщина, приравнивая себя королеве, не позволяла садиться при себе.

Даже в немилости, когда её решительно удалили от двора, в её гостиной находилось лишь одно кресло, её. Даже с самыми титулованными особами она принимала вид и тон королевы, не отдавая визитов никому, даже кровным принцам.

— Я послала за вами, — сказала она, — чтобы просить вас рассказать, что произошло в Дюнкерке.

— С удовольствием, madame, — отвечала девица Бовё, не смущаясь этим странным началом, хотя уже прошло много времени после этих праздников.

— О! Mademoiselle, эти праздники интересуют меня менее всего на свете; это не вещи, а люди меня занимают.

— Вы можете узнать в таком случае, madame, что все вернулись в самом лучшем состоянии, исключая её величества королеву, которую новый припадок слабости заставил уехать раньше конца празднеств.

— Я это знаю. Говорите мне об окружающих, об фрейлинах, об офицерах двора.

— Мне, решительно, нечего вам рассказать особенного, все наши кавалеры выказали себя в совершенстве, все наши друзья…

— Говорите мне о себе! — живо прервала её маркиза.

Фрейлина сделала. вид, что не понимает, чего она хотела.

— Я, как и все, — сказала она, — с большой радостью принимала участие в празднествах.

Атенаиса закусила губу.

— Вы сегодня непонятливы; я вас спрашиваю, как вы исполнили мои точные приказания перед отъездом?

— Ваши приказания, сударыня?…

— Да, mademoiselle. Вы смотрите на меня удивлёнными глазами. Разве я больше не обер-гофмейстерина двора его величества? Разве я больше не имею права вам приказывать, наблюдать за вами и требовать отчета в ваших действиях?

— Мое поведение, madame, не дает никаких оскорбительных предположений.

— Впрочем, mademoiselle, я знаю то, что вы так ловко скрываете. Вы не переставали, вместе с девицами де-Понс и де-Сурдис, и гг. де-Севинье и де-Ротелином, составлять интимную и нераздельную группу с г-ном де-Кётлогоном.

— Я не унижусь до лжи, мне нечего оправдывать поведение, в котором ничего нет достойного упрека; да, madame, я часто видалась с г-ном де-Кётлогоном.

— Я вам запретила.

— Советовав мне это прежде.

— Mademoiselle!.. — воскликнула почти угрожающе обер-гофмейстерина.

Она, впрочем, скоро успокоилась и продолжала холодным и повелительным тоном:

— Я имею на вас право не только по своему месту, но и от имени вашего семейства, которое передало мне свои права.

— Разве я, madame, совершила какое-нибудь преступление, достойное исключительной строгости?

— Не будем играть словами, mademoiselle; речь идет не о преступлении, но о важном неповиновении, могущем повредить намерениям против вас.

— Намерения?.. против меня?.. без моего ведома?.. — сказала m-elle де-Бовё, предчувствуя на этот раз дурное известие или коварство.

— Ваше семейство и я решили вас выдать замуж.

— Когда?

— Когда этого захотели.

— А если я этого не желаю? — гордо спросила молодая девушка.

— Надо будет, чтоб вы пожелали.

— Но, madame…

— Вам нашли выгодную партию, в которой титулы соединены с состоянием.

— Довольно, пожалуйста; эти подробности излишние; это не самолюбие, а мое сердце надо спросить, а моё сердце…

— Принадлежит моему смертельному врагу, я это знаю.

— Посмотрим, посмотрим, madame, объяснитесь и рассудимте, пожалуйста. Не вы ли меня познакомили с г-ном де-Кётлогоном? Не вы возбудили во мне эту любовь, против которой я сперва боролась, и, оценив, наконец, его достоинства, полюбила его? Любя его, я только вам повиновалась.

— Вы мне повинуйтесь, забыв его.

— Думаете ли вы серьезно, что это возможно? Тогда и вы меня так плохо знаете, полагая, что я меняю чувства по первому дуновению ветра? Нет, madame, нет!

Улыбка адской злости пробежала по губам обер-гофмейстерины.

— Вы не знаете, что говорите, — сказала она; — вам это докажут. Знайте, что я женщина, не способная оставить обиду или зло безнаказанным. При дворе, где самые гордые наступили мне на ногу, воображают, что я сделалась бессильна, и что я сложила с себя сан… Этими громовыми ударами я разубежду их. Знайте, что никто из тех, против кого я имею серьёзные неудовольствия и те, которые смело идут против меня, не останутся безнаказанными. Фаворитка не знает, что делает, и вы не выйдете замуж за г-на Кётлогона, так как он ей покровительствует, а еще, и потому что он мой враг. Что же касается ваших союзников и его, не надейтесь на их защиту; скоро им довольно будет своих забот.

— Что значат, наконец, все эти угрозы перед моим решением? — спросила девица де-Бовё, негодование которой поддерживало твердость.

— Вы поняли; я больше не повторю. Судьба со мной и за меня. Я вас прежде любила; в память этого чувства, я хочу хорошо вас пристроить.

— Против моих самых дорогих желаний.

— Против человека, который заслужил мой гнев.

— Не надейтесь получить мое согласие… я лучше брошусь к ногам короля.

— Если вы желаете погибели человека, к которому вы питаете такую глупую страсть, это средство приблизить ее, потому что я вам обещаю донести его величеству, что он был любовником его фаворитки, и что этот человек однажды подстерегал их в глуши лесов Марли, чтобы их обоих убить.

— Вы это сделали бы?

— Также спокойно, как я имею честь говорить вам.

— Но какое же у вас после этого сердце?

— Речь не идет об моем сердце, речь идет об моей ненависти… Приготовьтесь же, — кого хотят вам представить, это граф Савойский.

— Я его даже не знаю и не хочу его знать.

— Приготовьтесь, потому что, уверяю вас, если вы будете упорствовать, случится несчастье с г-ном де-Кётлогоном.

— С ним, несчастье?.. Что же вы осмелитесь сделать?

— Всё, чтоб помешать его счастью.

— Ах! вы отвратительная женщина!

— Я покинутая фаворитка, которая мстит.

— Мне!?..

— Нет, им. Вы на моей дороге, тем хуже, вы видите, я делаю неслыханные усилия, чтобы вас отстранить… Не противьтесь же моему желанию… Идите, подумайте об этом; мы вскоре увидимся.

— Кстати, — прибавила она, в ту минуту, когда испуганная m-lle де-Бовё хотела удалиться, — вы можете объявить о моём возвращении во дворце. Я думаю завтра принять свои обязанности.