7 июля 1875

Мы были в пути не первую неделю – слава Создателю, что я захватила календарь, где отмечаю дни, иначе я бы давно утратила чувство времени, ведь дикари, разумеется, не признают наш календарь, время течет для них иначе – это невозможно объяснить… Времени для них словно не существует…

Мы движемся в целом на север, иногда уклоняясь к западу – точнее я сказать не могу. Охота и снова дорога, по следам бизоньих стад.

В эту минуту я сижу на своем верном коне Солдатике, мы находимся на небольшом возвышении, а внизу расстилается бескрайняя зеленая долина. Прелестный мальчуган, Наездник, легкий, словно тростинка, и смуглый, как подрумянившийся на солнце пирожок, как обычно, сидит в седле передо мной. Я так привязалась к этому парнишке! Он для меня герой, защитник – как и я для него.

Мы, несколько женщин, едем бок о бок. «Мы» – это я, Марта, Фими, Хелен Флайт и Перо-на-Макушке. Переходы из лагеря в лагерь – лучшее время для нас и редкая возможность встретиться и узнать всякие новости, потому что в лагере у каждой из нас полно работы.

Поэтому я стараюсь вести свои обрывочные записи именно в дороге и уже приспособилась привязывать эту тетрадь к спине – чтобы, как только выдастся минутка, я могла быстро вытащить ее и написать пару строк. Прямо сейчас мне служит письменным столом спина моего маленького мужчины.

Мы наблюдаем, как гигантская толпа, без малого две сотни хозяйств, движется по прериям (хорошо, что среди нас есть силачи-южане): лошади, собаки, повозки, кто-то идет пешком, кто-то верхом, в отдалении на горизонте время от времени возникают воины-стражи и снова исчезают за изгибами ландшафта – словно корабли за гребнями волн… Захватывающее зрелище! Я спрашиваю себя, много ли белых могут похвастаться тем, что видели подобный исход? И тем более были его частью?

Шайенны – народ богатый, и лошадей у нас хоть отбавляй, особенно после разбойничьего налета на племя кроу. Некоторые женщины и дети идут рядом с груженными поклажей лошадьми, другие рядом с повозками, то и дело похлестывая животных, чтобы не отставали. Другие сидят на тюках – по две-три девочки вместе, играют в нехитрые игрушки или стрекочут словно стайка сорок. Детишки помладше едут на громадных сторожевых псах или на пони. Едва научившись ходить, индейские дети прекрасно держатся на лошади, а их маленькие плоскоголовые пони – которых легко отличить по виду от наших – обладают спокойным нравом, отлично обучены и послушны. Часть престарелых индейцев, особенно больные или просто немощные, а также малыши, которым еще требуется присмотр, едут в повозках, младенцы же путешествуют, привязанные к доскам-переноскам на спине матери. Порой за ненадобностью такие переноски свисают с седел или повозок и тихонько бьют друг о друга во время движения, к вящей радости и веселью самих карапузов, – те смеются и что-то болтают, и, если не спят, с широко раскрытыми глазами наблюдают всю процессию. Таким образом они с молоком матери привыкают к кочевой жизни среди прерий. Индейские дети почти не плачут. Это чудесные, ангельские детки – но, с другой стороны, таковы все малыши! Я постоянно думаю о наших собственных детях (многие другие женщины тоже объявили, что беременны). Возможно, наше правительство потеряло веру в нашу миссию – но все равно любая будущая мать переполнена надеждой на будущее!

Сегодня я в прекрасном настроении. Видимо, непрерывное движение, пусть и сопровождаемое тяжелой, а подчас и изнурительной работой, просто мне подходит. Мне тут пришло в голову (как ответ капитану Бёрку, который, беседуя со мной, однажды риторически воскликнул: «Ну и где же индейский Шекспир?») – что, возможно, причина почти незаметного вклада аборигенов в мировую культуру и искусство именно в том, что они слишком интенсивно живут – кочуют, охотятся, работают, – и у них просто нет времени, чтобы фиксировать события или, как выразилась Герти, «взвешивать их». Порой мне кажется, что это весьма неглупо… Но, тем не менее, полюбуйтесь на меня, разумницу, – сама я то и дело стараюсь урвать лишнюю минуту, чтобы подробно записать, что происходит вокруг!

Сейчас мне хочется описать нашу четверку представительниц первоначальной группы невест. Ох, какое жалкое зрелище мы собой являем! Мы уже почти превратились в дикарок и положительно ничем не отличаемся от своих товарок-индеанок и, кроме того, кожа у нас ничуть не светлее (у Фими-то даже посмуглее!). Даже моя фарфоровая кожа обрела каштановой оттенок, хотя я все еще продолжаю наносить на лицо грязевую маску против ожогов.

Если погода позволяет, Фими по-прежнему носит лишь мужские кожаные штаны и больше ничего – все уже привыкли, что она разгуливает с голой грудью.

С каждым днем становится все жарче, и Хелен наконец отказалась от своих толстых панталон и тоже попросила Жанетт Паркер сшить для нее бесшовную куртку из оленьей кожи, которую носит с гамашами и блузкой с бахромой. Решительно, нет более эксцентричного наряда для леди – но он так идет Хелен, она в нем вылитый первопоселенец, особенно со своей фирменной трубкой, которую она не вынимает изо рта.

Марта же, беря пример с меня и моей подруги, тоже белой жены – Пера-на-Макушке и носит свободное платье из оленьей кожи – фаворит сезона среди индейских женщин.

И вот мы снова пустились в путь, лошади осторожно скользят вниз по холму, идя вслед за Людьми, что идут вслед за бизонами, что ищут траву, что дарует Земля.

 

14 июля 1875 года

Каким бы хаотичным ни казалось наше путешествие, оно происходит по издревле заведенному порядку. Лагерь собирается и снимается с места с потрясающей слаженностью. Это напоминает мне рассказы матери о жизни цыган в Европе. Конечно, теперь я понимаю, почему мой брачный вигвам пришлось разобрать совместно – в одиночку я бы с этим нипочем не совладала. Это жизнь коммуны в чистейшем виде. Подобно пчелиному рою и колонии муравьев, все стараются ради общего блага.

Женщины собирают и складывают вещи, разбирают вигвамы, седлают лошадей и нагружают поклажей их и повозки, а в конце каждого дня пути устраивают лагерь в точно том же виде, что и накануне. За сборами в нашем вигваме наблюдает старая карга Нос-крючком, каркая словно злобная ворона, да еще чуть что замахивается ивовой лозой, словно плеткой. Утром в день начала путешествия она безжалостно хлестнула меня сзади по ногам своим «оружием»: очевидно, я неправильно укладывала вещи.

– Ай! – взвизгнула я и потянулась к больному месту. Удар был нанесен нешуточный, сразу вздулся рубец. Я в гневе повернулась к старухе, которая, увидав мое состояние, тут же начала пятиться в сторону. Я продолжала идти на нее, грозя пальцем. Потом, обхватив рукой свое горло, направила палец на нее и произнесла: «Можешь считать себя здесь самой главной, старая ворона, но, если это повторится, я придушу тебя на месте!» Конечно, я говорила по-английски, но одновременно использовала универсальный женский язык жестов, который старуха поняла без слов. С тех пор она ни разу не осмелилась поднять на меня свой хлыст. Мужчины заняты охотой или объединяются в вооруженные отряды для охраны лагеря и нашей защиты во время переходов. До сей поры мы не встречались с врагами, даже издали, лишь наткнулись на несколько покинутых стоянок. Говорят, мы уже вступили на территорию кроу и шошонов, и я заметила усиление бдительности со стороны нашей «гвардии».

В целом же, приняв так или иначе свою женскую участь, я должна признать, что распределение труда среди дикарей вполне справедливо. Охота здесь, к примеру, – это вовсе не приятное развлечение, каким она являлась для отца и его друзей, но в буквальном смысле способ выживания, чрезвычайно сложное, а часто и опасное занятие. Этим летом мы потеряли одного охотника, который во время погони упал с пони и был затоптан насмерть. Другого буквально вспорол разъяренный бизон, но счастливчик выжил (теперь его стали называть Мне-Бизон-Нипочем), а третий серьезно пострадал при падении с пони, когда животное на полном скаку угодило в барсучью нору и сломало ноги (беднягу прозвали Конь-Сломай-Ногу). И все же не могу не отметить, что мужчины отправляются на охотничьи вылазки с явно большим энтузиазмом, чем мы, женщины, выполнять свои обязанности в лагере или во время пути. Впрочем, как правило, эти заботы скрашивает хорошее настроение и взаимопомощь.

Наша негритянка Фими, по прозвищу Мо-обтаеве-бо-а-э, что переводится как Черная Белая женщина, к ее чести и к чести мужчин племени, получила разрешение участвовать в охоте. Несмотря на то, что женщины не допускаются к членству в Совете, шайенны проявляют поразительную гибкость в признании любого мастерства, а Фими блестяще доказала свою охотничью доблесть.

Надо заметить, что индейские женщины пользуются большим влиянием в каждодневных делах и наравне с мужчинами участвуют в обсуждении насущных проблем племени. Так, мой собственный супруг Маленький Волк ценит советы выдающейся целительницы, Идущей-Против-Ветра, гораздо выше всех прочих мужчин-целителей, а еще, хотя он почти никогда не согласен с моим мнением, тем не менее он выслушивает меня с большим уважением. Возможно, наше цивилизованное общество могло бы поучиться у дикарей искусству отношений в семье.

Разведчики почти на всех стоянках докладывали о пасущихся неподалеку крупных стадах бизонов. Так что охотники возвращались с обильной добычей, и наши охотничьи мешки, парфлеши, были полны провизии. За бизонами последовали лоси, олени, вилороги, мелкая дичь и форель – ибо окрестные реки буквально кишели рыбой, как говорится, хоть рукой лови; их разделка тоже относилась к детской и женской работе. У нас уже скопились горы шкур – они пригодятся, во-первых, для пущего комфорта, а частью отправятся в торговое агентство для приобретения взамен кофе, сахара, табака, одежды, пороха, безделушек, кухонной утвари и прочих «предметов роскоши» белых, вожделенных для дикарей.

Бывают дни, когда я втайне надеюсь, что охотникам не повезет – ведь обилие дичи означает, что для нас будет больше работы. Принеся в жертву руки – увы, они преждевременно огрубели, – я стала настоящим знатоком всех стадий свежевания и разделывания туш, скобления и окраски шкур, сушки мяса и приготовления пищи на костре – впрочем, что касается последнего, не все члены нашей семьи в восторге от моих кулинарных талантов.

Еще из хороших новостей – я заключила относительный мир со старой женой Маленького Волка, Тихони. Нас нельзя назвать подружками, но она терпит мое присутствие, я более не боюсь за свою жизнь. Но она по-прежнему обижается, если я занимаю место у костра – очевидно, боится, что я хочу узурпировать ее статус первой жены и главной стряпухи. Вообще-то я подумала, что она, наоборот, обрадуется, что я избавлю ее от этой изнурительной обязанности.

Я вот больше жалуюсь на ежедневные заботы, а другие скорее беззастенчиво увиливают от них. После провалившейся попытки «бегства» Нарцисса Уайт дает ясно понять нашим хозяевам-похитителям, что она находится здесь против воли и отказывается сотрудничать в каком-либо виде. Ее амбициозные миссионерские порывы также заметно поутихли. Бросив попытки спасти души дикарей, которых она сочла безнадежно черствыми и необразованными, чтобы стать истинными христианами, она теперь всецело занялась развитием их покорности будущим белым господам.

«Перво-наперво она хочет научить их быть рабами», – заметила Фими. «А затем, как и мои предки, они обратятся в белому Богу за спасением души. Таким образом завоеватели испокон веков создавали рабочую силу».

В конце концов Нарцисса взяла под свое крыло двух девочек-индеанок и теперь пытается привить им некие манеры «цивилизованного» ведения хозяйства – приседать в поклоне, носить за ней пожитки, отвечать «да, мэм», «нет, мэм» – что выглядит ужасно комично, даже, может быть, слегка безумно посреди диких прерий.

Уже многие индейцы пользуются кухонной утварью – кастрюлями, сковородами, тарелками из жести и даже дешевым столовым серебром, купленным в торговом агентстве, но при этом большинство продолжает есть пальцами.

А Нарцисса так объясняет свои чудачества: «Когда они поселятся в резервациях, мои уроки сослужат им хорошую службу. Ведь так они легче найдут работу как в фортах, в домах офицеров, так и в городах и поселениях, которые растут не по дням, а по часам, с тех пор, как границы наконец надежно защищены от язычников и цивилизация может простирать свои крылья все дальше, не опасаясь предательских нападений. (К слову сказать, Нарцисса так и не простила своего мужа за «принудительное» осуществление их брака, отказывается впускать его в вигвам, а также сообщить, беременна она или нет.)

Для меня остается загадкой, почему ее «служанки» терпят подобное обращение, возможно, из чистого любопытства или из вежливости, поскольку дикари одновременно невероятно любопытны – и вежливы. Однако смею предположить, что домашняя прислуга из них выйдет не самая прилежная.

Вот мы и прибыли на место дневной стоянки, выбранное разведчиками, о чем объявил старый глашатай племени, разъезжающий вдоль и поперек нашей процессии, что к концу дня растянулась на добрых несколько миль.

Не важно, на какое время мы должны разбить лагерь; женщины устраивают его точь-в-точь как предыдущий, где каждый вигвам имеет определенное местоположение. Весь индейский лагерь, и каждое семейное хозяйство внутри него, и каждый вигвам, развернут к востоку. И в этом есть как религиозный, так и чисто практический смысл: с восходом солнца люди просыпаются от света, и через приоткрытый вход утренние лучи проникают в вигвам, освещая и согревая его. Изящество и порядок пребывают в гармонии – я нахожу, что это сродни принципам искусства.

Все племя с комфортом разместилось и устроилось на стоянке задолго до заката – словно обосновалось здесь уже несколько недель, а то и месяцев назад. Горят костры, готовится ужин, дети играют, мужчины обсуждают дела, покуривая трубки, – а женщины, как обычно, заняты работой…

 

1 августа 1875 года

Вот уже шесть дней мы стоим лагерем на берегу реки Тонг; это первая продолжительная стоянка с начала нашего путешествия. Лагерь разбили в прелестном месте – естественной «чаше» между подножий гор, хорошо защищенной от ветра и непогоды. Эта маленькая долина вся в зелени и цветах, вокруг полно свежей травы для лошадей, много пригорков и склонов, по берегам реки растут тополя, чьи листья нежно шелестят от легчайшего бриза.

Поутру с первыми лучами солнца я спускаюсь к речной заводи набрать свежей воды – это мое излюбленное время, когда лагерь лишь начинает просыпаться. Корольки как раз завели свои сладострастные утренние трели, а пеночки мелькают в листьях ив словно ярко-желтые искорки. Часто при моем приближении утки, гуси и журавли хлопотливо снимаются с воды, а порой олениха с детенышем торопятся скрыться меж деревьев, помахивая хвостиками словно опознавательными флажками. Ласточки носятся туда-сюда из своих норок в песчаных отвесах, охотясь за насекомыми над самой гладью реки, на которой форель, что поднимается из самой глубины, образует концентрические круги. Я опускаю свое «ведро» из бычьего желудка в прохладные волны, наполняясь, оно норовит уплыть дальше вниз по течению, и в эти моменты я ощущаю себя частью природы, брошенной подобно моему «ведру» в ее лоно, дабы наполниться жизнью.

Кроме того, я использую утренние часы, чтобы записать, как умею, мои впечатления – несколько драгоценных минут, украденных у рабочего дня, до начала всеобщего гвалта и бурной активности в лагере. Я сижу на своем любимом камне, глядя на заводь; воздух свеж и тих, склоны холмов в тени – солнце еще не взошло над ними, еще не поднялся нескончаемый ветер прерий…

Порой вместе со мной на камне встречает рассвет Хелен Флайт, чтобы сделать наброски разнообразных птиц. Если мы сидим не двигаясь, в заводь потихоньку возвращаются журавли, ослепительно-белые, красноголовые, голубые и серые цапли, гуси и утки самых удивительных расцветок. Хелен держит свой альбом на коленях, в зубах крепко зажата трубка, брови подняты в немом изумленном ожидании, словно мы присутствуем при каком-то уникальном событии. Время от времени, когда я не пишу, Хелен деликатно берет у меня тетрадь с записями и быстро делает рисунок на полях – то ласточку в полете, то зимородка, сидящего на ветке ивы с рыбой в клюве.

– Знаешь, подруга, – говорит она, – нам нужно всерьез подумать о совместной книге, послушай, как тебе такое название: «Жизнь женщины среди дикарей в западных прериях», текст миссис Мэй Ласточки Додд-Маленький Волк, иллюстрации миссис Хелен Элизабет Врачевательница птиц-Летящий Боров».

– Блестящая мысль, Хелен! – со смехом отвечаю я. – Она сразу станет классикой литературы Пограничных областей!

– К сожалению, мне никогда не удавались люди, – сказала Хелен. – Точнее, у меня просто намного лучше получаются животные – особенно птицы. Однажды я взялась за портрет в полный рост моей компаньонки, миссис Энн Холл из Сандерленда. Так вот, мельком взглянув на него, она воскликнула: «Хелен, дорогая, но я же здесь вылитая розовая колпица!»

Если я сижу на своем камне дольше обычного, кроме Хелен сюда приходят Гретхен, Сара, Марта, Дейзи или Фими – часто собирается целая компания, этакий утренний женский клуб, в котором я – самопровозглашенная президентша.

Дейзи, к нашей радости, почти оправилась от событий той ужасной ночи, которую она провела среди пьяных дикарей и, если можно так выразиться, сняла с себя броню. Как ни странно (хотя пора привыкнуть к «странностям» в нынешних-то обстоятельствах жизни), но после того происшествия она очень сблизилась с Фими.

– Ну как, все слыхали уже новость о моей золотой подружке, Юуфии-имии Ва-аашингтон? – сегодня утром обратилась к нам Дейзи, держа на коленях своего пуделька, Ферн-Луизу. – Так ее ж аа-фициально пригласили всту-уупить в военный отряд Бе-ээшеных Псов – беспрецедентный слу-уучай у индейцев! Аах, доложу-уу я вам, означает вовсе не ведущую торжественных церемоний. Аах – это полнопра-аавная женщина-воин. Это же пе-ээрвый раз в и-иихней истории племени, чтобы же-ээнщина удостоилась та-аакой чести-ии, да еще белокожая! Ну как, вы горди-иитесь, дамы? Мы вот с Фе-эрн-Луизой даже очень, пра-аавда, куколка? Мы счита-аем, что это огро-оомный почет для нас всеээ-х – ну конечно, благодаря до-ооблести мисс Фи-иими как в битве, та-ак и на охо-ооте!»

Неподалеку сияющая от радости крошка Сара смеется и щебечет по-шайеннски с Милой Походкой, дочерью Тихони и Маленького Волка, которая часто помогает мне носить воду. Индейцы прозвали Сару «Белая-Малышка-Говорящая-По-шайеннски» – она первая среди нас, белых жен, научилась бегло говорить на языке индейцев. Им невдомек, насколько это парадоксальное явление: ведь прежде Сара вообще не говорила! А теперь она расцвела, словно роза диких прерий под жарким солнцем – более счастливой и полной сил я никогда ее не видела. Я с трудом узнаю в ней несчастного забитого ребенка, который в отчаянии прижимался ко мне в течение всего нашего долгого путешествия на поезде. Она и ее грациозный супруг, Желтый Волк, не расстаются, словно два голубка – нет сомнений, что они влюблены без памяти.

К слову сказать, наша дорогая Гретхен, Мома’ксебабтабе, или Большеногая, примирилась со своим глуповатым мужем по прозвищу Дуралей. После событий той жуткой ночи ранним летом с обильными возлияниями виски она хорошенько его приструнила, и теперь он, фигурально выражаясь, полностью у нее под каблуком.

Дуралей – ленивый, тщеславный парень с заслуженной репутацией никудышного добытчика. Гретхен частенько запрещает ему входить в вигвам, строго-настрого приказывая: «Сначала принеси в дом ужин, тупая твоя башка!» Нередки и случаи, когда Дуралей возвращается с охоты с пустым мешком, – и тогда все племя наблюдает престранную, хотя и не лишенную забавности сцену: возмущенное семейство в полном составе – Гретхен во главе, за ней мать виновника, дальше – дети, и чем больше, тем лучше – с палками в руках гоняется за беднягой по лагерю. «Хоп! Ах ты тупица! Ах ты тт-убина!» – и Гретхен, с красным лицом шведского викинга кричит на него, пинает и осыпает ударами его голову и плечи, тогда как дети лупят по ногам. «Как ты собираешься содер-шать семью, если т-аже куска мяса не можешь положить на стол? Мы что, всегда будем фф-исеть на шее у тфоего чертова братца или тфоих друзей, и они будут нас кормить и отт-ефать? Я не собираюсь быть попп-ирушкой! Я фф-сегда много работала и зарабатывала на шш-изнь и не намерена получать подачки! Ах ты болван патлатый! Ты посмотри на себя: расфуфырился, побрякушки понавесил, а сам не можешь даже тт-охлого пп-изона притащить домой! Безмозглая ты скотина!»

А несчастный Дуралей шатается по лагерю, уворачиваясь от ударов Большеногой Гретхен, одновременно отражая тычки других преследователей, и в конце концов неизбежно спотыкается и падает на землю, где на него набрасывается стайка малышей, которые колют его короткими палочками и обзывают обидными словами, весело хохоча при этом. Так что не думайте, что жизнь охотника-индейца легка и безмятежна.

При этом в моменты отдыха, когда мы собираемся, вот как сейчас, у камня рядом с заводью ранним утром, Гретхен – эта толстая гладкая корова – всячески выказывает любовь к своему мужу-клоуну. Я думаю, что в глубине души она ужасно рада, что наконец-то обрела мужа, просто хочет, чтобы им можно было гордиться.

– Сс-огласна, он не самый ппа-льшой умник в мире, что правда, то правда, – говорит Гретхен в его защиту. – Но прежде чем пойдут детишки, уж я научу этого фантазера пп-ыть прилежным мужем и тт-обытчиком! Я-то знаю, что и сама не первая кра-ссотка, но работала всегда за троих, и я не я буду, если не получу крепкий тт-ом для своей семьи, хоть индейской, хоть белой, – для меня нет разница! Я шш-енщина работящая, аккуратная и буду лучшей матерью для моих тт-етишек и лучшей женой для своего мужа. Так меня учила моя матушка. И знаете что, тт-евочки, может, мой супружник-дуралей хуже всех в племени, но все ж таки он мой… А еще любит он меня… тта! – Тут она прикрывает рот и хихикает. – Уж оч-чень любит! – И она хлопает ладонью по своим необъятным грудям. – Он просто без ума от моих титек! У него одно на уме – кувыркаться со мной на пп-изониных шкурах!

И тут мы все хохочем. Благослови ее Бог.

Но вот лагерь оживает, и другие хозяйки спешат набрать воды, а некоторые мужчины – члены, как мы зовем их между нами, Дикарского клуба пловцов, идут к берегу для утреннего заплыва. Слышно, как они плещутся внизу и вверху по течению, и птицы начинают сниматься с насиженных мест, ибо человек бесстрашно вторгся на их территорию; по всему пространству слышен звук сотен мощных крыльев, а крики пернатых сливаются в какофонию еще только настраиваемого природного оркестра – кряканье, гогот, щебетание, трели… Но вот они постепенно затихают, и на смену им приходят голоса индейцев, взрослых и детей. Там на холме заступил на смену лагерный глашатай, выкрикивая разные новости высоким пронзительным голосом, и это знаменует конец самой прекрасной и спокойной части дня…

Иногда я отсылаю назад в лагерь с водой Милую Походку, а сама остаюсь на берегу подольше, чтобы писать дневник или общаться с подругами. Она прелестное создание – парни с трудом отводят от нее застенчивые взоры: тонкая, длинноногая, как ее отец, она движется с грацией танцовщицы. В ней совсем нет угрюмости и подозрительности матери, это пытливый, открытый миру ребенок с умными блестящими глазами. Ей очень нравится находиться среди нас, белых женщин, мы научили ее нескольким английским словам, а она, в свою очередь, помогает нам с шайеннским. Большинство из нас потихоньку осваивают язык, и уже могут объясняться с индейцами на примитивном уровне, а в большинстве случаев – поскольку они нечасто пускаются в длинные философские рассуждения – этого вполне достаточно. Милая Походка как раз очень помогает нам в общении, и нам с ней ужасно весело, хотя я догадываюсь, что ее мамочка не в восторге от нашей крепнущей дружбы.

Следующей темы я избегала ввиду ее крайней деликатности, однако теперь самое время упомянуть об одном из самых непростых соглашений, которых нам удалось достичь с дикарями. Речь идет об организации уборных. К счастью, племя нам попалось чистоплотное – в отличие от других. Можно без труда представить себе ужасающую вонь, которая стояла бы в лагере из двухсот человек, если бы каждый просто по надобности ходил в ближайшие кусты. Мигрируя, мы уже набредали на брошенные лагеря – вонь давала знать об их местоположении за многие мили.

Шайенны нашли относительно гигиеничное решение этого вопроса – хотя и не предполагающее особенного уединения. При каждой стоянке выбирается определенное место – как правило, по ветру от лагеря, где все и должны отправлять естественные надобности. Обязанность охранять порядок этой общественной уборной и незамедлительно закапывать фекалии возложена на молодых индейцев. Это первая работа каждого юноши, после завершения которой им доверяют пасти лошадей. Охрана и уборка фекалий организованы не только из соображений элементарной санитарии, но и по той причине, что вокруг лагеря всегда много собак, и при малейшей возможности они не преминут… прошу прощения, что касаюсь столь неприглядного нюанса… вываляться, а порой и угоститься человеческими экскрементами.

Со своей стороны мы, белые жены, внесли кое -какие улучшения в эту сферу. Малышка Мари-Бланш, наша француженка (в конце концов она все-таки «вышла замуж» за брата своего убитого мужа) была просто в ужасе при виде этого места. Ведь французы, при том, что не привыкли часто мыться, изобрели немало хитроумных способов поддержания личной гигиены, так что Мари настояла на устройстве сосудов с водой, своеобразных «биде»; их обязаны доставлять и опорожнять «мальчики Мэри» (так мы их прозвали). Таким образом, хотя бы в этой мелочи – столь существенной для женщин – мы научили дикарей чему-то полезному. Но довольно об этом предмете, который не стоит более детального описания…

Сейчас я смирилась с нашей долей, даже нахожу в ней определенное удовольствие, хотя поначалу меня мучили дурные предчувствия, и смутная тоска не оставляет меня, даже когда я в хорошем расположении духа. Силясь разглядеть буквы в серебристом рассветном полумраке, я задумываюсь: если мне удастся вернуться в цивилизацию – кто же прочтет мои записи? Что станется с моими драгоценными Гортензией и Уильямом, если я никогда не увижусь с ними? Я молюсь, чтобы письмо, отправленное Герти, добралось до них; но как я могу быть уверена, что мать с отцом покажут им письмо, когда мои малютки подрастут и научатся читать? Все эти мысли не дают мне покоя. Какая бы участь ни ждала меня, убежденность в том, что однажды мои дети смогут прочитать о жизни их матери среди индейцев и попробуют понять, что, даже если ее поступки на первый взгляд эксцентричны, глупы, необдуманны, она все же не была умалишенной, все-таки утешает меня…

 

7 августа 1875 года

Мои недавние волнения воплотились в реальность куда более страшным образом, чем я воображала; нас постигла настоящая катастрофа. Сегодня, в самый горький день, я и несколько моих подруг оказались в самом отчаянном положении.

День начинался мирно и спокойно, как и вчерашний. На рассвете я сидела на своем камне, глядя на заводь реки Тонг, и как раз собиралась достать тетрадь, привязанную к спине. Справа от меня сидела Хелен Флайт, в ожидании, пока наступающий рассвет позволит ей приступить к рисованию; слева расположились Марта, Сара и малышка Милая Походка. Близнецы Келли тоже увязались за нами и теперь возились на берегу с нехитрым удилищем, собираясь наловить форели к завтраку. Гретхен тоже спустилась со своим бурдюком и искала удобное местечко, чтобы зачерпнуть воды.

Полагаю, все мы в один и тот же миг почувствовали некую перемену – птицы, которые было завели свой утренний гомон, внезапно замолкли… Но это затишье резко нарушил шелест крыльев сотен гусей и уток, разом снявшихся с воды по низовью реки. Не успели мы оторваться от занимавших нас дел – как в мгновение ока каждая из женщина оказалась брошенной на землю, рот зажат грязной ладонью, тело обездвижено медвежьей хваткой. Единственные звуки, доносившиеся до нас кроме хлопанья крыльев, были тяжелые шлепки камней на площадке для тренировки воинов да короткое мычание, которое издала наша товарка Гретхен, которую нападавший сбил с ног у самого берега.

Атака была проведена столь безупречно, что, думая задним числом, я совершенно уверена, они наблюдали за нами не один день, изучая наши привычки и занятия, чтобы подготовить отряд воинов, который быстро справится с задачей. Например, они уяснили, что Гретхен, девушка крупная и, без сомнения, обладающая недюжинной силой, будет нелегкой добычей даже для двух взрослых мужчин; поэтому ее они решили сразу оглушить.

Нападавшие действовали столь стремительно и слаженно, что и речи не шло о сопротивлении. Каждая знала, стоит ей затрепыхаться или издать вопль, ей тут же перережут горло. И вот нас понесли, даже скорее, поволокли вниз по берегу, откуда, очевидно, и появились наши недруги. Один из них, настоящий великан, страшный, как смерть, перекинул Гретхен через плечо, и теперь она болталась в воздухе словно мешок с картошкой. Я не понимала, из какого племени эти мужчины, но все они были почти на голову выше, а цветом кожи светлее, чем наши шайенны; двое-трое были в белых фланелевых рубашках, явно скроенных на европейский манер, а на нескольких были черные армейские кепи со срезанным верхом и украшенные по бокам перьями и разноцветными лоскутами.

Дойдя до брода, дикари перенесли нас на другой берег, где нас поджидала группа молодых индейцев, держа под уздцы лошадей – среди которых я узнала нескольких из наших. Здесь нам связали руки и ноги плетенными из лозы веревками, заткнули рты кляпами и грубо перекинули каждую через переднюю луку седла, словно тушу убитого на охоте оленя. Затем наши безжалостные похитители расселись по коням.

Я не знаю точно, сколько времени длился переход – наверняка несколько часов, но нам он казался бесконечным, столь невыносимы были наши страдания. Я была уверена, что Гретхен мертва, – она так и не пришла в себя и болталась между седлом и шеей лошади безжизненной куклой. Лишь через час, а то и дольше я с большим облегчением услышала, как она испустила стон.

Наконец наше долгое и мучительное путешествие, во время которого мы могли лишь беспомощно размышлять о постигшей нас беде, подошло к концу: мы прибыли в небольшой лагерь из примерно шести шалашей. Точнее, просто палок с наброшенной поверху тканью, что типично для временных стоянок охотничьих отрядов, ибо там не было женщин, лишь еще несколько юношей, которые встретили нашу процессию. И вновь нас с нарочитой грубостью швырнули с лошадей прямо в грязь, что ужасно развеселило дикарей, которые принялись хохотать и болтать на незнакомом наречии.

Через некоторое время они развязали нам руки и ноги и вытащили кляпы. Мне завязали рот жгутом так сильно, что уголки потрескались, и из них сочилась кровь. Оказавшись без пут, я тут же вскочила на ноги и бросилась на помощь Милой Походке, самой младшей из нас и, естественно, напуганной до ужаса. Шайеннских детей пугают историями о том, что их могут украсть люди из чужого племени – примерно как пугают букой в нашей культуре, и теперь худшие кошмары бедной девочки сбылись наяву. «Оойтанео’о, – шептала она в страхе. – Оойтанео’о».

Она была в таком состоянии, что я никак не могла понять этих слов, пока мне не объяснила Сара: «Она говорит, что эти люди – кроу». Лишь позже я осознала, что это был первый и последний раз, ко гда Сара при мне произнесла фразу по-английски.

Мы уже знали, что кроу – злейшие враги шайеннов, этакая банда верзил с пристрастием к нелепой полуевропейской одежде и военным кепкам; они явно злорадствовали и издевательски насмехались над нашими мучениями. Бедняжка Марта, чуть не потерявшая рассудок от произошедшего, впала в полуобморочное состояние и начала бормотать словно молитву:

– Они убьют нас… Убьют нас… Они убьют нас всех…

Не выдержав, Мегги Келли оборвала ее:

– А ну заткнись, Марта! Задумай они убить нас, давно бы уж управились! И не стали бы так долго тащить нас за тридевять земель ради этого.

– Ай, ты права, Мегги, – тихонько поддержала ее сестра. – Пока они не станут убивать нас. Они хотят всадить нам свои причиндалы. Вон погляди на того урода! У него уж встал, как у жеребца.

И впрямь, один из индейцев был откровенно возбужден, аж штаны впереди натянулись, а другие, заметив это, принялись его подначивать.

И вот эта свинья схватила бедняжку Сару за волосы и потащила в один из убогих шалашей. Не то чтобы он захотел именно ее, просто она оказалась к нему ближе остальных.

– Нет! – закричала я и обхватила его за ногу. – Умоляю, только не ее! Возьми лучше меня!

– Ай, грязная скотина! – завизжала Сьюзи Келли, цепляясь за другую ногу дикаря. – Ладно, бери меня! Отпусти девчонку, мерзавец этакий!

Наш жалкий протест, казалось, лишь еще пуще раззадорил негодяев. Дикарь без усилий стряхнул Сьюзи, потом схватил меня за челюсть и с силой отшвырнул прямо в грязь. Тогда прийти нам на помощь попыталась Марта, которая до этого боялась шевельнуться, и стонущая, почти немощная Гретхен, но мучители оттащили их подальше.

Изверг, схвативший Сару, теперь отпустил хватку, взгромоздился на нее и начал раздвигать ей ноги. Несчастная плакала и сопротивлялась, как могла. Никогда в жизни мне не забыть выражение упорной ненависти на юном личике и поток горьких слез, струящихся по щекам. В этот момент я поняла, что, по всей видимости, она подверглась такой же муке еще совсем ребенком в чудовищном приюте, где росла, и что добровольная немота была ее единственной формой борьбы, своего рода ответом на жестокость этого мира. Прижатая к земле одним из дикарей и не в силах помешать ужасному преступлению, я только плакала, умоляла и молилась, молилась Господу…

Я не видела, откуда взялся нож. Позже одни говорили, что Сара вынула нож из-за пояса индейца, другие – что она прятала его всю дорогу под одеждой. Так или иначе, я вдруг увидела блеснувшую в ее руке сталь, и вдруг она всадила клинок прямо в шею насильнику. Он издал удивленный булькающий возглас, вцепился в рукоятку ножа, вытащил его, и тогда из раны мощным фонтаном хлынула кровь. Но из последних сил, перед тем как истечь кровью и рухнуть замертво на Сару, индеец резко провел ножом по шее бедняжки, и жизнь покинула ее в тот же миг.

* * *

Но вот наступила темнота, и мы сидим тесной кучкой в одном из примитивных шалашей, стараясь утешить друг дружку, тихо рыдая и шепчась. Группа молодых индейцев сторожит наше убежище, но они даже не стали связывать нам руки, поскольку мы совсем обессилели. После убийства Сары дикари насильничали над каждой из нас по очереди… Нам пришлось молча переносить их звериное, безжалостное желание… Мне лишь удалось уберечь Милую Походку от сей участи, предложив себя им на потеху снова… И вот теперь, достав свою тетрадь, я сижу и пишу в отчаянии эти строки, возможно, последние в моей жизни…

– Зачем ты продолжаешь вести дневник, Мэй? – минуту назад спросила Марта слабым, безвольным голоском. – Какая теперь разница?..

– Не знаю, Марта. Может быть, просто, чтобы я, чтобы все мы остались в живых.

Хелен Флайт невесело хохотнула.

– А я понимаю тебя. Твое перо – словно волшебное снадобье, и, пока оно есть у тебя, ты можешь переноситься в иной мир и продолжать жить. Ведь, несмотря ни на что, мы остались в живых… О Боже, все – кроме нашей милой Сары…

Все мы смотрим на тело нашей девочки, уже остывшее, костенеющее у задней стенки шалаша.

– А мне и не хочется жить, – замечает Марта. – Возможно, Саре повезло больше нас. Уверена, смерть была бы лучшим исходом после всего, что приключилось. И того, что ждет впереди.

– Ай, да хватит ныть, Марта! – сказала Мегги. – У нас со Сьюзи будут малыши, и мы планируем дожить до этого момента, а, сестренка?

– А то! – отвечала Сьюзи. – Мы станем мамашами, как пить дать. Наши супружники придут за нами, я не сомневаюсь.

– Да я сама так думаю, – сказала Хелен. – Выше нос, Марта! С нами поступили отвратительно, ужасно, но наши мужья не позволят кроу просто взять и отнять у них женушек. В конце концов, твой муж, Колтун-на-Голове, – глава Бешеных собак, а муж Мэй, Маленький Волк, – вождь воинов-Лосей, а мой мистер Боров – помощник вождя и вообще парень не промах, вот-те крест. Помяните мое слово – наши благоверные уже отправились на поиски. Они ворвутся сюда в любой момент и покажут этим нелюдям, почем фунт лиха!

Отважная Гретхен, все еще очень слабая после чудовищного удара по голове (бандиты сжалились и не надругались над ней), вдруг с трудом подняла голову и произнесла:

– Таа, и не забут-те о моем тт-рагоценном Дуралее. Он прит-ти за мной. Я т-точно знать!

Нам не дозволили разжечь огонь, поэтому мы сбиваемся в кружок еще теснее, согревая друг друга телами, насколько хватает наших ничтожных сил…

 

8 августа 1875 года

Хвала Господу! Хелен оказалась права – мы спасены и находимся в полной безопасности, и все благодаря нашим соплеменникам! А наши похитители – воры, убийцы, насильники, мучители – все убиты. Воины-шайенны убили даже нескольких юношей-кроу – и мне жаль их, ведь это были почти дети, хотя, сдается мне, некоторым из них удалось ускользнуть в суматохе…

Атака началась на рассвете, когда истекли самые черные сутки нашей жизни. По всей видимости, сначала они тихо убрали стражников, потому что остальные безмятежно спали в своих шалашах, не ожидая нападения наших отважных спасителей. Большинство кроу и выбраться из шалашей не успели, как были брошены на землю, и лишь удивленно мычали, пока наши с леденящим душу кличем расправлялись с обидчиками. Возглавлял отряд шайеннов лично мой муж, Маленький Волк, и в бою казался воплощенным Богом возмездия, разъяренным хищником, медведем, бесстрашным и безжалостным. С щитом и копьем наперевес он крушил врагов подобно высшему существу. В эти минуты он был для меня истинным Рыцарем в сияющих доспехах!

Мы, женщины сбились все вместе внутри нашего шалаша, но могли прекрасно видеть кровавую расправу через открытый вход. Бок о бок с мужчинами в набедренной повязке с обнаженной грудью на своей белой лошади скакала бесстрашная Фими. Могу себе представить, как кроу буквально сковал ужас при виде нашей разъяренной воительницы, с воплем налетающей на них, подобно древней богине, которая то достает из колчана стрелу, поражающую врага в самое сердце, то, издав оглушительный крик, усмиряет другого булавой. Боже правый, вот это зрелище!..

Все мужья прискакали выручать своих белых жен, точно как предсказала Хелен – да, все, даже Дуралей, который нарядился в боевую рубаху с изысканнейшей вышивкой, но, как я подозреваю, старался держаться в задних рядах боевого отряда, а когда всё было кончено, он вышел на авансцену и нанес несколько ударов уже мертвым и потому безвредным врагам.

Первым в нашу хижину ворвался молоденький воин, Желтый Волк, и, когда он увидел бездыханное и уже остывшее тело жены, то окрестный лес огласили столь безутешные стенания, каких я, пожалуй, никогда не слышала. Он кинулся к Саре и прижал ее тело к груди, а мы еще раз принялись оплакивать нашу малышку и великое горе ее супруга.

Оставив вдовца наедине с его суженой, мы выбрались из шалаша, чтобы отыскать собственных мужей в этом хаосе агонии и смерти. С противников уже сняли скальпы… но врагам наносили и другие увечья… Вся картина казалась невсамделишной, каким-то сном – я вроде как была там, но в то же время где-то далеко… Что ж, надо признать, все мы тоже превратились в дикарей, словно «крещеные» вместе в этой кровавой бане… ибо мы испытывали удовольствие, видя мучения и предсмертные муки наших похитителей, и уже никогда не станем такими, как прежде… Мы почувствовали, как в наших сердцах проснулся зверь, ощутили безумную радость кровавой мести… Мы танцевали на скальпах наших врагов… Господи, помилуй нас за то, что натворили мы…

Хотя у шайеннов не принято выказывать на людях супружескую любовь, но сестры Келли, увидав своих мужей-близнецов, кинулись к ним, фуриями взобрались к ним прямо в седла и принялись целовать-миловать, обвив ногами их талии и крепко обняв за плечи.

– Благослови вас Бог, золотые вы наши! Благослови вас Бог! Мы знали, что вы примчитесь за нами. Что вы спасете своих милых женушек!

Гретхен, которая почти оправилась от вчерашнего удара, но все еще пошатывалась и была немного не в себе, встретилась со своим расфуфыренным муженьком, который важно вел под уздцы лошадь. Дуралей и впрямь надулся от гордости после удачного финала боя и помахивал вражеским скальпом, чтобы все заметили его трофей.

Мой муж, Маленький Волк, восседал в седле, как и всегда, молча и спокойно, но зорко наблюдал за происходящим, подобно вожаку волчьей стаи. Заметив меня и Милую Походку, он направился прямо к нам и слез с коня.

Бедная девочка не выдержала – разрыдалась и бросилась в объятья отца.

– Невэ’эа’ксаймэ, набтона, – приговаривал Волк, прижав ее к себе. – Не плачь, дочка, не плачь.

Он взглянул на меня из-за плеча дочери:

– Эна’соо’ээхово, Месоке? Ее взяли силой, Ласточка?

Я покачала головой, а в ответ на следующий немой вопрос мне пришлось опустить глаза, и тут слезы полились у меня из глаз:

– Насаатоне’ойтобэ, найхамэ… Я не смогла остановить его, о муж мой… Не смогла…

Маленький Волк мягко улыбнулся мне, а потом произнес, как я поняла, в утешение себе и мне:

– Ээсепебева’э. Ничего, теперь всё хорошо… Всё хорошо.

Днем того же дня мы вернулись в лагерь; и с какой же искренней радостью нам навстречу выбежали женщины племени! Но когда семья Желтого Волка увидела позади своего воина, ведущего лошадь с телом несчастной Ве’бо’а’о’ке, раздался пронзительный вой, тут же распространившийся по всему лагерю.

 

9 августа 1875

Сегодня утром мы похоронили Сару вместе с неродившимся ребеночком. Ее обрядили в свадебный наряд шайеннов, завернули в шкуру белого бизона и похоронили в неглубокой яме в прериях, завалив сверху камнями.

Перед этим имело место бурное обсуждение, по какой традиции следует хоронить Сару, христианской или шайеннской. Разумеется, преподобный Хейр и Нарцисса Уайт всячески противились последнему. Но большинство из нас считали, что Сара впервые обрела счастье именно среди индейцев. И мы хотели, чтобы ее душа оказалась в Сеано – так шайенны называют загробный мир, – куда попадают, следуя по Висячей тропе, то есть Млечному Пути. Шайенны верят, что все умершие живут там подле своего Создателя, Хе’амавебо’э. В Сеано они живут в таких же деревнях, как и на Земле, – охотятся, работают, вкушают пищу, молятся, независимо от того, плохо или хорошо они вели себя в жизни, доблестно или подло, храбро или трусливо – все до одного, и в конце концов встречаются в Сеано с душами своих любимых.

– Но это же Рай, – сказала я, обращаясь к преподобному. – Сеано – точь-в-точь наш Рай. В чем же разница, отец?

– Разница фундаментальная, мисс Додд, – отвечал он. – Ибо это не христианский рай, и туда может без помех попасть душа любого смертного, не важно, крещеного или нет, где добродетель не получает награды, а грех кары. Такого места не существует, ибо как можно говорить о рае, если нет ада?

– Этот мир, преподобный, и рай и ад в одно и то же время. Сара знала об этом, пожалуй, лучше многих. И она заслужила простых языческих похорон в сопровождении своего супруга.

Но преподобный, как я и предполагала, остался непреклонным.

– Бедное дитя крестили в единственной истинной религии, – отвечал он. – Посему и ее тело до́лжно предать земле по священному обряду, чтобы душе ее попала в царствие Господа нашего.

В конце концов состоялось две церемонии; одну провел преподобный Хейр, другую – Желтый Волк и его семья. Они же доставили тело Сары к месту последнего упокоения на оседланной лошади, которую, подведя под уздцы к могиле, к нашему потрясению, убил, полоснув ножом по шее – именно так погибла его дорогая жена, – и бедное животное рухнуло на колени, а из его вскрытой трахеи с резким свистом вырвался воздух.

– Ве’бо’а’о’ке нужна лошадь, – объяснил юноша, – чтобы по Висячей тропе достичь Сеано. – Лошадь медленно завалилась на бок, и ее глаза медленно потухли.

В конце концов, душа Сары отправилась на своей лошади туда, куда она сама желала – в тот рай или иной, – и все остались при своих.

 

11 августа 1875 года

Похоронная процессия оставила Желтого Волка у могилы жены; он сидел на земле скрестив ноги. Целых два дня и две ночи мы слышали горестные причитания, приносимые в лагерь ветром.

Что и говорить, то было нелегкое время для всех нас; не только трагическая смерть Сары, но и наше общее унижение в лагере кроу изменили статус-кво как вокруг, так и внутри нас, и мы пока лишь смутно ощущали, что это означает. Но, помимо пустых банальностей, мы не получили от преподобного слов утешения и, как всегда, находили умиротворение лишь во взаимной поддержке… Что ж, поблагодарим Господа и за это.

В тот же вечер все мы, каждая из нас, дали торжественную клятву никогда не говорить о той ночи и о дне после ни друг с другом, ни с посторонними. Мы не в силах изменить случившееся, так что должны просто двигаться дальше.

Наши семьи приняли нас обратно в свои теплые объятья и обращались с нами с особой нежностью и добротой без единого упрека – что, как мне кажется, вообще свойственно лишь большинству женщин нашего лагеря. Нарцисса Уайт, разумеется, всем своим видом желает показать, что мы нашей маленькой компанией сами соблазнили кроу и сподвигли их на похищение, и, какие бы страдания мы ни претерпели в их лапах, это была лишь кара за наши грехи и доказательство ее превосходства.

После нашего страшного приключения я стараюсь не выпускать Маленького Волка из поля зрения – он мой истинный защитник и спаситель, мой добрый храбрый муж. Теперь я испытываю к нему еще большую привязанность, правда, больше дочернюю, чем как жены к мужу. С тех пор, как мы воссоединились, я взяла в обыкновение, ложась спать в нашем общем вигваме, забираться к нему под бизонью шкуру – конечно, не ради любовных утех, но лишь бы ощутить его рядом, прижаться к нему, свернувшись клубочком, и постепенно согреваться, касаясь его гладкой кожи и вдыхая его чистый запах. Тихоня, его прежняя жена, теперь относится ко мне с удивительной теплотой; думаю, ей известно о моих ночных «вылазках» – но она ничего не предпринимает против. Полагаю, она знает, что я пыталась защитить ее дочь, Милую Походку, которая после нашего возвращения снова спит в постели вместе с матерью. И ей, совсем девочке, и мне пришлось воочию увидеть ночных монстров; теперь мы боимся их пуще прежнего.

 

20 августа 1875 года

По моим подсчетам, я примерно на третьем месяце беременности. Похоже, что в ту ужасную ночь плод не пострадал, и я искренне благодарна за это судьбе. Марта и сестры Келли, кажется, вполне здоровы на своем сроке. И Гретхен тоже. Хвала Господу!

Из моих близких подруг лишь Хелен Флайт и Фими, судя по всему, еще не носят под сердцем дитя. Конечно, Хелен уже по секрету рассказала мне, что перед тем, как быть принятой к участию в программе, она прошла медицинское обследование, которое обнаружило бездетность.

– Мистер Боров – он парень хоть куда, – говорит Хелен. – Только с первого дня нашего брака им завладело глупейшее мужское суеверие, что, пока его супружница не понесет, он как будто не совсем мужчина. Буквально ежедневно он спрашивал меня, довольно почесывая пузо, будет ли у нас ребенок, а я всякий раз отвечала «нет»… Ну, тогда он тут же хотел попробовать снова! Должна признаться, оказалось, это довольно утомительное занятие. Однако же с момента нашего благополучного возвращения он более не набрасывается на меня, а значит, я с чистой совестью могу посвящать свободное время своей «терапии» – рисованию.

Что касается Фими, она по-прежнему носит пояс девственности и с трудом подавляет смех, говоря на эту тему. «Я – как ты, Хелен – у меня тоже есть важное занятие. Я охотница, а теперь и воин, что плохо сочетается с обязанностями будущей матери. Кроме того, во времена, когда я была совсем ребенком, мужчины слишком часто брали меня силой. Я люблю своего мужа Мо’обтайве’бо’э и, возможно, однажды рожу от него ребенка. Но я сама решу, когда это случится».

Что касается нас, будущих мамаш, нам всем как-то спокойнее переносить беременность сообща, ведь мы можем делиться новыми ощущениями, сочувствовать друг другу, строить планы на будущее. По нашим прикидкам, у всех нас дети появятся в феврале, и хотя мы волнуемся при мысли о том, что последние месяцы пройдут в условиях суровой зимы, но все же надеемся, что тогда племя встанет на долговременный лагерь. Возможно, нам даже удастся устроиться неподалеку от одного из агентств, при котором есть и доктор и больница, – недавно на очередном совете мужчины племени обсуждали такой вариант событий.

 

23 августа 1875 года

Сегодня произошло ужасно гадкое происшествие, которое будет нам аукаться еще долгое время. Услышав отчаянные вопли преподобного Хейра и рассерженный гул кучки индейцев, мы кинулись к вигваму священника. И перед нами предстала шокирующая сцена.

Индеец по имени Хатавесеве’баме, Скверная Лошадь, выволок преподобного из вигвама Женщины-Собаки, нещадно хлеща его плеткой. Тот – громадная, розовая безволосая туша – ревел и пытался защититься от ударов, от которых на его пухлом теле вздувались ярко-красные рубцы. Вокруг собралось много людей, в том числе все члены семьи Скверной Лошади. Его жена, невысокая коренастая женщина, уносила от вигвама преподобного их маленького сына – тоже голого, хотя в этом не было ничего необычного, скорее, то был естественный образ жизни детей в племени. Но вскоре стало ясно, что случилось: преподобный, стыдливо путаясь и перемешивая шайеннские и английские слова, пытался убедить всех, что хотел лишь преподать мальчику уроки катехизиса. Но это объяснение нисколько не удовлетворило разъяренного отца, который продолжал осыпать несчастного нешуточными ударами плети.

Я подошла к Сьюзи Келли, которая вместе с сестрой стояла в толпе зевак.

– Может быть, нам надо помочь ему? – спросила я ее: несмотря на всю мою антипатию к Хейру, уж очень жалкий был у него вид.

– Дело семейное, Мэй, – отвечала Сьюзи. – Старого лицемера застукали с бедным пареньком. Такое водится у католиков. Ты же знаешь. Когда мы с Мегги жили в приюте, старые святоши пялили мальчиков до крови – так, сестренка?

– Да, Сьюзи, так жалко их, бедняг, – сказала Мегги. – Многие парни, которых пустили по этой дорожке, часто вырастают злюками, я таких видала, уж поверьте. Сдается мне, эти простые люди никогда такого не видывали. Даже Женщина-Собака, что делит вигвам с преподобным, и то не лапает молодых парней. Про него говорят, старый бе’эмнфне’э держит целибат.

– Хейр лишь заблудшая душа, – заметила я, – которая не заслуживает, но все же молит о пощаде.

– Ему уже ничем не помочь, Мэй, – сказала Сьюзи. – Да и не убьют они старого греховодника. Зато он получит хор-роший урок!

И в самом деле, возмущение родителей вскоре поутихло, они направились вместе с сыном домой, а толпа рассосалась. Тогда мы с близняшками приблизились к нашему «падшему» духовному отцу, лежащему на земле, словно бесформенная окровавленная туша. Мы помогли ему добраться до вигвама, где Женщина-Собака принялся с сочувственным бормотанием врачевать его раны.

Я боюсь, что Большой Белый Заяц навлек на себя непоправимое бесчестье и его проступок не может быть искуплен. В целом же я вынуждена заключить, что, хотя мы выполнили одну часть договора – то есть забеременели от индейцев, но наши попытки привить им правила цивилизованного общества не имеют особого успеха.

 

28 августа 1875 года

И снова мы тронулись в путь. На этот раз – впервые со дня нашего прибытия в племя – мы разделились на несколько отрядов, которые двинулись в разных направлениях. Стада животных разбрелись, и Люди – тоже, так как небольшим семейным группам проще прокормиться, чем всему племени целиком.

Будущее расставание привело к большим переживаниям среди нас, белых жен. Марта на грани истерики из-за того, что она вместе со своим мужем Колтуном поедет не с нашей, а вместе с другой группой, и, значит, мы будем обречены не видеться несколько недель… или даже больше.

– Ну как же я без тебя, Мэй! – восклицала бедняжка все утро, после того как мы узнали о скором отъезде. – Бог ты мой, как же я буду без тебя?

– Всё будет хорошо, Марта, – старалась я ее утешить. – В твоей группе есть другие женщины из наших.

– Но сколько же мы не увидимся? – спросила она. – Даже думать страшно. Что же с нами всеми станет!..

– Немедленно постарайся успокоиться, – сказала я. – Ты все время волнуешься до смерти, а потом всё оборачивается к лучшему, что, разве не так?

Марта рассмеялась.

– Ох, подружка, – сказала она потом, – если ты считаешь, что события летних месяцев, а особенно последних недель – это изменение «к лучшему», воистину, ты обладаешь недоступной мне мудростью. Я просто не выдержу без твоей поддержки!

– Ну что за глупости! – отвечала я. – Конечно, выдержишь, милая. И очень скоро мы снова будем вместе.

– Откуда тебе знать, Мэй? – спросила она. – Откуда тебе знать, может, мы вообще больше никогда не свидимся?

– Ну вот, опять ты за своё, – сказала я с улыбкой, стараясь казаться беззаботной. – Помни, что скоро тебе предстоит стать матерью, а я всегда верила в старую примету: у беспокойных мамаш рождаются беспокойные дети.

– Ты, как всегда, права, Мэй. Но я не могу ничего поделать. Такая уж я от природы, вечно обо всем волнуюсь. Ох не надо было мне отправляться в эту глушь… Я же ужасная трусиха, боюсь любого шороха…

– После всех наших злоключений это неудивительно, дорогая.

– Но ты-то ничего не боишься! – воскликнула она. – Вот всё бы отдала, чтобы походить на тебя, такую бесстрашную и уверенную. Знаю, мы договорились не говорить о той ночи у кроу, но я должна это сказать… Я так восхищалась тобой тогда… И ужасно, ужасно стыжусь, что не попыталась помочь, когда они убили Сару… – И тут бедняжка разрыдалась: – Потому что я так испугалась, Мэй! Я хотела прийти на помощь, но просто не могла двинуться с места! А ведь, может быть, если бы я набралась смелости, негодяи не убили бы ее…

– Дурочка, не смей об этом думать, – сказала я резко. – И, будь добра, соблюдай наш общий уговор. Не в наших силах было спасти бедное дитя.

– Да, но ты сумела спасти от насилия Милую Походку! – всхлипнула она. – Вот у меня никогда не хватило бы отваги совершить такую жертву, Мэй.

– Чепуха, – отвечала я. – И довольно об этом, Марта.

И тогда она кинулась мне на шею и крепко сжала в своих объятьях:

– Скажи слова, которые придадут мне силы, Мэй!

– Я могу сказать тебе одну вещь, драгоценная моя подруга, – начала я. – Но после мы никогда не будем к этому возвращаться. Обещай мне.

– Конечно, я обещаю.

– В ту ночь я была не менее испугана, чем ты, чем все мы. Я постоянно испытываю страх, с самого начала нашего предприятия. Но я научилась скрывать его. Я дала себе клятву – в самый первый день в прериях, – что в самые страшные минуты я буду вспоминать моих дорогих крошек, Гортензию и Уилли, находя утешение в знании, что они находятся в безопасности, и успокоение при мысли, что их маленькие сердечки продолжают биться. Именно о них я думала, когда дикари набросились на меня той ночью. Я осознала, что самое страшное, что может случиться, – это не моя смерть, а гибель невинного существа, что зародилось во мне. Поэтому я покорилась. И вынесла испытание. Так же, как и все остальные. Ведь мы – женщины, и некоторые из нас уже матери, а многие скоро ими станут. А кое-кто, как Хелен Стронг, просто очень сильны духом. Помнишь, как однажды, во время обсуждения лучшего заклинания для воинов, она сказала, что если они очень сильно поверят в свою силу, то эта вера защитит их?

– Да, помню! – сказала Марта. – А ты сказала, что это сущий вздор и предрассудки!

– Да, сказала, – согласилась я и рассмеялась. – И по правде сказать, я до сих пор так считаю! Но помни, Марта, ты выжила сама и спасла своего будущего ребенка, потому что покорилась и вынесла страдание. Твоя женская, материнская мудрость – и есть твое лучшее заклинание, твоя сила. Черпай из нее отвагу. И не бойся нашего расставания. Верь, что оно временное, что твой муж, вся твоя семья и друзья, что отправятся в путь вместе с тобой, будут защищать тебя и что мы снова встретимся, когда придет время.

 

6 сентября 1875 года

Наша группа идет на юг. Нам сказали, что мы возвращаемся к Форту-Ларами, чтобы закупить побольше провизии на долгую зиму. Кроме того, Маленький Волк хотел обсудить с командиром форта вопрос об остальных «белых невестах», обещанных Большим Белым Отцом для его воинов. Я даже не пыталась отговорить его и словом не обмолвилась о том, что услышала от Герти. Среди индейцев потихоньку нарастал пока несмелый ропот, мол, эти белые опять нарушают условия уговора, ведь после нашего приезда белых жен в прерии больше не присылали – и совершенно очевидно, что больше не пришлют.

Это будет наш первый возврат в цивилизацию с мая, когда нас доставили к шайеннам… Лишь пять месяцев назад! А кажется – прошла целая вечность. После всего, что нам пришлось перенести, меня переполняет какое-то странное волнение при мысли о возвращении в форт. Конечно, мне интересно, там ли по-прежнему живет капитан Бёрк с молодой женой. Я ничего о нем не слышала после приезда Герти в начале лета. А с тех пор мы находились в постоянном передвижении.

В настоящий момент мы полностью обеспечены бизоньими шкурами и одеждами из них, а также лосиными, оленьими и антилоповыми шкурами – настолько, что почти все наши лошади идут с грузом, и люди по большей части идут пешком. Молодежь обсуждает план нового набега на кроу с целью привести лошадей. Другие поговаривают о том, чтобы украсть лошадей у белых поселенцев, хозяйства которых попадаются нам по пути. «Старые вожди» Совета, в частности мой муж, против этого, потому что считают, что с белыми у них мир.

Я сама тоже спешилась, потому что моему верному Солдатику задали службу – везти парфлеши со всякой домашней утварью. И я решила идти рядом, чтобы не перегружать его, и мне это ничуть не тяжело, наоборот, скорее по душе. Что бы ни говорили о тяготах кочевой жизни, но все мы, белые женщины, излучаем цветущее здоровье. Я не сразу осознала, насколько ослабели мои мышцы в течение долгого пребывания в лечебнице с ее сидячим образом жизни. Ведь человек очень легко привыкает к неподвижному существованию и почти забывает о радостях пребывания на свежем воздухе. В первые недели нашей жизни с индейцами каждая мышца, каждая косточка в моем теле ныли от усталости. Но теперь совсем другое дело! Такое же преображение я замечаю и в моих подругах, причем некоторых просто не узнать! Почти все сбросили лишний жирок, кожа у всех посмуглела и стала гладкой, как у диких лошадей. И сдается мне, что после этих изменений многие европейские женщины откроют для себя преимущества активных занятий на открытом воздухе.

Я с радостью пишу о том, что Хелен Флайт вместе с мужем принадлежат к нашей группе, а еще Фими и сестры Келли. Из моих ближайших подруг мне пришлось расстаться с Гретхен, Мартой и Дейзи. Бедная Ада Вейр как верная жена осталась со своим мужем-убийцей, примкнув к семейству Тупого Ножа, которое отделилось от племени еще раньше и ушло в неизвестном направлении. Всё это похоже на расставание большой стаи диких гусей и, хотя мне и не хотелось пугать милую Марту, но я представления не имею, каким образом мы сумеем объединиться вновь.

И горемычный святой отец, и Нарцисса Уайт тоже решили идти с группой Маленького Волка – в основном по той причине, что мы направляемся к форту. После недавнего позорного происшествия преподобный притих, он трусит немного позади всей компании на своем муле, словно преступник или отверженный. Мне он никогда не был симпатичен, но все же его жаль. Не удивлюсь, если, достигнув форта, мы распрощаемся с ним навсегда. Что до Нарциссы, после откровенной неудачи ее собственной «миссии», подозреваю, что и она планирует дезертировать.

Большинство южных шайеннов уже держат путь к своим территориям, но некоторые из них сопровождают нас до Форта-Ламари, откуда направятся дальше на юг. С глубоким разочарованием я пишу о том, что отпетый мерзавец Жюль-семинол опять среди нас. Но надеюсь, что это отродье вновь исчезнет с глаз, как только мы дойдем до форта – ведь он непременно двинется на север со своими дружками. Побывав в лапах кроу, я особенно нетерпимо отношусь к типам вроде него.

– Эксоксобенетамо’ане. Он говорит мне грязные слова, – как-то пожаловалась я мужу, после рысканья Жюля рядом с нашим вигвамом.

Маленький Волк побагровел от гнева. Но на том всё и кончилось.

Наша маленькая группа приноровилась передвигаться с завидной быстротой: мы сворачиваем лагерь ранним утром и находимся в пути до самого заката. Даже не представляю, сколько миль мы проходим за день. Окрестности чрезвычайно живописны – переливчатый ковер прерий, перемежающийся речными протоками, вода в которых после засушливого лета сильно спала, а шелковистые травы вокруг начали приобретать осенние оттенки. Уже задул зябкий ветер с севера, как первое напоминание о приближающейся зиме.

Оставив с западной стороны Горы Большого Рога, мы идем на юг через юго-восток, должны пересечь реку Тонг, там, где в нее впадает Ручей Повешенной Женщины, к месту слияния Чистой реки и Паудер; потом мы планируем двигаться вдоль Паудера до притока реки Сумасшедшей Женщины, а затем на восток и на юг в сторону Бель-Форча. По крайней мере, так я помечаю разные реки на своей армейской карте, хотя названия некоторых у белых и у индейцев отличаются. За Бель-Форчем зеленые прерии – бизонья вотчина – постепенно переходит в пустынные засушливые земли, с разбросанными по ней холмами, каменистыми ущельями и высохшими руслами рек. Мы спешим скорее пересечь эту неприветливую территорию, так как вода, которую здесь можно добыть – почти черная и солоноватая, так что пить ее невозможно.

Однажды мы заметили, что Черные горы виднеются лишь слабым контуром на горизонте с восточной стороны, а уже на следующий день мы приблизились настолько, что отчетливо видели их покрытые соснами склоны; оставляя их слева, мы продолжаем движение на юг по самой границе прерий.

 

10 сентября 1875 года

Сегодня с гор, преградив нам путь, спустилась военная экспедиция оглала-сиу. К счастью, эти индейцы – союзники шайеннов, а у членов экспедиции даже нашлись родственники среди нашей группы. Но, несмотря на то, что они признали в нас дружественное племя, все же воины устроили грандиозный «парад» – я полагаю, чтобы произвести на нас впечатление; и им это, без сомнения, удалось: всадники с лицами, разрисованными как у демонов, в торжественном военном облачении с изысканным орнаментом и вышивкой из бисера, с яростными воплями нахлестывающие лошадей – мне никогда не приходилось видеть ничего более устрашающего.

Я вообще пришла к заключению, что индейцы – неисправимые франты и посвящают массу времени своему внешнему виду, в особенности когда дело касается подготовки к войне. Старый врачеватель, Белый Бык, однажды объяснил Хелен, что истинный воин должен выглядеть на поле брани безупречно – на случай, если ему суждено погибнуть в бою. Ибо ни один воин не желает предстать в неподобающем виде перед своим Создателем – Великим Целителем.

«Ты понимаешь, Мэй, – с восторгом говорила мне Хелен, – это же воплощенная мечта художника! Ты наряжаешь воина не только для надежной защиты в битве, но и для того, чтобы он произвел наилучшее впечатление на Создателя! А скажи на милость, разве это не исполнение самых дерзких надежд – знать, что твоя работа точно попадет на суд самого Господа в царствии небесном?..»

Думаю, не стоит уточнять, что Хелен, хотя она упорно называет себя англиканкой, не более религиозна, чем я.

Несмотря на частые перекрестные браки между сиу и шайеннами, Маленький Волк не говорит на их языке и вообще не слишком их жалует. Он считает женщин сиу не достойными уважения. Право слово, мой муж – настоящий патриот своего племени и старается ограждать и себя, и свою семью от каких-либо союзов почти так же ревностно, как и от сношений с белыми.

Вернусь к описанию этой нежданной встречи. После того как воины сиу – числом около тридцати – закончили демонстрировать нам свое конное искусство и воинскую доблесть, Маленький Волк быстро подошел к ним и заговорил на языке жестов с предводителем воинов – богатырского вида парнем, если не ошибаюсь, по имени Скала.

Но, разумеется, прежде чем оба вождя могли приступить к обсуждению важных вопросов, нужно было пригласить весь отряд сиу разделить с нами трапезу и раскурить трубки. Если бы приглашения не последовало, нас сочли бы невежами. Несколько семей шайеннов позвали «друзей» к себе в вигвамы, и после обеда в вигваме-лазарете собрался Общий Совет. После завершения всех формальностей и разжигания церемониальной трубки вождь сиу Скала, общаясь через шайеннского переводчика, наконец раскрыл нам цель своей военной экспедиции: устроить череду налетов на белых золотоискателей и колонистов, которые заселили Черные холмы.

После этого Скала спросил Маленького Волка, будут ли шайенны воевать в союзе с сиу против белых, ведь Черные холмы, напомнил вождь сиу, принадлежали обоим племенам и были дарованы им «навсегда» в результате последних великих переговоров.

Маленький Волк вежливо выслушал эту просьбу и отвечал так: он прекрасно знает условия последнего уговора. Но ведь вождь и сам прекрасно видит – мы идем небольшой группой, женщин и детей в которой гораздо больше, чем воинов, и направляемся мы сейчас к Форту-Ларами, чтобы торговать с белыми, а вовсе не воевать с поселенцами.

«Возможно, шайенны не желают воевать с белыми, потому что их солдаты дали вам этих бледных женщин, – отвечал Скала, небрежно махнув рукой в нашу сторону. – Возможно, белые жены сделали вас слишком мягкими и вы просто боитесь сражаться». Услышав нескрываемо дерзкое слово, воины сиу стали оскорбительно посмеиваться.

Лицо моего мужа потемнело, и я увидела, как заходила его нижняя челюсть – верный признак, что он еле сдерживает гнев. «Сиу прекрасно известно, что мы умеем воевать, – отвечал он. – Мы гордо заявляем, что шайенны – лучшие воины на Великих равнинах. А сиу сказали глупую вещь, что мы боимся. Наша экспедиция – не военная, но торговая. Я всё сказал. И больше не буду обсуждать это».

С этими словами Маленький Волк поднялся и покинул лазарет. Я сопровождала его до нашего вигвама. На следующий день сиу удалились.

 

14 сентября 1875 года

Вчера мы дошли до Форта-Ларами. Здесь, у порога цивилизации, меня обуревают более чем смешанные чувства… Каждой из нас придется неизбежно совершить внутренний выбор, к какому же из двух миров мы теперь принадлежим… Возможно, ни к одному.

Мы ставим лагерь как можно дальше от мест, где обретаются так называемые «индейцы-при-форте», чей облик и поведение, после нескольких месяцев жизни среди шайеннов, шокируют нас еще больше, чем раньше. Что тут скажешь: очевидно, знакомство с нашей, европейской, цивилизацией привело эти заблудшие души лишь к разрушению личности и несчастью. Но вскоре кучка этих людей, все оборванные, тощие, пришли попрошайничать к нашему лагерю.

Устроив место стоянки, наша торговая делегация во главе с самим Маленьким Волком отправилась в форт, чтобы выполнить миссию, ради которой мы сюда прибыли; они вели лошадей, под завязку груженных шкурами. Некоторые белые жены захотели сопровождать своих мужей, но большинство внезапно застыдились при мысли, что придется показаться на глаза «цивилизованным людям» после долгого пребывания в диких прериях.

Оглядываясь на сутки назад – и уже представляя последствия принятого решения, я-то сама признаю, что с моей стороны настойчивое желание пойти в форт вместе с мужем было импульсивным и опрометчивым. Мне так не терпелось хоть краешком глаза поглядеть на мою прежнюю жизнь, что я и не подумала о том, какими мы предстанем перед «белыми господами». Кроме того, полагаю, что в глубине души я надеялась если не увидеть Джона Бёрка, то хотя бы услышать последние новости о нем.

Фими с Хелен тоже, как и я, поддавшись легкомысленному порыву, решили пойти в торговое агентство, и сестры Келли тоже – чью авантюрную натуру не способны изменить никакие обстоятельства. Хелен и сестрички за это время прямо-таки разбогатели по индейским меркам: сестрички благодаря нелегальным доходам от своей «империи» азартных игр, а Хелен как успешная и востребованная художница. Она рассчитывала выгодно сбыть свои произведения взамен на порох и дробь для ружья, а заодно пополнить свой запас рисовальных принадлежностей и приобрести кое-какие «радости цивилизации».

«И еще я должна отправить письмо моей драгоценной миссис Холл!» – восклицала она в небывалом оживлении. Я тоже написала письмо своим родным, хотя была почти уверена, что военные запретят нам любые контакты с миром нашего прошлого.

Наш старый глашатай Пепб’е зарегистрировал наше прибытие на посту охраны, и вот спустя несколько минут ворота форта распахнулись настежь, и нам навстречу выехала кавалькада из солдат-негров. Все в военной форме с иголочки, они выстроились в шеренги по обе стороны нашей скромной торговой экспедиции, чтобы сопровождать нас. Но, несмотря на все требования дисциплины, наши конвойные просто не могли оторвать глаз от Юфимии, Нексана’бане’э – Разящей-Дважды, как ее стали называть после нашего триумфального освобождения из плена кроу. Она трусила на своей белой лошади бок о бок с мужем, Черным Человеком, который восседал на пони в яблоках. День был пригожий, и Фими ехала с обнаженной грудью по летнему обычаю; из одежды на ней была лишь набедренная повязка, а щиколотки ее длинных ног в стременах, мускулистых, бронзовых от загара, украшали медные самодельные браслеты. В ушах у нее болтались медные серьги-кольца, на шее висело ожерелье из бусин и бисера, и, как всегда, она выглядела настоящей королевой прерий – превосходя самих дикарей по всем статьям.

Рискнув нарушить строгие правила, один из солдат, ехавший ближе всех к Фими, не удержался и быстро зашептал:

– Ты же наша, черная, – почему ты с этими людьми? Ты что, пленница?

На что Фими от души рассмеялась:

– Я с ними живу, черный, вот так-то. Мы все одна семья. А мой муж – шайенн и не говорит по-английски.

– У-уу, шайенн! – воскликнул второй солдат. – Ты, видать, черная, да совсем дурная!

Въехав в форт, мы заметили, что поглазеть на нас собралась небольшая толпа любопытных, солдат и просто зевак. Возглавлял нашу процессию Маленький Волк в окружении сплоченной группки своих воинов, где-то с полдюжины, за ними шли нагруженные лошади, которых вели женщины и подростки, и замыкали шествие еще несколько воинов. Я тоже шла, ведя под уздцы Солдатика и еще двух лошадей, рядом с Хелен Флайт, которая вела свою вереницу из четырех лошадей. Я была одета в свой повседневный наряд из леопардовых шкур, гамаши и мокасины. Волосы я обычно тоже заплетаю на индейский манер – я быстро поняла, что это куда более практично. Моя подруга Перо-на-Макушке стала просто виртуозной «парикмахершей». Что касается Хелен Флайт, она выглядела так: в зубах крепко зажата любимая трубка, на голове английский охотничий картуз, дальше – гамаши, куртка из оленьей кожи, за плечом покачивается ружье. Сестры Келли немного развязной походкой вышагивали позади нас, ведя своих лошадей, также тяжело нагруженных шкурами.

Лишь в тот момент, как ни удивительно, я со всей ясностью осознала, какое невиданное зрелище мы представляли для собравшихся, и до сих пор краснею от стыда при одном воспоминании об этой сцене.

Не знаю, какого еще приема мы могли ожидать. Ослепленная дерзкой гордыней, я была далека от мысли о том, что на самом деле со стороны мы казались вовсе не отважными героинями, с триумфом вернувшимися в цивилизацию, но скорее жалкими и оттого еще более смехотворными оборванцами.

Среди зевак стояло и несколько офицерских жен, и по мере нашего продвижения их изумленное перешептывание перешло в довольно громкое и оживленное обсуждение нашего внешнего вида:

– Смотрите, смотрите, вон идут две белые девушки, те, рыжие, – услышали мы. – Какие они чумазые! Ни дать ни взять – натуральные дикарки!

– Боже правый, а негритянка-то полуголой приехала!

– А поглядите, как вырядилась англичанка, художница – ну вылитый охотник на бизонов!

– А блондиночка-то с косами – уж не та ли самая красотка, что заигрывала весной с Джоном Бёрком? Сразу и не узнать, совсем одичала, бедняжка!

– Вот будет умора, когда он на нее посмотрит!

Последние реплики словно стрелой пронзили мое сердце; я вдруг поняла, что совсем не хочу встретить капитана Бёрка… Всё бы отдала, только бы не встретить… Как мы могли так сглупить, что пришли сюда? На что рассчитывали? Щеки у меня зарделись, и я опустила глаза долу, просто сгорая со стыда.

– Мелкие людишки, дорогая Мэй, – произнесла Хелен в своей всегдашней беззаботной манере. – У них нет никакого представления о достоинстве и воспитанности. И никому нет до их мнения никакого дела. Ограниченные, мелкие людишки. Не стоит обращать на них внимания, Мэй. Что за ерунда, ты на их фоне просто картинка! Помни об этом и выше голову, дорогая! Истинный художник не должен заискивать перед чернью – таков урок, полученный мною от моей незабвенной Энн Холл. Не угождай черни, чего бы это ни стоило!

И затем отважная Хелен, храни ее Господь, с выражением восторга на лице сняла шляпу и радостно помахала изумленной толпе зевак.

Ее слова придали мне силы, и я вновь гордо подняла голову. И все же страстно молилась про себя, чтобы капитана Бёрка не оказалось сегодня в Форте-Ларами и он не смог стать свидетелем моего унижения и видеть, как я «одичала».

Однако по какой-то неясной причине настроение в толпе любопытствующих вдруг изменилось – будто мало нам было их жадного любопытства и слишком громких неодобрительных замечаний о нашем забвении всех законов, человеческих и божественных. Мы уже почти дошли до торгового пункта, как кто-то из зевак прошипел: «Шлюхи!» А за ним еще: «Грязные шлюхи!»

А потом кто-то выкрикнул:

– Зачем вы принесли свой мерзкий грех сюда, в обитель богопослушных христиан?

И тогда Фими, – возможно, потому, что она с детства привыкла жить в атмосфере нетерпимости и предрассудков, – невозмутимая Фими выбрала единственный правильный ответ на оскорбления. Она затянула одну из своих так называемых «песен свободы». Ее глубокий красивый голос словно полотно распростерся над гадкими словами, полностью заглушая их.

И тут, несмотря на неминуемое наказание – я точно уверена, что они сознательно рисковали, – несколько чернокожих солдат из нашего конвоя запели вместе с Фими следующий куплет. Конечно, ведь их объединяла общая история расовой ненависти, и они отлично знали эту песню. Солдаты пели с таким чувством, будто хотели, пока могут, защитить всех нас:

Нас всех очень растрогало пение, а сильные мужские голоса в сочетании с бархатным контральто Фими придали нам сил; контральто, что вознеслось надо всеми, словно глас ангела – черного ангела. Поэтому третий куплет мы уже пели все вместе – ибо столько раз слышали, как Фими поет эти строфы в своем вигваме:

Наконец мы дошли до магазина-склада, и вся процессия остановилась, пока хозяин магазина вместе с переводчиком-полукровкой вышел нам навстречу, чтобы договориться с Маленьким Волком. Во время вынужденного ожидания я впервые осмелилась оглянуться и посмотреть на них – на всю толпу и на отдельных жителей форта, которые «приветствовали» наше прибытие столь низким и непотребным образом. К этому моменту все вдруг замолкли и лишь поедали нас налитыми кровью глазами, полными подозрения… и ненависти.

Но не успела я рассмотреть и пары лиц, как встретила знакомый до боли взгляд капитана Джона Дж. Бёрка…