1

Женская компания была вся в сборе, кроме Бланш. Речь зашла о ней, потому как тут было о чем поговорить: Бланш не была баловнем судьбы. И хотя принято считать противоположное, радость разделяется меньше, чем горе. Может, они только назывались ее подругами, а вовсе ими не были, раз могли обсуждать перипетии ее жизни в ее отсутствие? Как бы то ни было, Ева была самой страстной собирательницей всевозможных секретов и тайных признаний оттого, что была злой, а злой была оттого, что не была счастлива. Развод Бланш позволял ей легче переносить свои семейные неурядицы: у нее все же еще был муж, внешне все как у всех, и ничто не было потеряно окончательно.

— Ни разу не довелось видеть Бланш с тех пор, как она затеяла развод. Как она? — спросила Ева, делая вид, что беспокоится.

Есть такие женщины: кусая, они улыбаются. Она подводила к разговору о разрыве Бланш и Жиля. Одна Луиза распознала ее лицемерие.

— Бланш очень загружена на работе, — проговорила Мелюзина.

Луиза закусила губу: ага, сработало, Ева получит, чего добивается. Привычка говорить о других в их отсутствие не минует никого: все втягиваются в разговор без дополнительных упрашиваний. Конец чьей-то любовной истории неизбежно подлежит обсуждению. Друзья в смятении, связи рвутся, выявляются симпатии и антипатии, один из супругов оказывается брошенным, кому-то приписываются ошибки, кого-то считают невиновным. У дружбы свои взгляды. И свои зеркала. Друзья, задумавшись над чужим горем, спрашивают себя: а на что похожа их собственная любовная история? На чем она держится? Не рискуют ли они сами попасть в подобную ситуацию? Начинают оценивать состояние собственной семьи. Подобно тому, как смерть нам напоминает, что никто не вечен, конец чужой любовной истории заставляет оценивающим оком окинуть свою: не хрупка ли? возможен ли крах? выполняются ли клятвы в вечном чувстве? какие трудности одолевают? Для каждого это было Божьим судом чужой любви. Образовывалось некое сообщество бывших возлюбленных наряду с сообществом любящих, и одна погибшая любовь могла перевесить на чаше весов многие другие.

***

И хотя их разговоры о Бланш не были злыми, Бланш все равно было бы больно слышать их. Потому что слова низводили все, чего они касались: и появления Бланш много лет назад на их горизонте, и их яркой любви с Жилем, и ее непредвиденного конца.

«Эту пару я всегда ставила всем в пример». — «Никто не догадывался…» — «Какая неожиданность!» — «Как она?» — «Неплохо». — «Держится». — «Хорошо переносит развод, ведь она так к нему стремилась…» и т. д., и т. д.

***

Слова грубы, фатальны, как приговор, жестоки. На первый взгляд странно, но обдумывание — процесс куда более глубокий, чем говорение. Видно, они привыкли в большей степени говорить, потому что тараторили без умолку: «Можно хотеть развода и при этом страдать». — «Можно знать, что это лучший выход, но с трудом переносить…» — «А их дочь?» — «Для детей это тяжелый удар всегда». — «Кажется, переживает». — «Малышка обожала отца». — «Хуже всех в этой истории ему». И т. д.

— Я вот все думаю, как два человека, любившие друг друга, способны затем жить врозь? — удивляется Мария.

— Ничто не вечно! — шутит Ева.

— Я начинаю сомневаться, что они когда-нибудь любили друг друга, — отвечает Мария. — То, что кончается, не любовь.

— Люди думают, что любят друг друга, и совершают ошибку. В этом кроется корень страданий, — с улыбкой объяснила Луиза. — Ты меняешься, а твоя половина не обязательно, кроме того, жизнь преподносит сюрпризы, не дает всего, чего хотелось бы. — Луиза знает, о чем говорит: однажды ее бросили по причине ее бесплодности. — Может случиться, что расставание неизбежно. Жиль этого не хотел, сделал все, чтобы помешать Бланш. Он еще любит ее. А дочку и того больше. Знаете, в чем он мне признался?

— Нет. В чем же?

— Это показалось мне так прекрасно, — "зашептала Луиза, — он сказал мне тихо, вполголоса: «Я думаю, что не способен бросить женщину».

— Вы так близко знакомы?

— Да нет, но он видел, что я несчастна, и мы поболтали как-то здесь же, в баре. Это было недавно.

— А почему ты несчастна? — удивилась Ева.

— Догадайся, — отвечает Луиза.

Ей трудно подобрать слова, почти невозможно произнести вслух «Я бесплодна». Это так безобразно! А во фразе «Я не могу иметь ребенка» есть слово «ребенок», на котором она тут же спотыкалась и начинала плакать. Она никогда бы не подумала, что слова могут так застревать в горле. Их звучание ослаблялось в вещах, которые они означали и которых не хватало. Она была нема. Так лучше. Если бы она заговорила, то лишь для того, чтобы прийти в гневное состояние и раскричаться: «А ты вспомни, что я не могу родить!»

— Я не понимаю, — ответила Ева.

— А ты подумай хорошенько, — внушала ей Мелюзина.

Ева наморщила лоб. Установилась тишина.

— Почему Луиза грустит? — тихо спросила она у Марии.

— Ты же знаешь, ей не удается забеременеть, — ответила Мария. — Можно понять, почему она приходит в отчаяние.

— Но ты ведь этого не пережила и не знаешь, как этого не хватает, — удивилась Ева.

— Нетрудно представить, — отозвалась Мария. Ева прикусила язык.

— Разве я не права? — спросила Мария.

— Я не знала, что для нее это так важно, — стала оправдываться Ева.

— Вот именно: важно, и она еще не поставила на себе крест.

Еве явно не хватает сострадания.

— Я понимаю, отчего он мог сказать так, — возвращаясь к фразе Жиля, проговорила Мария. — Я не представляю себе жизни без Жана, для меня это невозможно.

— Кто так не думает? Но когда все испорчено — привыкаешь, — заметила Сара.

— Как же можно не умереть с горя? — все не верила Мария.

— А куда деваться? — спросила Сара.

— У меня такое чувство, что я могла бы захотеть расстаться, заявить, что сделаю это, а на самом деле была бы не способна даже стронуться с места. Достать чемоданы! Сложить вещи! Поделить книги! Как можно все это выдержать?

— Приходится, когда ничего лучше уже придумать нельзя.

— Это все равно что перебирать вещи умершего: ужасно, а никуда не денешься, надо, — добавила Ева.

Мария задумалась: с ее прекрасной разделенной любовью она то и дело задевала и ранила сердца менее счастливых подруг. И все же не удержалась от вопроса:

— А что делают потом, чтобы снова полюбить? Ведь слова те же и жесты те же…

— Какая ты сложная! — бросила Ева.

— Она романтик, — вступилась за Марию Мелюзина. — Я хочу понять, я сама такая же.

— Вдобавок она влюблена! — пояснила Луиза.

Бланш поднималась по ступеням, ведущим в ресторанный зал. В этот час женская компания уже переходила к десерту. При виде пирогов на их лицах появились недовольные мины: они не желали полнеть. До Бланш долетал их смех. Она безотчетно остановилась, словно желая передохнуть, прежде чем вступить в шумный тесный кружок подруг, которые, в сущности, для того и собираются вместе, чтобы поболтать, убедиться, что все на этом шарике не вечно, всем одинаково нелегко, все ждут от других преданности, любви и понимания. «Кто там сегодня?» — прикинула Бланш про себя. Она забыла, кого ей назвала Сара. Не хотелось видеться со злопыхательницами, которые расспрашивают вас о ваших невзгодах, только чтоб порадоваться им. Бланш не была уверена, что столкнется лишь с подругами (вернее, знала, что подруги там будут в меньшинстве). Она сделала над собой усилие, чтобы прийти на эту вечеринку, запрещая себе распускаться, раскисать, как запретила себе продолжать совместную жизнь с мужем, раз и навсегда приняв решение.

***

В полумраке над верхней ступенью появились сперва ее рыжие волосы, затем голова, грудь и все остальное. Это была женщина среднего возраста, крепкого телосложения, обладавшая статью, прекрасной грудью и ангельским лицом. Те, кто знал о ее польских корнях, называли ее «славянка». Она спешила, запыхалась и не включила свет. Денек у нее выдался хуже некуда: множество хнычущих детей, наплыв мамаш с младенцами, хотя она столько раз просила их не приходить в тот день, когда она занимается школьниками. Она даже набросилась на одну мамашу, чей сосунок напустил слюней на новое ковровое покрытие ее кабинета. Под глазами у нее набухли мешки, а цвет лица указывал на заядлую курильщицу. Она не курила, просто постоянно недосыпала. И все же не стала пренебрегать сегодняшней вечеринкой. Подумав о всяких домыслах и сплетнях за спиной, она решила прийти, пусть ей и хотелось обратного: проводить все вечера вдвоем с дочкой. Этому вечеру, кроме того, она обрадовалась задолго до того, как испытала усталость. Она и прежде не прочь была появляться иногда в клубе, но боялась столкнуться с Жилем. А сегодня его не должно быть, она это знала, он сам сказал ей, что у него свидание с женщиной.

***

Он ей об этом сказал, как и обо всем остальном. Красное пальто, улыбка, любовь с первого взгляда, электрические разряды, взгляды, сомнение, незадача с тем, что та женщина замужем, приглашение — принятое, — неодолимая тяга к ней, странное ощущение, что она разделяет его чувство, назначение свидания, ожидание. Все, даже имя: Полина. Зачем ему понадобилось внедрить в ее сознание имя той, другой? — расстраивалась Бланш. Она не переносила болтливых мужчин. Лучше беречь сокровенное про себя. Обычно Жиль скрывал от нее свои похождения. Потому она за него и вышла, ни о чем не догадываясь. Видно, на сей раз случилось что-то из ряда вон Полина… Как на беду, кое-что нельзя пропустить мимо ушей, так и западает в память. Что она могла ответить.

— Красивое имя.

— Думаешь, она придет? — озабоченно спросил он у жены, забыв о неуместности вопроса. Для нее эта новая стадия доверия, близости была столь неожиданна и необычна, так необъяснимо больно было видеть собственного мужа, влюбленного в другую, что она подумала: «Расстаешься дважды: первый раз — когда любовь умерла, и второй — когда чувство возрождается. И первый из двоих, кто снова влюбляется, вонзает кинжал в того, кто остался лежать. И все же это не обязательно война. Кого любишь, от того и терпишь». Ей доводилось часто удостовериваться в этой истине, наблюдая матерей с детьми. Любовь, привязанность — наши терновые венцы.

— Думаешь, она придет? — все повторял Жиль, для которого остальное перестало существовать.

— Ну откуда мне знать?

Он раздражал ее тем, что бездумно заставлял страдать. Судя по его собственным терзаниям, он переживал не очередную интрижку, а подлинную страсть. Словом, она уже знала, что Полина любима, тогда как сама Полина этого еще не знала.

— Ты женщина, знаешь, как ведут себя женщины, — продолжал допытываться Жиль.

— Не все же женщины одинаковы! — запротестовала она. После чего произнесла фразу, в которой сквозило неодобрение: — Я бы так скоропалительно на свидание не согласилась.

Она сказала это, еще ничего не зная о другой, хотя сама находила романтичным и заманчивым с головой уйти в страсть, забыв о предосторожностях. Но не могла удержаться, чтобы не царапнуть другую, еще неведомую. Мелочно, ничего не скажешь! «Я способна считать это мелочным, но не способна промолчать…» Она была настоящей женщиной: ревнивой, соревновательной. Впрочем, Жилю всегда нравились излишне женственные натуры вплоть до худших их образчиков.

— А сколько этой Полине лет?

Ей хотелось это знать, но тут он почему-то промолчал.

— Бланш! — поднялась ей навстречу Ева. — А мы уже думали, ты не придешь.

— Было много внеочередников, так что пришлось сдвинуть все ранее запланированные приемы.

— Выглядишь усталой, — ласково встретила ее Мария, — почему же ты не пошла домой отдыхать?

— Мне приятно заглянуть сюда.

Она собиралась признаться «Я ни с кем не вижусь», но удержалась, боясь расплакаться: она была так измотана, что любой пустяк мог вызвать у нее слезы.

Она обвела взглядом всех присутствующих.

— Все на месте, нет только Полины, с которой я хотела тебя познакомить, — сказала Мелюзина.

— Да, знаю, — ответила Бланш, продолжая думать о Жиле.

— Ты знаешь, где она? — спросила Луиза.

— Кто?

— Полина!

— Нет! Не знаю! Я думала, ты говоришь о Жиле. Где он — я знаю.

Возможно, что бессознательно она уже соединила их и ясно увидела своего мужа и эту Полину. Луиза подумала: «Бланш пришла в уверенности, что не встретит здесь Жиля». А Мелюзина вдруг возьми, да и скажи:

— Странно, Полина никогда не пропускает наши вечеринки.

Может, тут-то Бланш и догадалась, что та самая Полина, которую она встречает в клубе и в детском саду, и есть та женщина, что околдовала ее мужа. Инстинкт подсказал ей и дополнительный вопрос:

— А Марка тоже нет?

— Он смотрит со всеми бокс. Твой муж ведь тоже обожает бокс? — спросила Ева.

— Да.

Как она страдала, слыша эти слова: «Твой муж»! Он всегда будет ее мужем. Пройдет немало времени, прежде чем другая узнает, сколько радости может ему доставить матч по боксу, что эта радость незабываема. «Давай поставим еду на поднос и вместе посмотрим поединок, а потом я сам все уберу, тебе не придется ничего делать». Она же отказалась от этого чуда — с кем-то вместе идти по жизни. Когда рядом с женщиной мужчина, она уверенно себя чувствует везде: и в столкновении с миром, и перед лицом чужих людей, и в лабиринте городских улиц. Она не была уверена, что одарена способностью жить одна. Когда-то она умела со всем справляться сама: переезжать, устраивать жизнь на новом месте. Может, возраст был такой? Правда, она знала, что это ненадолго. Мысли Бланш не останавливались ни на минуту, голова четко соображала, соединяя воедино Жиля, ее саму, Сару, загадочную незнакомку, одиночество. Пытка кончилась только на работе в ее кабинете. Среди подруг она бывала неизбежно возбуждена.

— Выпей вина, съешь чего-нибудь, — уговаривала Луиза.

От волнения щеки Бланш порозовели. Правой рукой она непроизвольно скатывала шарик из хлебного мякиша. Никто ее не спрашивал, она сама призналась:

— Жиль на свидании.

— О ком ты? — спросила Мелюзина, не уследившая за ходом беседы.

— О моем будущем экс-муже, — ответила Бланш, пытаясь изобразить на лице улыбку.

Быть обманутой, перестать любить (или думать, что перестала), не выносить более совместного житья-бытья, разъехаться, заявить о разводе, развестись, стать разведенкой — ничто из всего этого не прошло для нее даром. Сперва было легко. Можно долгое время думать, что тебе все нипочем. Она и впрямь думала, что осталась такой же, как прежде, с обращенной к миру улыбкой, с порывом к любви, любопытной, думала, что все это неизменно, поскольку проистекает из темперамента — дара, который никто не в силах отнять. Можно ли утратить темперамент? И вот она открыла, что можно: он устает, притупляется, сталкиваясь с темными сторонами жизни. Она изменилась, да еще как! Могло показаться, что она всегда была лишь женой Жиля и больше ничем. А ведь она всегда была больше, чем просто жена; у нее была своя отдельная от него жизнь, и хоть она-то да осталась. У нее была увлекательная, любимая профессия. И вот на тебе — оказалось, что отныне она утратила интерес ко всему. «Мужчина ни за что не скиснет, сконцентрируется на своей карьере и профессии», — крутилось в голове. Но она не была мужчиной. Ее жизненная сила получила пробоину. Уж в который раз она повторила про себя: «Никто же не умер». Фраза — и та принадлежала Жилю. Она должна была утешать, призывать к мудрости, а вместо этого напоминала о самом больном: чувство-то как раз и умерло. «Вот почему эта фраза не действует: во-первых, сразу вспоминается Жиль, во-вторых, она лжива», — вдруг осенило ее. Глаза уже наполнились слезами. Как же она устала!

— А Жиль разве не с нами? — спросила Мелюзина, слишком много принявшая на грудь, чтобы помнить о чем бы то ни было. — Я думала, он с остальными, смотрит матч.

— А я думаю, он не пришел, чтобы не встречаться с тобой, — сказала Ева.

— Нет, он не смотрит матч.

— Он не любит бокс?

— Обожает.

— Почему же он не пришел?

— Свидание для него важнее!

***

Все кругом говорили, говорили. А Бланш подумала: «Не стоило приходить, это выше моих сил». Окружающим не хватало такта. «Если бы он меня бросил, все было бы иначе. Они бы догадались, как я несчастна. Но им это и в голову не приходит. Они думают, что я сделала выбор и хочу заново построить свою жизнь». Бланш знала: ее решение — лишь видимая часть айсберга, большая часть которого не в ее власти, разрыв с мужем несводим к объявлению о разводе, причины глубже, скрыты от глаз. Тот, кто озвучивает решение, не всегда тот, кто решил. Сказать, заявить — не столь опасно и непоправимо, как молчаливое топтание на месте, издевка и дезертирство без последнего «прости». Было от чего завопить, так почему же не принять в расчет ошибки и темные стороны? Почему? Почему и кому нужно, чтобы от любви ей не осталось ничего, кроме измен, потемок и отравленного одиночества, преследующего тело, разлученное с другим. Наконец-то круговерть мыслей застопорилась: Бланш заплакала навзрыд.

***

Она отдалась своему горю. Женщины подносили ей бумажные салфетки, подыскивали слова утешения. Настало время проявить деликатность и помолчать. Луиза обняла ее и дрожащим от волнения голосом стала уговаривать:

— Не плачь.

— Ты любишь Жиля, — заявила Мария, которая решительно не могла примириться с окончанием любви.

— Не говори ей этого, — зашептала Мелюзина, — ты ведь ничего не знаешь, а если это и так, она сама об этом догадается.

— Я уверена, что это так, — гнула свое Мария, — она не стала бы плакать, если бы не любила.

— Еще как стала бы! — возразила Мелюзина. — Думаешь, хоть кому-то расставание дается легко? Думаешь, она не ставит под сомнение все свое будущее? Часто я говорю себе: все способствует тому, чтобы заплакать, если осмелишься: и счастье, и несчастье, и гармония, и разрыв, и любовь, и ненависть. Слезы — наш удел; если трудно примириться с окончанием того или иного в жизни, мы плачем. Я всю жизнь с этим прожила.

— Ну, ты-то плачешь по поводу и без повода! — отозвалась Мария и пожалела, что сказала так: Мелюзина была пьяна.

Луиза обвила рукой плечи Бланш, Ева и Сара отправились за кофейником и чашками, Мелюзина и Мария наводили порядок на столе. Официант давно ушел.

— Я чувствую себя такой смешной, — сквозь слезы вырвалось у Бланш.

— Это не так, — возразила Луиза.

— Знала бы ты, отчего я плачу.

— Отчего?

— Оттого, что он любит другую! Как будто не знала, что когда-нибудь это случится. Как будто это можно запретить.

— Откуда тебе это известно?

— Он сам сказал.

«И этому не хватило деликатности», — подумала Луиза. А она-то всегда считала Жиля человеком тонким.

— Он околдован.

— Околдован, околдован, что это такое? — заворчала Луиза. Но и она была смущена, что такое возможно.

— Он влюблен.

— Ну и что? Тем лучше! Ты же хотела, чтобы он оставил тебя в покое. И ты тоже влюбишься.

Бланш с сомнением ухмыльнулась:

— Он увидел ее в детском саду и тут же влюбился. Каждое утро стал водить Сару в сад.

— Утешается мужик, оттого что потерял тебя.

— Нет, это не то, она у него в печенках. "Это что-то физическое или там химическое. Даже если бы мы были вместе, он полюбил бы ее. — С этими словами она закрыла лицо руками и заплакала еще горше.

Этого ты знать не можешь, — отрезала Луиза. — А чем она занимается? А она его любит? — Луиза с большой осторожностью задавала вопросы. — Что он тебе сказал?

Бланш отрицательно помотала головой:

— У него несчастный вид: она замужем. «Ну история!» — подумала про себя Луиза.

— Ее зовут Полина.

«Странно», — мелькнуло у Луизы, но она ничего не сказала.

Слезы иссякли. Бланш пила кофе. Все ее думы были только о муже. Никогда еще с такой силой не ощущала она его в себе. Странно. Она все лучше понимала те пары, которые расходились, а потом вновь сходились. По правде сказать, эта мысль прокладывала себе дорогу в голове Бланш Андре. Она испытывала настоятельную потребность собраться с мыслями. Жиль по своей природе любовник. Он такой живой, неординарный. Под его взглядом любая куколка превращается в бабочку, что и произошло с нею самой. Он никогда не выходит из себя, все обращает в шутку. Она думала о нем, как влюбленная женщина. Она пожелала разрушить их союз, потому что было нечто невыносимое в мысли быть навсегда прикованной к одному-единственному мужчине. И кроме того, она устала ревновать, приходить в ярость от того, что он вел жизнь, какую хотел, тогда как ей приходилось заниматься всем, в том числе тем, что отказывался делать он. Но все это было таким ничтожным в сопоставлении с любовью. Ее упреки! Какими глупыми и мелкими казались они ей теперь. «Я все испортила».

***

Тем временем Сара говорила Еве:

— Ей нужен любовник.

— Вот увидите, она вернется к Жилю, — настаивала Мария.

— Перестаньте вмешиваться в то, что вас не касается! — заявила Мелюзина. Выпрямившись, вся дрожа, выбивая чашкой дробь по блюдцу, с покрасневшей от натуги шеей, она закричала: — Муж и жена одна сатана! И нечего к ним лезть, все равно ничего не поймешь, кто, чего, с кем, почему и как… Лучше не вмешиваться.

Бланш улыбнулась словам Мелюзины и подумала: «Даже мы сами не знаем подчас, что с нами творится и в какой миг начинаешь терять себя. Что сейчас заботит Жиля? Как он может не слышать в себе отголосков моей боли? Как может улыбаться и стараться понравиться другой женщине?» Она ощутила, как грудь сдавило от невыразимого горя. Но снова расплакаться было невозможно, подругам надоест ее успокаивать, придется уходить. Бланш выпрямилась, взяла бокал с вином и начала говорить — о том, о сем, о работе, о выставке, которую посетила. Ее выпрямило, помогло ей улыбнуться нечто невероятное, пока еще глубоко запрятанное, только пробивавшее себе дорогу среди других мыслей и переживаний: она снова завоюет Жиля! Странным показалось ей это возрождение любви: через ревность к другой. Неужто так необходимо, чтобы нам со стороны указали на предмет, достойный нашего внимания? Неужто одной женщине непременно требуется мнение другой о мужчине, чтобы выбрать его? «Мы так одиноки, — подумала она, — так одиноки, думая, выбирая, ошибаясь, находя правильные решения». Разве не естественно хотеть иногда быть уверенной в чем-либо? Может, и впрямь ей требовалось чужими глазами взглянуть на мужа, чтобы заново увидеть его? «Я так слаба, подвержена влияниям, сама не знаю, чего хочу, никогда не была уверена в своих желаниях, но теперь… А как обрадуется Сара!» От этих мыслей улыбка вновь засияла на ее лице.

— Я рада, что тебе полегчало, — сказала Луиза.

— Да, я получила знатный удар по башке.

А внутри у нее закрутилось, завертелось с новой силой: «Нужно сегодня же позвонить Жилю. Что он? Где? Куда повел эту женщину? Вернется ли домой?» И тут она с облегчением вспомнила, что он будет вынужден вернуться, поскольку его пассия замужем. «Когда же он будет дома?» Другая женщина перестала ее интересовать. Она спешила вернуться домой и позвонить ему.

 

2

А он улыбался и нравился другой женщине, женщине в желтом платье. Она выглядела удрученной, ведь не в ее силах было дать ему то, что он хочет: физической близости. Им же внезапно овладела прямо-таки необузданная страсть. Время от времени он останавливался и начинал шептать ей какие-то слова, казавшиеся ему необыкновенно важными, почему и требовалось остановиться. Часто это был вопрос. Он придвигался к ней, голос его становился елейным, глаза все более умоляющими. Нечто непреложно мужское вырастало перед ней в эти минуты. Он обхаживал ее. Со стороны это, может, и было неприметно, но Полина чувствовала эту силу, толкавшую его к ней. Он надвигался на нее, и как бы она ни отступала назад, словно по волшебству опять был близко. У нее возникло ощущение, что она убегает. А им владело жгучее желание дотронуться до нее. Его руки были способны схватить ее, принудить к поцелуям. Он сдерживался. Но сила, идущая изнутри, была так непомерна, что рукам его случалось самим, без его участия, совершать некие поползновения. И тогда он останавливал их, если замечал. Она же прекрасно видела, что происходит с его руками. Его возбуждение повергло ее в состояние заторможенности и некоего потрясения. К тому же она была напугана. Он же не мог представить себе ее состояние и думал: «Странная какая, как будто ждет от меня чего-то». Он совсем запутался и ни в чем уже не был уверен. В ресторане ему показалось, что он ей нравится. Даже притягивает физически. А теперь… Словом, он был озадачен. Позже он скажет: «Я чувствовал, что вы не готовы. Почему?»

***

Она и впрямь не была готова. Несмотря на вспыхнувшее к нему чувство, она не была способна пойти на большую близость. Слова пугали ее меньше, чем конкретные действия. Несмотря на трепет, который вызывал в ней альковный голос, она не смогла бы ни обнять его, ни раздеться, ни быть с ним. Для него же сжать ее в объятиях и стать ее любовником было бы проще простого. Она шла рядом, скованная, без единой мысли в голове. Она была не способна не то что сделать, а даже вообразить все то, что могло бы произойти между ними: сами любовные объятия, возвращение домой, ложь мужу. Пока что для нее все остановилось на уровне галантных ухаживаний. Кроме того, ей было стыдно за то, что она кокетничала, заводила его, стыдно за все. С самого начала все выглядело смешным, было сплошным притворством, скрывавшим инстинкт, управлявший их поступками.

На сей раз инстинкту не удалось одержать победу. Внутренний голос говорил ей: «Позднее». Все конкретное отодвигалось на потом, сейчас было важно лишь это колдовское душевное сродство, смех — все то, что подстегивало соблазнять, быть обожаемой. Именно потому, что она не была девочкой и знала вполне определенные и безудержные формы, которые принимало близкое к исполнению желание, она и защищалась. Она испытывала раздвоение: от страсти и опьянения кружилась голова, но ничто реальное не было возможно. Словно ее чувства были химерой. В действительности это было не так, но без подготовки, без привыкания иначе быть не могло. Пусть в эту минуту ей и казалось немыслимым раскрыться навстречу своему кавалеру, она знала: однажды это случится.

Был еще ребенок, она чувствовала, как он толкается. Улыбка сошла с ее лица, когда она задумалась, а можно ли безнаказанно подставить свой живот и дитя от одного мужчины другому. Он понимал: что-то ее заботит, но, конечно, никак не мог бы догадаться, какая нешуточная битва завязалась в ней, каким непримиримым представлялось ей противопоставление страсти и обязательств перед будущим ребенком.

— Вы хорошо себя чувствуете? — поинтересовался обольстительный голос. — Хотите вернуться?

Она даже не расслышала.

— У вас усталый вид, — проговорил он, словно вдруг вспомнил о чем-то.

Так оно и было: он стал думать о ее беременности, о которой на время забыл.

— Я заставляю вас идти пешком, хотя вы устали. Мне нет прощения.

Она заверила его, что все в порядке, и настояла на том, чтобы продолжать путь. При этом ее хорошенькое лицо приняло обиженный и упрямый вид, который он счел в высшей степени изысканным. «Она несравненна».

— Несравненная Полина! — вырвалось у него, но она не услышала, заблудившись в одолевавших ее противоречивых чувствах. Тревога нарастала: любовь уже увлекла ее за собой, отступать было поздно, они на всех парах летели вперед, его присутствие стало ей необходимым, а без него — она уже предчувствовала — будет мука.

Поняв, что что-то все же неладно, он подумал о муже.

— Мы должны пойти в клуб, — вдруг заявил он, остановившись. — Мне не следовало вас так задерживать. Они могут говорить о вас, обо мне, как-то сопоставить. А что скажет ваш муж, если догадается?

— Но как им догадаться? Откуда им знать?

Ложь делала их сообщниками, тайна устанавливала фамильярные отношения.

— Вы правы, — согласился он, забыв о том, что по неосторожности все рассказал своей жене. — И все же… Мне кажется, мы должны туда пойти поодиночке.

— Право, не знаю, удачно ли ваше предложение, я не умею скрывать правду, — краснея, проговорила она.

— Так говорят все великие лжецы, — рассмеялся он.

Она внутренне согласилась с ним, потому как, не признаваясь себе в этом, лгала редко, но метко. И все же продолжала сопротивляться:

— Уверяю вас, это не очень удачная идея.

— Напротив, это прекрасная идея. Вы пойдете первая, словно заглянули в клуб после вашего ужина.

— А если я покраснею при виде вас?

— Не покраснеете. Ведь никому ничего не известно. Будьте покойны, только вы и я знаем о сегодняшнем вечере. Чего ж вам смущаться? — твердо заявил он.

— А вашей жены там, случайно, не будет?

— Не знаю. Не думаю. Она теперь редко появляется на людях.

— Вам будет неприятно застать ее там?

У нее было необъяснимое желание все время возвращаться к его жене.

— С тех пор, как я вас встретил, это уже не имеет значения.

Голос его был таким медоточивым, что она в очередной раз удержалась от того, чтобы сказать ему, что он преувеличивает. Но как было отказаться от удовольствия ощущать себя богиней, которой поклоняются? Он же знал, что когда-нибудь она попадется в сети, сотканные из шепота и нежных речей.

— Ну что ж, поедемте в клуб! — проговорил он так, словно ему самому нужно было убедиться в правильности своего решения, в то время как его манила мечта об уединенной комнате.

— Вы считаете, надо ехать? — спросила она, чувствуя, что не нужно было задавать этого вопроса. — К чему это приведет?

Он остановился, схватил ее за руку и, сверля глазами, воскликнул:

— Известен ли вам другой способ продолжить этот вечер? — Но поскольку она ничего не отвечала на эти пронзившие все ее существо слова, он добавил: — Я так и думал, другого способа нет, ну так и не спорьте!

Заметив, как она сжалась, он рассмеялся и прошептал:

— Я не хочу, чтобы этот вечер кончался. — Руки ее он не выпустил.

Волна чувственности поднялась в ней от этого соприкосновения, в сущности, такого невинного! Идиллии превращают нас в дураков.

 

3

Словно зыбь по воде проходило волнение по группе мужчин, собравшихся у телевизора. Кураж черного боксера действовал на них возбуждающе. Титулованный чемпион мира прятал перекошенное злобой лицо в кулаках. Это был худой и бледный человек небольшого роста, выражение его лица определялось жалко повисшими усами. Когда он открывался, чтобы самому нанести удар, гримаса, искажавшая его черты, была такой отталкивающей, что ни один зритель не желал бы оказаться на месте побежденного победителя: все были настроены против него и желали его поражения. Красота или уродство уже изначально формируют отношение к их носителю, что само по себе несправедливо. Возможно, лишь по причине неприятной наружности ему не дано было завоевать публику.

— А этот-то, смотри-ка, подводит к нокауту, — прокомментировал Том. — У того ситуация трудная, и глазом не успеешь моргнуть, как он может оказаться на ковре, — заметил он по поводу красавца цвета черного дерева.

Том старался оживить происходящее на ринге, опасаясь, как бы кто из друзей не счел бой выигранным и не был разочарован.

— В спорте всегда так: ничего нельзя предугадать до самого конца! В любом виде есть не способные выиграть, это называется страхом перед победой.

— Разве такое бывает?! — поразился Гийом, преуспевающий в своем деле, даже не задумываясь, как ему это удается.

Время от времени Гийом подливал вина в бокалы. Те, с кого было довольно, делали ему знак рукой, другие кивали. Матч смотрели молча. Черный боксер подпрыгивал на своих изящных ногах. Он мог выиграть, он это заслужил, но исход матча был все же далеко не очевиден! Гонг возвестил об окончании раунда. Раздался дружный вопль на трибунах. Зрители, увлеченные поединком, перестали обращать внимание на девушек в мини-юбках.

— Бедняжки! — в шутку пожалел тех Том.

«Как Жиль мог пропустить такой матч!» — «Он больше не увлекается боксом?» — «Увлекается, еще как! С детства помешан». — «Тогда где он?» — «Бог его знает». — «Может, женщина?» — «Я бы очень удивился». — «А я бы нисколько. С тех пор, как Бланш от него ушла, он твердит, что предпочитает жить один: мол, не получилось с ней, не выйдет и с другой. Этот развод для него как ушат холодной воды. Он так изменился». — «Как это изменился?» — «Поговори с ним, он тебе расскажет, что был последним дураком, что нужно было меньше увиваться за юбками». — «В нашем возрасте и не думать о бабах! Да как это возможно?»

— Том, не преувеличивай!

— Я и не преувеличиваю, я знаю. Я смотрю на женщин, ты смотришь на женщин, на их грудь, задницу, и даже если у тебя с ними ничего нет, все равно ты думаешь об этом, как и о том, почему это недозволено, почему нельзя иметь сразу многих, почему нельзя их потрогать, поглядеть на них!

Все смеются.

— Снова-здорово, — недовольно тянет Жан.

— Ну ты и тип! — хохочет Гийом, в шутку боксируя Тома.

— Только не о женщинах! — взмолился Анри.

— Я тоже думал, тема исчерпана, — поддерживает его Жан.

— В любом случае развестись не означает автоматически попасть на облака. Это дорогое удовольствие… — с веселым выражением лица произнес Гийом.

— Ты у нас специалист! — смеется Том.

— О да! По этой части, — отвечает Гийом. — Сколько Жиль отстегнет Бланш?

— Они еще не все обговорили, но он хочет быть щедрым — ради дочки. Хотя где гарантия, что средства пойдут на нее?

— Сдается мне, он доверяет жене.

Разговор был прерван неистовыми воплями Макса и Марка:

— Последний раунд!

***

Все затаили дыхание. Страх за того, кому они не в силах были помочь, переполнял их. Как они все дружно ненавидели белого коротышку! Как его только не называли!

— Придурок! Так и прет, хочет сбить с катушек! Ну давай же! — подбадривал Том черного атлета. — Ну давай, врежь ему в пятак, чтоб сел на задницу!

Черный боксер ушел в защиту, белый нападал. Затем два цвета смешались; чтобы заглушить град сыплющихся на него ударов, черный вцепился в белого. И тут раздался гонг: конец боя. Красавец стоял возле веревочного ограждения, вынимая капу и поднимая руки в знак победы. Все повскакали с мест, хохоча и тормоша друг друга.

— Дождемся решения рефери. Всяко бывает, — остудил их пыл Том.

Проигравший, по их мнению, заворачивался в халат и покидал ринг. Лицо его было искажено яростью, подбородок дергался. Победа досталась тому, кто на время матча стал всеобщим любимцем.

Марк опомнился, и первая его мысль была о жене: пришла ли она? Он беспокоился, когда она задерживалась поздно, а когда возвращалась, испытывал облегчение. Полина принимала это за ревность. Он же на самом деле беспокоился, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Он решил пойти взглянуть, нет ли ее среди женщин, и если нет — позвонить домой. Который час? Почти полночь. Ужин наверняка уже кончился.

— Пойду на женскую половину, — бросил Марк друзьям.

— Оставь их в покое! — отозвался Макс.

— Хочу знать, пришла ли Полина.

— Боишься, улетит? — пошутил Гийом.

— Вот именно!

— Как это согласуется с тем, что ты нам тут проповедовал? — спросил Макс.

— Думаю, согласуется.

— Дождись результата матча, — удерживал его Том. Они потягивались, комментировали увиденное. Все как на подбор высокие, сильные. Когда они собирались вместе в замкнутом пространстве, это впечатляло. Сила требовала выхода, они не могли жить подобно немощным старцам. Дожидаясь объявления результатов, они слегка прибирались на столе.

— Чертовски интересный матч, — повторял Том, а поскольку он был знатоком, к его мнению прислушивались.

Победа была присуждена черному атлету. Прямая трансляция закончилась, и Том выключил телевизор.

— Допьем? — предложил Том, чтобы опорожнить бутылку.

Хотя они и прибрались как могли, все же в зале царил мужской беспорядок. После этого отправились к женам: впереди спортивным пружинящим шагом шел Марк, заранее радуясь встрече с женой. Лучше всего он ощущал, как любит ее, в ее отсутствие.

 

4

— Можно об этом сказать или это секрет? — спросила Луиза у Пенелопы, имея в виду ее замужество.

— Нет, это не секрет. Надо же дать людям привыкнуть! — с улыбкой ответила та.

— Ты преувеличиваешь! — с нежностью проговорила Луиза.

— Я не преувеличиваю, это и вправду нечто! Увидишь, такое начнется, ты даже не осмелишься повторить мне, столько будет злобы… — Пенелопа встала. — Пойду возьму пирога.

Жизнь была безжалостна к ней. «Почему иным словно на роду написано горе мыкать?» — задумалась Луиза. То ли у них внутри сломана пружина, то ли какой-то изъян, постоянно заводящий их в дебри? «Частица их самих, несомненно, делает выбор в пользу несчастья». Луиза не осуждала, ее словно озарило. «Вот, к примеру, — размышляла она, — Пенелопа, могла бы забыть жениха, снова полюбить, не дожидаясь так долго и выбрав кого-то помоложе, не того, кто тоже обречен скоро уйти. За это-то она его и полюбила: он скоро умрет, как и первый…» Пенелопа была творцом своего самопожертвования. И было нечто непередаваемо прекрасное в этом бессознательно поддерживаемом мраке.

— О чем задумалась, подруга? — спросила Ева, усаживаясь на стул Пенелопы.

— О словах Пенелопы, — отвечала Луиза.

У Евы была милая мордашка, тонкая кость, но выражение карги. Луиза подмечала это каждый раз, как они виделись: на Еве было написано, кто она такая, и как бы она ни старалась затушевать свою суть с помощью улыбок и приятных манер, она все равно была тут и никуда не девалась.

Луиза решила бросить пробный камень.

— Пенелопа выходит замуж.

— Как чудесно! — воскликнула Ева, которой на самом деле было на это глубоко наплевать.

— Она выходит за Поля, — ровным голосом, чтобы невозможно было догадаться, что она думает, проговорила Луиза.

— За старика? — Ева скроила гримасу.

— Это необыкновенный человек. — заметила Луиза с деланной наивностью. — Второго такого не сыщешь.

— Согласна, но ему семьдесят лет.

— Семьдесят два! — подтвердила Луиза.

— Многовато для жениха, ты не находишь?

— Многовато для чего? Ты считаешь, начиная с какого-то возраста, люди не могут любить?

— Конечно! Ну, его-то я понимаю, — ирония сквозила в голосе Евы, — но не о нем речь, а о Пенелопе! С ним все ясно, правильно делает, что идет напролом. Но она-то, неужто совсем больная? Я допускаю, что можно лечь с кем-то с досады, согласиться пойти с одним, потому что другой отказал… нередко мужчины завоевывают женщину только потому, что она несчастна и одинока, но все же есть какие-то границы!

— Я думаю, она его любит, вот и весь сказ.

— Не могу в это поверить, это невозможно. Или же ей не остается ничего иного.

— Ну что ж, — говорит Луиза, вставая, чтобы уйти, — ты лучше меня разбираешься в таких делах, я тут профан, верю тому, что говорит Пенелопа. И мне это приятно, у нее счастливый вид.

***

Появление мужчин спасло ужин, который принимал дурной оборот. Ева, насупившись, собирала десертные тарелки. Пенелопа еще не закончила есть пирог. Бланш, Мелюзина и Мария баловались кофейком.

— Теперь мне не уснуть, — буркнула себе под нос Мария.

Луиза и Сара, играючи, потягивали красное вино и смеялись.

— Слышу шум! — говорит Мария.

— Узнаю смех Гийома! — подхватывает Луиза.

Еще секунда — и Жан, Марк, Макс, Лари, Гийом и Том являются пред светлые очи своих жен и подруг.

— Ну что, поплакались друг другу в жилетки? — бросил Том Саре.

Женская половина обиженно надулась.

— Не больше, чем вы! — парировала Сара.

— Уверен, что больше, — насмешливо отвечает Анри, беря Мелюзину под руку. — Дорогая!

Луизе показалось, что он не говорит, а блеет. Что это, презрение к жене?

— Как ты? Хорошо повеселилась? — обращался Анри к жене, как к слабоумной.

Мелюзина, уже не вполне владевшая собой, что-то мычала в ответ.

Луизу всю перевернуло: вести себя как он вовсе не означает оказывать жене услугу, ей не поможешь, сделав из нее ребенка, считая ее существом низшего порядка и покровительственно с ней обращаясь.

«Вот еще мачо выискался!» — подумала она.

Словно под воздействием неких скрытых сил мужья и жены оказались вместе.

— Подойди ко мне, — попросила мужа Мария, обняла его за шею и прижалась к нему. — Как тебе удается быть таким горячим?

«Вот эти двое — настоящая супружеская чета», — подумала Сара. Том тоже обнимал ее и даже положил руки ей на грудь: это был его способ дать ей знать, что она желанна. Любил ли он ее? Вряд ли он сам знал ответ, мелькнуло у нее. Иначе разве стал бы причинять ей боль, отказывая в том, чего ей хотелось больше всего: жить вместе. Затем он отошел от нее к Бланш: о чем это они там шепчутся?!

— Усталой ты можешь быть, но не подавленной, — говорил в это время Том Бланш.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что ты слишком хороша собой.

— Кому это нужно?

Он стоял слишком близко к ней, испытывая всегдашнюю тягу к женскому полу; Бланш отодвинулась.

— Это нужно тебе, чтобы соблазнять, — ответил он, глядя ей прямо в глаза.

— А зачем?

— Чтобы жить, — уже серьезно ответил Том.

Это было его кредо. Но не ее. Однако благодаря ему она почувствовала себя не такой старой и противной, какой казалась самой себе. «Старая и противная, будущее мне обеспечено», — подумала она и рассмеялась. Было смешно, что именно мужчина убеждает ее не терять привлекательность, как раз тогда, когда она разводится! Макс с Евой уже ссорились вполголоса. Макс вспомнил, что на завтра назначен обед у его матери, и напомнил об этом жене. Она наотрез отказывалась ехать. Довольно уже она на нее насмотрелась! Ему до этого не было дела, и он настаивал.

— Я не выходила замуж за твою родню.

— Но я-то женился на твоей.

— Прекратите, — вмешался Гийом и обернулся к Луизе: — А ты, Луиза, вышла замуж за всю мою родню? — И рассмеялся.

И только Марк молчал, удивленный и внезапно обеспокоенный отсутствием Полины. «Видно, она уже дома, пойду позвоню», — решил он. И вернулся ни с чем. Откуда ему было знать, что такси высадило его жену перед дверьми клуба, тогда как Жиль пешком направлялся туда же. Бланш тоже была одна, держась в сторонке от остальных; Том вернулся к Саре.

— Что ты рассказывал Бланш?

Том не осмелился признаться в том, что назвал ее красавицей, и ответил уклончиво:

— Пытался поднять ей настроение.

К Бланш подошел Марк. Они иногда сталкивались в клубе и детском саду, ее лицо было ему знакомо, из чего он заключил, что она наверняка знает Полину.

— Вам, случайно, не звонила моя жена? Полина Арну, — уточнил он. — Она не была уверена, что придет.

— Я пришла очень поздно, но ее не было.

Она видела, что он обеспокоен. Он показался ей трогательным.

— Спросите у Луизы, — с милой улыбкой ответила она.

Совпадение имен заставило ее содрогнуться. Полина — это имя сверлило ей мозг. Она посмотрела вслед мужу, который опрашивал собравшихся, не слышали ли они что-нибудь о его жене. Она видела его в детском саду. Он приходил иногда вместе с женой и сыном. Теперь она уже вспомнила и лицо Полины Арну. Вспомнился и их сынишка: такой белоголовый. В этот миг в отдаленном уголке ее сознания мелькнула догадка: та, которую искал Марк, и та, которую нашел Жиль, — одна и та же женщина.

 

5

Они договорились: сначала пойдет она, а потом уж он.

— Не будет ли проще сказать, что мы обедали вместе?

— Вы думаете? — усмехнулся он.

Он представил себе, как воспримут ото остальные.

— А утром вы предупредили мужа, что обедаете со мной? — спросил он, хотя заранее знал ответ.

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда теперь вы не можете этого сделать, он не поймет, почему раньше вы скрывали.

Она согласилась, что он прав, и подумала: «Я не способна все предусмотреть». Она не представляла себе, какая ложь, какие подозрения существуют в иных семьях. Напротив, считала, что голая правда — лучшее из средств что-то утаить. Разве и в жизни не было примеров подлинного, казавшегося невероятным? Разве мы не отказываемся верить в то, что способно нас убить?

— Если даже я и скажу мужу, что ужинала с Жилем Андре, а потом мы отправились в гостиницу, он все равно не поверит!

Она покраснела, произнеся эти слова. Он нашел ее неподражаемой и спросил:

— Вы в этом уверены?

— Мне кажется, да.

— Тогда вперед! Говорите ему, что считаете нужным! А я посмеюсь.

— Дело в том, что я не способна так лгать.

— Вы хотите сказать, что, если я вас сейчас поведу в гостиницу, а уж затем в клуб, вы сможете ему все сказать, чтобы заставить поверить в обратное?

Она согласилась, что это было, мягко говоря, глупо.

— Не совсем так. Я чувствую, что следовало бы сыграть (он расхохотался при этих словах), но, как бы там ни было, не смогу.

— Если уж вы не умеете лгать… — замурлыкал он своим чудо-голосом.

Она не стала задумываться, что он хотел этим сказать, потому как слышала свое: если уж вы не умеете лгать, дело дрянь. Ей было и стыдно, и одновременно радостно, она не сомневалась, что безошибочно читает в его душе.

***

Она понимала все, что приходило ему в голову. Но по-своему. Он, к примеру, думал: «Иные истории нуждаются в том, чтобы их скрывали. При этом не обязательно лгать, достаточно молчать во спасение. Они относятся к области запретного, поскольку появились на свет слишком поздно, чтобы получить свободное развитие». А она слышала: «Мы будем любить друг друга тайно. Вам придется хранить наши отношения в секрете». При этом в ней начинало порхать, подобно бабочке, слово «любовники». Бывает, слова нас разрушают, порождая в нас желания и намерения такие же сверкающие, как сами слова, но, как и со слов, позолота с них слезает, и они оборачиваются весьма будничными явлениями. «У меня будет любовник». По вине этой фразы, этих нескольких слон, она пребывала в состоянии ослепления, решившись сдаться и испытывая чувство вины. Он улыбался ей, как ребенку, впрочем, она и чувствовала себя рядом с ним совсем юной. И даже стала смотреть на свои ноги при ходьбе, как делают дети. «Странно, я такая счастливая, и в то же время моя воля сломлена». Никогда прежде ей не доводилось попадать в такой эмоциональный переплет. Когда то же самое происходило у них с мужем, то есть в миг зарождения любви, она ощущала прилив сил: ей принадлежало будущее.

***

На улице Полина Арну почувствовала себя раскованней, чем в ресторане. Идти и говорить в ритм шагам было почти алиби и казалось ей явно предпочтительнее, чем неподвижно сидеть напротив собеседника: вся на виду, душа нараспашку. Жилю Андре также приятно было пройтись. Он весь день обливался потом — костюм его был мятым, — устал, пусть и не отдавал себе в том отчета. Он не играл, не делал ничего особенного, не красовался, а был самим собой, хотя и отбросил всякую ложную скромность. Это, в сущности, такая редкость, что она была приятно поражена. Таким он был: не исполняющим чью-то роль, не сравнивающим себя с другими, а интересным сам по себе, верящим в себя и твердым. Она чувствовала, что тушуется рядом с ним. Пока она предавалась удовольствию чувствовать его превосходство над собой, быть рядом с титаном и от того самой возвышаться в своих глазах, он увидел такси, вышел на проезжую часть и подал водителю знак остановиться.

***

Впервые сидя рядом с ней, так что их не разделял стол, он мог видеть ее колени, ее кожу. У нее были длинные красивые ноги. Забывшись, он слишком настойчиво разглядывал их, и она засмущалась. И хотя ей ничего не стоило подыграть ему, она не желала, чтобы ей отводили определенную роль: кокетки, жертвы либо безмозглой красотки. И даже обиделась и натянула юбку на колени.

— Не делайте этого, вы так красивы, — насмешливо попросил он.

Она снова покраснела и забилась в глубь сиденья. Получалось, что ему сходила с рук любая выходка по отношению к ней, а она была послушной и слепо следующей за этим чародеем.

— Я сойду недоезжая. Шофер доставит вас ко входу в клуб, так что вы будете там раньше меня.

Пока они ехали, ей делалось страшно. Струйки пота, стекавшие по спине, казались ей чем-то невероятным, это было доказательство ее намерений в этот вечер. А иначе откуда бы взяться страху? Она вся замерла, притаилась. Дальше все произошло так, как он и предполагал: он остановил такси, расплатился и закрыл дверцу.

— Все в порядке? — поинтересовался сладкий голос.

Ее губы беззвучно ответили: да. Она видела перед собой в зеркальце глаза водителя и была уверена: он принимает их за любовников, проведших вечер в гостинице.

Она чувствовала, что ведет себя неподобающим образом, что все ее видят насквозь. Возможно, Жиль о чем-то догадался, потому как прошептал:

— Будьте спокойны, никто не знает, что мы ужинали вместе.

Она что-то жалобно пропищала в ответ. И тогда он понял, как она хрупка, как страшится всего, увидел, сколько в ее поведении изящества, протянул руку в салон через открытое окно автомобиля и тыльной стороной ласково провел по ее щеке.

— Сегодня, когда мы будем среди друзей, подойти ли мне к вам поболтать или оставить вас в покое?

Она растерялась. Она и не подозревала, до какой степени может быть двойственной.

— Ну хорошо, посмотрим. Вижу, вы нервничаете. Но с чего?

Она подумала, что у нее есть причины нервничать.

— Я вам позвоню на следующей неделе. Она как воды в рот набрала.

— Можно?

— Да, — с глубокой радостью в сердце ответила она: он просил у нее разрешения позвонить, как великой милости. Ей хотелось, чтобы ее завоевывали, желали, упрашивали. Хотелось вкусить беспокойной и преданной нежности любовника! В минуту расставания в нем не было ни преклонения, ни беспокойства, а лишь нежность и влюбленность, как и пристало влюбленному, и она была счастлива и полна иллюзий.