14 сентября 1875 года, Форт-Ларами (Продолжение)

Кажется, сейчас самое время, так сказать, «перевернуть страницу», потому что в первый же миг, когда я взглянула в глаза Джону Бёрку, я с кристальной ясностью поняла, что он навек потерян для меня… а я – для него. Что я приняла окончательное и бесповоротное решение стать жительницей «того мира, что лежит за этим», как шайенны описывают мир, существующий вне их собственного.

Капитан не сумел скрыть свой ужас при взгляде на меня, и волна отвращения исказила его лицо. Мы долго не отрываясь смотрели друг на друга, пока капитан наконец не отвел взгляд с видимым облегчением – словно убедился, что все же он, очевидно, ошибался и я не та женщина, за которую он меня когда-то принял.

Меня охватила такая буря эмоций, что я не в состоянии была понять, что огорчило меня больше – отторжение капитана или его равнодушие.

Чтобы попытаться унять бешеный стук сердца, я решила вернуться к непосредственной миссии, с которой мы прибыли в форт. Все мы начали отвязывать тюки со шкурами, и один за одним они соскальзывали с лошадиных спин на землю с тяжелым уханьем – так что у лошадиных ног под мерные шлепки поднимались облака пыли.

Владельцем магазина был маленький кривоногий человечек, француз по имени Луи-Баптист; сейчас он важно прохаживался от одной кипы шкур к другой, осматривая, пересчитывая товар и занося цифры в колонки своей расходной книги. У француза большой нос с горбинкой и маленькие, близко посаженные глаза – поэтому индейцы называют его Пе’ээ’эсе Макеэта, Коротышка-Большой-Нос. Вот он подошел к Хелен Флайт, и она вежливо обратилась к нему:

– Я желаю вести с вами дела на независимой основе, сэр, отдельно от мужчин. И уполномочиваю выступать в роли агентов Сьюзан и Маргарет Келли.

– Я веду биизнес только с воины, а со скво – jamais, – отвечал с акцентом Коротышка.

– На каком основании, позвольте спросить, сэр? – вежливо спросила Хелен.

Тогда он смерил ее презрительным взглядом и сощурил свои маленькие глазки, готовясь сказать гадость:

– Кажется, под вашими бизоньими шкурами прячется маленькая скво, разве нет, мадам?

Но Хелен нелегко обескуражить. Она продолжала:

– Это мой товар, сэр. И я с удовольствием поручаю этим двум юным леди, – она снова указала на сестер, – вести с вами дела как агентам, если не возражаете, сэр.

К тому времени сестры Келли подошли вплотную к спорящим.

– Эй, французик, видать, тебе придется иметь дело со мной и моей сестренкой, – сказала Сьюзи.

Тут Коротышка воздел открытые ладони к небу, словно он ничего не мог поделать.

– Я же сказать, дамы, – я вести бизнес только с воины. Со скво – jamais!

– Разумеется, ведь их куда легче обдурить, чем женщин, – сухо заметила Хелен.

Тогда в разговор вмешалась я:

– Мы являемся официальными представителями правительства Соединенных Штатов, – начала я, – и уполномочены самим президентом Грантом обучить этих людей ведению дел согласно европейскому укладу. Мы считаем, что теперь поставлены в идеальные условия, чтобы дать им первые уроки экономического образования.

Коротышка выпустил меж зубов на землю, прямо между своих ботинок, длинную нить коричневой табачной жижи. Несколько капель повисли на кончике его носа и вот-вот грозили сорваться вниз, словно ржавая вода из водопроводного крана. Француз вытер нос тыльной стороной ладони, а затем погрузился в ее созерцание, будто не было на свете занятия важнее.

– Oui, я знаю, кто вы такие, дамы, – ответил он после паузы, кивая. – Вы – белые скво, жены для дикарей, разве non? – Он покачал головой, выказывая нечто среднее между изумлением и печалью. – Я сам иметь жена-скво, арапахо. Мне казаться, индейские скво не столько беда, как белые женщины. – Он пожал плечами. – Хорошо, можете прийти ко мне в магазин, ça va. Но только Большой Вождь, он всегда принимать одно решение за всех.

И француз отправился дальше, осматривать и считать товар, попутно занося в книгу свои вычисления.

– Какой, однако, поразительно неприятный человек, – сказала Хелен. – Да еще грубиян. Лично мне никогда не нравились французы.

– Мне тоже, – подхватила Мегги. – Но клянусь, пусть даже не пробует тягаться в торговле с сестрами Келли – верно, Сьюзи?

Тем временем внутри магазина собралось несколько лейтенантов, в их числе и капитан Бёрк. Они стояли позади торговца, который сидел за длинным прилавком, раскрыв перед собой расходную книгу. Напротив него с неестественно прямой спиной с непривычки восседал на краешке стула Маленький Волк, позади которого справа и слева стояли двое молодых воинов-Лосей. Хелен, сестры Келли и я стояли прямо в дверях. Я поймала себя на том, что, войдя в помещение после стольких месяцев жизни в дикой природе, ощутила приступ клаустрофобии.

Джон Бёрк не смотрел на меня. Почему-то я была уверена, что это дается ему с трудом. Я же с огромной болью смотрела на него. И не могла не предаваться воспоминаниям о нашей последней встрече…

Коротышка-Большой-Нос постучал карандашом по толстой книге и заговорил:

– Ну что ж. Я давать вам за ваш товар четыре мешок мука, два мешок сахара, один мешок пищевая сода, один мешок кофе, шесть пачек табака, один мешок волчий яд…

Но не дав переводчику-полукровке по прозвищу Летучий Мышонок, что околачивался вокруг форта, перевести весь список Маленькому Волку, я невольно вышла вперед:

– Это просто смешно! Все эти шкуры и прочие товары – результат нашей работы за целое лето. А то, что вы нам предлагаете, не позволит и полудюжине людей протянуть долгую зиму.

Капитан Бёрк поднял на меня глаза, словно удивленный и застигнутый врасплох моей гневной речью. Он покраснел и снова уставился вниз.

– Законы спрос и предложение, мадам, – отвечал француз с акульей улыбкой. – Большой Вождь, он понимать меня. Слишком много бизонья шкура это лето. Мой предложение такой. Вы говорить да или нет.

– Ай, хватит прибедняться-то! – крикнула Сьюзи. – Думаешь, мы полные простофили, а? «Слишком много шкура»! В жизни не слышала такой нелепицы. Бизонов в этом годы куда меньше, чем раньше, и ты знаешь это не хуже, чем мы.

– Извиняюсь, мадам, – отвечал француз, вздымая ладони кверху. – Но это есть мое предложение. Если я казаться вам несправедливый, вы можете везти ваши шкуры Форт-Робинсон. Но мой cher ami Жюль Эскофи не даст вам и половину, что предлагать я. Сравнить с ним, я вам Санта-Клаус!

– Но как насчет пороха и патронов? – спросила Хелен. – Они необходимы нам для охоты.

– Нет-нет, мадам! – воскликнул торговец, тряся головой. – Уж вы простить меня, но и порох, и патроны теперь запрещать продавать дикарям, приказ генерала Джордж Крук. N’est-ce pas, капитан? – обернулся он за поддержкой к Джону Бёрку, что стоял позади него.

– Да, это так, – отвечал капитан. Затем повернулся ко мне и сдержанно, по-военному кивнул. – Будьте так любезны, объясните вашему супругу, что Великий Отец в Вашингтоне распорядился о том, чтобы ради их собственного благополучия шайеннам более не отпускали в качестве товара порох, равно как и патроны. Вместо подобных товаров Великий Отец предлагает большой ассортимент орудий для земледелия по оптовой цене.

Я не могла сдержать короткий смешок, пораженная таким поворотом дела.

– Орудия? Для земледелия? Чудесно! Ну конечно, они ох как пригодятся в нашей жизни. Действительно, с какой стати нам требовать пороха и патронов, когда у нас будет куча лопат и тяпок, чтобы протянуть до следующей весны?

– Ага, прямо чудо как хитро придумано! – подхватила Мегги. – Только не пойму я, нам, значит, сажать картошку прямо перед тем, как землица-то замерзнет, вашу мать?

– Что касается трогательной заботы Великого Отца о благополучии его детей-шайеннов, – продолжала я звенящим от гнева голосом, – насколько я вас поняла, хотя нам более не дозволено обменивать наши шкуры на военные припасы, однако, если мы попросим, ну скажем, пару бочонков здешнего мерзкого виски, которым рискует отравиться все племя, – подобной сделке никто не воспрепятствует, не так ли?

Коротышка расплылся в отвратительной улыбке, которую словно делил надвое его крючковатый нос.

– О, конечно, мадам! – сказал он. – Разумеется, я присовокупить один бочонок мой лучший виски, если так пожелать Великий Вождь.

На протяжении всего разговора Маленький Волк сидел абсолютно неподвижно, слушая, что говорит переводчик. Я бросилась к нему и заговорила по-шайеннски, сама удивляясь беглости своей речи, которая, вероятно, возрастала от злости.

– Белые пройдохи хотят нас обмануть, – сказала я. – Наши товары стоят вдесятеро больше, чем предлагает Длинный Нос.

Маленький Волк лишь кивнул.

– Пе’ээ’эсе Макеэта всегда пытается обмануть нас, – ответил он. – Но Люди успели полюбить вкус кофе и сахара. Эти товары важны для нас, и поэтому мы будем стараться заключить лучшую сделку, какую сможем.

– Но ты понимаешь, что по приказу Великого Отца Людям более не позволено покупать порох или патроны? Вместо этого нам предлагаются орудия для земледелия.

Вот теперь Маленький Волк выразил чрезвычайное изумление. Как я и подозревала, переводчик, Летучий Мышонок, не донес до вождя последнюю новость.

– Для земледелия? – спросил Маленький Волк. – Но для чего эти вещи нужны Людям?

– Они нам не нужны, – сказала я. – Если только Люди не поселятся рядом с фортом и не станут пахать землю.

Маленький Волк сделал жест рукой, будто отгонял надоедливых мух, давая понять, что он не согласен.

– Мы охотники, а не земледельцы, – произнес он. – Скажи белым солдатам, что у нас нет привычки к земледелию и что нам необходимы ружья и патроны.

Затем он обратился к Большому Носу:

– С этой минуты торговлю будут вести моя жена Мезоке вместе с другими женщинами. – С этими словами вождь поднялся из-за стола и, как всегда, с видом наивысшего достоинства покинул здание, сопровождаемый своими воинами.

Вперед вышли сестры Келли, чтобы задать перцу Коротышке.

– Ничего не поделаешь, французик! Придется тебе, видать, вести биизнес со скво, старый плут!

Я воспользовалась моментом, чтобы подойти к капитану Бёрку, который собирал со стола бумаги, с большой старательностью изображая, как он занят, очевидно, чтобы избежать разговора.

Но я не могла позволить ему этой роскоши.

– Зачем армия решила участвовать в подобной комедии? – спросила я. – Какой прок для вас обманывать этих людей?

Капитан отдал мне вежливый поклон.

– Миссис Маленький Волк, – сказал он, обращаясь ко мне, словно к незнакомому человеку. – Боюсь, я не уполномочен подробно обсуждать с вами этот вопрос. Всего хорошего. – Тут он коснулся пальцами козырька фуражки и направился к выходу.

Но я не сдавалась и схватила капитана за рукав. Признаю, это был дерзко с моей стороны, но я не могла поступить иначе.

– Джон! – тихо сказала я, едва удерживая слезы и сама не своя от волнения. – Бога ради, это же я, Мэй. Ну поговори со мной, хотя бы взгляни на меня!

Капитан застыл как вкопанный и посмотрел мне прямо в глаза, словно впервые увидев по-настоящему.

– Боже правый, Мэй… – прошептал он.

– А чего ты ждал, капитан? – спросила я. – Что я явлюсь сюда в своем лучшем выходном наряде? Неужели я должна напоминать, что мы живем в прериях, среди индейцев? Прошу прощения, если мой вид оскорбил тебя.

– Нет, Мэй, это ты прости меня, – отвечал он. – Я вовсе не оскорблен. Просто ты выглядишь… совсем по-другому, чем я тебя запомнил…

Тут его будто охватила какая-то внезапная внутренняя боль, так что он сдвинул брови в страдальческой гримасе. Потом капитан заговорил:

– Прошу прощения, мадам, но я вынужден откланяться. Возможно, нам представится другая возможность продолжить разговор.

Я лишь молча смотрела ему вслед.

Тем же днем к вечеру наша подруга Герти приехала в лагерь шайеннов на своем муле. Я вышла ей навстречу, чтобы поздороваться, – о ее прибытии свидетельствовали радостные детские крики и лай собак. Она выглядела очень эффектно в своих шерстяных штанах и мужской куртке на три размера больше; вокруг шеи у нее была завязана бандана, а на голове – старая переделанная кавалеристская фуражка, имеющая вид франтоватый и весьма далекий от армейских стандартов, с орлиными перьями в качестве украшения.

– Знаешь, куколка, – сказала она, слезая с лошади, – повезло мне, что у моей старой-доброй фуражки сохранился ремешок под подбородком, иначе с меня бы давно ее сорвали. Краснокожего хлебом не корми, только дай заполучить красивую шляпу, и не спрашивай, почему.

Герти полезла в карман куртки, достала пригоршню леденцов и бросила детишкам, которые в нетерпении толпились и щебетали вокруг нас. – А теперь брысь отсюда, брысь! – крикнула она малышам. – Мне нужно поговорить с Месоке в тишине… Нет, еще раз повторяю: мою фуражку трогать нельзя!

Она сняла свой головной убор и хлопнула им по бедру, подняв небольшое облачко пыли. Копна волос, явно жирных и влажных от пота, чуть примялась и напоминала лежбище оленя в высокой траве. Лицо девушки было испачкано грязью. Я не в первый раз подмечала ее растущее пренебрежение личной гигиеной; кроме того, от нее исходил характерный запах давно не мывшейся индианки. Но, не обращая на все это внимания, я крепко обняла ее; я была рада ее видеть.

– Ну и пылюга здесь у вас, черт побери, детка! – воскликнула она. – И койоты мерзкие повсюду. Все-таки я люблю зеленые прерии там на севере, где вы бродили летом. Знаешь, я пол-лета шла за вами по пятам, черт возьми, вместе с полукровкой Летучим Мышонком. Кстати, он так плох для полукровки, этот Мышонок. И следопыт отличный, и ни разу не пробовал распускать руки, ну ты понимаешь о чем я…

Но эта тема интересовала меня гораздо меньше, чем упоминание о ее летних странствиях.

– Но зачем, Герти? – спросила я. – Зачем ты шла за нами все лето?

– Да это капитан приказал мне присматривать за тобой, милая, – сказала она. – Он ужасно волновался за тебя, особенно после моего последнего отчета – после той небольшой попойки. Я сказала, что ты со всем справляешься. Я думала, в ту ночь дикари вылакают все запасы виски. Эти краснокожие, если уже унюхали рядом виски, не остановятся, пока все не употребят. А когда уж ничего не остается и взять больше неоткуда, они и успокоятся. Вот я и решила, что будет примерно так.

Я согласно кивнула и спросила:

– Ты перестала следовать за нами, когда мы встали лагерем на реке Тонг, верно?

– Ага, к тому времени я убедилась, что все у тебя складывается лучше не придумаешь. И отправилась с очередным отчетом к капитану.

– Послушай, Герти, – сказала я. – Раз ты находишься на постоянной службе у капитана Бёрка, полагаю, ты привезла мне новости от него?

– Ты полагаешь совершенно верно, куколка, – отвечала Герти. – Он хочет с тобой кое-где встретиться. А именно – под мостом через реку Платт, с южной стороны, сегодня вечером после ужина. И просит, чтобы ты надела какие-то женские тряпки, чтобы не привлекать ненужного внимания.

Я расхохоталась.

– Да уж, думаю, капитан меньше всего хочет быть скомпрометирован тайными сношениями со скво. Особенно – с женой Великого Вождя. Но, к сожалению, у меня нет ни одного женского платья. Я все их раздала. Они показались, скажем так… совершенно неподходящими по стилю к нашему образу жизни.

– Не сомневайся, я тебя прекрасно понимаю, дорогая, – сказала Герти. Она оглядела собственный наряд. – Ну если хочешь, я одолжу тебе какое-то из своих платьев. Я все равно их не ношу. Ни индейских, ни европейских. Я могу привезти тебе что-нибудь, только передохну.

– Очень мило с твоей стороны, Герти. Но мне ничего не нужно. – Несмотря на вынужденный отказ от многих достоинств цивилизации в отношении ухода за собой, я все же не решилась бы надеть наряд, принадлежащий Грязной Герти. – Капитан увидит меня в моей повседневной одежде индейской скво. Будь добра, передай ему, что я буду ждать его у моста в назначенный час.

– Конечно, детка, – отвечала Герти, и она с силой ударила каблуком в грязь. – Черт возьми, а ты не собираешься пригласить меня в вигвам и угостить хорошенько? Сдается мне, нам надо наверстать время и иногда ходить друг к другу с визитами, нет?

Я ласково улыбнулась Герти, поняв, что, размечтавшись о скором свидании с Джоном Бёрком наедине, я ненароком обидела ее, обращаясь с ней как с посыльным, а не как со старой подругой. Я сказала:

– Ну, разумеется! Прости мою невежливость, Герти. Пожалуйста, проходи внутрь, наши девушки очень тебе обрадуются!

– Куколка, прежде чем мы присоединимся к остальным, давай-ка быстро обсудим один, так сказать, личный момент, – сказала Герти. – Мне птичка рассказала, что ты кое о чем хочешь меня спросить.

– Спросить? – сказала я. – Это насчет капитана Бёрка?

Герти кивнула.

– Так вот, он разорвал помолвку с этой девчонкой, Брэдли, и она уехала обратно в Нью-Йорк к матери, – сказала Герти.

Ни один из тех людей, кто шел пешком или ехал в повозке по широкой дороге, не обратил внимания на ничем не примечательную индеанку, закутанную в одеяло из торгового агентства Хадсон-Ривер, которая переходила через шаткий мост на реке Платт. Оказавшись на другой стороне, я быстро оглянулась, чтобы убедиться, что никто за мной не следит, и, ловко нырнув под мост, пошла по узенькой тропинке меж ив вдоль берега.

Джон Бёрк уже ждал меня. Оставаясь незамеченной, я остановилась на минуту, чтобы посмотреть на него, стараясь унять стук собственного сердца. Капитан стоял и глядел на бурную реку, сложив руки за спиной, очевидно, погруженный в раздумья. Поскольку я не желала снова увидеть разочарование на его лице – из-за того, что не превратилась волшебным образом в ту молодую женщину, одетую как подобает, которой он однажды цитировал Шекспира, то заговорила первой.

– Не оборачивайтесь, капитан Бёрк.

– Почему ты просишь меня об этом? – спросил он, вздрогнув от неожиданности, но не обернулся.

– Потому что я выгляжу так же, как и вчера, – отвечала я. – Я так же похожа на индианку и не хочу видеть гримасу отвращения на твоем лице.

И тогда он повернулся ко мне. Пребывая в крайнем смятении, он нахмурился, так что его темные брови почти сошлись у переносицы, и произнес:

– Прошу меня простить, мадам. Мое поведение по отношению к вам было непростительно. Просто я не совладал с потрясением, что снова увидел вас.

Я рассмеялась.

– Ах, какое потрясение, капитан! Увидеть меня, да еще во вражеском одеянии. Как это было тяжело для вас, должно быть!

– Вы имеете полное право сердиться на меня, мадам, – произнес он. – Я считаю, что не заслуживаю иного отношения. Однако я очень надеюсь, что вы поверите моим словам: я не испытывал подобного чувства.

– Вот как? – сказала я, подходя ближе. – Но что же я приняла за отвращение, капитан?

Он тоже пошел мне навстречу и взял мою руку в свои ладони. У него были сильные, мощные пальцы, но прикосновение его было столь же нежным, как и прежде. Взгляд его потеплел, тоже напоминая о прежнем капитане Бёрке.

– Возможно, отчаяние разбитого сердца, – сказал он.

– Отчаяние? – воскликнула я. Кровь бросилась мне в лицо. – Боюсь, я не совсем понимаю вас, капитан. Отчаяние из-за моего перехода в язычество?

– Нет, Мэй, из-за твоего брака с другим мужчиной, – отвечал он. – И принадлежность другому народу. Ведь однажды – на краткий миг – ты принадлежала мне. А я не удержал тебя. Так что ты видела лицо мужчины, который горюет о своих потерях, который беспрестанно упрекает себя за свою же слабость.

Не знаю, я ли первая кинулась в объятья капитана или он привлек меня к себе… Думаю, ни один из нас этого не планировал, особенно он, человек, чьи нравственные убеждения не позволяли ему дотронуться до замужней женщины, но нас притянуло словно два магнита, и мы крепко прижались друг к другу, он и я, и ничего не говорили… Ибо от слов все равно никакого толку не было.

Я зажмурилась изо всех сил, чтобы сдержать поток слез, но они все же лились по его шее, и я чувствовала, что мои щеки стали влажные.

– Джон… – шептала я. – Джон, дорогой мой… Откуда нам было знать…

– Ты была моей, Мэй! – говорил он. – Но я дал тебе уйти. Никогда не прощу себе этого.

– Я покинула тебя, Джон, – отвечала я. – Но так было суждено. Так было суждено…

Одеяло соскользнуло с моих плеч, и, когда капитан крепко прижал меня к себе, наши тела разделяла лишь мягкая податливая антилопья кожа, из которой было сшито мое довольно свободное одеяние. Мы прекрасно чувствовали друг друга… Наши тела еще помнили изгибы другого и легко приникли, срослись, превратившись в одно целое…

А потом мы одновременно разомкнули объятья. И тогда в моей груди родилось невесомое ощущение – словно я падала вниз с высокой скалы…

Капитан заговорил первый, в его голосе клокотала еле скрываемая досада:

– Нет, это невозможно, Мэй. Ведь ты жена другого.

– Конечно, невозможно, Джон, – отвечала я, думая про себя, что вот сейчас мое сердечко точно разорвется на тысячу кусочков. – И я ношу его ребенка.

Он вдруг улыбнулся и снова приблизился ко мне, будто сам этот факт избавил нас от необходимости стесняться друг друга. Он положил свою большую ладонь мне на живот, раздвинув пальцы, осторожно, словно прикасался к малышу.

– Я так рад за тебя, Мэй, – сказал он. – Поверь, это правда!

Я положила свою ладонь поверх его.

– По моим подсчетам, четыре месяца, Джон. Странными путями ведет нас жизнь, не так ли?

– Смириться должно пред судьбы веленьем, – процитировал капитан и продолжал: – Борьба напрасна с ветром и теченьем… Боже, как я тосковал по тебе, Мэй! Я постоянно думал о тебе.

– Я тоже, Джон, – сказала я. – А что случилось с твоей невестой? С Лидией Брэдли? Герти рассказала мне, что ты отослал ее обратно домой.

– Честь не позволяла мне жениться на ней с чистой совестью, – отвечал он. – Ведь я полюбил тебя, Мэй. И я познал тебя.

– Джон, дорогой, ты только мучаешь себя своей проклятой честью! – воскликнула я. – И своим костным католическим воспитанием. Она была милая девушка и была бы тебе хорошей женой. А ты для нее – прекрасным мужем.

– Ты, как всегда, сама практичность, да, Мэй? – сказал Джон. – Он улыбнулся какой-то невеселой, кривой улыбкой, и вокруг его глаз раскинулись сеточки морщин. – «Милая девушка» – комплимент не слишком лестный. А если серьезно, она была слишком хороша для старой армейской крысы вроде меня.

– Она была самой везучей женщиной на земле, – отозвалась я.

– Ну а ты, Мэй? – сказал он. – Расскажешь мне, как тебе повезло? Ну же, ты влюблена в своего мужа? И счастлива ли в своем браке?

– Я отвечу отдельно на каждый из этих вопросов, капитан, – сказала я. – Номер один: везение мне изменило. Номер два: да, я люблю и уважаю своего мужа, Маленького Волка. Он хороший человек и прекрасно заботится о своей семье. Но я «не влюблена» в том смысле, какой вы в это вкладываете. Я не испытываю к нему той тяги, что когда-то испытывала к вам… Разве такое может повториться?.. Что же касается счастья, скажу так, повторяя слова нашей общей подруги Герти: «Счастье – это сверх меры переоцененное состояние человека, выдуманное белыми».

Джон рассмеялся своим глубоким бархатным смехом, который болью отдался в моем израненном сердце.

– Да уж, строка, достойная самого Барда! – воскликнул он. – Наша Герти – уникальная особа, не правда ли?

– Это правда, – ответила я. – И она всегда была мне верной подругой.

– А твоя жизнь с дикарями, как ты ее выносишь, Мэй? – спросил он более серьезным тоном. – Знаешь, я просто с ума сходил от беспокойства.

– И послал Герти присматривать за мной, – сказала я. – Я знаю об этом, Джон, и очень благодарна тебе за заботу. В первый раз она приехала в самый благоприятный день, а покинула нас, напротив, в момент совсем неподходящий…

Лицо капитана снова помрачнело.

– О чем ты говоришь, Мэй? – спросил он. – Герти рассказывала мне, что ты в добром здравии и постепенно приспособилась к новым условиям жизни.

– Конечно, я в добром здравии, Джон, – сказала я, прекрасно понимая, что описание нашего похищения воинами кроу лишь безо всякого повода усилит его страдания. – Дело просто в том, что, как ты и предупреждал, нам пришлось принять совершенно новую и подчас опасную жизнь в дикой природе. Одна из белых девушек, моя малышка Сара, была убита в недавнем столкновении.

Джон нежно провел по моей щеке тыльной стороной ладони.

– Мне так жаль, Мэй, – произнес он. – Я знаю, как ты любила ее.

– Не считая этого, все мы уже освоились, – быстро сказала я.

– Сказать так о тебе – значит ничего не сказать, Мэй, – сказал капитан. – Ты только посмотри на себя! Загорелая, стройная – ни дать ни взять вылитая индианка. Должен признаться, ты кажешься еще красивее, чем в прежние времена. Думаю, жизнь на свежем воздухе идет тебе на пользу.

– Я соглашусь, что такая жизнь имеет как свои достоинства, так и недостатки, – заметила я. – Довольно долго, Джон, мне казалось, что я живу как во сне, словно меня каким-то образом вынули из реальной жизни. Но, вернувшись и снова увидев тебя… я будто в один миг очнулась от забытья.

– Нет, твой сон еще не окончен, Мэй. – Джон вдруг помрачнел. Он снова отвернулся от меня и поглядел на реку. – Вообще-то я позвал тебя не только за тем, чтобы еще раз увидеть.

– Я это предполагала, капитан, – сказала я. – Герти сказала, что правительство решило отказаться от нас.

– Нет, не отказаться! – быстро возразил Джон. – По крайней мере, пока слово капитана Крука что-то значит в вашей судьбе.

– А оно все еще что-то значит?

– Армия поставлена в безвыходное положение, Мэй, – сказал капитан. – Маховик раскачивается еще с лета, с тех самых пор, как Герти принесла тебе весточку от меня. Геологи из экспедиции Кастера вернулись с восторженными отчетами о богатстве Черных холмов золотом. Партии золотоискателей, чья жадность подогревается еще и надеждой на легкую наживу, уже сейчас направляются в эти места. Армии дана заведомо невыполнимая задача перехватить их, чтобы не нарушить условия «Договора Форта-Ларами». Разумеется, столь напряженная ситуация долго длиться не может. Общественность, вся во власти тенденциозных публикаций в прессе, требует, чтобы Черные холмы сделали безопасной территорией для белых поселенцев и изгнали оттуда индейцев.

– Изгнали индейцев? – Я была поражена. – Но ведь они считают, что Черные холмы – их исконная земля, что она принадлежит им по праву! К нам уже приходили сиу, Джон. Они собирают войско, чтобы напасть на белых поселенцев. И наши воины вступят с ним в союз, это лишь вопрос времени.

– Именно по этой причине и согласно рекомендациям инспектора Индейского Бюро Уоткинса Военный департамент получил приказ привлечь к сотрудничеству оставшиеся свободные племена – сиу и шайеннов – и принудить их поселиться в резервациях. План должен вступить в силу немедленно, – сказал капитан.

– Теперь я начинаю понимать, почему армия с такой охотой помогает этому ничтожеству, французу, – сказала я. – Вы открыто поддерживаете нечестную торговлю с индейцами, чтобы в конце концов они, как послушные дети, кинулись в ножки и просили защиты у всемилостивого Великого Белого Отца.

– Да, именно так, – подтвердил капитан Бёрк. – Таково единственное мирное решение проблемы, и вы, ты вместе со своими подругами, могли бы эффективно содействовать нам, уговорив ваших супругов прийти к торговым агентствам и сдаться в распоряжение властей, и чем быстрее, тем лучше.

– А решение больше не продавать им порох и патроны связано с опасением, что наши усилия могут не принести желаемого результата, так? – спросила я.

Капитан хмуро кивнул, но не опустил глаз, отвечая на мой вопрос.

– В данный момент под руководством капитана Крука осуществляется подготовка особой операции – с целью нейтрализовать все непокорные группы, которые не пожелают подчиниться до 1 января 1876 года. И как жена вождя, Мэй, ты находишься в привилегированном положении; в твоей власти упростить этот процесс – тем самым сохранив не один десяток жизней.

– Значит, теперь вы пришли к выводу, что программа «Невесты для индейцев» может-таки принести ощутимую пользу.

– Лично я полагал с самого начала, – сказал на это капитан, – что эта затея отвратительная и безнравственная, поскольку поставила тебя и твоих подруг в условия смертельного риска. Но, несмотря ни на что, ей дан ход, вы находитесь среди дикарей, и – да, теперь этот факт можно использовать.

– Мой муж убежден, что, пока шайенны находятся на земле, отошедшей им по официальному договору «навсегда», они ничего не нарушают, – сказала я.

– Президент Грант недавно создал комиссию по переговорам о покупке Черных холмов и прилегающих земель у шайеннов и сиу, – сообщил капитан.

– А если они не захотят их продавать? – спросила я.

– Думаю, ты сама поняла, прожив среди них достаточно долго, что среди индейцев нет большой сплоченности, – начал он. – Даже в вашем племени существует несколько кланов и несколько лидеров. Не сомневайся – члены президентской комиссии непременно найдут среди вождей сиу или шайеннов такого, который будет страсть как рад заключить договор о продаже земли. А уже после все остальные, несогласные, будут считаться в глазах армии Соединенных Штатов предателями.

– Боже, да это неслыханно! – прошептала я.

– Но, боюсь, необходимо, – сказал капитан. – Ход истории не остановить.

– А если нам не удастся убедить шайеннов сдаться на милость армии к названному сроку, – продолжала я, – тогда вы будете нас преследовать? Неужели мы станем врагами, Джон?

– Этого не должно случиться, Мэй, – твердо ответил капитан. – Я рассказал тебе об этом именно для того, чтобы избежать подобной недопустимой ситуации. Твой муж, Маленький Волк, уже запросил аудиенцию с генералом Круком. Возможно, к этому времени ты сумеешь оказать благотворное влияние на вождя.

– Мой муж хочет обсудить с генералом вопрос о приезде остальных белых жен, – сказала я. – Шайенны, возможно, и варвары, капитан, но считать они умеют, и неполное число прибывших женщин не ускользнуло от внимания вождя.

– Мэй, ты должна убедить Маленького Волка, что, как только индейцы, не оказывая сопротивления, поселятся в резервации, им сразу доставят остальных невест.

– Выходит, вот о чем ты меня просишь, Джон? – в моей груди заклокотало негодование. – Чтобы я солгала своему мужу ради воплощения ваших циничных махинаций?

– Это не махинации, Мэй, – быстро ответил капитан. – Ни я, ни генерал здесь ни при чем. Как я уже сказал, правительство не советовалось с нами по поводу этой программы, которую мы бы никогда не одобрили. И я не прошу прощения за нашу роль в этом деле. Мы уполномочены охранять вас, тех женщин, которые находятся среди дикарей и рискуют жизнью. Я устрою твоему мужу встречу с генералом Круком. Генерал – человек чести и всегда по-честному поступал с аборигенами. Он не станет давать обещаний по поводу приезда новых белых невест, но будет использовать эту тему в качестве приманки. Убедить Маленького Волка привести шайеннов к торговому агентству до начала следующей зимы остается твоей задачей. Там они получат всё необходимое – и довольно продуктов для пропитания, и крышу над головой, а их дети – ваши дети, Мэй, – получат образование как христиане, научатся читать, писать, заниматься сельским хозяйством – иными словами, пахать землю и поливать ее своим потом, как сказано в нашей священной Библии. Как бы ни изменилась впоследствии политическая ситуация, как бы ни изменилась ты сама, Мэй, – помни, именно в этом состояла твоя первоначальная миссия. Помочь ассимилировать индейцев с белыми и привести их в лоно христианской цивилизации.

– Возможно, ты слышал, как наш дородный священник пытался буквально приобщить индейского мальчика к этому лону? – спросила я.

– Да, слышал, – ответил капитан, покраснев, и я почувствовала, как гнев закипает в его груди словно вода в котле. – Преподобный Хейр уже отозван со своего поста епископом Уипплом, который обещал провести полное расследование этого инцидента.

– В «полном расследовании» нет необходимости, капитан, – сказала я. – Нам всем прекрасно известно, что произошло. А ты знаешь, что подобное обращение с детьми просто незнакомо шайеннской культуре? Нет, не редко встречается – а вообще не знакомо. Я подумала, что как этнологу-любителю тебе должен быть интересен этот факт. И нам еще есть чему научить дикарей, правда, Джон?

– Церковное миссионерское общество уже ищет католического священника, который вернется вместе с вами в племя в качестве духовного наставника. Твой муж, должен признать, выдвинул остроумное требование, – добавил капитан с милой улыбкой: – «На этот раз – только Черные Одежды».

– Превосходно, – сказала я каменным голосом. – В таком случае, наши дети точно будут в безопасности.

– Боже правый, Мэй! – воскликнул капитан, встряхнув головой и издав невольный смешок. – Клянусь, ты самая непочтительная женщина, каких я встречал! – однако вслед за этим безудержно, от души рассмеялся. И я вместе с ним.

Расставаясь, мы лишь коротко обнялись, не решаясь продлить объятья, чтобы не поддаться снова бесконтрольному чувству…

 

18 сентября 1875 года

Аудиенция Маленького Волка у генерала Крука состоялась. Ни одной из белых женщин не позволили не только не присутствовать на ней, но даже покидать наш лагерь, с тех пор как в форт прибыли представители прессы, в частности, г-н Роберт И. Стрейхорн из денверской «Роки Маунтин Вью». Власти сочли нежелательным, чтобы нас видели газетчики, а главное, чтобы они каким-то образом пронюхали о нашей связи с правительством или армией. Во всяком случае, после приема, что нам устроили по прибытии в форт, большинство из нас избегали дальнейших контактов с его обитателями. Дело в том, что существует категория белых женщин, в основном спившихся (об этом все помалкивают и газеты боятся упоминать о них, словно о чуме), – которые поселились среди разношерстных индейцев при форте. Этих несчастных называют «падшие шлюшки» – вот и мы проходим по тому же разряду.

Я знаю не много подробностей о встрече Крука и Маленького Волка – только то, что рассказали мне муж и Герти, которая подслушивала под открытым окном снаружи. Как и предполагал капитан Бёрк, генерал не уклонился от подтверждения прибытия остальных невест. Он лишь заявил, что, если шайенны согласятся прийти к торговым агентствам к началу зиму, вопросом невест займутся соответствующие инстанции. Такие речи белых всегда ставили вождя в тупик и злили его, потому что, по его понятиям, этот вопрос уже был решен, раз стороны ударили по рукам.

Кроме того, генерал пообещал, что, если шайенны сдадутся, Великий Белый Отец даст им щедрое обеспечение.

– Да уж, мне приходилось видеть щедрость Великого Отца, – отвечал на это Маленький Волк. – Я побывал в агентстве «Красное облако». В тех землях совсем не осталось дичи и, подобно белым невестам для шайеннов, лишь малая часть обещанной провизии была доставлена индейцам. Сиу пришлось резать собственных лошадей ради пропитания. Мы же свободно жили на собственной земле, и у нас припасено много мяса, чтобы пережить зиму. Так зачем же нам приходить в агентство, если у нас есть все необходимое и мы живем как свободные люди на нашей земле?

Логика вождя, простая, почти детская, была, тем не менее, несокрушимой, «железной». Даже генерал Крук, который собаку съел на переговорах, растерялся и не смог объяснить ему, каковы будут пре имущества для шайеннов, если они сдадутся к началу зимы. Встреча завершилась безрезультатно.

Что касается торговых переговоров – чтобы добавить ложку меда, – я могу сообщить, что Коротышка-Длинный-Нос нашел превосходных соперниц в лице сестер Келли. Алчная жадность этого пройдохи и стремление купить наши шкуры по дешевке в конце концов подмыли его тесный союз с военными, которые хотели, чтобы мы побыстрее покинули форт; в итоге мы совершили довольно выгодный обмен. В то же время вокруг процветала нелегальная торговля, и буквально за воротами форта вертело свои дела бесчисленное количество ловких перекупщиков. Вот у них-то Маленький Волк и закупил необходимое число ружей, патронов и пороха.

Мой муж далеко не глупец и понимает, что решение Великого Отца закрыть шайеннам доступ к оружию направлено на то, чтобы сделать Людей беззащитными. Что же касается оставшихся невест, здесь Маленький Волк чует явный обман. Не случайно среди приобретенного вождем контрабандного оружия и патронов есть целый ящик новых карабинов.

 

19 сентября 1875 года

Вчера несколько наших лучших целителей отправились в форт, чтобы участвовать в состязании, которое устроили, как я со стыдом узнала, капитан Джон Бёрк и его товарищи. Кстати, индейцы называют капитана «Бумажный Человек» – потому что, будучи адъютантом генерала Крука, он все время записывает что-то в блокнот. Не реши мы, белые жены, держаться подальше от форта, мы бы куда раньше прознали об этой неблагородной затее и пресекли бы ее на корню. Я, к примеру, ни о чем не подозревала, пока в вигвам Маленького Волка не прибежал мальчик-шайенн, тараторя, мол, Вождь Чудесное Снадобье должен сразиться с «лечебным ящиком» белых и немедленно идти спасать честь Людей, поскольку ни один из целителей не смог противостоять его силе.

Я не представляла, о чем именно толкует мальчик, поэтому решила сопровождать мужа в форт и все выяснить. Мы пришли как раз вовремя, чтобы лицезреть поражение очередного шайеннского целителя от силы так называемого «лечебного ящика». Вот что придумали изнывающие от скуки солдаты: взяли старый полуразряженный аккумулятор и настроили его так, что, если покрутить рукоятку, он посылал электрический разряд в любого простака, который возьмется за один из электродов. Рядом с аккумулятором они поставили ведро с водой, на дне которого лежал новенький серебряный доллар.

И вот теперь они развлекались тем, что подбивали зрителей опустить руку в ведро и достать доллар – с одним условием, что храбрец при этом держит в руке электрод аккумулятора.

Один за другим индейские целители, затянув свои шаманские песни, пытались вытащить из ведра монету. А солдаты пели в ответ свое «заклинание» – ирландскую балладу «Пэт Мэллоу» – при этом один из них, не кто иной, как Джон Бёрк, поворачивал рукоятку дьявольской машинки, и несчастного индейца поражал нешуточный разряд тока. Таким вот способом наши целители один за одним терпели унизительное фиаско перед лицом праздных зрителей. Некоторые пытались повторить попытку дважды, но, конечно, были бессильны перед глупым изобретением.

Сначала капитан не заметил меня среди толпы, и я взмолилась, обращаясь к супругу:

– Даже не пытайся! Это никакое не «лечение», а очередная ловушка белых. Ты лишь испытаешь боль и будешь опозорен в глазах своего народа, если решишься.

Но остальные продолжали подначивать Маленького Волка доказать силу Чудесного Снадобья, и вождь счел, что это его долг.

Бёрк по-прежнему не видел меня, и, когда мой муж подошел к устройству, он воскликнул:

– Ага, сам Великий Вождь, Маленький Волк, желает потягаться силами с лечебным ящиком?

В его задорном тоне я явственно слышала садистские нотки, что наполнило меня жестоким разочарованием.

Я больше не могла молчать.

– Значит, вот как вы, джентльмены, забавляетесь? – сказала я, выходя вперед. – Подвергая унижению наивных дикарей? Может, вам больше подойдут щенки, как злобным мальчишкам?

Несколько солдат засмеялись, но в некотором смущении, действительно как расшалившиеся дети.

– Да они и так воняют, как собаки, – сквозь зубы произнес кто-то.

– Мы просто веселимся, мадам, – ответил другой. – Они сами предложили испытать, чья целебная сила лучше, – их или наша. Мы не хотим ничего дурного. Это лишь игра.

Капитан Бёрк, услышав мои слова, побледнел, но, мне показалось, скорее от неожиданности моего появления, чем от упреков. Потому что, когда он заговорил, в его голосе я не услышала ничего, кроме самоуверенного бахвальства.

– Мы хотим показать этим дикарям – в относительно безобидной форме, – что их предрассудки – ничто по сравнению с нашей, действительно мощной наукой, – сказал он. – И пусть лучше они получат этот урок здесь, чем в другом месте, уверяю вас, мадам.

– Понимаю, капитан, – ответила я. – А теперь вы хотите преподать урок и моему мужу, Маленькому Волку, самому почитаемому вождю шайеннов и храбрейшему из воинов. Чтобы все Люди воочию убедились, насколько они уязвимы перед белым человеком.

– О, только если вождь сам захочет испытать свою силу против нашей, мадам, – сказа Бёрк, так и буравя меня своими темными с поволокой глазами.

Тем временем Маленький Волк взял в руку один из электродов, солдаты затянули свою любимую балладу, а я без отрыва смотрела в глаза Джону Бёрку, который начал поворачивать рукоятку и присоединился к поющим. Маленький Волк не стал петь заклинание, только прикоснулся к мешочку с Чудесным Снадобьем, который всегда носил на груди как талисман и протянул руку к ведру. И в этот самый момент, все так же глядя на меня и не прекращая громкого пения, капитан перестал крутить рукоятку своей машинки, так что мой муж смог спокойно опустить руку в воду и безо всякого вреда достать со дна серебряный доллар. В толпе собравшихся раздались дикие крики триумфа, а мы, женщины издали общий радостный вопль.

Джон Бёрк поднялся со своего места у аккумулятора, кивнул мне с легкой улыбкой и быстро скрылся.

 

20 сентября 1875 года

В воздухе запахло скорой сменой погоды, и мы готовимся к отбытию. Мягкие теплые дни ранней осени, которыми мы наслаждались несколько недель, сменились резким похолоданием буквально за одну ночь. Лежа без сна в нашем вигваме, я слушала, как нарастают порывы северного ветра; они несли с собой грозный дребезжащий шум как от приближающегося товарняка. И, хотя мне было тепло под бизоньими шкурами, я явственно ощутила первое прикосновение зимы.

Этим утром Герти снова пришла ко мне – попрощаться.

– Слыхала новость про свою подружку, Нарциссу? – спросила она.

– Нет, не слышала, – ответила я. – Но ты вряд ли меня удивишь.

– Она в больнице, – сказала Герти. – Говорят, она потеряла ребенка из-за выкидыша, но я знаю там одну сестру, так вот, по ее словам, Нарцисса избавилась от него с помощью доктора.

– Избавилась? – спросила я. – Ты хочешь сказать, она сделала аборт?

– Выходит, что так.

– Нет, Герти, я была не права. Ты меня удивила! – ответила я. – Никто из нас даже не знал, что она беременна!

– Сестра говорит, она уболтала доктора, утверждая, что муж над ней снасильничал, – сказала Герти. – А она не могла вынести мысли о том, что родит дитя от язычника.

– А теперь она, разумеется, останется в форте до выздоровления, – сказала я, – лишь бы не идти с остальными на север.

– Твоя правда, солнышко, – согласно кивнула Герти. – «Увольнение по медицинским показаниям». Она говорит, что куда лучше справится со своей миссией, оставшись здесь и занявшись подготовкой размещения индейцев в резервациях. Ну как, улавливаешь?

– Еще бы, – отвечала я. – Крысы всегда бегут с корабля. Это как раз меня не удивляет. Мы с самого начала видели, что она лицемерка. Только я не ожидала, что она дойдет до таких крайностей.

– Может, тебе стоит узнать еще кое-что, дорогуша, – продолжала Герти. – Она болтает, будто ты и еще несколько из ваших выходили на тропу войны, что вы словно с ума посходили, как дикари снимали с кроу скальпы, и вроде даже… ну, отрезали у бедняг кое-какие части тела… ну, ты понимаешь, о чем я…

– Понимаю, – сказала я. – И кому же она рассказывает эти небылицы?

– Да кому ни попадя, всем подряд, – ответила Герти. – Сказать, кому именно, милая?

– Не стоит, – ответила я. – У меня нет сил обсуждать это, Герти. Но знай, что летом, когда мы стояли на реке Тонг, нескольких из нас похитили кроу, угонщики лошадей. Видимо, это случилось вскоре после твоего отъезда в форт. Я не хотела рассказывать тебе, потому что знала, ты станешь винить себя, что не уберегла нас от беды. Во время этого происшествия была убита бедная Сара. А потом нас спасли наши мужья. Вот и все, что я могу тебе ответить.

Герти кивнула.

– Я тебя понимаю, дорогая, – сказала она. – И больше никогда не упомяну об этом. Просто подумала, ты должна знать, что эта миссионерочка болтает про вас жителям форта. Лично мне-то на нее глубоко наплевать, понятно? Я сама бывала в прериях. И знаю что почем.

– Спасибо, Герти, милая! – сказала я, благодарная, что она не стала требовать у меня подробностей.

– Ну вообще-то я приехала попрощаться, солнышко, – произнесла она после паузы. – Мы тоже собираемся в долгий путь. Куда, не знаю, нам пока ничего не говорят. Но, похоже, готовится масштабная экспедиция, потому что мне опять дали работу погонщицы мулов, а если они решили нанять в погонщики девчонок, видать, они снаряжают всех к чертям мулов и каждую повозку во всей округе, только представь! Я-то смекаю, что Крук собрался подогнать солдатиков дальше на север по случаю печальных событий на Черных холмах. Ходят слухи, что сиу под началом Бешеного Коня и Сидящего Быка совершают налеты на золотоискателей и поселенцев в тех краях. Не знаю, куда направляетесь вы, дорогуша, но мой вам совет – держитесь лучше подальше оттуда. Ты ж должна понимать, когда речь идет о разных индейских племенах – для солдат вы все на одно лицо, дерьма от стейка тут они не отличат, извини за грубость. Даже их шпионы подчас не умеют распознать, кто есть кто. По крайней мере – на расстоянии, а когда они приблизятся, тут уж не до политесов, не то будет слишком поздно. Поэтому логика у военных такая: любой индеец, встреченный на враждебной территории, – заведомый противник, пока он не докажет обратное.

– Герти, а может, капитан просил тебя передать нечто более конкретное? – спросила я.

– Я его не видала, детка, – сказала она. – Речь идет о движении войск, и он не стал бы ходить по тонкому льду, разбалтывая военные тайны бедной погонщице мулов, моя красавица… Между прочим, я слышала об этом трюке, с аккумулятором, – продолжала она. – И знаешь, что я тебе скажу: он повел себя как настоящий мужик, капитан-то, когда не стал позорить твоего муженька – а ведь мог бы. Он предпочел потерять авторитет у собственной солдатни, когда уступил тебе.

– Ничего он не уступил, – сказала я. – Он просто не повернул рукоятку, вот и все.

– Но ты подумай, милочка, – ведь для солдат это был шанс прижать к ногтю Великого Вождя, доказав превосходство белых, преподать ему урок – а капитан их обломал.

– Это был всего лишь аккумулятор, Герти! – воскликнула я. – Простенький трюк. Электрическая игрушка, черт возьми!

– Конечно, солнышко, я все понимаю, – ответила Герти. – Но таковы уж мужчины: «Моя игрушка круче, чем твоя» – вот что им важно. А ведь он для тебя старался. Ты и сама поняла, да, милая?

– Поняла, – ответила я. – И это было благородно с его стороны. – Тут я рассмеялась. – Если ему требуется похвала, можешь передать, что касается игрушки, тут он ни в чем не уступает Великому Вождю.

Герти ухмыльнулась.

– Все они ждут таких признаний, а, детка?

 

22 сентября 1875 года

За столь краткий срок властям не удалось найти замену бедному преподобному Кролику, но они уговорили на эту роль некоего бенедиктинца. Мы понятия не имели, откуда взялось это странное существо; знали только, что монах вчера вечером прибыл на нашу стоянку верхом на осле и представился Антонием – объяснив, что взял это имя в честь святого Антония-пустынника Египетского, монаха-отшельника IV века, что, подобно своему духовному тезке, он желал бы найти уединенное место в глухом краю и основать там монастырь и, если мы не против, он будет сопровождать нас.

– Боже правый, – прошептала я на ухо моей верной Хелен Флайт. – Сначала они отправляют с нами жирного англиканца-педераста на муле, затем худющего бенедиктинца-анахорета на ослике. Полагаю, теперь окончательно ясно, насколько правительство беспокоят наши духовные нужды.

– А ты попал куда надо, раз ищешь уединения, дружочек Антоний, уж поверь мне, – такими словами приветствовала парня Мегги Келли. – Мы вот со Сьюзи – строгие-престрогие католички, и страсть как рады, что заполучили в спутники такого милёнка – верно я говорю, сестренка?

– Ага, верно не то слово, – ответила та.

– Вот и славно, – сказала Хелен. – Антоний-из-Прерий, да нарекут тебя так! Замечательный гарнир к нашей теплой компании, скажу я вам!

Я начала сегодняшнюю запись, едва забрезжил рассвет. Сегодня утром мы должны свернуть лагерь. В данный момент я уютно устроилась под накидками и бизоньими шкурами, а неподалеку Тихоня уже начала ворошить угли в очаге.

– Эбо’ээто, – шепчет она, заметив мой взгляд. – Снег пошел.

Я еще плотнее кутаюсь в одеяла. Мне очень хочется по малой нужде, но я не могу заставить себя покинуть тепло постели и решила отвлечься, посвятив еще несколько минут своей тетради.

Итак, в подтверждение слов Герти, вчера мы видели, как из форта выехали две большие кавалькады, каждая с вьючным обозом на мулах; одна направилась на северо-восток, к Форту-Робинзон, другая – на северо-запад, в сторону Форта-Феттерман. То были войска генерала Крука, и где-то среди военных ехал Джон Бёрк. Я подозреваю, что генерал намеренно двинул войска в поход на наших глазах, таким образом заручившись в нашем лице свидетелями грозных намерений белых, чтобы мы могли разнести весть по другим племенам.

Меня лишь слабо утешает тот факт, что для принятия окончательного решения у нас впереди еще осень и начало зимы; по крайней мере, это ясно дали понять и капитан Бёрк, и сам генерал Крук. Я собираюсь поговорить с остальными белыми женами, когда мы вновь объединимся, чтобы «единым фронтом» начать убеждать наших супругов-шайеннов, – и, что не менее важно, женщин племени, что мудрее было бы подчиниться приказу белых. Но боюсь, что после относительно мирного лета и сейчас, во времена изобилия, задача убедить Людей отказаться от свободы и уйти с земель, которые даны им «навеки», будет не из легких – ведь понятие «договора» не столь многозначно у индейцев, как в нашей культуре.

И я начинаю все больше волноваться о нашей жизни зимой, особенно думая о малышах, что скоро появятся на свет. Летом нам здорово повезло с теплой погодой, так что мы почти не испытали на себе тягот ненастья – если, конечно, не брать в расчет почти непрерывный ветер прерий, который способен вызывать повышенную тревожность и раздражительность. А у бедняжки Марты резко усилилась аллергия на цветение. Но теперь, уловив всего лишь первые порывы арктического ветра из северных земель, я просто в ужасе от ждущей нас перспективы. Конечно, получить более-менее постоянный приют при агентстве – возможно даже, в самом настоящем доме, кажется куда более манящим, чем долгая зима в вигваме. При всем том должна признать, что жилище индейцев устроено потрясающе удобно: летом в нем на удивление прохладно, и до сих пор, даже при первом осеннем холоде, все еще очень тепло. К тому же он мгновенно прогревается, стоит утром развести огонь.

А вот и Перо-на-Макушке со своим прелестным малышом – которого я зову Уилли, в честь моего драгоценного Уильяма – скользнула ко мне под бизоньи шкуры. Я сама придумала эту нехитрую традицию: частенько в прохладные часы рассвета они пробираются в мою постель, и я начинаю тискать мальчугана, который пахнет как дикая слива, и мы втроем возимся и хихикаем как дети, нередко снова засыпая друг подле друга – мы с Перышком в обнимку словно сестры, а Уилли устраивается между нами. Иногда к нам присоединяется и Милая Походка – ее мать не возражает против таких дружеских ночевок. Вот уже несколько ночей Тихоня вновь занимает свое законное место под шкурами подле своего супруга, а я уже достаточно оправилась от своих ночных страхов и уступила ей без сопротивления. Право слово, мы точно собачья стая, сбившаяся вместе, чтобы греться в общем тепле. Иногда и мой любимец, Наездник, залезает к нам – хотя в последнее время мне кажется, что он уже слишком взрослый, чтобы без задних мыслей обниматься с женщинами! – позавчера я сама почувствовала, как маленький наглец недвусмысленно упирается напряженным члеником мне в ногу! Я щелкнула по его твердому, словно карандашик, «стручку», чем быстро остудила его пыл, мальчишка лишь взвизгнул.

Но сейчас только мы, девушки, шепчемся и хихикаем под бизоньими шкурами; мы с Перышком «меняемся» английскими и шайеннскими словами, а малыш лопочет между нами. Никогда прежде я не видела такого веселого младенца – он очень редко плачет, а когда Перышко щиплет его за нос, то немедленно прекращает. Таков способ, которым индейские матери приучают детей к соблюдению полной тишины, как у животных.

Нам под нашими покровами тепло и уютно, здесь мы чувствуем себя в полной безопасности и никто не выражает желания высовывать нос на морозный воздух и любоваться первым хрустящим снегом. Никому нет охоты собирать вещи и начинать долгий поход по холоду и снегу. Но вскоре раздался клич племенного глашатая. Все разом прекратили галдеть и стали слушать «последние известия»:

– Нынешним утром Люди готовятся уйти! Мы идем к месту нашего зимнего стойбища! Мы идем домой. Собирайте вещи, Люди, складывайте вигвамы! Нынче утром мы готовимся уйти!..

Но мы все равно лежим как лежали и даже глубже зарываемся под одеяла, пока старая карга не начинает верещать скрипучим голосом: «А ну, все вставайте, и поживее! Пора приниматься за сборы, сегодня мы уходим!» Для слишком медлительных она припасла гибкий ивовый прут и уже начала стаскивать с нам шкуры, одну за одной – ей только дай повод применить «оружие» из домашнего арсенала! В конце концов Перо-на-Макушке выбирается из-под шкур, вмиг снова становясь серьезной; на ее лице появилось типичное угрюмо-озабоченное выражение женщины-индианки, чья повседневная жизнь почти не оставляет времени для беззаботного досуга. Этим утром она оставила малыша со мной – зная, что я прекрасно позабочусь о крошке Уилли, а значит, она сможет переделать много дел, не отвлекаясь на заботы о сыночке. Еще какое-то время я поглаживаю малютку, пока он не начинает ворковать как голубок, но вскоре понимаю, что больше не могу сдерживать естественные потребности, да и нет сил слышать карканье старой карги, так что я с огромной неохотой отложила свою тетрадь и тоже вылезла наружу из-под теплых уютных покровов, чтобы начать труды очередного дня. Затем я вытащила Уилли и привязала его к переноске, что подвешена над спальным местом Перышка. Он при этом не издает ни звука, но я уверена, что он смотрит на меня полными слез глазами: «Не оставляй меня! Не бросай меня здесь!..»

Когда я вышла из вигвама, солнце только поднималось из-за горизонта, но тепла этим утром оно не обещало. Температура сейчас ниже точки замерзания, снег искрится на морозе и еще почти не затоптан, не считая единственной цепочки четких следов, что ведет вниз к реке. Это привычная тропка Маленького Волка, который встает рано утром, чтобы совершить утренний заплыв; он и его товарищи по «Дикарскому клубу пловцов» не собираются отказывать себе в этом удовольствии, невзирая на погоду. Я иду по его следу, останавливаюсь в ивняке и наконец могу спокойно пописать, наблюдая, как от желтой струйки на снегу поднимается пар. После этого я спускаюсь к самой реке, где начинаю раздеваться. Сначала снимаю гамаши и мокасины, затем с сожалением снимаю с себя теплую тяжелую бизонью шкуру и наконец быстро вылезаю из платья. Главное – не останавливаться. Не давая себе ни секунды на раздумья об ужасно холодной, ледяной воде, я иду и быстро погружаюсь в нее, и у меня тут же перехватывает дыхание; я быстро ныряю и сразу выныриваю, хватая ртом воздух, стараясь сделать вдох, несмотря на спазм в мигом скованной холодом груди, и издаю сдавленный крик потрясения. Боже ты мой, какая студеная вода!

Я пулей вылетаю из воды и прямо голышом заворачиваюсь в шкуру, еще хранящей тепло вигвама, быстро хватаю платье, мокасины, гамаши и бегу обратно в лагерь, прямо босиком по снегу, и, когда я добегаю до жилища, мои ноги уже почти онемели от холода. Я врываюсь внутрь, хохоча и крича «Бррр!», к вящему веселью всех моих товарищей по «квартире». Даже малыш Уилли, по-прежнему висящий в переноске, и тот хихикает при моем неожиданном появлении и таращится на меня своими глазенками. «Да, этонето!» – говорю я по-шайеннски, а потом по-английски: «Хо-олодно! Бррр!» Девушки-индианки, Перышко и Милая Походка, прикрывают рот ладошкой и тихонько, застенчиво смеются, этот звук напоминает мягкое журчание горного ручья. Малыш продолжает что-то лопотать. А даже старая ворона хоть и кряхтит, но даже она и, как правило, невозмутимая Тихоня не могут сдержать улыбки при виде моих дурашливых па.

Так начался этот день. Теперь я думаю только о своих обязанностях. Сегодня мы уходим. Я – настоящая скво.

 

23 сентября 1875 года

По причине наступивших холодов вчера мы сворачивали лагерь немного дольше обычного, и вышли в дорогу лишь к полудню. К этому времени пришел назойливый ветер с севера, а наш путь лежал как раз ему навстречу.

К счастью, все, кто хотели, смогли получить лошадей для обратного путешествия – ведь теперь мы шли без поклажи в виде нескольких сотен шкур, а приобретенные в обмен товары занимали намного меньше места.

Почти весь день я ехала бок о бок с Хелен Флайт. За нами трусил на своем ослике наш чудаковатый новый духовник, его длинные ноги болтались в воздухе, а ступни почти задевали землю, и бедное животное периодически переходило на неуклюжую рысь, чтобы не отставать от нашего каравана.

С помощью хитрости и настойчивости сестер Келли Хелен удалось выудить из запасов «гадкой старой жабы» – как она называет торгаша-француза – новые материалы для живописи. Похоже, что немало гарнизонных жен тоже решили приобщиться к изящным искусствам как способу убить бесконечные часы ожидания, пока их мужья разъезжают по военным делам, так что на складе у Коротышки имелся солидный запас рисовальных принадлежностей. Так что Хелен удалось пополнить свой арсенал углем для набросков, бумагой и даже целым рулоном довольно редкого в здешних краях холста. Моя милая подруга также купила две новых тетради, которые преподнесла мне в качестве подарка. Я безмерно благодарна ей, потому что я заполняю эти страницы с пугающей скоростью и, возможно, скоро вообще прекращу вести записи, потому что мои тетради превращаются в громоздкий груз.

Пока мы ехали по довольно сильной метели, Хелен, намотав свой шарф по самый рот, упорно не выпускала из зубов любимую трубку, но та то и дело потухала. Мы обе были отлично, по-зимнему экипированы: я в двух парах подбитых мехом мокасин и гамашей, с аксессуаром вроде муфты из лоснящегося меха выдры, чтобы держать руки в тепле; а Хелен – в новых рукавицах, мужских ботинках, которые она сторговала в форте, и, как и я, в индейских кожаных гамашах с меховой подкладкой. На нас тяжелые и очень теплые шубы из бизоньих шкур, за которые мы не устаем благодарить нашу племенную портниху, Жанетт Паркер, которая сшила их летом специально для нас. На головах у нас шапки из выдры вроде ушанок, надвинутые до бровей; они сделаны по последней индейской моде и плотно облегают голову. Лица у нас укутаны шерстяными шарфами. Подобный наряд оставляет мало возможностей вести беседы при любых обстоятельствах, а уж на сильном ветру, что дул нам прямо в лицо, вообще казалось, что слова, не успев вылететь изо рта наружу, тут же прячутся обратно. Мы пытались кричать, заехав спереди друг дружки, беспомощно оглядываясь, чтобы понять, достигли ли слова цели. В конце концов, после ряда бесплодных попыток, нам пришлось сдаться, и мы продолжали путь в молчании, занимая себя только собственными мыслями, почти прижавшись к лошадиным шеям, чтобы безжалостному ветру была открыта лишь малая часть лица.

Мне так странно вспоминать, что всего шесть месяцев назад мы покидали Форт-Ларами, группа отважных белых женщин, что впервые отправляются в настоящую глушь; а теперь, впервые в жизни, мы уходим отсюда, словно кучка скво, спешащих домой. И когда утром мы двинулись в путь на пронизывающем ветру, я заново осознала, что мое собственное предназначение неизменно благодаря маленькому сердечку, что бьется в моем животе. Что я не смогла бы там остаться, даже если бы очень желала.

Теперь самое время отвести место на этих страницах – да и в моем бедном сердце – неспешным размышлениям о капитане Бёрке. Я стараюсь гнать прочь всякие мысли о нем. Для меня непросто взять и забыть его; совсем нелегко поместить его среди фигур далекого прошлого. Скорее, это волевой акт – своего рода операция на… на душе, сделанная своими руками… самая кровавая операция на свете. После того, как я снова увидела его, провела несколько минут в его объятьях, снова почувствовала его сильную, но нежную руку на своем животе – скорое расставание оказалось не менее болезненным, чем первое… И я чувствую, что это окончательный разрыв…

Я делаю эти записи в нашу первую ночевку после ухода из Форта-Ларами. Похоже, мы проделали не слишком длинный путь, словно сам ветер препятствовал нам. И несмотря на мои надежные одеяния, к концу дня я буквально промерзла до костей – ибо ветер прерий словно лезвие бритвы проникает сквозь любые покровы, – поэтому тепло жилища этим вечером кажется высочайшей роскошью.

Сегодня во время дневной стоянки Маленький Волк подстрелил антилопу, так что на ужин у нас было тонко нарезанное мясо свежего посола – на мой вкус, самый нежный и деликатесный вид дичи. Я пригласила разделить трапезу Хелен с ее мужем, Боровом, а еще нашего монашка Антония – эта форма общения кажется мне сейчас, когда я задумалась, более изящной и даже формальной, чем «званый вечер».

Гости собрались к установленному вигваму почти точно в назначенный час и усажены на почетные места ближе к очагу. Маленький Волк благословил пищу, повернув один кусок мяса по четырем сторонам света, подняв к небу и опустив к земле, а затем положив на маленькую тарелочку рядом с очагом для Хе’амавебо’э – самого́ Великого Целителя (хотя, разумеется, его молниеносно уничтожал один из псов, но этого принято не замечать). После чего мы все с аппетитом набросились на еду. Индейцы серьезно относятся к любой трапезе – возможно, потому, что для них это жизненно важный фактор – и за едой почти никогда не ведется разговоров.

Но мы с Хелен решили пренебречь этим обычаем (и не только им одним, уж поверьте!) и болтали без умолку, изо всех сил стараясь создать непринужденную атмосферу в более чем непривычных для нашего нового гостя условиях.

– Расскажите-ка нам, брат Антоний, – начала Хелен, – а интересуетесь ли вы природой?

– В ней вся моя жизнь, – отвечал молодой монах мягким, уважительным тоном. – Все божьи твари благословенны для меня.

– Превосходно! – воскликнула Хелен. – Иными словами, уважение к природе является необходимым условием выживания в диких краях. Неплохо. Не будет ли с моей стороны дерзостью, – продолжала она, – предположить, что вы – человек, не склонный к азарту?

– К азарту? – удивился монах.

– Ну разумеется, нет, – сказала Хелен. – Понимаете ли, в это время года – хотя сегодня кажется, что внезапно наступила настоящая зима, – я хочу сказать, что осенью у меня прямо кровь закипает от предвкушения охотничьего сезона! Представляете – бродить по горам, слышать испуганное хлопанье крыльев и ружейные выстрелы! Знаете, вот что я скажу: надо бы пригласить вас на ужин к нам с мистером Боровом с блюдами из свежеподбитой птицы. Вы готовить-то любите, святой Антоний?

– Я пекарь, – отвечал молодой человек.

Я начала испытывать симпатию к нашему монаху, манеры которого отличались естественной простотой и искренней внимательностью. Сдается мне, он прекрасно поладит с индейцами, да и нам будет небесполезно вспоминать о том, что служение Господу на земле лучше всего сочетать с подобным смирением.

– Пекарь! Превосходно! – воскликнула Хелен, вскинув брови от удивления. – Я хочу сказать, что, на мой взгляд, нет ничего восхитительней мужчины, умеющего печь хлеб. Ведь правда же – свежевыпеченный хлеб будет превосходным дополнением к нашему рациону! Вы знаете, наши милые дикари ужасно пристрастились к хлебу – чистая правда, я не шучу. А мы как раз запаслись большим количеством муки и пищевой соды. Что ж, прекрасно! Похоже, этой осенью у нас будет возможность поупражняться в кулинарном мастерстве – что скажешь, Мэй?

Вот так мы поедали антилопу, за разговорами и под завывания ветра снаружи. Но внутри вигвам надежно хранил тепло очага, ибо ветер лишь обдувал наше жилище кругом, но не проникал внутрь – благодаря его конусовидной форме.

Когда все завершили трапезу, Маленький Волк достал свою трубку и мешочек с табаком, и моя Хелен, никогда не стеснявшаяся нарушить обычаи, набила свою трубку с коротким чубуком и раскурила ее от тонкого прутика, сунув его в пламя очага. Затем все удовлетворенно откинулись на своих седалищах, а Наездник и старая карга отползли к стенке вигвама и улеглись на шкуры.

Даже, как правило, общительная Хелен стала молчаливой и задумчивой. Единственным звуком в вигваме было потрескивание дров в костре да стоны северного ветра за стеной. Настал момент почти торжественный, и я воспользовалась им, чтобы более пристально рассмотреть своих соплеменников: Перо-на-Макушке с малышом на руках, Тихоню, вопреки обыкновению, не занимающуюся уборкой или готовкой, без устали двигаясь по жилищу, а просто сидящую рядом со своей дочкой, Милой Походкой; обе они неотрывно уставились в огонь. Маленький Волк, следующий по кругу, сосредоточенно затянулся трубкой, которую затем очень осторожно и даже с почтением передал нашему созерцательному гостю, отцу Антонию, а тот, в свою очередь, протянул трубку мужу Хелен.

Я смотрела на всех них и старалась представить, о чем каждый из присутствующих думает в этот вечер. Например, я уверена, что Хелен, так же, как и я, ощутила на себе чары цивилизации в период нашего недолгого пребывания у форта, и полагаю, мы обе не были уверены, что сможем безопасно проделать обратный путь, когда придет время.

Возможно, индейцы тоже думали о надвигающейся зиме, например, Маленький Волк – о туманном будущем, ожидающем Людей, ответственность за благополучие которых навеки легла на его плечи. Но также вероятно, что они думали лишь о завтрашнем переходе да предвкушали встречу с родными и близкими, которых давно не видели.

Не сомневаюсь, что молодой монах молил Господа указать ему праведный путь в этом неведомом новом мире; поймав его взгляд, я улыбнулась ему, давая знать, что он находится среди друзей.

Лежа на шкурах, наш Наездник тоже смотрит на огонь, и в его глазах цвета стали отражаются отблески язычков пламени. Возможно, он думал о своих лошадях, которые мерзнут на холодном осеннем ветру, потому что скоро ему придется, закутавшись в одеяло, покинуть вигвам и сидеть подле них, охраняя от воров и волков, а потом, на рассвете, его сменит другой мальчик. Я поражаюсь, насколько же шайенны выносливы! Любимцы богов…

Через некоторое время Хелен и Боров, по натуре тихий, но полный достоинства парень и, кажется, по уши влюбленный в свою эксцентричную жену-художницу, поднялись, чтобы перейти в свой вигвам. И, хотя я предложила отцу Антонию устроить место и провести ночь в нашем вигваме, он отклонил мое предложение, сказав, что у него есть отличное одеяло и что он привык спать на голой земле. Как он выразился, это часть его служения.

Я вышла наружу вместе с гостями, чтобы проводить их и сделать свои вечерние дела. С наступлением зимы я просто должна научить дикарей пользоваться ночным горшком – весьма удобное изобретение белых, которое можно отлично применить для кочевой жизни!

Хотя я завернулась в одеяло, я сразу же, как вышла из вигвама, ощутила пощечину ветра. Мы остановились на ночевку в рукаве небольшого ручья, по обеим берегам которого раскинулись бескрайние равнины без единого деревца – скучная, пустынная земля, где раздолье ветру, что со свистом дует с холмов и набрасывается, словно пес, на наш маленький лагерь сбившихся в кучку вигвамов, хрупких и беззащитных. Насколько мы ничтожны по сравнению с мощью стихии! Ничего удивительного, что головы дикарей полны всяческих предрассудков. И что они стараются заручиться благосклонностью всех божеств четырех сторон света, а также небес и земли, духов диких животных и сил природы – ведь мы живем благодаря их милости. Не менее очевидно, что белый человек строит свои форты и дома, магазины и церкви исходя из того же самого страха – это точно такие же укрепления против наступления бескрайней, пустынной Земли, которую он не умеет почитать, но предпочитает просто-напросто заполнять чем придется.

Я поднимаю подол платья и устраиваюсь при низкорослом кустарнике – единственной защите от ветра, довольно ненадежной, надо признать. «Наименее интересный вид растительности», по выражению капитана Бёрка, да и по моему мнению тоже – но, по крайней мере, обладающий сильным и вполне приятным для моего обоняния запахом; сначала я даже натирала им свое тело в качестве гигиенического средства или дезодоранта – эдакие индейские духи.

Сегодня безлунная ночь, хотя ветер разогнал все тучи и над нами синеет чистое небо. Усевшись на корточки, я гляжу вверх и вижу мириады звезд и планет, но почему-то при их виде моя собственная ничтожность более не ужасает меня, как прежде, но, напротив, успокаивает, потому что я чувствую себя частицей, пусть и крошечной, этой огромной, цельной и совершенной Вселенной… А когда я умру, ветер будет всё так же дуть, а звезды сиять, потому что значение, которое я имею для Земли, не более ценно для нее, чем моча, которую я сейчас испускаю, которую впитывает песчаная почва, а может, стремительно высушивает неутомимый ветер прерий…

 

28 сентября 1875 года

Мы в неспешном темпе совершаем обратный путь к землям дельты реки Паудер, зарисовывая наш петляющий маршрут. У индейцев своя логика перемещений, которые на первый взгляд могут показаться белому человеку незапланированными и хаотичными. Дело в том, что мы, Люди, идем вслед за разведчиками – сначала прямо на запад, а потом вдруг, якобы внезапно поменяв маршрут, уклоняясь от курса на восток, к покрытыми соснами холмам, окружающим Кэмп-Робинзон, откуда и начался много месяцев назад наш великий исход. Но на этот раз мы огибаем форт и сторонимся поселений белых, разбросанных тут и там. Они представляют собой безобразное скопище наспех сколоченных лачуг и пристроек с дерновыми крышами и грязными улицами; вот уж где отсутствует благообразность и вообще какие-либо благородные признаки цивилизации – я уж не говорю про улучшения, привнесенные белыми в общий вид этого дикого края.

Вокруг Кэмпа-Робинзон пасут стада скотоводы, и как-то раз, проходя по соседству с одним из них, наши молодые воины решили поохотиться и подстрелили и зарезали нескольких животных. Я пыталась объяснить мужу, что скот принадлежит поселенцам и что, охотясь на него, мы лишь навлекаем беду на Людей, но Маленький Волк ответил, что эти самые поселенцы прогнали наших бизонов и извели всю дичь в этих землях, а Людям надо чем-то питаться на долгом пути. Да и, как бы он ни хотел, он не мог бы удержать молодых парней, которые захотели поохотиться и обнаружили коров там, где прежде паслись бизоны. Как бывало уже частенько, я не сумела подобрать аргументов, которые поколебали бы простую и ясную логику вождя.

Но во время щедрых пиршеств после такой «охоты» индейцы корчили недовольные гримасы и всячески выражали разочарование вкусом говядины – и я готова признать, что оно куда менее ароматное, чем мясо дикого бизона, которому я и сейчас отдала бы предпочтение.

Спустившись с холмов к Кэмпу-Робинзон, мы нанесли краткий визит в близлежащее торговое агентство, «Красное облако», где Маленький Волк раскурил трубку с вождями племени дакота и даже с самим Красным Облаком. Они обсудили предложение правительственной комиссии, которая в настоящий момент находилась в Армейском лагере, ведя переговоры о покупке Черных холмов; среди членов комиссии был и начальник нашего бывшего духовника Хейра, епископ Уиппл. Маленький Вождь, как и предводители сиу, решил не посещать заседания комиссии – по той простой причине, что ни шайенны, ни сиу не имели намерения «продавать» Черные холмы, ибо, по их понятиям, никто из Людей просто не обладал такими полномочиями.

Индейцы, однако, как обычно, имеют самые разные мнения на этот счет. Сам Красное Облако – возможно, потому, что теперь он владел собственным торговым агентством, – очень даже не против такой сделки, несмотря на то, что его племя получило столь мизерное возмещение от Великого Белого Отца, что, по сравнению с нами, они выглядят почти нищими. На общем Совете он сказал Маленькому Волку, что Черные холмы наводнило уже такое количество белых рудокопов, что сдерживать этот наплыв мы уже не в силах и что сейчас индейские племена могут получить хоть что-то взамен своих земель. И это лучше, чем ничего, потому что факт есть факт: холмы уже отобраны у нас, ведь, в конце концов, белые забирают все, что пожелают. После долгих, порой весьма горячих обсуждений и долгих попыхиваний трубками вожди так и не пришли к сколько-нибудь внятному решению. Вечное разобщение и невозможность образовать единую коалицию – в этом, как заключил капитан Бёрк, кроется основная причина постоянных неудач индейцев в переговорах с правительством Соединенных Штатов.

Пока мы стояли лагерем, нам нанес визит тамошний агент – льстивый, скользкий тип по имени Картер; он пришел прямо к вигваму Маленького Волка, чтобы уговорить того примкнуть вместе со всем племенем к «Красному облаку». Когда я заговорила с ним по-английски, он был искренне потрясен, так как в первый момент не обратил на меня ни малейшего внимания, приняв за «самую обычную скво». Совершенно ясно, что он не слышал о программе НДИ, так как сначала решил, что индейцы взяли меня в заложницы, и даже предложил освободить меня! Он пришел в невероятное возбуждение, когда я объяснила, что замужем за вождем и что еще несколько белых женщин также проживают в племени по собственной воле. Меня ужасно развеселило недоумение агента Картера, и я решила, что не стоит пускаться в объяснения по поводу причин, приведших нас сюда.

– Вы слишком прекрасны, мэм, чтобы жить в столь отвратительных обстоятельствах, – сказал он учтиво, явно решив, что я одна из этих несчастных «падших шлюшек», которые докатились от хотя бы притворной респектабельности до самого дна и обрели свое последнее пристанище среди индейцев. А потом он рассказал, что знает женщину, которая открыла вполне приличный «пансион» в небольшом городке Кроуфорд близ Кэмпа-Робинзон. Ее заведение стало излюбленным среди солдат форта, почтальонов, грузчиков, погонщиков мулов, рудокопов и всякого сброда, что прибился к нашим западным границам; по словам этого благодетеля, клиентура там весьма приличная и уж полюбезнее дикарей, которых мы, это ясно, принуждены обслуживать и которых на ружейный выстрел не подпустили бы к заведению мисси Мэллори, уверял он, не говоря уж о том, чтобы отдавать им на потеху белых девушек.

После этого я решила поставить наглеца на место. Во-первых, я еще раз объяснила ему, что мы вовсе не проститутки – а законные супруги индейцев в глазах как Церкви, так и американского правительства, что мы находимся здесь по собственной воле и что – да-да, не удивляйтесь, но столь унизительного обычая, как проституция, не существует среди шайеннов. А во-вторых, сказала я, если он сейчас же не покинет наш вигвам, я расскажу мужу о его оскорбительных предложениях, и тогда с него в наказание живьем снимут кожу, а потом зажарят целиком над костром для варварского ужина! И могу с гордостью заявить, что более стремительного бегства мне никогда прежде видеть не приходилось.

 

3 октября 1875 года

От агентства «Красное облако» мы двинулись на север, к Черным холмам; Маленький Волк захотел самолично увидеть вторжение белых на свои территории, а еще – провести церемонию в Новавосе – Вигваме Целителя – перед наступлением зимы. Мы находимся в месте, которые белые называют Медвежья гора – это совершенно симметричная возвышенность с плоской вершиной в северной части Черных холмов, заповедная земля шайеннов. Чем больше я узнаю об их поверьях, тем с большей ясностью понимаю, почему старания преподобного Кролика обратить их в христианство не имели никакого успеха – ведь у индейцев давно существует строго структурированная и полностью соответствующая их образу мыслей религия, включающая фигуру мессии – Мотсе’эоэве, то есть самого Великого Целителя, по сути, пророка и учителя, который приходит не из неведомого места вроде Назарета, но обитает непосредственно здесь, в Нававосе – самом сердце шайеннского края. Надо ли удивляться, что они не желают отдавать свою землю?

Согласно легенде, Великий Целитель, или Чудесное Снадобье, явился здесь Людям много сотен лет назад и поведал, что скоро среди них появится особый человек. Этот человек будет одет по обычаю белых и уничтожит все, чем жили Люди до него; он появится среди шайеннов и лишит их всего, начиная с дичи для пропитания и заканчивая родной землей.

Пусть индейская религия и насыщена предрассудками, но, по крайне мере, легенда о Чудесном Снадобье точно недалека от истины, учитывая, что ее предсказания одно за одним сбываются в наши дни.

Что касается духовных переживаний, наш анахорет, «Антоний из Прерий», как я и предполагала, постепенно завоевывает все большее уважение в племени. Шайенны сразу же признали в нем святого человека, поскольку его стремление к простоте и самоотречению вызывает у них огромное восхищение, как и его ежедневное чтение литургии, ведь сами индейцы весьма склонны к любой форме песнопений и религиозных обрядов.

Должна сказать, что я жду не дождусь момента, когда с отцом Антонием познакомятся остальные белые индейские жены, потому что я действительно получаю от него некую моральную поддержку. Он тихий, благочестивый человек, и все же у него есть специфическое чувство юмора. Хотя сама я никогда не была слишком религиозна по натуре, но у меня есть чувство, что он появился среди нас согласно некой высшей логике и сыграет в нашей жизни судьбоносную роль. Боже правый… Неужели я наконец обретаю веру?

Ах, Черные холмы – я не видела краев прелестнее! Они богаты сосной, и елью, и можжевельником, и дичью самых разнообразных видов. К нашей радости, снова потеплело, стояли тихие осенние дни, обещавшие небольшую передышку перед новым натиском зимних холодов. Настроение у всех нас резко улучшилось с наступлением погожих дней и прибытием на эти прекрасные земли. Думаю, все мы были несколько подавлены после посещения агентства «Красное облако», когда увидели, в какой бедности и убожестве живут там люди. Так что же, в этом и состояла конечная цель нашей миссии? Привести народ, принявший нас, от свободы и процветания в состояние полной инертности, близкое к нищете… Это скорее не ассимиляция, а форма тюремного заключения…

После ухода из Форта-Ларами я несколько раз заводила речь с мужем о необходимости для Людей прийти к одному из агентств и сдаться. В конце концов я даже стала умолять его, во имя ребенка, которого ношу и еще не рожденных детей всех остальных белых жен, доказывая ему, что, родившись при агентстве, эти дети не только будут находиться в полной безопасности, но и получат преимущества школьного образования, что, в свою очередь, поможет им впоследствии обучить остальных Людей правилам жизни среди белых. «Ты ведь этого и хотел! – твердила я вождю. – Именно за этим ты пришел тогда в Вашингтон».

Но Маленький Волк упорно повторял, что Люди в настоящий момент отлично обеспечены, им удается обходить поселения белых и он не хочет без причин отказываться от такой хорошей жизни. А что до ваших детей, говорил он, они так или иначе скоро вернутся к белому племени, но сначала им нужно дать возможность познать и обычаи их отцов, ощутить, пусть лишь в первый год жизни, как существовали их предки в былые времена.

«Мы будем все время вспоминать жизнь, какую имеем сейчас, – говорил он с мягкой печалью. И думать при этом, что никогда ни один народ на земле не был столь счастлив и столь богат; у нас крепкие вигвамы и изобильная еда; у нас много лошадей и прекрасная утварь, и я не готов расстаться со всем этим и начать жить согласно обычаям белых людей. Не теперь. Еще одна осень и зима, возможно, еще одно лето… А там посмотрим.

У шайеннов иная концепция времени, отличная от нашей; такие понятия, как календарный срок или ультиматум, мало что для них значат. В этом отношении их мир куда менее статичен и не подвластен иным временным ограничениям, кроме как смене времен года.

– Но Армия не даст нам времени до лета! – пыталась я вразумить его. – Послушай, что я силюсь сказать. Ты должен привести Людей в агентство этой зимой, никак не позже!

Теперь я порой думаю, не с тайной ли целью Маленький Волк водил нас к «Красному облаку» – чтобы мы воочию убедились, какое неприглядное будущее ждет наших детей в подобном месте. И действительно, если именно к этому существованию мы должны «стремиться», наша нынешняя свобода, хотя и временная, кажется еще более, неизмеримо более ценной.

 

5 октября 1875 года

Несмотря на все наши старания избегать встреч с многочисленными золотоискателями, мы все же натыкаемся на следы их присутствия на Черных холмах. По пути мы видим колеи от движения крупных грузовых обозов и замечаем россыпи новых поселений. Наши разведчики также сообщили, что в этих краях находятся части Армии Соединенных Штатов. Маленький Волк отдал строжайший приказ молодым воинам воздержаться от каких-либо вылазок, и мы настолько ловко миновали людные места, что я даже сомневаюсь, что белые заметили наше появление. Но все же, как рассказала мне Фими, несколько молодых индейцев, включая ее мужа, сбежали, чтоб вступить в войско оглала-сиу, совершающих частые набеги на непрошеных гостей. И я знаю: это не приведет ни к чему хорошему.

 

8 октября 1875 года

Вот уже несколько дней мы стоим лагерем недалеко от горы Новасосе, один вид которой побуждает индейцев выполнять разнообразные религиозные обряды. В племени устраивают пиры и пляски, многим являются видения, почти непрестанно звучит дробь барабанов. Большинство церемоний слишком сложны и мудрены для человека, далекого от религии, как я, чтобы понять или хотя бы подробно зафиксировать их. Индейцы постятся, приносят жертвы, мужчины совершают даже акты самоистязания, перенося настоящие мучения, – например, практикуются отвратительные вещи вроде прокалывания сосков, привязывания себя к столбам или к свежеразрисованным щитам (искусство нашей дорогой Хелен сейчас востребовано как никогда!), которые они потом тащат на себе в круг пляшущих, испытывая при этом неописуемую боль. Как бы ни пытались мы до сих пор привыкнуть, примириться с жизнью и традициями шайеннов – а нам ради этого пришлось поступиться многим, – ни один цивилизованный человек никогда не признает эти ужасающие обычаи ничем иным, кроме как варварством. Как бы то ни было, наш Антоний относится к ним с чрезвычайным интересом и подробно записывает мельчайшие детали религиозных обрядов дикарей. Он считает, что они, безусловно, созвучны – и, возможно, даже уходят корнями в раннее христианство. Разумеется, с его стороны это лишь желание принимать желаемое за действительное, но, в конце концов, это его работа. Надо также отметить, что, к его чести, отец Антоний распространяет слово божие среди Людей очень деликатно, без искусственного пыла и непременного обещания кары Божьей, в отличие от преподобного Хейра, но и без евангелического рвения Нарциссы. Он лишь упорно ходит от вигвама к вигваму, заводя разговоры с таким прямодушием, смирением и добротой, что индейцы, верно, и не догадываются, что их пытаются «обратить». Я думаю, в нем – их единственная надежда на духовное спасение… Если они в нем нуждаются.

Вчера главная советница Маленького Волка, Идущая-Против-Ветра, пришла к нашему вигваму, чтобы поведать вождю свое видение. Она очень странная, с гнездом иссиня-черных волос и особым сиянием в глазах, напоминающим отблески пламени. Живет она одна, но поскольку считается у шайеннов вроде святой, то ее нужды обеспечивают почтительные соплеменники. Мужчины приносят ей дичь, а женщины приносят все необходимое для жизни. Все верят, что она ясновидящая, что она живет одной ногой в ином мире – «мире, что лежит за нашим». И мой муж, вождь племени, ценит ее советы весьма высоко.

И вот сейчас она сидит с ногами крест-накрест и шепчет что-то на ухо Маленькому Волку; я подсаживаюсь как можно ближе к ним сзади, чтобы расслышать ее слова. «В моем видении жилища Людей охвачены огнем, – говорила она, – белые солдаты сваливают наши припасы в большие груды и поджигают – все разорено, все, что у нас есть, пожирает огонь. Я вижу, как Людей в чем мать родила гонят в горы, и мы, словно дикие звери, прячемся в скалах». Замолчав, странная женщина обхватила себя руками и стала раскачиваться взад-вперед, словно пытаясь согреться. Я и сама ощутила озноб от ее слов. «Там очень холодно, – продолжала она. – Многие Люди замерзают насмерть, а младенцы синеют подобно обломкам льда на реке прямо в материнских объятьях…»

– Нет! – невольно вскрикнула я, сама того не ожидая. – Прекратите эти речи, немедленно! Это все ложь! Я не верю вашим видениям, все это не больше чем пустые предрассудки. Слушать не желаю ничего подобного! Кто-нибудь, пойдите и приведите сюда брата Антония, пусть он скажет нам правду!

Но только потом я осознала, что говорила по-английски, и Маленький Волк с Идущей-Против-Ветра лишь смотрели на меня с некоторой досадой, ожидая, когда пройдет эта вспышка гнева. После этого они еще ближе склонились друг к другу, и я больше не могла расслышать ни слова.

 

10 октября 1875 года

Вскоре после посещения ясновидящей Маленький Волк, никого не предупредив, ушел в неизвестном направлении. Лишь позже я узнала, что он взобрался на вершину Медвежьей горы в ожидании собственного видения. Маленький Волк всегда был себе на уме и постоянно погружен в заботы о самых разных вещах, так что, очевидно, он удалился, чтобы хорошенько обдумать то, что услышал от святой женщины.

Он вернулся в наш вигвам через три дня и три ночи. О своем видении он сказал немногое: «Я принес жертвы Великому Целителю с просьбой защитить Людей от беды. Но он отказал мне в знаменье».

 

14 октября 1875 года

От вигвама Целителя мы двинулись на север, а потом вновь на запад, переходя из долины в долину. После череды дней религиозного рвения индейцы теперь очень сдержанны и даже смиренны, утомленные многочисленными обрядами и – увидев своими глазами захват белыми пришельцами своих священных земель – с тревогой смотрящие в будущее. К этому времени уже всем известно о видении Идущей-Против-Ветра; все слышали о том, что сам Маленький Волк ходил с подношениями к Чудесному Снадобью, но потерпел неудачу: ему не было даровано видение. А это плохой знак по верованиям индейцев.

* * *

После посещения горы Новавосе мы продолжаем свой путь без спешки, просто бредем потихоньку обратно к дельте реки Паудер. По-прежнему стоит чудесная осенняя пора. Донья ручьев устланы желтой и багряной листвой тополей, кленов и ясеней; долины, раскинувшиеся перед нами, играют всеми оттенками золота и охры, а рощицы диких слив в оврагах щеголяют кронами глубокого пурпура. По пути нам встречаются стада всевозможной дичи: гигантские стада бизонов, уже в зимних нарядах, их длинная шерсть на брюхе достает до самой земли; сотни антилоп, оленей и лосей, скачущих по долам с трубным криком, словно славя Господа. Гуси, журавли и утки уже собрались в полет, огромные стаи покрывают небо черным пологом и наполняют его призывными кличами. Воистину, это самое потрясающее представление на свете. «Господь благословляет нас!» – воскликнул однажды отец Антоний в своей искренней простоте, любуясь небом. И кто ему мог бы возразить?

Бесчисленные стайки куропаток взмывают из-под копыт наших лошадей и врассыпную летят в сторону горизонта, словно кто-то бросил горстку семян против ветра. Хелен пребывает в невероятном оживлении от охоты и заодно от восторгов ее товарищей-индейцев по поводу ее виртуозного владения дробовиком. Правда, она дала им несколько советов по стрельбе, но могу с гордостью за подругу заявить, что ни один из них не может сравниться с ней в меткости и ловкости.

То были прекрасные дни легкой дороги и роскошной погоды, и Люди благодарно принимали всю щедрость Земли, наслаждаясь теплой осенью перед долгой зимой, кратким покоем перед ненастьем, раз уж, после событий в вигваме Целителя, не смолкали тревожные слухи.

 

18 октября 1875 года

Прибытие в зимний лагерь мы ощущали как настоящее возвращение домой – остальные группы прибывали в течение нескольких недель со всех сторон, словно спицы колеса, стремящиеся ко втулке. Одни племена пришли, но потом снова покинули лагерь, чтобы встать на зимнюю стоянку в другом месте. Некоторые уже приняли решение пойти зимой в торговые агентства, потому что разведчики разнесли весть среди сиу и шайеннов о недавно объявленном ультиматуме Великого Белого Отца: все свободные индейцы должны прийти к агентствам и сдаться до первого дня февраля, или пусть пеняют на себя. Три Звезды, как прозвали индейцы генерала Крука, пообещал, что те из нас, кто сдастся раньше других, получат в награду более плодородные земли и более щедрый запас провизии. В целом, тем, кто добровольно примет эти условия, будет обеспечена зимовка при агентстве, на полном продовольственном и прочем обеспечении Великого Отца.

По возвращении мы узнали, что среди тех, кто ушел к агентствам, оказалось и несколько белых жен со своими мужьями. Как и все мы, они с приближением срока почти впали в панику, представив, что им придется рожать в диком поле без настоящих докторов, да еще зимой. Могу ли я винить их в этом?

Мне оставалось ждать еще несколько месяцев, и я пока сохраняю спокойствие по поводу собственного разрешения от бремени. Обе предыдущие беременности проходили у меня безо всяких осложнений, и оба раза я рожала с помощью одной лишь акушерки. Тем не менее – без оглядки на то, какую участь выберет для нашей группы Маленький Волк, – я искренне рада, что другие мои товарки выбрали именно такой вариант. Это мудрое решение, и пусть белые женщины выступят авангардом, показав пример всем остальным: ведь для всех индейцев это лишь вопрос времени. Я уверена, что к наступлению зимы мы, остальные белые жены, тоже сумеем убедить своих супругов «покориться» так называемому «неостановимому нашествию цивилизации», как с некоторым пафосом выражается капитан Бёрк.

Итак, в лагерь шайеннов мы прибыли вчера днем, возвещая о нашем приближении издали, затянув песнь – песнь племени Маленького Волка; ее поют все, даже маленькие дети, это радостная песня о встрече друзей. Я и сама выучила слова и пела в общем хоре, а вместе со мной и Фими, и Хелен, и сестры Келли. Думаю, из нас вышел бы чудесный хор!

Зимнюю стоянку решили устроить в живописной долине, полной разнотравья, у слияния Ивового Ручья и верхнего рукава реки Паудер. Долина отлично защищена от ветра и ненастья, с одной стороны – отвесным скалистым берегом реки, покрытым соснами и переходящим в лесистые предгорья, а с другой – целой системой ущелий и оврагов, постепенно сменяющихся плоскими возвышенностями прерии, а уже совсем далеко, на горизонте, вырисовывался тонкий контур Гор Большого Рога. На первый взгляд, в долине вдоволь всего, что нам необходимо: травы для лошадей, проточной воды, стройных тополей для добычи дров. На относительно близком расстоянии от нас выбрали место для зимовки и несколько больших бизоньих стад, которые мирно пасутся на сочной травке, прямо милые молочные коровы.

Здесь мы останемся на долгое время – пока не придумаем план на будущее. Это будет долгожданный отдых после постоянного движения последних месяцев.

Моя Марта была вне себя от радости, когда мы снова встретились. Даже издали, едва различив ее в толпе, я заметила, как она раздалась во время беременности. Она изо всех сил махала нам, пока мы спускались с плато в долину с песней на устах; лошади осторожно выбирали дорогу на склоне. Марта прыгала на месте и хлопала в ладоши, как ребенок. А затем она выкинула неожиданный фокус: накинула веревку с петлей на шею одной из лошадей, привязанных у ее вигвама, схватила ее за гриву – и запрыгнула на спину как заправская индианка! Стукнув ее пятками по бокам, она понеслась нам навстречу. Боже правый, подумала я, неужто это та самая Марта, моя робкая подруга, которая в самом начале не могла и шагу ступить, чтобы не споткнуться и не упасть? Вот так история! И это ее мы называли Та-Которая-Падает?

Она подъехала к нам, ловя ртом воздух, – как и я при виде «новой Марты».

– Мэй, милая Мэй! – заговорила она. – Даже передать не могу, как я рада, что ты вернулась домой! Я уж было начала волноваться. Где вы побывали? Ты должна мне рассказать все-все о вашем путешествии. А у меня тоже есть новости. Тут многое произошло, пока вас не было. Но сначала расскажи самое главное: неужели вы добрались-таки до Форта-Ларами? Вы обедали там с офицерами? Ты видела своего капитана?

Я не могла не заметить, что Марта просто пышет здоровьем. Даже прибавка в весе в связи с беременностью красила ее. Право слово, я не помню, чтобы она так великолепно выглядела. Несколько месяцев назад, при расставании, она все еще была эдакой запуганной мышкой, но за несколько месяцев расцвела как роза – румяные щечки, смуглые, сильные руки. Я даже рассмеялась от удивления – и счастья.

– Всему свое время, – отвечала я. – Давай-ка мы побеседуем всласть, как только станем лагерем. Ох, как же я рада тебя видеть! Но – простит меня Господь – Марта, только взгляни на себя: ты стала самой настоящей индианкой! Хотя, знаешь, езда верхом на неоседланной лошади – не самое подходящее занятие для беременной женщины.

– Да я в жизни не чувствовала себя лучше, Мэй! Вероятно, беременность и жизнь на природе мне показаны… А ты была права: я прекрасно справилась без тебя. И, что уж скрывать – да, превратилась в дикарку!

Тут мы обе расхохотались и поехали в лагерь, ведя лошадей бок о бок, болтая напропалую, точно две школьницы.