Амазонка

Фермин Максанс

Максанс Фермин (р. 1968) — современный писатель, ставший любимцем французской читающей публики после грандиозного успеха своей первой книги «Снег» (1999). Его произведения, своеобразные романы-притчи, заставляющие вспомнить о великом Антуане де Сент-Экзюпери, снискали Фермину славу «сказочника XXI века» и принесли ему три литературные премии, две из которых были присуждены за роман «Амазонка».

«Амазонка» (2004) — книга, в которой автор вновь обращается к своей любимой теме столкновения судьбы, любви, искусства и реальности, помещая сюжет в антураж диких бразильских джунглей. Молодой чернокожий пианист, потеряв жену, стремится вновь обрести душевный покой и предпринимает для этого невероятное путешествие сквозь джунгли вместе со своим роялем. Преодолев на своем пути все препятствия, он становится местной легендой.

 

Посвящается моему отцу

Потому что искателям приключений

до сих пор не дает покоя далекая

Амазонка...

 

I

Нигде

Во-первых — музыка, рояль. Легкая, ритмичная, расцвеченная джазовыми аккордами музыка плывет вниз по течению Амазонки, ласкает своими арпеджио водную гладь, скользит от дерева к дереву, с листка на листок и медленно затихает на берегах. Во-вторых — необъятная и глубокая река, она катит свои кубометры воды, красной, будто поток лавы. Поток лавы, хлынувший прямо в чащу самого зеленого и высокоствольного в мире леса.

На реке — плот. Настолько неожиданный здесь, что сам собой притягивает взгляд, словно черная точка на белой стене. На плоту рояль. Белый.

Почему белый — этого мы объяснить не можем. По крайней мере, пока.

А за роялем, на крутящемся табурете, — музыкант.

Черный.

Черная кожа.

Черные волосы.

Черные глаза.

Остальное сияет ослепительной белизной, словно волшебством перенесенное сюда с картинки из каталога антикварной выставки.

Белая шляпа.

Белые зубы.

Белый смокинг.

Белые ботинки.

Единственное отступление от этого правила — сигара в зубах музыканта. Гаванская сигара, которую он не торопясь потягивает.

Он играет и курит одновременно. И кроме того, отстукивает каблуками по доскам плота ритм.

Настоящий джазовый музыкант, черт побери. Похоже, один из лучших на свете. Он достоин зваться Томас Фэтс Уоллер, Телониус Монк, Херби Хэнкок или Эррол Гарнер. Длинные хрупкие пальцы порхают по клавишам, словно черные бабочки. Он виртуоз: разноцветные мелодии смешиваются у него на клавиатуре, как на палитре художника. Когда такой пианист начинает играть, даже сама тишина, должно быть, прислушивается. А люди удивляются: неужели можно играть так замечательно, как человек за белым роялем?

Белый рояль. Такого белого цвета и в природе-то не бывает. Ни у инструментов, ни у человеческой кожи. И все же рояль был совершенно белым. Не цвета слоновой кости. Не алебастрового оттенка. Просто белым.

Необычный цвет для рояля такого размера и класса. Обычно подобные рояли — черные, черный цвет придает им величественность, благородство форм. А этот, именно из-за своей белизны, выглядел ирреальным, волшебным. Он казался таким чистым, нетронутым, совсем невесомым, что думалось, в нем заключен некий особый смысл.

Все это может, конечно, показаться необычным — в определенном смысле, дела и обстояли совершенно необычно. Откуда взялся рояль? Что делает этот музыкант на середине реки, где блеск солнечных лучей смешивается с испарениями чудовищных джунглей? Наконец, как его зовут?

А музыка! Искрометная танцевальная музыка — в диком амазонском лесу! Как если бы Луи Армстронг на своей трубе заиграл на Луне.

Белое — на черном. Джаз — среди тишины. Музыка — в пустоте.

Невообразимая красота.

Подходящее начало для нашей истории.

Эта музыка донеслась и до таверны Родригиша.

Собственно, это была не совсем таверна, просто нагромождение изъеденных сыростью и обожженных солнцем досок, которое чудом до сих пор не развалилось. Строение высилось на берегу Риу-Негру, как заштиленный корабль, который с досады или от усталости бросил тут якорь после долгих странствий по всем континентам и навсегда остался в этих местах — будто ждал так и не выпавшего на его долю кораблекрушения, соревнуясь тем временем с религиозными миссиями: в часы воскресной службы здесь собиралось не меньше безбожников, чем в церкви верующих.

В таверне было человек пятьдесят мужчин и три проститутки, одну из которых, очень красивую метиску, звали Жулия. Пятьдесят мужчин играли в карты, жевали табак и пили кашасу. Пятьдесят мужчин орали как ненормальные, глаза у них налились кровью, лица раскраснелись от спиртовых паров и сигарного дыма, и хмель постепенно наваливался на них с той силой, с которой они уже не могли совладать.

Таверна — единственное промежуточное звено между пугающим своим безлюдьем царством амазонских джунглей и сладким теплом латиноамериканского борделя; таверна никогда не пустовала, эта тихая гавань давала приют заблудившимся путешественникам и усталым золотоискателям. Над входом красовался огромный керосиновый фонарь, он был зажжен всегда и сиял, как маяк, привлекающий заблудшие души. Он был виден издалека и обозначал место, где заканчивалась преисподняя джунглей и начинался рай цивилизованной жизни.

Место, где никогда не бывало тихо.

И все же, когда льющаяся со стороны реки музыка просочилась в щели между трухлявыми досками и поплыла по таверне, все умолкли и прислушались.

Первой ее услышала Жулия. Красавица такая, что дух захватывало: босые ступни, — так легче танцевать, — точеные, как у газели, бедра, а ягодицы — пара крепеньких серебристых лун, как раз с две подставленные мужские ладони. Еще у нее была смуглая от солнца кожа, тонкая талия, высокая грудь, рот, будто прекрасный плод, и глаза абиссинской кошки. Метиска. Красавица. Она плясала и кружилась из одного конца таверны в другой, так что подол ее платья то и дело взлетал в воздух. Танцевала она прекрасно, немного вызывающе, что да, то да, но она была рождена для танца, и те, кто смотрел на нее, нисколько не возражали.

Вдруг она прислушалась. Снаружи донеслась музыка. Такая красивая, что Жулия застыла на месте посреди комнаты, словно обратилась в соляной столп.

В эту минуту полковник Родригиш поднял руку, и в таверне стало тихо.

— Слушайте! — сказал он.

Теперь прислушались все.

Сначала было слышно только какое-то журчание вдалеке, едва различимый перезвон. Потом постепенно звуки стали громче и заполнили зал.

— Да это колокольчик на посудине старика Симбриша, — сказал беззубый сборщик каучука.

После этого он осушил стакан, отер тыльной стороной ладони пот, выступивший у него на лбу, и вернулся к прерванной партии в карты. Партнер по игре разглядывал его с такой уничижительной улыбкой, какой был бы достоин самый последний идиот во всей Амазонии.

— Ничего подобного, Чику. Это просто обезьяны орут, вот что это такое.

Один золотоискатель, который надрался так, словно только что открыл самую большую золотоносную жилу в Южной Америке, крикнул:

— Да нет же, я вам говорю, это сирены на речке поют!

Никто так и не смог угадать природу странного звука, потому что, приходится признать, в этой деревушке, затерянной в самом густом на свете лесу, ни у одного человека не было музыкального слуха. Единственной мелодией, к которой здесь привыкли, было пение птиц на заре и вопли попугаев ара в вечерних сумерках.

Звук приближался. Он нарастал и крепнул, как растение, напоенное дождем. Некоторые узнали в растущем звуке музыку — нереальную и прекрасную. Это была музыка, какой никто и никогда не слышал на берегах Риу-Негру. Мелодия, источником которой наверняка был какой-то особенный инструмент — чтобы создать его, потребовалось немало знаний и опыт многих и многих лет, а может, и многих веков, ведь далеко не сразу удается добиться такого необычного, удивительного результата. Одним словом, это был инструмент, сделанный рукой мастера.

Сервеза облокотился одной рукой на свою стойку — в другой руке у него был стакан с пивом, — приоткрыл ярко-голубые глаза и объявил со своей обычной флегматичностью и добродушием:

— Я, конечно, не музыкант, но скажу вам: это играют на рояле.

Альберт Сервеза Амрайн — швейцарец, осевший в Амазонии благодаря совершенно необъяснимому и невероятному стечению обстоятельств. Чтобы не умереть со скуки, он исполнял обязанности бармена. Он единственный в деревне Эсмеральда умел варить пиво, а главное, владел искусством выпить больше десяти литров этого напитка и остаться на ногах — по этой причине он приобрел несокрушимый авторитет и безграничную власть над сборищем пьянчуг, обосновавшихся в таверне.

— Рояль у нас на реке? Да ты спятил! — прогремел Родригиш.

— Готов поклясться, полковник, так оно и есть.

Полковником Родригиша называли все, неважно, работал человек на него или нет: это была дань славному прошлому Родригиша, и, хотя его служба давно закончилась, правило следовало соблюдать, если только вы не хотели проявить неуважение к его персоне — за что можно было легко получить пулю между глаз и сгнить в каком-нибудь отдаленном уголке джунглей.

— Да откуда мог тут взяться этот чертов рояль, ну скажи, болван? Со дна реки, что ли?

Сервеза отпил немного из своего стакана, покачал головой и, не отрывая взгляда от прекрасных глаз Жулии, с улыбкой объявил:

— А может, это рыба-рояль.

Метиска прыснула. Но у Родригиша не было настроения шутить. Он закусил окурок сигариллы и, обращаясь ко всем присутствовавшим, язвительно выпалил:

— Если это рояль, я дам отрезать себе яйца!

Несколько голосов повторили за ним, словно эхо:

— Ну дает Сервеза! Рыба-рояль!

— Ага, еще скажите: раздвижной осьминог!

— А почему не шестиструнная рыба-меч? В таверне захихикали над швейцарцем.

Его тут все любили, но надо сказать, иногда от пьянства у него шарики заходили за ролики.

— Да точно, полковник, это рояль!

Музыка слышалась все более внятно.

— Вашим яйцам не повезло, полковник: кажется, на этот раз Сервеза прав. Идите посмотрите и ущипните меня, если я сплю.

Это сказал Жесус Диаш, ловец пираний. И если в чем-то на этом свете можно быть уверенным — так это в том, что Жесус Диаш не из тех, кто видит сны наяву.

— Что ты сказал? — спросил Родригиш, резко поворачиваясь к человеку, который нарушил спокойствие в Эсмеральде и теперь торчал в дверях, словно плесень, выросшая в напитанных влагой джунглях.

Жесус Диаш снял соломенную шляпу, улыбнулся всеми своими желтыми зубами и бросил, как будто ни к кому не обращаясь:

— Я сказал, что там на реке — рояль.

Вслед за Жесусом Диашем из таверны один за другим вышли Родригиш и его люди — странная процессия. Не в силах справиться с любопытством, они приблизились к реке и увидели странную картину: по воде медленно скользил плот, а на плоту — рояль, табурет и музыкант.

Река была красная, музыкант — черный, рояль — белый. Занятное зрелище, в самом деле. И еще тут и там несколько островков тени, будто специально, чтобы картина казалась еще нереальней, а все цвета на ней — еще ярче: пелена тумана поднималась над рекой, струйки пара выходили изо рта музыканта, водоворотики нот исторгались из белого рояля. И все вместе двигалось в ритме музыки, музыка скользила и струилась по джунглям, словно огромная змея в разноцветных созвучиях.

— Рояль в наших местах?

— Да еще белый?

— Может, мираж?

— Какой тут мираж!

— Да что ж это такое?

— Рояль, сам же видишь!

— Нет, я о музыке, которую играет этот парень. Что это?

— Никогда не слышал такой даже в лучших борделях Манауса!

— Вообще-то красиво!

— Прямо мурашки по коже.

— А мне хочется плакать.

— А играет-то как быстро, четыре руки у него, что ли?

— Думаешь, обычный человек может так играть?

— Даже не знаю.

— Вот и я тоже.

— Чертовщина какая-то, не иначе.

— Кто его знает. Здесь все может быть...

Но вскоре прозвучал голос рассудка:

— Слышал я одного пианиста в Белене, он тоже так играл. И могу поклясться, это был не призрак!

Все взгляды обратились на говорящего. Полковник — это сказал именно он — внешне сохранял полное безразличие к происходящему: он достал из кармана сигариллу, поднес ко рту, чиркнул спичкой о подметку, закурил. Потом, резко дунув на спичку, затушил ее, бросил на землю и, попыхивая, двинулся в сторону понтона. Мужчины без единого слова расступились и пропустили его. Полковник с грохотом прошагал по пристани, доски скрипели и гнулись под его тяжестью. Он дошел до конца понтона, где обычно было пришвартовано единственное в деревне суденышко, и осмотрел горизонт.

С берега спросили:

— Что будем делать? — Это был Жесус Диаш.

Полковник повернулся в его сторону и не допускающим возражений тоном ответил:

— Ничего. Пока ничего. Ждем, что будет дальше.

Плот медленно скользил по течению и скоро стал виден лучше. Пожалуй, это был даже не плот, а обломок палубы, оставшийся на плаву после кораблекрушения и влекомый волей реки и музыки.

— Ну так что же это, полковник, если не рояль? — спросил Сервеза.

Полковник проворчал с недовольной гримасой:

— Во-первых, это не обычный рояль. А во-вторых, и музыка-то...

— Что — музыка?

Родригиш вынул изо рта сигариллу, сплюнул в реку черноватого цвета слюну и отрезал:

— По мне, так это музыка для негров!

Полковнику Родригишу, хозяину единственной таверны в деревне Эсмеральда на Риу-Herpy, в четырехстах километрах к западу от Барселуса, была хорошо знакома только одна мелодия — стук кассы, который услаждал слух владельца таверны, в особенности субботними вечерами, когда сборщики каучука, получив свои денежки, спешили раскошелиться на пиво, ром или кашасу. Ящичек кассы открывался, слышалось громкое звяканье, потом резкий щелчок: ящик закрылся — эти звуки обладали для полковника неотразимым очарованием. Но чтобы здесь появился рояль...

И все-таки приходилось признать, что Сервеза и Жесус Диаш правы. Перед полковником в самом деле был плот, а на плоту чернокожий музыкант играл на рояле.

Родригиш снова сунул в рот сигариллу и проворчал:

— Откуда этот псих взялся?

Пятьдесят пар глаз смотрели на реку в недоумении. Пианист, которого занесло в один из самых отдаленных уголков Южной Америки, да еще на плоту, — это не из тех зрелищ, которые они привыкли видеть каждый день.

Внезапно стало тихо. Как только музыкант увидел такое количество зрителей — прямо-таки комитет по встрече важного гостя, хоть и довольно необычный, — он перестал играть. Встал с табурета и помахал им рукой. Никакой реакции. Ну и ладно. Музыкант взялся за длинную доску, служившую ему веслом, и направил плот к берегу.

Когда до пристани оставалось несколько метров, Жесус Диаш бросил ему канат для швартовки. Минуту спустя музыкант спрыгнул с плота на берег.

— Откуда этот псих взялся? — повторил Родригиш, сходя с понтона, чтобы обрести твердую почву под ногами.

Уперев руки в боки и выпятив живот, который помогал ему сохранять равновесие и не свалиться в реку, полковник смотрел на пришельца недобрым взглядом. Сервеза наклонился к нему и шепнул на ухо:

— Похоже, он сюда прямиком из Каракаса или Боготы.

Может, Сервеза и прав. Человек в белом смокинге не мог быть здешним. Он выглядел так, словно только что вышел с вечернего приема и не успел переодеться. Не успел даже оторваться от рояля или спокойно докурить сигару. В общем, он явился из того мира, к которому они уже много лет не имели отношения. Из мира, где люди еще владели искусством жить красиво, были чисто выбриты, ценили элегантность и утонченность.

Музыкант выглядел довольным, он улыбался и доверчиво пожимал всем руки. Он был высок, широк в плечах и хорош собой.

Оказавшись перед Родригишем, он приподнял шляпу и объявил с улыбкой почти такой же широкой, как клавиатура его рояля:

— Должен признаться, господа, я очень рад, что наконец добрался до своего пункта назначения.

Полковник Родригиш смерил музыканта ледяным взглядом. У этого типа был белоснежный костюм и подпиленные ногти, от него шел пьянящий аромат духов, вроде тех, которыми иногда пользуются женщины перед тем, как заняться любовью, и он не внушал полковнику никакого доверия.

— Ты откуда, чужак?

Музыкант тыльной стороной ладони отряхнул пыль со смокинга, затянулся сигарой — не резко, а довольно изящно, не скрывая удовольствия, — и ответил:

— Боюсь, если я вам скажу, вы не поверите.

Родригиш, которого это начинало забавлять, продолжил:

— А ты все-таки скажи.

Тип уверенным и ловким движением поднес сигару ко рту — она, как светлячок, вычертила золотистый узор на фоне зеленых джунглей — и с гордостью объявил:

— «Белен»!

Полковник побледнел. Это название вызывало у него крайне неприятные воспоминания, так что он нисколько не обрадовался нежданной встрече с человеком, который мог вновь вызвать призраки его прошлого.

— Хочешь сказать, что ты из Белена?

— Нет. С «Белена». С корабля.

Родригиш с облегчением выдохнул воздух, который задержал было в легких.

— Это тот, что ходит из Манауса в Сан-Карлус и обратно?

— Да, тот самый.

— И что такому типу, как ты, понадобилось на борту «Белена»?

Музыкант выпустил новое облачко дыма, на этот раз — прямо в лицо Родригишу, словно желая его разозлить. Хотя вряд ли он сделал это намеренно. Скорее, это было просто легкомыслие. Легкомыслие и беззаботность.

— Ничего. Просто я там был.

Полковник покосился на инструмент, который по-прежнему покачивался на плоту.

— Вместе с роялем?

Музыкант посмотрел на небо, задумался, потом его взгляд прояснился:

— Да. Рояль и есть весь мой багаж.

Такая беспечность и необычность поведения нового персонажа вызвали в толпе смех. Родригиш, немного раздраженный тем, как складывался разговор, продолжал расспросы:

— И что было дальше?

Все уставились на пришельца, не скрывая любопытства, но музыканта это, кажется, не слишком волновало, словно он не понимал, насколько всеобщее внимание сосредоточилось на его персоне, как он взбудоражил и заинтриговал этих людей, выбив их из колеи повседневной жизни.

— Корабль пошел ко дну на пути в Сан-Карлус.

По толпе пробежал шепот.

— Хочешь сказать, что корабль утонул? «Белен»?

— Ну да. Он самый.

— Вообще-то это большой корабль. Не какая-нибудь ореховая скорлупка, — заметил Жесус Диаш.

— Верно, — сказал Родригиш, — уже пятнадцать лет он ходит этим маршрутом, и никогда ничего серьезного с ним не случалось, ну может, одна-две поломки в сезон дождей, когда течение слишком сильное.

Музыкант смотрел на них печально и чуть свысока: понятно, они живут тут в глухих джунглях, среди обезьян, кабанов, змей и всяких хищников, уже долгие годы.

— Ну, проплавал ваш хваленый корабль пятнадцать лет, а теперь вот, извините, утонул. Как топор.

Легким движением указательного пальца он постучал по сигаре, стряхивая пепел на землю, словно поясняя свои слова.

— Вот так.

Образ оказался столь сильным, что у всех перехватило дыхание: каждый представил себя на тонущем корабле посредине бурной реки в безлунную ночь.

— И где это было? — спросил Родригиш.

— Перед Исаной. У самого Ваупеса. Впрочем, я не уверен. Может, и раньше. Я не слишком хорошо знаю эти места...

— Точно, — добавил Сервеза, — если ты не отсюда, то в этих притоках ввек не разберешься: словно какой-то тип справлял малую нужду, и всюду — один и тот же!

И бармен громко рассмеялся, но Родригиш, абсолютно невосприимчивый к юмору, кинул на него такой взгляд, что тот тут же замолчал.

— Как это могло случиться? — спросил полковник.

Музыкант промокнул лоб квадратным лоскутком серой фланели. Потом аккуратно сложил свой платок, убрал его в карман и только после этого соизволил ответить:

— Не могу вам сказать, как это случилось, потому что я лично ничего не видел. Абсолютно ничего.

Родригиш сделал удивленную мину.

— А почему ты ничего не видел? Ты ведь был там, на корабле...

Музыкант пропустил мимо ушей этот вопрос, бросил взгляд на таверну и окрестности, поморщился и спросил:

— А вообще-то что это за место?

— Эсмеральда.

Музыкант вздрогнул.

— Эсмеральда? Вы уверены?

— Конечно, — со смешком ответил Родригиш. — Я сам выбрал это название.

— Тогда не могли бы вы объяснить мне поточней, где мы находимся?

Родригиш уже пустился было в пространные и весьма расплывчатые объяснения, подкрепляя их размашистыми жестами, но музыкант достал из внутреннего кармана смокинга сложенный лист, развернул его и расправил на камне. Все склонились над ним с большим интересом и увидели на веленевой бумаге карту — сверху крупными латинскими буквами было написано название: AMAZONAS

Это была довольно точная топографическая карта северо-запада Амазонии — области, которая частично захватывала территории сразу трех государств: Бразилии, Колумбии и Венесуэлы, на карте была обозначена Риу-Негру и несколько ее притоков, от Барселуса до Сан-Карлуса-ди-Риу-Негру. С юга эту область ограничивала река Солимоэнс, с севера — Серра-Курупира. На берегах изображенных на карте рек были обозначены три города: Тапурукуара, Исана и Сан-Фелипе, но там не было и следа деревни с названием Эсмеральда.

С неподдельным любопытством все по очереди рассматривали карту.

— Так где мы находимся?

Все уставились друг на друга, не в силах дать хоть сколько-нибудь внятный ответ на этот вопрос.

Только полковник нисколько не растерялся при виде карты, вызвавшей всеобщую зависть, и ответил с деланным простодушием:

— Не могу сказать тебе точно, потому что ни на одной карте деревня не значится, ведь правительство не принимало никаких официальных постановлений на наш счет. А приблизительно Эсмеральда находится вот тут.

Он указал пальцем место на нечеткой линии Риу-Негру, где река, обрамленная множеством извилистых, словно змеи, притоков и излучин, пробежав самый густой в мире лес с севера на юг, вдруг круто заворачивала к востоку.

— Гора у тебя за спиной — это Серра-Курикуриари. Вот и все, что я могу сказать. В остальном же Эсмеральды не существует.

— Так я и думал, — сказал музыкант, складывая карту и убирая ее в карман. — Выходит, закончился первый этап моего путешествия.

— Что это значит? — спросил полковник.

Долгая пауза. Потом музыкант улыбнулся — к его улыбке примешались грусть, ирония и разочарование.

— Это значит, что я прибыл в никуда.

Три года он этого ждал.

Три года его во сне и наяву преследовала мысль о путешествии, начало которого — нигде, на границе, за которой его ждут случай, печали, удача, дальняя дорога, безумие и сон.

Путешествие должно состоять из семи этапов.

И вот только что завершен первый из них.

Музыкант надолго замолчал, оглядывая окружающее «нигде» и его неопрятных, отталкивающих обитателей, и тут заметил за плечом у полковника миловидное личико Жулии.

Она участливо посмотрела на музыканта и спросила:

— А как утонул «Белен»?

— Вы правда хотите это знать?

— Да.

Обменявшись с ней улыбками, он почувствовал, что его сердце забилось сильней и продолжил свой рассказ:

— Ночью вода в Риу-Негру черная и в ней ничего невозможно разглядеть. К тому же прямо перед крушением на корабле погас свет.

— Расскажи тогда, что ты слышал, — настаивал Родригиш.

Музыкант прочистил горло и продолжал:

— Я спустился в трюм из-за рояля. Хотел посмотреть, каково ему там одному, по-прежнему ли он хорошо звучит. Я подумал, что от сырости он мог немного расстроиться. Снял чехол, которым он был закрыт, погладил дерево, поднял крышку и заиграл. Он по-прежнему звучал хорошо. Просто чудо, какой у него звук — бархатистый, нигде на свете не найдешь ничего подобного...

— Так, и что же было дальше? — нетерпеливо спросил полковник, которого нисколько не занимали эстетические соображения.

— Потом был кошмарный грохот и сильный удар, корабль качнулся справа налево и начал крениться. Я понял, что происходит что-то страшное. Он понесся по реке с сумасшедшей скоростью, как будто попал на пороги и потерял управление. В этот момент погас свет и люди закричали. Наконец корабль налетел на камни и сломался пополам, как соломинка. Я понял, что мне конец, и стал играть, и играл без остановки. И мне повезло, словно музыка послужила мне талисманом. Рояль не утонул. Он поплыл дальше среди всей этой кучи досок, и, пока вокруг всё и вся шло ко дну, мой счастливый плот скользил себе под музыку по течению Риу-Негру.

Он несколько секунд смотрел в ошеломленные лица слушателей и, понимая, что пора сообщить им о размерах катастрофы, закончил свой рассказ так:

— Все пассажиры погибли. Думаю, я один остался в живых.

Повисло долгое тягостное молчание. Все переваривали услышанное. В конце концов тишину нарушил голос полковника:

— Само собой, ведь в этих местах на Риу-Негру полно пираний.

Тут же несколько голосов подхватили:

— А еще там кайманы!

— И анаконды!

— И электрические угри, которые лошадь убивают в два счета!

— И еще рыбы-ножи!

— Да уж, не самое подходящее место, чтобы принимать ванну, — заключил Сервеза, который знал, что говорит: сам он мылся не чаще раза в месяц.

Все покивали головами в знак согласия. Кораблекрушение ночью на Риу-Негру означало верную гибель.

Родригиш перекрестился, прикрыл глаза и сделал горестное лицо, какое он обычно делал в детстве, когда нужно было исповедоваться в своих грехах.

— Упокой Господи их души.

Все повторили за ним, прикрыли веки, опустили головы, на лицах внезапно обозначилась боль, которую, казалось, они носили в себе много лет. Некоторые даже пролили слезу и всхлипнули от горя. Потом, видимо решив, что комедию пора кончать, полковник открыл глаза и сказал с нажимом, глядя на музыканта в упор:

— Но все это не объясняет, как тебе удалось выбраться оттуда живым!

Вообще говоря, Родригиш был прав. В рассказ о таком чудесном спасении было трудно сразу поверить. Тем не менее этот парень действительно приплыл по реке.

На плоту.

Играя на рояле.

Значит, он и правда откуда-то явился. Даже если еще не доказано, что он действительно плыл на корабле и корабль этот был именно «Белен».

— Я вам уже сказал. Я жив и уцелел в кораблекрушении только благодаря музыке.

Как раз в этот момент с дерева на другом берегу реки пронзительно заорал попугай, прервав тревожное молчание джунглей.

Полковник, которого не слишком убедило объяснение, озадаченно молчал. Он опустился на мешок кофе, лежавший на берегу, потянул к себе гроздь зеленых бананов — в то утро их доставили на небольшом судне, и Жесус Диаш еще не успел перетаскать все на склад, — полковник оторвал банан, очистил его, как это сделала бы голодная обезьяна, и стал жадно заглатывать. Эту операцию он повторил дважды, потом, утолив наконец голод, с важным видом изрек:

— Все это мне представляется не слишком ясным.

Натолкнувшись на недоверие собеседников, музыкант попытался рассказать о крушении поподробнее. При этом он держался все так же естественно, словно не было ровным счетом ничего особенного в том, что человек в белом смокинге приплыл на плоту в крохотный поселок на северо-западе Амазонии, играя на рояле.

— Все очень просто. Когда корабль стал тонуть, я играл. Это был джаз. А когда я играю, у меня есть два железных правила, которые я всегда соблюдаю неукоснительно. Первое: я никогда не останавливаюсь, пока не дойду до конца. Второе: я не обращаю внимания на то, что происходит вокруг. Вот потому я и не заметил, как корабль утонул.

Слушатели все еще сомневались, не понимая, стоит ли ему верить.

— Как ты мог играть в темноте? — спросил полковник, который твердо решил выяснить, в чем тут подвох. Но он недооценил пианиста.

— Мне и не нужен свет. Я всегда играю с закрытыми глазами.

Он зажмурился, вытянул руки перед собой, и его пальцы заплясали, выводя мелодию на воображаемой клавиатуре. Если немного сосредоточиться, можно было даже расслышать, какие клавиши он нажимал.

— Хорошо, пусть ты не видел, но разве ты не почувствовал, что корабль тонет?

— Я ничего не заметил.

Полковник схватил четвертый банан, начал его чистить, но тут ему, видимо, стало неловко, и он положил банан на мешок с кофе. Музыкант продолжал:

— Когда я кончил играть, я открыл глаза и увидел, что остался один. Не было больше ни корабля, ни пассажиров, ни единого луча света. Только река и тишина. И я — на плоту, затерянном где-то на Риу-Негру. Мир вокруг меня рухнул, а я ничего не видел. Когда понял, что произошло, делать что-нибудь было уже бесполезно. Абсолютно бесполезно. И я стал играть дальше и играл, пока не приплыл сюда. Вот и все, что я могу вам рассказать о гибели «Белена».

За рассказом пианиста последовало долгое молчание. Никто не осмеливался сказать ни слова. Не было больше ни музыки, ни шума — вообще ничего, кроме замершего в нерешительности мира. Музыкант стоял лицом к лицу с толпой примолкших слушателей, которые пытались осмыслить все это: загадочное появление плота, рояля и пианиста, гибель «Белена», изысканное сочетание белого смокинга с черной кожей, аромат карибской сигары, перламутровые солнечные блики на клавишах из слоновой кости, вид реки, красной, словно поток лавы, которая извергла пришельца из таких далей, что и нельзя точно сказать откуда, — а последним штрихом ко всей сумме впечатлений, которая разбудила и взбудоражила чувства этих людей, притупившиеся от многолетнего одиночества, последним штрихом стал джаз.

— Вам повезло, вам просто ужасно повезло.

Музыкант обернулся на женский голос, звучавший так приятно и нежно. Это сказала Жулия. Он улыбнулся ей печально и ласково. Она улыбнулась в ответ.

— По-моему, даже слишком повезло, — отчеканил Родригиш и, резко встав, ткнул пальцем в сторону пианиста. — Это совершенно неправдоподобно.

Лицо пианиста помрачнело. Кажется, его задело, что его могут обвинить во лжи.

— Могу поклясться, что весь мой рассказ — чистая правда.

— Может, и так. Но для уверенности нам не хватает свидетеля.

— Вы же сами видите, полковник, что он приплыл один!

Полковник бросил недобрый взгляд на Сервезу, который по непонятным причинам пытался защищать этого типа, и добавил:

— Кстати, как тебя зовут?

Музыкант повернулся кругом, медленно подошел к роялю и показал пальцем надпись над клавиатурой.

— Тут написано. То, что черными буквами.

Родригиш нагнулся, но его ослепили солнечные блики, и не было никаких сил разобрать восемь букв, пляшущих у него перед глазами.

— Слишком мелко, ничего не вижу. Сервеза, что там написано, а?

Бармен покорно подошел и наклонился к инструменту.

— Но это же рояль так называется. Тебя что, зовут так же?

— Да. Мы с этим роялем — одно целое.

Родригиш начал терять терпение:

— Ну, так как тебя зовут?

Черный музыкант, одетый в белое, обернулся к полковнику, взглянул на него по-ангельски кротко и, перекатывая между пальцами сигару, с крайней любезностью ответил:

— Меня зовут Стейнвей. Амазон Стейнвей.

 

II

Случай

Родригиш остерегался незнакомых людей и настораживался, когда в поселке появлялось новое лицо. Местные говорили, что это у него с тех времен, как он бежал с бразильского восточного побережья, где объявили вознаграждение за его голову. С тех пор он жил в ожидании, что его выследят и убьют.

Вот поэтому, когда на реке появлялся новый человек, полковника начинала трясти дрожь.

Несмотря на этот страх, на годы тревоги и вечное беспокойство, на вереницы бессонных ночей и на то, что любой незнакомец казался полковнику потенциальным врагом, он все же пригласил человека по имени Амазон Стейнвей войти в таверну.

— Полагаю, после всех этих приключений ты не прочь выпить.

— Честно говоря, я бы с удовольствием.

— Тогда приглашаю тебя выпить со мной.

Затем он обернулся к своим людям:

— А вы пока перенесите рояль на берег.

Сохраняя все то же бесстрастное выражение лица, Амазон Стейнвей произнес:

— Спасибо вам за помощь, полковник. А вас, господа, я должен попросить об одном: пожалуйста, не повредите инструмент. Ему уже и так досталось.

После этих распоряжений полковник и музыкант ушли с берега и стали подниматься по маленькой каменной лестнице, ведущей на террасу таверны. Лестницу защищали от солнца два ряда пальм с такими огромными листьями, что приходилось идти согнувшись, чтобы не оцарапать лицо об их острые края. Если тебе особенно не везло, в придачу к царапинам от листьев, прямо на голову сыпались пригоршни здоровенных рыжих муравьев в палец толщиной: это было их любимое занятие — пикировать с верхушек деревьев человеку прямо в лицо, оставляя после себя жуткий зуд и жжение. Такова была плата за то, чтобы в конце концов попасть на террасу таверны, опоясанную перилами из палисандрового дерева, с которой открывался роскошный вид на Риу-Негру.

Прямо картинка с открытки, и музыкант надолго остановился, разглядывая чудесную панораму. Перед ним раскинулся во все стороны изумрудного цвета лес, а среди леса — река с красной водой, настоящий огромный шрам, который сужался по мере того, как приближался к горизонту и удалялся от людского безумия.

Голос Родригиша вернул музыканта к действительности:

— Зайдем-ка. Там нам будет удобнее говорить.

Амазон оглянулся и увидел, что полковник стоит на пороге под гигантским бивнем — похоже, это был бивень нарвала, он украшал вход в таверну. На террасе кроме нескольких столов и стульев красовалась старая лодка, выкрашенная зеленой и красной краской, на лодку была наброшена прохудившаяся рыбацкая сеть.

По части комфорта все здесь было весьма примитивно, чтобы не сказать — по-спартански, но музыкант, хоть он и не хотел себе в этом признаваться, начинал проникаться непреодолимым очарованием этого места.

Он молча вошел в таверну вслед за полковником.

Перенести рояль на берег. Легко сказать. Вот о чем думал как раз в эту минуту Жесус Диаш — он в нерешительности стоял на берегу и начинал уже серьезно жалеть о том, что полковник оказал честь своим невероятным поручением именно ему.

Берег был болотистый, плот неприкаянно раскачивался на волнах, рояль «Стейнвей» в восемь с половиной октав весил добрых полтонны. Это был величественный инструмент, из тех вещей, которые ведут себя как заколдованные, когда оказываются во враждебной обстановке — где-нибудь вроде поселка Эсмеральда.

Клавиши у него были из слоновой кости, дека — еловая, футор, механика и фигуры — из клена. Отделка из черешни, покрытой белым лаком, придавала роялю особую элегантность.

Жесус Диаш и другие батраки-пеоны, естественно, не имели обо всем этом ни малейшего представления, но с той минуты, как белый рояль вторгся в их унылую жизнь, он обрел значение священного объекта, подобно предметам культа, которые люди возложили на алтарь и готовятся принести в дар Богу. И Амазон Стейнвей — источник всех потрясений, казавшихся этим людям чуть ли не вселенской катастрофой, — сделался в их глазах высшим существом, волшебником и магом.

Поэтому, когда музыкант скрылся в таверне, люди на берегу еще некоторое время хранили благоговейное молчание, словно им требовалось собраться с духом и осознать всю важность появления среди них такого существа.

Deus ex machina. Вот кто такой был для них Амазон Стейнвей. Феерическое появление на реке этого человека теперь навеки останется в их воображении, превратится в сказку, которую будут рассказывать долгими вечерами, передавая из поколения в поколение.

Когда все наконец вернулись к реальности и вновь обрели дар речи, а колдовство рассеялось вместе с нависшими над рекой облаками, Жесус Диаш — без сомнения, наименее легковерный из оставшихся на берегу — накинулся на остальных:

— Ну, вперед! Слышали, что сказал полковник? Хватит стоять столбом, лучше помогите мне поднять рояль на берег.

Люди начали выходить из оцепенения и зашептались. Потом покивали головами и договорились, как действовать дальше. Кто-то пошел на склад за веревками, другие отправились искать доски и круглые чурбаки — в общем, все принялись за работу.

Когда все было готово, Жесус Диаш взял сложенный в бухту канат, накинул его на плечо и прыгнул в воду. В несколько гребков он доплыл до плота, который так и болтало течением, несмотря на канаты, притягивавшие его к берегу. Пеон без труда влез на обломок палубы и хорошенько укрепил рояль канатом. Так же вплавь он вернулся на берег.

Там Жесус Диаш размотал канат, конец которого был теперь привязан к плоту. Изо всех сил упираясь ногами в землю, охотник на пираний и еще пятеро мускулистых мужчин понемногу подтянули плот к берегу. Кряхтя и по колено уходя ногами в грязь, они вытянули плот с белым роялем на твердую землю. Искусно разложив на земле кругляши, так что получился настоящий транспортер, они сантиметр за сантиметром втаскивали рояль вверх по склону. Под конец к ним присоединились еще человек десять: отвязав рояль от плота, они подняли его руками и, поднатужившись, проволокли по каменной лестнице. После этого решительного рывка, когда инструмент был наконец водружен на террасу таверны, Жесус Диаш, утирая струившийся со лба пот, заключил:

— Сдается мне, с этим роялем мы еще намучаемся.

Он и представить себе не мог, насколько окажется прав.

В таверне же разыгрывалась совершенно другая сцена. И хотя в этом представлении мускулы не требовались, напряжение было точно не меньшим.

Участвовали в этой сцене всего три человека: полковник, бармен и музыкант.

За стойкой Сервеза протирал стаканы. Посреди зала за столиком полковник Родригиш и Амазон Стейнвей, сидя друг против друга, не решались произнести ни слова.

В воздухе повисла настороженность: слишком уж они были разными. Кто этот человек и откуда он взялся?

Родригиш подал знак Сервезе. Бармен быстро налил два больших стакана пива и, не теряя времени даром, с улыбкой поднес их гостям.

— Вот, пожалуйста. Это наш лучший сорт. Скажете потом, как вам понравилось.

— Точно, — согласился полковник. — Пиво отменное. Единственная роскошь, которую здесь можно найти. Кроме кофе, разумеется.

— Тогда за ваше здоровье! — сказал Амазон, поднимая стакан в знак дружеского расположения.

Родригиш и не подумал сделать ответный жест, удовольствовавшись еле заметным движением подбородка. Они молча выпили, разглядывая друг друга: один — доверчиво, другой — с подозрением.

— Давно уже не пил ничего вкусней! — воскликнул музыкант, всем своим видом выказывая удовольствие.

Сервеза, счастливый, как ребенок, которого похвалили, обменялся с ним заговорщическим взглядом.

Полковник же, следуя намеченному плану, вернулся к своим вопросам:

— Теперь, Амазон, скажи мне, что ты делал на этом корабле? Куда ты направлялся?

Пианист сохранял невозмутимость. Хотя в этой сцене он был главным действующим лицом, надо признать, что происходящее волновало его меньше всех. В его ответе не было признаков раздражения, разве что легкая ирония — чтобы показать, что сила на его стороне и он сохраняет за собой право на немногословие даже в таких обстоятельствах, когда положено быть поразговорчивей.

— Я прибыл из страны печалей, двигаюсь в сторону сна, а сюда попал по воле случая.

Недоуменное молчание. Никогда еще в поселке Эсмеральда никто не произносил таких туманных фраз. Полковник был сбит с толку. Не подав виду, он решил лучше задавать вопросы по одному.

— Печали, сон и случай. Отлично. Но все это никак не объясняет, почему тебя зовут Амазон Стейнвей.

На этот раз ответ был ясным.

— Амазон — от реки Амазонки. Говорят, моя музыка напоминает журчание, с которым Амазонка катит свои воды.

— Недурно. Когда ты приплыл сюда, мне и правда показалось, что это река вышла из берегов.

Полковник припал к своей сигарилле и выпустил несколько колечек дыма, которые, расплываясь в воздухе, становились все больше. Аромат обжаренных кофейных зерен, долетавший со склада на краю поселка, смешивался с запахом пота и табака — им был пропитан каждый сантиметр зала.

— Такие случаи бывали. И твоя музыка напомнила мне о них.

Музыкант изящным жестом разгладил складку на брюках и стал отстукивать пальцами по краю стола джазовый ритм.

— Я понимаю. Когда я играю, мне иногда кажется, что я могу утонуть в потоке нот, которые выплескиваются из моего рояля.

Он, не переставая, выстукивал свою мелодию и, дойдя до последней ноты, поднял руки в воздух и защелкал пальцами. Даже без инструмента Амазон продолжал играть.

— А почему Стейнвей? — спросил полковник.

Музыкант откинулся на спинку стула и продолжал с увлечением выстукивать все ускорявшийся бешеный ритм, на этот раз — по подлокотникам.

— Стейнвей — это из-за дурацкой надписи на моем рояле. Однажды кому-то взбрело в голову, что тут на гравировке — мое собственное имя, и с тех пор меня только так и называют.

Молчание.

— Знаете, полковник, к вам это не относится, но большинство людей — такие невежды.

— Неужели?

— Ну да. Они думают, Луи Армстронг — это фирма, которая делает трубы. А вы спрашиваете мое настоящее имя. На кой оно вам сдалось?

— А кто это, Луи Армстронг? — улыбнулся бармен. — Он плыл с тобой на «Белене»?

Амазон перестал выстукивать свою мелодию и бросил на Сервезу грустный-прегрустный взгляд, но ничего не ответил. Значит, он точно попал на край света. Туда, где совсем ничего нет.

Родригиш продолжал:

— Так как твое настоящее имя?

Музыкант уклонился от ответа:

— Какая разница? Теперь все зовут меня Амазон Стейнвей. И ни к чему это менять.

— Откуда ты взялся, Амазон?

Минута колебаний.

— Из Белена.

— С корабля «Белен»?

— Нет, из города Белен. Я играл в джаз-клубе «Сантарен» перед тем, как попасть сюда. Там я и научился.

— Вот, значит, как?

— Ну да.

— А почему, если ты из Белена, ты называешь себя этим дурацким американским именем?

— Из-за музыки.

В этот момент два белых попугая в клетке, стоявшей на краю стойки, заорали и стали клевать друг друга, устроив жуткий гвалт. Но Сервеза накрыл клетку куском мешковины, и гвалт прекратился.

— Как это «из-за музыки»?

— Музыканты так часто делают. Меняют имена. Чтобы стать кем-то другим. Стать кем-то. Но вся эта история касается только меня, и я не уверен, что вам интересно...

— Мне она кажется весьма любопытной. Родригиш качнулся на стуле, закинул грязные ноги на стол и затянулся своей сигариллой. Он выдохнул дым, и несколько колечек медленно поплыли у него над головой.

— Я тебя слушаю, Амазон. В мире нет ничего приятней, чем послушать интересную историю. Особенно когда от нее попахивает правдой.

— Почему вы так уверены, что я расскажу вам правду?

Полковник саркастически улыбнулся:

— По той простой причине, что никто ни разу не соврал человеку по имени Альвару Эмилиану Родригиш безнаказанно.

Родригиш не поверил ни одному слову из того, что рассказал ему пианист. Мало того, что, приехав в Эсмеральду, полковник подцепил болотную лихорадку, его к тому же преследовал постоянный страх, что однажды его революционное прошлое все-таки пустится за ним в погоню, — все это мало-помалу сделало его настоящим параноиком. С тех пор в его глазах все незнакомые люди, черные или белые, музыканты или кто угодно еще, были шпионами на службе у правительства. А следовательно — наемными убийцами, которые хотят его уничтожить.

Музыкант сделал глоток пива.

— Послушай, Амазон!

— Что?

— Почему у тебя рояль — белый? Почему не черный?

Пианист махнул рукой:

— Это слишком длинная история. Пришлось бы рассказывать часами. Может, как-нибудь в другой раз.

Родригиш взглянул на него с подозрением и поиграл револьвером, который носил на поясе.

— Я не спешу.

— Я тоже. Я не очень-то спешу рассказывать эту историю.

Полковник со злостью бухнул кулаком по столу:

— Черт побери, Амазон, ты хочешь что-то скрыть от меня!

— Ничего подобного. Просто я расскажу об этом в другой раз. Как-нибудь вечером, если хотите, под бутылочку кашасы. А сейчас я устал и хотел бы немного отдохнуть.

Родригиш, выйдя из себя, заорал:

— А может, ты рассчитываешь получить выкуп за мою голову?

Амазон не ответил. Он просто зажег еще одну сигару и продолжал сидеть где сидел, глядя полковнику прямо в глаза. Тот явно хотел запугать его, вперившись в собеседника угрожающим взглядом. Но он недооценил самообладание и уверенность музыканта.

— Слушай, да ты издеваешься надо мной, а я этого не люблю!

Сервеза, решив, что пора вмешаться, вставил:

— По-моему, он не врет. В самом деле, парень вроде не кривит душой. Сами подумайте: если бы его послало правительство, он давно бы уже свел с вами счеты — времени у него было предостаточно.

Взбешенный полковник, ткнув пальцем в сторону бармена, проорал:

— Тебя не спрашивают! Вот и заткнись!

В этот момент в таверне появились Жесус Диаш и остальные. Они тащили на руках белый рояль. По багровым лицам и неловким движениям было видно, как им тяжело. Они пересекли зал и осторожно, как только могли, поставили инструмент на пол. И все равно из рояля донесся стон, словно по струнам ударили чем-то металлическим.

Не удержавшись, Сервеза воскликнул:

— Этот рояль, наверно, стоит целое состояние!

Музыкант ответил, не оборачиваясь и почти без выражения:

— Цена сама по себе — пустой звук. Если найдешь человека, который готов заплатить за него состояние, — он стоит целое состояние. А не найдешь — ничего не стоит.

И добавил:

— Но для меня он бесценен.

Как только белый рояль был водружен в углу зала, а Жесус Диаш и другие пеоны ушли, атмосфера немного разрядилась и полковник продолжил свои расспросы.

— И что ты собираешься делать теперь, когда застрял тут, как корабль в сухом доке?

Амазон, не оставляя надежды все же найти с ним общий язык, выбрал самый простой ответ, какой пришел ему в голову:

— Ждать следующего корабля.

Родригиш фыркнул:

— Теперь, когда «Белен» утонул, здесь много месяцев не появится ни один корабль.

— Что ж поделаешь. Подожду. А пока поселюсь здесь. У вас же тут гостиница, да?

— А у тебя есть чем платить? — спросил Родригиш, прищурившись, и в голосе у него промелькнуло беспокойство.

Музыкант вывернул карманы и разочарованно развел руками:

— Нет. Вообще ничего. Все мои вещи остались на «Белене».

— И что ты думаешь делать?

Музыкант поднялся со стула, сделал несколько шагов по залу, на мгновение взглянул в окно на реку:

— Не знаю. Может, мы как-то договоримся.

Родригиш сморщился:

— Как, например?

Амазон, не вынимая рук из карманов, прошел несколько шагов пританцовывая, словно собирался сплясать чечетку, потом быстро обернулся к полковнику и сказал:

— Вам тут в таверне не хватает пианиста. Это ясно. Без музыки атмосфера не та.

— Ну нет. С чего бы я стал платить за музыку?

— Она красивая.

Полковник рассмеялся:

— Красота денег не стоит. Если я вижу на улице красивую женщину, я не плачу за это.

— Пожалуй, но если вы хотите с ней переспать, придется платить.

— Может быть, но на кой мне спать с твоим роялем?

Амазон, поняв, что договориться не удастся, предложил полковнику другую идею:

— А если я стану барменом?

Родригиш подбородком указал на Сервезу:

— Бармен у меня уже есть.

— Лучший во всей Эсмеральде, — добавил швейцарец.

— А сколько всего барменов у вас в деревне? — спросил музыкант.

Сервеза широко улыбнулся, покачал головой и ответил:

— Один я.

И он залился смехом, раскачиваясь из стороны в сторону, как кукла на веревочках.

— Понятно, — сказал Амазон.

Полковник, казалось, о чем-то размышлял.

Небрежным жестом он отогнал комара, кружившего над его головой, и наконец изрек:

— У меня идея.

Амазон взглянул на него с подозрением:

— Какая?

Родригиш задумчиво поскреб рукой свою недельную щетину — так дикобраз с хрустом трется о ствол дерева — и вкрадчиво спросил:

— А не сыграть ли нам в кости?

Амазон Стейнвей встал со стула, неторопливым и размеренным шагом подошел к бару, поставил на стойку пустой стакан и жестом попросил Сервезу наполнить его еще раз. Что бармен тут же с удовольствием и выполнил. Тогда музыкант взял стакан с пивом, поднес к губам и в полной тишине сделал большой глоток. После этого он обернулся к полковнику:

— Сыграть в кости? Думаете, это хорошая идея?

Сервеза торопливо ответил:

— Конечно. У нас так часто делают. Тут всё разыгрывают в кости. И жизнь, и смерть. И деньги, взятые в долг, и долг чести. Иногда женщин. Таков наш закон.

— Но ведь такой закон — дело случая?

— Точно. Нет ничего справедливей, чем случай.

Амазон дал понять, что сомневается. Он больше всего на свете любил играть на рояле, мог играть вообще без нот, но при этом ему ни разу в жизни не доводилось играть в азартные игры.

— Я не против, но без денег это, наверно, будет сложно.

Родригиш кивком головы показал, что согласен с ним:

— Я предлагаю тебе честную игру. Ставлю мой корабль против твоего рояля. Ну что, идет?

— У вас правда есть корабль?

— Есть, — ответил полковник, понимая, что музыкант заинтересовался. — Если я правильно понял, ты хочешь переправить этот проклятый рояль черт знает куда? Так или нет?

— От вас ничего не скроешь.

— Тогда как тебе мое предложение?

Амазон наморщился. От мысли, что придется рисковать белым роялем, у него сжалось сердце. Но есть ли у него вообще выбор?

— Могу я взглянуть на ваш корабль?

Родригиш мотнул головой в сторону окна. На реке, чуть ниже по течению, виднелась небольшая посудинка, похожая то ли на прогулочный кораблик, то ли на обломок, оставшийся после крушения. Корпус так проржавел, что суденышко с трудом можно было разглядеть среди мутных вод Риу-Негру.

— Ладно. Пусть будет корабль. Но допустим, я проиграю — что тогда?

Полковник улыбнулся, взял в руку три костяшки и ответил:

— Останешься здесь и будешь играть на рояле, а я за это дам тебе еду и кров. В любом случае ты и рояль останетесь вместе, как и раньше, никто его у тебя не отберет.

Музыкант кивнул и сказал:

— Договорились. Я согласен.

Иногда случай обходится с нами благосклонно. Но бывает, что судьба готовит такие совпадения, что, как ни старайся, с ними уже ничего не поделаешь.

Вот так и получилось, что Амазон Стейн-вей в один день разом проиграл все: свободу, иллюзии и вместе с ними — рояль. Правда, зато он завоевал дружеское расположение Сервезы.

В тот вечер они напились вместе — у них нашлись сразу две веские причины. Первая: Амазону хотелось забыть, как он только что проиграл полковнику. Вторая: нужно было отпраздновать его прибытие в Эсмеральду.

Вообще-то, если честно, донести стакан до рта — дело нетрудное, сложность только в том, чтобы каждый раз находить для этого какой-нибудь новый повод. Поэтому после ужина из приправленной пряностями красной фасоли с обезьяньим мясом сотрапезники выпили сначала за здоровье одного и другого, потом — за дружбу, за женщин, за путешествия, а потом нашлось и еще множество тостов — составить их полный список было бы нелегко.

Сперва они дождались, пока из таверны ушел последний посетитель, потом — пока Родригиш, наконец, поднялся к себе на второй этаж и, надо думать, заснул в объятиях Жулии, и уже тогда устроились на террасе — свежий воздух, бутылочка кашасы, два стакана и несколько сигар.

Ночь была темная, как чернила, и керосиновый фонарь, висевший у них над головой, был единственным огнем во всей Эсмеральде. Уснувшая река выглядела мрачной, словно поток черной крови в безмолвии лился в темноту. И на бивне нарвала, торчавшем над дверью, мерцали тревожные блики.

Амазон опустился на стул и мелкими глотками цедил крепкий напиток, размышляя о горьком поражении, которое он только что потерпел.

— Здорово тебе не повезло, — посочувствовал бармен, наливая ему еще кашасы.

Амазон глядел в пространство и, казалось, еще не до конца осознал, что с ним случилось. Он был слишком подавлен, чтобы как-то реагировать, и тихо напивался, желая хоть немного оттянуть момент, когда придется взглянуть в глаза реальности. Как ему теперь продолжать свой путь, если рояль больше ему не принадлежит?

— Верно ты говоришь, не повезло. Три раза подряд выпала шестерка. Ну что тут поделаешь...

Сервеза решил, что лучше не оставлять товарища один на один с его несчастьем, и, чтобы поддержать его, не забывал наполнять кашасой и свой стакан — он выпивал жидкость залпом, морщась и рыгая, как будто это лекарство, которое его организм пытался, хотя и тщетно, вернуть назад.

— И что ты теперь будешь делать?

— Еще не знаю. Стану пианистом в таверне Эсмеральды, как сказал полковник. Выбора-то нет.

Музыкант снял шляпу, положил ее на стол и, скрестив руки за головой, откинулся на спинку стула. Он, как Одиссей, мечтал о новой Итаке, а вот попал от Харибды к Сцилле.

Огорчения навалились на него одно за другим, да еще в голове вдруг стало подозрительно мутно — наверно, не надо было столько пить. А все-таки ему хотелось еще.

Сервеза сходил в бар за новой бутылкой, потом вернулся на террасу и, наполнив стаканы, начал:

— Слушай, Амазон...

— Что?

— Я все думал спросить... а куда ты хотел попасть со своим роялем?

Музыкант выпрямился на стуле, посмотрел на реку — взгляд его скользнул вниз по течению — и ответил:

— Я не могу тебе сказать.

— Почему?

Он выждал несколько секунд, перед тем как ответить:

— Потому что я дал себе обещание хранить всю эту историю в тайне — из страха, что иначе у меня уж точно ничего не выйдет.

Сервеза провел рукой по лицу, ему хотелось выглядеть абсолютно безразличным, но чувствовалось, что на самом деле его мучает любопытство.

— Ну, если дал обещание, то конечно...

Не прошло и десяти секунд, как он добавил:

— Скажи хотя бы, в каком направлении двинешься? Клянусь, никто не узнает.

Амазон с жутким скрипом отодвинул стул, оперся правой рукой о стол, а левой начал рыться в кармане рубашки и достал оттуда сложенный вчетверо листок, — он долго мял его в кулаке, а потом торжественно объявил:

— Название места здесь.

Он потряс листком перед носом у Сервезы. Тот попытался выхватить, но музыкант оказался проворнее и ловко убрал руку:

— Но это секрет.

Сервеза нахмурился:

—Можешь ты хоть намекнуть, если не хочешь называть место.

— Намекнуть?

— Ну да. Хоть примерно в какую сторону? Я никому не скажу. Клянусь тебе.

Голубые глаза Сервезы светились в полумраке. По голосу было ясно, что он не врет и сдержит свое слово. Амазон потушил сигару в стоявшей перед ним пепельнице, отпил глоток кашасы и сказал:

— В сторону Касикьяре.

Сервеза, которому Амазония была знакома только по ежемесячным поездкам за продуктами из Эсмеральды в Манаус и обратно, все же слышал об этом притоке Риу-Негру, который вытекал из Ориноко и, пройдя по территории Венесуэлы, впадал в красноводную реку у самого Сан-Карлуса.

— Касикьяре?!

— Ну да. В эту самую сторону.

— Я думал, это просто легенда.

— Это и есть легенда, можешь мне поверить. Но иногда легенды становятся реальностью. И эта река на самом деле существует, потому что я должен туда попасть.

Сервеза широко раскрыл глаза и повторил еще раз:

— Касикьяре... Мне такое и в голову не могло прийти.

Амазон рассмеялся. Наивность приятеля — непонятно даже, притворная или искренняя — развеселила его. К тому же алкоголь, который он влил в себя за вечер, наконец подействовал, и Амазон отвлекся от своего несчастья.

— А ты что думал? Что я направляюсь в Боготу или в Каракас?

— Да нет. Но все-таки не Касикьяре... Другого такого глухого места просто нет.

По лицу музыканта пробежала лукавая улыбка:

— Ошибаешься.

В полнейшем недоумении Сервеза спросил:

— Да что тебе там надо, в самом-то деле?

Амазон улыбнулся через силу: он понял, что от этого швейцарца так просто не отделаешься. Он достал из кармана новую сигару, с удовольствием затянулся и сказал:

— Выполнить обещание.

Второй этап путешествия оказался для Амазона самым простым.

Но он знал, что так будет недолго.

Потому что, едва он начинал прокручивать в памяти то, что произошло, вспоминать, как возник план одиссеи белого рояля, этого странствия по реке, он неизбежно подходил к третьему этапу — печалям.

 

III

Печали

Наутро Амазон Стейнвей проснулся с жуткой головной болью, как будто накануне кто-то с чудовищной силой ударил его по затылку чем-то тяжелым. Ночевал он на террасе в гамаке, который ему принес Сер-веза, — музыкант лежал в гамаке и страдал.

Первый раз за много-много лет ему было так трудно вставать. Такого не случалось с тех пор, как, уединившись в своем жилище в порту Белена, он пытался справиться с горем, в которое погрузился после смерти жены, — тогда он заливал несчастье ромом, ром пах ванилью, ананасом и горькой апельсиновой коркой. Когда, по прошествии трех дней и ночей, ему удалось наконец выбраться из этого спасительного пьянства, он понял, что спиртное не может вылечить боль, а только добавляет к ней привкус горечи.

К несчастью, вчера он опять дал себе скатиться в хмельное забытье, и его горькие последствия напомнили музыканту о тех ужасных днях. Он принялся размышлять о том, как вышло, что он попал сюда, и эти мысли завели его в далекое прошлое, о котором у него сохранились только нечеткие и расплывчатые воспоминания.

Три года назад, когда его жена, метиска с длинными каштановыми волосами и бездонными черными глазами, умерла при родах, хирург, мягко поддерживая его под руку, сказал:

— Будьте мужественны. Мне не удалось спасти ни мать, ни ребенка.

Амазон Стейнвей ответил кратко, сдержанность ему не изменила:

— Фальшивишь!

И все.

Потом он вернулся домой, закрыл ставни, налил себе стакан рома, закурил одну из своих лучших сигар и до поздней ночи играл на рояле. Это была печальная и прекрасная мелодия, лучистая, как солнце, и незатейливая, но в ней как будто звучала вся жизнь его ушедшей подруги.

В тот вечер рояль плакал вместо него, и ноты, которые текли меж клавиш, приносили ему куда большее утешение, чем принесли бы слезы, навсегда застывшие в сухих глазах.

Он не был бессердечным, в его душе поселилась неизбывная боль, странное головокружение — и разверзлась пропасть, в которую он ухнул весь, и душой и телом. Просто этот человек не умел плакать. Зато он мог заставить плакать белый рояль, и ноты, которые лились из-под его пальцев, были куда красивее настоящих слез.

Амазон Стейнвей был не из тех, кто с легкостью открывает душу. Он умел держать свои чувства при себе, и вся гамма эмоций, которые под сурдинку звучали в его душе, была слышна лишь ему одному, — словно сладковато-горькая музыка, в которой каждая нота была полна неразделенной любви, томления и грусти.

Его печаль была там, в чудесной мелодии белого рояля, в лавинах его стремительных синкоп.

Что-то изливалось из его души, словно потоки слез, с той только разницей, что ноты текли не из глаз, а срывались с пальцев на эти странные прекрасные клавиши, как будто выточенные из дерева печалей, из слоновой кости воспоминаний.

Амазон и до того дня обо всем рассказывал своему роялю. В музыке или как-то иначе. Иногда он играл на рояле, и ноты, как антисептик, прижигали его раны. Иногда он говорил с инструментом. Как с человеком. Так он и объяснил роялю, почему они должны покинуть Белен и вместе отправиться в самую глушь амазонских лесов.

Все произошло потому, что как-то раз Амазон дал обещание.

Обещание было таким же безумным, как и сама одиссея белого рояля, пересекавшего амазонские леса, как несчастный случай — песчинка, которая разладила механику его жизни и завела в эти богом забытые места.

Как только Амазону удалось отогнать эти видения, запереть их на ключ в самых дальних закоулках памяти, он выбрался из гамака. Потягиваясь, как дикий кот, он почувствовал, что нисколько не отдохнул за ночь. И что надо бы вымыться, чтобы прийти в себя и избавиться от боли во всем теле.

Поэтому он для начала разделся, аккуратно повесил рубашку и белые брюки на спинку стула, сбежал в таком виде по каменной лестнице и направился к реке. Когда он уже собирался войти в воду, у него за спиной раздался чей-то голос:

— Не делай этого, несчастный, если тебе дорога жизнь.

Амазон оглянулся и увидел Сервезу — тот сидел на том же месте, что и вчера, за столом, где он проспал всю ночь, положив голову на руки. Перед ним громоздилась целая батарея бутылок из-под кашасы.

— А что, здесь купаться запрещено?

Сервеза поднялся со стула и тоже потянулся. На багровом лице с пылающими щеками, на которых редкими кустиками пробивалась светло-рыжая борода, выделялись красноватые глаза. По бордовым тонам его физиономии было ясно, что Сервеза — весельчак и любитель выпить, что он всегда рад составить компанию, не откажется пропустить стаканчик и ни за что не бросит друга в беде.

— Если хочешь устроить пираньям хороший завтрак, милости просим. Но тут я тебе не попутчик. Если хочешь вымыться, делай как я. Подожди сезона дождей, он вот-вот начнется. Когда тут начнет лить дождь, сразу разлюбишь воду.

— Спасибо за совет, но я хочу принять ванну. И стакана воды мне не хватит.

Сервеза присвистнул от восхищения.

— Если так, там во дворе есть ванна — бочка, в которую набралось дождевой воды. Можешь искупаться хоть в двух, если хочешь. А я пока сварю кофе.

Амазон поблагодарил Сервезу и ушел во двор таверны.

Когда через некоторое время он вернулся — свежевыбритый и безукоризненно элегантный в своем белом смокинге, — по таверне уже плыл восхитительный запах кофе. Бармен налил музыканту большую чашку и пригласил за свой столик.

В эту минуту на террасу вышел поднявшийся наконец с кровати полковник Родригиш. В ожидании Жесуса Диаша, который должен был вместе с полковником отправиться на кофейную плантацию, находящуюся к северу от деревни, Родригиш тоже уселся за столик.

На нем была темная куртка, ремень с золоченой пряжкой, сапоги и шляпа с широкими полями — можно было подумать, что он собирается принимать парад. Похоже, он задумал соперничать с Амазоном в элегантности. К несчастью, у полковника не было ни обаяния пианиста, ни его природного изящества.

— Как спалось, полковник? — приветливо поинтересовался Сервеза.

— Тебе-то какое дело?

— Мне-то никакого. Зато вам, видно, дел хватало, не соскучились.

Родригиш что-то буркнул себе под нос — у него частенько бывало с утра скверное настроение, — он налил себе большую чашку кофе и стал пить мелкими глоточками, втягивая в рот обжигающий напиток с громким причмокиванием. Несколько минут никто не решался заговорить, а потом, когда полковник вроде бы успокоился, Сервеза снова рискнул:

— Похоже, сегодня будет жара.

— Да, уж это точно. А еще сегодня пятница, так что в таверну набьется тьма народу.

И обращаясь к музыканту, который до этого момента молчал:

— Амазон, ты начинаешь играть с сегодняшнего вечера. И чтоб никакого звона-грохота. Только музыку, которая течет как река.

— То есть джаз?

Полковник посмотрел на него так, словно видел первый раз в жизни:

— Плевать, как это называется. Мне надо, чтобы клиенты были довольны и чтобы они уходили отсюда с улыбкой до ушей и с пустыми карманами.

Амазон уже собирался ответить, что до сих пор никто из слушавших его белый рояль не жаловался, а что до пустых карманов — тут он полагается на полковника. Но музыкант лишился этого удовольствия, потому что в таверну как раз вошел Жесус Диаш.

— Полковник, нам пора. Боюсь, в такую жару на реке будет туча ос и москитов.

Родригиш что-то пробормотал в ответ, допил кофе и встал.

— Хорошо. Жди меня у понтона. И не забудь забрать мешки с кофе, которые надо доставить в Исану.

— Я думал, что Чику их отвезет.

— И я так думал. Но он не отвез. Еще три дня на солнце и в сырости — и кофе испорчен. Сам не проследишь — никто не проследит, так что придется нам самим их отвезти.

Жесус Диаш кивнул и, покинув террасу, стал спускаться по каменной лестнице к реке. Полковник поправил ремень и, сверля взглядом бармена и пианиста, объявил:

— А вы двое чтобы отсюда ни ногой! На обратном пути я зайду в мэрию в Исане и проверю, правда ли, что «Белен» утонул. Они сейчас должны расследовать это дело.

Амазон поднял голову и улыбнулся:

— Если найдете там мои вещи, не забудьте прихватить их с собой.

Полковника передернуло, он сжал кулаки и быстро вышел. Когда он спустился на берег и вчерашние собутыльники остались наконец одни на террасе, Сервеза шепнул пианисту:

— Пожалуй, не стоило тебе этого говорить.

— Почему?

— Родригиш — опасный человек.

— Как это «опасный»?

— В здешних местах нет никого влиятельней и безумней, чем он.

— Что-то я не понимаю, — недоверчиво произнес Амазон.

— Тогда садись и слушай.

Сервеза налил себе новую чашку кофе, съел пару ломтиков высушенных фруктов и начал рассказывать историю полковника, которого знал с тех далеких времен, когда Амазония была еще просто миражом и только пара-тройка безумцев рвались сюда, словно мухи на мед; тогда этот край не превратился еще в клейкую паутину, откуда сам рассказчик так и не смог выбраться.

Никто, кроме Сервезы, не знал полковника Родригиша по-настоящему. Сервеза долгие годы делил с ним тяготы жизни и пускался с ним вместе в самые рискованные авантюры.

Когда они впервые встретились, — а было это в допотопные времена их молодости, — полковник Родригиш уже весьма отличался от других людей, но тогда с ним еще можно было общаться. В нем оставалась еще какая-то толика рассудка, которую он потом растерял, погрузившись в безумие. Полковник относился к безумцам самого экзотического типа — к тем, о которых ничего подобного не скажешь. Его состояние хитрым образом колебалось между минутами просветлений и мгновениями полного помутнения рассудка, не задерживаясь надолго ни в одной из этих двух точек. Был бы он буйным сумасшедшим, на каких надевают смирительную рубашку, — его бы жалели и сторонились, понимая, в чем дело. Но это был не тот случай: полковник балансировал на грани. Его безумие выражалось в странных и кратковременных проявлениях: комплименты у него перемежались угрозами, улыбки — гримасами, дружеские чувства — предательством, и все это делалось с такой виртуозностью, что догадаться о болезни, которая его мучила, можно было разве что прожив с ним бок о бок долгие месяцы. Сперва казалось, что рассудок его ничуть не менее ясен, чем у любого другого авантюриста, застрявшего в Амазонии. Он был горяч, бесстрашен, решителен, тверд как скала, горд, невозмутим, беспринципен и готов на все, лишь бы разбогатеть. Во всех этих качествах не было ничего особенного для здешних диких краев. Нормальный набор любого золотоискателя. Но, присмотревшись к нему подольше, можно было заметить, какой болезнью он страдает. Он был сверхактивен, почти не спал, поесть успевал за три-четыре минуты, всегда держался настороже, в любой момент готов был броситься в бой — все эти симптомы говорили о том, что у Родригиша самая настоящая паранойя.

Он не жил, а выживал, в постоянной уверенности, что и ему самому, и его деньгам грозит опасность. Он изводил своих рабочих, орал на помощников в отряде, оскорблял любовниц и ненавидел компаньонов. Будто все на свете сговорились против него.

Душа Родригиша источала горькую желчь, которая годами разъедала все его существо. Это был яд безумия.

Истоки его психического расстройства относились к тем временам, когда Альвару Эмилиану Родригиш служил в Белене и только еще начинал карьеру офицера бразильской армии.

Там он и встретился с Сервезой, который был просто наемным солдатом, — Родригиш сделал его своим ближайшим соратником и единственным другом.

«Соратник и друг — вещи неразделимые», — любил повторять полковник, но это не мешало ему забирать себе все награды, похвалы и принимать почести, положенные по рангу, а на долю Сервезы оставалась вся черная работа и малоприятные поручения.

Если бы рабство не было уже давно отменено, это название подошло бы к их отношениям куда лучше. Однако, снося самые тяжкие обиды, Сервеза, кажется, не держал зла на своего начальника. Дело в том, что, хотя полковник был жестким и требовательным, он отлично умел управлять людьми, не признавал никаких догм и, случалось, принимал самые неожиданные решения. Эти его качества не защищали подчиненных полковника от разных невзгод, но скучать с ним не приходилось.

______________

Во время поездок на залив Маражо, вылазок в Атлантику и маневров у границ Гвианы полковник Родригиш встречался со многими землевладельцами, с известными политиками, жизнь которых была так же непохожа на его собственную, как райские кущи. Эти неземные картины так сильно на него повлияли, что полковник ударился в самые невероятные фантазии, из-за которых стал мало-помалу терять связь с действительностью.

Ночь за ночью, в горячке полусна, полковник окружал себя коконом грез и с радостью укрывался в нем, словно шелковичный червь на стадии куколки, который из гусеницы потихоньку превращается в бабочку. Каждая нить этого кокона была свита из прекрасных шелковистых видений, составлявших его единственную фантастическую и головокружительную мечту о наслаждениях и радостях жизни, которых полковнику так не хватало, и поэтому, мечтая, он отпускал их себе полной мерой.

Он представлял себе будущее, заполненное солнцем, музыкой, бесконечными экзотическими путешествиями, там было спиртное, которое струилось из неиссякающего источника, женщины с изысканными духами и нежной кожей, роскошные корабли, отправлявшиеся в Европу, загородные дома в окружении эвкалиптов и вечера с шампанским в просторных дворцах, обрамленных французскими садами.

Он рассказал обо всем этом своему товарищу, вернейшему из вернейших.

— Друг мой Сервеза, как думаешь, а не разбогатеть ли нам?

Тот удивился и ответил широкой улыбкой. Правда, улыбался он недолго.

— Я-то не против. Только как? У двоих военных, вроде нас, нет ни малейшего шанса к концу своих дней нажить капитал.

Швейцарец был прав. Сам он уехал из Европы в Южную Америку, желая разбогатеть, а ему вместо этого пришлось, чтобы не помереть с голоду, поступить на военную службу, так что он уже знал, что почем. Конечно, скудное жалованье, которое ежемесячно выплачивали в армии, позволяло им не впасть в нищету, но оно не давало ровно никакого шанса реализовать хотя бы самый скромный из их проектов. А ведь когда-нибудь придется уйти в отставку, и дни тогда потянутся скучной и беспросветной вереницей, а выплаты станут совсем уж смехотворными.

Наверное, именно поэтому, когда полковнику оставалось провести в армии последние несколько месяцев, он оценил свои безрадостные перспективы и решил участвовать в государственном перевороте, который затеяла группа военных, мечтавших о величии, власти и славе.

После многомесячной подготовки, — а заговорщикам помогал Сервеза и еще несколько человек, которым полковник пообещал богатство и власть, — было решено утром первого июля, на самой заре, осадить дворец правительства. Увы, как часто бывает в подобных случаях, один из заговорщиков оказался предателем и все рассказал высокопоставленному армейскому чину, а тот, в свою очередь, — личному секретарю губернатора штата.

В то злосчастное утро полковник Родригиш и его сообщники проникли за ограду дворца, уверенные, что не встретят сопротивления, захватят охрану врасплох и с легкостью одержат победу, — и тут ловушка захлопнулась. Вместо двоих часовых в парадном дворе дворца их поджидал целый полк, вооруженный до зубов. Тут же завязалась перестрелка, в которой и с той и с другой стороны мгновенно и бессмысленно перебили множество людей, в том числе и зачинщиков переворота: из них уцелел только полковник, который, как и все начинающие диктаторы, был уверен, что его защищают высшие силы.

Самая короткая за всю историю Южной Америки революция, не продлившись и десяти минут, закончилась полным провалом.

Последний залп этой перестрелки еще долго гремел в ушах у полковника как предупреждение: пуля задела его правое ухо и попала в ствол пальмы прямо у него за спиной. Под шумок полковнику, Сервезе и дюжине других заговорщиков, уцелевших во время операции, удалось бежать.

Так для полковника начались годы изгнания. Это было не изгнание из Бразилии, а побег от самого себя: Родригишу хотелось забыть и свои мечты о могуществе, и то сокрушительное поражение, о котором он всю жизнь будет вспоминать с горечью. Путь изгнанника начался для него с борта суденышка, украденного на рейде в Белене, и закончился в Эсмеральде.

К вечеру в день злополучного переворота, благодаря которому их имена уже должны были стать легендой, полковник Родригиш и его люди из революционеров неожиданно сделались моряками — так им удалось спасти свою жизнь.

Они обогнули остров Маражо, потом долго не могли решить, куда отправиться дальше, и в конце концов выбрали самый опасный путь: решено было возвращаться в Бразилию и двигаться в глубь материка. С помощью этого обманного маневра они рассчитывали на время укрыться от возмездия властей: никому ведь не придет в голову искать их под самым носом у преследователей.

Итак, они двинулись прямо на запад по Амазонке, в самые отдаленные и захолустные края, в глубь огромной, как целый материк, страны, в поисках нового Эльдорадо, а заодно — какого-нибудь пристанища, расположенного как можно дальше от места их преступления и от карающей десницы правительства.

Полковник Родригиш и его люди избежали сотен опасностей и наконец оказались в самом сердце Амазонии. Они остановились в Сантарене, медленно поднялись по Амазонке до Манауса, потом пошли по Риу-Негру и углубились до впадения Ваупеса. Там, чуть ниже Исаны, уверенные, что никто не станет искать их в этом глухом, отрезанном от мира уголке, они основали деревушку Эсмеральда.

Едва устроившись в Эсмеральде, полковник Родригиш взялся за дело. Он не забыл своих планов: разбогатеть любой ценой, всеми возможными и невозможными средствами, пусть даже придется для этого пожертвовать собственной жизнью.

Чтобы добиться своего, он решил заняться торговлей. Остановился на торговле лесом и каучуком.

С каучуком началось так: полковник нанял полторы сотни людей, велел спустить на воду судно, привез из Манауса несколько тонн инструментов, за огромные деньги купил право на освоение гевейных лесов в самом сердце Неблины, погрузился вместе со своими людьми на судно и отправился в шестимесячное путешествие. Те, кто участвовал в этой экспедиции, потом рассказывали об одном обстоятельстве своего отплытия с такой убежденностью, что не поверить им было невозможно: когда они отчалили от пристани Эсмеральды и двинулись по Риу-Негру, Родригиш плакал от счастья. Да, да, непоколебимый Альвару Эмилиану Родригиш, железный рыцарь, человек с орлиным взором и сердцем ястреба, — плакал. Может, он представлял себя в ряду великих первопроходцев прошлого, бок о бок с Лопе де Агирре, Орельяной или Кристобалем де Акунья, которые приоткрыли для нас Амазонию, но одновременно почему-то придали ей еще большей таинственности. Полковник был именно из этой породы людей, бесстрашных, не боящихся даже самой смерти. Больше того, такую экспедицию поджидало множество опасностей: жара, ненастье, эпидемии, хищники, враждебность индейских племен...— любая из них могла бы отпугнуть обычного человека, но в глазах полковника все предприятие становилось благодаря им только более привлекательным. Для него жизнь приобретала ценность, только если ей что-то угрожало. Лишь в минуты риска он ощущал всю полноту жизни. Бывают люди, цель которых на этой земле — дорваться до самых головокружительных впечатлений, бежать от обыденного и рутинного, ввязываться в самые рискованные предприятия, и Родригиш был как раз из таких.

Команда, набранная Родригишем, вполне ему доверяла, и судно спокойно поднялось вверх по течению реки до гевейных лесов. Первая часть экспедиции прошла без сучка без задоринки, настроение у людей было отличным, решимость их командира — непоколебимой. Родригиш вел их к успеху и богатству, его энергия передавалась всем, и, казалось, ничто не может испортить дела.

Однако, едва они прибыли на место, начались сплошные разочарования: все пошло не так, как было задумано. На первом же ночлеге в джунглях на людей набросились тучи москитов и ос. Потом разразились ливневые дожди, день за днем они затопляли лагерь и не давали работать — лес стал непроходимым. С потоками воды пришли первые болезни, и в скором времени лихорадка скосила уже многих. Освоение леса еще не началось, а все надежды уже пошли прахом. Один полковник сохранял невозмутимость и не опускал рук. Каждое утро он обходил лес в сопровождении нескольких помощников, еще способных работать, и пытался под проливным дождем собирать бесценный каучук. День за днем они жили надеждой, что ливень вот-вот прекратится, а тот, наоборот, все усиливался. В лагере самые слабые окончательно пали духом: они растратили последние силы, пытаясь работать в ненастную погоду, и теперь махнули на все рукой. А потом, ко всему прочему, выяснилось, что каучук из гевеи получается некачественный, — он все равно не окупит даже расходов на подготовку экспедиции, и дальше дела пошли хуже некуда.

Пришлось признать очевидное: торговля каучуком перестала быть выгодным делом, ее звездный час миновал, и теперь заниматься ею не было никакого смысла. Ореол, окружавший добычу каучука в былые годы, и красота гевей как-то заслонили от Родригиша неприглядную экономическую картину: у этого промысла не было будущего. Никто больше не хотел покупать каучук из Бразилии, ведь он стоил гораздо дороже азиатского. Родригиша подвело стремление к славе — он попал пальцем в небо.

Когда он вернулся в Эсмеральду, продал весь немудрящий груз своего кораблика и заплатил экипажу, у него ровным счетом ничего не осталось. Его первое предприятие, затеянное в амазонских джунглях, закончилось полным провалом.

— Самое время отказаться от этих затей, — сказал Сервеза, который участвовал в каучуковой экспедиции и знал, что полковнику теперь придется продать судно, чтобы хоть как-то выкрутиться из долгов.

— Наоборот, самое время попробовать еще раз! — отвечал мрачный Родригиш. — Не может же удача отвернуться от меня дважды.

Истратив практически все свои сбережения на каучуковую экспедицию, полковник решил попытать счастья в торговле лесом. На Амазонке бесчисленное множество древесных пород, миллионы гектаров леса. К несчастью, оказалось, что промысел этот тяжел, конкуренция в нем жестокая, а доходы он приносит копеечные. За несколько месяцев дела Родригиша зашли в тупик — он снова потерпел поражение. Отчаявшись, он бросил лесодобычу и построил среди джунглей лесопильню, решив переключиться на обработку леса, который будут доставлять ему другие добытчики.

Этот проект тоже не протянул и нескольких месяцев. Заказчики не платили вовремя, из-за этих задержек предприятие, и так дышавшее на ладан, окончательно захирело: так полковник разорился в третий раз.

Разорился, но не сдался. Людей вроде Родригиша не так-то просто сломить. У полковника остался неисчерпаемый запас сил и железная воля. Он собрал последние сбережения, уцелевшие после неудачи с лесоторговлей, и снова попробовал наладить свои дела. На этот раз, снова взяв в компаньоны Сервезу, он решил разводить бабочек.

Это был самый красивый проект в жизни полковника. Разводить в лесной глуши самых редких и дорогих бабочек Южной Америки.

В Амазонии живут тысячи видов бабочек, настоящее разноцветное сокровище. Это было сокровище в самом прямом смысле слова — огромное состояние, сложенное из миллионов трепещущих в воздухе крылышек, и полковник решил им завладеть. Трудно даже представить себе, какое фантастическое полотно природа предоставляла в его распоряжение — невероятных размеров картина, испещренная самыми необычными сочетаниями цветов. Картина, меняющая цвет в зависимости от настроения бабочек и положения чешуек.

Каждое утро, поднявшись с кровати, полковник отправлялся осматривать свой питомник и каждое утро обнаруживал новую картину. Многоцветнейшая палитра, у которой было особое свойство — непрерывно меняться. Полковник владел теперь тремя сотнями редчайших видов бабочек — около сотни тысяч экземпляров, собранных в вольере размером чуть больше среднего дома.

Зрелище было феерическое.

Картина из бабочек.

Некоторые стоили целое состояние, покупатели приезжали даже из Европы.

На этот раз Родригиш не просчитался. Необычный бизнес, которым почти никто, кроме полковника, не занимался, сулил золотые горы. Амазонские бабочки славились во всем мире — своей красотой, необычностью, уникальностью каждого вида. За несколько месяцев двое наших героев превратились в самых крупных торговцев бабочками на всем континенте.

А потом как-то вечером случилось непоправимое. Работник забыл закрыть дверцу вольеры. Когда на заре Родригиш и Сервеза пришли в питомник, они стали свидетелями самой страшной катастрофы, которую только могли себе представить. Прямо у них на глазах проснувшиеся бабочки одна за другой устремились в небо — величественный балет. Бабочки умчались — все до единой. Словно денежные купюры проскользнули у них между пальцев и унеслись по ветру.

При виде этого прекрасного и печального зрелища Сервеза заплакал. Такое случилось с ним в первый раз за долгие годы.

Полковник же не проронил ни слезинки, но сразу понял, что никогда больше в его жизни не будет такого дивного разорения.

И вот наконец, после стольких разочарований и неудачных попыток, полковник Родригиш все-таки разбогател на торговле кофе. За несколько лет ему удалось скупить три четверти всех пахотных земель по берегам Риу-Негру и сделаться самым богатым землевладельцем в округе, да к тому же и самым нелюбимым.

Время, свободное от обхода кофейных плантаций, полковник проводил в таверне, которую сам и построил в Эсмеральде: целыми днями он валялся в гамаке, отмахиваясь от москитов, потягивал пиво и подсчитывал в уме, сколько он заработал с тех пор, как попал в эти места, — как ни странно, теперь у него не было никакой возможности потратить эти деньги. Не забывал он и подогревать в себе ненависть ко всему человеческому роду, особенно к чиновникам из правительства, проклинать неудавшуюся жизнь, горевать о прекрасных мечтах, которым уже не суждено сбыться, о своей горькой участи, о том, что он вынужден прозябать в этом захолустье безо всякой надежды когда-нибудь отсюда выбраться, да пожалуй, ему уже не слишком-то и хотелось выбираться.

Теперь, когда наш мотылек опалил себе крылышки и ощутил мимолетность жизни, его пугало одно только прошлое.

Амазон Стейнвей с минуту глядел в пространство, представляя себе улетающих бабочек. Сервеза продолжал:

— Когда Родригиш завел свою первую кофейную плантацию, ему наконец улыбнулась удача, и, как ни странно, тут-то он и сломался. С тех самых пор он начал терять рассудок. Он и раньше был чудаком, но теперь потихоньку делался просто сумасшедшим.

— Сумасшедшим?

— Ну да. От этой истории у него совсем поехала крыша.

— Как это?

— После катастрофы с бабочками, с торговлей лесом и каучуком, после всех этих страшных неудач, в два счета сделать себе состояние на такой ерунде, как кофе, — это было для него шоком. После стольких провалов, следовавших один за другим, он наконец разбогател, — и голова пошла кругом.

— Сильно разбогател?

— Он богат как Крез. Ты даже представить себе не можешь, сколько у него денег. Оказалось, что кофе — источник неисчерпаемых богатств. К тому же на этот раз он все сделал, чтобы только не разориться, чтобы никакие превратности судьбы не застали его врасплох. Он вовсю прибегал к тактике выжженной земли и умудрился скупить самые лучшие участки по наименьшей цене. Так, сгоняя индейцев с земли, он быстро стал самым крупным землевладельцем во всех здешних местах и, пожалуй, одним из главных поставщиков кофе в стране. С тех пор он ни разу не уезжал из Эсмеральды. А началось это все уже десять лет назад...

Сервеза был прав. В этих краях, на границе Венесуэлы, Бразилии и Колумбии, кофейный король мог позволить себе потерять рассудок: торговле это не вредило. А вот чего другие люди не знали — или делали вид, что не знают, — это средства, которыми Родригиш добился своих целей: он, не задумываясь, уничтожал целые племена индейцев и велел убить нового плантатора, который собрался посягнуть на его земли. Вот почему Родригиш был опасен. Опасен и недоверчив.

А появление Амазона Стейнвея сделало его еще более недоверчивым.

Музыкант молча встал со стула, вошел в таверну и неторопливо направился к роялю, который Жесус Диаш и его люди поставили в глубине зала. Он снял шляпу и с минуту помедлил, как будто упрекая себя за то, что бросил здесь рояль в одиночестве, — потом молча подошел к инструменту. Осторожно положил длинные пальцы на клавиши и погладил их лакированные спинки. Наконец он опустился на табурет и взял несколько нот. Потом — два-три минорных аккорда, будто вышитых по той печальной канве, которая складывалась в глубине его существа и которую ткали его подвижные пальцы. Так рождалась музыка, обладавшая особенной мимолетной прелестью, ковры из нот, которым суждено было всколыхнуть тишину и умчаться к облакам.

Вот что играл Амазон Стейнвей. Это была не просто мелодия. Касаясь восьмидесяти четырех черных и белых клавиш, он выражал все, что творилось у него на душе.

— Я думал о том, что ты сказал вчера вечером. Про твой план насчет Касикьяре: все это очень красиво, но...

— Но что? — спросил Амазон, поглядывая на Сервезу краем глаза.

— Как ты собираешься туда добраться? Музыкант взглянул на бармена в упор и, нисколько не смутившись, ответил:

— Один человек должен показать мне дорогу.

— Один человек? Кто это?

— Индеец. Знает каждую излучину на реке.

Сервеза поднял брови:

— И где он, этот индеец?

— По идее, я должен был встретиться с ним в Сан-Карлусе.

Не поднимая глаз и не мешая пальцам наигрывать то, что им хотелось, Амазон Стейнвей продолжал:

— Даже если для этого мне придется украсть корабль и забрать рояль силой, я отправлюсь туда.

Сервезе нравилась такая решимость, но ему пришлось объяснить приятелю, что путешествие тот задумал не из легких.

— Беда в том, что на Касикьяре можно попасть только через Сан-Карлус. А там все знают этот корабль и знают, что он принадлежит Родригишу.

— И что, никакого другого пути нет?

— Нет. Иначе туда не доплыть.

Амазон как будто задумался. Но о чем в самом деле может задуматься человек, который так бесподобно играет на рояле? О музыке, слетающей с его пальцев, об одном давнем обещании, о белом рояле, который ему больше не принадлежит? Наверное, обо всем сразу. Он на мгновение перестал играть и сказал:

— Тогда, если другого пути нет, поплыву через Сан-Карлус.

И продолжал играть свою мелодию. Он ни на минуту не отрывал глаз от рояля. Однако на клавиши он не смотрел: казалось, он всматривается во что-то невидимое. Во что-то, чего не могут разглядеть другие. Это что-то творилось у него в душе. И касалось только его одного.

Сервеза запальчиво саданул кулаком по стойке:

— Если ты отправишься туда, я готов идти с тобой.

Амазон оборвал мелодию, резко захлопнул крышку рояля и ответил:

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

Амазон и Сервеза лежали на берегу в тени пальмы и смотрели, как, словно поток слез, струится река. В глубине леса переговаривались два козодоя, а иногда какая-нибудь разноцветная птица проносилась прямо перед приятелями, чуть не касаясь воды.

Это был час послеобеденной сиесты, и Эсмеральда как будто погрузилась в бесконечную спячку, в истому и неподвижность, похожие на тягучую смолу или клей, из которого невозможно выбраться. Казалось, даже течение реки замедлилось.

— Что-то я не понимаю, Амазон.

— Чего не понимаешь?

Сервеза лежал, облокотившись на мешок с кофе, и безуспешно пытался переварить недавний обед — мясо пекари и красную фасоль с соусом. Амазон же клевал носом от усталости — ему едва-едва удавалось не задремать.

— Не понимаю, почему ты готов идти на такой риск ради белого рояля.

Взгляд музыканта наполнился тоской: огромная заводь тоски.

— Ты не понимаешь потому, что не хочешь понять.

— Что я должен понять?

— Что это очень важно.

Сервеза выпрямился и посмотрел на приятеля, пытаясь разгадать тайну, которая скрывалась в его словах. Амазон же, как ни в чем не бывало, объяснил:

— Знаешь, какая сильная штука — печаль?

— Ты о чем?

— Можешь ты, например, мне сказать, что чувствует человек, когда скатает снежок и держит его на ладони?

— Что-что?

— Он правда такой холодный и прекрасный, как говорят?

Тут Амазон разом проснулся, и глаза у него мечтательно блеснули. Взгляд ребенка перед рождественской елкой.

— Ты про снег? Почему ты вспомнил о снеге?

Сервеза не понял, при чем тут снег. Музыкант на минуту встал, снова сел и продолжал рассказывать дальше:

— Если я о чем-то мечтаю, я готов на все, только бы моя мечта исполнилась. Всю жизнь я мечтал о двух вещах: купить белый рояль и увидеть снег. Для меня это самое прекрасное, что есть на свете. Музыка и снег. Я уже давно думаю об этом. Что касается музыки, я теперь точно знаю, что чувствует человек, когда играет на белом рояле. Трудно объяснить это словами, но я думаю, в жизни нет ничего прекраснее. Разве что заниматься любовью с женщиной...

Оба приятеля долго молчали.

— Но я не знаю, что чувствуешь, когда держишь на ладони снег.

Сервеза смотрел на Амазона вытаращив глаза и не понимал, к чему он клонит. Что такого волнующего в снеге? Ну музыка или запах кожи любимой женщины — это он еще мог понять. Но снег?

— Ты хочешь сказать, что ни разу в жизни не видел снега?

— Нет. Я всю жизнь прожил в Белене.

— Не повезло тебе.

— Не повезло, это точно. Но я поклялся себе, что когда-нибудь я его увижу. А теперь я тут, в Эсмеральде, и не очень-то похоже, что моя мечта когда-нибудь сбудется.

На глазах Амазона, кажется, даже выступили слезы. Разговор про снег напомнил ему один случай из детства.

День, когда снег впервые вошел в его жизнь, был грустным и прекрасным. Амазон, в ту пору еще мальчишка, жил в Белене неподалеку от порта, и единственным известным в тех местах снегом был хлопок, который в порту грузили на пароходы. Амазон тогда еще не ходил в школу, он сидел дома с матерью и уже начал играть на старом рояле, приткнувшемся у них во дворе: его где-то отыскал отец мальчика. Звучал рояль фальшиво, но даже в звуках расстроенного инструмента таилось какое-то волшебство. Он был такой старый и разбитый, что трудно было себе представить, как его довели до такого состояния. Клавиши покрывала плесень, поэтому черные почти не отличались от белых, а молоточки ударяли по струнам еле слышно. Но при хорошем слухе можно было себе представить, что рояль звучит чисто. А слух у Амазона был.

Итак, он играл и играл без конца, рояль звучал все фальшивей, но Амазону, которого тогда еще не прозвали Амазон Стейнвей, — хотя какое нам дело до имен! — так вот, ему казалось, что с каждым днем рояль звучит все чище.

Так продолжалось три года. За это время мальчик многому научился и стал играть как настоящий виртуоз. Все кончилось в тот день, когда по несчастному стечению обстоятельств, которое объяснялось превратностями судьбы и нуждой в деньгах, случилась ужасная вещь: отец Амазона продал рояль одному антиквару — тот пообещал вывезти его как можно скорей и заплатил за него в три раза больше, чем инструмент стоил на самом деле. Человек тот был коллекционер и специально искал такие инструменты — не для того, чтобы играть на них, а чтобы продать в Государственный музей музыки, предварительно надраив их до блеска или, наоборот, слегка состарив, — в зависимости от того, чего им не хватало. Он заплатил отцу Амазона столько, сколько тот запросил, и тут же увез рояль.

Вот так и вышло, что через несколько недель инструмент, на котором Амазон научился играть, рояль, который отдал ему всю душу и стал его лучшим другом, выставили в музее Белена.

С того ужасного дня мальчик то и дело спрашивал отца:

— Почему ты продал рояль?

— Потому что он был старый и фальшивил, а нам нужны деньги.

— А когда ты сможешь купить мне новый?

Тогда отец возводил глаза к небу и отвечал не без хитринки:

— В тот день, когда пойдет снег.

С тех пор Амазон Стейнвей стал ждать, когда пойдет снег.

Амазон запрятал это воспоминание обратно в укромный уголок памяти и сказал:

— В детстве у меня было две мечты. Десять лет я прожил счастливо, потому что первая из них исполнилась: у меня был свой собственный рояль. Только что я лишился рояля, да и со второй мечтой, похоже, ничего не получится — наверно, мне уже никогда не увидеть снега. И это будет еще одна печаль.

Подвыпивший Сервеза вскочил на ноги и крикнул:

— Обещаю, что ты его увидишь. И рояль свой получишь назад!

Тут он призадумался, снова сел и добавил:

— Но как нам это сделать, а, Амазон? Музыкант отхлебнул из своего стакана и объявил:

— Придется ждать. Ждать, когда пойдет снег. Или явится ангел и вытащит нас отсюда.

 

IV

Удача

Как и следовало ожидать, снег не пошел. Но каким-то чудом — иначе этот факт объяснить невозможно — недели через три в Эсмеральде появился ангел.

Собственно, это не был ангел в буквальном смысле слова. Скорее — вестник. Выглядел он как индеец в бежевом костюме и полотняной шляпе. Глаза и волосы у него были черные, как вороново крыло. Кожа с медным отливом, словно ее покрывала легкая позолота.

Никто не знал, откуда он взялся и как попал в Эсмеральду тем летним вечером. Наверно, потому, что ангелы являются ниоткуда и обладают способностью внезапно возникать в самых невероятных местах, как метеориты, пронзающие атмосферу и падающие в далекой пустыне, где никому не придет в голову их ждать.

Так и этого человека никто не ожидал здесь увидеть, кроме, может быть, Амазона Стейнвея и белого рояля. Вестник, как всегда бывает с существами, ведомыми свыше, появился в нужном месте и в нужное время. С той минуты, как он вошел, его появление стало казаться не только вполне уместным, но даже неизбежным, уготованным свыше. Белый рояль обладал чудодейственной способностью притягивать, как магнит, существа из иного мира. Без его музыки, конечно, все шло бы по-прежнему, ничего сверхъестественного бы не случилось. Но как только музыкант начинал играть, становились возможными любые чудеса.

Первое, что услышал индеец, были звуки рояля. Воздушная мелодия, расцвеченная джазовыми аккордами, медленно скользила вдоль стен, лилась по полу, потоками исторгалась в окна и в дверь, потом возносилась во влажном воздухе над рекой и наконец исчезала в джунглях. Звуки, которые не перепутаешь ни с чем: голос белого рояля Амазона Стейнвея.

Тот вечер явно был необычный. Музыкант почувствовал это по реакции рояля на кавалерийские набеги его пальцев. Казалось, рояль немного опережал пианиста, как будто знал заранее, что Амазон собирается сыграть. Он едва успевал коснуться клавиш, как молоточки уже ударяли по струнам, а струны пели в ответ. В этот вечер творилось что-то непонятное и необъяснимое. Рояль обгонял музыку.

— Черт! Ничего не понимаю! — буркнул Амазон, который вообще-то никогда не употреблял сильных выражений, но тут он внезапно осознал, что рояль играет сам по себе.

Итак, в тот вечер в таверне Родригиша было полно народу. Казалось, все обитатели берегов Риу-Негру в радиусе ста километров решили заглянуть в таверну: им, конечно, хотелось послушать, как играет Амазон Стейнвей, ведь к тому времени слава о нем разнеслась повсюду и вышла за пределы земель, принадлежащих Родригишу, но главное, был вечер пятницы, а в пятницу сборщикам каучука платили жалованье.

Вдобавок по пятницам работникам с кофейных плантаций Родригиша полагалось доставлять в Эсмеральду собранный за неделю урожай. Они выходили на берега целыми группами, загружали свои суденышки и плыли в Эсмеральду, прямиком к складским сараям. Когда все мешки с кофе были взвешены и работники получали свой скудный заработок, они отправлялись в магазин прикупить кое-какой снеди или другого товара, который мог понадобиться в джунглях. Потом они вопросительно поглядывали друг на друга и подсчитывали оставшиеся купюры.

— Слушай, может, заглянем в таверну Родригиша? — предлагал кто-нибудь.

— Давай, а то правда, на что нам эти деньги в джунглях?

— Да уж, ты прав: у нас по магазинам не разгуляешься.

— Еще ограбит кто-нибудь, нет уж, лучше их сразу пропить.

— Идет. А заодно можно будет послушать того парня... ну музыканта... как там его зовут?

— Какой-то Амазон... Амазон Стейнвей, что ли.

— Ну вот и славно, выпьем по стаканчику и послушаем волшебный рояль Амазона Стейнвея.

— Говорят, этот рояль механический и на самом деле он играет сам по себе.

— Неужели правда?

— Кто его знает. Но одну вещь я тебе скажу точно: этот тип — единственный черный на всю Амазонию, который играет на белом рояле.

Стояла ночь полнолуния, изнурительная жара, с истоков реки Солимоэнс налетели полчища москитов, в воздухе пощелкивали электрические разряды. Подходящая ночь, чтобы напиться вдрабадан, растратить все до последнего и забыться между женскими ляжками. Ночь, когда можно жить в полную силу. Такая же, как на прошлой неделе, и такая же, как на следующей. Ночь праздника в амазонских джунглях.

Когда индеец толкнул дверь таверны, музыка стихла. Очень странная вещь. Никто не понял: то ли это Амазон отдернул руки, то ли рояль просто взял и перестал играть, но все почувствовали, что произошло что-то необычное. С тех пор как Амазона занесло в эти забытые Богом места и он начал играть в таверне на белом рояле, ему ни разу не случалось прервать игру, не доведя мелодию до конца. В его глазах это было святотатство, которого он себе никогда не позволял. А тут индеец вошел прямо на середине джазовой темы — и музыка оборвалась. Разом. Как будто роялю перерезали струны и у него пропал звук. Все видели, как пальцы музыканта пробегают по онемевшим клавишам, подбадривают их только ему одному ведомой лаской, берут сексты, септимы, ноны, а в ответ — ни звука. Как будто Амазон Стейнвей вдруг решил сыграть мелодию тишины. Совершенно невесомую и неуловимую для человеческого уха.

Стало ясно, что вечер этот — не простой и без скандала не обойдется. Это поняли все до единого, даже пианист. В таверне было человек сорок мужчин, взмокших от пота, они разбрелись по залу: кто-то цеплялся за стойку, словно спасая собственную жизнь, кто-то резался в карты, и все они вместе спорили и всё больше напивались. Когда вошел индеец и музыка прервалась, все замолчали и удивленно посмотрели на пианиста. В зеркале его глаз они увидели отражение. Оно и было ответом на их вопрос. Отражение человека, стоявшего в дверях таверны.

Все разом обернулись к дверям и в давящей тишине взирали на странное явление. Казалось, даже москиты замерли в воздухе. В эти места редко заглядывали незнакомцы, и каждое появление нового человека становилось событием, которое потрясало даже насекомых.

Индеец пару секунд постоял на пороге, потом отпустил створки дверей — раздался жуткий скрип, а он спокойным, неторопливым движением поправил шляпу и сделал шаг вперед. Теперь на него падал свет, и всем стало видно, какой он высокий и какая у него необычная внешность. Бежевый полотняный костюм придавал ему редкую в здешних местах элегантность. Но прежде всего бросалось в глаза то, что, несмотря на удушающую жару, на невыносимую влажность, он выглядел абсолютно спокойным и невозмутимым.

Он постоял на свету, потом медленно двинулся вперед. Семь шагов. Нарочито неторопливых. Казалось, на семь шагов у него ушла целая вечность.

Первый раз в Эсмеральде видели индейца яномами.

Индеец остановился перед стойкой.

— Мне кашасы. С перцем. Перца побольше.

Так он сказал. Потом достал из жилетного кармана сигару, чиркнул спичкой, неторопливо прикурил, бросил горелую спичку на пол и затянулся. Все это — в полной тишине. Только звук его шагов, потом голос, чирканье спички, а вокруг — сорок затаивших дыхание мужчин, которые не сводили с него глаз и не решались произнести ни слова.

Индеец яномами, одетый как белый, и больше того, с сигарой, — на это стоило посмотреть, у всех прямо дух захватило от любопытства.

— Боже правый! — воскликнул Жесус Диаш, — в жизни такого не видал!

Бармен, а это был не кто иной, как Сервеза, с неохотой налил индейцу кашасы. В грязный стакан.

— Вот.

Индеец бросил ему мятую и грязную купюру, Сервеза взял ее, недовольно буркнув.

— Что тебе здесь надо, индеец?

Это был голос Родригиша. Прямо у него за спиной. Для полковника все индейцы были дикари: они годились только на то, чтобы выкачать их скудные деньжата, а потом выставить за дверь. Индейцев яномами Родригиш вообще терпеть не мог, а этот ему особенно не понравился. Однако индеец ничего не ответил Родригишу и не спешил оборачиваться. Он поднял стакан, поднес его к губам и медленно выпил. Допив, он поставил стакан, вытер губы тыльной стороной ладони, но и после этого не соизволил обернуться.

Родригиш стоял посреди таверны, зажав в зубах сигариллу, рука нервно поглаживала кобуру револьвера, лицо напряженное, взгляд холодный и злой, — полковник начинал нервничать. Он был не один. По бокам от него стояли трое молодцов, изнывавших от нетерпения. Все они были вооружены, и чувствовалось, что пальцы у них так и чешутся нажать на курок.

— Еще кашасы. И перца еще больше, — сказал индеец. Он так и не обернулся. Он смотрел прямо перед собой, хотя ничего интересного там не было. Даже зеркала не было. Несколько грязных полок с бутылками виски. Но он продолжал смотреть туда так пристально, словно с того места, где он стоял, открывался вид на всю Амазонию.

Он чувствовал за спиной дыхание этих людей, запах их пота, ненависть и терпкий вкус сигариллы Родригиша. Скверный табак. Не то что настоящая гаванская сигара. Бразилец явно был не очень-то важной птицей.

Он знал, что тех — четверо и у каждого по паре шестизарядных пистолетов, значит, в сумме ему причиталось сорок восемь пуль, выпущенных в упор, прямо в спину. Тем не менее он не двигался с места.

— Не валяй дурака, индеец. Всех, кто когда-нибудь пытался хитрить с Родригишем, выносили ногами вперед.

Мертвая тишина.

— Я к тебе обращаюсь, индеец. Тебе лучше обернуться. Не люблю стрелять людям в спину.

Он ничего не ответил. И не подумал обернуться. Еще рано.

— На счет «три» стреляю...

Опять тишина. Даже не шелохнулся.

У Родригиша на лбу выступил пот и насквозь промокли подмышки. В его зловонном дыхании различался запах прогорклого лука, вымоченного в уксусе.

— Один... Два...

Родригишу не удалось досчитать до трех. Индеец открыл, наконец, рот и спросил:

— Полковник, это от вас так воняет?

Бразилец побелел. Этот тип его оскорбил. Хуже того, ему было известно его звание. Родригиш понял, что индеец явился, чтобы расквитаться с ним за старое. Он затрясся и рявкнул:

— Будь ты хоть самим чертом, ты убедишься на собственной шкуре, что все, кто ищет Альвару Эмилиану Родригиша, его находят!

Палец полковника лег на курок револьвера.

Индеец медленно развернулся на каблуках— теперь они с Родригишем стояли лицом к лицу. Лицо индейца было красивым и безмятежным, а все эти люди так давно не сталкивались с красотой, что замерли от удивления. Родригиш стоял, разинув рот. Он будто оцепенел и не мог даже шевельнуться, только потел да сопел, как боров.

— Будь я на вашем месте, полковник, я бы сказал своим людям, что стрелять мне в спину не стоит.

Он выпустил дым от сигары прямо в лицо Родригишу, тот закашлялся.

— Опустите оружие, — приказал он. — Чтоб не позориться, полковник добавил: — От твоей сигары воняет, индеец. Ты бы лучше табак жевал.

— Надо же. Мне и в голову не приходило, — отвечал тот с неподдельной невозмутимостью.

Он оглядел Родригиша, а потом продолжил:

— Пожалуй, единственное, что здесь воняет, — это вы, полковник. Но мне повезло: запах такой тяжелый, что выше пола ему не подняться.

Индеец был высоченный, а полковник ростом не вышел: было очевидно, что они и в самом деле дышат разным воздухом.

Родригиша охватил приступ ярости. Но его мучил страх, и он не решался дать отпор этому верзиле, который неизвестно откуда взялся.

— Что тебе надо? Убить меня хочешь? Предупреждаю, один выстрел в мою сторону — и живым тебе отсюда не выбраться.

Индеец невозмутимо сделал очередную затяжку, медленно отвел руку с сигарой: он явно не спешил.

— С чего это мне убивать вас, полковник?

— А зачем тогда тебя сюда принесло?

— Я должен уладить одно дело.

Долгая пауза. Двое мужчин смотрят друг на друга в упор.

— Подумайте сами, полковник. Желай я вас прикончить, я сделал бы это сразу, как вошел.

— Не боюсь я вашего брата из Белена. Плевать я на вас хотел.

— Кто вам сказал, что я из Белена?

Родригиш недоверчиво вытаращил глаза:

— Тебя не правительство послало?

— Нет.

Гробовое молчание.

— Тогда кто же? — с трудом выдавил из себя Родригиш, отступив на три шага и облокотившись на спинку стула.

Индеец неторопливо затянулся и только потом ответил:

— Амазон Стейнвей.

Это имя прозвучало, словно удар хлыста.

— Амазон Стейнвей?

— Он самый.

Полковника охватило смятение. Выходит, этот малый, единственный, кто уцелел в ужасном кораблекрушении, — а в том, что оно и правда было, он сам удостоверился в мэрии в Исане, не сообщив, однако, властям, что один человек остался в живых, — так значит, он в сговоре с индейцем. Но где и каким образом они познакомились — ему, наверное, никогда не узнать.

Родригиш вытер лоб грязным платком, подумал пару минут и понял, что, по всей видимости, последнее слово остается за музыкантом. Полковник повернулся к нему и спросил:

— Ну ладно, Амазон, а теперь скажи мне, что тебе понадобилось в Эсмеральде? И зачем ты вызвал сюда этого типа?

Лицо музыканта осталось непроницаемым. Делать нечего, полковник опять повернулся к индейцу и сказал:

— Раз он не отвечает, то хоть ты мне скажи, что тебе нужно в Эсмеральде?

Индеец посмотрел на полковника и не торопясь сделал несколько шагов, чтобы опереться о стойку. Под тяжестью его шагов прогнившие половицы издавали нестерпимый скрип. Он медленно сунул руку за пазуху, залез в карман полотняного жилета и вытащил руку, зажав что-то в кулаке.

— Мне нужен Амазон Стейнвей и белый рояль.

— Рояль ему больше не принадлежит.

Индеец бросил на полковника удивленный взгляд:

— Тогда я его выкуплю в обмен на это.

Он разжал кулак, и ослепительный отблеск зеленого пламени пробежал по залу. Это зеленое пламя было ярче всех амазонских джунглей, вместе взятых.

Родригиш не удержался и присвистнул от восхищения:

— Вот это изумруд! Черт, как хорош!

Драгоценный камень влек его, как магнит, и он уже потянулся потрогать, только индеец оказался проворней, и камень быстро исчез у него в руке.

— Этот камень по праву принадлежит Амазону.

Пианист, который до того сохранял полную невозмутимость, захлопнул крышку рояля и вскочил на ноги. Потом он медленно подошел к тем двоим и, глядя индейцу прямо в глаза, произнес:

— Мендис, брат. Я знал, что в конце концов ты меня разыщешь.

Амазон Стейнвей с нежностью положил руку на плечо Мендису, а индеец протянул ему изумруд. Музыкант взял его и повернулся к полковнику. Почему-то Родригишу стало не по себе. Он держал их на мушке своего револьвера, но выстрелить не решался. Эти двое были не обычные люди. Что-то ему подсказывало, что справиться с ними не удастся. Он был почти уверен, что начни он стрелять — и пули пройдут сквозь их тела насквозь, срикошетят от стен и какая-нибудь из них угодит прямиком в его собственный лоб. Он сам не понимал, как такое может быть, но срабатывало какое-то предчувствие, интуитивное ощущение. Полковника затрясло, в этот момент он осознал, что его могущество не беспредельно. Он опустил револьвер и заговорил по-другому:

— Ладно, Амазон, забирай свой рояль в обмен на изумруд и проваливай.

Амазон улыбнулся:

— Я вижу, вы становитесь разумнее. — И добавил: — Но у меня есть предложение получше.

— Что еще? — спросил Родригиш.

Долгая пауза.

— Хочу сыграть с вами последнюю партию в кости.

Родригиш сжал челюсти.

— Партию в кости? Давай, если тебе так хочется.

— Этого мне хочется больше всего на свете.

Родригиш рассмеялся. В результате все складывалось как нельзя лучше. Он махнул рукой в глубь зала, указывая на подходящий для игры столик.

— Вот сейчас и посмотрим, что из этого выйдет.

— Но сначала я должен размять пальцы за роялем.

Тут Амазон Стейнвей, затянувшись своей неизменной сигарой, подошел к белому роялю и заиграл один из тех блюзов, что начинаются легкой, почти непритязательной мелодией, но потом, преодолевая одну за другой хроматические ступени, возносят людей к божественной музыке, подводят их к самым вратам рая.

Сперва просто мелодия, от силы четыре-пять нот, пронизывающий ритм — его задавала одна рука, левая, но потом вдруг вступила правая, тут-то все и началось: будто внезапно встало солнце и озарило таверну светом, открывая бескрайний мир.

Вот так и началась вторая партия в кости между полковником Родригишем и Амазоном Стейнвеем — вечером, в преддверии надвигающейся грозы, в таверне на берегу Риу-Негру в Амазонии.

Полковник занял место за столиком и пригласил своего противника последовать его примеру:

— Садись, виртуоз.

Музыкант опустился на стул, придвинутый спинкой к дощатой стене, прямо напротив двери в таверну. Сервеза принес пива, и Амазон выпил свой стакан, неотрывно глядя на Родригиша. Полковник достал кости из кармана рубашки и положил на середину стола.

— Вот кости.

Потом он вынул пачку новеньких зеленых купюр и показал зрителям. В пачке было две тысячи долларов.

— А вот цена моего корабля.

Амазон положил перед собой изумруд. Камень был так хорош, что у всех зрителей глаза загорелись от зависти.

— А вот цена рояля. Оцениваю его в такую же сумму, две тысячи долларов. Тот из нас, кто выиграет эти деньги, будет объявлен победителем.

В эту минуту два попугая в клетке разорались и стали изо всех сил клевать друг друга, словно догадываясь, что происходит нечто важное. Сервеза утихомирил их, прикрыв клетку тряпкой.

— Согласен, — громко сказал Родригиш.

Игра началась.

Вначале Родригиш выигрывал с невероятной легкостью. Несколько раз он обставил Амазона с ходу, закидывая его шестерками, которые выпадали, как по мановению волшебной палочки.

— Вам сегодня везет, полковник, — сказал ему Амазон.

Родригиш улыбнулся, обнажив все зубы:

— А мне всегда везет в игре.

У них за спиной Жесус Диаш и другие пеоны, работавшие на полковника, переглядывались и подмигивали друг другу: они были ужасно довольны, что их патрон обставил чужака. После этой партии им явно достанется от полковника по стаканчику кашасы, а случай напиться на дармовщину в здешнем захолустье выпадал чрезвычайно редко, так что эта перспектива их очень радовала. Один индеец оставался у стойки, сохраняя полную невозмутимость, и лишь время от времени бросал беглые взгляды в сторону играющих. Сервеза же, наоборот, сбился с ног, разливая выпивку всем жаждущим: он был так занят, что просто не видел ничего вокруг.

— Кстати, Мендис, — вдруг сказал Амазон, не прерывая игры, — как это тебе удалось разыскать меня так быстро? Я думал, мне придется проторчать тут несколько месяцев.

Индеец отвечал ему так же спокойно, как и раньше, отпив прежде глоток кашасы с перцем:

— Это было нетрудно. Все, кто живет по берегам Риу-Негру, слышали о музыканте с белым роялем. Ты стал настоящей легендой.

Амазон улыбнулся. Родригиш тоже, но по другой причине.

— Может, ты и стал легендой, — встрял он, — но ты пока еще отсюда не выбрался.

И это была чистая правда, потому что как раз в этот момент Амазон опять проиграл.

— Потерпите немного, полковник. Сейчас все пойдет по-другому.

Он-то знал, что, как и в других делах, колесо фортуны должно в конце концов повернуться в его сторону. И после полосы печалей придет полоса удач.

Пианист, не вынимая изо рта сигары, хорошенько размял ее пальцами, а потом, умоляя про себя небо подать ему знак, бросил три кости на середину стола. Его рука задержалась в воздухе после броска и застыла так до того мгновения, когда кости остановились и стало ясно, что его пророчество сбывается.

— Три шестерки! — объявил Амазон, стараясь скрыть свою радость. — Ваш ход, полковник.

Родригиш бросил на противника недоуменный взгляд и в свою очередь метнул кости.

— Две пятерки и тройка. Я проиграл.

Амазон забрал со стола поставленные на кон двести долларов, и по его улыбке можно было догадаться, что он рассчитывает на большее.

— Ну что, продолжим?

Родригиш, казалось, засомневался, но, поскольку вокруг него явно никто не хотел, чтобы игра прервалась на самом интересном месте, подумал и согласился.

— Продолжим. Игра еще не закончена, Амазон.

— Вы правы, полковник. Она еще только началась.

Музыкант выиграл еще три раза подряд. Постепенно изумруд, рояль и суденышко перешли в его собственность.

Родригиш совсем потерял веру в удачу. Он уже и кости целовал, и поглаживал пальцами медаль, которую носил на шее, и взывал к небу, и раз за разом крестился — все было напрасно. Единицы и шестерки словно испарились, уступив место двойкам и тройкам, — недоброе предзнаменование. Выигрыш раз за разом доставался его противнику.

Проиграв свой последний доллар, полковник не выдержал и закончил игру: по его мнению, комедия и так уже слишком затянулась.

— Ты выиграл, Амазон. Признаю себя побежденным. Сегодня справиться с тобой невозможно.

Он никогда в жизни не проигрывал таких денег за один вечер и не испытывал такого унижения на глазах у своих подчиненных.

Снаружи, где воздух весь вечер был напитан электричеством, наконец разразилась гроза. В небе засверкали молнии, и как из ведра полил дождь. Тысячи капель обрушились на крышу таверны с такой силой, что внутри люди не могли расслышать друг друга.

Полковник, прислонив ладонь ко рту наподобие рупора, прокричал:

— Теперь, когда игра закончена, можешь ты мне сказать, куда собираешься плыть с этим роялем?

Амазон умиротворенно улыбнулся и, перед тем как ответить, немного подождал, пока дождь не стал барабанить по крыше с меньшей яростью. Это произошло очень скоро, ведь грозы в этих местах не только бурные, но и короткие. Затем он безмятежно промолвил:

— На Касикьяре.

Родригиш недоверчиво хмыкнул:

— И как ты думаешь доставить рояль на Касикьяре? Это самая порожистая река на свете.

— Ну это уж мое дело.

Родригиш пару секунд помолчал, а потом начал снова:

— Ладно, твое дело, конечно. Но все-таки послушай, я совершенно не понимаю, как ты хочешь...

— А я понимаю! — перебил его Амазон. — Я отлично понимаю, что буду делать. Погружу рояль на корабль и поплыву дальше.

Полковник был ошеломлен, просто раздавлен всем, что произошло. Первый раз за много-много лет он проиграл в кости. Проиграл изумруд, рояль да еще и свое судно. Не считая потерянной чести. Он был убит, он больше не мог следить за событиями. Весь его мир внезапно рухнул, а он остался стоять, опустив руки и повторяя на разные лады одну и ту же мысль:

— Если все будет удачно, то на надежном корабле можно доставить рояль в Сан-Карлус, но дальше, где начинаются пороги и водопады, — дальше-то как?

С судном он уже мысленно распрощался. С изумрудом распрощаться было не так просто, но, в конце концов, этот камень никогда ему не принадлежал. Единственное, что его сейчас интересовало, — понять, каким образом Амазон Стейнвей рассчитывает доставить рояль на Касикьяре. Это у него в голове не укладывалось.

Чтобы отпраздновать победу, пианист заказал еще стакан кашасы и осушил его за здоровье собравшихся. Индеец у него за спиной улыбнулся.

— Кстати, как ее зовут? — спросил Родригиш, которого внезапно осенило.

Ответа не последовало.

— Как зовут эту женщину?

Молчание.

— Какую женщину?

— Ту, ради которой ты все это делаешь. Как ее зовут, Амазон?

Музыкант зажал сигару в уголке рта и ответил еле слышно, так что всем пришлось напрячь слух, чтобы получить, наконец, разгадку, которой от него ждали с самого его появления:

— Вы ошибаетесь, полковник. Все это не связано с какой-то одной женщиной.

Амазон поднял глаза на индейца — тот явно был здесь единственным, кроме самого музыканта, кто знал всю правду.

Потом, видимо решив, что он уже достаточно потомил своих слушателей и желаемый эффект достигнут, Амазон добавил:

— На самом деле их две.

Больше Амазон ничего не сказал и, как обычно, уселся за рояль. Вероятно, в последний раз перед тем, как навсегда покинуть Эсмеральду.

— Какую замечательную музыку ты играешь! — сказал полковник, который вдруг сделался эстетом.

Пианист даже не взглянул в его сторону. Он играл, и все остальное в этот момент не имело никакого значения. Только играть. И конечно, именно ту музыку, которую он любил.

— Это джаз.

— Сам знаю, что джаз. Но что это за мелодия? Твоя собственная, что ли?

— Нет. Теперь уж скорее ваша.

— Как это — моя?

Амазон долго молчал, а индеец, который все еще стоял облокотившись о стойку, настороженно оглядывал зал, готовый вмешаться в случае опасности.

— Потому что рояль уплывет, а музыка останется здесь.

— Значит, дело решенное? Уезжаешь?

— Да. Уезжаю.

— Из-за двух женщин? Амазон ответил не сразу:

— Если вы, полковник, хотите это узнать, плывите вместе со мной.

Пауза.

— Собственно, почему бы и нет.

На этот раз пианист поднял глаза на полковника и увидел, что тот не шутит. Тогда, не переставая играть, — это была такая колдовская мелодия, что проникала во все уголки таверны и в душу каждого, — он спросил у Родригиша:

— Вы это серьезно?

— Надо подумать. Куда в точности ты направляешься?

Амазон мотнул головой на север:

— Я уже сказал. На Риу-Касикьяре.

— Касикьяре не такая уж маленькая. Можешь показать мне место на карте?

Амазон прервал игру так резко и неожиданно, что ноты на мгновение повисли в воздухе, а потом дождем осыпались на пол, — наверное, на следующий день их находили повсюду, эти ноты — под ковриками, за зеркалом у стойки, в стаканах с пивом, будто кто-то забыл их тут на веки вечные, — пианист перестал играть и в наступившей, неожиданной для всех тишине взглянул полковнику прямо в глаза — как раз туда, где можно разглядеть душу человека.

— На какой карте?

— На той, которую ты носишь с собой, там еще «Amazonas» написано.

Музыкант, покачав головой, вытащил из кармана лист веленевой бумаги и разгладил его на крышке рояля. Как и в первый раз, все, кто был в таверне, жадно склонились над этим чудом.

Амазон, не обращая внимания на их комментарии, провел указательным пальцем линию от Исаны до Сан-Карлуса-ди-Риу-Негру, что на границе с Венесуэлой, свернул к востоку, пересекая джунгли, поднялся к северу по Риу-Касикьяре и неожиданно остановил палец в точке, где эта река вытекала из Ориноко, неподалеку от горы под названием Серра-Дуида высотой в две тысячи четыреста метров над уровнем моря.

— Приблизительно здесь находится место, куда я должен добраться.

Он указал пальцем населенный пункт, под которым было написано: «Эсмеральда».

Родригиш недоуменно вздернул брови и протянул:

— Эсмеральда? Но как это может быть, чтобы...

Амазон взглянул на него с улыбкой и пояснил:

— Дело в том, что есть две деревни, которые называются Эсмеральда. Одна — в Бразилии, другая — в Венесуэле. И если первая находится нигде, то вторая — как раз и есть цель моего путешествия.

Когда растерянность, охватившая всех в первый момент, прошла, полковник заявил:

— Вторая Эсмеральда? Не может быть.

И все же это была правда. По две стороны от границы действительно располагались деревни с одинаковым названием. Та, которую основал полковник, не была отмечена ни на одной карте, зато вторая — была. Самым очевидным доказательством тому была топографическая карта «Amazonas».

Родригиш принялся водить пальцем по расстеленной перед ним бумаге, выверяя мельчайшие подробности и пытаясь понять, является эта карта официальным документом или все-таки нет. Штамп, который чиновник из министерства когда-то проставил в нижнем правом углу, наконец его убедил.

— Отлично, — заключил полковник. — В таком случае, чтобы поверить в это, мне надо попасть туда самому.

Он поднялся со стула и объявил:

— Я поплыву с тобой, Амазон.

Все остолбенели.

Индеец хотел было возразить, но музыкант жестом попросил его не вмешиваться.

— Почему бы и нет, полковник? Вместе с Мендисом нас будет трое.

Тут заговорил Сервеза, который до того не проронил ни слова:

— Я тоже поплыву. Выходит, нас уже четверо. Меньше и нельзя, если мы хотим дотащить дотуда этот чертов рояль.

В таверне воцарилась тишина, которую никто из присутствующих не решался нарушить, — из страха, что им тоже придется участвовать в этом рискованном путешествии, которое непонятно чем кончится. Амазон немного подумал и согласился:

— Согласен, я принимаю вашу помощь. Значит, нас будет четверо.

Он тоже встал и подошел к полковнику, нацелив указательный палец ему прямо в живот.

— Но я хочу сказать вам одну вещь.

— Что за вещь? — хором спросили полковник и бармен.

Амазон взглянул на одного и на другого по очереди, покачивая головой.

— Вы себе не представляете, ну совершенно не представляете, в какую авантюру хотите ввязаться! У нас нет даже одного шанса на тысячу вернуться оттуда живыми.

— Это мы знаем, — ответил Сервеза. — В этом вся прелесть такого путешествия. Один шанс на тысячу. Наше дело — его не упустить.

А Родригиш закончил:

— Сервеза прав. И потом, я не люблю, когда корабль уплывает без меня.

 

V

Дальняя дорога

Так начался пятый этап — дальняя дорога. Теперь Амазон Стейнвей и белый рояль должны были, наконец, приблизиться к цели своего путешествия. И попасть, по иронии, которую иногда являет нам судьба, из Эсмеральды — опять-таки в Эсмеральду.

На следующий день четверо наших героев поднялись на заре, когда первые лучи солнца осветили реку и по берегам запели птицы всех цветов радуги. Амазон, индеец и Сервеза ночевали под открытым небом на террасе таверны, чтобы насладиться прохладой, которая установилась после вчерашней грозы. Полковник же большую часть ночи просидел у себя в кабинете, приводя в порядок дела на случай, если его отсутствие продлится дольше, чем он рассчитывал.

Сложив вещи и выпив по последней чашке кофе на тенистой террасе, они спустились к реке, где их ждало судно Родригиша.

На берегу Риу-Негру столпились полусонные обитатели деревни, которым непременно хотелось присутствовать при отплытии.

— Вот и мой корабль, — воскликнул полковник, указывая пальцем на посудину, которая, прежде чем попасть в здешние мутные воды, кажется, избороздила все на свете моря и океаны и, если повезет, обещала дотянуть до конца путешествия, прежде чем развалится на куски.

— Точнее, корабль Амазона, после вчерашнего, — уточнил Сервеза.

Родригиш передернулся, но промолчал. Индеец поднялся на борт и, увидев, насколько ветхое это суденышко, задумался, не будет ли надежнее продолжить путь так же, как он сюда прибыл, — то есть в пироге. Музыкант же не обратил никакого внимания на стычку Родригиша и Сервезы, он положил свой мешок на мостик и под любопытными взглядами толпы обошел палубу. Потом он оперся на леер и крикнул:

— Мне нужны помощники, чтобы перенести рояль на судно.

Тут же поднялось множество рук.

После вчерашнего ливня земля настолько раскисла, что ножки инструмента входили в нее, как нож в масло. Чтобы пронести рояль хотя бы несколько метров, требовались слаженные действия десяти человек. В конце концов оказалось, что втащить его на борт — тоже задача не из легких. Пришлось построить временный трап и воспользоваться канатами и блоком. За время операции три человека свалились в реку, а четвертый повредил себе руку.

Когда рояль был наконец водружен на борт, на берегу послышался вздох облегчения.

— Теперь дело только за кораблем, — сказал Амазон, который уже поглаживал клавиши.

О том, чтобы сыграть на рояле, не приходилось и думать: в нескольких метрах от них завели свою пронзительную песню сотни лягушек, привыкших каждое утро встречать таким образом восход солнца.

— Ошибаешься, — возразил индеец. — До Касикьяре проблем не будет. А дальше...

— Что дальше?

— ...дальше надо будет подниматься по порогам, и я боюсь, что от корабля пользы не будет, а путешествие придется заканчивать своим ходом.

— Тащить рояль через джунгли своим ходом? — воскликнул Сервеза. — Но это же безумие!

— Я тебя предупреждал, — ответил музыкант. — Но ты не горюй. Индейцы яномами нам помогут.

Сервеза шумно сглотнул.

— Яномами?

— Ну да.

— Черт возьми, Амазон, я скорее согласен тащить рояль в одиночку до самого Каракаса, чем общаться с этими дикарями.

Мендис похлопал его по плечу и сказал:

— Там, куда мы отправимся, городов нет. Одни джунгли. Ничего, кроме джунглей. А среди яномами встречаются не только дикари.

Когда рояль был хорошенько укреплен, а припасы и снаряжение сложены в трюме, путешественники стали прощаться с Жесусом Диашем и остальными работниками, которым до возвращения полковника было поручено следить за кофейным складом.

Мендис уже собирался отдать швартовы, когда с берега послышался голос:

— Альвару!

Все обернулись и увидели женщину с большой кожаной сумкой. Это была Жулия, проститутка, тело которой сводило мужчин с ума.

— Жулия! — закричал Родригиш. — Что случилось?

Она с размаху шваркнула сумку оземь, забрызгав грязью первый ряд стоявших на берегу мужчин, которые смотрели на нее, остолбенев от удивления. Вне себя от бешенства, руки в боки, она принялась честить его на чем свет стоит, а ее черные глаза просто метали молнии.

— Ты что думаешь, я буду дожидаться тебя в этой дыре? Или поплыву с вами вместе неизвестно куда? Нет уж, я возвращаюсь домой, в Сан-Карлус, зачем только я вообще оттуда уехала!

Родригиш попытался ее успокоить, но ничего не вышло.

— Хватит тут спектакли устраивать! Ты совсем с ума сошла!

— Спектакль окончен. Это ты сошел с ума, Альвару. Хватит мне уже тут прозябать, так что я уезжаю, нравится тебе это или нет!

Она в гневе схватила забрызганную грязью сумку и бросила ее на палубу. Видя, что никто не решается сдвинуться с места, индеец подал ей руку и помог подняться на борт.

— Ладно, — сказал Амазон. — В любом случае мы поплывем через Сан-Карлус.

Полковник не решился возразить, и Жулия бросила в его сторону победный взгляд.

Наконец, когда с берега послышались прощальные крики и песни, индеец отдал швартовы, и корабль стал медленно отходить от пристани.

Жесус Диаш еще долго стоял на берегу и смотрел вдаль. Так и вышло, что сначала он первым заметил рояль, появившийся на Риу-Негру, а теперь он же был последним, кто остался смотреть, как он уплывает, — стоял на пристани, словно вахтенный, которому вот-вот предстоит открыть новые земли.

И когда на горизонте уже не было видно ничего, кроме реки, красной, словно поток лавы, он подумал — и, кажется, не ошибся, — что здешним жителям больше уже никогда не придется увидеть рояль, плывущий по реке.

Поначалу путешествие напоминало увеселительную прогулку. Без особых трудностей суденышко медленно поднималось к северу по Риу-Негру. С погодой им повезло, и, если не считать огромных туч москитов и шершней, укусы которых столь болезненны, что человек потом несколько часов не находит себе места, жаловаться им было не на что.

После Исаны все пошло по-другому.

Сперва начались дожди. Дождь лил сплошной стеной, так что невозможно было даже разглядеть берег. Нужно было спасать от воды рояль и ждать, пока небо поведет себя более благосклонно. Ливень продолжался пять дней и ночей, не прекращаясь ни на минуту.

Эти пять дней они по крайней мере могли утешать себя тем, что им дана передышка от полчищ москитов и разъяренных ос.

На корабле воцарилось уныние. Чтобы убить время, Родригиш, индеец и Сервеза резались в карты. Жулия, в свою очередь, не упускала случая поглазеть на музыканта. Пока суденышко медленно двигалось под дождем и по ночам рядом с ней сопел полковник, она мечтала об Амазоне.

Что касается Амазона, его не интересовало абсолютно ничего, кроме рояля. Он вглядывался в реку и сосредоточенно следил за тем, чтобы миновать опасные отмели, но казалось, его занимает что-то совсем другое. Иногда он улыбался Жулии. А все остальное время думал о предсказании, которое привело его сюда и которое уже не оставит его в покое, пока не сбудется до конца.

Как-то утром, внимательно разглядывая берег, Сервеза вдруг по-настоящему вслушался в музыку, которую играл Амазон, пытаясь понять, что за пророчество такое могло привести сюда музыканта с белым роялем. На этот раз он играл очень медленный дивной красоты джазовый фрагмент, кристально чистый, словно тонкая струйка родниковой воды, которая потом превратится в ручеек, а потом и в реку.

Сервеза следил за музыкантом, опершись щекой на ствол ружья, и вдруг понял, что тот играет с закрытыми глазами. Как это можно играть такую удивительную музыку, не глядя на клавиши? Для Сервезы это было что-то немыслимое. Может быть, прекрасное не нуждается в чужом свете, может, сияние и блеск исходят от самих нот, льющихся из инструмента, а действо, в котором есть искра божья, с легкостью происходит и в темноте? Амазон играл долго и ни разу не открыл глаз. Его руки порхали над клавиатурой, один за другим рождались безукоризненные аккорды, в которых не проскользнуло ни единой фальшивой ноты, ни тени сомнения, и при этом пианисту совершенно не нужно было видеть, что он играет. Он это чувствовал, вот и все. И Сервеза перестал удивляться.

В те минуты он понял, что музыке, если только ее играет виртуоз, свет не нужен. Так же как Амазону не нужно было присутствие других людей и вообще человеческое общество.

Прекрасное самодостаточно.

Когда Амазон кончил играть, некоторое время стояла полная тишина, будто весь лес по берегам затаил дыхание. Потом Сервеза сказал:

— Слушай, Амазон...

— Чего?

— Кто тебя научил так играть?

Музыкант удивленно взглянул на приятеля и ответил:

— Никто. Я сам научился.

Последовала долгая пауза, и, пока они молчали, лес мало-помалу начал возвращаться к своей обычной жизни. Потом Сервеза восхищенно покачал головой:

— Наверное, поэтому ты и играешь так хорошо.

Через несколько дней они приплыли в Сан-Карлус.

Здесь их покинула Жулия — ее, похоже, не мучили угрызения совести, она даже нисколько не расстроилась. Она уже поняла, что, хотя музыкант и не остался равнодушным к ее чарам, он никогда не увлечется ею всерьез: у него была цель, к которой он стремился. Что же касается Родригиша, она была рада, наконец, от него отделаться и вернуться туда, где прошло ее детство и откуда, как она теперь считала, ей вообще не следовало уезжать.

— Ты что, правда уходишь от нас? — спросил полковник, наблюдая, как она собирает вещи и сходит на пристань, покачивая бедрами, словно это балансир в часовом механизме.

— Конечно правда, полковник. Хватит с меня Эсмеральды. Когда буду так же по горло сыта Сан-Карлусом, уеду в Каракас.

Жулия помахала им на прощание и пошла по причалу, ни разу не обернувшись, словно уже давно все решила.

— Удачи тебе! — крикнул ей вслед полковник.

Амазон же ничего не сказал. Он рассеянно следил за тем, как она удаляется, понимая, что эта женщина не имеет отношения к его судьбе.

Чуть позже они снова отчалили от берега и вскоре должны были оставить Сан-Карлус позади. Когда проплывали мимо последних строений, полковник сказал:

— Надо воспользоваться случаем и запастись тут продовольствием. Ведь дальше по берегам нам уже не встретится ничего крупнее нескольких индейских деревушек.

Они медленно подплыли к берегу и причалили прямо напротив лавки с большой, написанной от руки вывеской, на которой значилось: САМЫЙ БОЛЬШОЙ МАГАЗИН САН-КАРЛУСА.

В этом немудреном сарайчике на сваях и правда был самый большой выбор товаров во всей Амазонии. Перед дверями на плавучем причале, склонившись над какой-то книгой в синей обложке, сидел невысокий человечек в очках. Это был Луис да Силва, самый богатый торговец в Сан-Карлусе, владелец склада, через который проходило множество самых разных товаров, доставляемых по реке пароходами: баллоны с газом, минеральная вода, зажигалки, пиво, кашаса, ром, кофе и всякие инструменты. А синяя книжка — не что иное, как карманное издание «Одиссеи» Гомера в переводе на португальский.

— Он правда читает или обмахивается, чтобы не так жарко было? — спросил Сервеза, рассматривая человечка, который то подносил книгу к глазам, то отодвигал подальше, как будто изучал с помощью лупы какие-то невидимые невооруженным глазом надписи.

— Не знаю, — ответил Амазон. — Тут всякое бывает. Может, он читает и одновременно обмахивается.

На самом деле Да Силва был попросту близорук и страдал астигматизмом, вот ему и приходилось исхитряться то так, то этак, чтобы рассмотреть буквы, и от этого он ужасно уставал и огорчался.

Тут раздался глухой удар: судно причалило к понтонной пристани. Индеец спрыгнул с борта и привязал канат к большому железному кольцу, изъеденному ржавчиной.

— Ну что, Да Силва, все читаешь? — заорал Родригиш. — Лучше брось, опасное это дело. От чтения добреют. А у добряков торговля плохо идет.

Человечек усмехнулся, узнав полковника, с которым он иногда вел дела, когда цены падали и можно было закупить кофе по дешевке. Поэтому Родригишу, как никому другому, было известно, что на всем здешнем участке реки нет второго такого жесткого и расчетливого торговца, как Луис да Силва.

— За меня не переживай. Торговля не пострадает. А книжку эту я уже три года читаю, и до конца еще далеко. Только-только до середины добрался.

— Молодец, что не слишком увлекаешься.

Повисла пауза. Потом Да Силва загнул угол страницы, захлопнул книгу и сунул ее в сундук, на котором сидел, — там хранились рыболовные снасти, затупившиеся крючки, блесны и мормышки.

— Хватит чтения на сегодня.

Торговец поднялся, и все увидели, что он удивительно мал ростом, — даже стоя, он казался сидящим. При этом какой-то особенный блеск в глазах выдавал в нем острый ум и даже мудрость — благодаря им он справлялся с невзгодами, которые всю жизнь преследовали его из-за маленького роста. И сразу стало понятно, что, несмотря на близорукость и астигматизм, он далеко не слепец.

Да Силва снял очки, протер их платком и степенно спросил:

— А теперь скажите, полковник, только без шуток, каким ветром вас занесло в Сан-Карлус с этим белым роялем?

Да Силва пригласил их к себе на обед. В доме у него были все богатства, которые только можно найти в Амазонии. Мебель из тикового дерева, кожаный диван, роскошный книжный шкаф, в котором хранилось, ни много ни мало, пять томиков, шаткий стол, на котором возвышалась корзина с фруктами, пять стульев и в придачу — чудо из чудес — радиоприемник, хотя и немного устаревший. Неслыханные сокровища для такого затерянного в джунглях городишки. С точки зрения обитателей Сан-Карлуса, Да Силва просто утопал в роскоши.

— Вот ниточка, которая связывает меня с миром, — объяснил он, указывая на транзистор. — Правда, мир этот находится так далеко отсюда, что порой мне даже кажется, что он существует только в моем воображении.

— И что, удается поймать какие-то станции? — спросил полковник.

Да Силва помолчал, потом с неловкой улыбкой покачал головой:

— Ну конечно нет. Но здесь все считают, что удается, а мне только того и надо. Все у меня спрашивают, что нового в мире, и я с удовольствием рассказываю. Поэтому люди ко мне тянутся, и мне не так одиноко.

— Если радио не работает, как же ты узнаешь, что творится в мире?

— Это несложно, — с хитрой улыбкой ответил Да Силва. — Во-первых, я умею читать, и люди приходят ко мне узнать, что им пишут в письмах, которые раз в месяц доставляют сюда на корабле. Уже так узнаешь немало новостей. А потом, по реке ведь проплывает столько народу. Мой дом — первый по течению, вот и выходит, что я первый оказываюсь в курсе всех дел. А если я чего-то не знаю, делаю как наше правительство.

— Как это?

Да Силва расхохотался от души, похоже, он больше всех порадовался собственной шутке:

— Выдумываю хорошие новости и скрываю дурные.

С наступлением темноты они отведали рагу из обезьяны и оросили его бутылочкой кашасы, которую Да Силва выставил по такому случаю. Это была кашаса особого сорта — настоенная на ломтиках ананаса.

Торговец, ужасно довольный, что может пообщаться с кем-то кроме обитателей Сан-Карлуса, с удовольствием поддерживал застольную беседу. Он расспрашивал о том, что нового слышно на востоке страны, — но нашим четверым героям было почти нечего ему сообщить.

— Знаете, у нас ведь тут ничего нового не происходит, кроме новых проблем.

Полковник понимающе кивнул и ответил не без юмора:

— А мы вот не ждем, пока начнутся проблемы. Мы их сами себе придумываем. Вот поэтому и везем сейчас этот рояль через все джунгли.

Да Силва очень заинтересовался этой темой:

— Так вы хотите доставить рояль на Касикьяре?

— Да-да, — ответил Амазон. — Славная авантюра, правда?

Торговец подлил всем кашасы и поднял тост за успех предприятия.

— И что вы собираетесь там делать с этим роялем?

Молчание.

— Вообще-то мы еще не знаем, — пожав плечами, признался Сервеза.

Да Силва даже вздрогнул от удивления:

— Неужели правда?

— Ну да, — ответил полковник, — мы не знаем в точности, куда направляемся, и не знаем даже зачем.

Да Силва, которого эти объяснения не слишком убедили, повернулся к индейцу, который, по обыкновению, был не слишком разговорчив. Он сказал только:

— Я знаю. Но не могу об этом рассказывать.

И все посмотрели на Амазона Стейнвея.

Торговец вынул из своего стакана ломтик ананаса, долго и задумчиво жевал, а потом, поковыряв между зубами кончиком ножа, обратился к Амазону:

— Может, тогда ты расскажешь, в чем тут дело?

Амазон не ответил. Но четверо сидевших за столом мужчин не спускали с него глаз. Всем им тоже хотелось узнать, наконец, правду. Выяснить, какова все-таки настоящая причина этого путешествия.

— Помнишь, что ты мне однажды пообещал? — спросил полковник. — Что как-нибудь вечером за бутылочкой кашасы ты все мне расскажешь. У нас вся ночь впереди. И бутылочка под рукой. Похоже, Амазон, сегодня самое время тебе выполнить обещание.

Амазон Стейнвей вынул изо рта сигару, аккуратно пристроил ее на краю пепельницы, так что она застыла в равновесии, и в благоговейном молчании стал наблюдать, как она тлеет, — с таким видом, словно у него уйма свободного времени.

Когда последняя искорка угасла и от сигары остался только серый холодный пепел, он решил, что пришло время раскрыть свою тайну. Он посмотрел на собравшихся и начал рассказывать историю белого рояля.

История эта началась в те времена, когда Амазон, чтобы заработать на жизнь, играл в Белене в баре под названием «Сантарен». Это было пять с лишним лет назад. Тогда он даже не подозревал, что однажды отправится в подобное путешествие.

Рояль, на котором он играл в ту пору, не был белым, не был он даже просто приличным инструментом, зато принадлежал хозяину бара «Сантарен», а тот приходился родным дядей девушке, которую Амазон любил. Так и вышло, что рояль этот был Амазону дороже всех «Стейнвеев» в мире.

Ее звали Кармен Авила. От матери ей досталась половина индейской крови и природная красота, перед которой мало кто из мужчин мог устоять. С первой минуты Амазон почувствовал, что навсегда очарован сиянием ее улыбки, блеском глаз и глубиной декольте. Девушка разносила заказы посетителям, а иногда заменяла дядю за стойкой бара. Она начинала работу вечером, и, как правило, ей приходилось работать до зари — в ночные часы в баре бывало больше всего посетителей. Каждый раз, проходя поблизости от рояля, она награждала Амазона дружелюбной улыбкой. Постепенно улыбка сменилась ласковым прикосновением, потом влечением, а потом — страстной любовью. И взгляды, которыми они обменивались, порхали по залу, словно танцовщики в волшебном балете.

Так и вышло, что однажды вечером, после работы, Амазон пригласил Кармен выпить вина и признался ей в любви. Он сказал ей, что полюбил ее с первого взгляда, грезит о ней во сне и наяву и не в силах больше ждать, так что, если она согласна, он готов сделать ее счастливой. Девушка, растроганная его искренностью и смелостью, наградила его поцелуем.

Дядя попытался им помешать. Он отвел племянницу в сторону и отчитал ее:

— Что это тебе в голову взбрело, Кармен? Путаешься у всех на виду с этим пианистом из бара!

— Ну и что. Просто он мне нравится.

Девушка взглянула в сторону пианиста. Дядя поморщился и пробурчал:

— Слушай, он и на себя-то одного никогда в жизни не заработает! Да еще и негр!

— Подумаешь! Деньги — это еще не все. И ты, похоже, забыл, что во мне самой есть индейская кровь. А если тебе не нравится цвет его кожи, то пойди скажи ему об этом.

Владелец «Сантарена» сглотнул, с уважением оглядел развитую мускулатуру чернокожего музыканта и решил не спорить.

— Что ж, ладно. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

На следующий вечер Кармен привела музыканта в свою комнату на втором этаже, закрыла дверь и стала раздеваться. Когда он отвел взгляд, она взяла его за подбородок и заставила поднять глаза. В первый раз он видел ее раздетой, и она показалась ему еще более прекрасной, чем раньше.

Они бросились друг к другу в объятия и предались любви с таким пылом, что Амазон еще несколько дней ощущал на своем теле отпечаток той ночи.

Между ними воцарилась полная идиллия. Один только дядя Кармен все еще пытался помешать ей сделать глупость, связав свою судьбу со скромным пианистом из бара, — ведь при ее красоте она могла бы найти себе мужа среди высшей аристократии Белена. Но дядя недооценил ее упорство и уверенность в том, что она сделала правильный выбор. Дело в том, что Кармен, как и все женщины из семейства Авила, обладала особым даром — она умела предсказывать будущее.

В один прекрасный день она решилась, отвела дядю в сторону и объявила:

— Я знаю, что должна выйти замуж за этого человека. Я гадала на картах и узнала будущее. Так я и поступлю.

Дядя, который не без трепета относился к высшим силам, перекрестился, чтобы умилостивить судьбу, и принял выбор племянницы.

Через три месяца, поскольку карты подтвердили, что этот брак должен состояться, Амазон обвенчался с Кармен Авила в маленькой церкви в одном из бедных кварталов Белена.

Дядя воспринял это потрясение мужественно и в день свадьбы проявил невероятную щедрость. Он сделал новобрачным королевские подарки. Кармен получила хорошее приданое, чтобы у нее всегда был запас на черный день. Амазон — великолепный рояль. Белый рояль «Стейнвей».

В конце бракосочетания Амазон подошел к своему благодетелю, горячо его поблагодарил и сказал:

— Рояль просто роскошный! Но почему вы выбрали белый?

— Потому что, по нашим обычаям, если уж играем свадьбу, то все — в белом. Вот и рояль такой. — А потом, улыбнувшись, добавил: — И еще потому, что в магазине мне пообещали скидку, если я возьму именно белый.

Первый год их совместной жизни был счастливым. Они поселились в маленьком домике недалеко от порта и оба, как и раньше, продолжали работать в «Сантарене», глядя в будущее с беспечностью, которая свойственна молодым.

Ничто не омрачало их счастья: ни завистливые взгляды, которые стали бросать на них посетители бара, замечая ангельскую улыбку Кармен, ни великолепный рояль, от которого Стейнвей больше не отходил и который постепенно занимал в его жизни все больше места.

А потом как-то вечером все рухнуло, когда Кармен в очередной раз воспользовалась своим провидческим даром. Она узнала нечто, чего ей совсем не надо было знать.

Сидя у себя на веранде, она раскинула карты, чтобы узнать будущее, как делала каждую неделю вот уже много лет, и тут выпала дама пик. Два раза подряд. Должно было произойти что-то очень серьезное. Она стала гадать дальше, и вот что она узнала: во-первых, сама она вскоре умрет. Во-вторых, Амазон будет из-за этого ужасно страдать. И в-третьих, он не перестанет вспоминать о ней до тех пор, пока не отправится в далекое путешествие, которое должно освободить его душу.

Она подняла на Амазона свои прекрасные темные глаза и потребовала, чтобы он кое в чем ей поклялся:

— Во-первых, обещай мне, что, если я умру, ты не позволишь горю взять над тобой верх и будешь по-прежнему каждый день играть на белом рояле в память обо мне. И что, если тебе предоставится возможность, ты уедешь отсюда.

Амазон обещал, но воспринял все это скептически:

— Почему это ты должна умереть? И с чего мне уезжать из Белена?

— Смотри, вот тут все сказано.

И она объяснила ему, что говорят карты. Сначала — ее, Кармен, неминуемая смерть. Потом — горе, которое навалится на него и чуть не изведет вовсе. И наконец — путешествие.

— Путешествие? Какое путешествие?

Кармен попыталась рассказать ему, что она прочла по разложенным на столе картам:

— Путешествие, в которое ты отправишься, состоит из семи этапов. Тебе придется пройти через все эти семь этапов, чтобы освободиться из-под власти пророчества и вновь обрести свободу. Сначала тебе нужно будет отправиться в никуда. Потом — познать случай, печали, удачу, пройти через дальнюю дорогу и безумие — чтобы в конце концов добраться до сна.

Он смотрел на нее и не понимал. Темные волосы развевались по ветру, а на ее лице написаны были горе и безысходность.

— Зачем нужно это путешествие? — спросил Амазон.

Кармен не ответила. Однако она знала, что карты никогда не врут и что рано или поздно гадание сбудется. И тогда на земле для него останется только одно спасение.

Она сложила карты и бережно убрала их в коробку. Потом встала и, прежде чем уйти с веранды, попросила:

— Обещай мне просто, что, когда меня уже не будет на свете и к тебе явится вестник, ты сделаешь все, что он скажет.

— Перестань говорить со мной так, словно ты уже умерла. Я не верю картам и не понимаю, что это за вестник! — закричал рассерженный Амазон.

— Я и не прошу тебя верить, просто послушай. А вестника ты легко узнаешь, потому что у него будет изумруд. Темно-зеленый изумруд.

На следующий год первая часть пророчества исполнилась: Кармен Авила на девятом месяце беременности умерла при родах в одной скверной больнице города Белена.

Ту ночь, которая стала самой ужасной в его жизни, Амазон провел у постели Кармен. Он сжимал ее руку и до самого утра пытался поцелуями и ласковыми словами унять терзавшую ее боль, удержать жизнь, которая уже понемногу улетучивалась из ее обессиленного, измученного страданиями тела. Все было впустую. Лоб Кармен оставался раскаленным, словно обжигающая лава, а лицо — бледным, как у покойницы. Она понимала, что обречена.

Амазон всю ночь не разжимал объятий, даже когда в последнем содрогании Кармен так сжала его руку, что захрустели фаланги пальцев. Она бросила на него последний умоляющий взгляд. Он заплакал и, уткнувшись лицом в ее волосы, повторял ей, что любит ее до безумия, всегда любил и всегда будет любить и даже смерть тут ничего не изменит.

Ее могилу Амазон осыпал лепестками роз, которые с первым порывом ветра взметнулись в воздух, словно колода карт. Тогда музыкант достал из кармана карты Таро, по которым гадала Кармен, и положил их на могильную плиту. Когда он вернулся на следующий день, на могиле осталось всего две карты: король и дама. Впервые в жизни Амазон понял, что обаяние, красота и даже умение предсказывать будущее не могут спасти человека от той судьбы, которая ему уготована.

А дальше пришло время мертвой тишины, когда глоток за глотком тянешь воспоминания, словно горькую настойку, которая выжигает сердце и желудок. Потянулись пасмурные дни тоски и одиночества, лицом к лицу с пустотой.

Во мраке изредка проскальзывали искры надежды, когда он думал о силе их любви, над которой не властна даже смерть. И о путешествии, которое ему предстоит совершить.

После того как первая часть предсказания исполнилась, Амазон понял, что и все остальное, все горести и трудности, предписанные пророчеством, его не минуют. И что рано или поздно он покинет Белен и отправится к иным берегам.

Только в предсказании Кармен ничего не говорилось о том, куда именно ему предстоит держать путь.

И как долго придется ждать появления вестника.

Прошло два года, а третье предсказание все не исполнялось. Никакой вестник с изумрудом не появлялся, ничто не меняло хода его жизни. Печаль, в которую он погрузился после смерти жены, постепенно отступала, хотя и не развеялась окончательно, она была словно рана, которая с течением времени зарубцевалась, но навсегда оставила после себя шрам.

И вот когда Амазон уже начал сомневаться в том, что пророчество было верным, судьба его настигла.

Это случилось летним вечером. Он играл на белом рояле на веранде, потягивал мелкими глотками янтарный ром и курил сигару. И тут в дверь постучали.

Он удивился, встал и пошел открывать. На пороге стоял мужчина.

Индеец.

Он был высокого роста, с чистым и ясным лицом. Темные глаза, кожа с медным отливом. Он снял шляпу и спросил:

— Вы Амазон Стейнвей?

Музыкант, озадаченный тем, что незнакомец знает его имя, недоуменно попятился. Потом, когда удивление прошло, он ответил:

— Да, это я. С кем имею честь?

Индеец ответил не сразу. Он вертел в руках шляпу и, видимо, чувствовал себя неловко.

— Меня зовут Мендис, но мое имя вам ничего не скажет. И все-таки мне нужно с вами поговорить. Прямо сейчас.

— Нельзя ли отложить разговор до завтра? Уже поздно, и я хочу спать. Зайдите, пожалуйста, в другой день.

Амазон уже собирался закрыть дверь, но индеец его опередил. Властным движением руки он придержал ее:

— Подождите, прошу вас. Разрешите войти и послушайте, что я вам скажу. Я приехал издалека, чтобы увидеть вас. Меня послала Кармен.

Ошеломленный, музыкант стоял и вглядывался в своего собеседника. А индеец раскрыл ладонь, на которой мерцал изумруд. Темно-зеленый изумруд.

И он понял, что к нему явился вестник.

Амазон провел гостя на веранду, усадил его в кресло и угостил стаканчиком рома. Потом предложил индейцу сигару, от которой тот отказался, сел напротив него и сказал:

— Я ждал вас так долго, что уже потерял надежду.

Лицо Мендиса стало печальным, и он попросил прощения за то, что явился так поздно.

— Простите меня. Я должен был прийти раньше. Но я сомневался, что вы готовы выслушать то, что мне нужно рассказать.

— А теперь вы думаете, что я готов?

— Да.

— Хорошо. Я вас слушаю. Но сначала скажите, откуда вы явились.

Помолчав, Мендис ответил:

— Я приехал из деревни индейцев яномами на реке Касикьяре. Из деревни Эсмеральда.

— Никогда о такой не слышал.

— Тем не менее именно там родилась Кармен. Ваша жена.

Амазон поднял брови. А индеец продолжал бесстрастным голосом:

— И моя сестра.

Музыкант даже вздрогнул от неожиданности. Мендис понял его замешательство:

— Разве она не говорила вам о своих индейских корнях?

— Говорила, но я не знал, что...

— Мы рождены одной матерью. Но ее отец белый. Он был исследователь и какое-то время жил в нашей деревне, а потом умер от испанки. Вот так все и вышло. Поэтому она и захотела поселиться здесь, в Белене, в городе, где раньше жил ее отец.

— Я понимаю. Но почему вы пришли ко мне? Она умерла, и я ничего не могу для вас сделать.

Мендис прокашлялся и выпрямился в кресле.

— Можете.

— Как это?

На этот раз индеец заговорил более уверенно:

— Я видел сон. Во сне мне явилась Кармен и послала меня к вам с вестью.

— Вы проделали весь этот путь из-за того, что увидели сон?

Задавая этот вопрос, Амазон не смог сдержать улыбки.

— Да. В моем племени сны считаются более важными, чем реальность.

Музыкант с опаской спросил:

— И что это за весть?

Мендис достал изумруд и покачал его на ладони, во все стороны разбежались зеленые блики.

— В моем сне Кармен стояла на берегу Касикьяре, неподалеку от Эсмеральды. Над большим водопадом. Она просила меня поехать за вами и за белым роялем, потому что не может обрести покой. Она хочет в последний раз услышать, как вы играете. Я понимаю, все это может показаться странным. Но все равно вам надо ехать со мной в Эсмеральду. Вместе с белым роялем. Тогда я отдам вам вот это.

И он протянул музыканту камень. Амазон посмотрел на изумруд и засмеялся:

— Даже из-за самого прекрасного изумруда глупо решаться на такое безумие. И я сомневаюсь, что мне стоит ехать с вами.

— Если не хотите сделать это для меня, сделайте ради нее.

— Почему я должен ехать туда?

— Потому что вы любили ее всем сердцем. И потому, что однажды пообещали ей, что послушаетесь вестника, когда он явится и постучит в вашу дверь.

— Откуда вы знаете?

— Она сама мне сказала, как и все остальное.

И музыкант понял, что вестник говорит правду. И что пророчество поймало его в ловушку, из которой выхода нет.

Он долго размышлял, что ответить индейцу. Потом, залпом осушив свой стакан, он резким движением поставил его на стол и объявил:

— Может, это и безумие, но я вам верю. Когда мы едем?

Лицо Амазона побледнело до сероватого оттенка. Он выпрямился и закончил историю о белом рояле так:

— Все, что было дальше, вы знаете. Вскоре я поднялся на борт «Белена», а потом корабль утонул. В Эсмеральде полковник и Сервеза дали мне приют. Мендис, не дождавшись меня в Сан-Карлусе, где мы договорились встретиться, отправился на поиски. И все потому, что однажды я пообещал своей жене, что поступлю так, как велит предсказание. И потому, что другая женщина — призрак моей жены — попросила меня сыграть на рояле, чтобы отпустить с миром ее душу. Вот почему я должен был отправиться от Кармен — к Кармен, из Эсмеральды — в Эсмеральду.

Повисло тягостное молчание. Никто не осмеливался проронить ни слова, слушатели не решались даже пошевелиться. На лице у полковника застыла странная гримаса — что-то среднее между потрясением и недоверием, он не знал, что сказать. Сервеза и Да Силва чуть не плакали. Индеец же был так растроган, что не мог вынести направленных на него взглядов и стеснялся поднять глаза.

— Это самая красивая история, какую мне приходилось слышать! — воскликнул Да Силва.

А Сервеза подхватил:

— Я и не представлял себе, что белый рояль может стать доказательством любви.

На следующий день они покидали Сан-Карлус, полные решимости добраться до конечного пункта своего путешествия, ведь теперь они знали его цель.

И считали ее прекрасной.

Четверо мужчин поднялись на кораблик, где их дожидался белый рояль.

— Спасибо вам за гостеприимство, — сказал Амазон, пожав руку радушного хозяина.

Маленький человечек энергично помотал головой:

— Не стоит благодарности! Мне было очень приятно с вами познакомиться. И ваш рассказ я долго не забуду. Да сопутствует вам удача в вашем путешествии!

Да Силва попрощался с полковником, Сервезой и Мендисом, а потом, стоя на причале, смотрел им вслед и изо всех сил махал рукой.

Когда суденышко скрылось за горизонтом, он открыл сундук с рыболовными снастями, достал книгу Гомера и с нежностью погладил синюю обложку. Потом нацепил очки, поудобней устроился на сундуке и погрузился в чтение — теперь он уже не оторвется от книги, пока не дойдет до последней строчки.

Прошло семь дней, и они благополучно дошли до Касикьяре.

Когда суденышко проходило первые пороги, оказалось, что мотор у него совсем неплохой. Правда, дальше река стала уже, течение усилилось, и черные воды превратились в мутный глинистый поток вроде тех речек, на которых старатели моют золото.

Вскоре после того, как корабль удалился от Риу-Негру, индеец с гордостью объявил, что они уже во владениях племени яномами. И не больше чем в трех днях пути отсюда находится деревня Эсмеральда. В самом сердце джунглей.

Чаща амазонских джунглей. Джунгли подступали со всех сторон, как будто гигантская анаконда с зелеными чешуйками стягивалась кольцами у них на горле и медленно душила; им начинало казаться, что они уже никогда не смогут выбраться из этих джунглей.

Пока они плыли по Риу-Негру, их не мучило ощущение замкнутого пространства и духоты. Река была широкой, и солнечные лучи свободно достигали поверхности воды. Но когда кораблик начал медленно подниматься по Касикьяре, берега становились все ближе и ближе друг к другу, а просвет у них над головами — все уже.

Вскоре он совсем исчез. Остались только джунгли. Ничего, кроме джунглей.

Единственной нитью, связывавшей их с миром людей и суетой городов, были звуки белого рояля. Если бы не музыка, суденышко, кажется, легко слилось бы с окружавшим их пейзажем. А под звуки рояля им еще удавалось верить, что где-то в этом мире по-прежнему живут другие люди, такие же, как они. И что у них самих есть еще шанс когда-нибудь вернуться в цивилизованный мир.

Только сначала им надо будет пройти шестой, предпоследний этап странствия — придется причалить к тревожным берегам безумия.

 

VI

Безумие

Мендис расчищал себе дорогу в джунглях ударами мачете. Его мощные руки открывали им путь в Эсмеральду. За ним шли Амазон Стейнвей, Сервеза и Родригиш, а следом — дюжина осторожных, как обезьяны, индейцев. Это были люди из племени яномами, которых Мендис нанял несколькими днями раньше, когда река стала несудоходной и им ничего не оставалось, кроме как продолжать путь сквозь джунгли пешком.

Индейцы в молчании волокли за веревки наспех сделанную повозку, на которой возвышался белый рояль. С тех пор, как они сошли с корабля и двинулись по еле различимой тропинке через джунгли, которые с каждым днем все больше сгущались, путники совершенно выбились из сил от жары и усталости. Они брели уже больше недели, исходя кровавым потом в этом неравном поединке с природой. То колеса повозки увязали в размокшей почве, то впереди оказывался склон, с которого нужно было спускаться с величайшей осторожностью. Или приходилось перебираться через болото, а инструмент тащить на руках.

Вот уже два дня, как удивительная процессия совсем потеряла темп, и тут никто ничего не мог поделать. Причиной были не индейцы и даже не здешняя пересеченная местность, а Амазон и Сервеза. Поначалу оба они вместе с Мендисом расчищали дорогу среди бурной растительности — все трое были вооружены мачете, и отряд двигался через лес довольно быстро. Но пианист и бармен, непривычные к такому тяжкому труду, очень скоро стерли себе руки в кровь, и мозоли доставляли им сильные страдания. Мендис пытался лечить их целебными растениями, но все равно раны не заживали мгновенно — нужно было время, прежде чем они смогут снова взять в руки мачете и прорубать дорогу.

Глядя на свои вздувшиеся ладони, Амазон завидовал рукам Мендиса — грубым и твердым, как камень.

— Повезло тебе, что ты родился в этих краях. Твое тело вылеплено здешней природой, поэтому теперь ты можешь совладать с ней.

Мендис посмотрел на него и ответил:

— Я знаю, как прорубать путь в джунглях, — с этим мне повезло. Но зато я не умею играть на рояле.

Амазон улыбнулся:

— И то правда. Об этом я не подумал.

Индеец подошел к музыканту и по-братски положил руку ему на плечо.

— Ладно тебе, — сказал он. — Каждому свое. У тебя рояль. У меня лес.

Затем, не теряя времени даром, он встал во главе колонны и, как ни в чем не бывало, продолжал свою работу.

Единственный, кого, казалось, не смущало медленное продвижение процессии, был полковник Родригиш. Он не обращал внимания на то, что Амазон и Сервеза выбыли из строя, и отказывался помогать индейцу. О том, чтобы он помог тащить рояль, не могло быть и речи. Во-первых, ему это казалось унизительным, а кроме того, несколько ночей, проведенных под открытым небом, вызвали у него приступы ревматизма. Он страшно мучился и проклинал разом и влажный климат, и слабость собственного тела. Единственная причина, по которой он продолжал это странное путешествие, крылась в том, что оно напоминало ему безумства молодости, — а это было для полковника словно бальзам на раны. Поэтому, несмотря на переутомление, которое стало уже хроническим, эта экспедиция приносила ему безумную радость, как будто вернулись времена каучука, торговли лесом или разведения бабочек.

Амазон же, по мере приближения к Эсмеральде, нервничал все больше. Как будто оттого, что он открыл остальным цель путешествия, разгорелись уголья его любви к Кармен Авила, которые никогда окончательно не обратятся в пепел.

Сервеза тем временем не уставал жаловаться на судьбу:

— Туда просто невозможно добраться. Понимаете? Невозможно. Невозможно. Не-воз-мож-но.

Эту фразу он повторял каждый раз, когда что-то мешало им продолжать путь, — а иногда, может, и без всякого повода, — она звучала у всех в ушах, как надоевший припев или заклинание, и остальным участникам экспедиции становилось все трудней это выносить. Индейцы явно нуждались в том, чтобы кто-то их подбадривал, а от причитаний Сервезы они начали падать духом. Наверное, именно поэтому Амазон Стейнвей, уставший от этой занудной песни, вдруг разозлился и отругал попутчика:

— Хватит повторять одно и то же. Конечно, мы туда доберемся. Нашел время опускать руки. Этот рояль пересек всю Бразилию с востока на запад. Он пережил кораблекрушение, проигрыш в кости, дожди на реке, переход через джунгли. Теперь до конца пути осталось всего несколько километров. И что, скажи на милость, может теперь помешать нам добраться до цели?

Глаза пианиста налились кровью. Все в первый раз видели, чтобы он вышел из себя, и с удивлением смотрели на эту внезапную вспышку гнева.

Сервеза не успел ничего ответить, потому что Мендис рукой подал всем знак молчать.

— Идите сюда! Кажется, наш водопад!

И действительно, за деревьями показался огромный водопад, струи воды неслись чуть ли не с самого неба.

Процессия остановилась на берегу озера, разлившегося под водопадом. Амазон Стейнвей прошел вперед, первым приблизился к берегу и понял, что индеец прав. Это действительно был тот самый водопад. И значит, Эсмеральда уже совсем близко.

— Ты все-таки нашел его!

Он обернулся к Мендису и посмотрел на него с благодарностью.

— Не понимаю, как ты умудряешься находить дорогу в этих джунглях.

Индеец улыбнулся:

— Это просто. Доверься инстинкту, и всё.

Но Амазон по-прежнему не понимал, каким чудом Мендис ориентируется в этом враждебном мире, где нет никаких надежных примет, но ему было ясно, что без такого проводника им бы ни за что не протащить рояль через джунгли.

— Отлично, — сказал Амазон. — Мы нашли водопад, и значит, цель путешествия достигнута.

Индеец нахмурился:

— Еще не совсем, Амазон. Остался последний этап.

— Какой же?

Мендис поднял глаза к водопаду и сказал:

— Нужно поднять рояль туда. Деревня находится над водопадом.

Он показал пальцем вверх — к самому небу, где над падающей водой нависали скалы.

— И другой дороги туда нет?

— По этому берегу — нет.

Амазон просто онемел от неожиданности. Сервеза не смог сдержать истерический смешок. Полковник Родригиш оставался невозмутимым.

Музыкант снова вышел из себя:

— Как ты предлагаешь поднять туда рояль? Это же невозможно!

Мендис ответил:

— Мы смогли добраться почти до конца пути. Жаль, если все сорвется, когда мы почти у цели.

Тут в разговор вмешался полковник:

— Мендис прав. Раз уж начали, надо идти до конца. Даже если нам придется на руках поднимать рояль наверх.

— Как это «на руках»? — опешил Амазон.

Полковник смерил его взглядом и сказал:

— Предоставь это мне.

После чего обернулся к индейцам и скомандовал:

— Ну-ка быстро за работу! Даю вам времени до темноты, чтобы сплести из лиан новые веревки, толстые, такие, чтоб выдержали вес рояля. А всем остальным я займусь сам.

Индейцы безропотно подчинились, они прошли перед полковником, опустив глаза, взяли себе по мачете и разбрелись по лесу. Одни — полуголые, одеяние других состояло лишь из хлопковой накидки, и все были босиком.

Что собирался делать Родригиш? Этот вопрос задавали себе и Мендис, и Амазон, и Сервеза. Полковник явно уже придумал какой-то способ поднять рояль на скалу, нависшую над водопадом. Это чувствовалось по блеску его глаз, и было похоже, что в душе у него опять разгоралось пламя безумия. Сервезе такой блеск был знаком, и все это вместе чрезвычайно его тревожило. Это был тот самый блеск, который появлялся в глазах полковника во время авантюры с каучуком, с торговлей лесом и бабочками. С того момента, как он появлялся, полковника уже ничто не пугало — ни опасность, ни страх, ни риск, ни возможное поражение, — именно по этой причине многие его начинания и терпели крах.

— Полковник, если вы рассчитываете поднять рояль на высоту этой стены на нескольких веревках, вы переоцениваете силу индейцев, — сказал Сервеза.

Он подошел к самому водопаду и, задрав голову, осмотрел скалу:

— Смотрите, отвесная стена! Это же безумие! А рояль такой тяжеленный. Честно говоря, по-моему, этого вам не сделать никак.

Родригиш бросил на него ледяной взгляд:

— Сервеза! Если бы я тебя слушал, я никогда в жизни не собрал бы в Амазонии ни одного кофейного зернышка. Так что, уж пожалуйста, не мешай мне командовать операцией и просто делай, что я скажу.

Сервеза развел руками и присел под деревом, чтобы немного отдохнуть. Он так устал от марш-броска через джунгли, что спорить с полковником ему было уже не под силу.

Музыкант держался чуть поодаль и поглядывал на Родригиша — тот стоял на берегу реки, всматриваясь в спокойную темную воду, которая несла свои грезы к самым границам обитаемого мира.

— Идите присядьте с нами, полковник. И расскажите, что вы такое придумали.

Родригиш продолжал стоять в тени и отвечал, не оборачиваясь, безапелляционным тоном:

— Нет. Потом расскажу. Сначала мне надо подумать, взвесить все обстоятельства. И осмотреть скалу, чтобы найти самый удобный путь для рояля.

Амазон не настаивал:

— Как хотите.

И пока Мендис помогал полковнику обследовать буквально каждый сантиметр стены, музыкант присоединился к Сервезе и, усевшись поудобнее под деревом, вытащил из футляра сигару и не торопясь закурил. Он понимал, что Родригиш, несмотря на усталость, до самого вечера больше ни разу не присядет. И что с той минуты, как на их пути осталось последнее препятствие, полковник не даст себе ни минуты передышки.

Сам Амазон чувствовал себя совершенно вымотанным и задавался вопросом, есть ли во всем этом хоть какой-то смысл. Стоит ли какой-то сон и белый рояль таких усилий? Все были изнурены до предела, выбивались из сил, джунгли превратились для них в ловушку, из которой нет выхода, и с каждым днем у них оставалось все меньше и меньше шансов из нее выбраться. Измученный усталостью, он прикрыл глаза и стал перебирать обстоятельства, из-за которых они оказались здесь.

Он думал о великих искателях приключений, которых знала Амазония. Обо всех, кто оставил свой след на этой земле, обо всех, кто вышел и не вышел отсюда живым, кто присутствовал здесь во плоти или бесплотной тенью, обо всех жизнях, положенных на то, чтобы в здешних краях стало чуть светлее. Он думал одновременно и о Кармен, о ее предсказании. О безумии, которое его сюда привело, и о наивной надежде подарить ей хоть немного счастья.

— Боже! Если бы я мог увидеть ее снова хоть на мгновение, я был бы самым счастливым человеком на свете.

Амазон произнес эти слова вслух и довольно отчетливо. Удивленный Сервеза спросил:

— Что с тобой, Амазон?

Музыкант с трудом оторвался от своих мыслей, причудливо переплетавшихся, как золотые нити в одеянии инков.

— Ничего, — ответил он. — Просто думал о том сне, что рассказывал Мендис.

— И что?

Долгое молчание.

— Я хотел бы, чтобы мне тоже приснился такой сон.

Через несколько часов из леса вернулись индейцы с лианами.

— Час уже не ранний, — заметил полковник. — Пожалуй, пора приступать.

Мендис как будто не слышал.

— Давайте завтра. Утром и возьмемся за дело. Сегодня все мы хорошо поработали и можем, наконец, хорошенько выспаться.

Родригиш в ответ пробурчал:

— Слушай, индеец, мы все забрались сюда из-за тебя и твоего чертова сна. Так что лучше помалкивай и делай, что тебе говорят. Я не собираюсь задерживаться здесь ни одного лишнего дня.

Мендис не стал спорить, и все принялись за работу.

Для начала полковник велел им сплести один канат, который на конце разделялся бы на четыре стропы. Он ругал всех на чем свет стоит:

— Хватит бездельничать и зевать по сторонам! Рояль надо поднять наверх до темноты!

Оторопевший Сервеза подошел к нему и спросил:

— Да что вы собираетесь делать?

По глазам полковника было видно, что он снова во власти душевного недуга, и он отвечал только:

— Не задавай лишних вопросов, лучше помогай!

Он обернулся к индейцам, щелкнул для убедительности своим хлыстом и приказал:

— Эй вы, снимите с повозки колеса и закрепите стропы на осях.

Мендис показал им, как это сделать, и вскоре работа была закончена. Полковник велел приделать с одной стороны повозки круглые чурбаки, чтобы она лучше скользила по скале.

— Ну вот, — сказал Мендис, когда это поручение было выполнено. — Что делать дальше?

Тут полковник взорвался:

— О господи! Неужели не догадаться? Теперь всего и осталось, что поднять второй конец каната на скалу. Выбери восемь человек половчее, дай им канат, и забирайтесь за мной наверх.

Полковник указал на скалистый выступ, нависший высоко над их головами. Не тратя времени даром, он начал рискованное восхождение, огибая уступ слева, потому что только с этой стороны можно было хоть как-то забраться. Он лез, цепляясь за кусты и кряхтя.

Чтобы преодолеть всю стену снизу доверху и взобраться на скалу, ему понадобилось больше четверти часа. Мендис и восемь индейцев, которых он выбрал за крепкое сложение и ловкость, поднимались за ним следом и тащили плетеный канат.

Добравшись до верха водопада, они увидели простиравшиеся до самого горизонта джунгли. Внизу, у озера, намытого падающей водой, белел рояль — словно белая точка среди зелени. Немного переведя дух, индейцы закрепили канат вокруг дерева и подошли к полковнику, который стоял на скальном выступе.

— Теперь, — сообщил Родригиш, — будем делать лебедку.

— Лебедку? — удивился Мендис. — Как? И из чего?

— Мы сделаем вот что. — И полковник объяснил им свой план.

— С этого выступа будет удобно поднять рояль. Место просто идеальное. А что до тяжести, так на то и лебедка.

Скрупулезно следуя техническим указаниям полковника, индейцы вырубили бревно, которое должно было стать главной частью подъемника, и с обоих его торцов крест-накрест прикрепили ветви. Потом, не дав себе ни минуты передышки, воткнули в землю стволы, связанные наискось, на манер андреевского креста, — они послужат опорой для бревна, на которое будет наматываться канат.

— Ну вот, теперь осталось привести подъемник в движение, и канат начнет наматываться на бревно, поднимая рояль над землей. С такой системой подвески платформа будет идти ровно. На всякий случай пусть Амазон поднимается вместе с роялем и проследит, чтобы рояль при подъеме не терся о скалу.

— А кто будет крутить подъемник? — спросил Мендис.

— С каждой стороны по четыре индейца. Должно хватить. Сервеза пусть остается внизу, он будет командовать подъемом и крикнет нам, если что-то пойдет не так.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — сказал Мендис.

— В любом случае это единственный способ, — пробурчал Родригиш.

За это время под водопадом Амазон, Сервеза и двое оставшихся индейцев перекатили на круглых бревнышках платформу с роялем и поставили ее в точности под скалистым выступом, всего в нескольких метрах от воды.

— Можно начинать, полковник, — крикнул Сервеза, возводя глаза к небу.

Музыкант поднялся на платформу: он будет следить за тем, чтобы рояль стоял на ней ровно и не ободрался о выступы скальной стены.

Наверху индейцы начали крутить подъемник, и канат понемногу стал накручиваться вокруг бревна.

— Как дела наверху? — крикнул Сервеза.

В ответ донесся недовольный голос полковника:

— Пока нормально. Но будет лучше, если Амазон сыграет нам что-нибудь для поднятия настроения.

— С удовольствием, — отозвался музыкант. — Но только я буду играть джаз.

— Конечно, джаз, что же еще?

В тот день Амазон Стейнвей играл джаз в амазонских джунглях так, будто давал концерт в самом красивом и самом высоком соборе мира. Только этот собор был живой, с витражами, сплетенными из солнечных лучей, а музыка возносилась выше облаков, поднимаясь прямо к Богу.

По мере того как джазовые аккорды взлетали ввысь, платформа понемногу, рывками ползла вдоль скалы. Восемь индейцев разом наваливались на крестовины, и бревно — вал подъемника — нехотя вращалось. Один оборот, второй, вот наконец третий — они остановились на несколько секунд, чтобы перевести дух. По венам, набухшим у них на руках, и багровым лицам было видно, как им нелегко. Подъемник, конечно, упрощал задачу, но все равно им было невероятно трудно. Во-первых, из-за тяжести рояля, к которой добавился еще вес платформы и Амазона, а во-вторых, из-за того, что скала была не отвесная, она поднималась под небольшим уклоном, платформа терлась о каменную стену, и это сильно осложняло подъем. И все же, несмотря на все трудности, рояль поднимался в воздух. А Амазон Стейнвей невозмутимо играл. Он уже и сам не знал, ради кого решился на это безумное предприятие — играть джаз, поднимаясь по скале у самого водопада, — ради Кармен, индейцев или себя самого, — он просто погрузился в игру и получалось у него восхитительно. Он думал о том, как попадет в Эсмеральду и каково же будет удивление местных жителей, когда он в окружении спутников проедет по деревне, не переставая играть на рояле. Он уже решил, что не прекратит играть даже там, наверху, даже когда окажется над водопадом. Эта мысль согревала ему душу, и он не собирался от нее отказываться. Даже если полковник и Сервеза будут против, а Мендис с индейцами возненавидят его на веки вечные, он все равно не покинет платформы, пока не доберется до конечной точки своего путешествия. И не окажется там, куда, собственно, рояль и должен был попасть. В деревне Эсмеральда.

Потому что больше всего на свете ему хотелось закончить путешествие так же, как он его начал.

Под звуки музыки.

Внезапно канат застрял. Индейцы тянули изо всех сил, но подъемник не двигался с места.

— Эй, там внизу, что случилось? — крикнул Мендис.

Ответа не было.

— Наверно, платформа уперлась, — сказал полковник. — Пойду посмотрю.

Он нагнулся над скальным выступом и увидел, что десятью метрами ниже платформа зацепилась за куст. Амазон Стейнвей продолжал играть, совершенно равнодушный ко всему, что творилось вокруг. Несмотря на шум водопада, полковник слышал музыку.

— Что там? — крикнул Мендис. Полковник обернулся и сказал:

— Платформа застряла. Надо застопорить вал и немного ослабить натяжение. Тогда, может быть, она снова пойдет вверх.

— А мы сможем так сдвинуть платформу с места?

— Понятия не имею, — ледяным голосом отрезал Родригиш, — но я не знаю, что мы еще можем предпринять, чтобы выкрутиться. Осталось десять метров. Всего десять! Черт возьми, есть смысл пошевелить задницей.

Мендис не стал дальше спорить, понимая, что еще чуть-чуть — и полковник выплеснет свой гнев на первого, кто попадется под руку; он нашел кол и попробовал намертво заблокировать им бревно подъемника. Это ему не удалось, и он приказал двум индейцам, которые крутили вал слева от него:

— Держите крепко!

Двое других индейцев тоже уперлись покрепче, их страховали еще четверо — те, что стояли у другого конца ворота.

— А теперь, — приказал полковник, все еще вглядываясь в пустоту под выступом, — трави помаленьку.

Канат медленно заскользил вниз по стене. Никакого результата. Платформа не сдвинулась ни на миллиметр.

— Черт! — рявкнул Родригиш. — В чем дело?

Он решил не отступать и попытаться еще раз.

— Давайте. Ослабьте еще чуть-чуть. Понемножку. Полегонечку.

Мендис дал команду, и канат был ослаблен еще на двадцать—тридцать сантиметров. На этот раз платформа накренилась наружу, но от куста не отцепилась.

— Стоп! — заорал полковник. — Хватит, а то рояль свалится!

Родригиш понял, что выбрал неверную тактику, и решил дать задний ход.

— Крутите обратно. На всякий случай натяните канат. А там видно будет.

Мендис хотел выполнить приказ полковника, но тут куст, который удерживал платформу, сломался. В эту минуту под тяжестью платформы и рояля вал сдвинулся и канат пошел вниз. Ворот вертелся все быстрей, канат раскручивался, и удержать его уже было невозможно.

— Держите! — орал полковник.

Но было поздно.

Увидев, что происходит, Родригиш метнулся вперед в отчаянном и безнадежном порыве. Он вцепился в канат обеими руками, пытаясь удержать платформу, которая неслась вниз по скале. Его тут же стянуло с уступа и поволокло в бездну.

Амазон Стейнвей понял, что случилось. Когда платформа стала падать, он догадался, что все кончено, спасения нет, что сейчас и он и рояль навсегда скроются под водой, в бешеных водоворотах у подножия водопада.

Странно, но он ничуть не испугался, не потерял голову. Он продолжал — в последний раз — играть на белом рояле и знал, что скоро он наконец встретит ту, ради которой затеял это путешествие и которую звали Кармен Авила.

И он был рад, потому что так долго хотел ее увидеть и рассказать ей обо всем, что он для нее сделал.

Только во имя любви.

Когда тело полковника выловили из воды, глаза его были широко раскрыты, словно он хотел взглянуть в лицо смерти. Кисти рук начисто стерло о канат, который он пытался удержать, — от них остались лишь лохмотья человеческой плоти.

Последний приступ безумия его погубил.

А тело Амазона Стейнвея так и не нашли. Может быть, его затянуло на дно или унесло течением вниз по реке, которая стала его последним пристанищем.

Ошеломленный Сервеза еще долго вглядывался в толщу воды, надеясь, что оттуда каким-то чудом появятся рояль и музыкант. Но надежды были напрасны.

И тут случилось невероятное. Зазвучала музыка — звонкая чистая мелодия, она медленно поднималась над струями водопада, как похоронный марш.

 

VII

Сон

Так родилась легенда о белом рояле.

В лабиринте венесуэльских джунглей, в краю, где Перу, Эквадор и Бразилия граничат с ирреальным миром, который принадлежит одиночеству, магии и снам. Рассказывают, что с тех самых пор над водой иногда слышатся звуки музыки, они поднимаются над рекой и неспешно плывут вниз по Касикьяре до Риу-Негру, а потом — дальше по Амазонке.

Некоторые индейцы утверждают, что в лунные ночи видели, как по реке медленно скользит плот. На плоту — рояль. Белый рояль «Стейнвей». Рояль, путешествие которого никогда не закончится. Они клянутся, что с берега за плывущим роялем безмолвно следит женщина, и взгляд ее темных прекрасных глаз устремлен к горизонту.

Еще говорят, что белый рояль плачет слезами музыки, и иногда слезы текут так обильно, что река выходит из берегов. И тот, кто слышал эти волшебные звуки, уже никогда не может их забыть, потому что они — дар любви.

Рассказывают еще, что белый рояль играет в ином мире — в мире, который принадлежит снам, тайнам и богам.

И там, в амазонских джунглях, в которых он останется навсегда, звуки музыки временами возносятся к небу и превращаются в снежные хлопья.

Говорят, все это сон, который видит белый рояль.

Ссылки

[1] Бог из машины (лат.). В античном театре — появление на сцене бога при помощи сценического приспособления; такое вмешательство обычно приводило пьесу к развязке. (Прим. переводчика.)