Глава двадцать вторая

Конец света начался с небольшой заметки на третьей странице «Таймс-Геральд».

Этот факт выплыл на поверхность ближе к вечеру, поэтому многие газеты не стали им заниматься. В «Таймс-Геральд» его сочли незначительным событием, и заметку всунули куда-то между статьей и рекламой. В глаза она не бросалась. Заголовок сообщал: «Производители табака терпят непредвиденные убытки».

После публикации «Что мне открылось на горе» прошло несколько месяцев, и хотя прямой связи между этими событиями – книгой Тупака Суаре и убытками табачных компаний – не было, Эдвин похолодел. Он прочитал заметку, стоя в обычной вечерней давке часа пик, в бесконечной карусели своей жизни. Сложив газету несколько раз, он пробегал глазами очередную бессмысленную статью… о чем? О защите окружающей среды? Экономике? Увеличении числа дезертиров в американской армии? Эдвин уже начал забывать прочитанное, когда наткнулся на заметку в нижнем левом углу.

Пресс-служба Института табакокурения подтвердила слухи о неожиданно резком снижении продаж сигарет на прошлой неделе. «Это лишь временная аномалия, которая исправится сама собой, – заявила миссис Грей, представительница института, во вторник вечером. – Беспокоиться не о чем». Она ссылалась на данные, согласно которым продажи сигарет всего за неделю упали на сорок два пункта по индексу Маршалла. Производители спиртных напитков сообщают о подобном снижении уровня продаж, тем самым подтверждая предположения о серьезных изменениях уровня потребления в этих отраслях. По мнению миссис Грей, «это неверно. Рано говорить об изменении конъюнктуры рынка. Нет причин для беспокойства. Это лишь разовый сдвиг. Мы уверены, что на следующей неделе продажи вернутся на прежний уровень или даже значительно вырастут. Это простая помеха. Незачем бить тревогу».

Обычная, банальная, ничем не примечательная новость. Но когда Эдвин добрался до конца, голова его резко откинулась назад, словно от сильного удара.

Мы не смогли связаться с президентом табачного производителя «Филип Моррис», чтобы он прокомментировал слухи о своей неожиданной отставке. По словам осведомленных источников, единственное сообщение – записка на двери его кабинета: «Ушел на рыбалку». Президент компании «Филип Моррис» не был страстным рыболовом, поэтому продолжают появляться слухи о его местонахождении.

– Господи, – произнес Эдвин. – Началось.

Он давно ждал предзнаменований грядущего конца света. Ждал неделями, с того самого дня, как Мэй мимоходом сообщила:

– Звонили от «Барнс-энд-Ноубл». Относительно книги Суаре.

– Уггмк! – Эдвин в это время жевал пончик. – Ну их к черту! – крикнул он, как только сумел проглотить (и пончик, и новость). – Так быстро мы возврата не примем. Мы отгрузили ее только неделю назад. В договоре написано…

– Речь не о возврате, – сказала Мэй. – А о заказе. Им нужны новые.

– Что, уже? – поразился Эдвин. – Они и так взяли восемьсот штук.

– А теперь им нужно еще тридцать пять тысяч. Придется допечатывать, у нас осталось всего около двухсот на складе.

– Это опечатка. Они факсом прислали? Наверное, речь идет о трех с половиной.

Мэй наклонилась, голос ее стал очень спокойным и крайне серьезным:

– Я позвонила и три раза переспросила цифру. Им нужно тридцать пять тысяч. В очереди на книгу двенадцать тысяч покупателей. Говорят, чтобы мы готовились к новым заказам. Эдвин, что-то происходит.

Отправили новую партию, а через две недели пришел факс: «Срочно: пятьдесят тысяч экземпляров книги „Что мне открылось на горе“. Суаре, Тупак. ISBN 176661313. Срочный заказ. Скорее!»

К концу недели книга заняла первое место среди региональных бестселлеров, на следующей – попала в национальный список. И тут все в «Сутенире» заговорили о ней. Крики «Победа!» и «"Рэндом Хаус" отдыхает!» разносились эхом по коридорам. Эдвина называли гением, мистер Мид подумывал о его повышении, даже Найджелу пришлось нехотя его похвалить.

– Мы такого и не ждали, – сказал он.

– А что я тебе говорил? Сто тысяч экземпляров. Она принесет нам кучу денег.

В том же месяце тираж достиг ста тысяч, а спрос все увеличивался. Книга возглавила список бестселлеров «Таймc» и сохраняла лидерство неделю за неделей. И тут-то Эдвин забеспокоился.

– Мне это не нравится, – тихо сказал он Мэй, когда они сидели в темном углу бара О'Коннора. – Очень не нравится.

– О чем ты? Расслабься, Эдвин. Эта твоя книжка – нежданный бестселлер, как «Мосты округа Мэдисон». Радуйся, пока дают, ведь это не навсегда, и ты снова вернешься к станку. А пока ты – гордость мистера Мида. Он уже поставил себе в заслугу, будто научил тебя всему, что ты умеешь. Осенью у тебя, может, появится собственный кабинет. Только подумай – никаких каморок, не надо стукаться головой о притолоку. К тому же утрешь нос Найджелу. «Что мне открылось на горе» – лучший бестселлер за всю историю издательства, поверь мне, в ближайшее время ничего подобного не будет.

– А как же твои сексуальные скандалы?

– Ты имеешь в виду женщину, которая и с вице-президентом, и со спикером?.. Оказалось, и с Элвисом тоже. В летающей тарелке.

– Ого… И что теперь, выбрасываем ее из каталога?

– Да нет. Просто из раздела биографий ее переместили в «Параллельную жизнь». Но продажи будут ниже, политические скандалы идут гораздо лучше НЛО. Пойми главное, Эдвин, – твоя книжка прекрасно продается, тебе причитаются всяческие льготы и прочие радости жизни. Ты теперь звезда «Сутенира». Наслаждайся, пока можно, ведь это все закончится. Неизбежно.

– А если нет? – возразил Эдвин. В голосе его уже слышались панические нотки. – А если она только набирает обороты? Этакий кролик «Энерджайзер» из ада?

Мэй откинулась на спинку стула, оглядела Эдвина, поджала губы и медленно произнесла:

– Мы ведь говорим о книге, верно? О книге по самосовершенствованию. Задача этой книги – помочь людям изменить свою жизнь. Вот о чем мы говорим. Просто о книге.

– Да? – прошептал Эдвин. – Ты уверена, что просто?

– Когда у тебя такие большие выпученные глаза, я и сама начинаю волноваться. Ты слишком много работаешь, вот что. Как там книга о жареной свинине? Отведал ли рекомендуемые блюда? Мне запомнился один рецепт – «жареные шкурки, вымоченные в низкокалорийном соусе». По-моему, настоящее надувательство.

– А вдруг это не просто книжка, Мэй? Вдруг это Книга? Та, которой все ждали? Избавление от проблем, слабостей, внутренних противоречий. Вдруг, а? Вдруг Тупак Суаре вывел универсальную формулу? В каждой книге есть зерно истины, но никто не видит его по-настоящему. Даже приблизительно. То есть у нас потому столько этих дурацких книг по самосовершенствованию, что ни одна не работает! Если появится эффективная книжка, я останусь без работы, к чертям собачьим!

– Эдвин, сбавь тон. Что ты кричишь-то? Давай-ка иди домой. Отдохни, или, может…

– Не могу, – его глаза блестели, – только не домой. Жена хочет меня убить.

– Жена? Убить?

– Да. С помощью секса. Это просто невыносимо – каждую ночь одно и то же. Одинаковая чудо-техника, одинаковые потрясающие оргазмы. Секс убьет меня, Мэй! Смейся, смейся… Но это правда. Она хочет убить меня. Я еще жив только благодаря ее месячным. А она все талдычит: «Прочти книгу, Эдвин. Прочти книгу. Ведь это ты ее редактировал. Прочти раздел о Ли Боке. Когда оба партнера используют одну точку, выходит лучше». Это просто какой-то культ. Точно в секту сайентологов вступила или типа того. И каждую ночь, каждую проклятую ночь. Я словно увяз. Увяз в чем-то… ну не знаю. В чем-то ужасном. Я даже не могу сосредоточиться. Заметила, как я отощал?

– Отощал? Ты всегда таким был.

– В самом деле? А что ты скажешь на это? – Он придвинулся ближе и зашептал: – У меня теперь постоянная эрекция. У меня и сейчас эрекция.

Мэй тоже понизила голос:

– Что ты мне предлагаешь с этим сделать? Эдвин невольно рассмеялся и ответил шепотом:

– Делай что хочешь, только его не трогай.

– Хорошо, не буду. Обещаю. – И продолжила обычным голосом: – Что я вижу! Ты улыбаешься? Наконец-то это снова ты, Эдвин де Вальв, мой старый знакомый, которого я терпеть не могу. Давай что-нибудь закажем. Есть хочется. Сельдерей и вода без газа не очень-то питательны.

– А что, если это та самая Книга? Что тогда?

– Господи, Эдвин. Опять ты начинаешь…

– А что, если Тупак Суаре сорвал банк? Что, если все числа, все части, все слова соединены в нужном порядке, в нужное время? Словно тысяча обезьян писала тысячу лет. А Тупак Суаре просто нажал на правильные клавиши?

– Эдвин, тысяча обезьян не писала ее тысячу лет. Тысяча обезьян будет писать ее вечность. Теоретически иногда будут случайно появляться «Гамлет» или «Унесенные ветром».

– Или «Что мне открылось на горе».

– Ты полагаешь, эту книгу написали мартышки?

– Конечно, нет. Просто чисто теоретически, если некто написал книгу, где все правильно…

– Эдвин, мартышкам еще долго над ней корпеть. Бесконечно долго.

– Вот именно! Но бесконечность включает в себя все числа. У любого события, которое произойдет – цитирую – «в одно из мгновений бесконечности», одинаковая вероятность случиться через две секунды или через миллион лет. Шансы равны. С математической точки зрения, у мартышки одинаковые шансы собрать «Гамлета» с первой попытки, равно как и с тысячной. Почему? Потому что у бесконечности нет границ, все события равновероятны. Тупаку Суаре удача могла улыбнуться и сейчас, и через миллиарды лет.

– Откуда ты все это знаешь? Я думала, ты не в ладах с математикой.

– Я и не в ладах. Просто вчера вечером смотрел «Звездные врата». Но физика там все равно достоверна. А его имя? Прочитай «Тупак» задом наперед. Что получится? Понимаешь, Мэй? Понимаешь?

– Нет, Эдвин. Не понимаю. Я понимаю только, что ты много работаешь, мало спишь и смотришь плохую фантастику.

– Ну хорошо, а как же теория хаоса? Ты знаешь, что трепет крыльев бабочки в Китае может вызвать тайфун… ну не знаю… где-то очень далеко. А гибель общества может стать результатом как незначительного события, так и серьезного переворота. Скажем, публикации на первый взгляд обычной книги. Бабочка взмахнет крыльями, и в другой части света пронесется тайфун. Теперь понимаешь?

– Знаешь, мне кажется, – философски сказала Мэй, – что надо прикончить эту проклятую бабочку. Сколько же можно вызывать тайфуны, кораблекрушения и землетрясения за сотни тысяч километров? Хочешь решить проблемы мирового порядка, вначале отыщи и раздави эту бабочку. При чем тут Эль-Ниньо? Все дело в проклятой бабочке.

– Мэй, я не шучу. Мы не знаем, какие разрушительные силы, какие серьезные события может вызвать самый обычный и незначительный поступок.

– И почему обязательно бабочка? Можно ведь придумать новую метафору. Отчего бы навозному жуку из Абердина не вызвать внезапное обострение артрита у новозеландских овцеводов? По-моему, образ «бабочки с трепещущими крыльями» давно устарел. Может, ныне арканзасская комнатная муха топит нефтяные танкеры в Мадридском море? Или…

– И чего я тут распинаюсь… – Терпение Эдвина подошло к концу. – Серьезно, Мэй. Я не шучу. У меня плохое предчувствие. В рекламу книги не было вложено ни пенни. Мы не выслали ни одной рецензии – и никто не написал рецензии в ответ. Тем не менее за неделю ее смели с полок. Как это объяснить, Мэй?

– Эдвин, ты прекрасно знаешь, что главный секрет успешной торговли – народная молва. Так книги продаются лучше всего. У тебя может быть прекрасный маркетинговый план, но отсутствие устной рекламы может разрушить лучшие рекламные разработки. Это и произошло, только наоборот. Помнишь «Небесное пророчество»? Автор не нашел дешевого издателя, напечатал за свой счет и продавал с машины у книжных магазинов…

– Но успех пришел не сразу. Понадобились годы, Мэй. А тут лишь пара недель. И никто не ездил на машине и не продавал ее повсюду. Народная молва в чистом виде. Когда книжку резко начали раскупать, Пол из отдела маркетинга провел опрос читателей. Сама знаешь, в отделе маркетинга всегда наготове, ловят последнюю тенденцию и следуют ей. В общем, Пол протестировал читателей «Что мне открылось на горе». Знаешь, что выявил опрос? Ожидания читателей оправдались на сто процентов. Сто процентов, Мэй.

– Эдвин, ты что – веришь исследованиям маркетологов?

– Я спросил Пола: «Неужели прямо сто процентов? Это невозможно с точки зрения статистики. Сколько людей ты опросил? Десяток?» «Нет, сотни. Тысячи. Мы включили опросник в последний тираж». Обычно ответы присылают процентов десять читателей, если повезет. А тут знаешь сколько? Все. Все до единого. И тут Пол говорит: «Конечно, не совсем сто процентов. Мы округлили. Если быть точным, то девяносто девять и семь десятых процента». И знаешь что, Мэй? Меня эти девяносто девять и семь десятых процента пугают больше, чем сто. Не знаю почему, но это так.

– И что, Эдвин? Значит, книга понравилась людям. Не понимаю, что тебя так тревожит. Что плохого может случиться? Люди счастливы и довольны. Что здесь такого?

– Не знаю. Но что-то здесь не так. Это ненормально.

– Счастье – это ненормально?

– Да, ненормально. Я все-таки редактирую книги по самосовершенствованию. Я в них разбираюсь. Каждый чего-то ищет, но никогда не находит. Все нуждаются в помощи. Или, по крайней мере, так думают. Я знаю, потому что сам такой.

– Что ж… – Мэй опустила руки под стол, ее голос понизился. – Может, тогда я помогу тебе справиться с эрекцией?

И крепко сжала его член, чем удивила и себя, и Эдвина.

Вихрь гормонов принес их в квартирку Мэй. Комната оказалась под стать хозяйке – повсюду эксцентричный беспорядок. Книги, кошачьи игрушки, бисерные занавески на дверях. В углу даже стояла механическая печатная машинка.

Эдвин и Мэй неистово сплелись руками, ногами и губами, а кошка осуждающе взирала на них. Все происходило так поспешно и беспорядочно, что совершенно перепуталось – они едва начали целоваться, как внезапно обнажился мягкий и объемный бюст Мэй. Она уже притянула Эдвина к себе, лаская его член, а он еще не сбросил ботинки. И теперь Эдвин – одна нога в ботинке, другая в носке – пытался удержать равновесие на коврике, который выскальзывал из-под ног всякий раз, как он делал движение вверх почти в жеребцовом экстазе. Его пальто застряло на голове, застежка часов запуталась в волосах Мэй, ее колготки обмотались вокруг лодыжек. Режиссура действа оказалась неважной. В общем, далеко не так изящно, как соитие в кино. Они скатились с футона, провели минуту страсти на стопке журналов, снова откатились на футон, неловко тычась коленями в ноги друг другу и неуклюже меняя позы. Один раз Эдвин провел языком по обнаженной плоти и обнаружил, что это его собственное плечо.

Все закончилось полнейшим изнеможением. Мэй содрогалась в конвульсиях, Эдвин обливался потом.

Они лежали частично на футоне, частично на полу, в вихре ощущений, хватая ртом воздух. Кошка удрала из комнаты, решив, что это какая-то ритуальная человеческая борьба. И кто-то в какой-то момент сбил на пол папоротник.

Как обычно, в подобные мгновения люди склоняются к религиозности.

– О господи… О боже мой…

– Боже… О боже…

– Принесу воды. – Мэй встала, завернулась в простыню и босиком прошлепала на кухню. Эдвин скинул второй ботинок. Потянулся. Подумал о Дженни и удивился, что не испытывает угрызений совести. И тут же почувствовал вину за то, что не чувствует вины.

Посмотрел вниз, широко улыбнулся и крикнул:

– Мэй! Эрекция пропала!

– Надеюсь. – Она принесла стакан холодной воды. – Держи. У тебя иссохший вид.

– Ты не понимаешь. Эрекция пропала. Я без сил. Совершенно без сил. Таким и должен быть секс! Вот я сижу здесь, мне слегка не по себе, чуть неловко и немного стыдно. Вот каким должен быть секс. А не слиянием со Вселенной. Секс с женой слишком… слишком совершенен.

– Значит, совершенен. – В голосе Мэй зазвучал холодок, но Эдвин этого не заметил.

– Да, совершенен. Все четко организовано. Чисто, аккуратно, точно. Секс с моей женой чересчур хорош, понимаешь? Секс не должен быть чистым и аккуратным. Нужно некоторое ощущение грязи и вины. Двойственность – вот слово, которое я искал. Секс должен быть двойственным. – Он отхлебнул воды. – Мне так хорошо!

Ледяное молчание.

– Эдвин, я думаю, тебе пора. Он искренне удивился.

– Почему? Я что-то не то сказал?

– Уходи.

– Но, Мэй…

– Помнишь «Шератон Тимберленд»? Помнишь? – в ее голосе зазвучали боль и гнев. – Помнишь?

– Конечно. Постоянно вспоминаю. Каждый день на работе, каждый раз, как встречаю тебя в коридоре.

– Правда? – Ее решимости поубавилось. – Я и не знала… Не представляла, что это так много значит для тебя. Что это так важно.

– Нет, не в том смысле. Это было ужасно. Я так об этом жалел. Спрашивал себя, зачем сделал эту глупость… Тогда я совсем запутался. Было то самое двойственное ощущение.

– Значит, двойственное, – сухо повторила Мэй.

Эдвина выставили за дверь, с пиджаком и ботинками в руках, штаны натянуты лишь до колен, галстук свободной петлей болтается на шее, на лице написано потрясение.

– За что? – спросил он, когда дверь захлопнулась. Было слышно, как щелкнул замок, как Мэй закрывалась, поднимала мосты, запиралась на засов.

– Мэй… – позвал он мягко. – Мэй! Ответа он не дождался.

А за стенами крепости Мэй уселась на диванчике с кошкой Чарли на коленях и раскачивалась взад и вперед, и слезы наполняли глаза и переливались через край. Снова и снова. Не из-за того, что он сказал, а из-за того, что не сказал.

Она плакала потому, что больше не будет так близка с ним, не позволит себе такой близости. Кто такой Эдвин де Вальв? Дерганый, бесчувственный редактор со степфордской женой, постоянно на грани срыва. Куда она смотрела? Как позволила себе влюбиться в подобного субъекта? О чем она думала?

Вот именно, что не думала. В том-то и дело. (Как обычно.)

 

Глава двадцать третья

– Помада, – сказала Дженни, и Эдвин застыл на месте. – Что?

– На галстуке. Видишь? Вот, вот и вот. Банально – муж возвращается с помадой на галстуке. – Она подошла ближе и пригляделась. – Новый оттенок, но фирма та же. Везде узнаю. Эта… как там ее… Пухленькая такая.

– Стив?

– Да нет же. Мэй. Правильно? Так что же случилось?

Эдвин сглотнул. Алиби нет. Он ничего не придумал. Стоял, словно проглотив язык, и вспоминал о следах помады на груди, полоске на спине, между пальцами ног. Он был ходячей картой супружеской измены.

– Понимаешь ли…

Но Дженни перебила, не дав Эдвину промямлить жалкое подобие оправдания:

– Так что случилось? Вы веселились на работе, и Мэй упала на тебя? Или, может, она была расстроена, ты ее пожалел и обнял, чтобы утешить?

Эдвин откашлялся.

– Да. Первое.

– Веселились?

– Да. Веселились. На работе. Именно на работе. Так и есть. Когда мы веселились… слушай, может, закажем на ужин что-нибудь? Тайское, например? Не знаю, как ты, а я голоден как волк.

– Еще бы, – сказала Дженни, на ее лице появилась знакомая лукавая улыбка. – Но прибереги немного сил.

Эдвин понял, что это значит, и сердце его упало в бездну отчаяния.

– Немного сил?

– Для Ли Бока. – Она провела пальчиком по его груди. – Давай сначала пойдем в спальню и нагуляем аппетит.

Эдвин, понурившись, поплелся за ней, словно заключенный на казнь, – и тут неожиданно вспомнил про следы помады по всему телу, эти временные татуировки на интимных местах. Их происхождение объяснить несколько сложнее.

– Потерпи еще секундочку, – сказал он. – У меня был трудный день. Я хочу освежиться.

– Хорошо. Только побыстрее. Я жду, – пропела она, а у Эдвина по коже побежали мурашки.

 

Глава двадцать четвертая

– Привет, Мэй. Насчет вчерашнего…

– А что было вчера? Нам нечего обсуждать. Понятно?

– Послушай, мне очень неловко. Дело в том…

– Дело в том, Эдвин, что я тебя использовала. Мне хотелось секса, а ты оказался ближайшим приличным мужиком. – Она пожала плечами. – Вот и все. – Отлично сказано: небрежно, откровенно, беззаботно. Так, как надо. Она репетировала всю ночь – она так и не смогла сомкнуть глаз. – Вот и все. Не ты использовал меня, а я тебя. – Это была ее мантра, ее заявление для прессы и зеркала. Она столько раз повторила эти слова, что сама начала в них верить.

– Правда?

– Да. Извини, но это так.

– Ясно. – Эдвин не знал, что сказать. – Я вот… тебе кофе принес. Я был…

– Вот сюда, – она указала рукой. – Поставь сюда. А теперь извини, но мне надо работать. – И она с преувеличенным вниманием принялась перебирать папки.

Эдвин сделал, как ему велели. Поставил чашку кофе на стол и уже на пороге обернулся:

– Мэй, я хочу, чтобы ты знала одну вещь. Несмотря ни на что, я всегда буду…

– Хватит. Не надо. Лучше иди. – А затем мягко произнесла одно слово, которое знаком вопроса повисло между ними: – Razliubleno.

Эдвин не пошел в свою каморку, а направился к штабелям старых изданий и в самом низу левого ряда нашел «Непереводимости» и стал искать слово, которое только что произнесла Мэй. Пролистал страницы, пробежался глазами по заголовкам статей. «Разлюблено – русское слово, означающее чувство, которое вы питаете к тому, кого когда-то любили».

Эдвин перечитал, попытался вникнуть в смысл слова и уловить подтекст и похолодел. «Разлюблено». Кого когда-то любили…

Он мог сразу же вернуться к Мэй и сказать: «Прости. Я не знал, я даже не догадывался». Мог обнять ее, поцеловать в губы, в полные губы. Прижать ее теплое мягкое тело к своему тощему и костлявому. Он мог сделать все это и даже больше, но помешали мелочи жизни.

– Мистер Мид тебя ждет! – Найджел, уперев руки в бока, стоял в дверях. – Мы искали тебя. Но в твоей родной дыре не нашли.

Эдвин поставил книгу на место. Он даже не смог разозлиться, чтобы придумать достойный ответ.

– Скажи, что я скоро приду.

– Так не пойдет. Он ждет тебя уже пять минут.

– Значит, подождет еще. Мне нужно побыть одному.

– Если бы не твоя книженция, Эдвин, тебе бы это так не сошло, – пробормотал Найджел.

Эдвин долго стоял, уставившись в стену из книг – все «сутенирские», многие он редактировал, – и думал о Мэй. О Мэй и о словах. И о значении обоих.

 

Глава двадцать пятая

– Этот Тупак Суаре… не нравится он мне. Затворник какой-то. – Мистер Мид действительно прождал еще пять минут и не пикнул. Сейчас он стоял у окна и смотрел на город. Обернулся – решительный, губы плотно сжаты, взгляд твердый. – Черт возьми, Эдвин. Надо что-то делать. Нам не годится отшельник. Этот фокус сработал бы для Сэлинджера, но в нашем случае доход не увеличится. Нам нужно заполучить этого Суаре, пусть рекламирует свою книгу. Продано около двухсот тысяч. Сам понимаешь, скоро продажи пойдут на спад. Придется сделать широкомасштабный рекламный тур.

Это типичное «правило наоборот», которого придерживаются продвинутые издательства: чем популярнее книга, тем больше денег вкладывают в ее рекламу. А если книга не блещет, зачем выбрасывать деньги на ветер? Какой смысл? Книга, которая меньше всего нуждается в рекламе, приносит самую большую прибыль. Эдвин вздохнул:

– Я несколько раз посылал факсы мистеру Суаре. Он еще в Райских Кущах, на самом краю пустыни. Сказал, что, если мы пришлем к нему хоть одного репортера или журналиста, он… привожу дословно: «отымеет нас по первое число».

– Эк он, – сказал мистер Мид. – Не слишком холистический подход.

– Мистер Суаре ежедневно по восемнадцать часов медитирует под палящим солнцем без еды и воды. Наверное, это сказывается. Отсюда его раздражительность.

Мистер Мид кивнул:

– Да, от пустыни так бывает. Я сам помню, как-то в ашраме, в Индии, а может, в Шри-Ланке, я постился двое суток, питался лишь галлюциногенными грибами, которые приносили монахи, поющие сутры. Можешь себе представить, я испытал…

– Сэр, мы говорили о Суаре.

– Да-да. Тупак Суаре. Не знаю, зачем ты заговорил о грибах и отвлек меня. Иногда я за тебя беспокоюсь, Эдвин. Но вернемся к нашему так называемому отшельнику, так называемому автору. Надо выманить его из логова.

– Он духовный человек. Может, сыграть на его альтруизме? Подчеркнуть, что так его слова дойдут до большего числа людей, сильнее повлияют.

– Думаешь, сработает?

– Честно вам скажу, – произнес Эдвин, – меня мистер Суаре настораживает. Все эти события кажутся мне очень странными. В этой книге есть что-то… в общем, дьявольское.

– Дьявольское? Ха! Ты у нас, оказывается, эмоционален. Видно, следует перевести тебя в отдел Романтики и Готики. (Среди редакторов считалось, что это хуже смерти, даже хуже самосовершенствования, если такое возможно.) Мне нужны предложения, Эдвин. Конкретные предложения. А не туманные предчувствия.

– Что ж, я могу послать душещипательное письмо от лица девочки, страдающей лейкемией. Раньше это помогало, помните?

Мистер Мид тепло улыбнулся:

– Ну конечно. Девочка, которая влюбилась в Уэйна Грецки. Весьма удачный ход. Но наши юристы предупредили, что больше не надо так изощряться. И все же это было так трогательно! До глубины души.

– Спасибо, – сказал Эдвин, хотя к той задумке не имел ни малейшего отношения.

– Так это ты придумал про лейкемию? – спросил мистер Мид. – Я совсем забыл.

– Успех «Сутенира» для меня – лучшая награда, мистер Мид.

– Вот и отлично, потому что если ты рассчитываешь на премию, то совершенно напрасно. Что же касается Суаре, не будем взывать к его альтруизму. Альтруизм нынче не в моде. Лучше сыграем на его основных инстинктах. Деньги, Эдвин. Надежная наличность. Презренный металл. Предложим процент от дохода за каждое его интервью. Заплатим этому типу.

Эдвин растерялся. Одно из неписаных правил книгоиздательства гласило: за интервью авторам не платят.

– Сэр, думаю, журналы и телевидение будут против. Если мы начнем брать с них деньги за интервью, это вызовет недовольство по отношению к нам, а в нашем тесном издательском мире это может серьезно…

– Эдвин, при чем тут средства массовой информации? Мы сами будем платить мистеру Суаре, скажем, пять тысяч за интервью. Естественно, неофициально. Как думаешь, он согласится?

Ответ Тупака Суаре пришел удивительно быстро. Отшельник все еще пользовался факсом городской библиотеки Райских Кущ, который обычно замедлял процесс общения. Но не сейчас.

Уважаемый мистер Эдвин. Да осияет божественный свет понимания Ваши ягодицы, когда с глубокой благодарностью Вы будете целовать Матушку-Землю (древне-непальское благословение). Надеюсь, на Гранд-авеню все идет хорошо. На Ваш вопрос отвечаю: да, я согласен. С большим удовольствием дам интервью. Я хочу извлечь из них выгоду. Нам всем надлежит искать кратчайшие пути распространения моей вселенской мудрости и космического сознания. (Примечание: вот информация о моем банковском счете. Прямые платежи – транзитный счет № 32114.) Я согласен на любое количество интервью. Вы оплачиваете каждое, верно? Мне лишь потребуется несколько дней на подготовку, чтобы настроиться на великую струну Вселенной.

И вот спустя три дня Эдвин де Вальв неожиданно удостоился беседы один на один с великим и загадочным Тупаком Суаре.

– Здравствуйте, мистер де Вальв! Вам звонит Тумак Суаре, – лился из трубки мелодичный голос. Акцент напоминал восточноиндийский.

– Ого! Какая неожиданность. – Эдвин старался не волноваться. Невольно он ощутил прилив благоговейного страха. – Спасибо, огромное спасибо за звонок, мистер Суаре. Рад, что вы смогли найти время. Я звонил, но домовладелец сказал, что вы в пустыне.

– Домовладелец? Ах да, Макгрири. В высшей степени нелюбезный человек, не так ли? Он остался глух к моей проповеди любви. Но все равно мы должны любить каждое создание, большое и малое. Даже букашек. Кроме, разве что, слишком больших. Знаете, такие, что в мусоре и всяком навозе живут. Но всех остальных нужно любить. Все нуждаются в любви, каждый в отдельности и все вместе. Любовь, любовь и еще раз любовь. Все, что нам нужно, – это любовь. Любовь – вот все, что нам нужно. Вот что открылось мне во время сегодняшней утренней медитации: каждому нужна любовь. Любовь – как вода. Она нам нужна, чтобы расти. И утолять жажду. О да, я провел в пустыне три дня и много размышлял о воде. Господи, как там было жарко! Жарко и сухо. Но когда моего слуха достигла весть о том, что вы желаете со мной поговорить, я сразу же вернулся.

– Спасибо, – сказал Эдвин. – Речь относительно Опры. Она хочет, чтобы вы пришли к ней на программу., И подумывает включить ваше творение в свой книжный клуб, а вы знаете, какая это дойная корова. В духовном смысле, конечно. Я понимаю, что вы не любите давать интервью…

– Вовсе нет. Боже мой, я, наоборот, люблю давать интервью. Особенно Опре. Такая интересная женщина. И такая знаменитая… Я смотрю ее каждый день. На прошлой неделе гостем был Уилл Смит, не видели? О, это было столь…

– Но… но я думал, вы проводили все дни в пустыне.

Молчание.

– Конечно. Я хочу сказать, что смотрел Опру по возвращении из пустыни. Вы знаете, когда я медитирую, ничто не должно отвлекать. Я записываю ее передачи, а потом смотрю. Так когда, значит, мне переведут на счет деньги?

На следующий день курьер привез в отдел рекламы глянцевую фотографию Тупака Суаре (8 х 10), ее тут же шлепнули в рекламные брошюрки, которые разослали по всей стране.

У Суаре было поразительное лицо. Некрасивое, ни капли обаяния. Но очень спокойное, почти тупое. И умиротворенное – как у настоящего гуру. В дни массовых рассылок телефоны не умолкали.

Передача Опры – трамплин для Тупака Суаре, его первое явление народу. Но далеко не последнее.

– Да, разумеется, – сказал мистер Мид. – Мы на верном пути.

И собственноручно выписал чек на сумму пять тысяч долларов в графе под туманным заголовком «Расходы на рекламу». Конечно, такой статьи не существовало. Откровенная взятка. Взятка человеку, который утверждал, будто открыл основные законы времени и мироздания. Деньги тем не менее вписывались в эту грандиозную систему. Вероятно, так будет всегда.

 

Глава двадцать шестая

Реакция публики оказалась невероятной. Что там битломания, которая охватила лишь впечатлительных подростков, а их чрезвычайно легко довести до безумия. Нынешнее сумасшествие оказалось менее надуманным, распространилось шире и пересекло все демографические границы. Когда в передаче Опры появился Тупак, жизнь в городах замерла. Средства массовой информации Чикаго просто захлебнулись рекламной шумихой по поводу выступления автора-затворника. В газетах и по радио обсуждали только его. Словно явился Далай Лама на пару с Иисусом Христом.

Дженни записала для Эдвина передачу Опры, и вечером они посмотрели ее вместе.

– Он прелесть, – сказала Дженни. – Просто душка.

Мистер Суаре надел простой белый хлопчатобумажный балахон – такие с незапамятных времен носят шарлатаны и гуру, – он просто излучал великолепие: на публику, на Опру, на миллионы телезрителей. Для открывателя тайн Вселенной он выглядел на удивление молодо. Растрепанные вьющиеся волосы, мягкое одутловатое лицо, казавшееся чуть крупнее, чем надо. Сияющие глаза, непринужденная, бесконечно обаятельная улыбка.

Эдвин с ужасом взирал, как Тупак невинно флиртует с Опрой, смешит и поражает публику, как Америка влюбилась в него и очертя голову бросилась в бездну слепого обожания. Он вспомнил слова Мэй о банальности зла и банальности таланта. «А он, – думал Эдвин, – объединяет в себе и то, и другое». Тупак Суаре – воплощение зла. Истинного Зла. Эдвин все больше в этом убеждался. У него не было доказательств, да они и не нужны. Он чувствовал это нутром.

– О, Эдвин, – сказала Дженни с придыханием, и лицо ее сияло, как у самого Тупака Суаре. – Он – само совершенство.

– Да, – подтвердил Эдвин. – Само совершенство. Совершенное Зло.

 

Глава двадцать седьмая

Две следующие недели Опра приглашала Тупака. Он стал завсегдатаем передачи – стоило ему появиться, как рейтинг взлетал до небес. Вупи уступила Тупаку центральное место, в Интернете расплодились фан-клубы и чаты, где обсуждались «послания Суаре», книги шли на ура. «Сутенир» не справлялся с объемами допечаток, поэтому пришлось заключить договоры с полудюжиной других компаний. Тупак снова вещал с экрана, изливал вселенскую любовь, излучал великолепие. Вскоре Эдвин перестал смотреть. Ничего нового: Суаре твердит свою псевдомистическую чушь, а публика наслаждается. Он просто бесконечно цитировал фрагменты своей книги, но люди все никак не могли наслушаться.

Тем временем «Сутенир Инк.» сделал удачный ход – получил лицензию на изображение Тупака (естественно, щедро ему заплатив), которое по всей стране стали шлепать на кофейные кружки, футболки и плакаты. «Пипл» напечатал биографию Тупака, затем это сделали «Тайм» и «Ньюсуик». И по-прежнему все называли его «отшельник мистер Суаре». Эдвин просто бесился. «Отшельник? – хотелось ему крикнуть у газетных киосков и перед телевизором, которые ежедневно терроризировали его изображением Суаре. – Отшельник? Да он лезет из каждой щели!»

И вот однажды произошло невообразимое. В его кабинете кипа самотека, макулатура… исчезла.

Все утро лил дождь, и Эдвин, вернувшись с обеда, напоминал унылую дворнягу – газета сырая, пиджак хоть отжимай, зонт вывернут наружу. Он потопал у порога мокрыми ботинками и направился в свое крохотное убежище.

Но замер на полпути.

– Ирвин!

Стол практиканта Ирвина стоит по ту сторону коридора, и обычно самого Ирвина не видно. Только хохолок на макушке торчит из-за горы рукописей. Он так долго уже разгребал кучу мусора, что все забыли, как он выглядит. Однако сегодня его было видно целиком. Груда рукописей исчезла, стол сверкает чистотой. Блокноты сложены по размеру, ручки и скрепки аккуратно выстроились в ряд.

– Ирвин, а где макулатура? Почтальон еще не приходил?

– Приходил. Но ничего не принес.

– Ни рукописей? Ни заявок? Ничего?

– Нет…

– Не может быть. – И без того мокрого Эдвина прошиб холодный пот. – Это очень плохо. Очень плохо.

– На самом деле, мне показалось, что перерыв к месту, – сказал Ирвин. – Всю неделю их становилось меньше и меньше. Вчера было совсем чуть-чуть, а сегодня вообще ничего.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал Эдвин. – Макулатура – показатель общественного состояния. Пойми ты, все эти писаки – предвестники малейших его сдвигов. Они – лакмусовая бумажка, канарейка в шахте. Макулатурные авторы – наш авангард. Они нужны нам, все эти бездарные никто. Нам нужны эти несостоявшиеся души, желающие прыгнуть выше головы. Нам нужны их художественные романы и трех-частные трилогии. «Иссиня-светлые» волосы и «не-моргающий газ». Макулатура необходима обществу, понимаешь? Если она исчезнет, за ней последует остальное. И это плохо. Очень плохо.

Сушиться Эдвин не стал. Роняя капли, он помчался прямиком к Мэй. Дверь оказалась открыта, он вбежал без стука и выкрикнул:

– Тупак Суаре – жулик!

Мэй взглянула на него без малейшего интереса:

– Эдвин, уйди. Я занята.

– Мэй, самотека больше нет. Совсем нет! Понимаешь? Вот начало конца. Сегодня конец макулатуре, завтра – нашей привычной жизни. – Он сам поражался тому, как яростно звучал его голос.

– Эдвин, выйди из кабинета. У меня нет времени.

– Мэй, не мартышки написали эту книгу, а компьютер. Тупак Суаре – жулик. Программист, а не писатель. Он просто ввел в компьютер числа. Понимаешь, впечатал все подряд книги по самосовершенствованию, а остальное сделал компьютер.

Мэй поневоле заинтересовалась:

– Компьютер, говоришь?

– Вот послушай. Я зашел перекусить в гастроном, а в это время в какой-то полуденной радиопередаче брали интервью у нашего уважаемого автора. Обычная слащавая дребедень наподобие: «А как на вас снизошло прозрение…» И вдруг Тупак теряет бдительность и допускает промах. Промах незначительный, но многое объясняющий. Беседа велась о том, что красота есть во всем, – меня так и подмывало позвонить: «А что же уродство? В нем тоже можно найти красоту?» И вот один тип дозвонился и говорит: «Цифры – вот самое прекрасное творение природы». Природы, представь себе. На что Тупак отвечает: «Да, вы правы. В цифрах есть своя прелесть. По-моему, двоичная система – это космический танец красоты. Когда я программировал под „Юникс“, я часто ощущал…» И тут ведущий говорит: «Но вы же родились и выросли в деревне на севере Бангладеш, где нет ни электричества, ни водопровода?» На что Тупак говорит: «Да, я изучал программирование, когда прибыл в Америку». Ведущий: «Но ведь вы приехали в Америку только в прошлом году. А до этого жили в горах Тибета, верно?» И в голосе Тупака явно послышалась паника, он заволновался: «Верно. Я жил в горах. Я побывал во многих местах. Жизнь – это путешествие, а мы – всего лишь странники. Все страдают. Все исцеляются. Мы должны любить каждое живое существо». И далее по тексту, пошло-поехало, банальность на банальности. Никто больше не заметил этот промах. – Эдвин долго молчал. – Понимаешь, Мэй? Видишь, к чему я? Тупак Суаре – компьютерщик. Он придумал какую-то гениальную систему. Программу, с помощью которой создал универсальную книжку по самосовершенствованию. Вместо миллиона лет ему понадобился миллион байт. Или как там оно называется. Понимаешь? Потому-то он не позволил мне изменить ни слова. Потому настолько важно было оставить все как есть. Мэй, это программа. Программа создала книгу. Не космическое просветление, а компьютерная программа.

– Но рукопись набита на машинке.

– Вот именно! Потому он и гений. Возможно, он запрограммировал компьютер имитировать шрифт машинки. А маргаритки? Слюнявая пошлость. Но теперь я понимаю, какой это удачный ход. Кто заподозрит, что компьютер наклеил маргаритки на титульный лист? Грандиозно!

– Все, Эдвин. Больше не смей ко мне приходить. Ты и так отнял у меня массу времени и сил. Ты делаешь из мухи слона. И более того – не приноси мне больше кофе.

– Что?

– Что слышал. Не приноси мне больше кофе.

– Цитата из Нила Даймонда? При чем здесь кофе? Тупак Суаре считает, что установил рай на земле. Но мне-то лучше знать.

– А что, если ты не прав, Эдвин? – Мэй встала, посмотрела на него холодным жестким взглядом. – Что, если Тупак действительно спустил небо на землю? А мы сейчас живем в аду? Этот город, это здание, кабинет – может, это и есть преисподняя. Может, Американская мечта – просто ад на земле, бесконечная, непрерывная, бессмысленная погоня. Может, мы пленники адской карусели, Эдвин. Тебе не приходило это в голову? Может, Тупак Суаре предлагает нам способ остановиться и слезть с нее. Знаешь, Эдвин, Тупак Суаре – не Антихрист. И не разработчик дьявольской программы. И не злобный компьютерщик. И не святой. Он просто самый популярный в этом месяце. Его послания скоро сойдут на нет, как бывало со всеми. Это просто книга, Эдвин. А в книгах нет счастья. Поверь мне, уж я-то знаю. Хотя сейчас могу и ошибаться. Может, Тупак Суаре действительно достиг невозможного. И благодаря ему на земле воцарится рай. И я только обрадуюсь, если горя убавится.

– Ах вот как? Тогда послушай вот что! – Эдвин порылся в карманах. Достал сложенную ксерокопию и прочитал: «Это панацея от всех человеческих бед. Наконец раскрыт секрет счастья, о котором столько спорили философы!» Секрет счастья. Мэй, слышишь? Секрет счастья.

Мэй была озадачена.

– Ну и что? Ведь книга кому-то понравилась? Чем это плохо? Тебя не устраивает «панацея от всех человеческих несчастий» или «секрет счастья»?

– Ты знаешь, откуда эта цитата? Кто автор? Англичанин Томас де Куинси. Он имел в виду не «Что мне открылось на горе», а опиум. Эти слова из книги 1821 года «Исповедь английского курильщика опиума». «Чудесная панацея» в конце концов разрушила его разум, чувства и здоровье. Самосовершенствование – опиум наших дней. А мы держим монополию на рынок сбыта. Это не издательство, мы не книжками торгуем, а наркотиками.

– Господи, Эдвин, я так устала от твоей…

– Наркоманский притон, Мэй. Вот чем становится наш мир: одним большим наркоманским притоном. Мозги одурманены, ты становишься апатичным и вялым – зато полным блаженства.

– Неужели? – Мэй повысила голос. – А может, все гораздо лучше? И значительнее? Может быть, перед нами не очередная блажь, а рассвет нового сообщества. У яванцев есть слово tjotjog, что значит «уникальное и гармоничное соединение людей». Это те редкие моменты, когда люди шагают в ногу, все ладится и общество пребывает в согласии, а не в противоречиях. Всеобщая гармония, когда разные цели и желания становятся единым целым, вот что такое tjotjog. Возможно, это и происходит. Возможно, этого и добился Тупак Суаре. Направил нас всех в единое русло.

– Мэй, да перестань! Что за глупости?

– А «большой наркоманский притон» не глупости?

– Мэй, да послушай…

– С меня хватит этой чепухи. Уходи.

– Мэй…

– Сию же минуту.

 

Глава двадцать восьмая

– Не знаю. Может, он помер.

– Помер? – Эдвин говорил с Джеком Макгрири, неприветливым и безнадежно грубым домовладельцем Тупака Суаре. – Как помер?

– Давненько я его не видал. После прошлой передачи Опры он снова подался в пустыню. Один. Без еды, без воды. Вчера в небе кружились сарычи; скорее всего, Суаре отбросил копыта. Давно пора. Этот козел меня уже доконал.

– Но… я хотел поговорить с ним. Задать вопросы относительно книги. Вы уверены, что он умер?

– Откуда мне знать? Может, жив, может, нет. Он чокнутый.

– Вы не понимаете, – сказал Эдвин. – Это важно. У меня плохое предчувствие. Боюсь… боюсь, эта его книжка запустила череду настолько ужасных и разрушительных событий, что…

– Тебя послушать, так можно подумать, что ты о конце света говоришь.

– Именно, – сказал Эдвин. – Если вы вдруг увидите мистера Суаре, передайте, пожалуйста, от меня пару слов.

Джек тяжко вздохнул:

– Валяй. Что передать?

– Скажите мистеру Суаре, что я его раскусил.

Первой рухнула табачная промышленность. Упала подобно гигантскому мамонтовому дереву – внешне величественному, а внутри трухлявому. Гиганта подкосила неизлечимая сухая гниль, и эта первая жертва стала предвестником последующих событий. Продажи сигарет упали больше чем на семьдесят процентов. Миллионеры разорялись. «Временная аномалия, которая исправится сама собой» вызвала биржевые волнения. Продается! Продается! Продается! Те руководители, которые не выбросились из окон, оставив на тротуаре маслянистые следы с запахом никотина, просто… ушли. По всей Америке акулы бизнеса покидали свои кабинеты, словно пораженные некой заразной формой болезни Альцгеймера. «Ушел на рыбалку», – гласили записки. Ушел на рыбалку.

Выросла популярность газет и журналов. Самодовольные авторы, обманщики нового образца (не будем называть имен, но один из них Джордж Уилл) с важным видом принялись стряпать статьи о том, что, как они и предсказывали, Америка практически за ночь избавилась от табачной зависимости, причем благодаря чистейшей силе воли, а не каким-то там налогам или ограничениям. Представители правого крыла говорили, что эти события подтверждают их точку зрения о священной ценности личного выбора. Представители левого крыла (точнее, среднего – у Америки нет настоящего левого крыла) стояли на своем: вот он, результат многолетней государственной политики, – да такой эффектный! И все им поверили.

Были организованы специальные команды, которые отмывали никотиновые пятна, оставшиеся от руководителей табачных компаний; быстро обанкротились производители табличек «Не курить»; но в основном последствия оказались не столь масштабными, как предсказывали, или боялись, большинство аналитиков.

Затем волна докатилась до производителей алкоголя и нелегальных наркотиков. Кокаина, гашиша, ЛСД. Спрос упал. Это же случилось и с менее серьезными товарами. Снова началась паника. Газеты писали теперь о «радикальном изменении парадигмы в области расходов», но комментаторы все равно не связывали эти перемены напрямую с книгой Тупака Суаре. С их точки зрения, «Что мне открылось на горе» – не причина, а «часть» тенденции. Некоторые называли книгу «последней каплей», «катализатором перемен», но утверждали, что предпосылки возникли раньше. (Теперь они даже рыскали по архивам в поисках этих предпосылок.) Комментаторы заговорили о новой Америке, о новом мировом порядке, о новом потребителе.

И как ни странно, в этот период экономической неопределенности – «время великих грядущих перемен», заявил серьезный хмурый президент по поводу гибели табачной и алкогольной отраслей – пошла на спад и уличная преступность. Конечно, еще можно было найти выпивку или пристрелить случайного прохожего, но дело явно шло на убыль – причем очень быстро. Наркоманы зачитывались книжкой Суаре. Пополнялись группы «Анонимных алкоголиков». Закрывались наркологические центры.

– Черные дни настали, – сказал сотрудник отдела информации одного из крупнейших государственных реабилитационных центров, пользовавшихся большой популярностью. – Мы вынуждены свернуть почти всю нашу деятельность в связи с отсутствием клиентов. Воистину, черные дни.

И через какое-то время некоторые стали подумывать о мести.

 

Глава двадцать девятая

Эдвин Винсент де Вальв вел машину жены большей частью силой сквернословия. Он ругал и проклинал эту маленькую ленивую двухдверную тварь каждый раз, когда выжимал сцепление и рывками продвигался по бульвару Саут-Сентрал. Вскоре он расширил границы своей злобы и осыпал проклятиями пешеходов, домашних животных и даже кусты. Эдвин ненавидел машину Дженни, ненавидел самодовольство жены и, конечно же, терпеть не мог ее котяру. Слишком уж наглая (машина то есть; котяра же огромный, перекормленный, чрезмерно холеный и ленивый). Желтая машинка Дженни не умела рвануть с места. Ползла еле-еле и не могла взреветь. А Эдвину нравились ревущие машины. И вся она была какая-то дурацкая, даже клаксон. Особенно клаксон. Скажем, тебя подрезали, ты ударяешь по нему кулаком, но его веселое «би-би» совершенно не выражает твои чувства: «Ах ты, сукин сын! Би-би». Все настроение ломает.

Сегодня движение оказалось не столь оживленным, сцепиться было не с кем. Обычно по дороге в супермаркет подстерегают примерно шесть летальных исходов, четыре серьезные травмы и, по крайней мере, один кулак перед носом. Сегодня улицы спокойны. Ни намека на пробку. Солнышко светит, птички поют. Многие люди просто гуляют, что особенно обидно, ведь когда в воскресенье, в четыре часа дня, на середине повтора отличной передачи «Кто тут босс?» женушка посылает вас за шамбалой… елки-палки, просто хочется продираться через пробки, чтобы хотя бы найти оправдание своему раздражению. Однако на улицах – как на коммерческом канале: тишь да гладь. Солнце просвечивает сквозь листву, парочки гуляют, держась за руки. Эдвин заглушил мотор перед торговым центром «Холистический Эмпориум солнечной, здоровой и радостной пищи» (прежде он назывался «Эконом»). Стоянка практически пуста, зато магазин переполнен. Никто не спешит, все спокойно выбирают товары, сдачу не выхватывают, неторопливо идут к выходу. Смотреть противно.

– Живи, люби, учись! – напутствовал охранник с растрепанной бороденкой, когда Эдвин с пакетом натуральной, собранной вручную шамбалы выскочил на улицу.

Какая-то машина стояла вплотную к его автомобилю, мотор не выключен. «Странно, – подумал он. – Стоянка ведь пустая, зачем парковаться рядом со мной?» Из машины вылезли трое в шелковых костюмах и встали, сложив руки на груди.

– Эй! – крикнул Эдвин. – Вы облокотились на мою машину.

Тут появился еще один – с улыбкой на веснушчатом лице, в светлой тенниске, свитер с нарочитой небрежностью наброшен на плечи.

– Привет. – Он шагнул навстречу. – Вы Эдвин де Вальв, верно? Как делишки? Денек шикарный, правда? Прямо-таки жить хочется.

У Эдвина екнуло сердце.

– Разве мы знакомы?

– Я – Джей, как с ди– или О-. – Протянулась рука. Радостное пожатие. – Я, что называется, внештатный ангел-хранитель.

– То есть как? Улыбка стала жестче.

– То есть я – то, что называется «внештатный ангел-хранитель». – Последовало неприятное молчание. Тип смотрел Эдвину в глаза. – Ну, хватит обо мне. Лучше о вас поговорим. Эдвин де Вальв. Женат. Детей нет. Работает в «Сутенир Инк.»… о котором сейчас только и говорят. Живет в доме 668 по Саут-Сентрал.

– Что все это значит? Откуда вы меня знаете?

Улыбчивый человек с веснушчатым лицом и острым взглядом посмотрел через плечо Эдвина.

– Слушайте, Эд… можно вас так называть? Пойдем, поговорим в более укромном местечке. Скажем, на заброшенном складе в порту, где никто не услышит ваших жалобных криков о помощи… – Он хлопнул Эдвина по плечу. – Не парьтесь, Эдвин. Я, вероятно, пошутил. – И понизил голос: – Быстро в тачку.

Они придерживали дверцу. Эдвин было отступил, но один из головорезов шагнул ему за спину, и он натолкнулся на огромную глыбу из мышц, обтянутый шелком холодильник. Головорез положил ему руку на плечо – тяжелую опасную руку.

– Ты никуда не пойдешь, друг мой.

Эдвин перевел дыхание. Согнулся, проскользнул под его рукой и побежал, ничего не соображая, прямо в тупик. Черт! Переулок рядом с Эмпорием здоровой пищи упирался в металлическую сетку. Словно соль особо дурацкого анекдота.

Молча и неторопливо подошли головорезы, словно финал известен, а они просто доигрывают сценку.

– Предупреждаю, – сказал Эдвин, когда его окружили. – Меня чуть тронь – и я весь в синяках.

 

Глава тридцатая

Очнулся Эдвин в темноте.

Потное лицо пылало, на голове мешок из грубой ткани; он повертел головой, пытаясь его стряхнуть. Мешок не стряхивался. Эдвину стало жутко.

Шаги. Приглушенные голоса. За шею дернули, мешок убрали с головы. Эдвин растерянно заморгал. Впереди – ряд слепящих огней, за ними в полумраке силуэты. Где-то близко шумело море, он чувствовал его запах. Вокруг высились ящики. Он пошевелился – руки оказались связаны за спиной. Попытался заговорить, но в горле пересохло.

– Где я? Взрыв хохота.

– Видал? Это первое, о чем спрашивают. «Где я?» Помнишь, как мы обрабатывали Колоне? Привязываем к его груди клинкерные блоки, уже нахлобучиваем на голову целлофановый пакет, а он все твердит: «Где я? Где я?» Будто это имеет значение.

Новый взрыв смеха. Из тени выступил веснушчатый. Взгляд полон неискренней жалости и сочувствия.

– Мистер де Вальв, примите мои извинения за столь банальное использование тяжелых предметов. Я сторонник более гуманных мер, но жизнь диктует свои правила. Так трудно найти хороших помощников. Особенно сейчас, когда всех понесло исправляться. Сигарету?

– Я… пытаюсь бросить.

– Похвально. Курить вредно. – Веснушчатый зажег сигарету, сделал глубокую, почти трансцендентную затяжку и бросил окурок на пол. Выпустил смертоносное сизое облако. Затем небрежно сунул руку в карман, словно за ручкой, и достал неизменный предмет. Приставил дуло к виску Эдвина. – Скажите, Эдвин, вы азартный человек?

Тот ответил слабым голосом:

– Не особенно. Иногда покупаю билеты мгновенной лотереи, но… – Голос его окончательно угас.

Веснушчатый кивнул:

– Тоже сойдет. Потому что ваши шансы выйти отсюда живым с целыми руками и ногами практически равны нулю. – Он убрал пистолет в кобуру и спросил: – Ну как, теперь закурите?

Эдвин кивнул, онемев от ужаса. Веснушчатый почти нежно сунул Эдвину в рот сигарету и чиркнул спичкой о ноготь большого пальца.

– Развязать его? – спросил кто-то.

– Эдвин, знакомьтесь. Это один из моих младших коллег: Сэм Змей по прозвищу Змий. Он молодой, ненасытный, из тех парней, кому хочется всем доказать свою силу. Так что не злите его.

Вперед выступил Сэм – нервный тип, страдающий тиком и показной удалью.

– Убить его медленно или быстро, по-обычному или спецметодом?

Веснушчатый вздохнул.

– Пока просто развяжи веревку, Сэм. Прикончим его позже. Не все сразу. – Он покачал головой и улыбнулся Эдвину, словно говоря: «Дети малые…»

Сэм развязал веревку, Эдвин потер запястья и огляделся, пытаясь сориентироваться. На заднем плане в клубах дыма смутно виднелись чьи-то силуэты.

Впереди них полукругом молча сидели на стульях четверо мужчин – лица скрыты в тени.

Веснушчатый склонился к уху Эдвина так близко, что пахнуло вонью табака и перегара.

– Мистер де Вальв, книга под названием «Что мне открылось на горе» – ваше детище? Не лгите, мы все знаем.

– Я ее редактировал, да. И это все. Вам, скорее всего, нужно обратиться к самому автору. Я с огромным удовольствием дам его адрес, может, даже карту нарисую. Он проживает в Райских Кущах, сразу за… нет, минуточку, он оттуда съехал. Сейчас он занимается постройкой убежища неподалеку от Боулдер-Сити, где-то в горах. Вам нужно с ним разбираться, а не со мной.

– К сожалению, мистера Суаре двадцать четыре часа в сутки охраняет целая армия тренированных телохранителей. А вы, – тут он невольно фыркнул, – разъезжаете на желтенькой «шеветт».

– Это машина жены.

– Мистер де Вальв, из-за вашей книги некоторые люди понесли огромные убытки. Упали продажи сигарет. Алкоголь больше не покупают. Резко сократилось потребление наркотиков. Каждый из этих джентльменов пострадал из-за ваших действий. По-звольте, я их представлю. Слева направо: мистер Дэ-вис из Центра изучения табакокурения, мистер Брот-ман из Комиссии по вопросам спиртных напитков, мистер Ортега представляет Колумбийский картель и Программу по культурному обмену.

– А тот… последний джентльмен?

– О, это мистер Вентворт. Возглавляет сеть реабилитационных центров для наркоманов и алкоголиков. Сами понимаете, ему так же, как и остальным, необходимы человеческие пороки. Мистер де Вальв, вы должны возместить этим джентльменам многомиллионные убытки.

– Еще не поздно принести свои искренние извинения?

Тут вмешался Сэм:

– Эй, ты! Не умничай. Ты хоть понимаешь, где находишься? Я Сэм Змей по прозвищу Змий. Я сожру твое сердце, придурок.

Наступила долгая и мучительная пауза. Эдвин так и ерзал; он понимал, что лучше помолчать, но не выдержал:

– Слушайте, это, конечно, ерунда, но во мне говорит редактор. Если ваша фамилия Змей, зачем еще и прозвище Змий? Получается тавтология, понимаете?

Очнулся Эдвин привязанным к столу, прямо в глаза светила яркая лампочка.

– Где я? – спросил он.

– Мистер де Вальв, – сказал веснушчатый. – Если не будете прямо отвечать на мои вопросы, Сэм откусит вам палец за пальцем. А потом Льюис возьмется за пальцы на ногах.

– Слышь, ты… – раздался голос Льюиса. – Почему мне всегда ноги?

– Послушайте, – сказал Эдвин. – Поверьте, от меня ничего не зависит. Я абсолютно ничего не решаю. Я мелкий винтик огромного механизма. Приостановить печать или изъять книжку из магазинов не в моих силах. Скорее всего, вам нужен Леон Мид. Откусывайте пальцы ему, а не мне. Он ответственный, он принимает решения. А еще, может, вам будет интересно захватить и помучить парня по имени Найджел. Он тоже редактор, но более влиятельный.

Вздох.

– Ваши попытки очернить друзей жалки и противны.

Эдвин пожал плечами.

– Я тоже так считаю. Но согласитесь, что мне оставалось? Прошу вас, мы ведь можем как-то договориться, и…

– Время пришло, мистер де Вальв.

– Нет, нет, нет, господи, нет… (На самом деле фраза прозвучала одним безумным воплем: «Нетнет-нетгосподине-е-ет!») Моя смерть ничего не исправит. Но если я останусь в живых, то смогу кое-что сделать. Я смогу убедить мистера Мида изъять книгу из продажи. Отзовем все экземпляры, отменим погрузки, прекратим печать. Клянусь, я все остановлю. Послушайте, мой труп вам ни к чему. А живой, да к тому же под угрозой смерти, я помогу. Пожалуйста, позвольте вам помочь.

Веснушчатый прервал допрос и быстро что-то обсудил со спецами по курению и алкоголю. Приглушенные одобрения, хмыканья и неясное бормотание, а потом:

– Мистер де Вальв, мы согласны дать вам неделю. И все. У вас неделя, чтобы уговорить мистера Мида остановить печать этой… этой книги. Чтобы изменить ситуацию. И предупреждаю: мы знаем, где вы живете. Знаем, как зовут вашу жену. Знаем даже, как зовут вашего кота.

– Нет-нет. Только не кота. Пожалуйста. Только не Пусю. Все, что угодно, только не трогайте кота – даже для того, чтобы меня припугнуть. Не убивайте его, ради бога, хотя это, конечно, был бы знак, что вы беретесь за дело всерьез. Только не кота, умоляю.

– Хе, хе, хе, – сказал Сэм. (Или что-то в этом роде.)

 

Глава тридцать первая

– Эдвин, почему так долго? Где ты был целых два дня? Шамбалу хотя бы принес?

Эдвин, шатаясь, вошел в дом; он до сих пор дрожал и был сам не свой. Его выбросили из машины где-то на границе штата, два дня он ехал автостопом и спал в дренажных трубах.

Дженни оглядела его:

– Что случилось-то?

– Меня выкрали, избили и на полном ходу выбросили из машины.

– Ужас какой! Кстати, пока не забыла, я пригласила на обед наших соседей, Элис и Дейва. Поэтому быстренько приведи себя в порядок, они скоро придут.

Эдвин удивленно взирал на жену – она ничего не поняла: броня защищала ее от малейшего ветерка. Он удивленно взирал на эту особу, ту женщину, на которой женился.

– Лю, я говорил, что теперь моя жизнь в руках мафии? Хотя не совсем мафии. Это производители алкоголя и табака и руководитель центра реабилитации наркоманов. Мне осталось жить всего неделю. Они засунули меня в багажник, все время били по голове чем-то тяжелым и бросили у границы штата.

– Милый! – произнесла она, словно разговаривая с туповатым ребенком. – Ты мне это уже рассказывал, не помнишь? – Она сделала пируэт и принялась придирчиво рассматривать свой зад в зеркале. – Я не толстая?

 

Глава тридцать вторая

Если на некоем участке некоего шоссе в некоей местности Страны Байю ранним пасмурным утром в понедельник вы остановитесь и внимательно прислушаетесь, то, кроме кваканья лягушки-быка и завывания ветра в шилоидальных деревьях, услышите, как кто-то скребется. Легкий, еле уловимый звук. Он такой слабый, что его можно и не услышать. Но если пройти через виноградники и леса, поросшие испанским бородатым мхом, приложить ухо к влажному торфу, закрыть глаза и прислушаться, из глубин до вашего слуха донесется звук. Кто-то скребется.

Неизвестно, кто прислал доктору Аластару экземпляр «Что мне открылось на горе», неизвестно, с какой целью – посмеяться или просто подарить от всей души. В любом случае, затея не удалась. Доктор Аластар (возможно, вам он известен под именем «мистера Этика») страшно разозлился. Сначала швырнул ее в стену камеры. Затем поднял и снова швырнул. Потом пнул и помочился на нее. После чего поджег. (Честно говоря, книга, облитая мочой, горела не очень хорошо. Хотя ему удалось слегка подпалить обложку). Наконец, в грандиозном и символическом финале наш доктор сломал корешок и спустил эту здоровенную книгу в унитаз. Во всяком случае, попытался. Книга застряла в трубе, а когда доктор спустил воду, содержимое канализации вылилось наружу. Очень плохо, потому что теперь надо звать охранника со шваброй, мыть камеру, и сантехника, чтобы тот вытащил, прочистил и снова замуровал трубу.

Авария не вызвала особого восторга у охранника, и он, будучи человеком немногословным, выразил свое неудовольствие делами, а не словами. Он повозил мокрой тухлой тряпкой по физиономии мистера Этика.

– Скучаешь по своим говяшкам? – спросил он. – Не хватает, а? Не нравится?

Ночью, когда взошла бледная луна и ее голубой свет излился на Страну Байю, бедный доктор, лежа на койке, предавался бурным фантазиям на тему мести.

Завтра понедельник, а это значит десять часов вкалывать в цепях с другими заключенными, потом макраме, различные искусства и ремесла. Мистер Этик ненавидел тюрьму. Терпеть не мог ходить в связке с другими заключенными. Не выносил душ из пожарного шланга. Испытывал отвращение к бесконечным образовательным сеансам и терапии групповыми объятиями. Так он лежал, злой на весь свет, проклиная судьбу, пока не услышал тихое «бульк» – такой звук бывает, когда дергаешь струну банджо. Перевернувшись на бок, мистер Этик вперился в темноту. Наконец глаза привыкли, и он увидел, как под трубой его унитаза образовалась капля – и упала. Бульк!

Мистер Этик подполз, нагнулся и обнаружил источник. Когда он потрогал место, где труба замурована в стену, оказалось, что шпаклевка еще сырая. Он пощупал основание унитаза. То же самое. Уплотнитель не успел схватиться – так же как и цемент, соединяющий замененные блоки. Штукатурка мягкая, будто камамбер. Мистер Этик неслышно хохотнул. (В ходе судебного разбирательства выяснилось, что сантехник вместо моментально застывающего раствора использовал смесь старой дешевой штукатурки с резиновым клеем.)

Мистер Этик – мужчина невысокий, скорее даже миниатюрный, но отнюдь не слабак. Он навалился и сдвинул спиной весь унитаз. Шланг вывернулся, но, остался на месте. (Если бы он оторвался, разлив канализационных вод привлек бы внимание охранников, которые при обходе оказались бы в луже. Но впервые за долгое время удача улыбнулась мистеру Этику.) Он пополз назад, набил одежду под одеяло – если вдруг в камере зажгут свет, – скользнул внутрь, под кожу тюремного здания, и был таков.

Крепко цепляясь за трубу, он проелозил вниз, а затем горизонтально по сточным трубам тюремного кишечника. Вода течет вниз, рассудил мистер Этик, рано или поздно тюремные отбросы сливаются в болото или в контейнер для переработки. И действительно – по мере спуска трубопровод становился шире, к нему подходило все больше труб. Единственными источниками света служили оранжевое сияние контрольных лампочек и крошечный фонарик для чтения в зубах мистера Этика. Фонарик ему выдали по разрешению надзирателя. Лампочка из твердого пластика светила плоховато, но в сырых промозглых тоннелях тюрьмы «Филоксум 901» она была редкой удачей – словно ангельский перст, указующий путь.

Итак, наш доктор Роберт Аластар (он же мистер Этик, он же осужденный на три пожизненных) скользил, полз, пробирался к свободе. Последнюю часть пути он копал руками. (Трубы исчезли в нездорово зеленой, отвратительной на вкус луже, и мистер Этик решил сделать подкоп вбок.) Сырая земля легко поддавалась, он протиснулся в лаз и, наконец, выскочил наружу – в предрассветную тьму, словно теленок, родившийся под луной.

Отплевываясь и откашливаясь, доктор стер с лица черную грязь. Вдалеке слышалось журчание; он пошел на звук и оказался в воде. Солнце плеснуло на небо бледно-розовым, а мистер Этик, словно совершая обряд крещения, обливал себя водой снова и снова, смывая грязь, землю, саму тюрьму.

– Так-так-так. Никак добрый доктор…

Мистер Этик замер в воде. Обернулся и тут только понял, что за ним наблюдают. Кто-то сидел на берегу. Удочка вертикально закреплена, леска безжизненно лежит на воде залива.

– Бубба? – произнес мистер Этик.

Бубба, один из самых гнусных тюремных охранников, пристально смотрел на него.

– Очень интересно, – сказал он.

Минуту, целую мучительную минуту мистер Этик стоял по колено в воде, глядел на охранника и отчаянно пытался решить, что делать. Понятно, что Буббу нужно прикончить, но как? Этот накачанный амбал в два раза его больше. С налоговыми инспекторами проблем не было. Доктор пристукнул их собственными портфелями. Как ни странно, соседи пришли помочь закапывать тела. «Налоговый инспектор, говоришь? Отлично. Схожу за лопатой».

А вот с Буббой куда сложнее. Может, вырвать удочку и, словно копьем, пронзить ею охранника…

– Ну как, – кивнул мистер Этик, отвлекая внимание, – клюет?

– Не. Смотрю, как летают светлячки и плещет зубатка.

– Давненько не видал тебя в тюрьме. Бубба кивнул:

– Да уж. Больше не стану там работать. Однажды взял и решил уйти на рыбалку.

– Вижу-вижу.

– Нет, не рыбу ловить. На рыбалку. Вот здесь, – и он стукнул себя в грудь. – Ушел на рыбалку в своей душе.

– Понятно. Ладно, приятно было поговорить. Мне пора. Меня, понимаешь, условно освободили.

– Правда? – спросил Бубба. – Ты же вылез из той дыры на берегу. Не похоже на освобождение. Я бы сказал, что смахивает на побег.

– Нет-нет, что ты. Это не побег. Я просто… понимаешь, взял отпуск. Ушел на рыбалку.

Бубба задумчиво кивнул. Повертел удочкой.

– Док, пообещай мне кое-что.

– Все, что угодно.

– Обещай после отпуска, когда выправишь все шестеренки своей жизни, вернуться в тюрьму. Обещаешь? Даешь слово?

– Конечно.

– Честно?

– Я никогда не лгу. Я же мистер Этик, в конце концов.

Бубба широко улыбнулся:

– Доверие нужно дарить, а не требовать. Страница сорок семь. И это истинная правда. Правда с большой буквы. Может, тебе денег дать? Или подбросить куда-нибудь?

Мистер Этик поколебался, не зная, до какой степени искушать судьбу.

– Хорошо бы денег и добраться до города. И еще чистую одежду.

– Ладно, – сказал Бубба. – Схожу за грузовиком. И знаешь, прости меня за обыски всех отверстий тела, за бессистемную жестокость. Надеюсь, без обид.

– Брось. – И мистер Этик процитировал то ли Спинозу, то ли Фому Аквинского: – Кто старое помянет, тому глаз вон.

– Куда ты теперь? – спросил охранник, когда они шли по берегу реки.

– Да знаешь, надо встретиться кое с кем, – ответил мистер Этик. Встретиться с неким издателем в некоем офисе некоей компании на Гранд-авеню, оставившей мистера Этика с носом. Отмщение грядет.

 

Глава тридцать третья

Эдвин все-таки оказался рисковым человеком. Но не проницательным игроком. Дело в том, что все свои надежды он связывал с прогнозами маркетологов. Вся его жизнь теперь зависела от мудрости отдела маркетинга, что лишь подчеркивало глубину его отчаяния. (Исследования маркетологов немногим надежнее гадания по куриным потрохам.) Если Эдвин не убедит мистера Мида остановить издание книги, жить ему осталось неделю. Убедить он не смог. Слишком поздно. «Сутенир» уже зарегистрировал больше десятка побочных продуктов и сходных названий. (Эдвина удивлял и настораживал тот факт, что мистер Суаре отказывается писать новые книги. «Нет, боже упаси. Пусть великую картину наполнят сияющие слова других искателей. Пусть другие продолжат крестовый поход. Мне по-прежнему полагается пятнадцать процентов с продаж, верно? Это валовой доход по прейскуранту, так?»)

Книга «Что мне открылось на горе» породила целую индустрию тиражирования. Нечто вроде непобедимого сказочного зверя или тысячеглавого чудища. Если бы Эдвин пошел к мистеру Змию и компании, вооружившись внушительными графиками и сложными диаграммами продаж, если бы убедил, что популярность книги идет на спад, он бы остался жив и почти невредим. Потенциальные убийцы должны были на это купиться. «Итак, джентльмены, интерес к этой книге ослабевает. Мода прошла. Все снова хорошо!» Графики стали бы доказательством того, что жизнь Эдвина имеет ценность. И все это он решил, опираясь на слова ребят из отдела маркетинга.

А началось с небрежной реплики в кафетерии («Рейтинг книги Тупака Суаре должен когда-то пойти на спад»), затем последовала рабочая гипотеза («Скорее всего, рейтинг Суаре упадет со дня на день»), потом авторитетное предположение («Продажи книги „Что мне открылось на горе“ начали падать. Несомненно»).

Остались только формальности – графики и таблицы, подтверждающие резкое падение продаж. Отдел маркетинга как раз изучал этот вопрос, Эдвин все взвесил и сказал себе: «Может, получится». Он уже репетировал речь, с которой выступит перед мистером Змием и компанией, когда они его снова схватят: «Джентльмены, обратите внимание, этот график на экране…» (И про себя отметил: «Не забыть захватить экран для презентаций».)

Но дальнейшие события развивались не по плану.

Все началось, как часто бывает, с легкого щелчка: щелчка в сознании, когда замечаешь второстепенную, казалось бы, несущественную деталь, которая при более внимательном рассмотрении вдруг вырастает в чудовищную проблему. С Эдвином это произошло так: он пришел домой усталый (как обычно), пнул кота (как обычно; Пуся каким-то образом ускользнул от целого взвода убийц-мафиози), осушил банку пива (как обычно) и проковылял в гостиную, где увидел (как обычно) жену, которая встретила его обычным приветствием – а именно:

– Я не толстая?

– Нет, – вздохнул он. – Прекрасно выглядишь. – И только он собрался в душ, как его осенила догадка о страшных последствиях ее заявления. Он обернулся: – Слушай, почему ты спрашиваешь? Как ты можешь вообще такое спрашивать? – В голосе зазвучала паника. Дженни заморгала:

– О чем это ты, злючка-колючка? – И состроила свою обычную гримаску: наморщила нос, трогательно надула губы, но это не помогло.

– Дженни, зачем ты все время спрашиваешь одно и то же? Ты же прочитала Тупака Суаре. Про самореализацию и про то, что, смирившись со своей внешностью, принимаешь собственную индивидуальность. Про жизнь в согласии с телом, а не в борьбе с ним. Про то, что ты должна определить свой собственный вес, который для тебя удобен, а не тот, что диктует мода. Черт побери, Дженни, почему ты все равно спрашиваешь? Разве тебе важно, как ты выглядишь? Отвечай! – Эдвин уже орал во весь голос. Он прекрасно знал ответ и предвидел ужасные, далеко идущие последствия.

– Эдвин, – сказал она, – успокойся. Я еще не дошла до этого раздела. Собираюсь, но все никак. Сначала я прочитала Ли Бока и как лучше организовать свой день. И рецепты тушеной репы, но не дошла до диет, похудения и всего такого. Собираюсь, но нет свободного времени.

– Нет свободного времени? Да у тебя одно свободное время! Тебе платят за безделье!

– Я как раз думала устроить завтра выходной. Дочитать книгу. Чего так расстраиваться?

Эдвин побрел в коридор, у него выступил холодный пот.

– Копуши, – бормотал он. – О них-то я и не подумал. Я покойник. Мертвец. Меня убьют, разрежут и скормят рыбам, или что у них там сейчас в моде… Все. Конец. Я покойник. – Он повторял эти слова то ли как мантру, то ли как причитания: – Я покойник. Я мертвец.

– Может, хватит? – Дженни, делая наклоны в прихожей, наблюдала за удрученным супругом. – Только настроение мне портишь.

– Мэй, – пробормотал Эдвин. – Надо поговорить с Мэй.

Он выскочил из дома, словно спасался от пожара. Пробежал семь кварталов, всю дорогу до отеля «Девониан», где стояла в ожидании вереница такси. Прыгнул в первую машину, выкрикнул адрес Мэй и добавил:

– Только побыстрее!

– Хм. – Водитель обернулся, на губах блаженная улыбка. – Поток времени не помогает и не противоборствует нашим желаниям. Он существует независимо, окутывая нас своим теплом.

Глаза Эдвина расширились от злобы:

– Почитываете Тупака Суаре?

– Да, есть такое. – Водитель показал книгу – до тошноты знакомая обложка, дешевое двухцветное оформление, скучный шрифт «Вердана», – и глаза его лучились банальностью. – Перевалил за половину. Просто откровение…

– Слушайте-ка, – сказал Эдвин, – если вы не хотите, чтоб я засунул ее вам в глотку, тогда перестаньте цитировать и жмите на педаль, черт побери.

– Вон из машины.

– Что? Да как вы смеете?..

– Вон из машины. Тому, кто оскорбляет Тупака Суаре, нет места в моей машине. Вон отсюда, живо!

Наконец нашелся водитель, не читавший Тупака Суаре («Все хочу, да времени нет»), и лишь когда стемнело, такси остановилось у дома Мэй. Эдвин принялся давить на кнопку звонка гораздо сильнее, чем нужно.

Мэй собиралась пить чай – и только чайник начал посвистывать, ворвался Эдвин, размахивая руками и отчаянно жестикулируя:

– Все еще хуже, чем я предполагал! Намного хуже.

– Эдвин, больше так не делай, пожалуйста, – сказала Мэй, обнимаясь с кошкой, теплой урчащей грелкой, обернутой мехом. – Я могла быть не одна.

– Но ведь ты одна.

– Да, но могла…

Наступила неловкая пауза. Он предполагал, что она одна. Так и вышло. Sola et casta. Одинокая и целомудренная.

– Эдвин, у меня много работы. – На столе лежал нерешенный кроссворд и раскрытая телепрограмма. – Так что тебе лучше уйти.

– Мэй, послушай. Мы на краю пропасти. На самом краю. Поезд вот-вот сорвется с обрыва. Если не спрыгнем на рельсы, нас ждут большие неприятности. Слышишь? Большие неприятности!

Чайник уже громко верещал, Эдвин, в общем, тоже. Мэй опустила пакетик в чашку, налила кипяток и строго спросила незваного гостя:

– Ты тоже хочешь чаю?

– А? Да, конечно. Раз уже готов…

– Прекрасно. Тут на углу есть кофейня. Сходи туда, попей чайку, поговори сам с собой, ведь ты становишься настоящим уличным сумасшедшим. Только избавь меня от этого.

– Мэй, копуши! О них я не подумал. Понимаешь? Это те, кто купил книгу или кому ее подарили, но они еще не прочитали ее. Эта книга стоит на миллионах книжных полок. Настоящая бомба замедленного действия! Она может взорваться в любой момент. Крах табачной и спиртной индустрии по сравнению с этим ничто. Это лишь начало. Тираж ведь – десять миллионов! Так что сейчас пока еще цветочки.

– Эдвин, на какую букву еще тебя послать, чтобы ты понял?

– Мэй, всему наступает конец. Обществу, стране, экономике. Всей нашей жизни. Из-за чего? Из-за Тупака Суаре и компьютерной формулы счастья. Ты говоришь: «Книга приносит счастье. Что в этом плохого?» Мэй, вся наша экономика построена на человеческих слабостях, дурных привычках и неуверенности. Мода. Фаст-фуд. Спортивные машины. Технические новшества. Сексуальные игрушки. Центры похудания. Борьба с мужским облысением. Частные объявления. Религиозные секты. Профессиональные спортивные команды – вот он, суррогат жизни! Парикмахерские. Кризис среднего возраста. Ненужные покупки. Вся жизнь состоит из сомнений и неудовлетворенности. А если вдруг люди станут счастливыми? Довольными жизнью? Все застопорится. Вначале это коснется Америки, а потом и всего Запада. Эффект карточного домика в глобальных масштабах. Конец истории.

– Значит, Фукуяма прав, – ответила Мэй. – Всё? У меня есть дела и поважнее.

– Например? – выкрикнул Эдвин. – Что может быть важнее?

– Выдворить из квартиры бывшего свихнувшегося любовника.

Эдвин готов был разразиться новой тирадой, но осекся:

– Бывшего?

– Мне что, вызвать полицию? Чтобы выписали ордер на арест? Чтобы…

Он страстно поцеловал ее – как в кино, когда в музыке крещендо, а волны бьются о первозданный берег первозданного мира. Он целовал ее страстно и долго, затем отступил назад, как Эррол Флинн, чтобы растаять в ее глазах.

– Убирайся, – сказала Мэй. – Сейчас же! И если еще сунешься, тебя арестуют.

– Но…

– Я все сказала!

Нет, для кино это слишком.

«Мы всю жизнь строим замки на песке – и проводим остаток своих дней в ожидании, что кто-нибудь их разрушит. Мы надеемся, что их разрушат. Мы живем вчерашним днем. Мы не видим самих себя, мы видим лишь придуманный образ…»

Мэй Уэзерхилл сидела у настольной лампы и театральным шепотом читала пустой комнате: – Один поэт написал:

Этот поэт был глупцом. В любви нет понятий «более» или «менее». Есть только потребность, желание и душевная боль. Почему мы снова и снова выбираем не тех?.. Почему решаем выбрать не того человека?.. Не потому ли, что в глубине души мы любим свою печаль и свои промахи? Я дарую вам блаженство. Не страсть, искрящуюся и обжигающую, а блаженство. Чистое блаженство. Вечное блаженство.

Мэй всмотрелась в зеркальце, впервые за все время увидела себя и ощутила, как медленно отделяются и исчезают наслоения иллюзий.

Что-то изменилось. Запульсировало под кожей, словно кровеносный сосудик.

 

Глава тридцать четвертая

Следующими жертвами Тупака Суаре стали центры похудания и залы бодибилдинга, за ними – магазины спортинвентаря и чудо-средства по восстановлению волос. Никто не заметил, как буквально за ночь с телеэкранов исчезла реклама всяческих домашних тренажеров. Обладатели лысин вняли совету Суаре («Не просто смиритесь с лысиной, а восхищайтесь ею!») и перестали втирать в кожу бесполезные снадобья, начесывать на плешь длинные пряди-мутанты, взбивать волосы, укладывать их муссом, пытаться скрыть свое облысение мужского типа. И таких оказалось относительно много. Продажи книги «Что мне открылось на горе» достигли 45 миллионов экземпляров, снижения популярности не предвиделось. Это был уже не просто каприз моды, даже не чудо. Книга, словно ураган, землетрясение, тайфун смела за ночь целые отрасли. Уцелели единицы.

Досталось и фаст-фуду. Люди научились отличать детскую потребность в любви от сиюминутного орального удовлетворения разогретыми пирожками с сыром и «говядиной» (кавычки на «говядине» поставлены суровой редакторской рукой), и спрос на них упал. По всей Америке закрывались «Макдоналдсы» и «Кентуккские жареные цыплята». Некоторые быстренько сориентировались и остались на плаву благодаря салат-барам и вегетарианским соевым лепешкам. Но далеко не все.

Странно, однако американцы не сразу расстались с лишними жировыми отложениями. Отнюдь. Вместо этого – цитируя Тупака Суаре – «трансформировалось» само понятие прекрасного. Книга изменила базовые человеческие представления, перевернула систему ценностей, составлявшую основу человеческой личности. В книге подчеркивалось, что неуверенность, привычки, недостатки и слабости – не отдельные проблемы, а, скорее, симптомы чего-то более глубокого: когда представление о себе и самооценка не гармонируют с окружающим миром. Согласно Суаре, «надо все поставить с ног на голову». Если научиться с помощью воображения и других техник псевдогипноза «переустанавливать» основу личности, то все станет на свои места.

Разумеется, тучные худели. Но большинство просто-напросто приспособили свои мысли и представления к собственному телу, а не наоборот. Тупак Суаре перевернул все вверх тормашками. Люди больше не переживали из-за внешности. Они с ней сроднились. Наверное, впервые за всю историю американцы успокоились на свой счет. Косметика перестала пользоваться спросом, универмаги пустовали. Дорогая парфюмерия подешевела и пылилась на полках. Журнал «Джи-Кью» переключился на тему «как взлелеять счастье». Суровые модели Калвина Кляйна стояли на улицах с плакатами «Думай о вечном».

К этому времени преимущество было явно на стороне Тупака Суаре. Под его натиском первыми сдались социально-устремленные горожане (вся их жизнь держится на различных модных придурях, а поскольку придури исчезли, они лишились опоры). По иронии судьбы, благодаря медленному распространению книг провинция держалась дольше всех. Сотни маленьких городишек жили как прежде, лишь смутно представляя себе переворот, сотрясающий крупные центры. Чем прогрессивнее был город, тем быстрее он сдавал позиции. Сиэтл пал почти сразу. Толедо же сотрясали только отзвуки бури – поначалу. Мода сдалась без боя. Люди освободились из-под ее ярма. Или, если точнее, стали носить все подряд. Газеты – те, что еще не закрылись, – назвали этот стиль «как попало», хотя, по правде говоря, это был вовсе не стиль. А нечто противоположное. Надевали первое, что попалось в шкафу, что оказалось под рукой. Любая ткань любого цвета на любой случай. В общем, ходили практически в повседневной домашней одежде.

Центр моды перекочевал из городов в отдаленную провинцию. Американские модницы потянулись в городки наподобие Верхней Калоши, штат Северная Дакота, и Хряк-Ривер, штат Айдахо. Только там еще можно было встретить мужчину в одинаковых носках или причесанную и накрашенную женщину. Такая глухомань и стала последним оплотом американского инстинкта прихорашиваться.

В любом обществе покупателей книг – совсем немного. Но эта часть населения очень влиятельна, в том-то и беда. Эти люди, которых писатель Робертсон Дэвис называл духовенцией, читают ради удовольствия. Не профессиональные критики, ученые или студенты, которые читают потому, что надо, а именно ценители книг как таковых. Настоящие читатели. «Духовенция» – двигатель всех общественных переворотов, об этом знает любой удачливый тиран. Толпа науськанных крестьян, сметающая старый порядок, – всего лишь миф; настоящие революции затевают интеллигенты. Лишь когда прежний строй начинает рушиться, появляются толпы с вилами, готовые на подвиги. «Гневная толпа» – это реактивная сила во всех смыслах. Именно читатели провоцируют перемены в обществе – к лучшему или худшему. Поэтому книга Суаре, взяв штурмом интеллигенцию, поразила самое сердце общества. Или, точнее, голову.

Но это было только начало.

«Сутенир» наводнил рынок «сопутствующей продукцией» – комиксами, блокнотами с цитатой на каждый день, календарями, аудиокнигами. Теперь послание Суаре дошло до совсем другой группы людей – тех, кто не читает. Тут сыграли роль радиопередачи, публичные чтения, дискуссионные группы книжных клубов, образовательные циклы, телевизионные спецвыпуски, киберпространственные мультимедийные издания.

– Боже правый, – произнес Эдвин, осознав масштаб бедствия. – Это просто воздушный десант!

Но при всем желании противостоять стихии было невозможно. Джинна не засунешь обратно в бутылку, зубную пасту – в тюбик. Не убьешь чудовище, не прополешь сад от триффидов. Творение Суаре и его бесчисленные коварные отпрыски повсюду запустили свои щупальца. Страна Эдвину напоминала величественный особняк, гордый образец людского тщеславия и показного потребления, обвитый лианами, которые постепенно душили его.

Америка превратилась – или превращалась – в Счастливию. В Бездумию. Валиум Наций. По всей стране не осталось ни одного безопасного уголка. Даже в самом «Сутенир Букс»…

 

Глава тридцать пятая

– Черт возьми, Найджел, где твой поводок… то есть галстук? Ты отлично знаешь, как у нас принято одеваться. – Мистер Мид выглядел крайне раздраженным.

В понедельник на обычную утреннюю планерку – как оказалось, последнюю в жизни Эдвина – Найджел Симмс явился в выгоревшей серой безрукавке и желто-зеленых тренировочных штанах.

В комнате для совещаний было мрачно и пусто. Мэй взяла выходной, сообщив, что хочет побыть одна, большинство же сотрудников давно покинули издательство. Табличку «Ушел на рыбалку» первым повесил Пол из отдела маркетинга. Многие последовали его примеру. В «Сутенире» остался лишь костяк сотрудников, столь немногочисленный, что практикант Ирвин быстро вырос до редактора отдела научной фантастики и тут же одобрил футуристический роман под названием «Я – Адам, ты – Ева» (что малость подпортило эффектный конец, не находите?).

Но не это важно. В области сбыта творилось что-то небывалое. Скоропостижно и без предсмертных судорог скончались целые жанры. Вместе с центрами похудания и косметологическими клиниками исчезли романы. (Подобно диетам, модным тенденциям и липосакции, роман – сама концепция романа – основан на безответном желании. А как раз оно постепенно исчезало.) Литературу по развитию бизнеса никто не покупал. Плохо шли книги о путешествиях. Редко кто интересовался разделом «Кулинария».

А что же книги о спорте? Грезы болельщиков (в основном мужского пола) больше не нуждались в воплощении профессиональными спортсменами, которые играли в детские игры на искусственном покрытии. Книги о спорте списывали грузовиками. По всей стране профессиональные команды боролись за выживание, падение посещаемости матчей отразилось на продажах увесистых томов «Звезд футбола», «Легенд гольфа» и «Героев боулинга». При этом, кстати, по всей стране стали больше заниматься спортом. Теперь во дворах просто перекидывались мячиками, как на картинах Нормана Рокуэлла. Процветали игры без правил, без структуры. Без смысла, без состязания. Болельщик с пеной у рта, помешанный на цифрах и щедрой компенсации собственных недостатков, оказался на грани вымирания. Испуганные команды сокращали бюджеты и одна за другой объявляли о банкротстве. Наряду с профессиональными клубами гибель грозила и некогда прибыльному жанру спортивной журналистики. Эвтаназия была лишь делом времени.

Зато нарасхват шли книги по садоводству. Как и биографии знаменитостей, но только типа «Такой разный Тупак Суаре»: подсевшие на низкопоклонство бывшие кинозвезды с тупой радостью вещали о том, какой пустой и бессмысленной была их жизнь, пока они не «открыли» рецепт счастья от Суаре. Эти сочинения, больше напоминавшие показания, а не биографии, были всего лишь ничтожным проявлением мощи Тупака Суаре. Деньги лились в «Сутенир» рекой, но практически весь доход так или иначе приносила книга «Что мне открылось на горе».

Даже надувательскую книгу мистера Мида о жареной свинине предусмотрительно переименовали – теперь она называлась «Ешь свинину, будь счастливым! Рецепты Тупака Суаре». Издательство превратилось в конвейерную ленту Тупака Суаре, оно вновь и вновь комплектовало разнообразные «прозрения» и «космические принципы» в читательскую наживку удобного размера. Не один разозленный конкурент ворчал, что издательству стоит переименоваться в «Тупак-Букс». И это была горькая правда.

Продажа прав на книгу приносила больше дохода, чем вся продуктовая линейка учебников. Великобритания приобрела права на издание «Что мне открылось на горе», и в Соединенном Королевстве продажи уже ползли вверх. Послание Тупака заворожило канадцев (как франко-, так и англоговорящих). Переводы печатались в немецких, французских, итальянских, испанских типографиях. Готовились переводы на японский, корейский и мандарин. Не отставали даже австралийцы.

Конечно, не все проходило гладко. Некоторые переводчики забросили работу на середине, оставив после себя на разных языках советы «Уйти на рыбалку» и «Обрести блаженство». В «Сутенире» сменилось четыре парижских переводчика, прежде чем французскую версию отправили в типографию. Тем не менее продажа прав на книгу за рубеж оказалась золотоносной жилой, гигантским источником денег. И деньги эти стекались отовсюду. Бухгалтерия едва справлялась с таким потоком.

Учитывая все вышесказанное, можно предположить, что мистер Мид стал несказанно счастливым человеком. Ничего подобного. По мере поступления радужных результатов продаж он все больше и больше мрачнел.

Но что можно сказать об Эдвине, который сидит за столом совещаний, с легкой улыбкой на губах, с хитрым насмешливым взглядом? Почему у него столь независимый вид? Разве не должен с него лить градом пот? Разве не должен он ерзать на стуле? Ведь должен он хотя бы понервничать в последний день своей жизни.

Неделя, которую дал ему веснушчатый социопат, истекала назавтра, но Эдвин не только не изменил ситуацию (не сделал даже символической попытки) – наоборот, спрос на книгу продолжал расти с еще более угрожающей скоростью. Прогнозы отдела маркетинга оказались в корне ошибочными (как странно!). Продажи и не думали падать. Конвейер не останавливался, отпечатанные книги загружали в машины. И это была лишь верхушка айсберга, который подстерегал рассекающий волны т/х «Экономик», оркестр беспечно играл, а тучи сгущались…

Так почему же Эдвин де Вальв улыбался? Отчего смотрел на всех – между прочим, в последний раз – с такой кроткой мечтательностью? Может, потому, что он, приговоренный к смерти, примирился со своей судьбой? Или, как герой одного романа Камю, познал «ласковое равнодушие Бытия»? Может, он готов храбро предстать перед смертью? Нет. Только не наш Эдвин. Как раз наоборот. Он твердо, как никогда, намерен быть хозяином своей судьбы. Но почему же он улыбается? А потому, что знает то, чего не знают ни мистер Мид, ни Змий, ни Найджел, никто. Утром, уныло притащившись на работу, он обнаружил на столе конверт. Короткое письмо уведомляло о том, что казначейство США возвращает все его пропавшее состояние. За несколько судебных слушаний в данном деле не смогли обнаружить состава преступления. По закону это – его деньги. И по рекомендации беспристрастной комиссии из трех судей Эдвину де Вальву собираются выплатить всю сумму.

Итак, во вторник, в 8 утра Эдвин станет миллионером. Конечно, последняя волна инфляции, когда рынок сотрясался от «изменения спроса», за месяц сократила сумму почти на тридцать процентов, но все равно оставалось достаточно. Более чем достаточно, чтобы исчезнуть, обосноваться где-нибудь подальше, сменить имя и паспорт. Вызвать к себе Мэй (когда он отправит деньги за границу, заметет следы, уничтожит улики, сожжет мосты и покончит с прошлым).

Вот почему улыбался Эдвин де Вальв. Вот почему не ерзал и не дергался. Мысли его витали далеко; он представлял встречу с Мэй на просторном белом пляже под чистым голубым небом. Вот она, манящая свобода.

Мистер Мид, однако, не предавался мечтам. Руководитель самого преуспевающего издательства в истории Америки сидел с очень недовольным видом. И за неимением достойной мишени или веского повода он обратил весь свой гнев на Найджела. На его потрепанную серую безрукавку и желто-зеленые тренировочные штаны. Мистер Мид был оскорблен до глубины души: старший редактор лучшего американского издательства явился на работу в таком неряшливом виде – и даже галстук не надел!

– Я жду, – произнес мистер Мид. – Не хочешь объясниться?

Найджел одарил его мягкой беспечной улыбкой:

– Одежда – всего лишь тонкая завеса. Мы должны видеть суть вещей.

– Мне плевать, завеса это или нет. По правилам компании требуется галстук. Так что пока я не повязал его тебе между ног…

Примерно в этот момент Эдвин вернулся на землю из приторно-романтической страны грез и взглянул на своего заклятого врага. Неприятное зрелище. Глаза Найджела оказались… опустошенными. Другого слова Эдвину на ум не пришло. Ни гнева, ни злобы, ни хитрости. Ни личности. Такой же пустой счастливый взгляд был у Рори-уборщика. Такие же пустые благостные взгляды он все чаще встречал на улицах. Он вспомнил «Анну Каренину» и осознал всю глубину толстовской мысли. Все несчастные несчастливы по-своему, а счастливые похожи друг на друга.

Найджел стал одним из Счастливых. И это не просто светлое мгновение в непредсказуемом, хаотичном мире. Он испытывал глубокое экзистенциальное блаженство. Словно бушующее море души внезапно успокоилось.

Найджела Симмса не стало. Он растаял подобно Чеширскому Коту, осталась лишь улыбка. Найджел пропал. Вместо него оказалась лишь легкая туманная оболочка. Раньше, узнав о его гибели, Эдвин ощутил бы восхитительное чувство Schadenfreude, но это неживое существо, переполненное блаженством, не вызвало в нем ничего подобного. Эдвин скорее почувствовал некоторый Schadenfreude наоборот: «Печаль при виде счастья другого».

– Найджел, я задал вопрос. – Терпение мистера Мида подходило к концу. – Пока ты работаешь на меня, пока ты работаешь в «Сутенире», для тебя существуют определенные нормы поведения. Если ты думаешь…

– Что вы? – Найджел одарил всех той же обезоруживающей безмятежной улыбкой. – Я больше не работаю здесь, мистер Мид. Я ухожу. Далеко.

В эту минуту Найджел олицетворял собой гибель Западной Цивилизации. В нем отразилось и воплотилось множество веяний и культурных влияний: гель для волос, отбеливатель для зубов, электрощипцы для волос в носу, алхимический подход к парфюмерии, сшитые на заказ костюмы, пинцет для бровей, пена для бритья, увлажняющие кремы, маникюрные наборы, журналы мод – весь этот сложнейший многоуровневый образ жизни. От Найджела зависели целые индустрии. А теперь читатель журнала «Джи-Кью» превратился в улыбку и пустой взгляд, стильная одежда—в безрукавку и старые треники… в этом было что-то трагичное. Потому что если отбросить обычные стенания по поводу современного потребителя, безнравственной рекламы, обезличивания и т. д. и т. п., прежний Найджел Симмс олицетворял извечную человеческую мечту. Стремление вперед. Тщетное (однако необходимое) желание самореализации; жажду стать сильнее, богаче, быстрее, привлекательнее. Великую Химеру Самосовершенствования, которой никто не достиг, но тем не менее она тысячи лет вдохновляла человечество.

В отличие от модного и холеного дуралея Поколения Икс, Найджел теперь представлял собой падшего героя, персонажа греческой мифологии. Прометея нашего времени. Даже Эдвину стало жаль, что он уходит.

– Найджел, подожди… Насчет галстука и точилки…

Найджел воздел руку и помахал ею – так буддийский монах пытается перейти через дорогу.

– Это прошлое, Эдвин. Забудь. Не нужно извиняться.

– Извиняться? Ты мне должен сто сорок баксов. Верно, мистер Мид?

– Да, – подтвердил тот. – Верно. Он тебе должен. Не волнуйся, Эдвин. Я вычту эту сумму из его жалованья – из последнего жалованья.

– Спасибо, – произнес Эдвин. – Я вам очень обязан.

И он ухмыльнулся, думая вызвать хоть какую-то реакцию или надеясь, что под этой личиной прячется прежний Найджел. Но нет. Ни намека. Перед ними стоял робот. Хоть и счастливый, но все равно робот.

Найджел неторопливо собрал бумаги, обвел взглядом полупустую комнату и немногочисленных коллег, застывших в ожидании, прислушался к своему сердцу, выпустил на волю чувства и спросил Эдвина:

– Можно, я обниму тебя?

– Можно, я спущу тебя в шахту лифта? – ответил тот, но было уже не смешно. Возникло ощущение, будто пытаешься бороться со щенком, теплым и пушистым.

Найджел отвернулся и тихо вышел из комнаты. Повисла долгая печальная пауза.

– Ну и черт с ним, – сказал наконец мистер Мид. – Без него лучше.

И планерка продолжилась – шуршанием бумаг, приглушенными голосами.

Эдвин больше не видел Найджела.

 

Глава тридцать шестая

Когда совещание наконец увяло – длинные неловкие паузы, нескончаемые жалобы мистера Мида на то, что мало народу и нет свежих идей, – Эдвин пошел к себе, собрать оставшиеся вещи. Он не известил мистера Мида об уходе и не хотел никому об этом говорить. Оглядел свою каморку, похожую на клетку, в которой больше четырех лет работал, строил планы и кипел, – и ощутил легкую, почти незаметную грусть. Забирать особенно нечего: ни картинок на стенах, ни растений в горшках, ни памятных вещиц. Только серебряная зажигалка «Зиппо» – прошлогодний подарок мистера Мида сотрудникам на День Благодарности Сотрудникам. (Эдвин пошел к торговцу, чтобы тот ее оценил, и оказалось, что это гонконгская подделка, к тому же плохого качества. Тем не менее работала исправно.) Эдвин сунул в карман поддельную «Зиппо», еще раз огляделся и вздохнул. Забрал степлер и пару шариковых ручек – стащить что-нибудь напоследок было чем-то вроде корпоративной традиции – и ушел. В коридорах раздавалось эхо его шагов. А шаги тонули в тишине.

Эдвин покинул здание номер 813 по Гранд-авеню и направился к ближайшей станции метро, но вскоре остановился. Наклонил голову и прислушался. И услышал то, чего никогда не было на Гранд-авеню – тишину. Обычный поток машин, желтая вереница такси, волны пешеходов (их намного меньше обычного) переходят улицу по команде светофора. Но уже не так много машин, кинетической энергии, хаотичного движения. Ни брани, ни гудков, ни постоянного белого шума – он эхом растворился в тумане и унесся в небеса. Гранд-авеню притихла, и тишина была мягкой и обволакивающей, словно мех. Или обитый шелком гроб.

Эдвину стало нехорошо. Слава богу, что он уходит, что покидает это место. Раньше он терпеть не мог адскую Гранд-авеню, теперь же оплакивал ее уход. Изменились даже граффити. На магазинах вместо названий банд и бессвязных ругательств – цитаты из Тупака Суаре: «Живи! Люби! Учись!»… «Обрети блаженство».

– Это все не мое, – сказал Эдвин.

Пора отсюда бежать. Забрать деньги, открыть счет за границей, сменить имя. Пора убегать. Эдвин – не сволочь, он оставит денег Дженни на безбедное житье. Даже напишет трогательную записку, в которой объяснит причину ухода. (Но только не «Ушел на рыбалку».) Начнет новую жизнь в новой стране, далеко отсюда. Напишет Мэй. Найдет место, куда Тупак Суаре еще не проник, место, где ругаются, жалуются, волнуются и смеются – не блаженно, а от всей души. Ищут, ошибаются, снова ищут. Там, где-то за горизонтом, отчаянно и самозабвенно дерутся, трахаются, напиваются и курят. Как в скверном фантастическом романе Ирвина. Он повернется и скажет: «Я – Эдвин». А она ответит: «Я – Мэй. Если снова ко мне полезешь, придется тебя арестовать».

Эдвин шагал по тихим тротуарам Гранд-авеню, будто Чарлтон Хестон в фильме «Человек Омега»: одинокий, бдительный, живой. Луи больше не предлагал хот-доги и пикули – и даже латте-моккаччино. Теперь Луи (он же Тед) занимался терапией объятьями. За улыбку и двадцать пять центов он выйдет к вам и крепко-крепко обнимет. Объятия Луи пользовались большим спросом. Выстраивались очереди, в ладони у каждого четвертак.

– В двух кварталах отсюда тоже ларек с объятиями, – услышал Эдвин. – Но мне больше нравится Луи. Он обнимает лучше всех!

В конце концов Эдвин окончательно отказался от метро и решил промочить горло у О'Келлигана. Но паб оказался закрыт. Конечно же. На входной двери висела бумажка с надписью… впрочем, вы и так знаете какой.

– Вот срань, – произнес Эдвин в пространство. Паб О'Мэйлли тоже был закрыт. Заведение О'Шеннона превратилось в центр сбора волонтеров. На фасаде паба О'Тула красовалась реклама: «Оздоровление и терапия счастьем – методика Тупака Суаре!» Эдвин побрел дальше, мимо статуи Джеральда П. Джеральда, вдохновителя Великого Калиевого Бума 1928 года, вдоль ограды Королевского Парка: перемены застигли его врасплох, он уже отстал от жизни. Заходил в один бар за другим, но утешения так и не нашел.

– Бар? – удивилась девушка, когда он постучал в дверь. – Что вы, нет. Мы продаем натуральную вегетарианскую здоровую пищу.

Эдвин взглянул на эту веселую симпатичную девушку и мгновенно распознал все тот же застывший взгляд и обворожительную улыбку.

– Так почему же вы еще здесь? – поинтересовался он. – Вам скорее полагается возделывать поля люцерны.

Широкая ослепительная улыбка:

– Откуда вы знаете? Мы с моим парнем завтра уезжаем. Только там не люцерна, а кукуруза. Мы открываем свой некоммерческий фермерский кооператив. Чтобы дать возможность молодежи…

Не дослушав ее, Эдвин ушел. Странник в странной стране. Наплевать. Завтра в это время он будет лететь в самолете.

– Псст, парень! Выпивку ищешь? – окликнул его старик из полумрака переулка. (Он действительно сказал «псст».)

– Чего надо? – как-то слишком грубо спросил Эдвин. – Тебе подать мелочь? Или обнять? Обойдешься. Принимаю только в кабинете.

– Нет, мне объятий не надо. Тем более от такого сопливого хама.

Эдвин заметно повеселел. Грубость? Разве она еще здесь водится?

– Вижу, парень, тебе нужно выпить.

И тут внимание Эдвина привлек знакомый звук. Он услышал многообещающий перестук и перезвон бутылок, а когда зашел в переулок, его взору предстал целый мини-бар: «Джонни Уокер», «Южная отрада», «Носорог-альбинос», «Золото Кокани». Даже ящик «Одинокого Чарли».

– А я думал, что большинство уже не пьет, – удивился Эдвин.

– Большинство – да. Но большинство – это далеко не все. В порту огромное количество этого добра, склады забиты, оптовые партии пылятся. При теперешнем уровне дурных привычек этого надолго хватит. На многие годы. Еще у меня есть сигары и обычные сигареты, первоклассный кокаин, пара старых номеров «Джи-Кью» и «Максима».

– Елки-палки! – Эдвин полез за бумажником. Он запасся сигаретами, купил спиртное и приобрел даже парочку больше не издающихся журналов для мужчин. И когда, совершенно счастливый, он зашагал дальше, ему было Видение. Видение столь ясное и впечатляющее, что он чуть не разрыдался. Новое меньшинство – бунтари, целая субкультура несчастливых – загнано в подполье по всей стране и вынуждено существовать в теневом царстве черного рынка и тайных рукопожатий. Подземный мир тех, кто не захотел проститься с дурными привычками, кто твердо (и благородно) отказался «обрести блаженство». Видение вдохновило его: группа маргиналов, пыл которых не угасает все грядущие годы смуты. На душе полегчало, он приободрился, и тут – тут его схватили. Снова.

– Какого черта? Вы обещали неделю!

Сэм Змей по прозвищу Змий осклабился. Эдвин растянул губы в ответ. На заднем сиденье машины было тесно, тонированные стекла скрывали происходящее от внешнего мира. По бокам Эдвина сидели двое помощников, и один ткнул ствол ему под ребра.

– Тэк-тэк. Что у нас тут? – Змий вытащил у Эдвина контрабандные сигареты и спиртное. – Забавно, а?.. Выпивка и курево.

– Вы же сами дали неделю, черт возьми! – Эдвин искренне огорчился. Мафия не держит слово. Что за дела?

– Неделя прошла, – сказал Змий. – Мы взяли вас в воскресенье. Продержали два дня…

– Вот именно! И отпустили во вторник.

– Ну да. Сегодня понедельник, вот и неделя. Эдвин был вне себя от возмущения:

– Неделя будет во вторник, а не сегодня. У меня еще день.

– Нет… – Змий размышлял вслух. – Это получается восемь дней. Считаем: вторник, среда, четверг… – Он принялся загибать пальцы, но это оказалось нелегким делом, потому что пары пальцев ему недоставало.

– Прошлый вторник не считается.

– Считается. Почему нет?

– Смотрите, – сказал Эдвин. – Если в пятницу вы кому-то говорите «Увидимся через неделю», разве вы встречаетесь в следующий четверг? Конечно, нет. Для обычного человека «через неделю» значит «в тот же день через неделю». Так что ждите до завтра.

Змий нахмурился, ища поддержки у помощников, но их нанимали явно не за умственные способности, так что помочь ему они не могли.

– Еще один день! – вскричал Эдвин. – У меня еще один день!

– Ладно, – согласился Змий. – Я понимаю, чего вы так дергаетесь. Хорошо… свободны, у вас еще двадцать четыре часа. Но все равно придется сломать вам палец или что-нибудь еще.

– За что? Потому что не желаете признать свою ошибку? Конечно, не желаете, вы же все-таки человек. Послушайте, Змий, нет ничего постыдного в том, чтобы сказать: да, накладочка вышла. Я ошибся. Все мы несовершенны. Итак, завтра начинаем заново, идет? Новый день, новый старт. Что скажете, громила?

В палате первой помощи госпиталя Сан-Себастьян Эдвину на большой палец наложили гипс и дали пузырек сильного болеутоляющего (доктор убеждал его блокировать боль в уме, по методу Тупака Суаре, но в ответ услышал: «Обезболивающее, блядь, и побыстрее, не то я вас прикончу!»).

И вот, одурманенный, с распухшим багрово-черным пульсирующим пальцем – который после обработки Змия стал воистину «большим», – Эдвин, пошатываясь, вернулся к себе… в пустой дом.

«Пустой» не в смысле «никого нет», а в смысле «ничего нет». Потрясенный Эдвин долго стоял, окаменев. Все исчезло. Ни мебели. Ни занавесок. Ни портьер. Даже – он заглянул на кухню – треклятого холодильника и треклятой плиты. Дженни его обчистила.

Появился Пуся, мяукнул растерянно и потерся о его ноги. У Эдвина не осталось даже сил как следует наподдать ему.

– Все забрала, – повторял он, словно это как-то могло смягчить удар. – Все.

Цветная душистая бумажка с запиской лежала посреди гостиной. Но он и так знал, что в ней написано.«Дорогой Эдвин, я решила уйти от тебя». Эдвин оглядел пустую комнату. «Спасибо, дорогая, я и без тебя это понял».

Я отправляюсь навстречу счастью и открытиям. Я продала все наше так называемое имущество, чтобы собрать денег на путешествие. (Эдвин, ведь это всего лишь вещи. Помни: не мы владеем имуществом, это оно владеет нами.) Да, Эдвин, для меня настало время перестроить свою личность в соответствии с более духовными принципами. Я не очень понимаю, что это значит, но все равно хочу этого добиться. Я решила стать наложницей Тупака Суаре. Я позвонила Ему вчера поздно вечером (его домашний телефон я нашла, в твоем компьютере) и предложила свое сердце и душу. В ответ Он сказал, что все мы должны сбросить тела и стать единым целым с самой жизнью. Спросил мои размеры, чтобы суметь правильно отделить внешнюю скорлупу от истинной внутренней красоты. Я ему понравилась. Он попросил прислать фото по факсу. (Я послала то, где я в красном купальнике, из нашей поездки в Акапулько. Думаю, на ней хорошо видно мою сущность.) Я так волновалась, но, к моей радости и облегчению, Он милостиво разрешил присоединиться к Его «священной команде Богинь», как Он поэтично выразился. Эдвин, надеюсь, ты меня поймешь. Сейчас мое место рядом с Великим Учителем. Прости. Хотя все равно я тебя никогда не любила. Ничего личного, но это правда. Кстати, я продала все твои костюмы бродячим музыкантам. (Пять долларов за штуку, мне ведь сейчас деньги как нельзя кстати. Спасибо.) К сожалению, не могу взять с собой в Великое Путешествие нашего Пусю. Ну и черт с ним, ведь у Просвещенного аллергия на кошачью перхоть. Но я знаю, ты о нем позаботишься. Вы оба так привязаны друг к другу.

Твоя Дженнифер

P.S.: Про Мэй я все знаю. И всегда знала. Просто мне было все равно.

Эдвин с письмом в руке тяжело опустился на пол. Сломанный палец ныл. Да, он завтра получит больше миллиона долларов, но все уже пошло кувырком, его жизнь лишилась опоры. Жена присоединилась к свите Тупака Суаре, сам он под прицелом, большой палец сломан, вещи проданы странствующим уродцам, а он собирается бежать из страны. Один.

Несмотря на свои бурные фантазии, он прекрасно понимал, что, возможно, никогда больше не увидит Мэй. Он отправил бы ей тайное послание, попросил бы приехать к нему, но неизвестно, согласится ли она. Он может потерять ее навсегда. Вот чувство, которое охватило Эдвина, – чувство утраты. Можно бы составить целый список утрат – если бы, конечно, Змий не сломал ему большой палец на правой руке. («Только не правую! Чем я буду писать?» Затем хруст, крик и неискреннее извинение: «Простите, мистер де Вальв, таковы правила».) Эдвин потерял почти все. Жену. Дом. Лучшего друга (так и хотелось сказать «единственного» друга).

– Одни мы с тобой остались, – скорбно произнес он, поглаживая Пусю. – Только ты и я. – Что может быть хуже?

А ночью, когда Эдвин, приняв болеутоляющее и алкоголь, растянулся на полу в гостиной, когда он задыхался и метался в бреду, когда над спящим городом взошла луна, Пуся нассал ему в ботинки.

Dulce domum. «Дом, милый дом».

 

Глава тридцать седьмая

На границе округов Бичер и Бауэр, на полупустынном шоссе, затерянном посреди болот, где царит резкий запах, летают полчища комаров с залива и растут нежно-зеленые лозы назареянского винограда, стоит единственный нарисованный от руки указатель: «Оружейная лавка Бичер/Бауэр и центр семейного досуга». За счет причудливого административного деления это местечко на берегу залива оказалось практически недоступным, и его облюбовали как матерые торговцы контрабандным оружием, так и любители-энтузиасты. Из-за недавнего случая в детском саду, когда стреляли из титановых штурмовых винтовок с бронебойными пулями, в округе Бичер запретили торговлю упомянутыми боеприпасами: нет пуль, нет и хулиганов. (Лозунг законодательной власти: «Убивают бронебойные пули, а не дети с неустойчивой психикой».) Однако округ Бауэр действовал в несколько ином направлении. Оружие запретили, но почему-то забыли про патроны: нет штурмовых винтовок, нет и нападений.

Вроде бы все гладко, но торговцы оружием быстро заметили лазейку и воспользовались ею. И вот в темных влажных дебрях, прямо на границе двух округов, выросла оружейная лавка. С одной стороны продаются бронебойные пули («исключительно для спортивного отдыха»), а с другой соответствующие скорострельные штурмовые винтовки («идеальны для охоты на белок»).

В этой лесной глуши книг, в общем-то, не читали. Правда, в последнее время местная учительница и супруга пастора судачили о каком-то малом по имени Тупак, но неграмотность и высокий процент межродственного скрещивания оберегали местных жителей от лишней информации. Поэтому, когда в оружейной лавке появился человечек с бегающими глазами, никто его не узнал. Никто не сказал: «Слушайте, а я видел ваше фото на обложке. Вы – мистер Этик!» Но нет. Ему удалось проскользнуть неузнанным.

– Чем-нибудь интересуетесь? – спросил здоровяк в обтягивающей майке. (Цвета мертвой плоти, чрезвычайно подходящей для данного места. Когда восемь лет назад он купил ее на местной ярмарке оружия, она была ярко-оранжевая, но со временем краска выцвела, майка села, а живот вырос.)

– Оружием, – сказал мистер Этик. – Которым можно убить человека.

– Минуточку, мистер, – сказал продавец (в строгом соответствии с законодательством округа о контроле оружия). – Я не имею права продавать спортивное стрелковое оружие, если заподозрю, что вы используете его для уголовного преступления.

– Ну хорошо. Тогда дайте снайперскую винтовку для охоты на белок.

– Ладно. Какого размера белка?

– Ну, примерно человеческого.

Продавец снял со стены предмет своей гордости и славы: гибрид арбалета и гранатомета.

– Эта штука нарасхват у наших заядлых спортсменов.

Человечек нахмурился:

– Дороговато, наверное.

– Совсем нет. Наш распространитель в Галвестоне обанкротился – главный управляющий все бросил и ушел на рыбалку, – поэтому мы распродаем эти вещицы со скидкой, всего за семь тысяч четыреста долларов. Конечно, нужны еще боеприпасы. Они по ту сторону красной линии на полу.

– Боюсь, мне это не по карману. Есть что-нибудь надежное, но менее хитроумное?

– На какую сумму?

Человечек вывалил на прилавок содержимое карманов. Несколько монет, двадцать пять центов, вытрясенных у ребенка, который собирал их на улице для Детского фонда ООН. Мистер Этик обругал про себя местных жадюг: до чего скудные пожертвования, просто позорище.

Здоровяк за прилавком пересчитал деньги.

– Так, сорок два доллара восемьдесят один цент. Негусто. Но ничего, у меня для вас кое-что есть.

Он нырнул под прилавок и достал длинный металлический ящик армейского образца, грязно-зеленый и пыльный.

– Вот, – сказал он. – Отдам за сорок баксов. Трафаретные буквы были явно кириллицей. R в зеркальном отражении и заглавные буквы. Советские.

 

Глава тридцать восьмая

Эдвин не закрыл входную дверь и оставил полный пакет еды для Пуси.

Именно в это утро Эдвин де Вальв собирался уйти со сцены. Именно в это утро он собирался исчезнуть. Он быстро шел по улицам, залитым солнцем, к ближайшему банку, но тот еще не открылся. Эдвин разработал подробный план и сейчас собирался привести его в действие. Первый шаг – перевести миллион с лишним на несколько разных счетов (хитрый отвлекающий маневр). Затем, не теряя времени, поехать на такси в аэропорт и сесть на ближайший рейс за границу. Неважно куда. Лучше решить на месте. Если пункт назначения продумать заранее, позже кто-то сможет просчитать его действия. Нет, все должно быть совершенно случайно. Итак, ближайший международный рейс – все равно, в Стамбул или в Сингапур. Затем повторить этот шаг – снова улететь куда-нибудь ближайшим рейсом. Преследователей он направит по ложному следу и, когда убедится, что все чисто, а наличность при себе, примет окончательное решение. И лишь тогда свяжется с Мэй. (Таинственное романтическое послание он уже продумал до мелочей.)

К тому времени, когда банк открылся, за Эдвином выстроилась небольшая очередь, и он в порыве великодушия и хорошего настроения после вчерашней наркотический хандры пропустил вперед пожилую даму:

– Проходите, пожалуйста.

– Большое спасибо, – ответила та. – Как мило с вашей стороны.

Из-за этого единственного благородного порыва Эдвин потерял все…

Работала только одна кассирша (за последнее время штат сократился), и пожилая дама представила ей чрезвычайно запутанную цепочку сделок. Время тянулось бесконечно. Эдвин ждал.

А когда, наконец, милая старушка закрыла сумочку и зашаркала к выходу, любезности Эдвина уже как не бывало.

– Глупая старая перечница, – пробормотал он, подходя к окошечку. – Я хотел бы открыть четыре связанных краткосрочных счета, с одним и тем же паролем, но с отдельным транзитным счетом. И побыстрее, пожалуйста.

Кассирша, уже измученная и вымотанная, устало вздохнула и застучала по клавишам. На экране появилась информация о счете Эдвина.

– Как именно вы хотите разделить доллар сорок семь, сэр?

Не будь Эдвин столь ошарашен услышанным, он, возможно, заметил бы нотку сарказма, возможно, оценил бы язвительность, возможно, увидел бы в кассирше родственную душу. Вместо этого он пробормотал:

– Но… но как же так… Сегодня утром должно было поступить больше миллиона.

– Миллион, говорите? – Кассирша явно не поверила, но тем не менее просмотрела сегодняшние операции. – Вы правы. Сегодня утром на счету ничего не было, но ровно в 8.07 положили 1.800.611,47 доллара.

Эдвина захлестнула волна радости и облегчения.

– Слава богу, – сказал он. – Так вот… я хотел бы разделить эту сумму на четыре разных…

– А в 8.22 деньги сняли.

– Как сняли?

– Сумму округлили до десятков.

– Что вы сказали? – Хотя он прекрасно слышал ее слова.

– Денег нет. У кого-то был доступ к вашему счету. Деньги сняли, все подчистую. Не знаете, кто это может быть?

– Знаю. Моя жена. Бывшая жена.

Кассирша окинула его сочувственным взглядом, поджала губы:

– Да, они это умеют.

Эдвин отошел от кассы. Его вестибулярный аппарат вертелся подобно гироскопу. Ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок или его вывернет наизнанку. У него не было запасного плана, тайного пути для отступления. Единственная ценность – кредитные карточки, но денег там кот наплакал. В любом случае, с помощью «Дайнерз Кард» или «Дяди Визы» не оплатить перелеты с континента на континент. (На самом деле все было гораздо хуже. В то утро «Виза Корпорейшн», сославшись на «существенные изменения в схемах выдачи потребительских ссуд», представила документы о банкротстве.)

Эдвин сел на стул для посетителей и согнулся в три погибели. «Все будет нормально, – твердил он себе. – Все получится». Но не убедил никого, и в первую очередь – самого себя. Может, вступить в какой-нибудь кооператив, сменить имя на Лунный Свет, всю жизнь скрываться, пропалывать турнепс и собирать лен?.. «Думай, старик. Думай». И только ему пришла мысль, что хуже просто некуда, как стало еще хуже. В окне, которое выходило на улицу, он увидел знакомую черную машину.

– Черт! – Не выпуская машину из виду, он бочком пробрался к кассирше и прервал ее посреди сделки: – Простите, у вас есть запасной выход?

Конечно же, нет. Не для посетителей. Поэтому Эдвин отошел назад и с разбега прыгнул. Одним махом перескочил через перегородку, бумаги разлетелись, стулья опрокинулись. Немолодой охранник неуклюже завозился с кобурой, но безуспешно. Эдвин уже бежал к служебному выходу. С разбега распахнул дверь – скорее, в стиле Дона Ноттса, а не Ван Дам-ма – и выбежал на стоянку во дворе. Он огляделся в поисках пути к отступлению, когда за спиной взвизгнули шины. Из-за угла на полной скорости вылетела машина и резко вывернула наперерез Эдвину. Путь отрезан, позади только стена.

Тонированное стекло медленно опустилось. Из окошка выглядывал главарь социопатов собственной персоной, веснушчатый тип с холодным взглядом и фальшивой улыбкой.

– Вы мне дали двадцать четыре часа! – в ужасе завопил Эдвин. – Змей обещал двадцать четыре часа! У меня еще целый день.

– Эдвин, подойди-ка сюда.

– Нет! Змей обещал двадцать четыре часа! Так нечестно!

– Эдвин, я хочу тебе кое-что дать.

– Естественно. Пулю в затылок. Спасибочки, я пас. Двадцать четыре часа! Мы с ним договорились.

Но рука продолжала его манить, голос по-прежнему звучал мягко и слащаво. В последний раз так было, когда Эдвину вернули рукопись. Но что ждало его теперь – неизвестно. Он, словно напроказивший школьник, нерешительно шагнул вперед.

– Эдвин, дай руку.

Нет, только не палец.

– Пожалуйста, не надо. Во имя господа… Я редактор, мне нужны все пальцы. Лучше вывихните палец на ноге или дерните покрепче за волосы.

Но веснушчатый не собирался ломать Эдвину кости. Вместо этого протянул руку и мягко положил что-то ему на ладонь. Потом зажал его пальцы в кулак.

– Пока, Эдвин. Мне понравилось тебя мучить, но я отправляюсь в путешествие. Прощай. Живи, люби, учись. И прости за палец.

Он уехал, оставив Эдвина с колотящимся сердцем и дрожащими ногами на служебной стоянке, залитой лучами утреннего солнца.

Эдвин разжал кулак, опустил взгляд. На ладони покоилась маленькая маргаритка.

 

Глава тридцать девятая

Здание казалось пустым, словно все вымерли. Эдвин шел по некогда шумным лабиринтам «Сутенир Инк.» мимо некогда переполненных комнатенок, словно по заброшенному съемочному павильону. Трудно поверить, что «Сутенир» теперь – самое крупное и преуспевающее издательство в мире, его доход превышает доходы многих небольших государств. Одних наличных хватило бы на несколько революций в странах Латинской Америки. Компания купалась в деньгах.

Но никого не было видно. Эдвин слышал о городах-призраках, а тут – издательство-призрак. Комнаты пустуют. В коридорах тихо. Флуоресцентные лампы жужжали неправдоподобно громко. Козни, сплетни, зависть, злоба, смех – исчезло все.

Мистер Мид, Король «Сутенира», сидел ссутулившись в своем кабинете, спиной к двери. Со стаканом в руке, растекшись по креслу, он созерцал через окно крыши домов. Когда вошел Эдвин, он даже не обернулся.

– Чего еще? – буркнул он.

– Это я, Эдвин. Принес заявление об уходе. Мистер Мид неопределенно махнул рукой:

– Положи на стопку к другим.

Эдвин направился к выходу, но остановился:

– Вот еще что, сэр. Идите вы на хуй. Мистер Мид резко обернулся.

– Что? – взревел он. – Что ты сказал?

У Эдвина поубавилось решимости. Он не предполагал такого поворота сюжета.

– Я сказал… в общем, идите на хуй, сэр… Я увольняюсь.

– Ха, ха! Прекрасно. Это лучшее из того, что я слышал за последнее время. Ну-ка, Эдвин, придвинь стул. Давай выпьем.

– Вы слышали, что я сказал?

– Конечно, конечно. Что будешь? У меня тут… А что у меня, собственно? Джин «Буддлз», «Сантьяго Ред», какое-то бренди. Осталось немного «Калуа». И мерзкое китайское пойло. Подарок тайваньских распространителей. Много лет уже стоит. На вкус – микстура от кашля, но, черт их возьми, пробирает знатно.

– Давайте джин.

– Что с пальцем? Почему бинты?

– Долгая история, сэр.

– Ладно, неважно. Вот что тебя вылечит. – Он протянул Эдвину стакан. Мистер Мид не был пьян, даже не захмелел. Правда, день только начинался.

– Эдвин, поосторожнее с желаниями, ведь они могут сбыться. Твое здоровье! Skoal! До дна!

Они выпили, и мистер Мид тут же снова наполнил стакан Эдвина.

– Настали черные дни, Эдвин. Черные, черные дни.

– Но вы своего добились, сэр. Вы превратили «Сутенир» в самое мощное издательство на Земле.

– Нет. В самое мощное издательство его превратил Тупак Суаре. Я лишь наблюдатель. Гардеробщица в борделе. Я просто улыбался и отрывал билетные корешки.

– Сэр, но вы повергли своих врагов. «Даблдей», «ХарперКоллинз», «Рэндом Хаус» – все сдохли. «Сутенир» стоит на самой вершине навозной кучи. Вы добились своего, сэр.

Мистер Мид швырнул на стол перед Эдвином весенний каталог. Звук напоминал пощечину.

– Видел наш каталог? – спросил он. – Видел? Эдвин полистал брошюру. Сплошной Тупак Суаре: поваренные книги, календари, аттестаты. «Как правильно жить: советы от Тупака Суаре», «Домашний ремонт и солнечная энергия: способ Тупака Суаре», «Тупак Суаре для христиан» и то же самое для иудеев, скептиков и язычников. Темы, содержащиеся в основной книге, были необычайно многогранными, совершенно разные идеи предназначались совершенно разным людям, но автор мягко привел их всех к одной, исчезающе малой точке, к блаженству и банальностям. Подловить Тупака Суаре – все равно что пытаться прибить к стенке желе; какой бы силы ни был удар, что-то важное все равно ускользнет.

Учение Тупака даже «вертикально интегрировали» – приспособили ко всем возрастным группам: «Тупак Суаре для пожилых и поживших», «Тупак Суаре для подростков», «Тупак Суаре для беременных школьниц, живущих с родителями» (с подзаголовком: «Это не ошибка – ты никогда не ошибаешься!»). Было даже руководство для родителей: «Тупак Суаре для младенцев». Некогда безобидные детские книжки тоже оказались заражены: «Гарри Тостер и сюрприз Тупака Суаре». Книжки-раскраски, основанные на принципах «Что мне открылось на горе». Даже состряпали «духовные детективы» – прожженный сыщик вычисляет, какой «великий космический принцип жизни» нарушен, а в конце читатели усваивают некий важный жизненный урок.

– Книжные магазины превратились в огромные оптовые склады Тупака Суаре, – продолжал мистер Мид. – В поставщиков счастья.

– Я не понимаю. Разве эта шумиха вокруг счастья не выгодна вам? Разве недавно вы не зарегистрировали сам этот термин?

Мистер Мид кивнул:

– Зарегистрировал. Теперь «счастье» пишется со значком ™, и за каждое его употребление «Сутенир» получает авторские отчисления. Конечно, для устной речи это не пройдет, но когда это слово употребляют в смысле Тупака Суаре – то да, счастье теперь наша торговая марка. Мы монополизировали рынок. Заметил? Осталось очень мало книжных магазинов. Теперь они именуются «Центры Счастья™» и завалены исключительно книжками Тупака Суаре и его тематическими выпусками. Забавно. Мы в свое время шутили на тему, чем отличается «книга» от «предмета в форме книги». Так вот, книг почти не осталось. «Сутенир» сейчас издает лишь предметы в форме книги. Все они связаны с этим счастьем™, все тут же раскупаются, все приносят огромные деньги… У нас денег куры не клюют.

– Тогда что же вы такой угрюмый?

Мистер Мид выпил коктейль из «Калуа» и китайского сиропа от кашля, поморщился.

– Ты читал эту книжку? «Что мне открылось на горе»? Читал?

– Я ее редактировал, сэр. Помните?

– Знаю. Но ты читал ее? Только честно. (Вопрос вполне резонный – обычное дело, когда редактор не вчитывается или особенно не задумывается над содержанием книги.)

– Читал. С начала до конца и наоборот. Я изучил ее вдоль, поперек и вверх тормашками.

– Почему же ты не стал безмятежным и умиротворенным, почему не пребываешь в гармонии со Вселенной?

Эдвин об этом как-то не задумывался.

– Честно говоря, не знаю. Может, у меня иммунитет. А может, потому что я ее редактировал. Сами знаете, каково это, сэр. Восприятие редактора отличается от восприятия нормальных людей. Он видит структуру, синтаксис, литературные приемы; перед ним все обнажено. Все равно что смотришь на здание, а видишь чертеж. Словно глядишь на рентгеновский снимок. Я вижу скелет. Дефекты. Я вижу, как построена книга. Вижу швы и несущие балки. Трюки, ужимки, выверты. Словно истинный волшебник наблюдает, как мнимый ясновидящий хладнокровно дурачит людей. Меня Суаре не одурачил, потому что я его увидел насквозь. Я одноглазый король в стране слепых. Может, поэтому на меня чары не действуют. – Он сделал большой глоток. – А вы, сэр? Вы читали ее?

– Конечно. Несколько раз. Честно говоря, не понимаю, из-за чего такой ажиотаж. Низкопробная стряпня, смесь нью-эйджевого бреда и обычных банальностей. Кстати, ты очень плохо ее отредактировал. Господи, читаешь, будто черновик. Но знаешь, что меня больше всего разозлило? Просто вывело из себя? Раздел о мужском облысении. «Не просто смиритесь с лысиной – восхищайтесь, радуйтесь ей». Прочитав этот пассаж, я понял, что Тупак Суаре – просто козел. Эдвин, с облысением не надо мириться. Лысина – признак старения. Как морщины, пигментные пятна, седые волосы. Знаешь, у меня артрит. Мне пятьдесят четыре, а руки уже превращаются в крючья. Пальцы не гнутся, суставы узловатые, будто дешевая древесина. Я едва держу ручку. У меня артрит, я лысею, и мне это совсем не нравится. Почему? Потому что это постоянное досадное напоминание о смерти. А ее, друг мой, не следует приукрашивать. Со смертью не надо «мириться». И уж конечно, черт возьми, не «восхищаться» ею.

– Настанет ночь – спокойно не ложись в кровать, – произнес Эдвин. – Сражайся, не давай дню угасать.

– Дилан Томас. Очень к месту, Эдвин. Может, тебя перевести в редакцию поэзии? (Да, есть отделы похуже, чем самосовершенствование и любовные романы.) «Спокойно не ложись в кровать…» Забавно, – произнес мистер Мид. – Все язвили в адрес тех, кто делал себе зачес. Ты видел таких – отращивают волосы с одной стороны и зачесывают жирные пряди через лысину. Смотрится смешно, и мы их высмеивали. Но причины таких зачесов далеко не смешны. Ни в малейшей степени. Эти люди так отрицают приближение смерти. Результат, конечно, дурацкий, но сам порыв, сами внутренние мотивации очень серьезны. Это по-своему печально и даже где-то поэтично. Можно сказать, почти героически. Но эти чудаки исчезли, заметил? – Мистер Мид откинулся на стуле, с недоумением покачал головой. – Не понимаю. Мне эта чертова книжка показалась просто дурно написанным сюсюканьем. Чего я не заметил?

– Ничего, сэр. Вы просто из тех трех десятых процента. По опросу отдела маркетинга, книга понравилась девяносто девяти целым семи десятым процента читателей. В разгар любой эпидемии болеют не все сто процентов. Значит, вы просто оказались невосприимчивы. Даже если книга попадет в каждый американский дом, всегда останутся эти упрямые три десятых процента, которых зараза не коснется. Цифра вроде небольшая, но только для Штатов это около девяноста тысяч. Даже смертельный вирус убивает не всех.

– Вирус? По-твоему, это вирус?

– Иногда мне так кажется.

– Нет, это не вирус. А как раз то, на что книжка, собственно, и претендует. Панацея. Никого ведь не заставляли ее читать. Сами захотели. Таков рыночный механизм – комбинация свободной воли, стадного инстинкта и вечной погони за быстрым кайфом. Вирус, говоришь? Нет. Совсем нет. Намного хуже. Лекарство. Лекарство от всех современных бед; лекарство от всех современных проблем – настоящих или придуманных. Смешно, однако люди, подобные нам с тобой, возможно, тайно влюблены в свои болячки. Это не вирус, Эдвин. Это рецепт. Плохо лишь то, что лекарство хуже болезни. Да, осторожнее со своими желаниями, Эдвин… – Он поднес стакан к губам, но тот оказался пуст. – Осторожнее с желаниями.

– Мне пора, сэр.

– Хорошо. Жаль, что ты уходишь, Эдвин, но я тебя понимаю. Теперь тут не работа, а тоска зеленая. Мэй Уэзерхилл тоже сегодня уволилась. Она у себя, вещи собирает. Зайди к ней, не забудь, она просила. Эдвин поколебался.

– Сэр… я хотел попросить вас кое о чем.

– Мэй ушла. Ты ушел. Найджел… кто знает, где он теперь? Остались только я да Нед из бухгалтерии. Все давно ушли. А работают здесь только добровольцы. Представляешь? – Мистер Мид издал громкий резкий смешок. – Люди, принявшие учение Тупака Суаре, работают добровольцами. Художественная редакция, отделы планирования, распространения… все работают бесплатно, за спасибо. Мы не только получаем самые большие прибыли за всю свою шестидесятилетнюю историю, но к тому же никому не платим. Здорово, да? Помнишь Ирвина? Практиканта? Я его сделал начальником отдела научной фантастики, а он уволился через неделю. Повесил эту глупейшую записку насчет рыбалки… ненавижу. Что, нельзя просто уйти? Без всех этих трогательных прощаний?.. Так вот, Ирвин уволился, привесил записку, а через два дня явился. Теперь выполняет ту же работу, но бесплатно! Представляешь? Идиот.

– А Нед? Почему он до сих пор не ушел?

– Нед? Из бухгалтерии? Он обожает складывать числа. Говорит, бухгалтерия – это «блаженство». Ну и черт с ним, я оставил его в платежной ведомости. – Он встал, сделал очередную вылазку к бару. – Еще джина?

– Нет, спасибо. Надо еще Мэй перехватить. Но я хотел вас кое о чем попросить.

– О чем?

– Вы сказали про огромные прибыли, денежные запасы и небольшие расходы. А поскольку я содействовал этому благосостоянию, то, может… в общем, не полагается ли мне единовременное выходное пособие? Чтобы начать новую жизнь.

– Премию?

– Да, вроде последней зарплаты. В свете того, что я сделал для «Сутенира»…

– Что? С ума сошел? Я тебе не денежный мешок. Я дарил тебе в прошлом году «Зиппо»? Дарил? Что за неблагодарность… Убирайся к черту, надоел.

Эдвин вздохнул:

– Хорошо, сэр.

«Зря все-таки не сказал про „скотскую рожу“ и не дернул за хвост», – думал он, выходя из комнаты.

 

Глава сороковая

Мэй действительно собирала вещи. Повсюду – на столе, на шкафу – стояли картонные коробки, лежали фотографии ее кошки, теснились упакованные папоротники.

– Эдвин, – увидев его, произнесла она. – Хорошо, что зашел. Я хотела попрощаться.

Но он пришел не прощаться, а сгрести ее в объятия и увезти с собой. Словно Конан из Каморки.

– Нет, – ответил Эдвин. – Никаких прощаний. – И, набрав в легкие побольше воздуха, он прыгнул со скалы: – Мэй, давай вместе уедем отсюда. Я хочу быть с тобой. У меня ничего нет – ни работы, ни денег. Будущее мрачно, палец в гипсе, и я два дня не мылся. Меня преследует мафия, меня бросила Дженни и забрала все мои вещи. Я не знаю, что будет завтра, – но я хочу быть с тобой. Только с тобой. Мэй, давай вместе уедем!

Она повернулась и посмотрела на Эдвина – так, словно видела его впервые.

– Слишком поздно, – мягко сказала она.

– Понимаю, – кивнул Эдвин. И после долгой паузы произнес: – Ты уверена?

– Да, Эдвин. Слишком поздно.

Он печально повернулся, совсем не в стиле Богарта. Прощание получилось скомканным и неловким.

– До свиданья, Эдвин.

– Погоди-ка!.. – Он резко обернулся. – Погоди секунду!

– Что?

– Губы! – крикнул он. – Где, черт возьми, твои губы?

– А что такое?

– Твои сочные красные восковые губы! Где они? И… глаза! Где печаль? Мечтательность? А тушь? Тени? И где, черт возьми, твои губы? – И тише, с нарастающим ужасом: – Ты кто такая, и что ты сделала с Мэй?

– Эдвин. – Ее голос был спокоен и тих, взгляд странно безмятежен. – Косметика – маска, я уже из нее выросла. Наконец-то я позволила себе быть собой.

Эдвин изумленно отступил, тыкая пальцем в воздух, скривившись, как персонаж из «Вторжения похитителей тел»:

– Ты… ты читала эту книжку?

– Наконец-то я счастлива, Эдвин. Я научилась жить в согласии с собой. Словно вся моя жизнь шла кувырком, а теперь я обрела равновесие. Я нашла блаженство.

– Нет… – Это слово он произнес так, словно давал клятву Небесам. – Я не позволю этому случиться. Только не ты.

– Живи, люби, учись, – сказала она.

– Ни за что!

Он схватил ее за плечи, вытолкнул из кабинета и потащил к лифту.

– Куда мы? – Голос ее оставался спокоен и безмятежен, словно ее и не пытались похитить.

– Мэй, ты просто обязана дать мне последнюю возможность.

Лифт доставил их на первый этаж, и Эдвин поволок Мэй через вестибюль на улицу, а на тротуаре неистово замахал, подзывая такси.

– Нам не о чем говорить, Эдвин. Твои слова на меня не подействуют, потому что я теперь перешла в пространство без слов.

Но он все равно впихнул ее в такси, велел шоферу выехать за город – «только быстро», – и они развернулись, спустились к порту, затем въехали вверх на эстакаду Каллахан. Ехали долго, в полной тишине и с тягостным ощущением развязки.

– Эдвин, – мягко сказала Мэй. – Смотри, море. В нем отражается небо, потому оно такое ярко-голубое.

– И все время выбрасывает на берег презервативы и использованные шприцы, – ответил Эдвин.

– И чертово колесо. Видишь чертово колесо? В парке на Кэндл-Айленд? Видишь его силуэт, вон там? Как красиво!

– Мэй, оно ржавое и старое. А Кэндл-Айленд – безвкусное и выпендрежное местечко, там полно дешевых побрякушек и мелких жуликов. Мир не светится волшебством. Мир светится печалью.

Она смотрела в окно, на проплывавший мимо парк развлечений.

– Я приходила сюда в детстве с папой. Он покупал мне розовую и нежную сахарную вату. Она тут же таяла во рту. – И, обернувшись к Эдвину, произнесла: – Мне так не хватает папы. Интересно, где он сейчас? Я вспоминаю ту сахарную вату, она таяла в руках.

Они проезжали мимо ворот парка, и тут перед Мэй предстала ужасная картина. Настолько ужасная, что она не поверила своим глазам. Замок и цепь на воротах. И табличка «Закрыто». Мэй едва не утратила свое блаженство.

– Когда? – спросила она.

– На прошлой неделе, – ответил Эдвин. – Без всякого предупреждения. Оказывается, счастливым не нужны грошовые восторги или безвкусные развлечения. Их нельзя одурманить фейерверками или каруселями. Им незачем играть со смертью или стрелять в тире за игрушку, набитую опилками.

Мэй молчала. Она просто закрыла глаза, зажмурилась так крепко, что выступили слезы; она думала о сладкой вате, о неуловимом вкусе воздушного сахара, тающего во рту, тающего в памяти.

– Я так счастлива, – сказала она. – Так счастлива. Очень счастлива.

Эдвин попросил водителя остановиться у первого попавшегося мотеля – искать заведение, однако, пришлось довольно долго. Большинство тех, что поплоше, захирело – окна и двери заколочены, стоянки заросли сорняками. Но мотель «Синяя птица» еще работал: длинная вереница дверей вдоль гравиевой дорожки и линялая вывеска «ЦВЕТНОЕ ТВ», а под ней другая – «КОНДИЦИОНЕР ВОЗДУХА», синими буквами, с которых свисают сосульки. Четверть века назад эта вывеска была ярким маяком современности, сейчас же стала древностью наподобие пещерных рисунков палеолита. «Цветное ТВ»? Оно разве когда-то было другим?

Когда, хрустя гравием, такси остановилось перед главным входом, возникла некоторая неловкость.

– С вас семьдесят один пятьдесят. С чаевыми восемьдесят, – сказал смуглый коренастый таксист. Он явно не читал раздел книги Тупака Суаре о духовной нищете людей, требующих деньги у других.

Эдвин откашлялся.

– Вас случаем не устроит «Дайнерс Кард»? Нет? – И он неловко, чуть менее по-конановски, взглянул на Мэй. Несмотря на обретенное блаженство, та рассмеялась абсурдности ситуации:

– Давай-ка внесем ясность. Ты хочешь, чтобы я заплатила за собственное похищение?

– Да нет, я просто слегка на мели.

Мэй достала деньги и протянула водителю.

– Живите, любите, учитесь, – ласково произнесла она.

– Как скажете, дамочка. (Из-за счастья™ таксист уже лишился супруги и четырех членов семьи, и дармовые слоганы восторга у него не вызывали.)

Распрограммирование Мэй Уэзерхилл началось с пригоршни шоколадок и прочувствованной мольбы. Эдвин ушел, заперев Мэй одну в комнате, а когда вернулся через час, она сидела на полу, скрестив ноги, и дышала в унисон со Вселенной. В комнате находилась мебель из ДСП, протертые покрывала и что-то вроде плесневелого ковра. В этой обстановке медитация Мэй казалась еще нелепее, чем на чертовом колесе.

– Мэй! – вваливаясь, крикнул Эдвин. – Я с умом потратил твои денежки. Смотри! Конфеты. Для желудка, а не для души. Да здравствуют лишние калории! Вкусные и бесполезные источники чувства вины. Вот чем питается Америка! Лишними калориями. Мы состоим из пустых калорий. – И он вывалил на кровать шоколадные батончики «Марс», а затем рассыпал на простыни «Смартис», словно свадебные подарки острова Бали. – Это еще не все! – Он развернул веером глянцевые журналы. – «Космо»! «Вихрь»! «Еженедельный ежемесячник для женщин»! Взгляни на эти старые журналы. Посмотри, чего ты себя лишаешь. Мода, макияж, отношения. Вот статья о похудании, а на следующей странице… ха-ха… рецепт шоколадного чизкейка с двойной сливочной помадкой. Мэй, тебе просто не устоять! Разве не здорово? Шаг вперед – два назад. А вот спортивные журналы, тут статьи о богатых, быстрых, сильных, о тех, кто воплотил мои детские мечты. И можно воображать, что я какой-нибудь Железный Джон, хотя на самом деле я обычный служащий в сером костюме. Я не имею значения. Я – никто! Ты знаешь, какая пустота у меня здесь? – Он стукнул кулаком себя в грудь. – Ты понимаешь, какие мы придумали механизмы самообмана? Понимаешь, как мы цепляемся за них, как пытаемся забинтовать дешевой марлей свои покалеченные души? Вот мы какие, Мэй! Вот она, печаль в сердце всех вещей. Mono-no-aware. Вот что делает нас людьми – не блаженство, а глубокая печаль.

– Нет, – сказала Мэй. – Я не согласна. Мир должен быть не таким.

– А вот хрен! – вскричал Эдвин. – Миру-то все равно. От реальности никуда не денешься. Нельзя просто закрыть глаза и поверить, что нет ни старости, ни смерти, ни разочарований. Есть, Мэй. Хотим мы того или нет. Жизнь – это череда проблем, но она дается один раз. Мы не можем себе позволить ее проспать, потому что второй попытки не будет. Dum vivimus, vivimus! Будем жить, пока живется.

Но Мэй была из тех немногих людей, кто способен ответить Эдвину ударом на удар, словом на слово, термином на термин, и его латынь она парировала своей «непереводимостью».

– Kekau, – ответила она. – Индонезийское слово. Значит «пробудиться от кошмара». Но сейчас происходит нечто совершенно другое. Мы пробуждаемся не от кошмара, а к мечте. Мир наконец-то просыпается. Становится сказкой. Доброй-доброй сказкой. Воздушной и сладкой, словно… – Она запнулась.

– Словно сахарная вата, – подхватил Эдвин. – Приторной и иллюзорной. Мир воздушного сахара. Вот до чего хотят нас довести.

– Не довести. Пробудить.

Эдвин один за другим кинул на кровать еще несколько журналов.

– Смотри, я нарыл старые журналы со сплетнями о знаменитостях. Помнишь, что такое сплетни? Эти журналы битком набиты скандалами и душещипательными историями. Можно ощутить и жалость, и негодование к совершенно незнакомым людям! – Он поднял над кроватью потрепанный чемодан. Внутри звякнуло стекло. – Виски. Джин. Гашиш. Сигареты. Даже… – и он жестом фокусника извлек металлическую палочку, – …помада.

Но Эдвин все меньше походил на волшебника и все больше на коммивояжера, исчерпавшего запас трюков. Автоматически схватил с телевизора листок.

– Ха-ха! – провозгласил он, к этому времени его «ха-ха» стали заметно натянутыми. – Что у нас тут? Порнуха! Тринадцатый канал, домашнее видео. Теперь можно пожить чужой интимной жизнью. Заплатить и поглазеть, как в течение десяти минут незнакомые люди веселятся так, как нам не светит за всю жизнь! – И он включил платный канал. Появилась дрожащая картинка нездорового зеленого оттенка. – Порнуха, Мэй! Люди используют друг друга. Вот смысл жизни.

Сияющая девушка и кудрявый мужчина, оба в белых купальных халатах, лучезарно улыбались в камеру.

– Вот, смотри, – обрадовался Эдвин. – С минуты на минуту начнется акробатический, абсолютно немотивированный секс.

Раздался голос диктора:

– Следующий сюжет: бывшие порнозвезды делятся своими сокровенными чувствами.

– Что? – Эдвин едва не поперхнулся. – Бывшие порнозвезды? Бывшие?

Девушка отбросила назад длинные светлые волосы, которые из-за плохого изображения казались болотно-зелеными:

– Я прочла книжку Тупака во время съемок моего последнего фильма, сиквела «Соси рядового Райана», и подумала: «Вот это да! А он соображает…»

– Нет! – завопил Эдвин. – Хватит болтать. Раздевайся!

Но ей, безмятежно улыбаясь, уже вторил молодой человек:

– Последний раз я снимался в «Не себя я чувствую сегодня», и хотя этот фильм обладает несомненными художественными достоинствами, я чувствовал…

– Чувствовал? – вскрикнул Эдвин. – Не чувствуй. Не думай. Делай. Давай же! – Он уже бурно жестикулировал. – Вы оба позорите человеческую сексуальность! Постыдились бы людям на глаза показываться!

Медитативное блаженство Мэй было разрушено окончательно. Она поднялась, поправила простую голубенькую юбку (эту юбку в стиле «как попало» она достала из шкафа утром).

– Все, Эдвин, я пошла. Я дала тебе последнюю возможность, и напрасно. Тебе нечего мне предложить, лишь старые журналы и затхлый сигаретный дым. Все это… – она обвела взглядом комнату, – прошлогодний снег. Я выросла из этого. Я изменилась, Эдвин. Мир изменился. Брезжит новый день.

– Новый день? И что это будет за мир? Ни души. Ни смеха. Настоящего смеха. До колик в животе и до темноты перед глазами. На небесах и в раю, Мэй, не смеются. Нас ждет мир, который позабыл, сколько печали в настоящем смехе. Слезы и смех – две стороны одной медали. Их не разделишь. Nemo saltat sobrius! «Здравомыслящие не танцуют». Так в восемнадцатом веке сказал Джеймс Босуэлл, но эти слова актуальны и сейчас. Нам нужны пороки. Нам нужна пушистая сахарная вата, ведь жизнь печальна, коротка и мимолетна. Почему мы так любим играть в кого-то? Почему нас пленяет всякая ерунда? Да потому что эти мелочи просто необходимы. Не абсолютное блаженство придает жизни смысл, а все эти дурацкие мелочи.

Но Мэй его больше не слушала, Эдвин с таким же успехом мог говорить со своей тенью. (Что, в общем-то, он и делал.)

– Мэй, я не знаю, в чем смысл жизни, но точно знаю, что самые важные слова человеческого языка – это «Вот если бы…» и «Может, когда-нибудь…» Наши ошибки и несбывшиеся мечты. То, о чем жалеем, и то, чего жаждем. Вот что делает нас такими, какие мы есть.

Он ждал ответа. Проблеска надежды. Но напрасно.

– Эдвин, мне жаль тебя.

Она сняла дверную цепочку и вышла – навстречу солнечному свету и блаженству.

Подавленный и побежденный, Эдвин улегся на усыпанную пороками кровать. Если бы он только догадался ее догнать, развернуть к себе и поцеловать… Она ждала этого. Ждала и не оттолкнула бы. Ни сейчас, ни вообще. Скорее всего, ответила бы страстным и отчаянным поцелуем, как утопающий ловит ртом воздух. Но мы об этом никогда не узнаем.

Это лишь догадка, поскольку Эдвин позволил ей уйти. Позволил вызвать такси, позволил одной ждать на обочине, закрыв глаза, под теплым осенним солнцем. Ждать чего-то – или кого-то.

 

Глава сорок первая

На экране телевизора в мотеле «Синяя птица» появилось знакомое лицо. Лицо из прошлого, и Эдвин застыл от удивления. Благодаря спутнику на «Канале Тупака Суаре: Сплошное Счастье™ Круглые Сутки» (раньше он назывался «Сеть Жаркого Секса: Сплошной Трах Круглые Сутки!») возникла физиономия Рори-уборщика (он же Рори – финансовый гений). Приятный ведущий с пустым счастливым взглядом и вялой, почти апатичной улыбкой сказал:

– Итак, мистер Уиллхакер… или, если позволите, Рори…

От его почтительности Эдвина затошнило.

– Мошенник! – крикнул он телевизору. – Мошенник!

Рори рассуждал о нынешних проблемах в сфере экономики, которые назвал «перестройкой», а не «катастрофой».

– В каждом кризисе содержатся зачатки новых возможностей, – безмятежно вещал он. – Мы стали свидетелями поворотного момента мировой истории, превосходящего по значению даже промышленную революцию. Из этого грандиозного переворота, этого великого перелома расцветет новый экономический порядок, словно цветы после ливня.

– Словно грибы, – завопил Эдвин. – Ядовитые грибы из вонючего дерьма!

– Минуточку, – прищелкнул языком ведущий. – Безработица растет, федеральные запасы сведены к нулю, а некогда великие отрасли…

– Подождите, – Рори поднял палец. – Я против слова «великий». Почившие отрасли должны были умереть. Ведь деньги существуют не сами по себе. (Эдвин моментально распознал афоризм из книги Тупака.) Они неотделимы от сферы морали, честные они или нет. Работорговля была преуспевающей развитой отраслью. Но разве стоит оплакивать ее исчезновение? С экономической точки зрения, она – из разряда «великих». Порочные индустрии – будь то производство табака, алкоголя или модной одежды – ушли в прошлое. На смену приходит новая реальность, в ее основе любовь, а не алчность и соблазн. Теперь счастье должно стать источником богатства, а не наоборот. Это всегда было роковой ошибкой – раньше мы думали, что с помощью денег можно обрести счастье, на самом деле все наоборот. Мы копили все больше и больше вещей, все больше материальных благ и думали, что так в нашей жизни появится смысл. Это всегда было нашим основным заблуждением.

– Вы говорите о конце эпохи соблазна. Имеется в виду соблазн в библейском смысле? Может, мы забываем уроки Эдема? Возвращаемся в океаническое состояние, состояние слепой веры, предшествовавшее первородному греху? (Ведущий, бывший католический священник, в поисках блаженства устремился на телевидение.)

– Греху? – переспросил Рори. – Что для вас грех? Для меня это лишь симптом душевного неблагополучия. Последствия греха могут быть ужасны, но сам по себе грех – плод непонимания. Если мы знаем, что такое добро, и правильно его понимаем, мы сделаем все правильно. Правильно с моральной точки зрения. В этом смысле соблазн – будь то экономика или личная жизнь – всегда вызов. Вот вам пример. Когда я работал инженером-смотрителем в высоченной башне, где располагались тысячи офисов, мне представилась роковая возможность раздавить человека, которого я, мягко говоря, недолюбливал.

– Вы употребляете глагол «раздавить» в переносном смысле?

– Нет, что вы. Я хотел раздавить его физически. Он залез в пресс для мусора, что, как вы понимаете, не соответствует правилам безопасности. Стоило мне нажать на кнопку, и все…

Эдвин похолодел. Ведущий засмеялся:

– Вы одолели соблазн?

Рори улыбнулся – с такой же невозмутимой улыбкой он когда-то сказал Эдвину: «Я всегда тебя ненавидел» – и продолжил:

– О, соблазн был велик. На самом деле я подбросил монетку – выпал орел. Поэтому он остался жив.

Эдвин сглотнул. По его шее катился холодный пот.

Подбросил монетку ? Вот так оно все случилось? Да нет, Рори шутит, конечно.

– Я не шучу, – сказал Рори. – Но для меня это был важный урок. В принятии нравственных решений – то же касается экономики – не стоит полагаться на случай. Не доверяй свою душу монетке. Таков мой девиз. Не доверяй свою душу монетке.

В ответ на эту банальность ведущий важно кивнул, словно Рори сформулировал теорию относительности.

– Бесподобно! Просто бесподобно. Теперь мне понятно, почему в Белом доме так разволновались из-за экономической дестабилизации. Они случайно не обращались к вам за помощью или советом? (По тону было ясно, что ведущий знает ответ.)

– Да. Сегодня звонил личный секретарь президента. И сказал: «Мистер Уиллхакер, требуется ваша помощь».

Эдвин смотрел на экран с нездоровым любопытством – так наблюдают за неизбежной автокатастрофой. Может, это сон? Рори П. Уиллхакер (он же Джимбо, он же Уборщик из преисподней) – личный советник президента США? Рори П. Уиллхакер диктует экономическую политику Белому дому?

Начались звонки в студию.

– Мисс Звездный Свет из города Бойс, штат Айдахо. Мы вас слушаем.

Хлынули восторги. Все звонившие желали Рори спокойного сердца и твердой руки. Или наоборот. Неважно; пожелания лились сплошным потоком, а поток превратился в дурманящее расплывчатое пространство. Эдвин постепенно впадал в ступор…

И тут вдруг, откуда ни возьмись, порыв свежего ветра – дозвонился слушатель, который неожиданно забросал гостя обвинениями и здравыми суждениями. Великий Рори констатировал смерть свободного предпринимательства и разъяснял микро-кооперативную экономику будущего, основанную на добрососедских отношениях.

– Это даже не абсурд! – орал обладатель хриплого голоса и здравого ума. – Это полный провал! Вы хотите сказать, что благосостояние нашей страны будет зависеть от того, стираем ли мы соседское белье и приносим ли им завтрак в койку? У нас что, все успокоительным объелись? Наука остановилась, вы это понимаете? Или вам плевать на все? Прогресс медицины, поиски, исследования – вместо них теперь религиозный нью-эйджевый бред. Пустые мозги, пустые колледжи и университеты. Конец образованию, искусству и литературе. В нашей стране больше нет разногласий, значит, нет и дебатов. Мы живем в грязи, и это вы называете прогрессом? Это шаг назад, а не вперед! Ваш так называемый гуру, Тупак Суаре, этот гнусный мошенник, пользуясь всенародной глупостью, подсунул вам свою благостную бредятину, и чем скорее мы…

Тут ведущий прервал его:

– Спасибо за звонок, мистер Ренди. Да пребудут с вами мир, любовь и спокойствие. – И добродушно улыбнулся: – И не звоните нам больше, вы, ничтожный скептик.

– Credo quia absurdum, – сказал Эдвин. – Верую, ибо нелепо.

Таков девиз всех основных религий, вопль Нового времени, гимн движения самосовершенствования. И со дня на день станет девизом США. Credo quia absurdum. Возрождение средневекового теологического учения. Ренди прав: это шаг назад. Скачок назад. Последние пятьсот лет развития, мысли и прогресса; Ренессанс; Просвещение; трудные уроки идеологических войн двадцатого столетия; победа над догмой: грандиозные успехи здравоохранения и медицины – все это вот-вот канет в Лету. В основе лучших проявлений человеческой природы лежит героическая неугомонность, поиск, желание чего-то нового, чего-то большего, будь то настоящая любовь или далекая звезда на горизонте. Именно надежда на счастье, а не его обретение, вдохновляла людей на безрассудство и победы. Безрассудство и победы не исключают друг друга. Отнюдь.

А теперь с зелено-голубого дрожащего экрана Рори П. Уиллхакер просвещал народ. Откинувшись в кресле, с самодовольной улыбкой, он пустился в длинное рассуждение о будущем денег. Большая часть этой речи состояла из высказываний Тупака Суаре. («Поймите, что все теории денег изначально неверны, ибо пытаются с помощью геометрии чисел описать изменчивое движение. Деньги – это непрерывный поток, не энергия, не материя, а нечто среднее. Попытка вывести формулу – все равно что запечатлеть на фотографии прыжок гепарда. Вы не ухватите движение».) Также звучали перлы из творений последователей гуру, в частности из книги «Новая экономика: деньги и финансы – от Тупака Суаре!» («Я вижу будущее, и там все небольшое. Небольшое и сильное. Канул в прошлое приоритет Корпорации перед Потребителем. Мы на пороге эры микроэкономики и самоокупающихся кооперативов, идеального сочетания капитализма и альтруизма».)

И все в том же духе. Дурманящая паутина убаюкивала слушателя, он начинал верить, а затем полностью принимать. Может, смена парадигмы действительно произошла. Может, привычному порядку наступил конец. Может, Тупак Суаре прав. Может… Эдвин тряхнул головой. Нет, к чертям собачьим! Он сходил в уборную, умылся, посмотрел на свое лицо в зеркало – мутное и позеленевшее (и лицо, и зеркало) – и принялся вслух повторять фразу, в истинности которой был уверен до конца:

– Тупак Суаре – жулик. Это я достал из макулатуры его толстенную дерьмовую рукопись, благодаря мне он прославился. Без меня Тупак Суаре остался бы никем. – Эдвин посмотрел себе в глаза и внезапно осознал значение этих слов. Внутри все сжалось от вины и отчаяния. – Без меня Тупак Суаре остался бы никем.

Из комнаты донесся смех. Знакомый и мелодичный. Эдвин тут же встрепенулся.

– Святой? Ну что вы! – произнес голос. – Конечно, не святой. Мои достижения весьма скромны. Я обычный человек со скромными способностями.

Тупак Суаре – собственной персоной – игриво скромничал и жеманно хихикал. Дьявол во плоти. Эдвин бросился в комнату, сел на кровать и принялся наблюдать, как творец разрушения улыбается, смеется и беззастенчиво кокетничает с аудиторией – с огромной телеаудиторией, покоренной его остроумными ответами и приятными комментариями.

Тупак победил. И теперь он торжествовал.

Хуже всего то, что в эту самую минуту жена Эдвина неслась к священному убежищу где-то в заснеженных горах, в самом сердце Америки. А деньги Эдвина неслись на раздувшийся банковский счет Суаре. Он отнял у Эдвина все: жену, деньги, карьеру и будущее. С этим еще можно смириться. Но Тупак – чудовище, которое Эдвин своими руками спустил с цепи, – уничтожил Мэй Уэзерхилл, высосал из нее жизнь и печаль, опустошил и превратил в обычную заурядность. И вот за это он ответит.

Когда его Королевская Дородность хихикала на очередном интервью, а миллионы телезрителей млели от восторга, у Эдвина де Вальва родилась мысль. Она возникла очень быстро, словно давно уже витала в воздухе и ждала, когда же Эдвин обратит на нее внимание. Такая простая, прекрасная, чистая и героическая мысль, что он почти заплясал от радости.

– Тупак Суаре должен умереть. – Вот такая, настоящая идеалистическая мечта, единственно важная мысль родилась в голове обезумевшего экс-редактора в захудалом мотеле вблизи парка развлечений на Кэндл-Айленд: Тупак Суаре ответит за Мэй. Тупая Суаре должен умереть.

 

Глава сорок вторая

Пристань, сумерки.

– Считай, что он уже мертв. Все просто.

– И сколько это… сколько возьмете за работу?

– Пятьдесят. Сейчас тридцать, остальное потом.

Все в «Сутенир Инк.» знали, что Леон Мид держит под рукой некоторое количество денег на тот случай, если вдруг придется бежать из страны. Знали, что мистер Мид годами снимает деньги с пенсионного фонда «Сутенира» и пополняет некоторыми суммами счета в зарубежных банках нескольких наобум взятых стран.

Эдвин де Вальв решил позаимствовать часть этих денег – тем более среди них были и его собственные пенсионные накопления. Он явился под конец дня – вахтер медитировал, охранники вкушали пастилу, – и, соврав что-то, поспешил к лифтам. Несмотря на внешнее спокойствие, сердце его бешено колотилось, пока он поднимался в лифте на якобы четырнадцатый этаж и шел по темным коридорам «Сутенира».

Кабинет Мида был заперт, но Эдвин оказался к этому готов – из рукава легко выскользнула фомка и легла в его ладонь. Вначале он решил взломать дверь, но быстро оставил свои попытки и принялся колотить по ручке, отчего по коридору эхом разносился громкий лязг. Пот заливал глаза, руки тряслись, но Эдвину удалось раздолбить дерево вокруг металлического корпуса, просунуть пальцы и вынуть замок. Дверь распахнулась.

Эдвин подскочил к столу из красного дерева, включил лампу и стал шарить по ящикам, ища предмет, похожий на ключ. Ключа не оказалось, но Эдвин и не ждал, что будет легко. Надо подумать. Надо перехитрить мистера Мида.

Все знали, где спрятан сейф, – за огромной картиной Уорхола с изображением суповой банки, что висела прямо за баром. (Шедевр представлял собой искусную подделку, о чем в первую очередь свидетельствовала ошибка в слове «Кэмпбеллз». Как ни странно, ценность работы из-за этого только возросла. Получается, что подлинники стоят гроши, а вот настоящие подделки – раритет.) Эдвин терпеть не мог эту идиотскую банку и решил из мести врезать по ней кулаком, но кто мог подумать, что холст окажется таким прочным? Он лупил изо всех сил, но на полотне остались только несколько вмятин, да и то едва заметных. Это в какой-то мере отражало суть взаимоотношений поколения Эдвина с поколением Мида. Но довольно об этом. Хватит и Уорхола, и кэмпбелловского супа. Эдвина ожидало дело поважнее.

У сейфа сложный кодовый замок с таймером. То есть без автогена или пароля тут нечего делать. Эдвин вытер пот со лба, глубоко вздохнул и произнес:

– Включай мозги. Все получится. Ты сможешь. Мистер Мид не отличался фантазией. Так что код должен быть несложным. «Вудсток» – Эдвин набрал слово на панели, повернул диск и дернул ручку. Нет. «Мир». «Любовь». «Уотергейт». «ЛСД». «Дети цветов». Нет. У Эдвина быстро иссяк запас слов, связанных с бэби-бумерами. «Самомнение». «Напыщенность». «Завышенная самооценка». Нет, все напрасно. Хотя куда уж хуже теперь? Сегодня днем, наконец-то, принесли почту (штат почтальонов сократился, и они теперь ходили только дважды в неделю). Эдвин получил исковое заявление о продаже дома. Дженни продала его за гроши и теперь собиралась открыть в нем какой-то Центр Восхождения на Радугу. И затем, собравшись с духом, Эдвин вскрыл другой конверт, украшенный маргаритками. В нем оказались документы, заполненные розовой шариковой ручкой, с улыбающимися рожицами над «й», и брошюра «Развод по любви: отпусти и подрасти [мы все когда-нибудь полюбим эту остроумную игру слов], советы от Тупака Суаре». «Все понятно, – подумал Эдвин, – меня кинули по клонированной брошюре».

Вспомнив эту слащавую бракоразводную процедуру и легальную кражу имущества, Эдвин рассвирепел и накинулся на сейф. Треснул фомкой по наборному диску, расколол корпус, но ничего не добился, кроме отдачи в локоть и резкой боли в запястье.

– Да чтоб тебя! – завопил он. – «Иисус Христос – Суперзвезда»! «Элеонор Ригби»! «Вьетнам»! Чего тебе надо?

Он набирал слово за словом, дергал за ручку, но все бесполезно.

– Попробуй «постмодернистские изыски», – посоветовал мистер Мид.

Перепуганный Эдвин обернулся. В комнате стоял бывший начальник.

– Вот срань, – сказал Эдвин.

– Это все, что ты можешь сказать в свое оправдание? Лишь «срань»? – Мистер Мид остановился и поднял фотографию в рамке, которую Эдвин уронил, роясь в столе. Затем язвительно проговорил: – Значит, решил выкрасть свои премиальные?

Эдвин стиснул в руках ломик.

– Мне нужны деньги, мистер Мид, и я не уйду без них. Если что, мне придется вас ударить.

– Это угроза? Ты мне угрожаешь? Врываешься в мой кабинет, как мелкий воришка в дурном детективе, и думаешь, что можешь угрожать мне?

Эдвин всегда считал, что Леон Мид только прикидывается таким бравым малым, а на самом деле трус. Но тот с мрачной решимостью направился к нему и ни на миг не сбавил шаг. Эдвин поднял ломик, словно бейсболист биту. По голове? По плечам? По колену?

– Мистер Мид, честное слово. Ведь мы одни. Свидетелей нет.

– Вот именно, – ответил тот, и на губах его играла жесткая усмешка. – Свидетелей-то нет.

Эдвин сглотнул, фомка начала выскальзывать из потных ладоней.

И тут по глазам ударила яркая вспышка. Комната осветилась. В дверях стоял человечек с безумным взглядом, пальцы прижаты к выключателю. Он стоял и вопил:

– Месть!

Мистер Мид обернулся ко второму нежданному посетителю:

– Боб?

Человечек театрально шагнул вперед, поднял автомат и навел его на мистера Мида.

– На самом деле, – произнес Эдвин, – мне кажется, это читается «Бубба».

Человечка это остановило. Он глянул на бирку, пришитую к рубашке:

– Что? Это? Это не мое. Мне дал ее… – Он хотел сказать «друг», но прозвучало бы как-то натянуто. – …бывший коллега. По тюрьме. Да, это я! Доктор Роберт Аластар! Более известный как мистер Этик!

– А я вас не узнал, – сказал Эдвин. – На фото вы кажетесь куда внушительнее.

– О да. В последнее время я здорово исхудал. В этих ваших тюрьмах строгого режима возмутительно плохо кормят. Минуточку… я чего-то хотел… А, да. Месть! Месть! Ты предал меня, Лёон, послал меня на смерть. А я вернулся свершить акт возмездия. – Он подошел ближе и приставил дуло к голове мистера Мида.

К изумлению Эдвина, тот не вздрогнул, не уклонился, не пал на колени с мольбой о пощаде. Вместо этого взял со стола сигарету, как ни в чем не бывало щелкнул «Зиппо», закурил и с удовольствием затянулся.

– Шкловский В. Б., «МК-47», – сказал он. – Широко использовался на владивостокском фронте. Караульная служба и мотопехота советской Красной Армии. Стреляет очередями, пули усовершенствованного калибра. Последний завод, выпускавший «МК-47», закрылся на афганской границе в 1982-м. Вскоре эти автоматы списали, признав ненадежными. Боб, это антиквариат. Более того – советский антиквариат. То есть десять шансов к одному, что он даст осечку или взорвется тебе в лицо. Боб, ты ведь уже пробовал стрелять из него, правда?

Мистер Этик сощурился:

– Блефуешь.

– Думаешь?

– Месть! – завопил мистер Этик и нажал изо всех сил на курок.

Раздался взрыв. Патронник лопнул, оглушив мистера Этика, всю комнату засыпала шрапнель. Взрывная волна ударила Эдвина, мистер Этик зашатался.

– Я шесть лет проработал у Тома Клэнси, придурок! – взревел мистер Мид, глядя, как оглохший и одуревший горе-убийца качнулся и рухнул на пол.

Затем спокойно и молча мистер Мид забрал у Эдвина фомку. Сел на стол и, качая головой, обвел взглядом жалкую картину: коварный бывший сотрудник пытался совершить кражу со взломом; сбежавший преступник, он же бывший автор, катается по полу, держась за уши и всхлипывая; испорчена панельная обшивка и дверной косяк кабинета, урон минимум на пять тысяч.

– Итак, начнем с тебя, Эдвин. Ты пришел меня ограбить. Зачем?

Уставший и разбитый Эдвин решил, что лгать не имеет смысла.

– Хочу заказать убийство Тупака Суаре.

– Серьезно? Правильно ли я тебя понял: ты явился за моими деньгами, чтобы нанять убийцу для моего самого популярного автора?

– Да.

– Ясно. – Мистер Мид положил ломик на колени, словно школьный учитель указку. – Только не заказывай Бобу. Из него что убийца, что неплательщик налогов.

Мистер Этик сел на колени. Он по-прежнему зажимал уши, но рыдания почти утихли. По лицу текли слезы унижения и бессильного гнева.

– Будь ты проклят, Леон!

– Как только ты умудрился сбежать из тюрьмы строгого режима? Мои поздравления, Боб. Слышишь меня? Или повторить громче?

– Да, да, – произнес тот убитым голосом. – Слышу. Просто… просто это несправедливо.

– Очередное мудрое прозрение от мистера Этика, – сказал мистер Мид. – Мир несправедлив. Браво. С нетерпением жду продолжений. Возможно, ты заметил: как ни странно, небо голубое. Предметы падают преимущественно вниз. Богачи могут делать все, что хотят. Политики лгут. А…

– Довольно, – мягко прервал его Эдвин. – Вы победили, к чему покровительственный тон? Вам явно нравится то, что случилось.

– О да, – ответил мистер Мид. – Нравится. Но не то, о чем ты подумал. Мне нравится, что не все гладко в Счастливии. Что мир – по-прежнему гадкий и грязный. Так и должно быть: редакторы мечтают убить авторов, авторы – издателей. Это, – он задумался, подбирая слово, – это вдохновляет.

Мистер Этик медленно поднялся на ноги.

– Так ты не сдашь меня копам?

– Копам? Боже упаси. Скорее, прочитаю новую глупость от Тупака Суаре. Лучше скажи, ты по-прежнему предпочитаешь светлый коньяк ореховому бренди? Да? Что за мещанство. Ну-ка… – И он, держа в одной руке ломик, оглядел бар. – А, вот он. «Олсон». Лучший норвежский коньяк из подземелий Осло. Что скажешь?

Эдвин и мистер Этик переглянулись. Каждый пытался оценить обстановку, но никто не хотел делать первый шаг.

– Спасибо, я не буду, – как-то слишком небрежно сказал Эдвин. – Я, пожалуй, пойду. А вы посидите, поговорите о былых деньках, расскажете друг другу пару историй из жизни. Может, напьетесь и расчувствуетесь. Увидимся как-нибудь. – И он направился к выходу, сунув руки в карманы и разве что не насвистывая.

– Не торопись, – сказал мистер Мид. Эдвин замер на полпути. – Ты не сказал мне сколько.

– Что?

– Сколько нужно? Сколько с тебя запросили?

– За убийство Тупака Суаре? Пятьдесят тысяч. К сожалению, не хватает самую малость.

Мистер Мид кивнул.

– И как это с точки зрения этики? Ты считаешь, что поступаешь правильно, заказывая убийство всеми любимого автора?

– Я не разбираюсь в этике. Но считаю, что это правильно. – Эдвин не понимал, к чему тот клонит.

– А давай спросим специалиста. Что скажешь, Боб?

Мистер Этик сутулился над бокалом коньяка, держа его обеими руками, и не слышал вопроса.

– Что? В ушах еще звенит.

– Этично ли убивать Тупака Суаре?

– По обстоятельствам, – задумчиво ответил мистер Этик, но тут же воодушевился. – Зависит от того, какой точки зрения вы придерживаетесь – кантовской или прагматической. «Верши правосудие, даже если ад торжествует» – или «Великое добро для великих масс». Несомненно, мистер Суаре осчастливил много народу.

Все молча обдумали его слова.

– В этом вопросе я согласен с Кантом, – сказал Эдвин.

– Я тоже, – сказал мистер Этик. – Надо прикончить этого мудака. Я внесу лепту в твой смертоносный фонд. У меня… – он порылся в карманах и обнаружил пригоршню мелочи, – восемьдесят девять центов. Может показаться, что этого мало, но количество денег нужно соизмерять с моральным вкладом. Это ведь все, что у меня есть.

– Итого, – сказал Эдвин, подсчитывая, – нужно еще где-то сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять долларов и десять центов. Десять центов я наскребу. Остальное… как вы, мистер Мид?

Тот очень долго молчал. А когда наконец заговорил, то, как обычно, начал издалека.

– Роберт Льюис, – сказал он и снова замолчал. – Роберт Льюис. Так звали пилота «Энолы Гей». Капитан Роберт А. Льюис. Этот человек сбросил бомбу на Хиросиму 6 августа 1945-го. И знаете, какова была его первая реакция? Знаете, что он сказал, увидев слепящий свет и клубящееся облако? Он сказал: «Господи, что мы наделали?» Примерно так я себя и чувствую. Я опубликовал книгу Тупака Суаре, разрекламировал ее, как только она стала бестселлером, я переоформлял и перепродавал сотни ее разновидностей. А теперь думаю: «Господи, что мы наделали? Что мы выпустили в мир?» И теперь вы просите меня присоединиться к вашему крестовому походу. Помочь вам избавиться от Тупака Суаре. – Лёон последний раз затянулся и погасил сигарету в черепаховой зеленой пепельнице, украшенной золотыми листьями. – Давайте. Давайте прикончим его.

От радости Эдвину хотелось подпрыгнуть и завопить, но хорошее воспитание взяло верх, и он предпочел важно кивнуть.

Всеобщее внимание переключилось на сейф за мини-баром.

– Значит, код – «постмодернистские изыски»?»

– Нет, – сказал мистер Мид. – «Дети слов». Слов, понимаешь?

– А… – Эдвин сделал вид, что ему смешно. Вот он, фиглярский юмор бэби-бумеров, – с ним ничто не сравнится.

– Но сейф я не открою, – продолжал Мид. – Пятьдесят штук? С ума сошли. Что я вам, денежный мешок?

Эдвин растерялся:

– Но я думал…

– Хотите действовать, действуйте сами. Эдвин, принеси-ка выпивку. Я вам сейчас кое-что покажу. Это лучше денег. – Мистер Мид провел рукой по боковой панели, отыскал потайную «точку оргазма» и нажал на нее. Сейф открылся, и он продолжал:

– Помните «Балканского орла»? А Бешеного Пса Маллигана?

– Да, конечно. Генерал. Что с ним?

– Где-то в Айове прослушал курсы Тупака Суаре «Как перестать сердиться и начать жить». Сменил имя на Чуть Раздраженного Пса Маллигана. Конечно, не так звучно, но что поделать. В общем, до своего блаженного слияния с мирозданием генерал в знак благодарности сделал мне небольшой подарок. – Мистер Мид протянул обе руки в сейф и достал нечто холодное, блестящее и смертоносное – «Атку-17». Новое поколение самообороны. Всевозможные примочки. Разрывные пули с магниевыми насадками. Прибор ночного видения. Лазерный прицел. Просто наводишь и стреляешь. Высокая технология для любителей. Между прочим, Клэнси позеленел бы от зависти, узнай он, что в моем распоряжении такая штучка. Эта пушка, – мистер Мид бросил презрительный взгляд на мистера Этика, – рассчитана на дураков. Стрелять может любой идиот. И нужно быть полным придурком, совершенным…

– Хватит уже! Я понял тенденцию, – сказал мистер Этик.

– И кто же совершит подвиг? – поинтересовался Эдвин.

– Бросим жребий, – ответил Мид. – Тупака прикончит проигравший… или победитель, это как посмотреть. Лично я хотел бы его пришлепнуть, но не могу. Артрит, – и он показал свои шишковатые пальцы.

– А у меня сломан большой палец, – быстро сказал Эдвин, демонстрируя бинты.

– Да брось ты, – вмешался мистер Этик. – Не большим же пальцем курок спускать… К тому же ты молодой и проворный. Я выставляю кандидатуру Эдвина.

– Да? – сказал тот. – А кто сбежал из тюрьмы? Только ловкач на такое способен.

– Верно, – подтвердил мистер Мид. – Тут он прав, Боб.

– Но ведь я не смог убить тебя, Леон. Вот вам лишнее доказательство, что я не подхожу. Я сказал бы, «от каждого по возможностям». От Леона – оружие, от меня – этическое обоснование, от Эдвина требуется лишь молодой задор. Априори ясно, что война – удел молодых.

– Дискриминация по возрасту, – горько констатировал Эдвин. – Может, лучше я возьму на себя этическое обоснование?

– У тебя мало жизненного опыта, – сказал мистер Этик. – Мудрость приходит с возрастом, Эдвин. Нужен широкий взгляд на вещи, что, увы, напрочь отсутствует у нынешней молодежи.

Мистер Мид не выдержал:

– Давайте тянуть этот проклятый жребий. Эдвин и мистер Этик обменялись мрачными взглядами и кивнули.

– Прекрасно, – сказал мистер Мид. – Все готово. Но прежде, Эдвин, будь так добр, объясни, что случилось с моей подлинной подделкой Уорхола?

 

Глава сорок третья

Высоко в горах, где снег ложился на еловые лапы и прозрачный морозный воздух окутывал дальние вершины, Тупак Суаре сидел в своем убежище… и ковырял в носу. Он просунул указательный палец глубоко в ноздрю и пытался выудить влажный мягкий катышек.

Тупак Суаре – вовсе не Антихрист. И не злой гений. При ближайшем рассмотрении он оказывался весьма приветливым типом, хоть, как вы знаете, и погубил Западную цивилизацию. Жил в просторной роскошной хижине с видом на горную долину. (Хотя, возможно, редактор должен поставить слово «хижина» в кавычки – на самом деле это большой комплекс сообщающихся домов в псевдо-деревенском стиле, а не просто хижина.) Тупак также владел половиной расположенного внизу города и большей частью окрестных гор. Он не помышлял о роли Мессии и культе собственной личности, который так быстро возник из-за книги, – поначалу не помышлял. Но все же он был человеком, то есть не устоял перед лестью и соблазнами, как и любой на его месте. (При условии, что этот любой – похотливый развратник с тягой к кожаным фетишам.) Когда на него обрушился шквал писем, в которых поклонницы предлагали свою «космическую чувственность», разве он вправе был отказать им в подобном Счастье™?

Тупак Суаре, как и большинство самопровозглашенных гуру, оказался на удивление примитивен, когда дело дошло до удовлетворения его прихотей и капризов. Много секса и лести подчиненных – вот и все. Он долго ломал себе голову, но ничего интереснее так и не придумал.

По правде говоря, Тупаку уже надоела компания красоток, заполонивших его жизнь, он устал от «счастливого священного гарема» и постоянных мелочных капризов его обитательниц. Особенно это касалось новенькой, назвавшейся Счастливым Солнышком.

– Я просветленная? Просветленная?

– Да, – отвечал он устало, в четырехсотый раз за день. – Ты просветленная.

– Правда? Ты правда так думаешь?

– Да, конечно. Ты абсолютно просветленная.

– Просто сегодня такое чувство, что я не очень просветленная.

Конечно, она привезла наличные – наверняка стащила у мужа, – не очень много, меньше двух миллионов, но все равно приятно. (В месяц только на еду у него уходило намного больше. Деньги, которые она, очевидно, украла у мужа, Тупак сложил в общую кучу. Почти каждый день кто-нибудь приносил то «Ролекс», то чемодан с рубинами. Все это порядком надоело.)

– Я просветленная? Просветленная? Правда?

Так продолжалось неделю. Наконец Тупак предложил ей сходить на Опасный Хребет «на поиски прозрения».

– Это далеко в лесу, – сказал он. – Просто иди, а для лучшей концентрации закрой глаза. Там на меня впервые снизошло просветление.

– Я думала, это было в Тибете.

– Тибет, Колорадо… Какая разница?

Но она, увы, не желала отходить от его великолепия ни на минуту. Ни на одну секунду.

– Ты не против, если я схожу в туалет?

Нелегко быть Верховным Просветленным Духом Вселенной. Нелегко быть Самым Почитаемым Мыслителем Своего Времени. Приходится постоянно быть наготове, иметь про запас умную фразу; избегать выражений вроде «фиг знает» или «не врубаюсь». Он часто размышлял над тем, сталкивались ли сэр Исаак Ньютон или Альберт Эйнштейн с подобными трудностями. Давила ли на них эта «обязанность всегда быть в образе».

Но и плюсов было немало: деньги, слава, неумеренное бахвальство и постоянное внимание прессы. Он с удовольствием давал интервью и знакомился со звездами. Первый раз у Опры при виде благоговейной толпы поклонников у него закружилась голова, а однажды он оказался в одной гримерной с… впрочем, неважно. А сейчас знаменитости жаждали с ним познакомиться. Иногда поздно вечером, когда все уже спали, Тупак Суаре бродил по коридорам своего огромного поместья и размышлял: «Почему мне так грустно и печально? Чего не хватает? Вот если бы… Может, когда-нибудь…»

Он часто вспоминал детство (которое прошло отнюдь не в Бангладеш; он вообще с трудом выговаривал это слово) и особенно скучал по беззаботным студенческим денькам. Может, стоило получить степень по компьютерам? В конце второго курса он ходил на лекции по «Юниксу» и его поразило совершенство двоичной системы. Заворожила и пленила четкая последовательность единиц и нулей, и/или, из которых складывалось бесконечное число сложных форм. Из всего, что довелось испытать Тупаку, это чувство было ближе всего к просветлению.

И вот, стоя под луной и ковыряя в носу, он вздыхал: «Может, не стоило бросать компьютеры…»

После того как Тупак построил это горное пристанище и купил расположенный внизу город, ему захотелось создать оборудованную по последнему слову техники компьютерную учебную сеть, рассчитанную на единственного пользователя – себя самого. В лекционном зале он поставил самые мощные компьютеры, какие только можно купить. Только они достались ему бесплатно. Их подарил… как бишь его? Придурочный такой очкарик со скверным запахом изо рта. Как его?.. Прислужник, который всегда мыл ему ноги. Билл? Билли? Точно, Билли Гейтс. Тупак попросил, чтобы тот дал ему несколько советов, может, научил бы пользоваться чатами. (Почти все чаты были посвящены Тупаку Суаре, и можно узнать что-нибудь интересное, подписавшись чужим именем.) Но Билли, поклонившись, воспротивился: «Нет-нет-нет. Я не могу вас учить. Вы не должны марать ваши божественные персты в скверне Интернета».

Поэтому Тупак его выпорол.

Что оказалось большой ошибкой. Известие о том, что Тупак выпорол Билли Гейтса (да к тому же содержит гарем и слишком часто выступает по телевизору) вызвало немедленный язвительный отклик М.

Его краткое письмо повергло Тупака в ужас:

Мистер Суаре, что-то вы разошлись в последнее время. Вы бы хоть частично прикрыли свои мерзкие делишки. Помните, я знаю вашу тайну. Мне известна вся правда. Я сделал вам имя, я же могу и низвергнуть вас. Поэтому кончайте свою дребедень, или я лично поднимусь и спущу вашу дряблую задницу с горы. Это не угроза. Это обещание.

Искренне ваш, М.

Тупак струхнул не на шутку, отменил намеченные выступления по телевизору и собрал пресс-конференцию, где всенародно объявил:

– Не называйте меня Просветленным. Я просто написал книгу. Книгу по самосовершенствованию.

– Да, о Просветленный, – вторили ему собравшиеся.

А теперь еще и это: глубоко в носу что-то застряло, и как он ни старался, выковырять не мог. «Все этот проклятый ежедневный маникюр! В носу ковырять невозможно…» Хуже всего, что, когда его выбранил М., он разогнал все восточное крыло лакеев, и под рукой не оказалось никого, кто бы прочистил ему нос. Приходилось самому. Да, мир несправедлив.

Высоко над горным убежищем, в подлеске, прятался Эдвин де Вальв.

Руки дрожали, сердце колотилось, он привинчивал к «Атку» прибор ночного видения и регулировал объектив. Справиться с учащенным дыханием оказалось нелегко. Как получилось, что Эдвин де Вальв, скромный редактор, прячется в колючих лесных кустах, собираясь шлепнуть макулатурного писателя, которого сам и выудил однажды из безвестности? Очень просто. Эдвин вытянул короткую спичку.

– Ну вот и ладушки, – сказал мистер Мид.

– Все правильно! – завопил мистер Этик. Эдвин потребовал тянуть жребий три раза, но снова проиграл. Затем они попробовали «камень-ножницы-бумага», «три карты» и «раз картошка, два картошка». С тем же результатом.

– Ладно, – зло произнес Эдвин. – Согласен. Но вы меня прикроете.

Три дня они добирались до Колорадо, еще два – до уединенного горного лагеря гуру. Этик и Мид обороняли позицию в местном мотеле – из тех, что еще не закрылись, а Эдвин, вскинув оружие на плечо, приготовился к нелегкому путешествию.

– Не волнуйся, – успокоил мистер Мид. – Если что пойдет не так, положись на нас. Верно, Боб?

– Еще бы! – ответил тот, оглядывая мини-бар. – Мы с тобой. Гляди-ка, кешью!

Они проводили Эдвина до тропы и пожелали ему «легкой дороги», «удачи» и выдали множество других напутствий.

Эдвин де Вальв потащился в гору, а Мид и Этик вернулись в мотель.

– Я тебе рассказывал о своей юности? – спросил мистер Мид по дороге. – Про то, как в студенческие годы работал на карнавалах?

– Так ты лохов разводил? – удивился мистер Этик.

– Да. Ловкость рук, «три карты», наперстки, все как положено.

Эдвин прокладывал путь к дому гуру через снег и сосновые ветки, ноги и плечи болели от напряжения. На его счастье, команда первоклассных телохранителей давно прониклась «посланием» и основную часть времени упорно стремилась обрести блаженство. Эдвин с шумом прокрался мимо охранника, сидящего по-турецки в будке и тихонько напевающего «Аум Суаре».

«Если бы ты мог вернуться в прошлое, ты убил бы Сталина, будь у тебя такая возможность? – спрашивал себя Эдвин. И отвечал: – Даже не задумываясь». Эдвин де Вальв убил бы Сталина, даже не задумываясь. А Тупак Суаре – Сталин нового времени. Он сбросил нейтронную бомбу любви, его надо остановить. В глубине души Эдвин был уверен, что прав, но все же его терзали сомнения. Одно дело – философские измышления, совсем другое – нажать на курок.

Эдвин всматривался в оптический прицел.

– Не промажешь, – убеждал его мистер Мид. – Рассчитано на идиотов.

В зыбком зеленом мире прибора ночного видения стены и окна высокогорного жилища гуру то расплывались, то вновь сплывались. Эдвин исследовал стену внутри комнаты и разглядывал интерьер, когда в фокусе вдруг появилось четкое лицо Тупака Суаре. От неожиданности у Эдвина перехватило дыхание. Усилием воли он заставил себя успокоиться, навел на лицо лазерный прицел и медленно опустил палец на курок.

Тупак, ковыряя в носу, ходил взад-вперед, но Эдвин умудрился не упустить его из виду. Так пума следит за своей жертвой. «Вот и все». Он глубоко вздохнул. Подумал о Мэй. И в паузе между ударами сердца нажал на курок.

Боковое окно разлетелось на сотни осколков. Из головы Тупака Суаре брызнула кровь и осколки кости, гуру завалился набок и упал.

За взрывом наступила тишина. Эдвин прильнул к прибору ночного видения и ждал. Ничего не произошло. Гуру лежал у журнального столика, в стене позади него виднелась дыра от пули. Если пуля прошла навылет сквозь голову, у Тупака нет шансов выжить. (Мистер Мид объяснил, что на вылете эти пули разрываются, а образовавшийся вакуум вытягивает за собою плоть.) Значит, все кончено. Тупак Суаре мертв, Эдвин уже хотел щелкнуть предохранителем, перекинуть ружье через плечо и ускользнуть в ночь, когда уловил краем глаза… некое движение. Кто-то спешил на помощь? Нет. Хуже. Намного хуже.

Тупак Суаре с трудом поднялся на ноги, ревя, словно раненый бык. Он поднял руку и с ужасом посмотрел туда, где был палец. Из пятерни хлестала кровь. От страха и боли Тупак резко вдохнул воздух, и отстреленный указательный палец крепко застрял в ноздре.

– Боде бой! Бобогиде гдо-дибудь!

Эдвин запаниковал и, не целясь, выстрелил еще три раза. Пули угодили в медные зеркала и вазы эпохи Мин, воздух наполнился лепестками роз и брызгами, Тупак, гнусаво причитая, побежал.

– Вот срань!

Эдвин скатился по склону, не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным, и ударом ноги распахнул дверь во дворик. «Урод недобитый, не мог просто помереть?» Парализованный страхом Тупак скрючился в углу.

– Жто бам дадо? Жто бам дадо?

Эдвин задыхался. Сердце бешено колотилось, пот заливал глаза.

– Простите, – сказал он. – Но я вынужден вас убить. – Он теребил ружье. Не такой представлялась ему встреча с Тупаком. – Простите. Я должен.

Эдвин уже готов был разметать во все стороны священное мозговое вещество Тупака Суаре, Посланца Любви, Апостола Блаженства, но заметил дергающийся палец, застрявший в ноздре. Позорная смерть для мужчины. Не раздумывая, он протянул руку и вынул палец из носа гуру, а затем неумело обернул его кисть обрывком занавески.

– Зажмите тут, – сказал он. – Кровь идет не так уж сильно. Может, жаром от взрыва прижгло рану. Вряд ли в пальцах есть артерии, все не так уж плохо.

– Спасибо. – Голос Тупака дрожал.

– Вот видите? – Кровь почти остановилась. – Держите так, только руку поднимите, и все будет нормально.

Тупак мужественно улыбнулся сквозь слезы.

– Ладно, – всхлипнул он.

– Вот и хорошо. А теперь придется вас убить.

– Нет-нет-нет, ради бога, нет. Хотя бы скажите, кто вы?

– Я… в общем, ваш редактор.

– У меня есть редактор?

– Из «Сутенира». Забыли? Мы пару раз говорили по телефону о вашей книге.

Лицо Тупака прояснилось.

– Эдвард? – спросил он.

– Почти. Эдвин. Надеюсь, это не испортит вашего мнения об отношениях автора и редактора, которые должны строиться на взаимном доверии, но… – Он сделал шаг назад и вскинул винтовку. – Прощайте, Тупак.

– Но я тут ни при чем! Это даже не моя книжка! Эдвин замер.

– Я так и знал. Компьютерная программа, да? Вы вроде злого колдуна. Вы запрограммировали компьютер так, чтобы он машинописным шрифтом напечатал сотни страниц рукописи.

– Нет-нет, – запричитал гуру. – Я не гений. Я не писатель. Я актер.

– Актер?

– Меня зовут Гарольд Т. Лопес. «Т» – это Томас. Пожалуйста, не убивайте меня. Я закончил актерские курсы Общественного университета трех штатов. Я никогда не был в Бангладеш. Прошу, не убивайте меня.

Эдвин опустил ружье.

– Вас зовут Гарри?

Гуру шмыгнул носом и кивнул.

– Если не вы написали эту книжку, то кто?

Гарри Лопес (он же Тупак Суаре, он же Повелитель Вселенной) лихорадочно рылся в ящике стола, а Эдвин сидел рядом, с «Атку-17» наготове. Рука Гарри пульсировала от боли, грубо наложенная повязка мешала держать бумаги, но он очень старался. Перед лицом смерти человек мобилизует все ресурсы.

– Вот, – сказал Гарри. – Видите? Мое резюме, а вот фото 8х10. Снимок неудачный, я тут выгляжу фунтов на десять толще, чем есть. Видите? Вот где я снимался. Вот где я играл на сцене, а это – наш режиссер. Можете позвонить ей, она все подтвердит.

Эдвин не верил своим глазам. Действительно, резюме Тупака Суаре.

– Тут написано, что вы «идеально подходите на роли смуглых преступников романского происхождения и/или любовников». – Он приподнял бровь.

– Так считает мой агент, – смутился Гарри.

– Вы и вправду танцуете чечетку и играете на саксофоне?

– Нет. То есть не совсем. Каждый немного приукрашивает резюме, так ведь?

Эдвин положил резюме на стол и задал единственно важный вопрос:

– Кто такой Тупак Суаре? Кто настоящий Тупак Суаре?

Ответ оказался неожиданным.

– Тупака Суаре нет, – сказал Гарри. – И никогда не было. Это обман. Вас надули, Эдвин. Меня взяли дублером – и только потому, что ваш босс начал платить за интервью. Я должен был общаться с прессой, давать интервью, продвигать книгу, чтобы читателям было кого обожать. Тупака Суаре не существует. Это просто роль, на которую меня взяли.

– Кто, Гарри? Кто вас взял? Гарри глубоко вздохнул:

– Один тип в Райских Кущах. Его зовут Джек Макгрири.

Эдвин откинулся на спинку стула.

– Макгрири. Что-то знакомое. Не он хозяин вашей квартиры?

– Нет, – ответил Гарри. – Я увидал его впервые в театральном агентстве Силвер-Сити. Я работал в театре, играл пантомимы на одного актера, в экспериментальных пьесах, например в одной деконструк-тивистской, она строилась только на звуке «My». Ее очень хорошо приняли, особенно альтернативная пресса. Местное художественное сообщество восторгалась ею, словно…

– Гарри, у меня ружье, не забывайте.

– Простите. На чем я остановился?

Эдвин издал нечто среднее между вздохом и рычанием:

– Театр в Силвер-Сити.

– Ну да. Этот мистер Макгрири пришел и спросил, хочу ли я разбогатеть и жить в огромном особняке. Я ответил «да» – по вполне понятным для актера причинам. Это ведь роль на всю жизнь. Тогда он спросил, смогу ли я сыграть пьесу на тему восточноиндийской мистики. Моя мать – итальянка, отец – мексиканец, поэтому я сказал: «Вряд ли. Я ничего не знаю про Индию». Но мистер Макгрири ответил: «Не беспокойся. Помнишь Арчибальда Белани? Голубоглазого англичанина, который убедил весь мир в том, что он туземный старейшина по имени Серая Сова? Много лет водил всех за нос. Люди видят только то, что хотят». Ну я и согласился. Никаких проб, никаких звонков. Пожали руки и поделили доход, так сказать. Наняли меня перед первым интервью Опры. – Гарри подошел ближе, сел и умоляюще взглянул на Эдвина. – Поверьте, не думал я, что все так закончится. Поворот сюжета оказался неожиданным. Вначале большую часть денег я платил бывшим друзьям. Ну понимаете, подкупил однокашников… потом давал взятки моим университетским преподавателям. Но когда они прочли эту книгу, то начали возвращать мне деньги. Говорили, что я гений, хотя я объяснял, что к этой книжке не имею никакого отношения. Заучил лишь несколько ключевых моментов.

– Да, – сказал Эдвин. – Я видел, как вы фонтанировали заученными наизусть откровениями.

– Мне очень жаль, – сказал Гарри. Искренне сказал. Он заерзал в кресле, продолжая держать руку на весу. – Я не такой уж плохой человек – просто я плохой гуру. Поймите, это работа. То есть я просто играл. Я все ждал, когда меня подловят, но не дождался. Им нравится быть в дураках. Они предпочитают жить в иллюзии. Ведь я даже не смог правильно подделать акцент. Я прошел только вводный курс по диалектам и не изучал восточноиндийские разновидности. Я освоил дюжину вариантов кокни и все английские акценты, но на первом курсе у нас не было пакистанского или хинди… А на втором вместо этого я изучал компьютеры. Поэтому мистер Макгрири решил, что для Тупака Суаре подходит богом забытая деревенька на севере Бангладеш, вряд ли ее кто-то знает. С акцентом у меня были большие трудности. Обидно, ведь с ирландским все в полном порядке. Правда. У меня четверка с плюсом. Хотите послушать? «У акчьорра из гьоррода Дьюблина оказаллась каррьерра загьюблена…»

– Лимерики оставьте для поклонниц, – сказал Эдвин.

– Но я их прекрасно читаю, – искренне возразил Гарри.

– Ружье, Гарри. Помните?

– Да, – выдохнул тот и поник.

– Ваша оценка по диалектам меня не интересует, ясно?

Гарри растерянно опустил глаза.

– То же самое сказал мистер Макгрири, но не так вежливо. «Ты болван. Кто поверит итало-мексикано-американцу с ирландским акцентом да еще по имени Тупак Суаре?» Все время по голове меня лупил. Нехороший человек. Ему самому нужно обратить внимание на ребенка внутри себя.

– Где он сейчас, этот мистер Макгрири?

– По-моему, до сих пор в Райских Кущах. Эдвин поднялся.

– Спасибо, Гарри. Рад был познакомиться. Извините за палец.

– Знаете что, – сказал Гарри. – Будьте поосторожнее в Райских Кущах. Он хитрый.

 

Глава сорок четвертая

Мэй Уэзерхилл взяла себе имя Сахарная Вата, и ее, словно кисею теплым осенним ветром, носило из коммуны в коммуну, пока она не бросила якорь среди любвеобильных братьев и сестер северной Обители Счастья™ (Сто седьмой филиал Общины Онейда).

Дни сменялись днями, время словно исчезло. Не было ни календарей, ни часов, ничто не делило мир на дни и минуты. Не было унылого утра понедельника, ни веселого пятничного вечера, ни воскресного одиночества.

Мэй бродила по садам пряных трав, знакомилась и занималась любовью с людьми в белых одеждах, похожими друг на друга как близнецы, и улыбалась до онемения лица и сердца. Она ощущала, как ее мир постепенно обретает равновесие и покой. Вела беседы, похожие как две капли воды. Одно сияющее лицо сменялось другим, но разговоры велись прежние. Никто не язвил. Не сплетничал. Никто никогда не плакал – но и не смеялся до слез и колик в животе. Ни смеха. Ни слез. Рай на земле, в истинном смысле слова. Все соглашаются друг с другом, перепархивают от одной группки к другой. Никто ничего не знал про Мэй, но все искренне ее любили. Теплое солнце, чудесные люди: святые любящие вегетарианцы в простых грубых одеждах. На порогах разбросаны цветы, прялки бесконечно крутились вечерами, а вечера длинные, сумерки золотистые. Все сословное и застойное исчезает…

И Мэй была счастлива. Безмерно счастлива. Жизнь стала безмятежной и спокойной, и она, глядя в зеркало, больше не видела неполноценную личность, набор недостатков и изъянов. Она практически не видела себя. Но это неважно. На седьмой день Сестры Счастья™ убрали все зеркала, изгнав одним простым деянием из жизни гордыню, неуверенность и суету.

Возможно, именно близость турбазы «Шератон Тимберленд» начала подрывать спокойствие Мэй. Каждый день она ходила босиком на рынок мимо пустого, вьюнком поросшего отеля и, проходя, шептала одно имя – имя, которое ее по-прежнему смущало, бесило, влекло и раздражало: «Эдвин де Вальв». Отсутствие Эдвина бросалось в глаза, создавало темную рябь под верхним слоем ее спокойствия, рождало опасные водовороты и неожиданные течения, угрожающие опрокинуть все.

Дни сменялись днями. Росли травы, рушился отель. Жизнь Мэй завернулась лентой Мёбиуса: бесконечное повторение одного и того же дня, неизменные улыбки.

И вот однажды пришло письмо. Словно камнем разбило витраж, проникло под видом блаженства и счастья™. «Слава Тупаку Суаре!» – крупными буквами вывела на конверте дрожащая, но решительная рука. (У Эдвина палец еще не зажил, и ему трудно было писать ровно.)

Письмо оказалось таким же дрожащим, но чувства выражались решительно. Дерзкое и ясное, сверху большими печатными буквами нацарапано: МАНИФЕСТ ДЛЯ МЭЙ. А дальше:

Теперь я знаю, что здесь не так. Дело не в курении, косметике или обжорстве. Все гораздо глубже. Главный вывод из всей философии Тупака Суаре: ему недоступна обычная радость.

Радость – не состояние бытия. Это действие. Радость – это глагол, а не существительное. Ее нет отдельно от наших поступков. Радость по природе своей мимолетна, а не постоянна. Mono-no-aware. «Печаль всего сущего». Печаль наполняет все, даже радость. Без нее радости не существует.

Радость – это наши действия. Радость – это пляски без одежды под дождем. Радость – языческая, абсурдная, она пронизана вожделением и печалью. В отличие от блаженства. Блаженство наступает после смерти.

Я уезжаю. На юг, в пустыню, на последнюю битву. Чтобы спасти всех нас от счастья. Чтобы в мир вернулись радость, боль и порочные удовольствия.

Я спасу мир, Мэй… А потом приду за тобой.

Надпись внизу страницы была жирно подчеркнута и помечена восклицательными знаками: мбуки-мвуки!!!

И тут впервые за долгое-долгое время Мэй засмеялась. Громко расхохоталась от всей души. Мбуки-мвуки! Одна из непереводимостей, которая на языке банту означает: «Сбросить одежду и плясать голым от радости». То есть действовать, радоваться жизни, буянить.

Мэй представила себе пляшущего под дождем голого Эдвина – огородное пугало, что забавно размахивает тощими руками, приветствуя пороки. Она все смеялась и смеялась. Эдвин. Ее Конан. Ее творец бессмысленных великих поступков пляшет голым под дождем. Мбуки-мвуки!

– Сахарная Вата, к тебе можно?

Мэй испуганно обернулась. Ее окликнула одна из Сестер Вечного Счастья™, пожилая дама с большими глазами лани. Вид у нее был встревоженный. Весьма встревоженный.

– Я слышала, как ты смеялась… Мы все это слышали. И я должна заметить, это неправильный смех. Не тихий безмятежный смех того, кто един со Вселенной. Я бы даже сказала, что он прозвучал немного зло.

Мэй засмеялась еще громче.

– Он и есть злой. Очень злой. – С этими словами она сбросила с плеч Покрывало Блаженства, аккуратно сложила и протянула его сестре. – Мне уже достаточно счастья.

– Боже правый… Что случилось? Разве ты не счастлива здесь?

– Да, – ответила Мэй. – Счастлива. В том-то и дело.

Итак, Эдвин готовился к последней битве между силами блаженства и порока, а в это время Мэй Уэзерхилл собрала вещи и бодрым шагом покинула сад через Ворота Счастья™.

И ни разу не оглянулась.