23 мая 1875 года

Мне столько надо рассказать… Вчера мой муж… как странно это звучит… мой муж, Маленький Волк, приехал в наш свадебный вигвам на лошади и ведя в поводу моего оседланного коня. За ним шли две вьючных лошади, одна из которых несла на себе «парфлеш», так шайенны называют аналог нашего саквояжа – нечто вроде складной сумы из прочной сыромятной бизоньей кожи, в котором лежали всякие кухонные принадлежности, посуда и тому подобные вещи. В доме вождя этих «парфлешей» несколько, все с изящной отделкой. Очевидно, среди индейцев он считается зажиточным, потому что «наш» вигвам больше и лучше обустроен, чем большинство других. Как нам рассказывал капитан Бёрк, у индейцев по определению богаче тот, у кого больше лошадей – хотя бы по той простой причине, что, чем больше лошадей, тем больше возможностей перетаскивать с места на место вещи и большое переносное жилище. Даже отец, думаю, оценил бы простоту экономики дикарей.

Жестами Маленький Волк велел мне собирать вещи – я еду вместе с ним.

– В свадебное путешествие, наверное? – смеясь, спросила я, но, конечно, он меня не понял.

Я быстренько собрала одежду и туалетные принадлежности в расшитую бусинами сумку оленьей кожи, найденную в свадебном шалаше. Должно быть, подарок от семьи вождя – потому что помимо нее там обнаружился полный комплект шайеннской женской одежды: пара затейливо расшитых бусинами мокасин, мягких, точно масло, гамаши, отлично заправлявшиеся в них и крепившиеся пониже колена шнурками наподобие наших подвязок. Само платье пошито из такой же нежной кожи прочными жильными нитками и просто, но со вкусом украшенное бисером и оловянными пуговицами. Пахла одежда дымком – запах вовсе не был неприятен и происходил оттого, что в процессе дубления кожи держали над золой тополиных веток. Когда шайеннки обучали нас хозяйству, мы наблюдали, как изготавливают эти одежды. Они искусны в различных ремеслах – предполагалось, что и мы должны ими овладеть. Вообще, одна из наших удачливых товарок – портниха Жаннет Паркер, она работала в Чикаго, пока ее не упекли в психушку штата потому, что она убила мужа во сне – заколола иголкой для сшивания кожи. Не знаю, сумасшедшая она или нет, да мне и плевать – судя по всему, этот пьяница и дебошир вполне заслуживал такой участи. Умения Жаннет поразили шайеннок – она даже научила их кое-каким швам, неведомым им доселе, и они зауважали ее еще больше.

Индейское платье очень удобно – по конструкции оно напоминает халат или накидку с открытыми рукавами, а уж мокасины и гамаши сидят на тебе как вторая кожа – очень чувственные ощущения, надо сказать. Наша одежда и обувь кажутся по сравнению с ними совершенно непрактичными. Я почти решилась полностью от них отказаться. Даже кавалерийские бриджи немало сковывают движения.

Но я отвлекаюсь: быстро собравшись, я села на своего Солдатика, и мы с моим новобрачным пустились в путь.

Нас провожали другие жены: Тихоня, как полагается, вышла к порогу вигвама, но все еще не могла заставить себя взглянуть на меня. Два последних дня, проведенных мною в вигваме новобрачных, стали долгожданной передышкой – для всех нас, надо сказать. Я не могу винить ее в том, что она меня не принимает, – и мне остается лишь гадать, как бы я поступила на ее месте. Выяснилось, что моя подруга – младшая жена по имени Перо-на-Голове – сестра старшей; это распространено среди шайеннов: считается, что так между женами будет меньшее напряжение… В то же самое время не все шайенны полигамны… У них сложная культура, которую мне еще предстоит изучать.

Когда мы ехали по лагерю, из своего вигвама вышла Марта – невеста невестой, счастливая и смущенная. Мы не виделись со свадебной церемонии, но, судя по ее сияющему ее лицу, я поняла, что первая брачная ночь не разочаровала ее.

– О Мэй! – Она догнала моего коня и теперь бежала вровень. – Нам надо поговорить. Я сегодня собиралась навестить тебя. Куда это ты?

– Понятия не имею, Марта, – сказала я. – Как видишь, я просто послушная жена и следую за мужем. Если я не ошибаюсь, это свадебное путешествие!

– Свадебное… А когда ты вернешься? – нервно спросила Марта. – Как я без тебя?

– Не знаю, когда вернусь, – ответила я. – Но ты справишься. Эти дни же как-то справлялась? Не думаю, что мы надолго.

– Мэй, я должна тебя спросить, – сказала Марта, стремительно краснея. – Как твоя… твоя?

– Моя брачная ночь? – рассмеялась я.

– Да! Странно ведь? И удивительно?

– Как сон, – призналась я. – Я даже не уверена, было ли это на самом деле.

– Да! – воскликнула Марта. – И у меня точно так же – как сон! Неужели нас одурманили, Мэй? Лично меня – да, я уверена. Я спала – или все это случилось на самом деле?

– Как ты себя чувствовала наутро? – спросила я.

– Уставшей, – ответила Марта. – Уставшей, но довольной, и я… и у меня… – И она, поспешая за мной, покраснела еще пуще.

– Саднило, – закончила я за нее. – А кровь была, Марта?

– Да, – ответила она. – Ты же знаешь, у меня никого раньше не было.

– Ну, если была, то, думаю, не приснилось, – ответила я.

– Как считаешь, могло быть такое – оно нам приснилось и в то же самое время не приснилось? – спросила она.

– Да, – ответила я. – Хорошо сказано, Марта. Как и все наше приключение – вроде сон, а вроде явь.

Теперь мы добрались до края поселения, и Марта, не желая бежать дальше, спросила:

– Последний вопрос, Мэй – ты видела его лицо, он… он… твой муж смотрел на тебя в тот момент?

Я расхохоталась:

– Нет, я же как ласточка, – помнишь, которых мы видели по весне? – подняла хвостик, чтобы самцу было легче.

– Да! – воскликнула Марта, махая мне рукой на прощание. – Да, и у меня так было! Прощай, Мэй, дорогая моя! Не задерживайся. Ты нужна нам тут.

– Все будет хорошо, Марта! – крикнула я. – У тебя все будет отлично! Мы ненадолго, я уверена. Вот это будет поездочка!

– Приключение! – вторит мне Марта и машет рукой.

И прерия поглотила нас. Я вовсе не переживала от того, что бросаю остальных, и в обществе мужа чувствовала себя уверенно и в совершенной безопасности. Стояло чудесное весеннее утро: прерия цвела. Разномастные дикие цветы усыпали ковром расстилавшиеся перед нами равнины, ослепительно зеленая трава слегка колыхалась от ветерка, а в тополях и ивах вдоль реки распевали утренние песни разные птахи.

После того, как поселок остался далеко позади, я обернулась и приподнялась в седле, чтобы посмотреть назад. Я увидела дымок, курившийся над вигвамами, фигурки людей племени, сновавших туда-сюда по своим делам, услышала лай собак и крики мальчишек, сгонявших на луга табуны лошадей, их смех и жизнь деревни – и впервые ощутила острое чувство дома, впервые в жизни поняла, что это и есть теперь мой дом. Точно надо было отойти на расстояние и взглянуть на него заново издалека, чтобы наконец полностью ощутить красоту прелестной сценки. И вот тогда, в первый раз в жизни, я ощутила, что счастлива и довольна. И подумала: «Как же мне все-таки повезло!»

Да, несмотря на странности и тяготы туземной жизни, наш новый мир тем утром показался мне невыразимо прекрасным: я восхитилась тем, как умело и удачно эти люди поместили себя в природу, в окружающую местность, они казались такой же неотъемлемой частью пейзажа прерий, как весенняя зелень. И становилось понятно, что они – такие же персонажи грандиозного полотна Природы, как и другие ее творения.

Первые минут пятнадцать Маленький Волк ехал впереди меня, ведя за собой вьючных лошадей. Он молчал и даже не оборачивался посмотреть, не отстала ли я. Наконец я пришпорила коня и пустила его в легкий галоп (как я благодарна матери за уроки верховой езды, которые нас заставляли брать в детстве, – умение управляться с лошадью пришлось здесь очень кстати). Я нагнала вождя, который удивился и, кажется, слегка подосадовал, что я снова нарушила какие-то неведомые правила туземного этикета.

– Я – женщина новой Америки, – сказала я, задавая своему коню тот же темп, в каком шла его лошадь, – и не собираюсь ехать в двадцати шагах от тебя весь день! – Я понимала, что Маленький Волк не понимает моих слов, но я жестом показала на наших лошадей, предполагая, что «мы едем рядом» и потом указала на нас с ним и улыбнулась. Кажется, вождь задумался, но потом улыбнулся в ответ. Да, мы по-настоящему пообщались! Я очень обрадовалась.

Теперь я понимаю: вождь запланировал эту поездку как способ узнать друг друга, ну и заодно показать мне окрестности. Вчера днем мы расположились лагерем в тополиной рощице у речушки, названия которой я не знаю. Вождь прихватил с собой небольшой тент из кожи, чтобы натянуть его между деревьями на случай дождя, хотя погода стояла ясная и теплая. Под тентом мы соорудили себе ложе из травы, накрыв ее бизоньими шкурами. Когда мы устроились, я собрала хворост для костра вдоль берега ручья, радуясь возможности размять ноги после дня, проведенного в седле.

Маленький Волк прихватил с собой мешочек из сыромятной кожи с огнивом, кремнем и куском бизоньего помета, от которого откалывалась часть и крошилась в труху, служившую для розжига. Мне показалась волшебной та быстрота, с которой он развел огонь, подбрасывая туда траву и прутики, и скоро у нас уже полыхал костер, чтобы готовить и греться возле него прохладной ночью.

На ужин у нас случились жареные куропатки, подстреленные вождем из лука в тот день, – не слезая с лошади, он уложил парочку птиц из вспорхнувшей прямо впереди нас стайки. Даже отец восхитился бы такой меткости: не терпится рассказать об этом Хелен Флайт, как вернемся, и сомневаюсь, что мужчина или женщина, вооруженные огнестрельным оружием, способны на такое.

Дичь удалась на славу: я нашпиговала тушки нежным диким луком и травами, собранными во время идиллической прогулки по прерии. Спасибо нашим индейским товаркам за науку: я стала узнавать многие съедобные растения.

Нам впервые довелось провести время по-настоящему вдвоем, и, я думаю, мы оба слегка стеснялись. Наконец, я придумала способ обойти постоянное замешательство из-за того, что мы не понимаем язык друг друга – надо было просто позабыть об этом. И я без умолку болтала с Маленьким Волком по-английски, – говорила все, что приходило в голову, ведь раз он меня не понимает, то какая разница? Прошлой ночью я поведала ему всю свою историю – про Гарри, наших детей и жизнь в лечебнице. Про отца, мать, сестрицу Гортензию. Я рассказала ему про капитана Бёрка. Словом, выложила все – и у меня появилось странное ощущение освобождения, оттого, что моя история больше не лежит на душе мертвым грузом. Маленький Волк терпеливо слушал меня, точнее, делал вид, что слушает, даже не понимая, – он смотрел на меня так, будто понимал, время от времени кивая, и, в конце концов, даже тихо ответил что-то на собственном языке, хотя, разумеется, я не поняла ни слова. Вот так мы полночи просидели у костра за разговорами – я по-английски, он по-шайеннски. Правда, Маленький Волк говорил намного меньше – вождь вообще человек немногословный – и я убеждена, что он тоже рассказывал мне о своей жизни, потому что иногда он говорил вполне оживленно. Я внимательно слушала, стараясь догадаться о значении хотя бы нескольких слов, понять в целом, о чем он говорит, но оказалось, что, если позволить звукам словно обволакивать тебя, а не пытаться расшифровать их, то лучше поймешь другого. Вот так у нас возникло удивительное взаимопонимание: думаю, если мы оба будем говорить то, что у нас на сердце, мы поймем друг друга – не умом, так сердцем…

Этим утром вождь рано-рано ушел на охоту, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы написать в дневник. Прекрасное утро, птицы весело поют в тополях. Мне хорошо и тепло в бизоньей накидке, а когда солнце поднимется выше и воздух согреется, я спущусь к воде и искупаюсь…

Но Господи, какая жуткая у меня была встреча! Даже руки трясутся, я едва могу держать карандаш… Вскоре после того, как я дописала предыдущий абзац, я пошла к ручью. Там я с радостью обнаружила заводь, образованную горячими источниками. От воды исходил пар, и когда я попробовала ее носком ноги, ощутила приятное тепло. Наверное, мой муж нарочно выбрал это место для лагеря из-за близости этой природной «ванны».

Я разделась – теперь я всегда раздеваюсь догола, когда хочу искупаться, отбросив ложную стыдливость, потому что для туземцев нагота является естественным состоянием. И вошла в пруд, нежась в теплой воде идеальной температуры, которая слегка пахла серой. Потом улеглась на спину и стала покачиваться на волнах в состоянии абсолютного покоя.

Вдруг меня охватило неприятное чувство, что здесь кто-то есть и за мной наблюдают. Я неподвижно лежала в воде, сердце мое забилось от страха – еще не осознанного, но, тем не менее, искреннего. Наконец я села в воде, прикрыв ладонью грудь и судорожно озираясь. И тут я увидела его: неподвижно, как зверь, на корточках сидел человек, если его можно было так назвать – более жуткого существа мне еще не доводилось видеть. Длинные спутанные волосы доходили почти до земли, пока он сидел, а грубые черты смуглого лица напоминали кабанье рыло.

Наготу существа прикрывала лишь набедренная повязка. Грязен он был неимоверно, и… и еще возбужден, что не скрывалось одеждой. Когда он заметил, что я смотрю на него, он улыбнулся мне – черными зубами, зубами адского пса. Ухватив себя за член, он кивнул мне с отвратительной фамильярностью. Я присела по шею, а он, продолжая сжимать свой член, двинулся к воде с совершенно ясными намерениями. И тут произошло нечто фантастическое: он заговорил, но не на индейском наречии, а по-французски: «Salope! – сказал он. – Je vais t’enculer a sec!» Я не стану… не смогу это перевести, слишком непристойно.

И тут негодяй двинулся в воду ко мне, держась за свое достоинство, точно за смертоносное оружие. Сердце мое ушло в пятки; я не могла пошевелиться, парализованная страхом. «Пожалуйста, нет, – зашептала я. – Пожалуйста, не трогайте меня». И быстро-быстро поплыла назад, пока не уткнулась в другой берег, схватившись за огромный камень – мне стало больше некуда идти, а отвратительное создание неуклонно приближалось. Я уже чуяла его запах – вонь и отвратительный смрад зла… Он снова заговорил – такими грубыми словами, что к моему горлу подступила пена, и я чувствовала, что меня вот-вот стошнит. Негодяй потянулся ко мне – и тут же раздался голос моего мужа. Да, слава Богу! Подняв глаза, я увидела Маленького Волка – он стоял на берегу, держа в руке хлыст. Он говорил спокойным, ровным голосом, и хотя я не понимала его слов, но догадалась: он и чужой человек знакомы. С негодяем он обращался жестко, но без злобы.

Тот ответил вождю по-шайеннски, кажется, с уважением и даже услужливо, и начал пятиться назад. Но тут, будто что-то забыв, он остановился, обернулся и улыбнулся мне своей гнилозубой волчьей улыбкой. На сей раз он говорил на вульгарном, но поразительно беглом английском: «Я – Жюль-семинол, – сказал он, и голос его пробрал меня до кости. – Мы еще встретимся. И я обязательно сделаю с тобой то, что обещал». И побрел через пруд, больше не оглядываясь.

Позже я попыталась расспросить Маленького Волка о том ужасном человеке. «Сцу-сис-е-тцу» – был мне ответ: примерно таким словом шайенны называют свой народ. И несколько раз наискось рубанул указательным пальцем правой руки по пальцу левой – этим жестом они тоже определяют себя. «Шайенн? – удивленно спросила я по-английски. – Разве такое может быть?» Наверное, мой муж понял, что я задала вопрос, и, указав себе на левый бок, сделал движение, каким они определяют себя, и снова произнес сцу-сис-е-тцу, затем провел рукой по груди слева направо и сказал ве’бо’е – так на шайеннском зовется бледнолицый. «Значит, полукровка?» – догадалась я.

– О’ксеве’бо’е, – ответил вождь, кивая.

Мы прожили на своей стоянке еще несколько дней. После жуткой встречи с полукровкой Жюлем-семинолом я очень хотела, чтобы мы сменили место для лагеря – или вообще вернулись в лагерь. Но этого не произошло. Я потихоньку успокаивалась, но все же восприняла угрозы страшного человека близко к сердцу и отказывалась оставаться одна. Теперь, если муж идет на охоту, я иду с ним. Если он купается, я тоже иду к речке. Я всегда была не робкого десятка, но, по крайней мере, сейчас я ощущала себя в безопасности лишь в компании Маленького Волка. Кажется, его не очень беспокоит мое присутствие, и в самом деле – чем больше времени мы проводили в обществе друг друга, тем искреннее привязывались друг к другу. Это ласковый, заботливый мужчина с безграничным запасом терпения.

Охотничьи вылазки Маленького Волка оказывались на редкость удачными. Нам удалось добыть, разделать и попробовать антилопу-вилорога, лося, оленя и множество видов мелкой дичи: куропаток, уток, кроликов. Жизнь дикаря – это то пир, то голод, и, когда еды оказывалось много, они почти постоянно ели. Я готовила на костре. В одной из сумок я нашла «цивилизованную» посуду, выменянную у белых, и с ее помощью постаралась разнообразить наш стол, состоявший в основном из вареного мяса. Помимо дикого лука и зелени одуванчиков, я обнаружила среди деревьев сморчки – в Иллинойсе их много по весне, мы часто собирали их с матерью и Гортензией.

Остатки дичи развешивались на тополях на приличном расстоянии от лагеря – очевидно, чтобы их не достали медведи и прочие хищники. Помимо готовки, я осваивала секреты свежевания, потрошения и разделки дичи. У индейцев этим тоже занимаются женщины, и вождь учил меня премудростям, пока я стала если не мастером в этом деле, то совершенно точно научилась ему как следует. По счастью, отец у меня охотник, и я сызмальства привыкла к виду крови и требухи. Но среди наших женщин попадались и такие, как, например, моя бедная Марта, которой эта наука дается непросто.

Как я поняла, жизнь туземца – а особенно туземки – состоит из постоянного физического труда. Для досуга времени почти не остается. Даже наша поездка вряд ли прельстила бы цивилизованную женщину, а уж в медовый месяц – и подавно. Но все равно она стала очень полезной и поучительной.

Я никогда с такой благодарностью не принимала ванны в конце трудного дня – тем более в ту жаркую весну. Вода не только смывала кровь животных, в которой мои руки были вымазаны буквально по локоть, но и, наконец, я смогла соскоблить остатки защитного грима. Я и прочие бледнолицые были вынуждена обмазываться им, чтобы спастись от палящего солнца прерий. В самом деле, многие дикари делают то же самое – наконец-то я узнала происхождение слова «краснокожие». Эта особая субстанция добывается из буровато-красной глины, распространенной в этих местах, и смешивается с салом. Воняет она жутко, вдобавок, оставляет ощущение жирности.

Есть разновидность защитного «грима» из белой глины, но те, кто ею мажется, смахивают на привидения. Наша Фими выглядит в таком гриме крайне свирепо – хотя ее от природы темная кожа страдает от солнца куда меньше, а значит, почти не нуждается в защите. Мои шотландские предки наградили меня нежной кожей сливочного оттенка, сделав меня беззащитной перед неумолимым солнцем прерий, от которого не укроешься; не меньше моего страдали Хелен Флайт, сестрицы Келли, да и остальные, в чьих жилах текла кровь выходцев из Старого Света. Спасибо глине и тени тополей в рощице, где мы разбили лагерь.

По обычаю, Маленький Волк совершает утреннее купание, я тоже присоединяюсь к нему. Днем он наблюдает за мной, пока я купаюсь, – думаю, бережет от приставаний Жюля-семинола, который все еще снится мне в кошмарных снах.

Теплая вода заводи действительно имеет идеальную температуру – как у нагретой дома на плите воды для ванной. Упоительное чувство. В тот день я заплыла на середину пруда, чтобы покачаться на воде, как делаю частенько. Обернувшись, я поманила Маленького Волка к себе, знаками показывая, что хочу поплавать и, если он поймет, что я хочу позабавиться. Увы, мне кажется, что мой муж – человек не то, чтобы суровый, но чересчур серьезный и не особенно стремится ко всяким шалостям. Может, на него наложили отпечаток возраст и положение в племени. Я прихватила с собой буклет с описанием индейского «языка жестов», которым нас снабдил лейтенант Кларк, – хотя он был далеко не полным, но все равно очень пригодился. Вечером мы практикуемся, и вождь крайне терпелив к моим попыткам, вдобавок, он пытается научить меня индейским словам. Дело это небыстрое, и я по-прежнему люблю поболтать по-английски, устав от того, что мы пока не понимаем друг друга как следует. Но тот, кто хочет меня выслушать, должен быть терпеливым!

Конечно, поскольку Маленький Волк не умеет читать, постичь природу книги ему не дано – но он с восхищением относится к ней, касаясь пальцами, вертя в руках так, точно та обладает волшебными свойствами, – в некотором смысле, полагаю, так и есть. Мы можем «поговорить» на примитивном уровне – хотя, конечно, до того, чтобы переводить на язык жестов великого Шекспира, вспомнив, как мы развлекались с капитаном Бёрком, было как до Луны!

Наконец, после долгих упрашиваний с моей стороны, Маленький Волк вошел в воду. Он очень грациозен в движениях. Увы, индейцы плавают по преимуществу по-собачьи, так что я решила научить его некоторым гребкам. Сначала показала, как плавать с выносом руки, – будучи способным атлетом, он быстро освоил это умение. Потом показала стиль «брасс». Это было здорово, и скоро мы с ним смеялись как… как … как влюбленные супруги в свадебном путешествии! Я почувствовала, что лед между нами сломан.

Повинуясь мимолетному порыву, я обвила руками шею вождя, а ногами обхватила его бедра. Он удивился и даже слегка запаниковал. Не знаю, решил ли он, что я хочу его утопить, или же он считал, что для женщины такое – неслыханная смелость, но сделал попытку оттолкнуть меня.

– Не беспокойся, – сказала я по-английски, прижимаясь теснее, – я всего лишь играю.

Но на деле, хотя я и стала бороться в шутку, мне понравилось прикасаться к нему, и я ощутила внутри недвусмысленное возбуждение, трогая его гладкую теплую кожу. Я чувствовала под пальцами маленькие тугие мышцы на его плечах и руках, ощущала ступнями твердость напряженных мускулов его ног. И вдруг я поймала себя на том, что хочу прижаться к нему сильнее. Необходимо уточнить, что между нами не было физической близости после брачной ночи.

– О, Боже, – зашептала я. – О, я не хотела…

Кажется, в тот момент вождь ответил на мою ласку; напряженность и скованность исчезли. Теперь он и впрямь прижимал меня к себе, так нежно. Какое-то время мы просто покачивались в теплой воде источника, как два поплавка; я слегка обнимала его за шею. Потом я начала легонько целовать его в шею, в щеки, в губы – дикари не особенно искушены в поцелуях, и это было как целовать ребенка, но скоро он ответил тем же. «Приятно, правда? – шепнула я. – Хорошо… Замечательно!»

Это не самый скромный предмет… Но я не знаю, как еще писать о нем, если не напрямую. Согласно предположению Джона Бёрка, до недавнего времени шайенны не поощряли контакты с бледнолицыми или миссионерами, и, хотя они торговали с ними и кое-что знают об их жизни, вопросы плотской любви к этим познаниям не относятся – во всяком случае, Маленький Волк точно ничего о них не знал. То, что происходит между мужчиной и женщиной в сексуальном смысле, туземцы постигают из наблюдений за природой – как выразился капитан, они наблюдают, как спариваются дикие звери… А потом так и любят друг друга… как звери.

Хотя обвинения Нарциссы Уайт в моих похождениях нелепы, мне не стыдно признаться, что мы с Гарри Эймсом вели бурную интимную жизнь и что я – женщина страстная. Мужчины хвастаются таким поведением – а женщин за нее отправляют в сумасшедший дом. Если считать один-единственный раз с капитаном и «брачную ночь», то в своей короткой жизни я знала троих мужчин. Делает ли это меня грешницей? Наверное… Но я так не чувствую… Шлюхой? Сомневаюсь. Сумасшедшей? Едва ли…

Так мы стояли, позволяя воде обтекать нас, уютно и знакомо, пахнущая серой вода казалась теплой и слегка маслянистой на ощупь. Разве нас отправляли в прерию, не ждя того, чтобы научить туземцев образу жизни белого человека? Разве плотская любовь не относится к этой жизни? Нет, правда – если вождь обучил меня премудростям отделения звериной плоти от звериной шкуры, почему бы не ответить ему познаниями о секретах человеческой плоти – как мне кажется, вполне себе подходящий обмен между нашими мирами.

Моя рука скользнула по ягодицам Маленького Волка – они были гладкими, мускулистыми и твердыми, как речная галька, и стала гладить его тело – лоснящееся, точно у жеребца, скользкое, как у змеи, – в маслянистой минеральной воде. «Прикоснись ко мне», – прошептала я, хотя он, конечно, не понял моих слов; потом взяла его руку и положила себе на живот, затем провела ею по своей груди. У вождя потрясающие руки, сильные и в то же время почти по-женски чувственные, прикосновение их нежно, как ни у кого. Я снова поцеловала его и на этот раз он поцеловал меня в ответ, и я снова взяла его руку, ведя его, обвивая бедрами его бедра, ступнями касаясь его талии; воды источника вошли в меня, наполняя теплом и светом.

 

28 мая 1875 года

Этим утром, пока я делаю эти поспешные записи, мы собираемся в путь – полагаю, чтобы вернуться в индейский лагерь, потому что Маленький Волк навьючивает лошадей добытой за эти дни дичью и шкурами. За исключением жуткой встречи с этим Жюлем-семинолом, который, слава Богу, больше не появлялся, это была очень приятная поездка, и я жалела, что она заканчивается. Я убеждена, что мы достигли невероятного прогресса в отношениях, Маленький Волк и я начали строить мост между двумя культурами… Нет, это не эвфемизм, разве что на малую долю. Я очень воодушевилась и теперь твердо верю: у нашего предприятия есть шансы на успех. Может, президент Грант и его администрация не такие уж глупцы и сила духа американок сможет наконец связать наши культуры. Мы с мужем не только научились общаться, пусть на самом простом уровне, но стали понимать и искренне привязались друг к другу. Вождь станет моим подлинным окном в мир туземцев, ведь он обладает всеми качествами, которые ценятся этим простым народом: смелостью, достоинством, благородством и неравнодушием, и еще… Я недолго наблюдала за этой его ипостасью, но могу описать ее как «свирепость», что ли. Такой, как Маленький Волк, стал бы лидером в любой культуре, и я убеждена, что даже капитан Бёрк хотя и неохотно, но проникся бы к нему уважением, и это было бы взаимно. Потому что, как мне кажется, у них столько общего, у капитана и вождя, у язычника и католика… У солдата и воина, связанных любовью одной женщины.

Тем не менее, несмотря на мои самые лучшие намерения, я не могу сказать, что к Маленькому Волку я испытываю то же, что и к Джону Бёрку – к нему у меня была страсть, какой мне никогда не доводилось испытывать, меня тянуло к нему телом, сердцем и душой… Господи, кажется, я прожила три жизни, три любви: первую – с Гарри Эймсом, любовь телесную, вспыхнувшую, как искра, и погашенную темнотой палаты для душевнобольных, чтобы снова зажечься от невыносимого света новой любви, как от метеора. Да, если Гарри Эймс стал яркой случайной искрой, от которой загорелась моя женская сущность, то Джон Бёрк – метеором, горевшим ярко и сильно. А этот человек, Маленький Волк, – огонь в очаге, который дарит тепло и защиту… Он – мой муж, я буду ему верной женой и рожу ему детей.

Итак, этим утром мы с моим мужем Маленьким Волком наконец отправились домой, в главный лагерь шайеннов на реке Паудер. Я пыталась определить, где мы находимся, при помощи компаса и армейской карты, подаренных мне капитаном Бёрком перед отъездом: не знаю, насколько точна карта, и я совсем не умею ее читать, но, по крайней мере, я знаю основные крупные реки. Мы с вождем ехали бок о бок, как равные – так и должно быть, и я, по своему обыкновению, болтала о том о сем по-английски, показывая на птиц, растения и животных.

Иногда вождь отвечал мне, называя имена растений и птиц, а иногда, как повелось между нами, что-то рассказывал. Думаю, я уже начала понимать кое-какие основы языка, хотя все еще трушу на нем говорить.

Когда мы наконец прибыли в поселок из широкой и безмолвной прерии, в сравнении с последними днями тишины он показался мне настоящим городом, кипящим работой и человеческой энергией. В самом деле, пока нас не было, на противоположном берегу реки возникла целая новая деревня – там стояла почти сотня новых вигвамов.

Когда мы подъехали, лагерные псы выбежали и залаяли, потом стали обнюхивать нас и небольно покусывать за пятки. За нами тут же увязались малыши: кое-кого из пострелят я узнала и обрадовалась встрече. Как я люблю детей! Как хочу родить еще одного!

Кое-кто из наших приветствовал меня у порога своего вигвама. Это меня позабавило: всего пара-тройка дней прошла с моего отъезда, а некоторых «жен» уже не отличишь от местных. Со дня свадебного пира еще несколько наших решили отказаться от «цивилизованного» костюма, а кое-кто из индианок примерил наши платья, подаренные моими товарками.

Гретхен, одетая в платье из оленьей шкуры, несла в вигвам ведро воды – но при виде меня остановилась поздороваться и восхитилась нагруженными добычей мешками на спинах вьючных лошадок.

– Какой у тебя охотник, Мэй! – сказала она. – Моего лентяйя из т-тома не ффы-гонишь, – но в ее голосе слышалось тепло. – Все, что этот к-креппыш хочет – это пп-аловаться со мной на бизоньей шкуре, ты понимаешь, о чем я. Йа, ты понимаешь, Мэй. Этот чертов тт-икарь никак не угомонится! Я зайду к тебе пп-отом, ладно? Мне нужно с тобой пп-о-говорит!

Проезжая мимо жилища преподобного Хейра и Женщины-Собаки, я увидела, как последний выходит из жилища в белом платье явно европейского покроя. Он был таким милашкой, что я не удержалась и потрясенно рассмеялась при виде него. Женщина-Собака злобно сверкнул на меня глазами, борясь с лифом, с которым ему, очевидно, оказалось трудно сладить. Я зажала рот ладонью.

– Je suis désolée, – поспешила я извиниться по-французски: гермафродит, кажется, понимал этот язык. – Alors vous êtes très belle! Вы так хороши! – Кажется, эти слова утешили жреца, и в самом деле, он, или она, казалось, всерьез гордился обновкой. – Dites-moi, où est le grand lapin blanc? – продолжала я. – Святой отец! – позвала я. – Если вы тут – помогите соседу застегнуть платье!

– Это вы, мисс Додд? – раздался из вигвама оракульский голос Хейра. – Позвольте напомнить, что на этой неделе вы снова пропустили воскресную службу. На нее ходит половина поселка! Мы еще сделаем христиан из этих язычников!

– Вы просто герой, преподобный, – откликнулась я. – Только поторопитесь – а то они быстрее сделают из нас язычников. Я уже подумываю принять религию Великого Целителя. Мне она нравится все больше и больше.

Тут преподобный высунул лысую, розовую, как у младенца, голову из вигвама и заморгал от яркого солнца.

– Вы – безбожница, мисс Додд! – побранил он меня. И тут же обратился по-шайеннски к Женщине-Собаке, который что-то ответил.

– Преподобный, попросите Женщину-Собаку сообщить вам ваше новое индейское имя, которое придумали мы с вождем! – шаловливо прокричала я, уезжая. Точнее, не придумали – а оно, как у них водится, оно само пришло на ум, когда я попыталась объяснить своему мужу на языке жестов, что означает его фамилия.

Преподобный снова заговорил с Женщиной-Собакой, и тот снова ответил. Вот так он впервые узнал свое индейское имя, которое, я уверена, скоро разлетится по поселку, точно лесной пожар.

– Вы – безбожница, Мэй Додд! – воскликнул снова Ма’вобкообе обво’маэстце – «Большой Белый Кролик» – когда мы ехали по лагерю. – Безбожница! Буду молиться за ваше спасение! И за спасение вашей подруги-художницы Хелен Флайт. Немедленно сходите к ней – за ваше отсутствие она поступила в обучение к Сатане и прельщает дикарей обманным искусством – фокусами, ведьмовством и магией! – В этот момент я подумала, что наш преподобный, должно быть, перегрел на солнце свою лысую макушку.

К моему огромному разочарованию, за мое отсутствие свадебный вигвам разобрали, а мои пожитки вернулись в «семейный». Выходит, «медовый месяц» и вправду закончился. Успев привыкнуть к уединению собственного жилья, я с трудом переносила мысль, что придется снова жить в непосредственной близости с остальными.

Как я и думала, первой меня прибежала навестить Марта – прямо в тот момент, когда я сделала это неприятное открытие. Ее так и распирало от волнения, расспросов и новостей.

– Слава Богу, ты вернулась целой и невредимой! – выдохнула она. В этот миг появился мальчишка-конюх и забрал моего коня. Милый маленький эльф с каштановой кожей. Я потрепала его по волосам, и он дружелюбно мне ухмыльнулся. – Мне столько надо рассказать тебе, Мэй, но сперва – как прошел твой медовый месяц? Как? Куда вы ездили? Жутко романтично, наверное?

– Дай подумать… – сказала я. – Ну, мы приехали в большой город первым классом и остановились в номере для новобрачных самого шикарного отеля… Нам приносили еду в номер, и мы занимались любовью на пуховой перине…

– Ой, перестань, Мэй! – захихикала Марта. – Правда, ну как все прошло?

– Мы просто ездили по прерии, Марта, – ответила я. – Потом разбили лагерь в тополиной роще, купались в запруде у горячих источников … И там страстно любили друг друга.

– Правда? – перебила Марта. – Я просто не знаю, когда ты меня дразнишь, а когда говоришь правду, Мэй.

– Расскажи мне, какие новости в лагере, – попросила я. – Чьи это дома через реку?

– Южных шайеннов, – ответила Марта. – Наших родственников – они прибыли навестить нас с территории Оклахома.

– А, так вот откуда взялся мерзкий Жюль-семинол, – сказала я и поведала Марте о том случае.

– Из-за прибытия южан наши хорохорятся и ходят, как петухи, – сказала Марта. – Скоро они пойдут воевать с врагами, племенем кроу, готовятся – даже попросили Хелен нарисовать птиц на своих телах и на лошадях. Она у нас стала известной художницей, «большим шаманом».

– А-а, значит, вот что имел в виду преподобный, – догадалась я.

И мы тотчас пошли к вигваму Хелен, где и обнаружили художницу: она сидела возле входа в жилище на табурете, рисуя на груди молодого индейца зимородка. Птичка, нарисованная с большим искусством, ныряла в воду. Рядом с Хелен, наблюдая за ее работой, сидел, скрестив ноги, пожилой человек с седыми, заплетенными в косицы, волосами и изборожденным морщинами темно-коричневым лицом, похожим на старое растрескавшееся седло.

Увидев нас, Хелен просияла, оторвалась от работы и вынула изо рта трубку.

– Добро пожаловать домой, Мэй! – радостно сказала она. – Мы по тебе скучали. Господи, как я ждала твоего возвращения! Сядь-ка. Ты просто обязана составить мне компанию, пока я тут работаю… весь день. Кажется, туземцы меня «открыли». Еле успеваю… Да, простите меня, что я ничего толком не объясняю, – продолжала она. – Дамы, вы имели удовольствие быть представленными великому врачевателю, доктору Белому Быку?

– Боюсь, что нет, – ответила я. – Прошу, не вставайте, сэр, – добавила я шутливо. Старик не улыбнулся: он был совершенно бесстрастен, даже мрачноват. И он, и молодой воин смотрели прямо перед собой с абсолютно серьезным видом и, кажется, едва замечали нас. Хелен снова засунула в рот каменную, причудливо украшенную трубку и взялась за кисть. Она уже обзавелась полноценной палитрой на щите – натянутая, как барабан, сыромятная кожа высохла и стала твердой, как камень. На ней она смешивала краски из порошков и эмульсий, добытых из разноцветных камешков, земли, трав, ягод, глины и костей животных по древним рецептам, узнав которые мисс Флайт переполнилась счастьем – это же совсем другие оттенки!

– Птичка как живая, Хелен! – восхитилась я. В самом деле, работе Хелен позавидовал бы сам Одюбон – зимородок у нее вышел настоящим произведением искусства, радужное оперение птички сверкало и переливалось на тугой коричневой коже на груди юноши.

– О, спасибо, – произнесла Хелен сквозь плотно зажатую в зубах трубку. – Прошлой ночью молодому Ходячему Вихрю приснился сон – в битве ему в спину попали пули, но плоть закрыла отверстия, и пули не повредили ему. Юноша никогда не бывал на войне и очень взволновался таким предзнаменованием. Потому утром он отправился к Белому Быку и рассказал ему сон: ведь индейский врачеватель в первую очередь – толкователь снов.

В этот момент мы с Мартой, не сговариваясь, посмотрели на шамана, который не спускал оценивающего взгляда с работы Хелен.

– Белый Бык, – продолжила Хелен, – сообщил юноше, что означал этот сон: отныне его тотемом станет зимородок. Потому, что он ныряет в воду и вода смыкается над ним, как во сне сомкнулась плоть у Вихря на спине, чтобы уберечь от пуль. Чертовски изобретательное толкование, вы не находите? Так что предполагается, что этот рисунок на груди нашего друга защитит его. Разумеется, – Хелен снова вынула изо рта трубку и подняла брови с выражением иронического удивления, – я не даю никаких гарантий, что моя работа обладает волшебными свойствами!

– Уж конечно! – воскликнула я. – Это же обычное суеверие, Хелен. И ни от каких пуль не спасет.

– Полагаю, так и есть, Мэй, – ответила она. – Но тут я всего лишь художник и выполняю заказ. Гарантии и всякая магия – целиком и полностью забота нашего доктора.

В тот же самый миг, точно по сигналу, старик начал распевать какие-то заклинания.

– Вот видишь! – с восторгом воскликнула Хелен. – Как я и говорила: мой коллега вдыхает в зимородка всю силу своих чар.

С верхушки вигвама Хелен свисали шкурки птиц всевозможных видов: какие-то она добыла сама в нашей поездке, иные ей принесли индейцы как образцы для тотемов, изображение которых собирались ей заказать на своих телах и на шкуре своих боевых лошадей. На земле возле вигвамов лежали груды подарков – украшенная искусной вышивкой одежда, шкуры, целая коллекция «волшебных» трубок, украшения, богато декорированные уздечки и седла.

– Дамы, выбирайте все, что вам по вкусу! – сказала Хелен. – Мне уже все это класть некуда. А еще у меня теперь есть табунчик из полудюжины лошадей, подарок мужа – господина Борова. Я вдруг стала состоятельной женщиной! Поразительная ирония – надо было уехать в дикие прерии, чтобы твой талант оценили! Ага, вот и мой следующий заказчик! – сказала Хелен, когда к вигваму подъехал молодой парень на лошади, навьюченной шкурами.

– Бьюсь об заклад, снова журавль, – сказала Хелен, – отчего-то эта птица особенно любима дикарями. Что небезынтересно – многие культуры Востока и Запада, примитивные и цивилизованные, часто приписывали благородному журавлю волшебные качества. В случае с нашими туземцами журавль почитается за свою храбрость. Даже будучи раненным и не имея возможности взлететь, он героически бьется до последнего. Так что воины хотят иметь его изображение на груди, чтобы оно сделало их такими же бесстрашными.

– Но неужели тебя не тревожит, Хелен, – спросила я, – что даже если добрый доктор берет на себя ответственность за магию, с тебя спросится, если твое искусство не спасет воинов – а оно их не спасет!

– О Мэй, но ведь искусство никогда не подводит, – весело сказала Хелен. – Вот магия и всякие тотемы могут подвести, а искусство – нет! С другой стороны, – она задумчиво выпустила облачко дыма из своей трубки, – неужели вы не считаете возможным, что, если воин поверит в магию, она защитит его? Очень захватывающая гипотеза, вы не находите? Кстати, полагаю, на этой вере и основана вся языческая религия.

– И не только языческая, – заметила я. – Ты говоришь о вере вообще, Хелен.

– Кстати! – Хелен просияла. – Иными словами, вера в силу Божью, или в силу искусства, в магические свойства или в тотемы – это одно и то же, правда, Мэй?

– Твои рисунки великолепны, Хелен, – ответила я. – Но если бы я билась об заклад, я бы поставила на пули.

– О, маловерная ты наша! – пошутила Хелен.

– Ты прямо как наш преподобный, – хмыкнула я.

– Вот-вот, – ответила она. – Наш друг епископат уже и меня обвинил в том, что я поклоняюсь ложным идолам. На что я ответила, что я лишь бедный художник и зарабатываю себе на пропитание.

– Прививая язычникам уважение к искусству живописи! – ввернула я.

– Так и есть, Мэй! – воскликнула Хелен. – Искусство – краеугольный камень цивилизации. Как бы то ни было – что может быть подлиннее, чем зимородок? Ну, вот и все, – сказала она юноше, откидываясь назад, чтобы оценить работу. Знаками она показала, что рисунок готов. – Будь умницей и беги! Этот будет хорошо сражаться, – с довольным видом добавила она.

– О, художник поверил в свое искусство! – поддразнила я.

Хелен улыбнулась, не выпуская из зубов трубки, и посмотрела на Белого Быка – старик задремал на солнцепеке. – Просыпайся, старый шарлатан. Следующий пришел.

 

1 июня 1875 года

С приездом гостей с юга в поселке загудела жизнь – следующие несколько дней прошли в атмосфере всеобщего праздника, точно большое семейство воссоединилось после долгой разлуки.

Я проводила их, навещая подруг в их вигвамах и наблюдая за соревнованиями в разных искусствах и умениях – в них состязались команды и даже целые военные общества. Кто лучше управляется с лошадью, с луком и стрелами, с ружьем и копьем, кто кого обгонит, и тому подобное. Почти все в поселке или смотрят, или участвуют. Как и предупреждал Бёрк, дикари беззаветно любят биться об заклад – сделки такого рода заключаются на каждом шагу. Перед тем как прибыть к нам, южане заглянули в торговые агентства и запаслись «цивилизованными» товарами: одеялами, кухонной утварью, ножами, бусинами и всякими безделицами – и ставили их на кон в каждом состязании.

Я не удивилась, когда в гуще этого всего обнаружились плутовки сестренки Келли. Невозможно было не восхититься таким духом предпринимательства – однако, и мошенницы же они! Эстах’бае зовут их местные – Двойная Женщина – как будто они одно целое, так трудно отличить одну от другой. (Марта рассказывает, что по лагерю ходит скандальный слух, что они поменялись мужьями в первую брачную ночь.)

Сестренки заработали себе прочную репутацию профессиональных букмекеров – и получали за труды вознаграждение в виде всяких товаров, шкур и лошадей. Например, вчера они привлекли в союзницы нашу Фими – она соревновалась в беге с шайеннскими мужчинами. Грациозная негритянка ошарашила всех – и бледнолицых, и краснокожих, когда явилась к старту в одной набедренной повязке.

– Господи, Фими! – воскликнула я. – Ты же почти голая! – Выглядела она, однако, весьма эффектно: длинные, сильные, как у жеребца-трехлетки, ноги, поблескивавшие гладкостью черной кожи, и маленькая, тугая, как у девочки, грудь.

Фими рассмеялась своим сочным смехом:

– Привет, Мэй! – Голос ее звучал радостно и тепло, ведь мы не виделись с моего возвращения. – Да, когда я была маленькой, я часто бегала взапуски с другими детьми. Я была лучшей бегуньей на плантации. Мама говорила, что наш народ в Африке славился именно этим. Кроме того, зачем таскать лишний вес в виде одежды?

– Ты права-а, Фими! – ввернула Мегги Келли. – Говорили, что ирландские древние воины тоже дрались го-олыми, по той же самой причине.

– Ага, и еще, чтобы все пугал-ались, – подтвердила ее сестра. – Ну, что, парни, кто хочет соревноваться с бедной де-евушкой?

К старту подошли несколько воинов. Среди южан попадались те, кто сносно говорил по-английски; эти члены нашей семьи куда чаще, чем местные, общались с бледнолицыми. Они помогали сестрам Келли, переводя участникам пари про ставки – новое для индейца понятие.

– Да ведь это всего лишь девушка, смотрите! – поясняла Мегги через переводчика. – Ведь нечестно же и несправедливо, что ставки на нее должны быть такими же, как и на больших, сильных мужчин! По этой причине ставки на Фими принимаются в размере половины от тех, что ставят на парней! И это отличная сделка, скажу я вам!

– Я тоже поставлю, моше-енницы вы этакие! – глубоким голосом проговорила Дейзи Лавлейс. – Ах, мне все равно, де-вушка это или нет. Мой папа́ всегда говорил: за ниггером не угонишься. Папа́ говорил, что у них длинные ноги, чтобы удирать по джунглям от львов и прочих ди-ких зверей. Да, сэр, я ставлю на свою дорогую подругу Юфимию Вашингтон.

По сигналу все бросились бежать – и Фими легко обошла обоих соперников. Она бежала быстро и грациозно, точно антилопа, легко выиграв забег, после чего спорщики заключили новое пари, и она снова победила, посрамив соперников перед друзьями и семьями и выставив их на всеобщее посмешище.

Крайне интересно то, что шайеннки так же гордились победой Фими, как и мы, – они восхищенно засвистели, когда она пересекла финишную черту. В самом деле, если вначале между нами и индейскими хозяйками возникла напряженность, а кое-где и откровенная ревность, то победа Фими сблизила всех, и мы почувствовали себя единым целым. И это было отрадно.

 

3 июня 1875 года

Празднования приезда южан и начала летнего охотничьего сезона продолжаются… Вчера днем произошло необычайное событие, которое заставило меня – атеистку – заново задуматься над нашим с Хелен разговором о вере в чудеса.

Сестры Келли принимали пари во время соревнований по стрельбе из лука и ружья, когда в круг собравшихся вошла маленькая девочка. Она вела за руку старика. Глаза его казались подернутыми молочной пленкой – очевидно, бедняга был слеп; жидкие волосы сгорбленного и сморщенного от старости индейца были сплетены в косицу. Девочка что-то робко прошептала одному из южан, а тот, в свою очередь, перевел ее слова Мегги Келли.

– Боже правый! – сказала Мегги сестре. – Малютка говорит, что ее дедуля хочет соревноваться в стрельбе с самим Черным Койотом! – Черный Койот, дерзкий молодой воин, был женат на новой по друге Фими – Маленькой-Бизонихе-с-Дороги, шайеннке, воевавшей наравне с мужчинами. Он считался лучшим стрелком в лагере и всегда выигрывал у всех, кто осмеливался с ним состязаться.

– Неслы-ы-ханно, Мегги! – засмеялась та. – Кто ж поставит на старикана-то? Глянь на него – он же слеп как крот!

– Девочка говорит, ее дед знает заклинание, – сказала Мегги. – Дела, правда? Говорит, что семья ставит двух лошадей на старого дурака.

Сьюзен подошла к девочке и взяла ее за подбородок.

– Маленькая, а ты точно уверена в том, чего просишь? – заговорила она. – Твой дедушка и мишени-то не увидит.

– Эй, не надо меня на жалость брать, Сьюзи Келли! – рявкнула ее сестра. – Если семья малышки хочет ставить, я мешать не стану. Я, в свою очередь, поставлю на старину Койота. У нас ведь есть лошадки-то, мы выигрывали?

– Ну да, вроде того, Мегги, – ответила Сьюзен. – Но это как у ребенка конфету отобрать! Не грабить же детку, которая так верит в своего дедулю?

– Только ради тебя, Сьюзи, – сказала Мегги, – дадим им неравные ставки. – Как насчет шести лошадей против их двух? Успокоит это твою драгоценную совесть?

Тогда на стволе тополя вырезали мишень, в центре которой поместили уголек, и отмерили расстояние. Самоуверенный Черный Койот стрелял первым. Он был вооружен новеньким патронным ружьем, выигранным у одного из южан. Почти не целясь, он сделал выстрел – и пуля угодила внутрь круга. Все одобрительно выкрикнули «боу!».

Теперь к линии подошел старик. Он что-то сжимал в кулаке, а когда раскрыл ладонь, оказалось, что это иголка нашей портнихи, Жанетт Паркер. И тут все снова выдохнули «боу!», но то был возглас удивления.

– Что это старый дурак задумал, Мегги? – спросила Сьюзен. – Где его ружье, черт возьми?

Старик поднес руку ко рту, направил ее к цели и с присвистом выдул жалкую струйку воздуха, такую, что даже лист не шелохнулся бы. Но игла исчезла из его ладони, и малышка показала на мишень. Все рванулись, чтобы рассмотреть поближе, и увидели иголку – она торчала из центра круга, угодив прямо в «яблочко».

– Как так, Мегги?! – поразилась Сьюзен. – Что это старый мошенник удумал? – В самом деле, никто из нас не видел ничего подобного.

– Да они мухлюют, Сьюзи, – убежденно сказала Маргарет. – Как пить дать. Как-то они это подстроили.

Близняшки отправили мальчишку за лошадьми, чтобы отдать выигрыш, и, пока он ходил, тихонько советовались между собой. Будучи девицами не промах, они потребовали еще одного раунда и предложили заново поставить на Черного Койота или старика, и устроили новое испытание, которое индейский переводчик назвал «Смотреть на солнце». В этот раз мишень устроили на другом дереве еще дальше первой, тщательно осмотрев на предмет всяких подвохов. Многие из туземцев, жутко суеверный народ, поверили в магические способности старика, и ставки шли куда ожесточеннее. Сами сестры увеличили собственные запросы, на сей раз сделав ставки равными. Они уже потирали руки, и, чтобы окончательно убедиться, что старик не проделает тот же трюк, что в первый раз, прямо перед началом состязания поставили дополнительное условие – чтобы он не стрелял швейной иглой. Умные девчонки эти сестрички Келли.

И снова Черный Койот стрелял первым, но теперь он целился куда тщательнее, и его пуля поразила цель в паре сантиметров от центра мишени.

Старик наклонился и что-то шепнул внучке. Та выдернула из своего хорошенького платьица иглу дикобраза, какой туземцы украшают одежду, и очень аккуратно положила ее на ладонь деду. Близнецы не спускали глаз с его руки, тщась выяснить, в чем подвох.

И снова старик выставил руку, и снова девочка указала ему на цель. Он вытянул губы трубочкой и слегка дунул, издав звук «пфффт». И снова девчушка кивнула в сторону цели. И все ринулись к дереву – возглавляемые сестрами Келли, спешившими убедиться, что больше никакого обмана не будет. Невероятно – но игла дикобраза торчала прямиком из центра мишени.

– Черт побери, Сьюзи! – возопила Мегги. – Старый шарлатан снова надул нас! Обвел вокруг пальца!

Я только и могла, что вспомнить слова Хелен Флайт и задать самой себе вопрос: а что, если вера внучки в старика и стала тем самым волшебством, которое позволило ему победить?..

В любом случае, мы здорово повеселились за счет сестричек Келли, и никто не переживал, что на сей раз проиграл!

 

4 июня 1875 года

Какая неприятная сегодня состоялась встреча. Сестры Келли обнаружили настоящую «золотую жилу» в лице нашей Гретхен Фатгауэр, с которой всем вновь прибывшим предлагается устроить рукоборье. Эту могучую, словно медведь, молодую швейцарку еще никто не поборол!

В то утро мы с Мартой стояли у края круга и смотрели, как Гретхен заваливает очередного бедолагу. И тут я услышала за спиной знакомый голос, от которого все внутри похолодело:

– Je t’ai dit, salope, – прошептал мне на ухо, смрадно дыша, Жюль-семинол. – Je vais t’enculer a sec!

Негодяй напугал меня, но его мерзости были столь отвратительны, что я обернулась и взъярилась.

– Я здесь не одна. – сказала я, – и если ты меня хоть пальцем тронешь, Маленький Волк убьет тебя!

– Господи, Мэй! – спросила Марта, столь же напуганная жутким видом семинола, сколь и моей на него реакцией. – Это еще кто?

Семинол рассмеялся, обнажив гнилые волчьи зубы. На нем была грязная армейская рубаха и кавалерийская шляпа, которую он снял, чтобы обнажить сальные черные волосы, которые рассыпались по спине и плечам:

– Жюль-семинол, madame, – сказал он, кланяясь Марте. – Enchantėe.

– Найди моего мужа, Марта, – попросила я. – Прямо сейчас. – А полукровке я сказала: – Если я расскажу Маленькому Волку, что за гадости ты мне говоришь, он тебя пристрелит на месте!

– Non, поп, та chėre, – сказал он с ехидной грустью. – Ты не понимаешь. Шайенну нельзя убивать человека своего племени. Это самый большой грех. Даже захоти он, Маленький Волк не сможет меня убить, потому что моя мать была шайеннкой, а я женат на племяннице вождя. Он не сможет убить меня, что бы я с тобой ни сделал. Это закон племени.

– Значит, кнутом он тебя точно вытянет, – гневно вспыхнула я. – Держись от меня подальше. Я расскажу ему, какие гадости ты говоришь.

– Тебе еще многое предстоит узнать о твоем новом народе, моя сладкая salope, – сказал семинол. – Такого бесстрашного воина, как твой муж, еще поискать. Но он – вождь-целитель, потому всегда ставит интересы племени превыше своих собственных. Закон племени не позволяет ему поднять на меня руку, потому что, если он это сделает, он поставит свои интересы выше общих. Почему, ты думаешь, он не ударил меня хлыстом там, на сернистом источнике? Что, он не понял, что я собирался сделать? Думаешь, не видел моего ветоо-тце, который в один прекрасный день вскроет тебя, как топор – развилку молодого деревца? – И тут семинол обратился к сестрам Келли: – Out, я, Жюль-семинол, хочу побороться с немецкой коровой! Ставлю бочонок виски.

– Виски, говоришь? – спросила Мегги Келли. – А что же ты хочешь взамен, добрый человек?

– Я возьму корову в свой вигвам, когда заборю ее, – сказал он. Потом бегло засовещался по-шайеннски с мужем Гретхен, который, стоя поодаль, наблюдал за всем – вообще он весьма недалек, потому и прозвали его Дуралей. Полукровка извлек из кармана рубахи бутылку, откупорил ее и протянул индейцу, который сделал большой глоток, поморщился, но потом улыбнулся, кивнул и снова заговорил с семинолом.

– Les jeux sont fait, Mesdames, – сказал тот. – Vonestseabe поставил свою белую жену против бочонка виски!

– Вы не можете этого сделать! – вмешалась я. – Ты не должна соглашаться, Гретхен! Мегги, Сьюзи, стойте, такого нельзя допустить! Приведите сюда преподобного!

– Какой ты пос-ле эт-того мушш? – возмутилась Гретхен, уперев руки во внушительные свои бедра и надвигаясь на Дуралея. Тот, кажется, успел слегка захмелеть после глотка виски. – Ты поставитть свою шш-ену за пп-очонок виски, ты! Да разве муш-шина такое стел-лает? – Тут Гретхен ухватила своего мужа за нос костяшками большого и указательного пальцев и крутанула так, что у того потекли слезы, и он рухнул на колени от боли. Все расхохотались. – Йа, вот так! – сказала Гретхен, отпуская нос. – Знач-чит, вот что ты думаешь обо мне, мистер? Лады, тог-та я ттак и стел-лаю. Пошли, французик! – Она подкатала рукав платья. – Пошли же! Я принимаю пари.

– Не надо, Гретхен! – взмолилась я. – Я его знаю. Он плохой! Он тебя изувечит. – Сперва пусть поп-педит, Мэй! – сказала Гретхен. – Не ппес-покойся. Ты видеть, чтобы я проиграть? Когда я была девочка, на ферме мои бруд-деры звать меня, чтоб-бы я доставать окк-ромных быков из грязи, пот-тому что я пп-ыла самой сильной в семье! Я всегда фф-ы-игрывать. Так что не ппес-покойся. Пошли же, французик! Прямо вот тут и начнем, йа? Я пок-кажу тебе, на что спосопп-ны швейцарки. Сьюзи и Мегги будут ссу-тить нас, йа? Поборю – будет моему мужу бочонок виски. Поборешь ты – лягу с тобой на бизоньих шкурах. – Гретхен подняла свой толстый указательный палец. – Только айн раз, понял? Не остаться с тобой, я не тффоя жена! Понял? Айн!

– Oui, – ответил семинол и злобно ей ухмыльнулся. – Une fois. Одного раза с такой толстой немецкой коровой, как ты, мне вполне достаточно.

– Швейцарской, – поправила она. – Я есть швейцарка. Да и ты не предмет девичьих грез. Воняешь, как чертов боров!

Я снова попыталась умоляющим тоном отговорить Гретхен, но та и слушать не хотела. Они с семинолом расположились друг перед другом и скрестили руки. Все принялись яростно делать ставки.

– Это нечестный бой! – воскликнула Гретхен. – Я, того и гляди, рухнуть в обморок от смрадного дыхания фф-ранцусская сффи-нья, еще не усс-петь начинать!

Тут Сьюзи подала сигнал, и началась схватка. Гретхен деловито уперлась рукой в опору и уселась, большая и недвижная, точно столб. Все женщины-шайеннки не отставали от белых, одобрительно свистя, – принялись подбадривать ее; Гретхен нравилась всем, и, конечно, ни одна не желала женщине такой участи – очутиться в вигваме жуткого семинола.

Но Жюль-семинол был сильным мужчиной, с короткими загорелыми и толстыми, точно лапы медведя, руками. Постепенно он стал выматывать Гретхен, одолевая медленно, сильно и неумолимо. Лицо ее покраснело от прихлынувшей крови, и, пока она тужилась, мышцы на руке и шее вздулись, как канаты. Теперь ее рука была в паре сантиметров от земли. Господи, она проигрывала…

– Говоришь, мое дыхание est dégoulas, да, коровища? – спросил семинол. – Alors, погоди, как я заставлю тебя засунуть твой жирный немецкий язык в мою задницу!

В этот миг из груди Гретхен раздался рев, точно из горла издыхающего бизона, переполненный в равной доле болью и гневом, и, точно налившись нечеловеческой силой, ее рука начала сантиметр за сантиметром отвоевывать утерянное преимущество. С обезьяньих бровей семинола закапал пот, и вскоре их руки вновь очутились в положении, с какого начался поединок. Стало ясно, что силы обоих почти иссякли; момент наступил решающий. И тут заговорила Гретхен – с распухшим, точно кровяная колбаска, лицом, почти шепотом, точно ей не хватало воздуха говорить громче:

– Швейцарсс-ский! – прошипела она. – Я швейцарка, сс-казала же тебе, фф-ранцузская сффи-нья! – и, издав последний, торжествующий вопль, она с глухим стуком придавила руку мерзавца к земле, с которой взлетело облачко пыли.

Все радостно закричали, когда Гретхен поднялась с земли и отряхнула платье. Она решительно двинулась к мужу, расталкивая поздравляющих.

– Йа, иди уже! Иди, бери сфф-ой виски, мушш мой! Только не ссмей возвращаться в мой фф-игвам!

И тут моя бедная храбрая, но с разбитым сердцем Гретхен оглядела толпу и добавила:

– Ктт-о-нибудь, объясните этому осс-лу, что я сказать. Скажите, что я пп-ольше не желать его видеть!

 

5 июня 1875 года

Сегодня будет последний вечер игрищ, пиршеств и танцев, знаменующих прибытие южных шайеннов. Да, дикарям только дай повод повеселиться. И, несмотря на все наши усилия, один отряд завтра отправится-таки сражаться с кроу, а остальные пойдут на охоту.

Днем мы с Мартой устроили совещание в вигваме преподобного Хейра с участием наших мужей – Маленького Волка и Колтуна-на-Голове, который возглавляет воинство Бешеных Собак. Мы намеревались заручиться поддержкой преподобного в качестве переводчика и нравственного советчика – и попытаться с его помощью разубедить наших мужей воевать с соседями.

Организовал эту встречу в вигваме «святых отцов» э-эмнанте, Женщина-Собака, – старик обожает всяческий церемониал; он не позволил начать обсуждение, пока мужчины не выкурят традиционную трубку. Женщин, как всегда, выдворили за пределы мужского круга – возмутительный языческий обычай, особенно если учесть, что устроить «пау-вау» – наша затея. Трубок нам, разумеется, тоже не предложили.

Сначала я передала через преподобного, что нас, женщин, очень беспокоит, что мужья уходят на войну. После того, как мои слова достигли ушей мужчин, те добродушно посмеялись; я их явно чем-то позабавила.

– Набеги на табуны наших врагов, жена моя, – перевел преподобный слова Маленького Волка, – удел молодых, а не нас, стариков вождей.

– Значит, вы можете разубедить их! – не сдавалась я.

– Не можем, – возразил вождь.

– Но ты же вождь! – поразилась я. – Ты можешь сказать, что это твоя воля.

– Набег на табуны кроу, – пояснил Маленький Волк, – организуют воины Маленького Лиса. Я – глава воинов-Лосей, а Колтун-на-Голове – воинов-Бешеных Псов. Мы не можем вмешиваться в решения Лиса. Это – закон племени.

– Маленький Лис, Лоси и Бешеные Псы! – воскликнула я. – Зоосад какой-то.

– Я не смогу им это перевести, – сказал преподобный.

– Почему это? – осведомилась я.

– Потому, что это оскорбит наших хозяев.

– Как Ваше преподобие упоминал, – сказала я, – наша цель – подвести краснокожих к идее пребывания в резервации. Сами понимаете, если они станут воевать с соседями, этого долго не случится.

– Официальная позиция нашего государства, мэм, – ответил преподобный, – заключается в том, что язычников необходимо отвлекать от нападений на белых. Однако межплеменные разногласия лишь подтолкнут дружелюбно настроенных краснокожих стать нашими осведомителями и докладывать о тех, кто, напротив, враждебен нам.

– Понятно, – сказала я. – Разделяй и властвуй, значит. – Тут я поняла, что нам противостоит не только воинственная натура туземца, но и двуличность собственных представителей. – А кого вы имеете в виду, правительство или вашу Церковь, святой отец?

– В этом случае наши цели схожи, – ответил преподобный.

– Тогда прошу вас, позвольте мне, – сказала я, – говорить с мужем как жена, а не как представитель моего государства и вашей Церкви.

– И что же вы хотите сказать вашему супругу? – спросил Большой Белый Кролик, снисходительно поклонившись.

– Я хочу сказать: все эти ваши лоси, лисы и собаки смахивают на детскую игру.

Преподобный милостиво улыбнулся.

– Вы неосмотрительны, мисс Додд, – сказал он. – И часто докучливы.

– А разве меня теперь не следует называть миссис Маленький Волк? – напомнила я. – И разве вас просили давать оценку словам, а не переводить их?

– По моему усмотрению, миссис Маленький Волк, – сказал он. – Вы должны понимать: в этом щекотливом вопросе у нас есть интересы, и мы должны их отстаивать. При всех переговорах с этими людьми есть протокол, который мы намерены соблюдать. Поверьте мне, у меня богатый опыт в этих делах. Надо быть дипломатичнее: не приказывать, а предлагать, не оскорблять, а льстить и уговаривать.

– Господи, преподобный – да вы говорите как политик, а не как служитель Церкви!

– Будьте осторожны! Ваши слова похожи на богохульство, молодая леди, – резко сказал тот.

– Тогда я попробую выразить свое предыдущее предложение в более вежливой форме, – начала я. – Нас прислал сюда Великий Белый… Нет, нет, прошу, можно мне начать заново. Не признаю этого напыщенного звания. Нас прислало сюда правительство Соединенных Штатов – в качестве «дара». Дара, о котором вы сами попросили. Чтобы научить вас, как жить в мире, где не будет бизонов. Вы научили нас, как живет краснокожий. Мы, в свою очередь, научим вас жить, как живут белые люди. И это время настало. Потому я и согласилась приехать сюда и стать женой индейца. И ваш долг как вождей разубедить молодых воинов воевать с соседями.

Преподобный перевел – или сделал вид, что перевел. Выслушав его, Маленький Волк оставался бесстрастным и задумчивым. Потом затянулся трубкой, обдумывая мои слова, и наконец заговорил.

Преподобный Хейр улыбнулся раздражающе-самодовольной ухмылкой.

– Вождь хочет знать: а что – белые люди не воюют с врагами?

– Отчего же, воюют, конечно, – ответила я расстроенным тоном, понимая, куда клонится разговор.

– Тогда он желает знать: какая разница между войной шайеннов против своих врагов и войной бледнолицых против их врагов?

– Откуда я знаю, верно ли вы переводите? – сердито спросила я тучного епископата.

– Прошу вас, миссис Маленький Волк, – преподобный поднял бледную пухлую ручку, дабы сурово пожурить меня за вспышку, – не стреляйте в парламентера!

– Разве вы не можете просто сказать моему мужу, что Богу неугодна война шайеннов и кроу? – спросила я. – Полагаю, это будет правдивая передача того, что Бог мог бы думать по этому поводу?

Преподобный взглянул на меня – к его круглому розовому безволосому лицу прихлынула кровь, отчего оно потемнело. Он тихо сказал:

– Мэм, позвольте напомнить вам, что это вряд ли относится к вашим обязанностям – определять, что Ему угодно и что неугодно от этих людей.

– Ах да, – кивнула я. – Это ведь обязанность Церкви и правительства Соединенных Штатов!

– Осторожнее, молодая леди! – Преподобный погрозил мне толстым трясущимся пальцем. – Последний раз предупреждаю: не стоит навлекать на себя гнев Божий, ибо это очень опасная затея!

– Марта, – я обернулась к подруге за поддержкой, – пожалуйста, не будь такой робкой! Скажи что-нибудь. Попроси своего мужа, чтобы он отговорил молодежь от войны!

– Можете повторить моему супругу слова миссис Маленький Волк, – сказала преподобному Марта. – Наши мнения полностью совпадают.

Преподобный обратился к Колтуну, который лаконично что-то ответил.

– Ваш муж говорит, что вам следует обсуждать эту тему с воинами Маленького Лиса, – перевел преподобный. – Боюсь, это последнее слово вождей на эту тему. И мое тоже.

Так вот против чего мы выступили… Боюсь, Джон Бёрк был прав во многом… Что вся эта злополучная затея обречена на провал… что мы – беззащитные пешки в руках сильных мира сего… Хотя, очевидно, не самых сильных.

Я спешу описать эту сцену перед тем, как отправиться на очередной, и, надеюсь, последний «званый ужин». С радостью сообщаю: сегодня мы не готовим «дома». Нас пригласили на ужин в вигвам знатного вождя южных шайеннов по имени Сидящий-на-Облаке, а после будут пляски… Все это начинает напоминать мне «сезон» в Чикаго – и этим вечером мы приглашены к Сидящему-на-Облаке, подобно тому, как отца и мать звали к Маккормикам. Завтра я подробно напишу, как все прошло.

 

7 июня 1785 года

О, Боже! Какие легкомысленные глупости я писала всего пару дней назад, не подозревая, какой ужас случится грядущей ночью… Я словно бы очутилась в Аду… Наша и без того слабая надежда на эту миссию потрясена до самого основания… В нашей группе полный разлад… Многие из нас поклялись убраться отсюда, вернуться назад, под защиту цивилизации – защиту, которой нас лишили, по крайней мере, на этом этапе.

Позвольте поведать вам о событиях, ввергнувших всех нас в столь ужасное состояние. Когда мы с мужем пришли на уже упоминавшийся обед в жилище Сидящего-на-Облаке, я с содроганием заметила, что среди полудюжины приглашенных был не кто иной, как мерзкий полукровка Жюль-семинол со своей женой, перепуганной молоденькой женщиной, которой, совершенно точно, приходилось несладко; ее звали Плачущая Женщина… чему не стоит удивляться. Подлец, должно быть, ежедневно доводит бедняжку до отчаянных рыданий.

Внутри у меня все похолодело, когда я увидела семинола – он ухмыльнулся мне своей отвратительной улыбочкой, точно старой знакомой. Да, при виде этого человека мурашки бегут у меня по спине. Муж если и заметил это, то предпочел оставить без внимания. Теперь я поняла, что семинол был прав – положение вождя среди своего племени не оставляет места для личных интересов.

Пожелав уйти оттуда, где обретается этот мерзавец, как можно скорее, я знаками сказала мужу, что на танцы я не останусь и должна вернуться «домой». Однако уйти немедленно мне не позволялось, потому что, пока мужчины курят трубку, никто не имеет права входить в вигвам или выходить из него. Еще один утомительный туземный «обычай».

Пока они курили и, как заведено, болтали, Жюль-семинол достал бутылку виски. Несмотря на то, что Гретхен выиграла пари, у него оставался еще изрядный запас, добытый в магазинчиках по пути. Он пустил по кругу оловянную чашку, позволив присутствующим мужчинам сделать глоток. Я с отвращением увидела, что мой собственный муж сделал глоток, когда чашка попала к нему в руки. И в момент, когда Маленький Волк пил это пойло, семинол посмотрел на меня и прошептал:

– Сегодня, моя красавица.

Все тут же захотели еще по глотку, но семинол только посмеялся и сказал, что первый был по дружбе, но за остальное придется заплатить.

До этого мне ни разу не доводилось видеть такой быстрой перемены в мужчинах. На этот счет капитан Бёрк тоже был прав – виски порабощает туземцев, и, к сожалению, в них нет сил сопротивляться. Многие слегка захмелели уже после первого, бесплатного, глотка, и немедленно стали агрессивными и воинственными. Я снова заявила мужу, что не намерена тут оставаться и возвращаюсь в наш вигвам; меня не волновало, закончили они курить трубки или нет, и я стала пробираться к выходу. Мужчины тут же неодобрительно затянули буи, а Маленький Волк, в необычной для него грубой манере, ухватил меня за лодыжку и притянул обратно. Все мужчины нашли это забавным и буквально затряслись от смеха.

Но Маленький Волк смотрел на меня так, как никогда не смотрел раньше – столь злобно, что у меня похолодело внутри. Внезапно я поняла, что я совершенно не знаю этого человека. Вырвавшись, я быстро выскочила из вигвама, и побежала домой.

Вскоре зазвучала музыка – но звучание у нее было другое, странная какофония. До нас стали доноситься всевозможные крики и ругань. Старая карга, жившая с нами в вигваме, по имени Кривой-Нос, посмотрела на меня, покачала головой и сказала «ве’хо’е’тапе». И сделала рукой знак, означавший выпивку.

Обеспокоенная за остальных, я решила снова выйти на улицу. Но когда я встала, чтобы покинуть вигвам, она преградила мне выход тяжелой клюкой-дубинкой. «Прошу!» – взмолилась я, и знаками показала «друзья» и «искать». «Пожалуйста, пустите меня!» Кажется, старуха поняла; что-то неодобрительно бормоча, она наконец убрала свое «оружие».

Я немедленно пробежалась по окрестностям того места, где шли пляски, но успела заметить, что семинол устроил нечто вроде «салуна» – к бочонку виски выстроилась очередь из мужчин и женщин со всевозможными сосудами для питья и товарами в обмен на виски: луки, стрелы, карабины, кожи, одеяла, утварь, бусы, одежда и куча всего еще. Казалось, к утру негодяю будет принадлежать весь лагерь!

Даже с этого расстояния было видно, что кругом воцарился пьяный бардак, и что э-эмнанте утратил контроль над ситуацией, так что обычно ритмичные танцы превратились в безумные круговые пляски. Те, кому хватило благоразумия не прикасаться к алкоголю, спешно возвращались в вигвамы, и родные спешили развязать молоденьких девушек: странный, но эффективный, местный обычай позволял связывать их веревкой в танце, чтобы распаленные весельем юноши не увлекали их подальше от костра. Ну, или как сегодня, раззадоренные демоном виски.

Я поспешила на поиски сначала Марты, а потом остальных, кого смогу собрать, чтобы всем вместе укрыться в доме преподобного Хейра, как ищут убежища в церкви. Лагерь раскинулся широко, так что кругов танцующих было несколько, но все они были охвачены пресловутым демоном.

Добежав до дома Марты, я нашла ее там, как и предполагалось, в состоянии, близком к панике.

– Господи, Мэй, что творится? – спросила она. – Какое-то безумие!

И мы с Мартой поспешили к преподобному. К тому моменту обстановка только ухудшилась, кажется, ситуация совсем вышла из-под контроля. Кругом горели костры. Раздавались выстрелы и ругань, и под музыку, напоминавшую урчание адова чрева, танцевались бесстыдные пляски. С ужасом и отвращением мы заметили, что некоторые дикари тащат из вигвамов кричащих жен и дочерей. чтобы продать за виски. И слишком боялись за собственную жизнь, чтобы вмешиваться.

Когда мы появились в доме преподобного, оказалось, что там собрались почти все наши: сбившись в кучку, они плакали от ужаса. Э-эмнанте, Женщина-Собака, успокаивал и увещевал преподобного в глубине вигвама; у святого отца, кажется, сделался нервный срыв. Его трясло, и он кутался в бизоньи шкуры, точно огромный ребенок, пробудившийся от страшного сна. Он раскачивался из стороны в сторону, дико озираясь и отчаянно потея.

– Qu’est que se passe avec le Reverend? – спросила я гермафродита. – Il est malade?

– Il a perdu sa médecine, – печально ответил тот.

– Comment?

– Sa médecine, elle est partie, – повторил тот. Он очень сочувствовал преподобному и в тот момент подносил к носу святого отца зажженный шалфей. Очевидно, чтобы тот снова обрел свою магию – иными словами, набрался смелости.

Я опустилась на колени перед дрожащим, одетым в белое священником.

– Вы больны, преподобный? – прошептала я. – Прошу вас, скажите, что с вами, – ухватив его мясистое запястье, я сильно встряхнула его. – Прошу вас, вы нужны этим женщинам!

– Простите, мисс Додд, – сказал он, утирая пот с бровей и пытаясь как-то прийти в себя. – Положение безнадежное: это худшее, что вообще могло случиться. Я работал среди дикарей раньше, чем они познали виски. Это сатанинское орудие, чтобы поработить их души. Они делаются совсем безумными. Вы не представляете, насколько. Они не могут сопротивляться. Единственная надежда и защита – укрыться от них и не попадаться на глаза.

– Господи, отец, – воскликнула я. – Не время терять веры. Соберитесь! Неужели не видите: этим женщинам нужна ваша сила.

Хотя преподобный в его нынешнем состоянии не мог никого защитить, женщины, которые собрались в его доме, предпочли там и остаться; к ним присоединялись другие, и скоро в вигваме стало не протолкнуться; никто не желал возвращаться в хаос, воцарившийся к тому времени в лагере.

Там была Жанетт Паркер, маленькая француженка Мари-Бланш, странная, тихая Ада Вейр, не снимавшая траура: кажется, ее видение мира начало сбываться.

– Нам повезло, что в этот черный день с нами представитель духовенства! – мрачно сказала она. – Мне намного лучше, когда я знаю, что он здесь.

В этот момент в вигвам ворвалась Нарцисса Уайт, растрепанная, бормоча что-то в тихой истерике.

– Теперь сами видите – я вам говорила, что у нас ничего не выйдет! Сатана правит этой ночью, я говорила им, говорила…

– Говорила что, ради всего святого, Нарцисса? – спросила я.

– Говорила, что им надо извергнуть Сатану из сердец своих! – сказала она. – Что не следует ложиться с язычниками до тех пор, пока Церковь не сделает свою работу и Бог не воцарится в их низменных душах! – И она посмотрела на меня так, точно видела в первый раз. – Разве нет? А теперь посмотри, посмотри, что ты наделала, безбожная блудница! Ты стала поклоняться Сатане – и вот что из этого вышло! – Она задрала платье, и я увидела тонкую струйку крови, текущую с тыльной стороны ее бедра. Очевидно, муж Нарциссы под воздействием паров виски все же решил исполнить мужний долг.

– Прости меня, Нарцисса! – сказала я. – Мне, право, очень жаль. Но как ты можешь винить в этом меня или других наших? Кстати, ты видела остальных? Сестер Келли, Гретхен, Дейзи Лавлейс, Фими? Маленькую Сару?

– Все они грешницы! – воскликнула Нарцисса, качая головой. – Гореть им в аду.

– Оглянись вокруг! – заметила Ада Вейр. – Мы уже в нем.

Беспокоясь об остальных и о моих соседках, я решила вернуться к себе. Марта, слишком напуганная, чтобы отпускать меня, бросилась следом. Мы бежали так быстро, как только могли, остерегаясь столкнуться с танцующими, стараясь не смотреть никому в глаза, то есть стать невидимыми.

Моих товарок мы обнаружили сбившимися в кучку и накрытыми толстыми шкурами. Как я и думала, Маленький Волк так и не вернулся. Дочь вождя, Милая Походка – хорошенькая девушка немногим моложе меня, тоже ходила на танцы, привязанная к остальным. Вторая жена вождя, моя подруга Перо-на-Голове, встревоженно прижимала к груди младенца. Став на колени перед ней, я попыталась ее утешить. Старуха Кривой-Нос сидела на своем обычном месте, скрестив ноги, бдительно охраняя вход с дубинкой наперевес. Впервые я очень обрадовалась, увидев ее на посту.

В лагере раздавались нечеловеческие вопли и крики – голоса женщин и детей леденили душу. Как же я беспокоилась о наших женщинах!

– Мне надо найти Сару! – воскликнула я. – Убедиться, что с ней все в порядке. Марта, оставайся здесь. Тут безопаснее.

Но стоило мне выйти из шалаша, как старуха снова преградила мне путь дубинкой, и на сей раз была неумолима. Я принялась умолять ее пропустить меня, но наконец, потеряв терпение, воскликнула по-английски:

– Хорошо, старая ведьма, давай, бей меня. Мне нужно найти друзей!

Протолкнувшись мимо дубинки, я открыла полог. И как только я это сделала, сердце мое сжалось: у входа стоял Жюль-семинол собственной персоной! Я услышала крик Марты, когда он грубо ухватил меня за руку и выволок наружу. Притянув железной хваткой мое лицо к своему, он вдруг… лизнул меня, точно пес… сунул кончик языка мне в ноздрю. Это было точно мокрица, заползающая внутрь… Я была уверена, что меня вот-вот вырвет. – А теперь покажи мне свой язычок, маленькая salope, – говорил он. – Дай мне свой язычок.

– О нет! – прохныкала я, подаваясь прочь. – О, Господи, прошу. Не надо!

И тут старуха изо всех сил врезала негодяю по уху дубинкой – раздался глухой треск, точно от лопнувшей тыквы. Семинол замертво рухнул на землю; из уха потек ручеек крови.

– Господи, да вы убили его! – сказала я карге. Но в голосе моем звучала радость.

Марта, перепуганная насмерть и совершенно бесполезная, всхлипывала, пока мы с Кривоносихой, ухватив мерзавца за ноги, оттащили его от входа в наше жилище. Бог да простит меня – я хотела, чтобы он подох, но, наклонившись, увидела, что он дышит, а его ухо начало распухать, точно гриб.

Когда мы вернулись в вигвам, я взяла старуху за плечо: оно оказалось сильным и твердым, точно старый корень. «Спасибо вам. Вы спасли мне жизнь, спасибо!» Старая карга улыбнулась беззубой ухмылкой, почти зажмурившись. Сделав знак «подожди», она порылась в сумке, лежавшей у изголовья ее ложа, и извлекла оттуда еще одну дубинку, поменьше, но тоже с каменной головкой. Очевидно, она относится к своим обязанностям со всей серьезностью и отлично экипировалась. Помахав передо мной дубинкой, она что-то сказала по-шайеннски, и я прекрасно поняла ее слова. «Если тебя захотят обидеть, можешь стукнуть по голове этой штукой». Я ответила ей «ху» – мол, я понимаю.

– Пожалуйста, не уходи, Мэй! – воскликнула Марта умоляюще. – Останься тут, с нами!

– Я вернусь, Марта, – заверила я ее. – Надо найти нашу девочку.

Если и есть Ад на земле, кочующий по прерии… то в ту ночь мы очутились прямо в его недрах. Кое-кто из танцоров все еще пошатывался при свете угасающего костра. Остальные повалились в кучу вокруг – кто-то пытался встать на ноги, прочие просто корчились на земле. Толпы пьяных дикарей… толкали меня локтями, когда я прокладывала себе путь. Обнаженные люди совокуплялись прямо на земле, как звери. Я перешагивала через них, расталкивая тех, кто пытался мне мешать, и, если нужно, очищала себе путь, размахивая клюкой. Казалось, весь мир впал в немилость Божию, и нас оставили здесь, чтобы мы стали свидетелями его падения… Никогда раньше я так остро не осознавала шаткость нашего положения. Я думала про Джона Бёрка, про его слова, когда он предупреждал о подобных ужасах. О, если бы я его послушала! Как мне хотелось, чтобы он обнял меня и увез в цивилизацию, подальше отсюда!

Но тут я наткнулась на отвратительное зрелище. Это была Дейзи Лавлейс, вокруг которой сгрудились мужчины. Она лежала на животе, залитая кровью, с задранным наверх платьем. Кажется, мужчины овладевали ею по очереди. Я завопила и кинулась на них как раз тогда, когда на нее забрался очередной. Взмахнув изо всех сил дубиной, я крепко ударила его по голове. Он застонал и обмяк, но, как только я попыталась оттащить его, другой схватил меня сзади и вырвал дубинку. Теперь они повалили меня на землю, хватая за руки и стараясь удержать их. Я сопротивлялась, как могла – била, кусала, царапалась и плевалась. Они порвали на мне платье. Я снова закричала. Вдруг я услышала свист кучерского хлыста, потом еще раз, и тут же один из тех, кто сидел на корточках возле меня, схватился за горло и издал клокочущий звук, – его тащили назад так легко, точно детскую тряпичную куклу.

Тут я услышала знакомый голос, – мне был знаком его тон, но речь была шайеннская, и я не сразу узнала его обладателя. Но вскоре раздались английские ругательства, и все встало на свои места.

– А ну убрали лапы, вонючие дикари! – Голос принадлежал моему старому приятелю погонщику мулов Джимми, она же – Грязная Герти, и это она меня спасла.

В тот же миг ко мне на выручку поспешили две мои подруги. Еще один дикарь заболтался в воздухе, и раздался голос Гретхен:

– Я убью тебя, по-ссорная пп-ьяная сфф-и-нья! – орала она. – Ты мне пп-ольше не муж, Пп-о-гом клянусь, убью! – И она накинулась с кулаками на жалкого мужичка, который был слишком пьян, чтобы идти, и попытался уползти от ее гнева на локтях и коленках. Но Гретхен безжалостно преследовала его, то и дело наподдавая ногой, отчего он снова валился в грязь. – Пп-ьяный ссукин сын, что ты, по-твоему, тт-елаешь? Я убью тебя! Пп-ьяный сукин сын, а? Убью, сс-котина!

В это время Фими вырвала мою дубинку у дикаря, который ее выхватил, и рука ее, не опускаясь, описала изящную дугу: каменный наконечник приземлился на его лице, свернув нос к щеке и выпустив фонтан крови. Снова свистнул хлыст. Тут остальные мужчины, испугавшись вырвавшегося наружу гнева женщин, заспешили прочь на заплетающихся ногах, спотыкаясь и падая.

– Ты цела, Мэй? – спросила Фими голосом столь спокойным, что он показался мне потусторонним. Она помогла мне подняться на ноги.

– Да я-то ничего, Фими, а вот Дейзи! – В пылу схватки я потеряла бедняжку из виду.

Теперь мы разглядели, что она по-прежнему лежала на земле лицом вниз там же, где я ее нашла. Мы присели перед ней на колени. Она что-то пробормотала, но слов мы разобрать не смогли.

– Надо отнести ее в вигвам, – сказала Фими.

Гретхен ухватила своего пьяного мужа за волосы и тащила, как ребенок тащит куклу, а он тщетно пытался встать на ноги.

– Мне очень жаль, Мэй, простите меня ффсе! – говорила она, и в глазах ее блестели крупные слезы гнева и горя. – Я сейчас отта-щщу пьяную сс-котину домой. Завтра уфф-идимся, йа? Мне так жаль…

– Да, старушка дает, – восхитилась Грязная Герти. – С такой шутки плохи! Думаю, ейный муженек теперь лишний раз подумает, прежде чем еще захочет глотнуть виски.

– Благослови тебя Бог, Джимми, – сказала я ей. – Как ты вовремя тут очутился.

– Можешь теперь звать меня Герти, милая, – был мне ответ, – ну, или как хочешь. Это уже не секрет. В Кэмпе-Робинсон это было. Меня заметил еще один погонщик, ну, как тогда ты – я села на корточки отлить. Конечно, все всё узнали, но что поделаешь?

– Что ты тут делаешь, Герти? – спросила я.

– Твой кэп меня прислал, милая, – ответила девушка. – Но сначала давайте разгребать бардак. Я помогу вам ее отнести, а потом потолкуем. Дела творятся. Черт, они тут так увлеклись, когда я приехала, что я могла бы проехать верхом через весь лагерь, и никто бы ничего не заметил. Чертякам повезло, что я не какой-нибудь кроу, который решил разжиться десятком лошадок. А остальное лето вы будете на ногах.

Герти была права: поселок начал утихать. Большинство танцоров или свалились прямо на месте, или разбрелись по вигвамам, а кто и уполз в ивняк вокруг лагеря, чтобы отоспаться там. Герти, Фими и я волоком доставили Дейзи домой – она пришла в себя и, по крайней мере, могла пошевелить ногами.

– Не говорите папе, ладно? – забормотала она. – Мистер Уэсли Честнат и тот был джентльменом и ни за что не стал бы пользоваться девочкой, если она слегка перебрала. Не говорите папа́, прошу вас!..

У входа в вигвам нас ждала старуха, жившая с Дейзи, – мы внесли ее внутрь и аккуратно уложили на бизоньи шкуры. Старуха принесла воды и стала тряпочкой обмывать кровь с ее лица, неодобрительно цокая языком. Собачка, маленький французский пудель Ферн-Луиза, бегала кругами вокруг головы хозяйки и возбужденно лаяла.

Спустя минуту после нашего появления в вигвам вошел муж Дейзи, господин Кровавая Нога. Кажется, собачка подружилась с новым хозяином: она бурно приветствовала его, виляя хвостом. К чести своей, он не был пьян, и пояснил Герти на шайеннском, что искал жену по всему лагерю. Несмотря на свое недостойное прозвище, это вполне симпатичный человек и, кажется, вполне привязался к Дейзи и очень переживал. Мы не сказали ему, что случилось, но, думаю, он догадался сам.

Когда Фими, Герти и я покинули жилище Дейзи, уже светало. Попрощавшись, Фими отправилась в свой дом, а мы с Герти побрели в жилище Волка.

Лагерь поразил нас странной тишиной. Воздух был прохладным и совершенно безветренным, и тонкие струйки дыма от угасающих очагов поднимались прямо над жилищами. У светлеющего горизонта завиднелись обрывистые речные берега, и птицы запели утреннюю песнь – сначала несмело, но вскоре в полный голос. Как обычно бывает, заря осветила мир новым светом: в нем снова поселилась слабая надежда. Кругом воцарились спокойствие и тишина, точно Земля была кораблем, который только-только выбрался из шторма.

Мы с Герти обошли полдюжины вигвамов, вокруг которых валялись распростертые тела ночных гуляк, недвижные, точно трупы. Опасаясь худшего, я остановилась у дома Сары, куда двинулась так давно, и слегка поскребла вход, назвав ее по имени. К большому моему облегчению, девушка выглянула к нам сама со слегка опухшим от сна лицом. При виде меня она улыбнулась.

– Я беспокоилась о тебе, – сказала я. – Всю ночь искала тебя. Просто хотела убедиться, что ты цела.

Она коснулась указательным пальцем правой руки своей груди – что значило «я» и вытянула левую руку перед собой, коснувшись середины ладони кончиком того же указательного пальца правой руки. «Я в порядке» – значил этот жест. Я прищурилась и заглянула за ее плечо в полумрак жилища. Ее юный муж, Желтый Волк, крепко спал на бизоньей шкуре. Девушка снова улыбнулась и провела правой рукой ладонью от себя режущим движением – что означало «хорошо». Он «хороший» – значил жест. Думаю, она имела в виду, что муж не пил.

– Как здорово, милая! – сказала я. – Я так переживала. Иди поспи еще. До встречи.

И мы с Герти побрели дальше.

– Откуда ты знаешь язык? – спросила я ее.

– О милая, разве я тебе не рассказывала? Я жила среди шайеннов какое-то время, девчонкой еще. Не с этой группой, но, полагаю, я кое-кого знаю и тут. У меня был шайеннский жених, да. Славный такой был парень, звали его Хе-бино, «Дрозд»… может, была бы я щас миссис Дрозд, но в шестьдесят четвертом в Колорадо, на Сэнд-Крик, его убили солдаты Чивингтона. Мы ничего не делали, просто стояли лагерем.

К тому времени поселок начал просыпаться. Из вигвамов вынырнули жены и старухи, чтобы посмотреть, в каком состоянии лежавшие вокруг тела, а в некоторых случаях и узнать, кто это. Старухи пинали кое-кого из лежавших, сердито квохча, точно курица, изгоняя тех, кто был не из их дома. Прочие выливали на них вчерашнюю воду, чтобы разбудить, и те стонали и отплевывались.

– Сегодня по поселку будут ходить болезные индейцы, – хмыкнула Герти. – Виски губит этих людей, это как пить дать, сестренка. Откуда они его вообще взяли?

– К нам приехали южные шайенны, – пояснила я. – Там один полукровка по имени Жюль-семинол привез виски.

Герти мрачно кивнула.

– Знаю этого Жюля, – сказала она. – Тот еще тип, да. Держись от него подальше, милая. Вот тут я тебе говорю дело.

Я невесело засмеялась.

– Да уж и я тоже знаю.

– Он тебя не обидел, милая? – спросила Герти, останавливаясь, чтобы посмотреть на меня.

– Да нет, – ответила я, – не успел. – Но тут я почувствовала, как слезы хлынули из моих глаз, точно меня накрыл вдруг весь ужас сегодняшней ночи.

– О Герти, – выдавила я и разревелась, не сдерживаясь. В первый раз с начала всего этого кошмара я позволила себе расплакаться и теперь не могла остановиться, так что мне пришлось стать на колени и закрыть лицо руками.

– Все хорошо, милая. – Герти присела рядом и обняла меня за плечи. – Поплачь, поплачь. Никого тут нет, кроме вот Грязной Герти, а эта не выдаст, я точно говорю.

– Скажи мне, как там мой капитан, Герти, – попросила я сквозь слезы.

– Хорошо, милая, – сказала она, но как-то неохотно. – Когда зайдем внутрь, расскажу.

– Он уже женился на этой Брэдли? – спросила я, успокаиваясь. – Скажи мне, Герти.

– Ты сильная девочка, милая, – сказала она. – Мне нравится это. Врать не буду: свадьба назначена на следующий месяц.

– Прекрасно, – ответила я, поднимаясь и отирая слезы. – Хорошо. Она станет отличной женой капитану.

– Милая, я точно не знаю, что у вас двоих там случилось, – сказала Герти. – Но вот что я знаю точно. Раз уж заговорили о капитане, и заговорила ты первая, не думай, что этого не случится. Я знаю, почему ты говоришь о нем. Ты на краю треклятой пропасти, и когда кто-нибудь вроде кэпа приходит, чтобы подать тебе руку, сильный и честный, ты хватаешься, чтобы спастись. И то, что он собирается жениться на другой, не значит, что я не видела, как он переживал, как влюбленный юнец, с тех пор, как ты уехала.

– А зачем он послал тебя сюда, Герти? – спросила я. – Уж конечно, не затем, чтобы мне это сказать.

– Он послал меня предупредить тебя, – сказала она. – Никому из армейских он не доверяет, у него будет куча проблем, если пошлет солдата. А я знаю тебя, знаю язык и тесно связана с этими людьми.

– О чем предупредить?

– Может, до приезда сюда ты слышала, что вроде как в Черных холмах нашли золото? – спросила Герти. – Так вот. По договору в Форт-Ларами от шестьдесят восьмого эти земли наше правительство отдало сиу и шайеннам – все на бумаге, как полагается. Пока индейцы не препятствуют передвижению по этой земле белого человека, вся земля от Черных холмов до Йеллоустона – для их кочевья и охоты. Насовсем. Да-да, в договоре так и указано: на-со-всем. В аккурат на прошлой неделе армия отправила генерала Кастера с кучкой геологов разведать, что и как – кто-то из моих ребят устроился к ним погонщиками, и я бы поехала, не узнай они, что я девка.

Ну так вот, разговоры идут к тому, что, если к концу лета Кастер вернется с полными седельными сумками золота, – продолжала она, – начнется лихолетье. Да уже началось – от одних лишь слухов. Попрут туда старатели, поселенцы, лавочники, шлюхи да вообще все, кто обычно появляется там, где находят жилу, – ну, и все эти люди захотят, да что там, потребуют от армии защиты от индейцев. Потому что дикари по-прежнему думают, что это их земля. И имеют право! Им честно ее отдали. Это же сердце Священной земли индейцев, и они вряд ли обрадуются толпам белых, которые туда привалят, будут рыскать там и распугивать дичь. Ну и вот, кэп услышал, что люди Гранта вообще хотят прикрыть лавочку с «белыми невестами» – по ряду причин. Во-первых, когда начнется заваруха и индейцев придется перестрелять, зачем среди них белые женщины? Им совсем не нужно, чтобы те взяли вас в заложники – не ровен час, газетчики разнюхают. Как вы думаете, кем после этого будет выглядеть президент Улисс Грант? Так что, если ничего не изменится, вы так и останетесь первым и последним «подарочком» индейцам. Ты же понимаешь, сейчас это лишь слухи. Капитан знает эту кухню, потому что он адъютант Крука, что, на самом деле, подставляет его под удар. Так что если индейцы прослышат, что Великий Белый отец в Вашингтоне, первое – больше не пришлет белых невест, второе – забирает обратно земли Черных холмов, начнется такая каша, что ого-го! Кэп не хочет, чтобы ты была среди всего этого. Он хочет, чтобы я привезла тебя с собой в Кэмп-Робинсон. Прямо сейчас. Поспим и двинем.

– Все мы? – переспросила я. – Сейчас?

– Милая, если все девчонки захотят драпать сейчас, – ответила Герти, – чертовы индейцы в два счета найдут вас и догонят. И вряд ли посмотрят на эту шалость сквозь пальцы. Видишь, они думают, что вас им отдали. А для индейца уговор дороже всего. Нет, только мы с тобой, милая. Улизнем, шансы сбежать вдвоем велики. Особенно после прошлой ночи. К тому же, если я правильно понимаю этих людей, Маленький Волк может просто отпустить тебя. Не дело великому вождю бегать за бабой, как отвергнутый любовник, если ты понимаешь, о чем я.

– Но, Герти, ты прекрасно знаешь, что у меня здесь друзья, – сказала я. – Я не брошу их, особенно после того, что случилось.

– Я говорила об этом капитану, – ответила она. – Что ты именно так и скажешь. Он сказал, что правительство попытается найти способ вызволить остальных. Это дело времени, но хотя бы ты будешь в безопасности.

– О да, на правительство можно положиться, – горько пошутила я. – Джон Бёрк, должно быть, считает, что я наивная глупышка, если в такое поверю. А заодно и трусиха, если брошу своих подруг здесь.

– Ни то, ни другое, – ответила Герти. – Но он решил, что попытаться стоит. Думаешь, хуже прошлой ночи ничего не может быть? А будет еще хуже, если вообще станет лучше. Похмелье пройдет, но если индейцы сообразят, а они непременно сделают это, увидев, как тянутся на Черные холмы переселенцы, неразбериха начнется очень быстро, и это станет не лучшим местом для дам. И ты не сможешь быть в безопасности.

Я рассмеялась.

– Я и сейчас в опасности. Попроси капитана Бёрка привести сюда полк и проводить нас домой, – сказала я. – Как джентльмена.

– Я же сказала, он не может этого сделать, милая, – сказала Герти. – Он – военный. Да если командование прознает, что он отправил меня сюда, это будет значить для него трибунал!

– Тогда кто же мы с официальной точки зрения, – спросила я. – Жертвенные овцы? Интересный, но неудавшийся политический эксперимент? Миссионеры, попавшие в беду, исполняя свою миссию? А может, куда проще – белые шлюхи, по своей воле спутавшиеся с дикарями, и так нам и надо?

– Вот, вроде того, милая, – сказала Герти. – Выбирай. Как я сказала, они постараются что-то придумать, но пока Кастер вернется с сумками золотых слитков, и пока они придумают, как и что, все будет тайком. Насчет этого наше правительство прямо дока.

– Но где же их стыд? – воскликнула я. – Неужели у них нет ни капли совести?

– А совесть, милая, – вздохнула Герти, – ни одному приличному правительству не нужна.

Наконец мы дошли до моего вигвама, жилища Маленького Волка… до дома.

– Ты, наверное, устала, Герти, – сказала я, – и проголодалась. Почему бы тебе не побыть тут, не перекусить и не поспать немного?

– Совсем не против, милая, – откликнулась она, – но сперва мне надо привести сюда мула. Я оставила его привязанным у самого въезда в поселок.

– Я отправлю за ним нашего мальчишку, – сказала я. – Это его работа, и он отлично справится.

– Уоууу! – восхищенно сказала та. – Да ты уже хозяйка! За тебя слуги работу делают!

Все тихо спали в своих постелях, кроме Кривоносихи – похоже, она не спит вообще. Она взяла меня за руку твердыми, точно орлиные когти, руками, и улыбнулась беззубой ухмылкой – что, думаю, значило, она рада моему безопасному возвращению. Герти представилась, и они перебросились парой слов по-шайеннски. Меня не удивило, что Маленький Волк не вернулся – наверное, великий вождь уснул где-нибудь с ночными собутыльниками.

Я пошла к мальчишке и стала перед ним на колени. Утро еще толком не занялось, в жилище царил полумрак, но я заметила, что глаза его были открыты – в них отражались огоньки очага, и они поблескивали, точно пушечная бронза. Я погладила его по лбу, и он слегка улыбнулся. Приставив ладони к голове, я пошевелила ими, изображая мула, тот похихикал, решив, что я просто дразню его. Герти подошла к нам и села рядом со мной.

– Скажи ему, где ты привязала мула, – велела я. – Он найдет его и сделает все в лучшем виде.

Она заговорила с парнишкой, который немедленно вскочил на ноги, совершенно проснувшись и, как всегда, готовый делать то, что нужно. Я наконец начала понимать немного слов на языке, хотя говорить не решалась.

– Боже, как я тебе завидую! – сказала я Герти. – Я все никак не освою чертов язык.

– Я же говорила, я выучила его еще ребенком, милая, – ответила она. – В детстве ничего не стоит научиться новому. Но ты скоро разберешься. Смотри, в чем хитрость: надо говорить наоборот, а не так, как мы. То есть, вот, например, если ты хочешь сказать «я иду на реку купаться», по-шайеннски это будет «купаться, река, туда иду, я». Понимаешь? Наоборот!

Беззвучно встала Тихоня, расшевелила костер, подбросила туда щепок и поставила вариться мясо. Потом она вышла, прихватив пузатый котелок для воды. У дикарей есть любопытный обычай: воду, которая стояла в вигваме всю ночь, выливают – она уже «мертвая», и каждое утро приносят с речки «живую».

Вскоре она вернулась и налила немного воды в крохотный оловянный сосуд, купленный у белых. Туда ж отправилась щепотка молотого кофе. Она поставила сосуд на огонь – варить. Кофе считается у туземцев драгоценностью – очевидно, она поставила его ради гостей, не зная и не спрашивая, кто эти гости: вот такой это гостеприимный народ. Несмотря на жуткую ночь, жизнь-то продолжалась.

В лагере с недавнего времени появился избыток таких вещей. Помимо привезенного семинолом виски южане снабдили нас тремя особенно ценившимися у индейцев бакалейными товарами: сахаром, кофе и табаком. Все это они привезли в подарок, выменяв в лавочках, но, полагаю, большинство вчера потратили эти богатства на проклятый виски.

Теперь я постелила Герти постель из шкур рядом со своей и принесла ей миску вареного мяса и кружку кофе, щедро насыпав туда сахару.

– Черт, не так уж все и плохо, да, милая? – Она удобно устроилась на своем ложе. – Всегда любила спать в индейском жилище. Чувствуешь себя в безопасности.

– До вчерашнего вечера именно так и было, – отозвалась я. – Я жила в сумасшедшем доме, Герти, но такого безумия никогда не видела.

– Это все виски, милая, – ответила она. – Все просто. Это им как яд. У них совсем мозги набекрень становятся.

– Ты долго жила среди них, Герти? – спросила я.

– О, не знаю, давай посмотрим, – ответила она. – Так, в общем, восемь лет. Я жила с ними до самого Сэнд-Крика. Когда-нибудь расскажу тебе всю историю, а сейчас я слишком сыта. Но черт – мне так понравилось жить среди них! Страшно не хотелось уезжать. Да, мэм, к этой жизни можно привыкнуть. Как тебе тут, нравилось, милая, – ну, кроме прошлой ночи?

– Ну, я пока живу не так долго, чтобы судить, – призналась я. – И столько пришлось обдумать, столько сделать и столькому научиться… узнать, что и как принято у них, и научить их нашим порядкам. Вот ты спросила – а за последние недели у меня и времени-то не было остановиться и спросить себя: а счастлива ли я… Я просто сдалась… Но после этой ночи я, пожалуй, подумаю над вопросом.

– Да не надо, милая! – Герти пренебрежительно помахала рукой. – Говорю же – это все стряслось из-за виски. Пройдет. И у тебя все наладится. Я уверена, что ты не захочешь ехать со мной. Я сказала капитану, что ты не струхнешь. Тут живут хорошие люди. Да, кое-кто из южан научился плохому, факт. Они слишком долго прожили бок о бок с белыми, но, если их оставить в покое, все будет в порядке. Если бледнолицые отстанут, не будут врать и давать им виски, все будет в порядке.

– И белых невест! – добавила я.

– Да, мы вечно лезем не в свое дело, – призналась Герти. – Что мне понравилось в туземной жизни, так это то, что нет времени остановиться и подумать: а счастлив ли ты? «Счастье» – это блажь бледнолицего, прихоть, я бы даже сказала. Это они изобрели счастье, как виски. Тут ты думаешь о счастье не чаще, чем медвежонок, вилорогая антилопа, койот или какая-нибудь птичья мелюзга. Крыша над головой есть? Тебе тепло? Ты сыта? Есть запас хорошей воды? У тебя хороший мужчина? Друзья? Есть дело?

На каждый из этих вопросов я согласно кивала.

– У тебя уже есть индейское имя, милая? – спросила она. – Меня прозвали Аме-ба-э – Летающая Женщина. Один раз, когда моя лошадь понесла, я спрыгнула на полном скаку и приземлилась прямо на дерево, и они все решили, что я умею летать. Мне страшно нравится.

– Меня окрестили Месоке, – ответила я.

– Ласточка, – перевела Герти – Да, красивое имя. Кажется, у тебя есть все, что нужно для хорошей жизни! Черт, милая, что еще нужно человеку?

С минуту я размышляла над вопросом, а потом ответила:

– Ну… безопасность… уверенность… и, наверное, любовь.

– А, черт, милая, – отмахнулась Герти. – Нуждайся ты в первых двух, ты бы сюда не потащилась. Жила бы в лечебнице, про которую говорила. А любовь? Ну, это просто. Вон, видишь ту скво, у огня? – Она указала на Тихоню. – Думаешь, она хоть раз спрашивала себя, счастлива ли она? Думаешь, ей недостаточно любви – что с семьей, что с детьми, что с мужем? Вот что я тебе скажу. Знаешь, когда ты поймешь, что ты была счастлива? Когда уедешь. Когда у тебя появится время задавать себе такие вопросы.

– Я скучаю по детям, Герти, – ответила я. – Я тебе говорила, что у меня двое детей? Из-за них я и согласилась сюда ехать – чтобы потом, ко гда стану свободной, иметь возможность вернуться к ним. Думаю о них каждый день, как они живут, пытаюсь представить, какими они стали теперь. Это придает мне сил. Иногда я думаю: вот бы они приехали сюда и жили со мной среди дикарей.

– Им бы понравилось, это точно, – сказала Герти. – Если не будет виски, здесь отличное место для детишек. Когда меня выкрали из повозки, сначала я думала, что умру, но потом совсем забыла, каково это – жить среди своего народа. Точно в сказке очутилась. Как я говорила, сказка заканчивается быстро, когда снова приходят белые. Вот ты это поняла вчера, а я – в Сэнд-Крик.

– Если я передам с тобой письмо моим детям, Герти, – сказала я, – ты отправишь его в форте, когда вернешься? Нам не позволено писать родным, пока не закончится срок, но, может, тебе удастся отправить его?

– Конечно, милая, – ответила она. – Конечно, попробую. – И рассмеялась: – Да, тут с почтой напряженка, правда?

– Если тебе так нравилось жить среди индейцев, Герти, – спросила я, – то отчего ты вернулась к бледнолицым? Потому, что Дрозда убили в бойне на Сэнд-Крик?

Герти долго не отвечала, и я было решила, что она дремлет.

– Отчасти, – наконец заговорила она. – А еще – потому, что я сама бледнолицая. Ничего не попишешь, милая, оно так.

После чего она умолкла – слишком мы устали от прошедшей ночи. Я закуталась в одеяло на своей постели рядом с Герти. Мне казалось, что я маленькая девочка и ко мне приехала подружка с ночевкой – за что я особенно благодарила Герти в то утро. Она была грубовата, да к тому же ей не мешало бы помыться, но сердце у нее золотое, а что еще желать от друга?

Солнце взошло, лагерь ожил, но внутри нашего вигвама стояли тишина и покой; шум снаружи заглушался бизоньими шкурами, сквозь которые едва сочился солнечный свет; тепло очага отгоняло утренний холодок, остро пахло людьми, дымом, кофе и вареным мясом, шкурами и землей. Запах уже не казался мне неприятным – напротив, он успокаивал. Запах дома.

Очень скоро Герти захрапела, громко и ритмично, как мог бы храпеть настоящий погонщик Джимми, но меня это не раздражало… И я сама тоже уснула…

 

15 июня 1875 года

Прошла неделя с того дьявольского празднества. Отложив карандаш, я все это время занималась насущными делами вместе с остальными, заодно пытаясь как-то восстановить то, что надломилось в ту ночь, и снова наполнить опустевшие сосуды наших душ.

Сегодня утром Герти уехала в Кэмп-Робинсон одна. Она взяла с собой только письмо моим детям и личное послание капитану. В нем я благодарила его за заботу о моем благополучии, но отклоняла предложение вернуться с Герти. Пожелала счастья с молодой женой. Сказала, что своим замужеством довольна…

Что до новостей, привезенных Герти, я не сказала ни слова своим товаркам. Может, я ошибаюсь и должна бы предоставить им решать самим, каким путем следовать, но лично я не вижу причин пугать наших женщин событиями, на ход которых они все равно не могут повлиять. Если посеять панику сейчас, когда они и так едва пришли в себя, – то это неизбежно приведет к еще большим трагедиям и отчаянию. Мы согласились на участие в программе по своей воле, но теперь стали ее пленниками.

Как я и опасалась, группа женщин, возглавляемая Нарциссой Уайт, – которая после пьяного дебоша и изнасилования собственным мужем в ту роковую ночь, очевидно, решила прервать свое миссионерство, – попыталась удрать из лагеря на следующий день. Как предсказывала Герти, мужья без труда отыскали их и водворили обратно. Они бы все равно далеко не ушли и либо погибли в прерии, либо попали в руки к другому племени. «Поймай их кроу или черноногие, – хмыкнула Герти, – они бы узнали, что у шайеннов еще шикарно устроились».

Мой муж, Маленький Волк, не приходил домой три дня и три ночи, и в лагере его никто не видел. Он скитался по прерии, без крова, еды и воды, спал на голой земле, думаю, искупая грехи. А может быть, ждал знамения от своего Бога.

Когда он наконец вернулся, за ним по пятам трусил больной койот – это видели и об этом говорили все в лагере, хотя странным это сочли только мы, белые женщины. Мы начали подозревать, что индейцы живут в иной вещественности, которая нашему уму недоступна.

Животное было тощим, в его шерсти появились проплешины, и оно три дня обреталось вокруг нашего вигвама, держась в отдалении. Я боялась зверя – когда я отгоняла его, он увиливал в сторону, точно краб, издавая странный свистящий звук. Стоило Маленькому Волку покинуть жилище, как он тут же принимался плестись за ним, слегка поодаль. Почему-то поселковые собаки не тревожили койота – наверное, чуяли его болезнь – и нарочно старались держаться подальше.

Сам Маленький Волк не упоминал о койоте, даже о самом его присутствии; он молчал, пребывая в мрачных думах, точно в нем самом кипела внутренняя борьба. Он отказывался говорить со мной – ни на языке жестов, ни по-другому; когда я попыталась разговаривать по-английски, как во время нашей поездки, он не отвечал на своем языке, а вообще делал вид, что меня не существует. В поселке ходило много слухов о том, почему он такой.

Шаман Белый Бык рассказал Хелен Флайт, что койот – тотемное животное вождя, и его болезнь означает болезнь самого Волка и болезнь его народа после выпитого виски и что, если койот умрет в лагере, это будет очень дурным знаком. Но на третий день он исчез – просто утром ушел куда-то и больше не возвращался. И постепенно вождь стал прежним.

Еще одно последствие той ночи: индеец по имени Бегущий от Ворона, женатый на маленькой француженке Мари-Бланш, был убит другим, по имени Свистящий Лось – застрелен в самое сердце. Несчастная Мари тяжело переживала это событие: сперва в Чикаго убили ее родителей, теперь новое убийство. Она совсем вне себя от горя – бедняжка успела привязаться к мужу. Теперь ей предложил руку и сердце младший брат Бегущего – Один Медведь: таков шайеннский обычай, и, по моему мнению, весьма цивилизованный. Я встречала мало французов, но у меня сложилось впечатление, что они народ практичный, и Мари-Бланш уже обдумывала это предложение. Ей ведь совершенно точно понадобится тот, кто позаботится о ней самой и ее ребенке.

К сожалению, убийца был женат на Аде Вейр, – как будто бедняжка и так не хлебнула вдоволь меланхолии. Случившееся потрясло поселок: ведь у шайеннов убийство соплеменника – тягчайший из грехов, на какой только способен человек, и за всю историю такого почти не случалось. Убийца со всеми членами семьи, пожелавшими идти с ним, изгоняется из поселка и обязуется жить за его пределами. Он навсегда становится изгоем. Люди перестают с ним общаться, и ему запрещается участвовать в жизни поселка. Иными словами, этот человек делается невидимым!

Изгнанник, муж Ады, лишился и собственного имени – отныне его будут называть Смердящая Плоть: туземцы верят, что плоть совершившего убийство начинает гнить изнутри. Согласно закону племени, Ада свободна уйти от мужа – никакого формального развода не требуется; но хотя бы на время она становится таким же изгоем, как он. На ней нет греха, и она может вернуться в поселок, она свободна. Однако, будучи женой убийцы, она считается «порченной» общением с ним, и ей нельзя прикасаться к людям и их личным вещам. Тарелки и чашки, из которых она ест, должны быть разбиты или выброшены – из страха, что они могут быть «заражены». Стоит ли говорить, что подобное суеверие не делает ее желанной гостьей в чужих жилищах.

– Когда врачи в больнице расспрашивали меня о признаках болезни, – рассказывала несчастная, когда мы недавно виделись, – я сказала им, что для меня было невыносимым быть женой изменника, особенно долгой и серой чикагской зимой. В это время года я особенно явственно чувствую, как мне на грудь забирается огромный черный пес и душит меня. И врачи определили меня в самую темную палату, где моим единственным компаньоном был черный пес. За долгое время, что я была в больнице – что было расплатой за его грехи, – мой муж успел воспользоваться ситуацией: он развелся со мной и женился на любовнице. А доктора не унимались: почему я так печальна? Почему не снимаю траур? Чем могу объяснить свою меланхолию?

– Ну, а теперь я замужем за убийцей по имени Смердящая Плоть – все говорят, что он гниет изнутри… И снова меня изгоняют за чужое преступление. Ну так что же, вы и теперь будете недоумевать, почему я не снимаю черное? Сколько может женщина страдать на этой Земле? – В дальнейшем Ада никогда не говорила так много и вообще о себе ничего не рассказывала.

– О, но ведь нет худа без добра, Ада, – сказала Мегги Келли. – Может, ты и была женой убийцы, но теперь-то он изгой, детка, и, поверь мне, он-то уж тебе не изменит, потому что никто не станет водить с ним шашни!

Мы все расхохотались: даже Ада улыбнулась – она не была лишена чувства юмора, пусть и мрачноватого.

– Мегги права, – поддакнула ее сестра Сьюзи. – Вот чикагской зимой, честно скажу, – и у меня порой бывала меланхолия, но теперь мы в прерии, и летом тут столько солнца, сколько никогда не было в тамошнюю зиму. Твоя черная псина тут просто-напросто не выдержит – держу пари, ты его больше не увидишь!

Подобными разговорами мы старались поддерживать друг друга в те дни.

Сообщать следующий постыдный факт мне особенно неприятно: сразу несколько девушек и женщин, как белых, так и туземок, той ночью были изнасилованы пьяными дикарями, причем некоторые, как вот Нарцисса Уайт, – собственными мужьями. Хрупкая Дейзи Лавлейс после всего, что с ней сотворили, стала молчаливой и отстраненной. Но, по крайней мере, ее собственный муж, кажется, добр и терпелив с ней и заботится о ней как может. Пожалуй, самое неприятное из всех последствий попойки – то, что зачинщик всех безобразий, мерзавец Жюль-семинол, все еще обретается среди нас, совершенно безнаказанно и ни капли не раскаиваясь в содеянном. Он совсем оправился от удара Кривоносихи, вот только ухо у него до сих пор распухшее, и он уже несколько раз подходил к нашему жилищу, чтобы глазеть на меня и говорить самые гнусные вещи… Я пытаюсь не подавать виду, что мне страшно, но очень боюсь его и стараюсь никуда не ходить одна.

Маленький Волк тоже в курсе нездорового интереса ко мне семинола, но пока он лишь находится начеку, и ему удается сдерживаться, когда тот появляется поблизости. Будучи вождем-целителем, он не имеет права ничего сделать – разве что, кроме как обвинить семинола на Большом совете в том, что он принес его народу виски. В самом деле, за исключением собственного трехдневного грехопадения, преданность моего мужа долгу поистине монашеская… а самоотречение почти, как у Иисуса.

 

17 июня 1975 года

Сегодня утром заходила Хелен – пригласить меня на вечерние танцы, куда ее позвали как почетную гостью. Вчера вернулись из набега на кроу воины Маленького Лиса. Поступив разумно – отказавшись от виски в ту адскую ночь, они устроили на другом берегу реки собственный костер и военные пляски и рано утром отправились в поход. Тела каждого украшали изумительно нарисованные Хелен птицы – подобное мастерство исполнения было немыслимо для индейцев, способных лишь на самые простые узоры.

Набег был очень успешным; вчера воины с триумфом и улюлюканьем вернулись в лагерь, ведя за собой огромное стадо лошадей кроу. Они не только пригнали табун – ни на одном из удальцов не было ни царапины.

– Боюсь, Месоке, – сказала мне Хелен этим утром, – что весь успех парни Лиса в конце концов приписали мне. Отныне мое имя Ве’кесобма беоневестцее – Та-что-Рисует-Волшебных-Птиц. Язык сломаешь! Так что прошу тебя – зови меня сокращенным именем, Птица, ладно?

– Конечно, Ве-езе, – ответила я. (Все мы уже потихоньку осваивали шайеннский язык, а имена – отличная основа для оттачивания произношения.)

– Ну, в общем, один парнишка уже приходил, подарил мне трех лошадок и рассказал, какой он был молодец, – сказала Хелен. – «Рассказал» – не то слово, скорее, спел и станцевал. Уверена, ты снова «увидишь» этот рассказ, если придешь вечером на танцы. Я нарисовала на нем бекаса, и он показал мне, как он вместе с конем научился скакать зигзагами, чтобы уклоняться от пуль и стрел преследовавших их кроу, – точь-в-точь, как летает бекас, – и ни пули, ни стрелы не попали в него. Все время, пока он «давал представление», он держал руки изогнутыми крыльями и издавал звуки, имитирующие шум крыльев бекаса при воинственном танце, когда тот защищает свою территорию. Выглядит необычайно – вот что я тебе скажу. Прямо потрясающе!.. Я никогда не видела ничего подобного. То есть он так походил на птицу, что будто бы действительно стал бекасом.

– Пожалуй, мне надо пересмотреть свое мнение о твоей магии, Хелен, – сказала я. – Этак ты и меня обратишь в веру!

Кстати, о вере. Трусость и маловерие преподобного Хейра – утеря «заклинания» в ту роковую ночь – существенно подорвали его авторитет и у наших женщин, и у индейцев, которые ничто так не презирают, как трусость. Они рассудили, что раз уж магия преподобного столь ничтожна перед силой его главного врага – злого бога Сатаны, которого он постоянно порицает в молитвах, то есть ли вообще сила у Великого Белого Духа? Пусть эти представления немного наивны, но своя упрощенная логика в них все же есть. Влияние тезиса, что силу богов следует мерять по силе тех, кто представляет их на земле, здесь превалирует – и пока самым влиятельным «шаманом» из всех была признана Хелен.

По лагерю ходит слух, что завтра мы отправимся на летнюю охоту. Не знаю, куда мы уходим и на какой срок… Не знаю, смогут ли отследить наш маршрут Джон Бёрк, Герти и сама Армия США. Неминуемый отъезд и кочевая жизнь, кажется, грозят новой разлукой, мы еще глубже уходим в самые дикие места, что никак не приближает конца истории, а, напротив, делает его все призрачней…

У меня не наступили месячные, и это укрепило меня в уверенности, что я беременна. Перспектива снова стать матерью наполняет меня радостью и трепетом: ведь вскоре мне предстоит заботиться уже о двоих…