Две души, которые понимают друг друга. — Ужасная смерть первой из четырёх. — Несчастная брачная ночь. — Разбитый графин.

Урания де-Бовё должна была выйти за муж за г-на де-Савоя, это было, конечно, решено изначально. Представление произошло в кругу золовки короля Генриэтты английской, и программа предписанная обер-гофмейстериной по исполнению своих обязанностей была исполнена точь-в-точь.

Эта партия за г-ном Савоем не была достойна пренебрежения, далеко от этого, но он имел несчастие занять место любимого человека и не менее большую неприятность быть силою возведённым в ранг жениха.

Вечером, Урания написала Алену грустное письмо, в котором она объявила ему, что нечего более на нее рассчитывать, и в котором, не объясняя причин своего решения, и скрыв от него свои испытания, она просила его более не думать о ней.

Он не был обманут насчёт мыслей кроткой и благородной молодой девушки.

Вот ответ, который он ей написал:

«Не извиняйтесь, эта мечта была слишком прекрасна. Для вас лучше следовать вашему призванию; я же приношу несчастие. Я читаю в вашей душе яснее, чем в своей, которая часто подвергается борьбе, противоречиям и мраку. Нет, я не сержусь на вас; нет, я не проклинаю вас; у меня одно желание: будьте счастливы; у меня одно сожаление; что я не могу содействовать этому счастью. Оно никогда не будет так велико, как вы того заслуживаете и как вам того желает светский человек, который лучше всех умеет вас ценить».

Чтоб сделать разрыв непоправимым, маркиза поторопила свадьбу, которая праздновалась несколько недель спустя в Версальской капелле в тот день, когда Ален де-Кётлогон, получивший чин капитана, отправился в море и начал эту опасную и бурную карьеру, которая сделала его таким знаменитым.

Это должно было быть случаем больших празднеств во многих княжеских домах, и молодая, покорившись своей участи, и с сознанием исполненного долга, готовилась открыть бал, как в соседней гостиной раздались ужасные крики:

— Огонь!.. огонь!..

Это был огонь; но он пожирал не дворец, но живую жертву, Анаису де-Понт, обожаемого друга Генриха де-Ретелена.

Идя под руку с любовником, счастливая, сияющая, она приближалась к звукам оркестра, как пламя от свечи охватило её газовое платье.

Несчастный Генрих старался бороться с страшным элементом; своим телом, руками он старался потушить пламя, сам подвергался опасности, лишь бы спасти свою любовницу; другие молодые люди бросились к нему на помощь; жертва в страшных конвульсиях катается по ковру, подобно живой головне, потому что её движения усиливают огонь.

Наконец огонь потушили; уносят останки этой молодой девушки, минуту назад сиявшей красотой и нарядом; двух минут было достаточно; это уже безобразная масса, опухшая мумия, окровавленная, в которой жизнь проявлялась трепетанием груди и хрипением, которое призывало смерть.

Растерянные присутствующее покидают гостиные, в которых люстры освещают пустые комнаты; Генрих Ротелен следует за носилками, на которых борется в предсмертных муках его любовница; Клоринда, Шарль де-Севинье провожают и поддерживают его.

Это траур, это катастрофа.

Урания де-Бовё, молодая, отказывает утешениям и садится к постели своей подруги, от которой вскоре она получает последнее пожатие руки и последний вздох.

Так кончила, первая, одна из этих прекрасных фей.

Это событие произвело такое впечатление на герцогиню де-Фонтанж, что Фагон, царский доктор, предписал немедленно покинуть Версаль, и чтобы ей, во что бы то ни стало, доставляли развлечения. Её увезли в Марли, лето проходило, но были ещё прекрасные дни, и беременность её становилась всё тяжелее:, по мере приближения к концу доктора с общего согласия прописали ей прогулки пешком вокруг резиденции.

Она охотно покорилась, не смотря на испытываемую ею иногда усталость, которой помогали, заставляя следовать за ней лакея со складным стулом, который ставили везде, где она только желала отдохнуть. Она выбрала, наконец, приятную и полную зелени дорогу, вдоль реки, которая нечувствительно подымалась до подножия арки водопровода.

Так как её всегда сопровождала бесчисленная свита дам и кавалеров, место этого отдыха сделалось в роде живописного и красивого места свидания.

Однажды она увидала там переносную маленькую лавочку, придуманную одним промышленником, которому пришла прекрасная мысль воспользоваться этим местом.

Это был маленький человек дерзкой и хитрой наружности, одетый с изысканной чистотой, в белом костюме пирожника, предлагающий, самым благовидным образом, вкусный товар своей лавочки: пироги, сладкие пирожки, бисквиты, свежую воду, апельсинный лимонад и даже несколько сортов ликера.

Можно было подумать, что он — пирожник комической оперы. С первого же дня он приобрел огромный успех. За его товар, разобранный самыми изящными руками, было заплачено ему в пять или шесть раз дороже, чем он стоил.

Едва эти изящные покупатели удалились, как мужики, привлеченные любопытством, но которых почтение удерживало в отдалении, начали оспаривать остатки.

Между ними один гуляющий, иностранец в городе, потому что никто его не знал, покупая макароны, обменялся несколькими, впрочем пустыми, словами с торговцем.

— Вот хорошее место, друг.

— Да, господин, — сказал человек, по-видимому, придавая мало значения как ответу, так и вопросу. — Я желал бы, чтоб это повторялось каждый день.

— Ты можешь похвастаться, что угощал двор.

— Действительно, эти господа и прекрасные дамы удостоили купить мой товар; они разбирали мои пирожки и пробовали лимонад. Только мне кажется, одна герцогиня, которая себя нехорошо чувствует, ничего не брала.

Эти последние слова были сказаны с выразительным взглядом, устремлённым на иностранца.

— Ты будешь иметь больше успеха в другой раз, — ответили ему.

— Будем надеяться.

Затем покупатель заплатил за купленное им и ушел, за ним вскоре последовал и торговец, которому нечего было больше продавать.

На другой день, герцогиня направилась в другую сторону, или удовольствовалась прогулкой в парке.

Торговец все-таки был на своем месте; одобряемый успехом, он удвоил товар; но был почти в убытке, поскольку за весь день сделал лишь несколько незначительных продаж прохожим.

Его лучшим покупателем был вчерашний гуляющий, которого красота места опять привела в эту сторону. Небрежно подходя к продавцу, он велел подать себе стакан ликеру, и так как никто не мог их слышать, он сказал:

— Это будет ещё и не сегодня, маршрут переменили, не жди никого; оставайся всё так же на своём месте, как серьезный и настоящий торговец, и не теряй терпения возвращаться.

Затем, вместо того, чтоб положить ему монету на стол, он отдал её ему в руку, и торговец, лицо которого просияло, спрятал её в карман.

— Будьте покойны, господин, — сказал он, — вы имеете всё, чтобы вам добросовестно служили.

Действительно, он возвращался на своё место, под арку, следующие все дни.

На четвёртый день, наконец, герцогиня опять захотела вернуться туда.

Король, накануне, ужинал во дворце. Его величество был особенно любезен и внимателен. Благодаря строго исполненному приказанию, он во всё время пребывания ни разу не произнёс имени Анаисы де-Понс, и так как при дворе скорее всего и легче всего забывают, веселость вернулась во дворец; очень веселились и в Марли.

Правда тоже, что напрасно искали бы кого-нибудь из членов этой влюбленной и братски соединенной группы, душой которой была любезная и веселая молодая девушка. Г-жа Кавой даже избегала следовать туда за их величествами, девица де-Бовё, теперь графиня, уехала с мужем, но в глубоком трауре; что же касается Клоринды и Шарля де-Севинье, они старались утешить безутешного Генриха де-Ротелина.

Кроме них все остальные очень веселились в королевских резиденциях, потому что нужно было развлекать и веселить фаворитку; таково было приказание короля, согласно с предписанием врачей.

В этот день, эта высочайшая воля была исполняема с успехом; герцогиня и её маленький двор направились к аркам, живописной дорожкой вдоль реки.

— А! а! — сказала, смеясь, герцогиня, — вот знаменитый торговец леденцами, у которого вы так всё разбирали тогда; я в свою очередь хочу попробовать его товар.

Немедленно ей поставили стул, она села около лавки, и торговец, которого такая милость привела в смущение, начал предлагать самые лучшие лакомства.

Она довольствовалась маленьким пирожком; просила окружающих воспользоваться, что куртизаны и поспешили исполнить.

— Если бы я осмелился, герцогиня, — сказал тогда торговец, — заметить вам, что всякое самое лучшее пирожное может быть вредно для желудка, и я имел бы честь предложить вам стакан апельсинного лимонада, который я сохраняю в холоду.

— Почему бы и нет? Предложи, мой милый; у меня и так жажда.

Немедленно он взял хрустальный стакан, вынул из ведра под скатертью лавки графин самого привлекательного вида, заткнутого большим лимоном, а другой лимон, разрезанный на ломтики, придавал аромат свежей и сладкой воде.

— За ваше здоровье, господа, — сказала молодая герцогиня, — и если вам сердце говорит, угощайтесь тоже.

Она редко была так фамильярна и любезна даже с окружающими ее.

— Этот напиток действительно великолепен, — прибавила она, опустошив стакан.

Все наперерыв брали оловянные стаканчики, стоявшие на столе и протягивали к торговцу, чтоб наполнить их лимонадом.

Но он был в таком волнении, что резким движением, приготавливаясь наливать, он ударил графином об стол и разбил его. К счастью, были другие, менее свежие и холодные правда, хотя он уверял, что было одинаково приготовлено; все остались довольны.

— Это удивительно, — сказала герцогиня де-Фонтанж, вставая, чтоб возвратиться во дворец; — этот маленький отдых, это угощение и свежесть напитка меня, действительно, восстановили. Редко я себя так хорошо чувствовала.

Затем, все старались сказать ей какой-нибудь комплемент, восхваляя блеск её глаз и цвет лица, что было не воображение куртизанов; её глаза имели странное оживление и щеки её покрылись румянцем, что случалось редко.

Впрочем, торговец спешил уничтожить малейшие остатки разбитаго графина, приняв предосторожность бросить их в реку, чтобы, как он говорил, они не могли никого ранить.

Был ли это настоящий предлог такой заботливости?…