1

Для ужина они подыскали тихий ресторанчик, где бы никто не слышал их речей, пусть даже им самим еще было неизвестно, куда заведут их слова. Гораздо лучше понимая свои чувства, чем то, на что могут отважиться, они сидели друг напротив друга за столиком на две персоны. Он был настолько мал, что они могли соприкасаться коленями. Но не соприкасались. Неловкость как рукой сняло, во всяком случае, ту, которая возникла в начале встречи из-за необычности ситуации, создавшейся по причинам, не высказанным вслух. Не так уж часто случается быть рядом с кем-то, вовсе не близким тебе, делить с ним трапезу, не будучи способным признаться в причине этого соседства. Они не были друзьями и не могли ими стать. Как не были и сотрудниками. Предстояло ли им вместе заняться каким-то делом? "Нет и нет. Так почему они сидели друг против друга, открывая для себя своего визави и смеясь? Не было ни одной причины, которую можно было счесть вполне законном. Была лишь сила притяжения, такая, что даже бросалась в глаза: написанное на обоих лицах повышенное внимание выдавало некоторое подспудно пробивающее себе дорогу намерение. Ни одного слова еще не было произнесено, а между тем все было ясно: они поглощены друг другом.

Она вся сияла, и это выглядело еще более изысканным оттого, что гармония между ними была их секретом. Взаимная симпатия продолжала делать свое дело, и их беседа приняла менее условные формы. Исходившее от них «не от мира сего» скрыть было невозможно ни от официанта («Будьте добры, посадите нас так, чтобы нам никто не мешал», — попросил Жиль, в то время как Полина опустила глаза), ни от других посетителей, ни от них самих. Он выдавал себя смехом и колкой настойчивостью взгляда. Она — избыточной улыбчивостью и манерностью, присущей женщинам под обожающими взглядами. К тому же ее бюст был наклонен над столиком по направлению к спутнику, словно под воздействием магнита. Альковный голос то щекотал ее нервы, то выказывал рыцарскую преданность вкупе с мужским интересом. Каждый словесный накат все больше подвигал Полину Арну к некоему помешательству.

***

Она разговорилась. Натурой она обладала чувствительной, речи ее были рассудительны. Словом, белокурая Венера, находящаяся под властью чар своего собеседника, умела выражать свои мысли и была неглупа. Жиль Андре ощутил еще большую тягу к ней, ведь ум оказывает эротическое воздействие, во всяком случае, он относился, к тем, кто это ощущает. Она заговорила, пришлось перестать воображать, что он превосходит свою избранницу и что она — игрушка в его руках, готовая предаться ему со всеми потрохами. Она тоже заигрывала, кокетничала с ним, да так тонко, что даже забавлялась, чувствуя растущее в нем желание. И ждала.

***

— Верите ли вы в ангелов? — спросил он.

— Мне кажется, некоторые люди носят ангела внутри себя, порой я его замечаю, — ответила она.

Оба рассмеялись.

— А вы опасны! А моего ангела вы видите?

— Да вроде нет, никакой пары крыльев.

— Это и неудивительно, у меня нет ничего от ангела.

— Я вижу его чаще в женщинах.

— Значит, я не очень хорошо к ним приглядываюсь. Мне кажется, на моем пути было больше дьяволов, чем ангелов, — проговорил он с таким видом, будто ему что-то привиделось.

— Расскажите о вашей жене. Как ее зовут?

— Бланш.

— Чем она занимается?

— Она педиатр.

— Она очень красивая.

— Так оно и есть, — улыбаясь, согласился он, отметив про себя, до чего женской была ее оценка. — Она восхитительна. Может, сейчас уже не то, что прежде, возраст берет свое…

— Не надо об этом. Расскажите еще что-нибудь.

Говорить о жене не хотелось, а она испытывала любопытство, какое может вызвать одна женщина у другой, особенно если любима. Много ли она работает? Умна ли, преданна, заботлива, ласкова? До какой степени любима им? Полине хотелось услышать обо всем об этом из уст своего будущего любовника и чьего-то "бывшего мужа. Но для этого ему нужно было совершить предательство.

— Сколько лет вы женаты?

Он совсем замолчал. Она заговорила просящим голосом:

— Ну расскажите что-нибудь еще!

Но он решительно отказывался говорить о Бланш Этой красотке не вытянуть из него больше ничего. Он прямо сказал ей об этом, глядя в глаза:

— Нет, я вам больше ничего не скажу. Впрочем, она мне теперь не жена. Начни я вам рассказывать о ней, имею в виду нечто такое (он не посмел сказать «сугубо личное»), так вы, пожалуй, вообразите, что точно так же я и о вас смогу распространяться с какой-нибудь другой женщиной.

— Но я не ваша жена!

— Я знаю, но думаю, вы понимаете, что я имею в виду. — И чуть слышно добавил: — Теряешь право говорить о ком-то, кого близко знаешь. Или же теряешь право на самые близкие отношения. Я не обсуждаю свою жену, я ее люблю, это все, что я могу о ней сказать. — Он дал понять, что тема закрыта.

— Но вы разводитесь, — не унималась Полина, которой с поразительной скоростью завладела ревность.

Она могла сколько угодно повторять себе: «Это его жена, не стану же я ревновать к ней, и от того, что он говорит о ней с такой нежностью и загадочностью в го лосе, ничто во мне не переменилось».

— Да, правда, — начал было он, но задумался и умолк А некоторое время спустя добавил, словно для самого себя: — А ведь я всегда стремился избежать этого, мне и сейчас трудно согласиться… — Затем пояснил: — Моя жена считает, что совместная жизнь стала невозможной, однако я не склонен думать, что это конец. А вы счастливы с вашим мужем?

— Очень. — И поскольку он заулыбался, стала убеждать его: — Правда, правда!

— Я вам верю. А почему вы за него вышли? — спросил он со свойственной ему живостью.

Она ответила не колеблясь:

— Потому что была уверена, что не пожалею. Я хотела добиться чего-то в жизни и знала, что он мне поможет.

— Чего же вы добиваетесь? — чуть насмешливо спросил он.

— Понимаете, мои рисунки — это форма самовыражения. Я знаю, что не остановлюсь на достигнутом, я много чего еще хотела бы создать… — с убеждением заявила она.

— Уверен, вы преуспеете.

Она раскрывалась ему, и потому в ее голосе зазвучали резкие порывистые нотки, он же получал удовольствие, видя, как между ними завязывается более близкое знакомство.

— А вы почему женились?

— Потому что любил, — с хитрым видом отвечал он.

— Вы хитрите!

— Как это?! Вовсе нет. Это чистая правда.

— На всех, кого любят, не женятся, — стала возражать она. — Любить и жениться — разные вещи. Любить недостаточно.

Он молча выслушал очевидные истины. И лишь улыбался, вновь подпав под ее обаяние, заставлявшее забывать, что она изрекает банальности. Затем завладел ее рукой.

— У вас красивый перстень, — проговорил он, склонившись над ее рукой.

«Что именно он рассматривает?» — думала она. На ее взгляд, он слишком придвинулся к ней со своим дыханием и запахом тела, а значит, и она попала в зону его обоняния. Это повергло ее в страшное смущение. Она была из тех женщин, для которых близость тел невозможна без долгого привыкания. Она зарделась — пот выступил у нее на висках — и отняла руку. Она не была готова к тому, чтобы позволить дотрагиваться до себя, его же в эту минуту охватило такое жгучее, до боли острое желание, которого ему больше к ней не испытать Позднее он ее спросит: «Я чувствовал, что вы не готовы но не понимал почему». Она же не сможет ничего ответить, кроме неопределенного: «Я думала, что не могу быть с вами, пока беременна». А он удивится: «Почему? Вы думали, я не люблю беременных женщин?!»

— А разве вы не любили своего мужа, выходя за него?

— Конечно, любила.

— Вот видите! — И вдруг спросил: — Он был вашим первым мужчиной?

Его вопрос прозвучал вполне естественно, он вовсе не желал вести себя по отношению к ней грубо, застигать врасплох или что-либо подобное. И потому она не изумилась его дерзости и ответила очень спокойно. Он ощущал, что между ними возникает нечто вроде сообщничества. Она казалась такой чистой, что он решил: сейчас она снова покраснеет, ощутит неловкость. Но, оказалось, не мысли и не слова вгоняли ее в краску, а конкретные, самые обычные действия и жесты.

— Нет, — решительно проговорила она, — я вышла замуж не за первого, кого полюбила. Но любила немногих. Любовные похождения не моя стихия.

— И теперь? — со смехом спросил он.

— Не больше, чем раньше, думаю.

Она тоже смеялась. Вообще она реагировала на все посылаемые ей импульсы. «У нее весна в крови, — подумал он, — и это я зажег ее». Он не сводил с нее глаз, выглядело так, что она находится под прицелом, однако достойно выдерживала это, как это умеют делать лишь хорошенькие женщины. Ее лицо порозовело, она и впрямь была воплощением весны.

***

— Вы уже обманывали жену? — решительно перешла в наступление она, сама немало удивленная тому, что творило с ней желание нравиться.

Подобная дерзость объяснялась еще и тем, что они были на высшей ступени экзальтации и могли говорить обо всем, даже о том, о чем не принято говорить. Он ничуть не поразился.

— Обманывать? — скривился он. — Слово какое-то неподходящее.

— Какое же вам больше по нраву? Вместо ответа он сам задал вопрос:

— А вы обманываете мужа?

Он намеренно употребил настоящее время.

— Почему же вы употребили это слово по отношению ко мне?! — возмутилась она.

— Потому что вам оно как раз подходит.

— Никто еще никогда так со мной не разговаривал! — смеясь, проговорила она.

— Это неудивительно. Ну так как? Обманывали вы уже этого бедолагу?

— Я не стану отвечать на этот вопрос.

— Ах вот как! У вас, значит, есть от меня секреты? Его глаза вновь заговорили: из них посыпались искры-фразы.

— Вправе ли я, таясь от него, делиться этим с кем-то другим? Это было бы предательством.

— Ах, ах, ах!

— Если желаешь свободы в подобных делах, нужно таиться от всех.

— Но кто-то один все равно будет знать!

— Потому-то его и следует хорошенько выбирать, он должен быть счастливым и не распространяться о своем счастье.

— Сдается мне, вы здорово все продумали!

Их диалог был полон тонкого юмора и лукавства.

— Да, продумала, эта проблема меня всегда волновала.

— Волновала? — Он показал голосом, что слово, на его взгляд, как-то не вяжется с его представлениями о ней.

— Да, именно, поскольку мы все так или иначе страдаем от этого.

— Так, значит, не мы с вами выдумали эту проблему? — Он с сомнением покачал головой.

— Она надуманна, — продолжала рассуждать она. — Мы могли бы иметь о верности иное суждение.

— Я, право, поражен! А что обо всем об этом думает ваш муж? — с хитрым видом поинтересовался он.

— Ах, перестаньте все обращать в шутку! Мой муж думает точно так же, я всего лишь повторяю его слова.

— Вот как? В таком случае кого бы вы выбрали себе в любовники?

«Фатальное слово произнесено», — пронеслось у него в голове. Ему было весело от того, что он был счастлив.

— Я бы выбрала такого, который заинтересован в молчании.

— А кто, по-вашему, в этом заинтересован?

— Женатый, влюбленный и счастливый.

— А вы хитрая, можно подумать, вы всю жизнь только этим и занимались!

Она не стала ничего отвечать, сочтя вдруг невозможным для них обсуждать эту тему.

— Ну что за разговор у нас с вами! — с укоризной проговорила она и все же не удержалась: — Но вы не ответили на мой вопрос.

Он уже забыл, о чем она его спросила.

— Вы уже обманывали жену? — повторила она.

Он улыбался. И улыбка была красноречивее всякого ответа.

— И много у пас было любовниц? — выдохнула она. Ей было не по душе задавать ему подобный вопрос.

Ей вообще впервые приходилось произносить такое! Этот мужчина делал ее иной, и, не в силах противостоять свершавшейся в ней перемене, она пребывала в замешательстве.

— Много, — просто, без мужского тщеславия ответил он.

Очевидно, он ставил всех бывших у него женщин на равную с собой ногу, ни в коей мере не относясь к ним всего лишь как к одержанным победам.

— Я нравился… В какой-то момент я действительно этим увлекся.

Ее словно окатило ледяной водой. Она ревновала! Возможно ли это? Да еще уязвило, что сама она еще не его любовница. Вспомнился муж. «Почему женатые мужчины не обращают в бегство свои жертвы? — часто повторял Марк. — Почему женщины такие дурёхи?» «Ну не смешно ли! — подумала она. — Он мне открытым текстом заявляет о своей ветрености, а мне хочется быть его любовницей. Как ему это удается?»

***

— А ваша жена в курсе?

— Ни в коем случае, — ответил он с серьезностью, в которой сквозила любовь к жене и твердое намерение оградить ту от ненужных переживаний.

Однако он сам себя обманывал. Полина вновь испытала укол ревности, ее ожгло, с какой нежностью он говорил о жене. В его ответе ей слышалось не то, что Бланш Андре обманута, а то, что она любима.

«Но как же получается, что никому не удается держать свои измены в тайне, а вот ему удается?!» — пронеслось у нее в голове. Она пыталась отделить зерна от плевел. Что представляла собой, в сущности, его любовная жизнь? Ее охватывало сомнение, начинала кружиться голова, когда она думала о том, что можно скрыть от всех множество любовных историй. Она задавалась вопросом: а не принадлежит ли отныне и она к когорте его любовниц? Ей так хотелось быть единственной. А выходило, что этому не бывать.

— А как теперь?

— Теперь, — отвечал он, — настала другая жизнь. Я сполна расплатился за прошлое. — И вновь солгал самому себе: — Я завязал, поскольку делал всех этих женщин несчастными. Они желали встреч со мной, но я не был свободен, я любил жену и говорил им об этом, а они не хотели этого понять. Дурацкая ситуация.

Она молчала, задумавшись над тем, что могут собой представлять чрезмерные чувствительность и интерес к женщинам, проистекающие из темперамента: клубок, в котором переплелось всё — наслаждения и беды, удовольствия и погибель. И все же, несмотря на промелькнувшие перед ней видения — предвестники мук, она желала принадлежать ему. Возможно, ею он увлечется больше обычного. Она будет единственной, неповторимой, потому что так оно и есть. «Какая я тщеславная», — подумала она, не в силах ничего с собой поделать. Он рассматривал ее, как рассматривают предмет — молча, с улыбкой. Тут она и брякнула:

— Повезло вам, что вы встретили меня, когда я была одна, без мужа.

— Да что вы говорите?! И оба рассмеялись.

***

Игра игрой, но он заговорил и серьезно:

— Почему вы считаете, что правило: супруг или супруга превыше всего — не соблюдается? На ваш взгляд, этого не должно быть?

Он намеренно задавал все эти вопросы. Рассуждать вместе с этой женщиной, за которой он ухаживал, входило в его планы: изложить ей свои взгляды, расставить точки над «i». У него на все были свои ответы, четкие и свободные от условностей. Он пустился в долгие рассуждения.

«Конечно, я так не считаю», — собиралась ответить она, но не успела.

— Видите ли, есть люди, считающие, что обман или, скажем иначе, супружеская неверность доказывает, что у пары не все в порядке. Я же так никогда не считал. Любишь кого-то вне брака не потому, что в семье разлад, но потому, что испытываешь потребность в некоем потаенном внутреннем саде. Мне случается думать, что я и женился-то только для того, чтобы обзавестись тайнами.

Объяснения, даваемые им жене по поводу своих измен, были совершенно иного рода. Полина никак не могла об этом знать; он говорил весьма убежденно, и она поверила. Однако, не зная, совпадают ли их убеждения, предпочла промолчать.

***

— По натуре я не муж, а любовник. Меня влечет женственность. — Голос его превратился в нежный шелест, сам он был в эту минуту необычайно трепетным и при этом отнюдь не смешным. — Не все мужчины таковы, — добавил он, словно требовалось растолковать ей качество, которое он себе приписывал. — У многих это просто блажь. Одному невмоготу видеть ноги любовницы, и он бросает ее. Другому неприятна слишком белая кожа. Есть у меня один друг, который не выносит цветных женщин. Все это отговорки, на самом деле эти мужчины не любят женщин.

Она рассмеялась.

— А ваш муж — он муж или любовник?

— И то, и другое.

— Это невозможно, ведь речь идет о типе. Ты или то, или другое. Ну так что?

— Он скорее муж.

— Так я и думал.

Ей не понравилась его излишняя уверенность, ведь речь шла о незнакомом ему человеке. Однако он затеял галантную игру с жесткими правилами, в которой в жертву кому-то одному приносятся многие.

— Я уверен, вы очень нежная, — вдруг ни с того ни с сего заявил он. — Все, должно быть, думают обратное и ошибаются.

Он вновь заговорил своим особым задушевным голосом. И тут произошло нечто поразительное: буквально за долю секунды она вспыхнула и стала напоминать покрасневший на солнце помидор. Говоря это, он не был ни пьян, ни даже навеселе. Он был искренен. Чтобы понять или просто поверить в то, что так бывает, достаточно представить себе, как быстро между нравящимися друг другу людьми устанавливаются короткие отношения. Они обо всем могли поведать друг другу и догадывались, что становятся словно родными. Впрочем, это сродство, действительно существующее между ними, превосходило их, им еще требовалось добраться до него; пока же она заблудилась в своих чувствах, а он пытался как-то определить тот строй отношений, что образовался меж ними, сравнить его с прочими, и не мог — это было ни на что не похоже.

Он поставил локти на стол и приблизил свое улыбающееся лицо к лицу Полины:

— От чего вам бывает хорошо? Что вам по-настоящему помогает жить?

— Мой сын, — не задумываясь, с улыбкой отвечала она. — Когда я прижимаю его к себе, одеваю, мне кажется, в моих руках сама жизнь.

Он молчал, не прерывая ее. Она поняла, что мысли его витают где-то далеко. Говорить с ним о ребенке было неделикатно, и она перевела разговор на другое:

— Большое действие на меня оказывает музыка. Не знаю, смогла бы я жить без нее… Порой мне приходит в голову: со смертью я лишусь музыки. И сожалею об этом более всего…

Она снова покраснела. Почему она все это ему выкладывает? Почему рассказывает ему о себе то, о чем никому не говорит?

— Как хорошо, что есть уши! — рассмеялась она. Он словно перестал ее понимать. Она изменила тон.

Она гораздо моложе его, и в иные мгновения эта разница в возрасте вдруг бросалась в глаза.

Вглядевшись в нее, он подумал: «Да нет, она не глупа, просто юная совсем».

Она посерьезнела.

— Вы верите, что музыка призывает ангелов? Так говорят. А то, что мертвые остаются среди нас, становясь невидимыми, и слушают музыку? Верите, что мы станем ангелами?

— Вы уж точно! — рассмеялся он. Она оставалась серьезной.

— Я очень боюсь смерти. Мне кажется, я никогда не доберусь до нее. Жизнь восхитительна! Я не могу примириться с тем, что однажды она кончится. Даже если наш разум бессмертен, мне все равно хотелось бы перевоплотиться в кого-нибудь после смерти. Обладать телесной оболочкой — это и есть жить, поскольку смерть лишает нас именно ее.

— До чего же вы наставительны!

— После смерти мне уж не смотреть на вас такими глазами, — хитро добавила она.

— И дождь будет мочить наши волосы, — подхватил он драматическим голосом.

Она не заметила, что он подтрунивает над ней.

— Мне так трудно представить себе это.

— А ведь это единственная неоспоримая вещь в этом мире, — без всякого волнения произнес он. — Нас не станет, и лично я думаю, что от нас ничего не останется, может, только воспоминание у тех, кто нас знал, да и то ненадолго. И потому нужно спешить жить в отпущенный нам срок. Это так просто. Свершать что-то, если есть в том нужда. Быть счастливыми, если с нас довольно этого. И любить.

— Моему мужу очень не понравилось бы то, что вы сказали. Он верит в перевоплощение. — Она рассмеялась, словно выдала какую-то глупость. — Он считает, что мы узнаем друг друга во всех последующих жизнях.

— Это оттого, что он не может смириться с тем, что однажды вы потеряете друг друга, — проговорил он, не особенно задумываясь над своими словами, слишком поглощенный очарованием, исходившим от лица собеседницы.

— Нет! Он уверен, что любовь сильнее смерти!

— А вы? Что думаете вы?

Она молчала. У нее были не самые красивые глаза, а в эту минуту они казались даже глуповатыми. Но, может быть, женщина, смеющаяся над любовью своего мужа, неизбежно выглядит глупой? Примерно так он обычно и думал. Но сейчас он был влюблен: в ее лицо, кожу, грациозную тонкую и нежную шейку, нордически светлые волосы, в холодность, которая таяла, когда она смеялась, в детскость ее зубов. Вот только глаза были не ахти какие. Но он не смог бы признаться себе в том, что у нее глуповатый взгляд, он просто не замечал этого.

— Кажется, что конец тела означает и конец любви. Так считают даже католики. — Поскольку она не отвечала, он заунывным голосом продекламировал: — «Этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний ни силы Божией? Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах» <От Марка: 12, 25.>. Разве вам неизвестно это обращение Христа к фарисеям? — проговорил он с усталой улыбкой, будто всуе произнесенное слово наполняло его грустью.

— Мне кажется, если бы мне удалось поверить в это, я бы успокоилась, — тихо произнесла она.

И вновь он зачарованно смотрел на нее, а она ему улыбалась. Он взял ее белые руки в свои, сжал их, весь исполнившись противоречивых чувств — тяги и самозапрета, и нежно положил их на стол.

— Успокойтесь же! Почему вы не можете успокоиться? Вы уже спокойны! Взгляните на себя, вы вся сияете от счастья! — Он от всей души рассмеялся.

Страстно желая его любви, она перестала быть собой, а превратилась в марионетку: так он на нее подействовал. Он говорил ей одно, а ей слышалось совсем иное: «Успокойтесь, я вас люблю, боготворю и храню». Хотелось слышать только это. Но этого он почему-то не говорил.

***

А не говорил он этого потому, что так не думал. Знай она это, она бы задумалась над тем, почему он так не думает. Она же слышала то, что хотела услышать: что любима, боготворима и хранима. Она желала, чтобы он думал и произносил вслух все то, что означает для женщин понятие поклонения. Она желала, чтобы любовь снова и снова звучала в его речах, да еще выраженная так, как нравилось ей, да еще чтобы это происходило само по себе и чтобы ни о чем не просить. Услышав желаемое, она была бы способна вслед за ним повторить все им изреченное и стать его эхом. Повторить — да, но не изречь слова любви первой, поскольку еще не теряла надежды, что это произойдет. Ее настоятельная потребность показывала, каковы ее собственные чувства и сколько в них содержится и гордого и нелепого, и книжного и романтичного…

***

Но Жиль Андре не произносил ожидаемых от него слов. И кокетка рассердилась, разгневалась. Почему же он молчит, не высказывает того, что думает? В том, что он может думать иначе, она не могла признаться даже самой себе. А дать ему понять, чего от него ждет, она не могла. «Я бы хотела, чтобы вы меня любили, боготворили и хранили». Если бы она только произнесла это, он бы знал, как ему держаться, и ответ его был бы скорее всего таким: «Для этого у вас есть муж. Почему вы ждете этого от меня? Я не ваш муж». Но она ничего не говорила. Было еще слишком рано требовать каких-либо слов. Позднее она станет умолять. А теперь она сделала вывод, что он с ней играет, ведет себя расчетливо и удерживается от того, чтобы жаловать ей власть над собой, признаваясь в нежных чувствах. Было ли это лишь начальной стадией недоверия? Может быть, другие мужчины заронили ей в душу подозрение в неискренности? Как бы то ни было, она заподозрила Жиля Андре в преднамеренном обмане. Ну конечно, он играет с нею, ведь он ловкий, хитрый, опытный любовник, настоящая продувная бестия. И все же она заблуждалась. Он лишь следовал (и будет следовать дальше) своей склонности, оставался в рамках непритязательной гармонии сродства.

которое в их случае оказывалось неизбежным. О нет, он не произнес ни одного из этих сакраментальных слов. Он завел речь об ином.

— Ваш муж сейчас со своими друзьями?

— Почему вы мне об этом говорите?

Муж словно бумеранг возвращался к ней, отделенный от нее пропастью грез, в которых она не могла ему признаться.

— Потому что подумал о нем. Воцарилось молчание.

— Ведь он не ведает, где вы, — улыбаясь, докончил он. Ей это вовсе не казалось веселым. Тогда он заявил, посерьезнев:

— Мне бы хотелось не быть знакомым с вашим мужем.

— Что ж, так оно и есть, — нетерпеливо отозвалась она.

— О нет, я видел его лицо, слышал его голос, видел его голым в клубе в душевой. Вы только представьте себе. Ведь это почти неправдоподобно комично.

— Не понимаю почему.

И в общем-то она была права. Он придумывал проблему на ровном месте. Забавлялся. Когда женщина производит на вас такое впечатление, мало что может вас остановить. Но ему захотелось расшевелить ее, посмотреть на ее реакцию, заставить ее подергаться.

— Как давно это было?

— Давно… А что, есть срок давности?! — пошутил он. Она совсем потерялась, и разговор зашел в тупик.

— Ну-ну, я пошутил. Не знаком я с вашим мужем. Но позволю себе дать вам совет. Если однажды вы ему измените, храните это про себя, не наносите ему удара, невыносимого для мужского самолюбия.

Она по-прежнему молчала и лишь удивлялась его наглости. И снова ей пришло в голову, что их любовь будет незаконной. И кто может предсказать, как сложатся новые отношения и не порвутся ли старые, освященные Церковью узы? И каково будет отношение любовника к женщине, согласившийся на подобную внебрачную связь? Она взяла да и спросила его об этом:

— А что бы вы подумали обо мне, стань я неверной женой?

— Я бы стал думать, что вы нуждаетесь в личном потаенном саде, — с улыбкой ответил он.

— Вы все о своем.

— Да, я не стараюсь ничего придумывать, говорю, что считаю, и без надобности не меняю своего мнения.

Она была неприятно поражена — сопоставив эти слова со своими предыдущими мыслями, она поняла: он и впрямь не лгал, не играл с ней, тогда как она сама, желая нравиться, слегка лукавила. Нравиться ему любой ценой, пусть для этого пришлось бы кривить душой, изворачиваться. Почему ей было так важно соблазнить его? Далеко ходить за ответом не требовалось: потому что ее саму соблазнили и пожелали. Она лишь отвечала на льстящий ее самолюбию призыв. Он раскусил ее: она тоже была из породы любовниц. И приковал свой взгляд к ее лицу. И с той поры ей оставалось лишь, в силу принципа мимикрии, который превалирует в женском поведении, отдаться этому взгляду и быть такой, какой он себе ее представлял. Все это она открыла для себя с тайным стыдом, однако смирилась с этим фактом и его последствиями. Так, значит, он решил за нее? Что ж, она признавала за ним такую власть. Но как могла она, у которой не было недостатка ни в любви, ни в мужском внимании, с такой легкостью пойти за ним? Возжелала потому, что возжелали ее, снизошла потому, что снизошли до нее… Разве тут не было над чем задуматься? Первый шаг навстречу сделал он, великим завоевателем встав на ее пути, воодушевленный силой, которая пробивалась к ней сквозь плоть и завесу из слов. Она была завоевана, как новый берег, сокровище, произведение искусства. Быть предметом вожделения показалось ей блаженством.

— В любом случае не вам вести разговоры о моем муже.

— Вот как?

— Да, так.

— А вы умеете проявить твердость! — иронично заметил он.

К их столику подошел официант, чтобы наполнить бокалы, поправить салфетку вокруг горлышка бутылки. Из страха помешать им он вел себя крайне деликатно. Но с первого взгляда на них становилось ясно, что обстановка несколько разрядилась.

 

2

На вечере в клубе собрались: Луиза, Мария, Сара, Ева, Мелюзина, Пенелопа. Некоторые из них хорошо знали Полину. Она также была приглашена. Женщины оживленно болтали в зале ресторана, в котором столы были сдвинуты в один конец, словно предусматривались танцы. Они были в приподнятом настроении. Перспектива провести вечер исключительно в женской компании, довольно-таки редкая, делала их более развязными и визгливыми, чем группу их мужей.

— Мы так редко встречаемся! — воскликнула Пенелопа, которую одиночество угнетало больше других, ни шагу не ступавших без главы семейства.

— Я с тобой согласна, — подхватила Мелюзина, — с чего это мы прямо-таки неразлучны со своими муженьками?!

Говори только за себя, Мелю, — возразила Сара. — Том — муж лишь наполовину, мне и так нелегко заполучить его, а уж о том, чтоб не разлучаться, и речи нет… Он называет это «быть заживо погребенными друг в друге»! — Она делала вид, что ей смешно, хотя все знали, сколько ею из-за этого пролито слез.

— Я так рада, что пришла, — созналась Мелюзина, на которую накатило сразу все, что заставляло плакать женскую половину человечества.

Все были в сборе, не хватало лишь Бланш и Полины.

— Полина почти никогда не опаздывает, — удивилась Сара.

— Она не придет, — заявила Ева.

— А Бланш опоздает, — добавила Луиза.

— Сегодня среда, значит, у нее работы больше обычного, как всегда, когда в школе выходной, — пояснила Мелюзина.

— А Бланш и Полина знакомы? — поинтересовалась Ева.

— Их дети посещают один детский сад, — вступила в разговор Мария, — наверняка они видятся. А у Мелю возникла мысль представить их друг другу.

— Мелю решила собрать и молодых, и старых! — провозгласила Мелюзина.

— Бр-р! Так уж сразу и старые! — вставила Мария.

— Старая?! — удивилась Луиза. — Не знаю такого слова!

Дружба окрепла и закалилась с годами. Сара, Ева, Полина и Пенелопа часто играли в теннис двое надвое. Мелюзине, Луизе и Бланш доводилось встречаться в бассейне.

— Вот и будь после этого педиатром! — заявила Ева. — Твои собственные дети сидят дома одни, а ты занимаешься чужими.

— Да, не женская это профессия, что бы там ни казалось, — поддержала Луиза.

— Слишком много неотложных случаев, — поддержала Мария.

Официант в белой куртке, застыв за стойкой с закусками, слушал болтовню пестрой женской компании, не обращавшей на него ни малейшего внимания. Дома он расскажет своей подружке, что обслуживал банкет, где были одни женщины: «Боже, как же они галдели! С ума можно было сойти».

— Кого мы ждем, кроме Бланш? — спросила Луиза и с инспектирующим выражением лица прошлась вдоль закусок. — Что будем пить — вино или шампанское?

— Кому соленых орешков? — обратилась к подругам Мелюзина.

— В котором часу начинается матч? — поинтересовалась Луиза.

— В полвосьмого, — ответила Ева.

— Ты знаешь, где проводит вечер Полина? — спросила Мария у Луизы.

— Понятия не имею, — отнечала та, — знаю только, что этот вечер у нее давно был занят.

— Все по первому разряду, — проговорила Мария по поводу выставленных яств и вин.

— Да, — отозвалась Луиза, — и удобно: берешь, что хочешь, и садишься, когда, где и с кем пожелаешь, нет необходимости весь вечер проторчать на одном месте.

— А у мужчин есть что перекусить? — спросила Мария.

— Не беспокойся, у твоего Жана есть все необходимое! — ответила Луиза.

— Мужчины возбуждены, словно школьники, в ожидании зрелища, как два типа накостыляют друг другу! — изрекла Луиза.

— Бокс — прекрасный вид спорта, — возразила Мария. — Это бой по правилам, почти танец, а вовсе не убийство.

— Ну-ну! Не повторяй нам того, что поет тебе твой Жан, — охладила ее пыл Мелюзина.

— Нокаут — хоть и недолгое, но состояние комы, — поддержала ее Луиза, — я побывала на одном матче: кровь хлестала во все стороны вместе с потом, хорошо еще, что череп не разнесли вдребезги, такое тоже бывает: боксер падает, кажется, все, умер, и вот тут — клянусь вам — возникает желание облаять всех мужиков за то, что они добавляют ужаса в наш и без того страшный мир.

— Святая Мария! — воскликнула Ева. — А вот я никогда не могла достичь такой степени любви, при которой счастье другого человека становится моим.

— Что да, то да. Это не всем дано… — подхватила Сара.

Луиза стала обносить всех вином, а следом за ней с подносом сандвичей медленно и сосредоточенно, враскачку двинулась Мелюзина. На ее одутловатом лице сияла улыбка, поскольку ей было невдомек, какое зрелище она представляет собой: вся ее пораженная параличом внутренняя жизнь выплеснулась наружу. Она не ведала, как выглядит ее раздувшееся тело в широком балахоне, а если бы увидела себя со стороны, то немедля скрылась бы подальше от людских взоров. Вместо этого она, уже поднабравшись, растворилась во всем, что ее окружало: словах, эмоциях, человеческом тепле. Она была не одна и радовалась тому, что не нужно ни о чем думать. Луиза, щуплая до болезненности, продолжала наполнять бокалы, прислушиваясь к разговору Евы и Пенелопы, который они вели вполголоса. Ева говорила: «Три месяца», качая головой и кладя руку на живот. Луиза сделала вывод, что Ева беременна, и вечер для нее был с этой минуты окончательно испорчен. Глупо, но она не выносила, чтобы рядом с нею кто-то был беременным. «Значит, жизнь других людей постоянно налезает на нашу?» — подумала она. Почему бы не наплевать на то, что происходит с Евой, или не порадоваться за нее, не жить своей собственной жизнью, не сравнивая ее ни с чьей другой, зная, что никто не сравнивает себя с другими. Конечно, так и следовало поступать, но не этому научаются женщины с младых ногтей. Так уж водится, меж ними завязываются сложные иерархические отношения, над ними довлеют темные силы зависти и ревности. Я красивее, чем?.. Я моложе, чем?.. Сколько раз слышала она от своей бабки эти дурацкие вопросы? «Женщин ставят в соревновательные отношения друг с другом, и они бездумно вступают в борьбу за мужчин, наградой в которой — мужские оценивающие взгляды», — подумала Луиза. Эта мысль успокоила ее, словно понимание избавляло от чего-то или давало удовлетворение. Впрочем, нет: ее лицо не выглядело свежим, довольным — внутреннее волнение постоянно давало себя знать. Она вдруг оказалась за сотню километров от вечеринки. И одна только мысль о ребенке другой женщины заставляла ее почувствовать свое одиночество, от которого хотелось выть.

Мелюзина поставила поднос и подошла к Луизе:

— Что с тобой, Луиза? Что-то случилось? Здесь так хорошо! Разве тебе не нравится, когда мы собираемся вот так, в тесном женском кружке?

— Почему же, нравится иногда. — Луиза не испытывала потребности отделаться от мужского общества. — Правда интересно, без мужчин и разговоры другие, — согласилась она.

— Еще бы! Что мы теряем от того, что их с нами нет? — расхохоталась Мелюзина.

Не знаю, как объяснить, но чего-то не хватает. — Луиза задумалась. — Возможно, некоего особого эротического климата, да-да, что-то в этом роде. Когда кругом одни женщины, становится пресно, — решительно закончила она и тоже расхохоталась.

Вправду ли она так думала? Она и сама толком не знала. Но мысли ее явно двигались в правильном направлении.

— Да, именно!

— Ты права, в женской компании отдыхаешь от вечной игры, — согласилась с ней Мелюзина.

— А кто здесь говорит об игре? — удивилась Луиза.

— О, только не говори, что эротический, как ты выражаешься, климат не предполагает наличия игры!

Луиза кивнула:

— Должно быть, это то, что я люблю.

— Неплохо ведь отдохнуть от игр? — спросила Мелюзина.

А про себя подумала: «Я стала такой отталкивающей, я сама изгнала из своей жизни чувства». Выражение Луизы «эротический климат» навело ее на мысли о своей жизни. В ее отношениях с мужчинами не было более места эротике.

— Ну, ты у нас такая красотка, понятно, почему тебе не хватает мужчин. А я…

Луиза ничего не отвечала.

— Я не смогла бы предстать обнаженной перед каким-нибудь другим мужчиной, кроме Анри, — проговорила Мелюзина с обескураживающей простотой. — И потому я счастлива быть среди подруг. — Она стала заглядывать Луизе в глаза. — Если бы не вы, не ваше общество, способное понять, что такое моя жизнь, я бы уже давно удавилась.

— Прекрати!

Но это правда! Без вас я бы совсем сломалась. Жизнь стала бы мне невмоготу. Она и сейчас мне тяжела невыносимо, но без вас было бы совсем худо. Я бы ни на минуту не задержалась в этом мире с его мукой. — Она опорожнила бокал и тут же наполнила снопа. — Женщины делают этот мир сносным. Во всяком случае, для меня. — Луиза улыбнулась. Мелюзина продолжала гнуть свое: — Есть даже мужчины, которые это знают и охотно об этом говорят, — произнесла она так, словно это было неоспоримое доказательство ее мысли. — Мужчин с этим миром тоже связывают лишь женщины. Некоторые из них мне в этом признались. — И тут в ее голосе появились нотки раздражения. — Им, должно быть, стыдно, что они это знают и никак не благодарят женщин за то, что от них получают.

— Что же такое есть у женщин, чего нет у мужчин? — ласково спросила Луиза.

— Не знаю, но что-то есть.

— Но что все-таки?! — рассмеялась Луиза.

— Женщины знают, что такое страдание, — отвечала Мелюзина. — Они наделены потрясающим телом, истекающим кровью, рожающим детей, прости, что говорю тебе это, в них есть нежность, любовь, которая к мужчинам приходит только когда они на пороге смерти. — Тут она собралась с мыслями: — Женщины и дети наполнили радостью и нежностью мою жизнь.

— Ты и вправду так думаешь? — Луизе показалось это большим преувеличением.

— Разве мужчина способен привнести в жизнь красоту и нежность? — продолжала рассуждать Мелюзина.

— Еще бы! — воскликнула Луиза.

— Я не об этой нежности. И не об этой красоте. — Некое сокровенное страдание заставляло ее упорствовать. — Посмотри, какими по-матерински нежными могут быть девочки с младенцами.

— Но мальчики тоже! — возразила Луиза. — И мужчины встречаются нежные!

— Да уж! — иронично отозвалась Мелюзина. — Но ты не хуже меня знаешь, что им нужно. Эта нежность поднимается как на дрожжах.

А сама в это время думала: «Не то. Есть целый пласт жизни, неизвестный мужчинам, и как, скажите, разговаривать с ними о нем, если тебя это волнует? Как они могут иметь представление о чужой жизни, давящей вашу, если ничем никогда не занимаются всерьез? Всякий раз, доверившись мужчине, я видела, что он меня не понимает. И догадывалась, что он думает по моему поводу: еще одна зануда!» Слезы навертывались ей на глаза, как часто бывало, когда она была пьяна.

— Мелю, ты пьяна? — спросила Луиза.

— Нет! Я тебе говорю то, что думаю, я взволнована. И я вовсе не пьяна. Ты молода и думаешь иначе.

Луиза с сомнением покачала головой:

— Да, ты молода. А я старуха. Мое лицо каждое утро напоминает мне о том, что нас ждет. А ты молода и еще не задумываешься об этом.

— А вот и нет, еще как задумываюсь, — отвечала Луиза. — Наш удел — траур по другим, слезы и могила, а у меня даже нет ребенка, чтобы забыть об этом кошмаре.

— Прости! Прости, что заставила тебя вспомнить об этом, просто не знаю, чего я так разнервничалась.

— Ну и веселенькие разговорчики вы ведете! — проговорила, проходя мимо, Ева. До нее долетела последняя фраза Луизы.

«Что за злая дура!» — всякий раз встречаясь с Евой, думала о ней Луиза. Мелюзина не удостоила ту даже взглядом и продолжала:

— Знаешь, дети тоже не выход. Когда они покидают дом, становится страшно. Дни и ночи напролет плакала я в опустевшем доме. Пытаешься забыть об этом, но все равно они не принадлежат нам. Они выросли, у них своя жизнь, а все мое закончилось с ними.

— У тебя есть еще Анри.

— Тс-с, — прошептала Мелюзина. — Не так уж я ему нужна! Порой мне даже приходит в голову, что я порчу ему жизнь. Так оно и есть!

Они залились смехом, как девчонки. Затем Мелюзина снова ушла в свои думы.

— Я так подавлена! — призналась она.

Ее распухшие пальцы сжимали ножку рюмки.

— Может, не стоит так начинать вечер? — спросила Луиза.

— Конечно, нечего хныкать. Лучше выпьем.

— Выпьем, — ответила Луиза.

В этот вечер она великодушна. Мелюзину уже развезло.

 

3

Жан, муж Марии, развалившись на диване, заговорил о разводе Жиля — услышав от жены новость, он всю дорогу только об этом и думал.

— Ты знал? — спросил он у Тома.

— Сара меня предупредила, чтобы я не брякнул чего при встрече.

— Вот вам современный брак: женщины уходят и забирают детей. А самое-то интересное: все считают это в порядке вещей. Неужто отныне такова судьба всех мужчин? Эфемерный поставщик генов, сделавший свое дело!

Жан думал о своих четырех сыновьях. Ему была невыносима мысль, что Мария может забрать их всех, а ведь такое случалось сплошь и рядом, и те, с кем так поступали, жили не тужили, с горя не умирали. «Как изменились нравы! Или сами люди?» Он часто задавал себе этот вопрос.

— Как ты думаешь, прежде у женщин возникало желание исчезнуть со всем выводком? При том, что у них не было собственных средств к существованию? — спросил он у Тома.

— Ты имеешь в виду наших бабушек? — уточнил тот. — Хотелось ли нашим бабкам выпорхнуть из гнезда с птенцами?

Том задумался, вспомнив безмятежное лицо своей бабки на фотографии рядом со старичком, которого она любила. Ему никак не удавалось разделить их в своем воображении.

— Нет, я не в силах себе этого представить, — ответил он наконец.

Вопрос Жана был услышан всеми присутствующими.

— Ну, положим, не все современные женщины выпархивают из гнезда, хотя у многих есть для этого причины. Твоя жена, например, никогда от тебя не уйдет, как бы ты себя ни повел, — проговорил Том, обращаясь к Жану.

— Может, оттого, что ей не на что будет жить? — вставил свое слово Гийом.

— Только не начинай нести всякий вздор! — проговорил, ткнув его кулаком в плечо, Макс.

Все еще под впечатлением перепалки с Евой, он хорошо понимал Гийома и смутно сознавал, что его собственная жена не готова уйти от него, что их брак не союз, а контракт, по которому он превратился в поставщика средств.

— Материальная независимость женщин — современная основа брака, — провозгласил Том. — И это благо, поскольку если тебя любят, то уж точно не за деньги!

Макс молчал. Как бы он поступил, будь Ева независима в материальном отношении? Он тоже был бы свободнее. Однако она перестала работать, как только забеременела. Ему пришло в голову, что он не может говорить с друзьями о своей жене. Он слишком хорошо помнил свадьбу, едва скрытое удивление приятелей при виде его невесты: как, это и есть та самая Ева?

— Невесты? Они еще не перевелись! — шутил в это время Том.

Встреченная в штыки Ева тогда превратилась в фурию и не желала больше слышать о нем. Макс не пробовал тотчас же выяснить с ними отношения. Да и возможно ли это в принципе? Теперь-то он понимал, что у него не было ни единого аргумента, чтобы убедить их. Его скрутили, как овцу, а он ничего не видел, был слеп. Тень воспоминаний легла на его лицо. Каким мерзким становится прошлое, когда тебе уже известно, что тебя ждет в будущем! Он еще не опустил окончательно рук, не сдался. Его мрачное настроение сошло за усталость. «Как мы все устали!» — думал Том, глядя на Макса. Они жили ради работы. «Не жизнь, а черт знает что», — говаривал Гийом, единственный, кто как-то оборонялся от натиска текучки. «В этом году я отдыхаю ни больше ни меньше два месяца, и точка!» — заявлял он. «Ты — шеф, тебе и карты в руки», — отвечал Макс. «Мы вкалываем, чтобы платить налоги», — жаловался Жан.

Макс принял однажды решение не расторгать брак, в котором ему было невыносимо тяжело существовать. И сейчас он сказал свое слово:

— В современном человеке изменилось чувство долга. Оно исчезло.

Он говорил так, страдая от того, что у нею самого это чувство сохранилось и он не бросил семью, хотя уйти было бы с его стороны гораздо большей отвагой, поскольку это труднее. Почему одни принадлежат к породе тех, кому не под силу остаться и кому удается освободиться от семейного гнета, а другие — к породе тех, для кого уйти — немыслимо и потому недостойно? Может, как и в других областях жизни, все дело в умении быть подвижным, меняться? Поменять работу, город, страну и поменять жену — вещи одного порядка, и желание перемен появляется у одних и тех же. Он был не способен хоть как-то проанализировать этот вопрос. И больше всего его ставило в тупик: от кого это зависит — от тех, кто решает, или от ситуаций, в которых они оказываются и которые влияют на их поведение? Иначе говоря, вопрос стоял так: оказывались ли те, кто бросал жен, в более мучительных обстоятельствах, чем он сам? Или же просто хуже переносили боль? В глубине души он склонялся ко второму. Он повторил:

— У людей пропало чувство долга, они женятся, заводят детей и разводятся, словно им это ничего не стоит.

Другие были решительно против.

— Теперь считается: сохранять семью только ради детей — не лучший выход. Психологи говорят, что переставшие понимать друг друга родители вредят детям больше, чем удачный развод, — сказал Гийом.

— Удачный развод… — мрачно повторил вслед за ним Макс.

Он в это не верил.

— А что, бывают разводы без драм! — утверждал Гийом.

— Ты и правда так думаешь? — спросил Макс. Гийом кивнул.

— Но в таком случае как ты объяснишь, что в списке человеческих травм развод идет сразу вслед за трауром? — с победным видом набросился на него Макс.

Но ничто не могло переубедить Гийома.

— Ты говоришь совсем о другом, — отвечал он. — К чему, чтобы в человеке соседствовали боль и разрушительная сила? — Он догадывался, какое внутренне страдание заставило Макса так говорить, но все же не удержался: — Я думаю, наши отпрыски многое о нас знают. Они чувствуют: гармония в семье или разлад, любовь или ненависть, они даже знают, занимаются их родители любовью или нет.

— А я так не думаю. Дети ничего такого не понимают, и потому расставание родителей для них всегда неожиданность.

— Ты можешь даже употребить слово «облегчение»! — добавил Гийом.

Его огромное лицо лучилось.

— Разве с тобой можно говорить серьезно?

— Разве можно над этим смеяться?

— Что ты пытаешься нам внушить? — спросил Жан у Макса.

— Я хочу сказать только одно: чета влюбленных друг в друга родителей не станет делать усилий по обязанности, когда поймет, что все кончено, — отвечал Макс. — А если она делает усилия, то именно благодаря любви, которая еще жива.

— Ты как будто не считаешь, что это хорошо? — спросил Гийом.

— Дело не в том, хорошо это или нет, а в том, что чувство долга помогает любви выстоять, спасает в периоды упадка. И кроме того, чем больше ты для кого-то делаешь, тем больше его любишь.

— Или начинаешь его ненавидеть, — дополнил Жан. Максу было мучительно слышать это, он продолжал:

— Раньше существовало нечто вроде добродетельного кружка, на который мы больше не можем рассчитывать. Для чего нужен брак? Чтобы продлить любовь, больше ни для чего.

— А для чего продлевать любовь? — вступил в разговор Том. Для того, чтобы воспитывать детей, — ответил Макс.

— А если нет детей? — спросил Том.

— Тогда ты свободен, делаешь что хочешь, тебе не нужно вступать в брак.

— Как вы думаете, на что можно опереться? — спросил Жан.

— Может быть, на женщин, — тихо сказал Том, думавший в это время о Саре, — у них есть чувство долга.

— Ты скажешь! Они-то в большинстве случаев и являются зачинщицами развода, — возразил Гийом. — Вот возьми Жиля, ведь он не хочет разбивать семью.

— Откуда тебе знать? — удивился Макс.

— Да он все еще любит Бланш.

— Может быть, и так, но разводиться он не хочет по другой причине. Потому что его не устраивает видеться с дочерью четыре раза в месяц! Четыре раза в месяц! Ты только задумайся на минуту: этого времени не хватит, чтобы наладить с ребенком хоть какие-то отношения, — иронично заметил Макс и подвел итог: — Разводишься, потому что перестал любить жену, а что получается? Ты разлучен со своими детьми. Даже если ты смиряешься с тем, что счастье ушло, и остаешься, хотя и ворчишь, вскоре новое дело: жена вдруг замечает, что больше не любит тебя. И ты смотришь, как твоих единокровных детей уводят к какому-то типу. Потому как чаще всего жены, перестав любить, уходят, найдя замену.

— А почему Жиль не потребовал ребенка себе? — спросил Анри.

— Отказать матери-педиатру? Шутишь? — отвечал Макс. — Думаешь, хоть один судья в состоянии пойти на это?

— А почему бы и нет, — заявил Анри, — Бланш сильно загружена на работе, дома бывает мало, плюс срочные вызовы. Жиль в большей степени принадлежит себе.

— Думаю, пороха не хватило разлучить мать и дочь, — вынес свое суждение Гийом.

Было очевидно, что этот разговор заронил в Гийоме смятение. Но он молчал о себе: ему ли, которого трое его детей в конце концов возненавидели, было принимать чью-то сторону?

— И все же я считаю, что Том прав, — заявил Анри, — у женщин есть кураж, чувство долга, и они пьют свою чашу до дна.

— При условии, что их обеспечивают! — добавил Гийом. — Тогда да, они остаются в семье и как-то приспосабливаются, пусть и без любви, при них дети, дом, подруги. Но стоит тебе потерять работу, ты тут же теряешь и жену!

***

Наступило молчание. Почему они стали бередить свои раны? Просто всем хотелось бы иметь таких жен, какими были их матери и бабки: женственных, по-матерински заботливых, с чувством достоинства, а вместо этого они жили с фуриями, требовавшими разделения обязанностей! Жан и Анри повернули головы к экрану телевизора: до сих пор звук был выключен.

— Десятиминутная реклама! — сказал Анри. — Этот матч соберет зрительскую аудиторию!

Марк, до тех пор не произнесший ни слова, повернулся к Гийому:

— Жиль… это такой невысокий и плотный, странноватый на вид?

— Еще какой странноватый! — ответил Гийом.

— А жена у него была просто восхитительная, — добавил Том, — настоящая рыжая, а сложена как Юнона.

— А сколько лет они женаты? — поинтересовался Марк.

И разговор возобновился. Сколько Жилю? Сорок девять. Он встретил Бланш, когда заканчивал учебу, им было по двадцать пять, значит, они вместе больше двадцати лет. У них пятилетняя дочка. Для них рождение ребенка было приятным сюрпризом. Бланш ведь сказали, что у нее не будет детей. Забеременев, она совсем не обрадовалась, считала, что поздно становиться матерью, но когда малышка появилась на свет, она стала как все: ни о чем ином и думать не могла.

Разговор как-то сам собой зашел о личной жизни Бланш и Жиля: возникла потребность защититься от внутреннего беспокойства, которое поднял в их душах этот развод. Одно то, что брак близких им людей, чья любовь развивалась на их глазах, распался, а они и не подозревали об этом, всколыхнуло в них все пережитое: и сбывшееся, и то, на что пришлось махнуть рукой, и то, что составляло их гордость. Им необходимо было убедить самих себя, что их личная жизнь не ошибка и не ложь, и тогда обрести безмятежность духа.

***

— Бланш призналась Еве, что у них уже давно не ладится. Думаю, они перестали понимать друг друга на уровне чувств. Может, Жиль и стал ей изменять, чтобы как-то пережить это непонимание.

— А что, у Жиля были романы?

— А ты не знал! Мы все были в курсе. Она ему говорила «нет», тогда он пошел к другим, которые говорили ему «да». А она не приняла этого. Не так воспитана. Да и кто так воспитан?

— Нас всех воспитали в духе моногамности, супружеской чистоты и ревности. Хотя это и глупость, — рассуждал Марк.

— Почему же глупость? — спросил кто-то из присутствующих.

— Мораль в этой области должна изменяться в зависимости от множества факторов, — ответил Марк.

— Ну, например? — весело поинтересовался Том.

— От состояния науки, уровня гигиены и медицины, темперамента людей…

— Темперамент… с этим я согласен. Значит, по-твоему, мы могли бы не испытывать ревность?

— Думаю, мы на это способны. Ведь, в сущности, мы хорошо знаем, что существуют такие отношения между мужчиной и женщиной, в которых мало что имеет значение.

— Ты думаешь?

Конечно. И ты это знаешь. Единственная загвоздка в том, что нам самим хочется иного. Достаточно научиться относиться к этим отношениям так, как они того заслуживают: как к чему-то несущественному. Ведь мы сами, и никто иной, решаем, что важно, а что нет. Могу представить тебе все это по-иному: некоторые сексуальные отношения более значимы, чем другие, но их значимость проистекает как раз из того, что не является в них сексуальным. Не постель делает значимыми сексуальные отношения мужчины и женщины. И женщинам тут отведена главенствующая роль: от них зависит, как мы будем относиться к нашим с ними отношениям. Да-да! А все потому, что мы принудили их к этому, научили серьезно воспринимать эту сторону жизни, запретили быть легкомысленными. Нам удалось убедить их, что они дают или теряют нечто важное, соглашаясь лечь рядом с мужчиной. А сделали мы это потому, что нашей главной заботой в области морали было внушить им добродетель. Что принижает женщин легкого поведения? Мысль, что они совершают преступление, которую мы, мужчины, им внушили и в которую они уверовали. А что происходит теперь? Пытаются любить как-то иначе. А если это слишком въелось в кишки, мы вырываем свои кишки! — смеясь, рассуждал Марк. — Если ты любишь свою вторую половину, все, что делает счастливым ее, делает счастливым и тебя.

— Я далек от этого идеала.

— Ты — хранитель свободы своей жены, — продолжал Марк.

— А если я ревнив?

— Не женись! Да, именно так: ревнуешь, так не люби. Не будь шляпой! Если ты ревнуешь, то начинаешь задумываться над тем, в чем смысл твоей любви к жене, и обнаруживаешь, что не в сексуальных отношениях. Даже если они отражают накал твоего чувства.

— А если иные образы становятся невыносимы?

— Покончи с ними, перестань смотреть на них, переключи внимание. Эти образы, или картины, — не причина твоей ревности, а ее результат, порождение твоего ревнивого ума. Ну конечно же! Как у нас вообще зашел об этом разговор? Какая связь с Жилем и Бланш? А вот какая: если бы неверность была приемлема для нее, Бланш подыскала бы себе любовника, пока Жиль утешается с другими, и их пара была бы спасена. Жиль всегда говорит, что любит жену.

— Словом, ты провозвестник спасительной неверности? И при этом у тебя самая непорочная и неприступная жена.

Жан с Томом стали разливать красное вино. Закуски — хлеб, копчености — уже давно дожидались их.

— Лично я все более легко отношусь к женщинам, — заявил Том. — Мне нужно все больше женщин, и не важно, чем они занимаются в жизни. У меня нет ни малейшего желания знать, кто они или кем себя считают, у меня одно на уме — уложить их в постель, стянуть с них трусики и ласкать их нежные ноги, после чего, как вор, проникнуть в них, развратить и скрыться.

— А Сара? — спросил Жан.

— А что Сара?

Жан отказался продолжать дискуссию.

— Какой ты примитивный, — не удержался Макс.

— Почему ты это ему говоришь? — спросил Жан.

— А почему тебя так задевает, что я ему это говорю? — удивился Макс.

— Меня не задевает, но я не понимаю, почему ты его поддерживаешь, заставляя его уверовать, что все такие, как он.

— Но я всего лишь говорю то, что думаю! — воскликнул Макс, вставая. — Что он, как все, движим желанием, которое толкает его к новым победам, и что он стремится соблазнить всех, кто ему нравится. Что ему хочется ласкать их, видеть их лица, когда он доставляет им радость, упиваться их скрытыми красотами и метаморфозами, происходящими в них в минуты страсти. И что он страдает, поскольку ему мешают все кому не лень, ставят ему палки в колеса, принижают его чувства, смеются над его пылом.

— Ты закончил? — спросил Гийом. — У меня тоже есть что сказать.

— И что же?

— Скажу, когда ты закончишь.

Макс снова пустился в разглагольствования:

— Почему нельзя провести ночь или часть ночи с какой-нибудь женщиной без того, чтобы жена закатила вам сцену? Или без того, чтобы лгать ей? Я желаю видеться с кем хочу, когда хочу и как хочу, получать признания, утешать, ласкать, существовать в чьем-то сердце или чьих-то сердцах — и не могу. А что взамен?

Гийом воспользовался паузой и взял слово:

— А я счастлив возвращаться домой, где меня ждет жена, знать, что она только моя и что я люблю ее одну.

— Напомни, сколько раз ты был женат? — спросил Том и сам же ответил: — Четыре. Раз в пять лет ты менял жен! Ты и понятия не имеешь, что такое брак. А Том, — Том стукнул себя в грудь, — вот уже двенадцать лет живет с одной женщиной!

— Которую он заставляет страдать! — вмешался в разговор Жан.

— Нет, — возразил Том, — Том стремится продлить свою страсть к Саре.

— А вы заметили, кое-кто из нас еще слова не проронил за весь вечер? — спросил Макс.

Они повернули головы к Анри, который все это время слушал их, ощущая себя человеком другой эпохи, размышляющим над их словами с печальным изумлением, словно завидуя их порывам, но не их желаниям.

— Я удивлен, это все, что я могу сказать.

— Как это удивлен? — спросил Том.

— Удивлен, что вы такие неопытные, — проговорил Анри.

Они не понимали, ждали объяснений. Марк приглушил звук телевизора: все еще шла реклама.

— С новой женщиной удовольствие не обязательно будет большим, чем с той, что каждый вечер раздевается в твоей ванной комнате, — проговорил Анри.

Том и Макс посмеивались, Жан одобрительно качал головой, Марк и Гийом ждали, что еще скажет Анри.

— И все? — поинтересовался Том.

Да, — ответил Анри. — Люди считают более заманчивым быть неверными, потому что хранят верность или потому что верность тяготит их до такой степени, что они забывают, что она им дает. Новизна, конечно, имеет значение, повышая градус отношений, но не обязательно умножает удовольствие. Тот или та, от кого вы устали, лучше других знает, что вам нравится, а что нет. Я не говорю о случае, когда вы встречаете прекрасную незнакомку и ведете ее в гостиницу. Даже если это знакомство не носит романтического характера, оно действенно. Меня удивляет, что вы с вашими обширными потребностями в любви не дошли до всего этого. Привычка дает нам больше наслаждения, чем новизна.

— Начинается! — указывая на экран, призвал всех закончить разговоры Том. — Взгляните на этого молодца. До чего хорош!

Среди клубов белого сигаретного дыма и воплей зрителей к рингу двигался боксер-негр. Затем он легко скользнул меж веревок. Мужская компания расселась по местам перед телевизором.

— Анри, ты неподражаем! Но у меня появились кое-какие возражения.

— Тихо! — зашипели на Тома остальные.

 

4

— Ну, что ваша рыба? Вкусная?

— Сказочная.

Официант подал им меню десертов.

— Десерт?

— Спасибо, я ничего не хочу.

— Ну же! — принялся уговаривать Жиль. — Я обожаю женщин, которые заказывают десерт. Лично я выбираю мороженое с малиной.

Полина заказала то же самое.

— Ну вот и славно! Будьте хоть чуточку паинькой! У меня складывается ощущение, что вы делаете только то, что взбредет вам в голову…

Она подтвердила это с улыбкой и гордым видом.

— Не понимаю, почему женщинам доставляет неслыханное удовольствие подчинить себе мужчину, а затем ускользнуть от него, — проговорил он. — У вас потребность сделать из нас ваших обожателей и управлять нами! Но почему?

Она никак не могла это объяснить и только смеялась.

— В вас столько прелести, когда вы смеетесь. Она сделала вид, что сомневается в этом.

— Вы себя не видите и не можете знать. Доверьтесь же мне. Вы такая красивая. — Он собирался добавить «и очень нравитесь мне», но вместо этого произнес другое: — Вы мне больше нравитесь, когда смеетесь.

Он взял ее руки в свои, но, почувствовав, что она их отбирает, не вымолвил ни слова. Она знала, что он хотел сказать. Он подумал: «Она знает все сама».

— О, Полина… — прошептал он, словно целый мир рождался в нем вместе с этим именем.

Что она могла ответить? Молчала и улыбалась.

— Так мило, что вы мне все это говорите, — чуть погодя произнесла она.

— Это не просто комплименты.

— В любом случае я рада, что провела с вами этот вечер.

Он засмеялся:

— Не правда ли, тот, кому нравишься, никогда не покажется неприятным или скучным?

Она задумалась над его словами.

— Я тоже рад, — прошептал он, вновь прибегнув к своему особому голосу.

— Чему? — спросила она, уносясь в облака, стоило заслышать этот голос.

Он запыхтел, руками изображая: откуда, мол, мне знать.

— Это так, и ничего тут не поделаешь.

Она блаженствовала, беседа стала искренней и одновременно наполненной глубинным смыслом.

— А с вами это часто случается?

— Что именно? Подобное душевное сродство? — смеясь, поинтересовался он.

Она кивнула.

— Впервые. — твердо заявил он.

— Ас женой?

— Не помню.

— Я вам не верю!

— И правильно делаете.

Она оценила его поведение: он не говорил о себе, не изливал душу. Значит, в дальнейшем можно рассчитывать на его молчание. Это внушало доверие к нему. Быть тайной неболтливого человека большая удача.

— Вы мне так и не рассказали, чем вы занимаетесь.

— Я с большим удовольствием слушал вас. Но мне нечего скрывать. Все очень просто, я зарабатываю на жизнь, пописывая для телевидения.

— Но все телефильмы такая пакость! — не удержалась она.

— Вот так так! — В его голосе сквозил юмор. — Что ж, пусть так: я сочиняю пакостные истории, и мне очень хорошо платят за это.

Он был настолько уверен в себе, что его ничто не могло поколебать или задеть.

— Не судите о том, чего не знаете, — проговорил он вкрадчивым голосом.

Что ему давало такое превосходство над ней? Она чувствовала себя по сравнению с ним девчонкой. Он перегнулся к ней через стол. На него обращали внимание. Он это заметил. Супружеская чета, давно перешагнувшая возраст страсти, казалось, всем своим видом говорила: «Что этому типу нужно от девчонки? Отвратительно». Он откинулся на спинку стула и проговорил:

— Вы так юны, что все на нас пялятся!

— А я и не заметила.

— Потому что, кроме меня, никого не замечаете.

— Это я и собиралась вам сказать.

Она втягивалась в игру. У них выходило очень ладно, и в некий момент они даже стали играть в унисон. И снова он не мог отвести глаз от ее зубов, и она снова была смущена его взглядом.

— Посмотрите вон на ту чету, — указал он ей. Она кивнула в знак того, что видит. — Они считают, что я староват для вас.

Она счастливо рассмеялась, слегка сконфузившись от его слов.

— Это не так, — произнесла она с таким серьезным видом, что теперь рассмеялся он.

И на этот раз они поняли друг друга с полуслова.

— Полина, — позвал он шепотом. — Да?

— Нет, ничего. Мне нравится произносить ваше имя.

Она сделала глубокий вдох. Эта минута была неповторимой. Словно прыжок в головокружительную бездну. Но удовольствие было так сильно, что она снова засомневалась: не смеется ли он над ней? Опасение не покидало ее. Она понимала, что в чем-то происходящее меж ними страшно банально. Как много раз пройденный путь. Мужчина и женщина! Он в совершенстве владел правилами этой игры. Да и наверняка заметил, как грациозно и умело кокетничала она. Может, он просто развлекался? Приводил ее в восторженное состояние, а сам посмеивался про себя, видя, как она тает, слыша свое имя из его уст. Должно быть, не меньше сотни женщин так же улыбались ему, млея под его обожающими взглядами. Тщеславные… Эти краткие мгновения просветления портили Полине все удовольствие. Подыгрывать соблазнителю было стыдно. И кроме того: не носила ли банальность подоплеки свершавшегося меж ними слишком грубого характера?

Ягоды малины лежали на тарелке вокруг шарика мороженого: она брала по ягодке и отправляла в рот. Он созерцал это зрелище. Оба были глухи и слепы ко всему, что не имело к ним отношения. Она подняла глаза от тарелки и улыбнулась. «Вот он, высший миг любовной игры», — подумал он и сказал вслух:

— Это лучший миг нашей встречи. В ответ молчание.

— А будущее… — шепотом продолжал он. Полина затаила дыхание. «Это хорошо, что она молчит», — пришло ему в голову.

Он кружил вокруг, осторожно подбираясь к ней, нанизывая слова одно на другое, а она все впитывала. Плохо было только одно: ему никак не удавалось сделать более решительный шаг, соскочить с уже проложенной вокруг нее колеи. Он слишком остро ощущал ее присутствие и все меньше представлял себе, как поступить дальше. Причиной тому было ее обескураживающее прямодушие. Она обо всем уже догадалась без слов.

— Закройте глаза.

Он молча смотрел на ее лицо с закрытыми глазами. Что за чудо ее кожа! На лице снова появились голубые глаза.

— Хотел проверить, как вы слушаетесь! Дайте-ка мне ваши руки и не отнимайте их! — приказал он.

Но это было уже чересчур. Она энергично помотала головой, отказываясь повиноваться. Слишком комедийно это выглядело, и было стыдно принимать участие в таких играх. И она ему об этом заявила:

— Перестаньте заставлять меня проделывать разные трюки!

Он засмеялся, но возражать не стал.

— Какая вы! С вами шутки плохи.

— Ас вами? — парировала она. — Впрочем, делайте что хотите.

— Ну, разве чтобы доставить вам удовольствие, — пропел он сладчайшим из своих голосов.

— Не стану отрицать.

— Вы жалеете об этом? — спросил он с тревогой, очень тактично.

— Нет, я хорошо понимаю, что делаю.

— Я в этом никогда не сомневался!

Слова вдруг стали тяжелыми, словно из свинца. Их смысл менялся и отклонялся от первоначального под воздействием силы притяжения. Любовной игры никак было не избежать.

 

5

— Мы реагируем на женщин, это неизбежно, и некоторые из них нам отвечают, это нечто из области физики. Но наша жизнь уже сложилась: есть дом, семья, жена, и мы способны дорожить этим, а наши дети неосознанно надеются, что мы пребываем в любви, — вновь завел разговор Марк. — Как же примирить эти противоречивые тенденции? А может, с нас хватило бы одной любовной игры и произнесенного женщиной «да»? В таком случае на этом можно было бы поставить точку.

— Словом, ты нам предлагаешь охоту без ружья? — отозвался Том. — Какая тощища!

— Смотрите, началось! — привлек их внимание к экрану Гийом.

На ринге, каждый в своем углу, разминались два боксера. Зрители притихли. Макс опустился в кресло. Он все еще думал о Еве.

***

Есть одна разновидность стоицизма — стоицизм мужей. Они в супружеской любви словно чужестранцы. Ошибаются, неверно ориентируются, а то и вовсе теряются. Если бы не чувство, влекущее их к женам, они совершали бы лишь невольные промахи и бестактности. И в конечном счете были бы несчастны. Мужьям требуется смелость, чтобы день за днем быть рядом с постоянно изменяющейся, взрывной, подверженной приступам дурного настроения и физиологическим встряскам женской натурой.

Вот они и затаиваются и выжидают. По этому-то признаку и можно судить, что они любят. Когда они перестают выжидать, затаиваться, прощай любовь. С опаской поджидают они появления улыбки на лице супруги. Когда же ее нет и на лице сумрак, они молча замыкаются в своем терпении или реагируют тайком на чье-то чужое улыбающееся лицо. Как правило, в этом случае им хочется верить, что то, о чем не говоришь, не существует. И до появления улыбки на лице жены никак не проявляют своего беспокойства. Их молчанием регулируются проблемы, возникающие по вине изменчивой женской натуры. Но женам хочется, чтобы проблемы обсуждались, они надеются на понимание, ворчат, шумят. Так в семье возникают роли — у каждого своя.

***

— Я наорал на Еву по пути сюда, — признался Макс.

Первый раунд матча окончился. Две длинноногие девицы в мини-юбках подняли у веревочного ограждения щит, на котором было написано «Второй раунд». Зрители бесновались.

— За что? — поинтересовался Жан.

— Как обычно — всем недовольна, злится. А вы с Марией часто ссоритесь?

— То и дело! Для меня хуже этого ничего нет. Это безобразно, мы оба смешны и некрасивы, когда кричим друг на друга. Но разве этого избежишь? Две мелодии, соседствующие друг с другом, не обязательно гармонируют. Да и возможно ли производить лишь гармонию? Однако я не хочу рвать, — продолжает Жан. — Мария — деспот, ты не представляешь, сколько у нее энергии, дай ей волю, и от меня остались бы рожки да ножки.

— А мы ссоримся из-за денег, — вступил в разговор Анри, — я пытаюсь контролировать расходы, Мелюзина начинает врать, а я этого не выношу. Она покупает себе тряпки, а говорит, что это из старых запасов!

Он ничего не сказал о том, что она также покупает виски, но остальным это само собой пришло в голову.

— А ты всегда ей говоришь правду? — поинтересовался Гийом.

Макс посмеивался про себя над простодушным выражением лица Анри.

— В таких откровенных беседах всегда проникаешься проблемами других! — вместо комментария добавил он.

— Я никогда не вру, — убежденно заявил Анри.

— Какой же ты враль! — пошутил Гийом.

— Честное слово!

— Самые большие лжецы те, кто говорит: «Я никогда не вру», — высказал свое мнение Том, — они лгут по-крупному, но при этом не попадаются никогда!

— Вот вам типичная ссора! — начинает Жан.

Все смолкли в ожидании рассказа, на всех лицах читалось веселое любопытство. Большая физиономия Гийома вся красная. Макс немного пришел в себя.

— Гости ушли. Мария проводила последних до дверей лифта. Я в гостиной. Она бесшумно прикрыла входную дверь, чтобы не разбудить детей, и пошло! Это уже не женщина, а робот. Начинает прибираться: выливать недопитое, выбрасывать остатки еды, собирать бумажные салфетки, менять скатерть, ставить посуду в машину. Мне же требуется передышка. — Все смеются. — Обычно я сажусь за компьютер, ставлю диск, слушаю музыку. Мария уже в кухне. Вымотана, но заставляет себя. Мне непонятно, зачем это, можно ведь все сделать утром. Но нет! Заявляет, что не любит просыпаться среди бардака. Я вижу, что она валится с ног, и предлагаю: «Пойди ляг». Уже за полночь, некоторые люди в это время суток вообще уже ни на что не годятся, но только не Мария: она превращается в чудовище. За полночь Мария кусается! — Всем снова смешно. — Она заявляется в гостиную и начинает ко мне цепляться. Я снова ей говорю: «Да оставь ты все, я сам сейчас все сделаю». Она мне на это: «Всегда одно и то же: сейчас. Но объяснишь ты мне наконец, почему нельзя сделать этого сразу? Ведь логичнее сперва убраться, а уж потом включить компьютер». Я как ни в чем не бывало отвечаю: «Ты заявила, что отправляешься в ванную, вот я и подумал, что у меня есть немного времени перед тем, как приняться за уборку. Так что делай как сказала». Она вся на нервах, чувствую, гроза приближается. «Моя ванна наливается, и я использую это время для уборки». И начинает объяснять мне — всегда одно и то же: «Мне нетрудно сделать все самой, мне даже доставляет удовольствие всех ублажать, но только не говори, что ты хочешь мне помочь», и дальше все в том же духе… Тут уже начинаю нервничать я. «Ну прямо замучила. Могу я сам решать, когда что делать, или это ты определяешь?» Я выговариваю каждое слово. Она замолкает. Я иду за ней в кухню и наблюдаю, как она убирается. Скорость, с которой она двигается, просто невероятна. Словно подключена к особой электросети. На лице нет и тени улыбки. А поскольку улыбка скрашивает любое лицо, видок у нее тот еще! Я говорю: «Видела бы ты себя сейчас, настоящая мегера!» Она отвечает: «Я знаю, спасибо». «В любом случае я не дедуля», — говорю я, чтобы позлить ее. Ее дед полностью под пятой бабки, которая всем заправляет. — Том покатился со смеху. — После этого я уверен: она больше не пикнет. Я ухожу и закрываю за собой дверь в кухню. Это выводит ее из себя. Еще бы: заперли в кухне! Как вам это понравится. Она открывает дверь, слышно, как она скоблит плиту и жалостно причитает: «Прислужница! Портомойня!» Я устраиваюсь перед компьютером с мыслью, что пальцем не пошевелю, и молчу. Я недосягаем. Она знает, что проиграла. Затем мы молча ложимся спать. Она поворачивается ко мне спиной. На следующий день она отдохнет, и все забудется. Словом, мы как дети: стоит нам устать, как начинается свара!

— Мы с Луизой всегда перед сном миримся, но в остальном все точь-в-точь, — бросает Гийом.

***

Ох и повеселились же они, рассказывая о своих ссорах с женами. Это был бальзам на сердце Макса. Должно же быть хоть какое-то успокоительное у людей, живущих одной судьбой. Никому не дано избежать боли.

Переплетение сердец и людей — общая участь. Принцип общности, разделенности значит для этих мужчин больше, чем для кого-либо другого, поскольку они похожи: активные, умные, обеспеченные, обладающие властью над подчиненными. У них это было и будет.

— Ты меня утешил, — сказал Макс Жану. — Значит, у всех одно и то же.

Однако он ошибается, ведь из его дома ушла любовь, а в доме Жана она осталась. Не все ссорящиеся любят друг друга.

— Да, — задумчиво произнес Том, — видать, в каждой семье террор — главное действующее лицо. Потому-то я с этим и завязал.

— Но ты же лишил себя и семейных радостей, — заметил Марк.

— Как это? — удивился Том. — Ты что, смеешься? Все хорошее осталось при мне!

 

6

— Хочешь знать, почему у меня никогда, может быть, не будет ребенка? — спросила Луиза у Марии.

Та кивнула.

— Не потому, что я бесплодна после аборта, а потому, что я старая. Природа противится. А почему я старая и бездетная? Потому что всю жизнь провела в страхе заиметь детей, в страхе чем-то поделиться с другими и быть как все: потерять рассудок от любви и родить. А теперь поздно, и должно очень повезти… а еще нужно быть уверенной в том, что я хочу этого, чтобы спровоцировать удачу. Я все еще сомневаюсь, носить ли мне в себе живую плоть! Не уверена. Нет причины, почему бы мне не забеременеть, я здорова, организм не прекратил вырабатывать нужные гормоны, а если что-то и уменьшилось, так это тяга к мужу. И даже теперь в мое безграничное желание стать матерью закрадывается частичка ненависти и страха. По сути своей материнство меня отталкивает! Словно я предчувствую, какую чудовищную связь с другим существом оно порождает!

***

— Не говори так, не считай себя побежденной, не все потеряно, — уговаривает ее Мария.

— Ты добрая, — вздыхает Луиза. — Я слышала, будто Ева беременна, и снова потеряла покой. Ну не глупость ли!

— Жизнь ведь состоит не только из детей. Мои дети! Я трясусь за них, от их бед и огорчений меня всю переворачивает, я беспокоюсь из-за каждого пустяка. Это безумие. И ведь это на всю жизнь! Этому не будет конца. Иные дни я уже заранее утомлена! — Обе рассмеялись. Мария снова заговорила серьезно: — Иногда мне хочется перерезать пуповину, не мчаться как оголтелой по дороге инстинкта… Но кровь держит, не отпускает, она пульсирует и направляет нас. Дирижирует нашими чувствами. А мои родители! Стоит лишь представить, что их нет, и готово: я уже рыдаю! Когда отец замечает, что постарел, я места себе не нахожу! Но ведь это в порядке вещей, он хорошо себя чувствует, и мы счастливы. Так нет! Я уже заранее тревожусь, мысль о его кончине отравляет мне жизнь.

— А муж заставляет тебя переживать?

— Да, конечно, но иначе. Они снова рассмеялись.

— Только не говори никому! — шепнула Мария. — Если у тебя не будет ребенка, устрой как-то свою жизнь, займись чем-нибудь: напиши роман, сделай открытие, соверши подвиг, что-нибудь равнозначное ребенку.

Для Луизы самым главным в жизни было то, что ей никак не давалось: ребенок. Ее жизнь становилась все безотраднее. В погоне за любовью, которая зародится в ней и не будет ставить никаких условий, она перебывала во всех возможных лечебницах. Еще молодая женщина — ей было тридцать восемь, — она уже ощущала себя по ту сторону жизни, словно стареть без потомства было сродни все убыстряющемуся скольжению к могиле по ледяной круче одиночества. Время упущено, все меньше шансов зачать, все очевиднее: никакой самой продвинутой медицине не разместить у нее в животе плод. А поскольку наше тело — это нечто говорящее, то ее тело стало соответствующим: запястья были хрупкими, сама она была легка и беспокойна.

— У мужчин преимущество: они не стареют, как мы, — проговорила Луиза, — стоит им обзавестись молодой женой — и, каким бы ни был их возраст, у них есть шанс иметь детей.

К ним приближалась Мелюзина.

— Где черное, там Луиза, — проговорила она. Луиза невесело улыбалась:

— Я словно в трауре.

— Ты всегда носишь черное? — спросила Ева.

— Всегда, — ответила за Луизу Мелюзина. И, обняв ее за плечи, проговорила: — Открываешь шкаф Луизы — там все черно! Чулки, туфли, платья, все женские причиндалы… все черное.

Луиза смеялась. Мелюзина навалилась на нее своей тяжелой грудью, словно, едва держась на ногах, решила устроиться поудобнее. У Мелюзины было чутье, она одна чувствовала, что Луиза в депрессии. Луиза обняла Мелюзину. Ее белая кожа вся светилась в обрамлении черного платья. Она производила впечатление необыкновенно хрупкой и обнаженной.

— Почему ты так любишь черное? — спросила Ева.

— Не знаю. Откуда знать, что нас ведет и что нам нравится? — ответила Луиза, сконфузившись от слишком высокопарного стиля.

— В любом случае ей идет черное.

Вокруг глаз Луизы залегли лиловые круги, кожа была слегка увядшей.

— Вид у тебя усталый, — заметила Мелюзина.

— Так и есть.

Она не стала распространяться о бесконечных анализах: обо всех этих волоконцах цвета меда и белых шариках… Это просто безумие, сколько всего исторгается из живота бесплодной женщины, пытающейся забеременеть. Она молчала о причине своей усталости: это было не от работы, не от недосыпания по ночам, не от любовных утех, а от ожидания у телефона по возвращении из клиники: «Нет, вы не беременны, тесты отрицательные». Кто подсчитает количество слез, которое нужно сдержать в себе, чтобы продолжать любить мужчину, не умеющего понять ни страстное желание, ни отчаяние и изнеможение, и который только и умеет повторять: «Так ты испортишь свое здоровье. Они же даже не знают, не канцерогенно ли это лечение. Почему бы не взять ребенка из приюта?»

***

— А вы с мужем не думали усыновить ребенка? — спросила Ева.

Луиза покачала головой. Она не сможет привязаться к чужому чаду. Не сможет ему все прощать. «Возьми моих», — говорил ей порой Гийом. На это она даже не считала нужным отвечать. Можно ли до такой степени быть глупым? Ей даже не хотелось задумываться на эту тему, иначе можно было потерять все, в том числе и мужа.

— У меня тоже нет детей, — вступила в разговор Пенелопа своим тоненьким, как у девчонки, голоском. — У меня и мужа-то нет.

 

7

Луиза всегда терялась, разговаривая с Пенелопой: столько невезения, бед выпало бедняжке на долю!

— Зато в тебя влюбляются все мужчины, — проговорила Мария, обняв Пенелопу и шепнув ей: — Я даже не поздоровалась с тобой.

— Я свидетель! — воскликнула Луиза. — Это правда.

— Влюбляются поневоле! Им говорят, что я недоступна, значит, меня можно любить, ничем не рискуя!

— А Поль? Тоже? — спросила Мария.

— Нет, — ответила Пенелопа и с затуманившимся взглядом призналась: — Сегодня он сделал мне предложение.

— Кто? Поль?! И что ты ответила? — воскликнули одновременно Мария с Луизой.

— Я ответила, что подумаю.

— Это меня не удивляет, — сказала Мария.

— И что же, ты подумала? — спросила Луиза.

— Да что тут думать! — с лукавой улыбкой ответила Пенелопа.

— Надеюсь, ты отказала? — спросила Луиза.

— Не угадала!

— Как? Ты хочешь сказать, что выйдешь за Поля?

Да, — заливаясь счастливым смехом, отвечала Пенелопа. — Мне кажется, я по-настоящему люблю его, несмотря на разницу в возрасте. Когда мы вместе, возраст перестает иметь значение. И еще я люблю его потому, что он старый, скоро подойдет его срок, а я — его солнышко на закате жизни, и ему со мной хорошо. Я для него — чудо. Представляешь, что такое быть для кого-то чудом! — Она помолчала, ушла в себя. — Я люблю его потому, что мы вместе оплакиваем моего погибшего жениха.

Глаза ее наполнились слезами. Что-то в этих слезах завораживало Луизу. Слезы, которым не было конца! Это ее поражало, но она никогда ничего не говорила на этот счет.

— Я плачу! — Пенелопа была не в силах скрыть своих чувств. — Я люблю его потому, что он старый, скоро умрет, иногда ему случается думать об этом вслух, а иногда, чтобы не пугать меня, он делает вид, будто верит, что все еще впереди.

— Это и впрямь чудесно. Счастья тебе! — отозвалась Мария.

— Я счастлива, и в придачу у меня ощущение, что я не как все. Представляешь, как я счастлива! В тридцать восемь выйти за человека, которому скоро стукнет семьдесят два… мало кто поймет, почему я столько ждала, чтобы к этому прийти.

Пенелопа и Луиза рассмеялись.

— Это так красиво! — сказала Луиза.

— Я взволнована и оттого все время глупо смеюсь. — Она хохочет совсем по-детски и продолжает: — Станут говорить: «Представляете, Пенелопа выходит замуж за своего давнего любовника». Я даже собираюсь оставить в магазине подписной лист новобрачных <Во Франции есть специализированные магазины для новобрачных, где те оставляют список того, что бы им хотелось иметь. Приглашенные на свадьбу в соответствии со своими возможностями выбирают тот или иной подарок. Это гарантирует от одинаковых и бесполезных даров.>.

Тут уже никто не может удержаться от смеха.

— Формально мы имеем право венчаться, поскольку он вдовец. Но он не хочет.

— Сколько времени он любит тебя? — интересуется Луиза.

— Не знаю! Он ухаживал за мной без всякой надежды преуспеть, только потому что это было сильнее его, и был терпелив, как те, кому жизни отмерено сверх положенного. Да и можно ли назвать это терпением? Скорее печальным смирением, желанием во всем положиться на волю Божью. Мне захотелось одарить его нежностью молодой женщины. Я волновалась, закрыла глаза, позволила ласкать себя, он плакал, расплакалась и я. Так все и началось. Иногда мне приходит в голову, что я увижу мир без него, что стопа его писем перестанет расти. В моей жизни образуется зияние. От этого я еще больше его люблю. Это вас удивляет?

— Да нет же, — ответила Мария.

— Меня ничто не удивляет и не поражает, — произнесла Луиза.

— Вот что значит настоящие искатели! — говорит Мария. — Тебе повезло: выпало пережить нечто исключительное. Только не порть. (Она погладила Пенелопу по щеке и была в этот миг сама материнская нежность.) И потом, начало любви — это прекраснейший миг жизни.

Луиза повторила про себя эту фразу. Ее что-то смутило. Она догадалась, что именно: употребление слова «любовь» в единственном числе. Мария всего лишь раз в жизни любила и не могла мыслить иначе.

— Для меня это было незабываемое время, - принялась вспоминать Мария. — До тех пор я еще ни разу не влюблялась. Эта близость… — перешла она на шепот.

— А где вы с Жаном познакомились? — спросила Луиза.

— На одном ужине.

— Я помню, как будто это было вчера, — вставила Пенелопа.

— Ты была там?

— Ну конечно! Вспомни-ка, все думали, что вы давно знакомы.

— Да, правда! Какое счастье мысленно возвращаться к тому времени…

Пенелопа обернулась к Луизе:

— Жан и Мария, о, это была настоящая любовь с первого взгляда, казалось, они всегда знали друг друга.

— Именно так Жан и думает: будто мы знали друг друга в прошлой жизни, но были лишены возможности любить, поскольку были братом и сестрой!

 

8

Полина в мгновение ока слизала каплю кофе, стекавшую по чашке. И хотя хорошо воспитанная женщина никогда себе этого не позволила бы, о чем она, несомненно, догадывалась, это пробудило в ней самой чувственность. Однако она представить себе не могла, как это подействует на ее спутника. Вид ее красного языка — она только что ела малину — пробудил в нем звериную страсть. Его будто укололо: как она свежа и юна, и огонь заиграл в крови. Крепкое тело, прекрасное лицо, совершенные формы, гладкая упругая кожа и вдобавок ко всему красный язычок! Ни один мужчина не был бы способен сопротивляться. Все его существо до кончиков пальцев налилось некой силой, подтолкнувшей его к молодой женщине. Полина впервые за вечер со всей очевидностью ощутила его желание рвануться к ней, поймать ее и не выпускать. Безгласная сила, такая ощутимая, что казалось, ее можно потрогать, исходила от него и направленно двигалась к ней, пытаясь подчинить ее себе. Ей открылся весь ужас, поселяющийся в добыче. Беззащитная перед этой силой, она успела лишь отнять руки, которыми он завладел, зарделась и огорчилась, что на нее идет охота и приходится спасаться и тем причинять боль другому. Он молча смотрел на нее. Ее красивое личико сжалось, и он обескураженно спрашивал себя, отчего все испортилось. Он перестал понимать ее. Виной ли тому, что он завладел ее руками? Или она подумала о муже? И вообще у него не укладывалось в голове: быть такой соблазненной и все же улизнуть! «Она больше не со мной», — подумал он. В ней заговорил инстинкт самосохранения, испокон веков не переводящийся в женщинах, как в любом другом живом существе, не отличающемся физической силой. Она со скоростью молнии свернулась и закрылась, стоило ему потянуться к ней. Он попал в самую точку: она подумала о муже. Ей на память при виде неприкрытого мужского желания пришли слова Марка. «Эта штука — шпага», — говорил Марк о мужском естестве. Она могла бы сказать: «Не касайтесь меня, это будет слишком неприглядно». Внутренний голос подсказывал ей именно это. Они были едва знакомы, а он уже напал на нее, как ястреб на кролика! Да и она хороша: была уже чуть ли не готова броситься ему на шею! Как она пожалела в эту минуту о том, что заигрывала, пускала в ход чары! И одновременно она знала, что и дальше будет вести себя точно так же, и это переполняло ее небывалой радостью. Альковный голос уже взялся ее обрабатывать:

— Не будьте же такой суровой со мной.

Жиль слегка посмеивался над ней, испытывая досаду. «Я был прав: она не готова!»

— Я вовсе не суровая. Страх лишил ее дара речи.

***

Они по-прежнему сидели за столиком друг напротив друга. Он не сводил горящих глаз с ее рта, а по лицу его бродила насмешка. Она же удивлялась: что он, в самом деле, нашел в ее челюсти! Она была насторожена, растеряна, сбита с толку. Нечто могучее встало меж ними и не уходило. Она чувствовала: ему хочется поцеловать ее. Он и правда думал о поцелуе, и мысль эта передалась ей. Но она не была готова. Мысль о сближении заставляла ее цепенеть. А ведь неодолимая тяга к нему никуда не делась. Как это было понять? Она не хотела потерять его. Но и завоевывать так быстро не желала. Стрелки на часах любви у мужчин и женщин не совпадают…

Ужин подошел к концу. Можно было встать и уйти. Но что-то их удерживало. Наверное, все то же взаимное притяжение. Это было больше, чем удовольствие быть вместе: это стало обязанностью. Расстаться сразу же потребовало бы от них усилия воли, которой они были лишены.

— Еще кофе? Две чашки кофе! — крикнул он официанту.

Некоторое время они молчали. Отсутствие слов смутило их больше, чем все, что они сказали друг другу. Он стал серьезным, его лицо исказилось: он собирался сказать ей о самом важном и своим бесповоротным признанием наложить повязку на свою рану. Она тут же догадалась, о чем пойдет речь, и заговорила первая, желая упредить его:

— Я знаю, что вы хотите сказать. Потому как… — Она поколебалась и решилась. — Потому как мне хочется сказать вам то же самое. — Он снова смотрел на ее рот, она опустила глаза. — Молчите, — попросила она. — Не говорите, потому что я ничего не могу с этим поделать.

Он не сводил взгляда с ее губ. Она осмелилась сказать ему о своем смятении. До него мало что доходило в эту минуту, он просто любовался тем, как она искренна для хорошенькой женщины.

— Это ведь редкость — испытывать смятение чувств, не правда ли? — спросила она, не осмелившись назвать это своим именем: смятение плоти, но имела в виду именно это. — Продолжайте говорить со мной об этом, но иначе, не словами, — выдохнула она.

Ему показалось, что все это снится. Но ведь она только что сказала ему, как говорят воздыхателю: «Молчите, только продолжайте вздыхать». До чего же она была женщиной!

— Но… продолжать… почему?

Ироническая часть его натуры устояла перед всем, что он испытал за последние минуты, и прорвалась наружу.

— Потому, что это так приятно.

Он расхохотался. Он испытывал настоящую неприязнь ко всем этим никуда не ведущим проволочкам, якобы наполненным томлением. Женщины, играющие по маленькой, как это ничтожно! Нет, она не могла принадлежать к этой породе благоразумных жриц любви, она лгала самой себе. «Сейчас проверим, — подумал он, — слегка заденем ее, и тогда пусть смеется тот, кто смеется последним!»

— Как вы можете знать, что я собирался вам сказать? Вопрос, заданный с хитрой улыбкой, прозвучал как пощечина. Но хладнокровие не изменило ей. Она была настроена очень благожелательно, а одному Богу известно, как это умножает наши силы.

— Потому что я могла бы сказать вам то же самое, — краснея, ответила она.

Он был прав, когда хотел дать руку на отсечение, что она все знала без слов. Она знала, что держало их обоих в тисках, и флиртовала с ним, не убоявшись ни слов, ни плотского порыва. Испугалась же, лишь когда он чуть было от слов не перешел к делу. Она показалась ему вдруг порочным ребенком.

— Что же дальше? — спросил он.

— Не знаю.

И тут здание стало давать трещину: видимо, ее тяга к любви делала все же свое дело — она поделилась своим смятением, путаницей, в которой оказались ее темперамент и ее жизнь.

— Все так сложно, наши с вами жизни уже не перекроить, к тому же я жду ребенка… — Ей трудно было быть рассудительной.

— Вам не приходило в голову, что можно любить двоих одновременно?

— Приходило, но жить так невозможно. Внебрачные отношения обречены, у них нет ни времени, ни пространства, чтобы развиться.

— Ну и… — начал он, снова подтрунивая над ней, — вы способны превозмочь влечение?!

Она кивнула, что означало «да».

— Какая вы сильная!

— Да, — согласилась она, опустив голову.

— Но вы не правы и однажды пожалеете об этом. Через десять, двадцать лет вы спросите себя, можно ли было отказаться от любви. Мы созданы для любви, она одна дает нам силы жить. И ничто другое.

Он был опасно убедителен! И проповедовал в свою пользу. Однако она была не права: он не стремился сбить ее с толку, говорил от души и, по сути, открыл ей собственные побуждения.

— Однажды вы пожалеете и вспомните обо мне, ведь это я вас предупредил, — со смехом закончил он.

Он мог бы сказать «Ведь я за вами ухаживал», но не сказал. Они вновь рассмеялись, и это было возвратом к волшебному началу вечера. Ей опять стало так хорошо и просто. Только мысль о предстоящем расставании затуманивала удовольствие. Невероятный прилив желания был так сладок. Ей под юбку словно залетела и билась, не находя выхода, бабочка; ноги стали ватными, резкая приятная боль парализовала низ живота. Ее плоть отказывалась подписываться под ее словами. Она думала как раз противоположное тому, что сказала: превозмочь влечение невозможно, она найдет для него в своей жизни место, она не ослушается своего повелителя — тела. Она будет любить двоих. «У меня есть любовник!» — таков извечный ликующий крик души женщин. Она была такой же, как все, и в ней, как и в других, уживались стыд, наивность и сумасбродство. Она прятала свои мысли за молчанием. Он подумал, что мог бы полюбить ее за одну эту серьезность. И еще: что не выпустит ее до тех пор, пока она не будет принадлежать ему. Он заставит ее кричать от удовольствия и страсти. И воочию увидел, как это будет. В нем взыграл охотник. Она и вообразить не могла, что творится у него внутри. Он заставит ее кричать. Эта мысль снова сделала его завоевателем. Какова она в постели? Теперь он уже мог себе это представить. А почему бы не спросить об этом ее саму? Сказано — сделано.

— А вы хорошая любовница? — чуть не со злостью спросил он. В его лице попеременно проступали то серьезность, то насмешка.

Глубочайшей степени интимности они достигли на скорости, которую способны развивать лишь два существа, обоюдно жаждущие друг друга. Она заколебалась.

— Не знаю, — смятенно, с жалкой улыбкой ответила она и в свою очередь спросила: — Почему выбор отвечать на этот вопрос пал на меня?

— Я вас выбрал, — хитро ответил он.

Находясь по-прежнему в состоянии некоего безумия свойственного влюбленному человеку, она услышала в его ответе другое: он выбрал ее, чтобы любить.

— Мой муж говорит, что я слишком чувственная.

— Так то ваш муж, — насмешливо проговорил он. Я и сам знаю, что вы не холодная.

— Если я и хорошая как любовница, то потому, что считаю: отдавать себя кому-либо — дело нешуточное.

— Я вас понимаю.

Их разговор принял весьма странный оборот, и им снова ничего другого не оставалось, как рассмеяться.

— Я хотел заставить вас покраснеть. Она не поняла.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, этот дурацкий вопрос.

— Но он вовсе не дурацкий.

— Да нет же! Плохих любовниц не бывает.

— Мой муж… — начала было она.

Но он, сделавшись вдруг серьезным, прервал ее:

— Это говорит лишь о том, что у него нет большого опыта в такого рода делах.

— А у вас?

— У меня есть.

— Кажется, уже поздно, — проговорила она, взглянув на часы.

— Вам холодно? Я чувствую, вы вся сжались. Вы больше ничего не хотите? Мы можем идти?

Он встал.

***

И снова они оказались на улице. Такова судьба любовников. Выходя из ресторана, он пропустил ее вперед. Он так долго смотрел на нее, что теперь весь горел от желания остаться с ней наедине. Она же думала о расставании и прислушивалась к тому, что происходило в ней: в чем у нее надобность? В нем ли самом? Или в его взгляде и любовных речах?

— Вы мне позвоните? — выговорила она сдавленным голосом. Вышло похоже на мольбу.

— Обещаю, — ответил альковный голос, чей хозяин и вправду мечтал об алькове.

Ее охватило какое-то липкое отчаяние. Он спокойно стоял рядом и больше не делал поползновений поймать ее. Как это ни странно, она не чувствовала, какую силу он выставил против той, что гнала его к ней, и не имела ни малейшего понятия, какое жгучее чувство владеет им в эту минуту. Ему тоже было невдомек, что она буквально пришиблена тем же Самым чувством, которое превращало его в ненасытное чудовище. Разве не проклятие, что все в мужчине и женщине свершается потаённо?

Они прошли мимо небольшого отеля, двумя каменными ступеньками выходящего на улицу, с обычной дверью, узкими окошками по серому фасаду и светящейся вывеской: ОТЕЛЬ. Она подняла глаза и прочла ниже: ЗОЛОТОГО ЛЬВА. И подумала: «Никогда не смогу пойти в отель с любовником». Она так думала оттого, что ей этого хотелось. Откуда ей было знать, на что она способна. Он увидел, куда она смотрит. Сейчас расстояние, отделявшее их, стало большим, чем в начале вечера. Она была словно клубок, сотканный из молчания, желания, сожаления. И всего боялась: и расстаться с ним, и соприкоснуться, и себя саму. Она ощутила себя вдруг нечистой и печальной перед беспросветным горизонтом, где все лишь тоска и утрата. А он думал о комнате на этой улочке, где можно было бы скрыться вдвоем от всех. Но вспомнил, что она не готова и что она не из тех женщин, которых водят в отель. И тогда он взглянул на нее сбоку, ничего не говоря: правильный профиль, маленький властный подбородок. Она шла с какой-то странной, наклеенной на губы улыбкой. «Улыбка страдания», — подумал он, видимо, догадавшись, поскольку сам страдал.

— Так хорошо на улице, вы не против немного пройтись? — спросил он.

 

9

Черный атлет приплясывал на своих женских ногах.

— Метр семьдесят шесть, пятьдесят семь килограмм, — объявил Гийом.

Остальные расположились в широких креслах, расставленных вокруг телевизора, показывавшего эластичные мускулы боксера, заключенные в кожу цвета черного дерева. Это было тело, по совершенству не имевшее себе равных. Невозможная, ослепительная красота, выставлявшая себя напоказ, самодостаточная, расцветавшая на ринге посреди опасности и ненависти. Чистая, полная тонуса кожа. Они все подпали под очарование великолепной, без изъянов, плоти. Первым нарушил молчание Том:

— А знаете, какую жизнь ведет этот тип? Им это было неизвестно.

— Работает кладовщиком в Аркёе, живет в маленькой трехкомнатной квартирке с женой и двумя дочерьми и при этом готовится стать чемпионом мира в своей категории!

Они молча любовались гармоничными движениями спортсмена, для которого бокс был искусством. Его боевой настрой покорил пятнадцать тысяч зрителей, бывших в зале. За голосом комментатора можно было расслышать выкрики и наказы болельщиков.

***

— Интересно, чем занимаются мужчины? — проговорила Мария.

— А то тебе неизвестно! — откликнулась Сара. — Наблюдают, как два типа колошматят друг друга. Оставь же в покое своего Жана хоть на какое-то время. Авось не убежит? — шутит она.

— Исключено! — отзывается Мария.

— Ну да! Ты так в этом уверена?

Мария, не задумываясь, кивает. В это время в соседней гостиной Жан говорит:

— А наши кумушки небось чешут язычки.

— Знавала я кое-кого, кто так же был уверен, — бросает Сара Марии.

— Что это ты весь вечер молчишь? — спрашивает Луиза у Евы.

— Мы полаялись с Максом по дороге сюда, — отвечает она не сразу, словно пребывая в некоем сне, из которого никак не может вырваться. — Мы все время ссоримся.

— Из-за чего?

— Из-за всего, из-за пустяков и из-за серьезных вещей: одежда брошена как попало, друзья одного, которые не по нраву другому, его родители меня бесят…

— У всех одно и то же.

— Не сомневаюсь, — отзывается Ева. — Но не знаю, почему эти сцены все больше меня задевают. Я старею! Раньше я забывала, теперь помню все, что было сказано во время ссоры, словно мы научились тоньше обижать друг друга. Мы изучили друг друга, больше не говорим ничего злого и заведомо неверного, сознательно избираем правду. Все эти слова клещами впиваются мне в голову, выстраивается целая вереница бед, отчаяния, сомнений — я начинаю спрашивать себя, люблю ли Макса… А главное, все во мне перегорело, я не могу отдаваться тому, у кого такое представление обо мне. Вот к чему привели наши ссоры.

— А ты скажи себе, что семейные сцены — это язык любви. Ты ведь устраиваешь сцены только мужу и никому больше, вот и радуйтесь этой исключительности, — говорит Мелюзина.

— И кроме того, — добавляет Луиза, — разве не странно заявить: «Я звоню своему адвокату!» — и еще десять лет оставаться вместе!

— Семейные сцены меня разрушают, я узнаю, что он обо мне думает. Когда же я пытаюсь спокойно обсуждать что-то и не говорю того, что думаю сама, чтобы не накалять атмосферу, это ничуть не спасает, ибо одно слово тянет за собой множество других, тех, что были сказаны когда-то. Все сказанное не исчезло, а нанизалось на некую нить, и получилось что-то вроде колье. Произносишь одно, не важно какое слово, ничего не значащую ерунду, но за ним тянутся другие: он слышит их все и начинает нервничать из-за пустяка.

— Совместное проживание в замкнутом пространстве мужчины и женщины вообще похоже на чудо, — вступает в разговор Сара. — И если задаться вопросом, что такое любовь, ответ готов: чудо.

— Почему ты так говоришь? — удивляется Мария. — Одиночество хуже совместной жизни.

— Плохо и то, и другое! — заявила Сара, имеющая опыт как незамужней жизни, как брака, так и развода, и которая живет отдельно от Тома, потому что такова его воля. — В любом случае любить мужчину и жить с ним врозь — непросто. Уверяю вас! Впрочем, это и жизнью-то не назовешь, сплошное ожидание. Ждешь, когда зазвонит телефон, когда он назначит свидание и, наконец, когда оно произойдет. Ждать, мечтать, бояться, плакать в одиночестве. Мое мнение: женщине нужен дом, в котором есть мужчина! — Луиза и Мелюзина рассмеялись. — Даже не важно, какой он, этот мужчина!

А Ева про себя подумала: «Им и невдомек, что мне приходится переживать с Максом, они думают, что это те же трудности, которые существуют у пар, живущих в любви». Чуть не плача при мысли о жалком подобии чувства, которое у нее с мужем, она шепчет:

— Не знаю, осталась ли в нас хоть капля любви. Луиза нахохлилась, как птичка.

— Любовь! Кто может быть в ней уверен? — заговорила она насмешливым тоном, в котором сквозило сомнение. — И что это вообще значит? — Затем добавила уже серьезно: — Что такое любить? А, Ева? Ты уверена, что понимаешь? Ты никогда не сомневаешься? Ты точно знаешь, когда любишь, когда нет? Можно ли быть в этом уверенным? А как узнают об этом другие? Уверены ли они, что то, что с ними происходит, означает любить? Не закрадывается ли у них сомнение, что им," скажем, просто не хватает кого-то? Нам так нужно, чтобы рядом с нами кто-то был! Слишком много тут намешано всего, и в том числе заинтересованности, выгоды, так что неизвестно, когда это настоящее чувство. Настоящее должно быть бескорыстным и полностью направлено на объект любви, на его жизнь, его свободу. Мне часто приходит в голову, что женщина, будучи замужем, могла бы одарить такой любовью еще одного мужчину, с которым им не судьба быть вместе.

— Ты хочешь сказать — любовника? — спрашивает Мелюзина.

— Не обязательно. Хотя это может быть и любовник, можно ведь влюбиться после свадьбы, а сил и времени не хватает… В таком случае есть шанс испытать настоящую любовь, я имею в виду такую, которая ничего тебе не дает в материальном плане, которая и от тебя ничего не требует. Только само чувство. Женщина говорит: «Я тебя люблю», и все.

— Ты думаешь, так бывает? — спрашивает Ева.

— Где ты только набралась таких мыслей! — удивляется Мелюзина.

— Они сами собой явились, — отвечает Луиза.

— Ты всегда задавала себе слишком много вопросов! Никогда не переставала думать. И ты права, — задумчиво говорит Мелюзина и едва слышно, словно про себя, добавляет: — Это необъяснимо: есть те, кто довольствуется жизнью как она есть, и те, кто задается вопросом, что это такое.

— Я слишком много выпила. Не нужно было, с возрастом я перестала выносить алкоголь, — признается Луиза.

Она расстроена, что теперь у нее кружится голова. Хотелось как-то соответствовать праздничному настрою других. Но почему праздник не может обойтись без алкоголя?

— Почему? Потому что от вина повышается тонус. Ведь других поводов смеяться не так уж много!

У каждой из них было о чем забыть. У всех, кроме Марии. Ева плохо жила с мужем, у Мелю жизнь прошла даром, у Луизы не было детей, Пенелопа была одинока… «Бог ты мой, — подумала Луиза, — всегда что-нибудь да не так». Не превращался ли их разговор в болтовню полупьяных баб? Луиза пыталась найти ответ, что же такое «любить»: испытывать непреодолимое влечение? Желать дотронуться? Стать вместе? Иметь детей? Жить вместе? Страдать ради?

— О чем ты задумалась? — спросила Мария.

— Ищу определение глаголу «любить». — И повторила ход своих мыслей.

Мелюзина с Евой, а затем и Мария слушали ее перечисление, сидя кружком возле буфета с тартинками.

— Считаться с?.. — подсказала Мелюзина.

— Рассчитывать на?.. — предложила Ева. — Не бороться с?..

— Быть в ослеплении? — добавила Луиза.

— Не пережить смерти другого? — несколько секунд спустя снова предложила Луиза.

— Ждать? — проговорила Мария.

— Только и делать, что ждать? — дополнила Луиза.

— Желать его любви? — проговорила Ева.

— Желать ему добра? — добавила Мария.

— Забывать о себе? — предложила Мелюзина.

— Проникнуться другим? — подсказала Мария.

— Неплохо, — одобрила Луиза. — Я бы сказала так: оторваться от себя.

Грусть делала ее мягкой, тихой, сдержанной, словно лесная травка-муравка, которую не замечаешь.

— Ну так как же? Любящие мы или нет? — спросила она у всех и прежде всего у себя.

— Я - очень, — тут же выпалила Мария.

— Пусть так. А я нет, — призналась Луиза.

— Я не знаю, — ответила Мелюзина.

Ева ничего не говорила, а про себя подумала: «Конечно, нет».

— Ладно, кому вина? — спросила Луиза.

— Мне, — раньше всех отозвалась Мелюзина.

— Тебе не кажется, что с тебя уже хватит? — забеспокоилась Луиза. — Это не очень хорошее вино, тебе станет плохо.

— Плевать мне, ну станет. Дальше что? Ну лягу. Чем мне еще заниматься? Нечем. Никто меня не ждет, даже я сама! Поезд ушел. Ничего не вернуть. Да, я пью, я алкоголичка и не скрываю этого, а предпочитаю прямо заявлять и не слышать, как об этом шепчутся за моей спиной. Теперь уже ничего не изменить, я и не подумаю делать никаких усилий, не стану исправляться, я и так была слишком послушна, это меня и сгубило.

— Ты что, не любишь Гийома? — спросила Мария у Луизы.

— Не так, как можно было бы.

— Откуда тебе это известно?

— Известно. Я стараюсь забыть об этом, делаю вид, что это мне неизвестно, но какая-то частица меня об этом знает.

— А почему ты его не любишь?

— Знаешь, сколько стоит любить мужа?!

— Нет, не знаю.

— Очень дорого. — И, секунду поколебавшись, добавила: — Это стоит всей жизни.

Мария на мгновение замерла: а ведь свою жизнь она беззаветно посвятила мужу.

— Все равно приходится ее кому-то отдавать, — проговорила она.