Перед тем как перейти к обсуждению конкретных методов искажения истины в выступлении Хрущёва на XX съезде, перво-наперво следует уяснить, что «каноническая» версия «закрытого доклада» тоже подверглась фальсификации.

«Публиковавшийся ранее в “Известиях ЦК КПСС” текст доклада Хрущёва основывался на тексте, представленном Хрущёвым в Президиум ЦК КПСС 1 марта [1956 года], отредактированном и принятом для рассылки в местные парторганизации решением Президиума ЦК от 7 марта 1956 г. Этот текст не идентичен тому, который зачитывал Хрущёв с трибуны съезда . Например, по всем воспоминаниям участников съезда, доклад зачитывался при полном молчании зала. В текст, опубликованный в “Известиях ЦК КПСС”, была вставлена реакция зала: “Оживление в зале”, “Шум возмущения в зале”, “Аплодисменты” и т. п., что, конечно, совершенно не отражало реальной атмосферы закрытого заседания» ( выделено мной. – Г. Ф. ) [584] .

Следовательно, исследуемый нами доклад оказался сфальсифицированным не только по содержанию, но и по представлению. При цитировании больших фрагментов доклада в предыдущих главах т. н. «реакция зала» оставлена нами как напоминание о внесённых в текст нарочитых искажениях.

В выступлении Хрущёва удалось выделить шестьдесят одно утверждение «разоблачительного» характера, говоря иначе, дотоле неизвестных и грубо уничижительных обвинений Сталина или Берии. Заявления такого рода представляют собой квинтэссенцию «закрытого доклада»; именно они так сильно потрясли мир, когда речь получила широкую огласку.

Конечно, было бы ошибкой считать ложным каждое из хрущёвских утверждений. Вот пример одного из наиболее ярких его «разоблачений», истинность которого не подлежит сомнению:

«Установлено, что из 139 членов и кандидатов в члены Центрального комитета партии, избранных на XVII съезде партии, было арестовано и расстреляно (главным образом в 1937–1938 гг.) 98 человек [585] , то есть 70 процентов.

Что собой представлял состав делегатов XVII съезда? Известно, что 80 процентов состава участников XVII съезда с правом решающего голоса вступили в партию в годы революционного подполья и Гражданской войны, то есть до 1920 года включительно. По социальному положению основную массу делегатов съезда составляли рабочие (60 процентов делегатов с правом решающего голоса)» [586] .

Каждое из хрущёвских «разоблачений» или обвинений Сталина и Берии, которое поддаётся проверке, оказывается ложным. Однако в данном случае нужно иметь в виду: процитированный выше фрагмент не относится к их числу совсем по другой причине. Здесь Хрущёв старательно избегает говорить о какой-либо причастности Сталина к гибели делегатов съезда. Если же такое обвинение было бы выдвинуто, оно, несомненно, пополнило бы собой и без того довольно внушительный перечень лживых утверждений «закрытого доклада».

 

Проблемы новой концепции

Типичная проблема, с которой сталкивается учёный-историк, связана, во-первых, со сбором свидетельств, необходимых для обоснования главного тезиса; а во-вторых, – с последующим логически стройным изложением всего материала, чтобы тезис, наконец, был доказан. Но при работе над данным исследованием очень скоро выяснилось, что перед автором встала проблема намного более серьёзная и масштабная.

«Закрытый доклад» представляет собой не просто ряд обособленных и следующих друг за другом утверждений, для каждого из которых можно по сути дела представить доказательства либо их ложности, либо истинности. Спустя недолгое время после выступления Хрущёва на XX съезде его «закрытая» речь заложила основы для новой концепции советской истории. Правда, новизна оказалась весьма относительной: многое в ней позаимствовано и отчасти нашло своё отражение в работах, оставленных ранее троцкистами, меньшевиками и эмигрантами из СССР.

При поддержке международного коммунистического движения и благодаря начавшейся вскоре кампании массовых «реабилитаций» тех, кто в годы сталинского правления был осуждён за изменническую деятельность, «хрущёвская» концепция завоевала всеобщее признание и обрела статус, какого не имела ни одна из предшествующих трактовок советского прошлого. Изложенная в «закрытом докладе» система взглядов очень скоро стала доминирующей.

Как следствие, высказывать сомнения в истинности утверждений «закрытой» речи Хрущёва – значит, волей-неволей, покушаться на самые основы того, что называется «антисталинской парадигмой».

Вот несколько поясняющих примеров, каждый из которых почерпнут из моих кратких бесед и обмена мнениями на очередной из ежегодных конференций марксистской академической группы США.

• Выслушав доклад об итогах исследования хрущёвской речи на XX съезде, один из ветеранов марксистского движения обличительным тоном заявил: «Вы реабилитируете Сталина!» Но автор не предпринимал таких попыток ни во время конференции, ни при работе над книгой, которую многотерпеливый читатель держит сейчас в руках.

• Другой заданный мне вопрос: «Как насчёт Троцкого?» Стоит сказать, что про деяния Троцкого в «закрытом докладе» вообще нет ни слова.

• Прослышав через нашего общего знакомого о научно-исследовательской работе, посвящённой докладу Хрущёва, редактор довольно хорошо известного марксистского журнала язвительно спросил: «И что, автор утверждает, будто никакого ГУЛАГа не было?». Но Хрущёв ни единым словом не обмолвился про ГУЛАГ.

• Наконец, очень благожелательный и поддерживающий меня читатель, познакомившись с одной из первых версий настоящей работы, предложил мне оставить её, а взамен приступить к написанию работы по истории репрессий 1930‑х годов.

Поначалу причины появления таких откликов казались непонятными. Но вскоре стало ясно, что они не связаны напрямую с моим исследованием. Присутствующие реагировали не на суть и смысл услышанного, а на то, что, по их мнению, там подразумевалось. Здесь отчётливо проявился тот факт, что хрущёвская речь на XX съезде – не заурядный документ, а один из столпов всей «антисталинской парадигмы», её краеугольный камень и сущностная часть целого, которая характеризует всю концепцию. Иначе говоря, попытка обосновать лживость тех или иных утверждений «закрытого доклада» (а именно такую попытку предпринял автор) воспринималось как стремление доказать, что все прочие части «антисталинской парадигмы», о которых Хрущёв не упоминал, тоже не соответствуют истине.

Мы вправе ожидать, что в любой научной публикации доказывается именно то, что заявлено в ней в качестве главной цели. И совершенно неразумно рассчитывать, что какая-то из печатных работ, где исследуется один-единственный и довольно узкий вопрос, способна низвергнуть некую значительную историческую концепцию, мимоходом опровергнув большое, – по сути дела бессчётное – число самых разнообразных доводов.

В нашем случае мы сталкиваемся именно с такими завышенными требованиями: «закрытый доклад» Хрущёва привязан к «антисталинской парадигме» настолько тесно, что любое его упоминание как по мановению волшебной палочки пробуждает у слушателей или читателей ассоциации с указанной системой взглядов во всей её полноте. В ряде случаев ответная реакция присутствующих граничила с негодованием: ну, как можно говорить об опровержении всей «антисталинской парадигмы», когда на деле сомнению подвергается только один её элемент? Какую-то часть аудитории охватывало разочарование, но по иным причинам: в моей работе ничего не говорится о ГУЛАГе, о Троцком и Бухарине, о Катыни и многом-многом другом, чего в тексте выступления Хрущёва нет и в помине; поэтому вне зависимости от того, сколь тщательно исследовано истинное содержание «закрытого доклада», полученные результаты не вызовут у охваченной таким настроением аудитории ничего, кроме раздражения.

Да, доклад Хрущёва следует признать основополагающим документом «антисталинской парадигмы». Поскольку весь доклад соткан из фальсификаций, трудно не согласиться с тем, что это имеет огромное значение для научно-исторических работ ближайшего будущего. Учитывая степень неправды, которая с самого начала сопровождала разоблачение т. н. «сталинских преступлений», маловероятно, что только «закрытым докладом» всё и ограничится. Удостоверившись, что по крайней мере часть хрущёвских «разоблачений» лжива, нетрудно будет показать, что другие его заявления тоже не соответствуют истине.

В наши дни «антисталинская парадигма» ещё не отмерла и отнюдь не утратила свого значения. Пухлые сочинения Роя Медведева «К суду истории» (1971) и Роберта Конквеста «Большой террор. Сталинская чистка 30‑х» (1973) вобрали в себя многие «разоблачительные» публикации хрущёвского времени и внесли решающий вклад в формирование и популяризацию «антисталинской парадигмы». Авторы этих работ обобщили всё, что им удалось отыскать в советской печати и «реабилитационных» материалах, в общедоступных и конфиденциальных воспоминаниях. Приняв «разоблачения» «закрытого доклада» за чистую правду, и Медведев, и Конквест не просто опираются на него, но идут гораздо дальше. И если теперь ясно, что речь Хрущёва насквозь лжива, какой же оценки заслуживают медведевско-конквестовские труды?

Приступая к исследованию обвинений, выдвинутых Хрущёвым в речи на XX съезде, и выяснив в конце концов, что все они по своей сути лживы, автор изначально не ставил перед собой задачу напрямую поколебать основы «антисталинской парадигмы». Но, как минимум, один из её столпов теперь всё же разрушен. Приняв в расчёт, что хрущёвская речь представляет собой не что иное, как последовательность хорошо продуманных и тщательно спланированных фальсификаций, ни один сколько-нибудь серьёзный исследователь уже не станет рассматривать историю Советского Союза через кривое зеркало «закрытого доклада».

Справедливость того или иного утверждения можно оценить только на фактологическом уровне, т. е. уяснив, насколько корректны умозаключения, сделанные в результате анализа имеющихся свидетельств. Никакая парадигма не может быть опровергнута путём отрицания истинности какого-то количества фактов.

Упоминавшиеся выше критики, коллеги и все те, кому удалось познакомиться с содержанием моего выступления на конференции, по выражению одного из слушателей, – «разумные люди во власти безосновательных измышлений». Причём под «измышлениями» понимается всё, что Хрущёв сознательно скрыл под фальшивым прикрытием разоблачения «культа личности».

Несмотря на критику и проклятия, осыпаемые по адресу сталинского «культа», Хрущёв на деле всячески укреплял преклонение перед Большим Человеком, но только в опрокинутом виде. Почитание всезнающего и добродетельного «отца народов» он подменил «культом» ещё более всемогущего, но кроваво-жестокого и мстительного Сталина-злодея. Такая трактовка очень напоминает портрет, нарисованный ещё Троцким, наделившим своего политического соперника множеством отрицательных черт и характеристик. Всё, что случилось в стране, включая восхождение Сталина к вершинам власти, формирование его политического курса и противодействие ему, репрессии, обрушившиеся на головы оппозиции, Троцкий объяснял сочетанием сталинской хитрости и жестокости, помноженными на отсутствие морали.

В конспекте работ Ноама Хомски, посвящённых средствам массовой информации, Марк Гримсли писал:

«Утверждение, которое соответствует принятому в мире представлению, не требует особых разъяснений и потому может быть выражено в нескольких словах. Чтобы оставалась хоть какая-то надежда остаться убедительным, для утверждения, которое бросает вызов общепринятому мировому взгляду, требуется гораздо больше места» [590] .

Замечание в равной степени справедливо и для исследований, бросающих вызов «общепринятым» историческим концепциям.

В таких условиях «равенство есть неравенство». И дело не только в том, что для разоблачения неправды требуется гораздо больше времени, усилий и места, чем для упоминания её вскользь и между прочим. Перед учёным, оспаривающим существующую парадигму, всегда стоят две задачи. А тот, кто не выходит за рамки господствующих представлений, выполняет лишь одну-единственную. В последнем случае достаточно бывает удостовериться, что в такой работе использованы канонические методы анализа, и она будет принята с одобрением. В каком-то смысле такой учёный доводит до сведения своих читателей то, что и так почитается у них за истину. Своим исследованием он как бы заполняет «чистый бланк» с намерением вписаться в рамки общепринятой (а потому общеприемлемой) модели истории. И не более того.

Работа учёного, бросающего вызов устоявшимся представлениям, куда более трудоёмка и ответственна. Она должна не только от начала и до конца удовлетворять требованиям методологии – правилам работы со свидетельствами, принципам логики и т. д., чего, вообще говоря, обязаны придерживаться все исследователи без исключения, но и многому сверх того. В первую очередь – заронить у читателей сомнения в той модели причинно-следственных отношений, которая лежит в основе основ общепринятых представлений о минувшем. Предстоит также склонить их к мысли, что ошибочной может оказаться вся ранее известная концепция истории, – суждение, которое многие погонят от себя прочь, а другие осудят как нечто неприемлемое.

Что ж, самое время повторить здесь то, что вызвало недопонимание у некоторых из моих слушателей на конференции, а именно: настоящая работа целиком посвящена только докладу, с которым Хрущёв выступил 25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС. Поразительный и удививший самого автора результат исследований заключается в том, что весь «закрытый доклад», как оказалось, состоит из лживых утверждений и фальсификаций иного рода. Цель данного исследования – в подкрепление данного тезиса представить наилучшие из доказательств, которые почерпнуты, по возможности, из российских архивов.

 

Разоблачение ложного утверждения не то же самое, что установление истины

Анализ хрущёвских уловок показывает, что мы имеем дело со связанными, но отличными друг от друга задачами. Из них более лёгкая и менее объёмная – показать, что Хрущёв просто лгал.

Но вдумчивый читатель, быть может, захочет бо́льшего. Отметив про себя, что те или иные положения «закрытого доклада» насквозь лживы, он, возможно, проявит интерес к получению правдивой информации, к тому, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Предлагаемая вниманию читателей книга, увы, не сможет удовлетворить такие запросы. Потребуется тщательно изучить каждое из «разоблачений» доклада в отдельности, т. е. в общей сложности проделать 61 исследование – по числу хрущёвских неправд. Часть таких штудий окажется весьма объёмистой: в ряде случаев скопилось довольно много различной (и крайне противоречивой) информации, которую ещё необходимо собрать и проанализировать.

Но многие из исследований пока так и останутся незавершёнными, поскольку у историков пока нет настолько полного числа свидетельств, чтобы, опираясь на них, можно было бы прийти к каким-то окончательным умозаключениям. В любом случае углублённое изучение каждого из хрущёвских тезисов с намерением докопаться, что же всё-таки случилось на самом деле, – в особенности с учётом сегодняшнего состояния источниковой базы, – выходит за рамки поставленной нами задачи.

Образ Сталина как «массового убийцы» целиком восходит к хрущёвскому времени. Самые первые из обвинений такого рода, положившие начало мифу (а перед нами, несомненно, миф), берут начало в «закрытом докладе». Из всех хрущёвских «разоблачений» наисильнейшее впечатление оставили обвинения в причастности Сталина к умышленному уничтожению многих высокопоставленных большевиков.

После «закрытого доклада» количество приписываемых Сталину «преступлений» всё разрасталось; со временем ему, например, стали вменять в вину расстрел по ложным обвинениям видных советских военачальников. Но пока Хрущёв находился у власти, плеяда полуофициальных писателей неусыпно трудилась над пополнением списка жертв несправедливых приговоров, и многие из названных тогда персоналий были «реабилитированы», т. е. провозглашены ни в чём не виновными.

В октябре 1964 года Хрущёва выпроводили в отставку, но к тому времени представления о Сталине как о массовом убийце невинных жертв уже устоялись. В начале 1970–х на Западе вышли из печати пухлые сочинения советского диссидента Роя Медведева и британского советолога Роберта Конквеста, обстоятельно описывающие т. н. «преступления» Сталина и опирающиеся на сочинения хрущёвского времени. Ещё больше леденящих кровь историй того же сорта получили известность в годы Горбачёва и Ельцина.

Иначе говоря, исследование того, что в «закрытом докладе» говорилось о массовых репрессиях, может оказаться более плодотворным, нежели просто выявление всё новых примеров хрущёвской лжи. В частности, речь идёт о возможности разобраться в том, каковы истоки и причины насаждения мифа о «Сталине – массовом убийце».

 

Исторические свидетельства

Есть качественные отличия между доказательствами, используемыми в юридической практике и в исторических исследованиях.

«Реабилитационные» отчёты обычно нацелены на выявление в уголовном деле осуждённого (человека, как правило, уже умершего) признаков отступлений от тех или иных процессуальных норм на разных этапах следствия. Все такие случаи тщательно фиксируются; ссылка на них считается достаточным основанием для снятия с осуждённого тех или иных статей обвинения; вследствие чего, как правило, неправомочным признаётся весь обвинительный приговор в целом. В некоторых случаях «реабилитационные» документы содержат доказательства нарушения законности, но иногда их существование только декларируется.

Поскольку обвинительный приговор объявлялся незаконным, а повторное рассмотрение дела с участием самого осуждённого невозможно, такой человек провозглашался «невиновным» – «реабилитированным»! С точки зрения историка, всё это не имеет смысла.

Далее. Внимание судей сфокусировано на соблюдении прав обвиняемого и правил ведения судебного процесса. Так, признание обвиняемым вины в отсутствие каких-либо доказательств или улик, подтверждающих факт совершения самого преступления, считаются совершенно недостаточными для обвинительного заключения. Бремя доказывания должно лежать на обвинительной стороне; обязанность доказывания своей невиновности не может быть вменена подсудимому, хотя проведение собственной защиты ему не возбраняется.

Показания, добытые под пытками, не имеют законной силы. Одна из причин – необходимость соблюдения прав обвиняемого. Но помимо прочего, если бы «органам правопорядка» дозволено было выбивать из арестованных показания, тогда настоящее расследование, возможно, никогда бы не проводилось, хотя следственные органы, несомненно, располагали бы поистине огромным числом признаний виновности.

Но история – не судебный процесс, где каждый из подсудимых наделён теми или иными правами. У ушедших из жизни вообще нет и не может быть таких льгот и привилегий, кои надлежит закрепить за ними навечно. Нас не очень интересует, насколько «справедливо» проходило само судебное разбирательство (независимо от того, как это можно установить). Мы лишь хотим знать: виновен подсудимый или нет? Ну а вопрос о судебной «справедливости» может стать самостоятельной темой исследований. Тем не менее, с изучением исторических аспектов вины здесь нет никакого тождества.

К примеру, в некоторых академических публикациях недавнего времени снова затронут вопрос о вине или невиновности по крайней мере одного из «мучеников Сенной площади», казнённых «судом Линча» в штате Иллинойс в 1886–1887 годах. Никому не приходит в голову поинтересоваться, был ли тот суд «справедливым», поскольку и так ясно, что не был; помимо того всего через несколько лет новый губернатор Иллинойса вынес вердикт об их посмертном помиловании.

В деле Сакко и Ванцетти теперь появились свидетельства, согласно которым по крайней мере Сакко следует, вероятно, признать виновным. Однако нет ни малейших оснований считать, что рассмотрение этого дела в суде было «справедливым» и соответствовало процессуальным нормам того времени. Всё ещё продолжается оживлённая дискуссия о том, передавал ли Юлиус Розенберг атомные секреты или только намеревался осуществить свой план при первой возможности. И ни у кого не вызывает сомнений, что состоявшийся над ним и его женой Этель суд проходил с грубыми нарушениями процессуального характера.

Историкам и не нужно вникать в процессуальные тонкости. Вопрос о «справедливости» судебного разбирательства определяется не только буквой закона того времени и степенью процессуальной педантичности, но также и тем, в какой степени юридические нормы как таковые соответствуют нашим субъективным представлениям о «справедливости».

Круг задач, стоящих перед историком, ограничивается сбором и оценкой имеющиеся свидетельств, чтобы на их основе прийти к каким-либо выводам. Совсем другое дело – выяснять, предстал ли тот или иной исторический персонаж перед «справедливым» судом. Между тем подсудимый может оказаться виновным, а суд, вынесший ему приговор, несправедливым. Но из всех проблем историк интересуется только вопросом о вине или невиновности. Так, если смотреть через призму сегодняшних стандартов судопроизводства, то вплоть до 1960‑х годов, наверное, ни один из чернокожих жителей американского Юга не удостоился «справедливого» рассмотрения его дела. Из чего, конечно, не следует, что каждый темнокожий подсудимый был обязательно невиновен.

Вопросы «справедливости» судебного разбирательства, проблемы его соответствия нормам и правилам советской юридической системы 1930‑х годов оставлены в данном исследовании без рассмотрения. Не освещается здесь и проблема соответствия законодательству СССР системы упрощённого и ускоренного судопроизводства, введённой в чрезвычайных обстоятельствах тех лет. Всё внимание сосредоточено только на выяснении виновности или невиновности осуждённых лиц.

И вот что характерно: для всех упомянутых в хрущёвском докладе репрессированных есть веские основания считать их виновными. Точнее, наше утверждение состоит в следующем: в распоряжении исследователей есть те самые материалы, которые были известны Хрущёву и его помощникам и откуда они черпали свои сведения, – «реабилитационные» справки по делам репрессированных. И ни в одной из этих справок нет доказательств невиновности тех, кто удостоился упоминания в «закрытом докладе».

Следует заметить: ни в каком из случаев автор не использовал в качестве доказательств показания-самооговоры, в которых подследственные изобличают себя в совершении тех или иных преступлений. Хотя, по совести говоря, если признания такого рода – единственные из всех свидетельств, историку ничего не остаётся, как пользоваться в своих исследованиях столь ненадёжными источниками. Аналогичным образом: если единственными свидетельствами окажутся слухи и сведения из вторых-третьих рук, дело придётся иметь, увы, только с ними.

 

Пытки и связанные с ними проблемы

Начиная со сталинских времён никому не приходит в голову отрицать, что многие из тех, кто в 1930‑е годы был арестован по политическим мотивам, подвергались физическому насилию. В хрущёвский период сведения о применении пыток использовались судебными органами для «реабилитации» жертв репрессий. Что обычно выражалось в опротестовании и отмене вынесенного приговора. Как явствует из действовавшего в годы Сталина уголовно-процессуального кодекса, показания, добытые под пытками, не могли иметь законной силы, а их использование в качестве доказательств считалось противоправным.

Однако тот факт, что обвиняемый подвергся истязаниям, ещё не значит, что он невиновен. Пытки нельзя считать доказательством чьей-либо невиновности, хотя часто (но ошибочно) они принимаются за таковые.

В действительности следует учитывать несколько вариантов развития событий:

• Человек мог быть виновен, подвергнуться пыткам и дать признательные показания;

• Человек мог быть виновен, подвергнуться пыткам и ни в чём не сознаться;

• Человек мог быть невиновен, подвергнуться пыткам и дать признательные показания (чтобы остановить истязания);

• Человек мог быть невиновен, подвергнуться пыткам и отказаться давать признательные показания;

• Человек мог быть невиновен, избежать истязаний, но дать признательные показания в совершении другого преступления (примеры таких случаев довольно нередко можно найти в реабилитационных материалах);

• Человек мог подвергнутся пыткам, но быть признан виновным на основе показаний других обвиняемых и имеющихся в деле улик; такие показания и такие улики часто встречаются при расследовании реальных дел.

Обычно установить факт применения пыток бывает крайне непросто. Одни только голословные уверения вряд ли стоит брать на веру, ибо есть немало причин, побуждающих людей отречься от своих прежних показаний. Заявления, что последние были, дескать, «выбиты», – самый простой способ задним числом дезавуировать когда-то сделанные признательные заявления, не утеряв своего достоинства. Доказать, что кто-то подвергся физическому насилию, можно не иначе, как с помощью других свидетельств, могущих подтвердить использование такого рода «методов», – например, при наличии чистосердечных признаний самих истязателей или показаний, полученных «из первых рук» от других очевидцев событий.

Но в отсутствие таких доказательств объективный исследователь не имеет права считать, что пытки действительно применялись. Увы, столь очевидной истине то и дело не придают должного внимания, – настолько велико воздействие на умы учёных и читателей воззрений, что истязаниям подверглись все без исключения узники «застенков НКВД», а те, кто их испытал, конечно же, ни в чём не повинны.

Мотивы применения пыток могли быть различными. Так, если следователь приходил к убеждению, что подследственный – опасный преступник или шпион, истязания становились средством для «вытягивания» из него сведений, знание которых помогало уберечь имущество, спасти жизни людей или раскрыть другие преступления.

Однако следователи, подчеркнём это ещё раз, зачастую прибегали к физическому насилию для того, чтобы заставить подозреваемых признаться в преступлениях, которые те не совершали, и тем самым заработать положительную характеристику у начальства. Пытки использовались и для того, чтобы выбить из арестованного показания против других лиц, а те тоже обрекались на муки и ради тех же целей. Так буквально из ничего можно было состряпать раскрытие огромного заговора.

М. П. Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, в покаянном заявлении, полностью опубликованном лишь в 2006 году, отмечал, что некоторым из подчинённых Ежов отдавал распоряжения, чтобы те совершали именно такие подлоги и фальсификации.

Из показаний Фриновского следует и то, что дутые дела фабриковались далеко не в каждом случае. Отнюдь не все бывшие следователи сознались в «липачестве». И не все они были взяты под стражу в 1930‑е годы. Ещё нам известно, что Сталин и его высокопоставленные сподвижники – члены комиссий, сформированных для изучения случаев нарушения законности, – предприняли срочные и решительные меры, чтобы положить конец массовым злоупотреблениям, арестовать и предать суду их виновников. Что недвусмысленно следует из недавно рассекреченных документов.

Остаётся лишь ещё раз напомнить, сколь велика потребность в доказательствах:

• в отсутствие надлежащих доказательств неправомерно считать, что кто-то был подвергнут истязаниям;

• факт применения пыток (а тем более только заявления о них со стороны потерпевших) нельзя считать достаточным основанием для признания чьей-либо вины или невиновности;

• каждое уголовное дело должно расследоваться строго индивидуально и в полном соответствии с имеющимися в нём доказательствами…

В большинстве случаев нам просто недоступны материалы, которыми располагали следователи 1930–40 годов. Подавляющее большинство документов из архивно-следственных дел не были преданы гласности ни в годы послесталинского СССР, ни в период постсоветской России. Всё, что так или иначе стало известно, рассекречивалось в соответствии с каким-то малопонятным критерием. Каким же именно? Толком об этом никогда и ничего не сообщалось… Но время от времени можно было заметить, что документы отбираются так, чтобы с их помощью укрепить веру в представления о фабрикации ложных обвинений со стороны сталинского руководства.

К счастью, сведения, почерпнутые из архивно-следственных дел, зачастую поступают из нескольких источников в разное время и от людей, руководствующихся разнообразными мотивами. В результате между крупицами свидетельств сплошь и рядом обнаруживаются такие противоречия, которые позволяют пролить больше света на события прошлого. Тем не менее мы всё ещё лишены возможности узнать «всю историю целиком», что подразумевает доступ как минимум к тем материалам, которыми обладала сторона обвинения.

Легко предположить, что документы, изобличающие злодеяния Сталина и его сподвижников, давно оказались бы рассекреченными, если б таковые существовали. В хрущёвские «те 10 лет», в период горбачёвской «гласности» и последующие времена были задействованы колоссальные ресурсы с единственной целью – представить все годы пребывания Сталина у власти чередой его преступных деяний. Сказанное легко проиллюстрировать материалами по «реабилитации», которые получили широчайшую огласку. Трудно даже представить, что где-то ещё хранятся никому не известные или оставленные без внимания источники с доказательствами виновности Сталина в фабрикации клеветнических обвинений против невинных людей.

По тем же причинам та часть материалов, которая остаётся лежать под спудом, может поставить «официальную» антисталинскую версию под сомнение. Во всяком случае в документах, извлекаемых из тех или иных архивных хранилищ, всё чаще обнаруживаются свидетельства, оправдывающие Сталина. Как представляется, появление таких источников в научной печати – результат бюрократической несогласованности. Поэтому часто трудно бывает понять, почему всё происходит именно так, а не иначе. В некоторых случаях документ публикуется по нескольку раз, причём в более поздних вариантах в нём вдруг обнаруживаются столь красноречивые отличия, что становится ясно: сей «первоисточник» претерпевает одну из стадий фабрикации, после чего следует ждать появления отшлифованной («официальной») версии, которая будет затем помещена в архив на хранение.

И ещё. Все наши умозаключения (и это одна из особенностей работ по истории) носят предварительный характер. «Самонадеянность» здесь совершенно неуместна. Вообще, историкам крайне редко приходится иметь дело с «несомненными фактами». И чем больше свидетельств станет известно в будущем, тем острее будет потребность внести поправки в наши представления о минувшем, а если необходимо, то и полностью отказаться от них.

Нужно быть готовым поставить под сомнение собственные взгляды и концепции. Следовать таким рекомендациям, конечно, непросто. Но если совсем игнорировать их, легко впасть в опасную для историка крайность – начать взирать с благоговением только на те из фактов, которые подтверждают уже устоявшиеся представления, а всё, что им противоречит, встречать резко «в штыки». Тем самым может получиться так, что в исторических свидетельствах мы будем видеть отражение лишь наших собственных предубеждений, не замечая, что из них следует на самом деле.

 

Типология хрущёвского ловкачества

Классификация хрущёвских «разоблачений» и исторических свидетельств, имеющихся для каждого из таких случаев, представляет собой попытку проанализировать различные приёмы искажения фактов, к коим Хрущёв прибег, дабы ввести в заблуждение слушателей «закрытого доклада».

Американский словарь английского языка «Америкэн херитидж дикшэнэри» даёт слову «ложь» такое определение:

1. Неверное утверждение, сознательно представленное как правдивое; неправда.

2. Нечто подразумевающее обман или создание неправильного впечатления.

Как следует из первого толкования, лжецу должно быть заранее известно, что его утверждение не соответствует истине. Не всегда, но довольно часто так оно и случается; тем не менее доказать это в научно-историческом исследовании удаётся крайне редко. Вот почему здесь используется более широкое толкование – то, что ближе ко второму определению. Иначе говоря, если какое-то из хрущёвских «разоблачительных» утверждений в данном исследовании названо «лживым» или «сфальсифицированным», следует иметь в виду, что речь идёт об одном из двух вариантов обмана:

1. На дату выступления с «закрытым докладом» Хрущёв не мог не знать, что его заявление не соответствуют истине,

или

2. Хрущёв грубо пренебрёг правдой, пытаясь безосновательно выдать за истину то или иное своё утверждение; правда, в данном случае у нас нет полной уверенности, на самом ли деле докладчик знал, что его заявление неправдиво.

Учёные обычно избегают слова «ложь», считая его слишком грубым. Мы тоже не прочь пользоваться им пореже, но важнее здесь не вопрос учтивости, а корректность рассмотрения самой проблемы. Существуют разные виды фальсификаций. И если в каждом случае пользоваться одним и тем же термином, из поля зрения могут выпасть риторические ухищрения, к которым прибегал Хрущёв.

Типология – метод классификации разнородных объектов путём их объединения по каким-то общим признакам. В нашем случае все лживые «разоблачения» Хрущёва предназначались исключительно для обмана; отличались лишь пущенные им в ход уловки.

«Разоблачения»

Ниже приведён краткий перечень «разоблачительных» утверждений из «закрытого доклада» Хрущёва. Ссылки на страницы приводятся по первой публикации «закрытого доклада» в журнале «Известия ЦК КПСС» в 1989 году.

Типология

«НИ» – «не известно» – 1 случай (№ 51). Без изучения подлинника документа невозможно сказать, соответствует ли истине хрущёвское заявление о собственноручной подписи, которую Сталин будто бы поставил на постановлении о сооружении памятника в свою честь. В данном случае Хрущёв, несомненно, исказил смысловую часть источника, скрыв важную информацию. Поэтому (как объясняется в 8‑й главе) для разрешения вопроса одной фотокопии документа недостаточно.

«ТС» – «только слова Хрущёва» – 4 случая. В своей речи Хрущёв сообщил, как Сталин что-то говорил в его присутствии, но кроме самого докладчика истинность этих слов никто так и не смог удостоверить. Даже если кто-то выступил с возражениями (как маршал Жуков, № 38), подобных опровержений всё равно недостаточно, чтобы установить истину.

В трёх остальных случаях Хрущёв находился среди других лиц, и те наверняка должны были подтвердить хрущёвские заявления, поскольку благодаря «закрытому докладу» они получили достаточную известность. Однако мы не располагаем сведениями, последовали ли такие подтверждения.

«ЛЗ» – «ложь замалчиванием» – 12 случаев. Утверждения оставляют ложное впечатление, поскольку они вырваны из контекста и, стало быть, в них замалчиваются те или иные важные сведения.

Хрущёв, возможно, не владел информацией в полном объёме. Но те, кто проводил для него исторические изыскания, готовил справки и писал первый вариант «закрытого доклада», обладали не только известными нам сегодня материалами, но и многим сверх того. К тому же хрущёвским сообщникам дозволялось работать с такими документами, которые недоступны нынешним архивистам. Именно поэтому они, скорее всего, делились добытыми сведениями лично с Хрущёвым, а следовательно, степень его неосведомлённости никак не могла быть низкой.

«ОС» – «особый случай» – 3 утверждения. Каждое представляет собой заявление весьма неопределённого свойства, и, если присмотреться повнимательнее, там трудно найти какие-либо прямые обвинения Сталина или Берии. О последних вслух ничего не говорится, и они, скорее, только подразумеваются, чтобы создать у слушателей необходимое Хрущёву впечатление.

«ЛУ» – «лживое утверждение» – 40 случаев. В эту категорию входят либо очевидно неправдивые заявления, либо те из них, где историческая правда искажена Хрущёвым самым вопиющим образом. В последнем случае докладчик мог и не знать, сколь далеки от истины его заявления. Последнее нетрудно показать с помощью известных теперь и подготовленных специально для Хрущёва материалов.

Несколько из помещаемых ниже примеров помогают получить представление как о предлагаемой классификации, так и об уловках, с помощью которых Хрущёв вводил в заблуждение слушателей своего доклада. Один-единственный случай «НИ» («не известно») уже рассматривался в начале раздела.

«ТС»: «только слова Хрущёва»

В «закрытом докладе» рассказывается, как в присутствии Хрущёва Сталин однажды сказал: «Вот шевельну мизинцем – и не будет Тито. Он слетит…» (№ 42). Тем самым докладчик подразумевал, что только ему удалось стать свидетелем сталинских слов. Но если так, нет никакой возможности перепроверить истинность хрущёвских слов. Никем и ничем подтвердить их больше нельзя.

Второй пример. Как утверждал Хрущёв, в конце 1952 – начале 1953 года Сталин внёс предложение повысить на 40 млрд рублей налог на колхозы и колхозников (№ 54). Получается так: либо Сталин поделился своими соображениями с одним только Хрущёвым, либо, что более вероятно, всё рассказанное – плод хрущёвских измышлений.

Ещё: по Хрущёву, Сталин будто бы «принижал» заслуги и способности маршала Жукова (№ 38) и проявлял резкое «недовольство» Павлом Постышевым (№ 55).

Окажись Хрущёв честным человеком, свидетелем, который во всех иных случаях заслуживает полного доверия, тогда и здесь можно было бы положиться на его безупречную репутацию. Но Хрущёв вообще редко бывал правдив, поэтому сказанное им, скорее всего, не соответствует истине. Однако абсолютной уверенности в том нет.

«ЛЗ»: «ложь замалчиванием»

В докладе Хрущёв рассказал о «фабрикации “дел” на видных партийных и государственных деятелей – Косиора, Чубаря, Постышева, Косарева и других» (№ 21–24).

Между тем всё обстоит совсем не так, как хотел бы представить Хрущёв. Ныне стали известны многие факты, подтверждающие обоснованность обвинений, выдвинутых против Косарева и ещё больше – против Косиора, Чубаря и Постышева. К примеру, Постышев был сначала раскритикован, а затем исключён из ВКП(б) и, наконец, арестован в связи с массовыми репрессиями партийных кадров. Хрущёв присутствовал на том самом Пленуме (январь 1938 года), где Постышев выступал сам и где он подвергся жёсткой критике со стороны своих коллег по ЦК.

Хрущёву следовало знать, что Молотов и Ворошилов посещали Постышева на Лубянке, где тот в присутствии Молотова подтвердил вину и правильность данных им ранее показаний. Хрущёв не мог остаться в неведении относительно того, что именно Постышев, а с ним и многие другие подследственные выступили с обвинениями Косиора и Чубаря; что Каганович, как он сам рассказывал, развёл лишь руками, когда ему довелось познакомиться с пухлой тетрадью с собственноручными признаниями Чубаря.

Во всех четырёх случаях имеется достаточно косвенных улик, чтобы говорить о вине Косарева, Косиора, Чубаря и Постышева. Но опять-таки мы не можем быть абсолютно уверены, ибо правительственные органы России по-прежнему хранят архивно-следственные материалы по их делам за семью печатями. В любом самом благоприятном случае определение вины или невиновности сводится к выяснению той или иной степени вероятности. Доступные сегодня доказательства со значительным перевесом указывают на виновность всей четвёрки.

Пятый пример – показания Розенблюма с рассказом о том, как Заковский фабриковал лживые признания (№ 19). Здесь Хрущёв пытается дать понять, что за всеми этими фальсификациями стоял Сталин. На самом деле есть веское свидетельство, что Заковский, подчиняясь заговорщическим установкам Ежова, действовал по указке последнего, тогда как Сталин, наоборот, резко выступал против Заковского, осуждая его за применение пыток на допросах обвиняемых.

Нужно заметить, что случаи «лжи замалчиванием» («ЛЗ») иногда «перетекают» в категорию «лживых утверждений» («ЛУ»); хорошие примеры тому – № 33 и № 47.

«Расстрелянные полководцы» (№ 33). Здесь Хрущёв высказывается настолько неопределённо, что непросто или почти невозможно понять, что именно он хочет сказать; трудно также разобрать, где именно он говорит неправду. Из уже опубликованных материалов известно, что Тухачевский и осуждённые с ним командиры были действительно виновны в предъявленных им обвинениях. И хотя заявление Хрущёва о расстрелянных полководцах весьма сложно классифицировать, оно отнесено к категории «ложь замалчиванием».

«”Зверская расправа” над М. С. Кедровым» (№ 47). Нетрудно видеть, что Кедров был расстрелян не «по распоряжению Берии». Инициативный документ с запросом на санкцию «директивных органов Союза ССР» исходил не от Берии. После согласования с Прокурором СССР Бочковым заключение о необходимости расстрела Кедрова Берия получил на исполнение как нарком внутренних дел. Иными словами, говорить о полной непричастности последнего к смерти Кедрова тоже некорректно.

В обоих случаях нам приходится довольствоваться лишь крохами рассекреченных сведений, опираясь на которые, просто невозможно получить правдивое представление о событиях тех лет и дней. Но имеющейся информации вполне достаточно, чтобы убедиться: Хрущёв солгал по меньшей мере в каких-то частностях (но не исключено, что и в бо́льшем). А потому оба его заявления нужно отнести к «лживым утверждениям» («ЛЗ»), хотя они также граничат с категорией «ложь замалчиванием» («ЛЗ»).

«ОС»: «особые случаи»

В одной из частей «закрытого доклада» Хрущёв рассуждает на тему массовых репрессий (№ 5), поначалу не затрагивая ни деталей, ни персоналий. По понятным соображениям он «забыл» упомянуть о своей собственной роли в проведении репрессивной политики, какую ему довелось сыграть на посту первого секретаря Московского областного и городского комитетов партии (1935–1938), а затем первого секретаря КП(б) Украины (1938–1949). Из опубликованных в последние годы научно-исторических работ явствует: уступая, вероятно, только Эйхе, Хрущёв обрёк на репрессии гораздо больше жертв, чем любой другой партийный руководитель. Его, несомненно, можно характеризовать как эдакого «стахановца репрессий»!

Хотя сведения о роли Хрущёва в репрессиях остались вне рамок «закрытого доклада», это его заявление отнесено не к категории «ложь замалчиванием» («ЛЗ»), а к «особым случаям» («ОС»), ибо явных обвинений против Сталина или Берии в нём нет. Хрущёв лишь пытается создать у аудитории нужное ему впечатление. В опубликованном варианте «закрытого доклада» слова и фразы подобраны так тщательно, чтобы исключить оттуда прямые обвинения кого-либо в чём-то.

Другой пример из той же категории – хрущёвское заявление о Зиновьеве и Каменеве (№ 7):

«В своём “завещании” Ленин предупредил, что “октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью”. Но Ленин не ставил вопроса об их аресте и тем более о их расстреле» [594] .

Хрущёв совершенно обошёл молчанием вопрос о виновности Зиновьева и Каменева в заговорщической деятельности с целью свержения Советского правительства и об их косвенной причастности к убийству Кирова. В распоряжении докладчика были признательные показания и многие другие следственные материалы по делу. Увы, сегодня доступна лишь малая толика тех источников, зато все они неуклонно свидетельствуют, что Зиновьев и Каменев безусловно виновны в том, в чём они признались. И сам Хрущёв не решился объявить их «невиновными»; вместо этого он возложил всю ответственность за их казнь на счёт сталинской «тирании». Но в случае действительной вины подсудимых, как о том свидетельствуют документы, расстрел Зиновьева и Каменева никак нельзя отнести к последствиям «злоупотребления властью».

Последний пример из категории «особых случаев» («ОС») – ссылка на «партийную комиссию Президиума ЦК», которой было поручено «разобраться в вопросе о том, каким образом оказались возможными массовые репрессии против большинства членов и кандидатов в члены Центрального комитета партии, избранного XVII съездом ВКП(б)» (№ 10).

Хрущёв утверждал, что комиссия «установила многочисленные факты фальсифицированных дел против коммунистов, ложных обвинений, вопиющих нарушений социалистической законности, в результате чего погибли невинные люди». На самом деле комиссия (а доклад её опубликован) никаких фактов не «установила». Она лишь продекларировала истинность представленных выводов. Тенденциозные штудии проводились в соответствии с заранее намеченными результатами, чтобы в конечном итоге представить нужные Хрущёву выводы, которые в большинстве случаев не подкрепляются доказательствами. Более того, комиссия не смогла установить вину Сталина в упомянутых ею злоупотреблениях. Само же хрущёвское заявление ни в коем случае не относится к числу «разоблачительных», ибо уже в 1939 году стало широко известно, что многие из пострадавших понесли незаслуженное наказание.

«ЛУ»: «лживые утверждения»

«Лживые утверждения» представляют собой самую многочисленную категорию. Все неправды зависят от контекста, иначе говоря, от таких внешних обстоятельств, ссылка на которые позволяет понять, что утверждение противоречит фактам. Вот почему некоторые из заявлений «перетекают» в категорию «ЛЗ» («ложь замалчиванием»). Зато другие, как, скажем, «донесение Воронцова» (№ 31), остаются просто грубыми фальшивками.

Ещё один пример – «шифротелеграмма» о пытках (№ 28). Хрущёв выбросил из неё крайне важные фрагменты, оставив сообщение лишь о сталинской санкции на применение «физических методов» против «неразоружившихся» врагов. Меж тем в выкинутой им части, наоборот, говорится, что широкое использование пыток недопустимо, а те из работников НКВД, кто превратил такие методы из исключения в правило, понесли суровое и заслуженное наказание.

Третий пример – т. н. «прострация» Сталина в первые дни и недели войны (№ 34). По сути дела само такое утверждение опровергнуто всеми, кто работал или был рядом со Сталиным в то тревожное время. Ну а Хрущёв тогда не только не находился где-то возле Сталина, но вообще отсутствовал в Москве, поскольку безвыездно пребывал в столице Украины.

 

В своей речи на XX съезде Хрущёв доложил о работе «партийной комиссии Президиума ЦК», которая, по его словам, выяснила следующее:

«Многие партийные, советские, хозяйственные работники, которых объявили в 1937–1938 годах “врагами”, в действительности никогда врагами, шпионами, вредителями и т. п. не являлись, что они, по существу, всегда оставались честными коммунистами» [596] .

Затем докладчик перешёл к обсуждению уголовных дел на некоторых лиц, чья невиновность, по его словам, полностью установлена.

Документы комиссии, во главе которой стоял П. Н. Поспелов, были опубликованы после распада Советского Союза. Почти одновременно были преданы гласности подписанные Генеральным прокурором СССР Р. А. Руденко реабилитационные справки, которыми пользовался Поспелов. Одни и те же цитаты и другие совпадения убеждают, что именно реабилитационные материалы послужили основой для поспеловского доклада.

Доклад комиссии Поспелова обсуждался несколько раз, но в атмосфере, не отличающейся строгой взыскательностью, вот почему вопрос о выявлении там каких-либо фальсификаций даже не возникал. Некоторые из содержащихся там передержек очевидны. Так, в одном из разделов доклада его авторы приходят к выводу, что т. н. «блоки» и «центры» оппозиционной деятельности, дескать, представляют собой плоды фальсификаций следователей из НКВД. Но, как теперь известно, такое утверждение безосновательно, поскольку в личном архиве Троцкого выявлены документы, подтверждающие существование в СССР оппозиционного «блока» троцкистов и «правых».

Так или иначе, реабилитационные материалы как таковые ещё никогда не становились темой для научно-исторических исследований. Все предыдущие работы на указанную тему – например, труды В. З. Роговина и В. П. Наумова – опирались исключительно на цитаты из «закрытого доклада», краткий пересказ воспоминаний Хрущёва и на полные безудержного бахвальства свидетельства, оставленные тем же самым автором.

Ниже обсуждаются реабилитационные материалы на некоторых партийных руководителей, чьи имена были названы в «закрытом докладе» Хрущёва, а содержание этих справок, постановлений сравнивается со сведениями из источников, опубликованных в постсоветский период. Как следует из таких сопоставлений, реабилитационные материалы не ставили свой целью выяснить правду о виновности или невиновности тех или иных репрессированных лиц. Да и могло ли быть иначе? Ведь даже известные нам свидетельства там вообще не рассматривались. И как знать, какие ещё сведения скрываются в архивно-следственных делах, содержание которых мы пока не знаем?

Возникает вопрос: зачем вообще готовились реабилитационные справки? Если говорить о членах ЦК, упомянутых в докладе, единственное разумное объяснение состоит в необходимости вооружить Хрущёва такими внешне правдоподобными материалами, чтобы его заявления о невиновности тех или иных лиц не выглядели голословными.

Но в отношении менее крупных служащих, членов партии более низкого звена и многих-многих простых людей реабилитационные справки готовились по совершенно иным причинам. Если не все, то бо́льшая их часть появилась в ответ на обращения родственников репрессированных, и лишь единичные примеры таких письменных ходатайств преданы сегодня огласке.

Однако и здесь нет полной уверенности, что рассмотрение вины или невиновности таких лиц проводилось сколько-нибудь надлежащим образом. Вот один из красноречивых примеров.

А. Ю. Тивель

Американский исследователь Дж. А. Гетти получил доступ и опубликовал краткое описание материалов из персонального партийного дела Александра Юльевича Тивель-Левита, расстрелянного по приговору суда в 1937 году. В мае 1957 года Верховный суд СССР отменил приговор в отношении Тивеля, и он был восстановлен в партийных рядах. Тем не менее в партийном досье никаких следов рассмотрения уголовного дела Тивеля не оказалось: там лишь указывается, что вынесенный ему приговор основан на противоречивых и вызывающих сомнение материалах.

С другой стороны, есть множество иных сведений о Тивеле. Из них тотчас выясняется: кого-кого, а Тивеля никак нельзя считать «обыкновенным советским обывателем», как его почему-то назвал Гетти. Тивель работал секретарём у Зиновьева; в соавторстве Тивель написал книгу, которая стала официальной историей Коминтерна за первые 10 лет существования этой организации; наконец, главные из фигур на втором показательном процессе (январь 1937 года) Юрий (Георгий) Пятаков и Григорий Сокольников указали на Тивеля как на одного из известных им заговорщиков. Причём, по показаниям Сокольникова, с ним самим Тивель установил личные связи как участник троцкистской группы, которая готовила убийство Сталина:

« Сокольников: В 1935 году ко мне пришёл Тивель и сообщил, что он связан с террористической группой Закса-Гладнева. Тивель спрашивал указаний о дальнейшей деятельности этой группы.

Председательствующий: На кого эта группа готовила покушение?

Сокольников: Мне Тивель говорил тогда, что у них было задание подготовить террористический акт против Сталина… Я был связан с Тивелем непосредственно, Тивель был непосредственно связан с группой Закса-Гладнева. Был ли Тивель сам членом этой группы, я не знаю» [600] .

И ещё. Упомянутый здесь Закс-Гладнев тоже работал в издательстве и приходился Зиновьеву зятем (мужем сестры). Виктор Серж описал встречу с Зиновьевым, которая происходила в 1927 году на квартире Закса как раз после провала троцкистской демонстрации против тогдашнего партийного руководства (т. е. Сталина и Бухарина) и в связи со смертью убеждённого троцкиста Адольфа Иоффе, покончившего счёты с жизнью из чувства протеста; на той встрече собравшиеся обсуждали планы перехода оппозиции к подпольной деятельности.

На открытом процессе в январе 1937 года Сокольников и Пятаков назвали Тивеля; о его деятельности они, несомненно, давали показания и на предварительном следствии, только, по-видимому, гораздо более подробные. Между тем имя Тивеля прозвучало на процессе, когда сам он был не просто жив, но оставался на свободе. Правда, из партии его «вычистили» ещё в августе 1936 года, что, по-видимому, стало следствием состоявшегося в том же августе процесса Зиновьева – Каменева. В декабре 1936 года Тивель был упомянут Ежовым во время очной ставки Бухарина с одним из его обвинителей – Куликовым.

По словам Гетти, реабилитация Тивеля стала результатом ходатайств его жены, которая просила смыть клеймо «члена семьи врага народа» с её сына. Хотя реабилитация и состоялась, из весьма скромного числа доступных сегодня источников следует, что бо́льшая их часть указывает на причастность Тивеля к серии заговоров 1930‑х годов. В ещё большей степени сказанное относится к делам высокопоставленных руководителей большевистской партии, названных Хрущёвым в его докладе.

П. П. Постышев

В речи на закрытом заседании XX съезда Хрущёв утверждал, что на февральско-мартовском (1937) Пленуме «в выступлениях ряда членов ЦК по существу высказывались сомнения в правильности намечавшегося курса на массовые репрессии» и что «наиболее ярко эти сомнения были выражены в выступлении тов. Постышева». Проверить истинность хрущёвских слов не представлялось возможным вплоть до публикации в 1992–95 годах материалов февральско-мартовского Пленума и в особенности стенограммы выступлений на нём Постышева.

Но после предания гласности материалов Пленума оказалось: сказанное Хрущёвым – заведомая ложь. Ни Постышев, ни другие члены ЦК даже не помышляли выступать с критикой «курса на массовые репрессии».

Но хрущёвское жульничество тем не ограничилось. Сам Постышев несёт личную ответственность за массовые репрессии. Его действия Сталин расценил как «расстрел» ни в чём не повинных членов парторганизации Куйбышевской области. Именно репрессии стали главной причиной удаления Постышева с занимаемой должности, его исключения из состава Центрального комитета, а затем из партии и в конце концов привели к аресту, проведению официального расследования и вынесению ему смертного приговора.

Вплоть до настоящего времени российское правительство не только воздерживается от публикации документов из дела Постышева, но и не подпускает к ним никого из исследователей. Увы, без доступа к архивно-следственным материалам – к таким, как стенограммы судебных заседаний, признательные показания и протоколы допросов, а среди прочего к таким из них, где другие подследственные выдвигают обвинения против Постышева и где сам он обвиняет других – без ознакомления с такого рода источниками невозможно получить верное представление о том, что же произошло в действительности. И так дело обстоит с каждым, кого Хрущёв в своём докладе назвал среди невинных жертв необоснованных репрессий.

Иначе говоря, мы лишены возможности выяснить всю подноготную произошедшего как в случае с Постышевым, так и при изучении дел других репрессированных членов ЦК. Всё, что можно сделать, – сравнить сведения из опубликованных к настоящему времени реабилитационных справок с тем, что известно о Постышеве из иных преданных огласке источников.

Фрагмент доклада комиссии Поспелова о Постышеве значительно короче, чем посвящённая ему довольно немногословная реабилитационная справка, из которой, судя по всему, и почерпнуты все сведения, но с одним важным отличием – к ним добавлены резкие нападки лично на Сталина. Хрущёв, разумеется, был хорошо знаком со всеми материалами, поскольку они рассылались членам Президиума. На некоторых из них стоят их визы, однако самое большое число документов направлялось на имя Хрущёва. Ниже основное внимание будет сфокусировано на рассмотрении реабилитационной справки, поскольку она содержит более подробные сведения о Постышеве.

Кое-что становится заметным почти сразу: в реабилитационной справке о Постышеве нет ни слова об организации им массовых противозаконных репрессий членов партии, о чём имеется довольно много источников. Само собой разумеется, что освещение этой темы в «закрытом докладе» не вызвало бы неприязни к Сталину и не прибавило бы симпатий к Постышеву.

Но особенно важно, что вопрос обойдён молчанием и в реабилитационной справке. Если в деле нашлось бы хоть что-то, способное обелить Постышева, такие факты непременно попали бы в неё. При добросовестном изучении дела Постышева вопрос о его роли в раздувании репрессий просто невозможно было оставить без внимания! Окажись он затронутым в реабилитационной справке, кто-то из политических оппонентов Хрущёва, например, Молотов или Каганович могли бы затребовать себе реабилитационную справку, и хрущёвские плутни тогда бы выплыли наружу.

Хрущёв участвовал в Пленуме Центрального комитета в январе 1938 года, когда Постышев подвергся резкой критике и затем был исключён из ЦК за проводимые им репрессии. Конечно, Хрущёв просто не мог не знать как о проступках Постышева, так и о причинах его исключения из ЦК, и не вызывает сомнений, что он голосовал в поддержку такого решения.

Из имеющихся свидетельств явствует: и реабилитационная справка, и опирающийся на неё доклад Поспелова построены на мошенничестве. Оба документа вместо объективного рассмотрения дела следуют заранее спланированной методе, чтобы, несмотря ни на что, представить Постышева невиновным ни в каких злодеяниях. Конечно, Хрущёв не мог не быть в курсе проделанных манипуляций.

Примечательно, что в случае реабилитационной справки о Постышеве (как, впрочем, о большинстве или почти всех репрессированных) не только Хрущёву, но и другим участникам январского (1938) Пленума из числа членов Президиума – Молотову, Кагановичу, Микояну, Ворошилову – следовало знать о хрущёвских плутнях.

Нельзя, очень может быть, что Постышева судили лишь за одно или за ограниченное число тяжких преступлений, например, за участие в правотроцкистском заговоре. К такой практике нередко прибегают в США, когда рассматривают в суде не все караемые смертью правонарушения, какие есть в деле обвиняемого. Не исключено, что Постышева и не судили за другие преступления, – в конечном счёте лишить человека жизни можно только раз.

Но в случае «полной реабилитации» необходимо аннулировать приговор за все преступления, в которых осуждённый был признан виновным. Если же преступление всего одно и обвинение по нему признаётся несостоятельным, тогда осуждённого можно считать «невиновным»: его единственное обвинение будет аннулировано. Очень похоже, что в деле Постышева так всё и случилось. То же самое, по-видимому, относится ко многим, если не ко всем «реабилитированным», чьи справки процитированы в докладе Поспелова.

Подготовленная прокуратурой справка подтверждает, что Постышев сознался в участии в правотроцкистском заговоре и в шпионаже в пользу японской разведки. Но те, кого Постышев назвал своими сообщниками, либо ничего не сказали о нём самом в показаниях, либо назвали его среди тех, против кого были нацелены их собственные заговоры.

Некоторые сведения, указанные в реабилитационной справке, выглядит довольно странно. Судите сами:

«Бывший секретарь ЦК Компартии Украины Попов Н. Н. показал, что он, Балицкий и Якир пытались использовать Постышева в своих антисоветских целях, но это им сделать не удалось» [611] .

Сказанное весьма интересно! Если бы Постышев был невиновен, ему следовало сообщить о попытках его вовлечения в заговор. Однако нет никаких свидетельств, что Постышев повёл себя именно так. Неясно в этом случае, как быть с его «невиновностью»?

Среди участников одного с ним заговора Постышев назвал командарма 1 ранга Иону Якира, командующего Киевским военным округом, который был осуждён и казнён вместе с маршалом Тухачевским, но сам Якир «никаких показаний в отношении Постышева не дал».

А допрашивали ли Якира о Постышеве? Если нет, тогда отсутствие упоминаний о нём не имеет особого значения. И почему указание на такую немаловажную подробность не вошло в реабилитационную справку?

«Косиор С. В. в начале следствия назвал Постышева в числе участников военного заговора на Украине, затем от этих показаний отказался, а впоследствии снова их подтвердил».

Такие утверждения едва ли оправдывают Постышева. Признательные показания не доказывают вину, равно как и последующий отказ от них её не опровергает.

«В деле Косиора имеется заявление Антипова Н. К., в котором он утверждает, что между Косиором и Постышевым были весьма ненормальные личные отношения и что Постышев не входил в общий центр контрреволюционных организаций на Украине».

В марте 1937 года Постышева перевели с Украины на должность первого секретаря Куйбышевского обкома ВКП(б). Тот факт, что он был удалён из руководства украинским центром заговора, не доказывает его невиновность.

«На предварительном следствии Постышев показал, что шпионскую связь с японской разведкой он осуществлял через работников восточного отдела Наркоминдел СССР Мельникова Б. Н., Козловского Б. И. Как установлено проверкой, Мельников Б. Н., признавая себя виновным в связях с японской разведкой, никаких показаний о Постышеве не дал, а Козловский Б. И. вообще не арестовывался. Таким образом, “показания” Постышева о его контрреволюционной деятельности на Украине и связях с японской разведкой не нашли своего подтверждения и, как установлено в настоящее время, они были сфальсифицированы органами НКВД».

Напротив: если Постышев сознался в шпионаже в пользу Японии, назвав своим связником Мельникова, а тот в своих показаниях подтвердил, что он японский агент, то всё вместе это, скорее, удостоверяет, а не опровергает вину Постышева – вне зависимости от того, упоминал его Мельников или нет!

В реабилитационной справке указывается: в рапорте, направленном в НКВД, следователь П. И. Церпенто признался, что им и следователем Визелем написан один из протоколов допроса Постышева и что оба они выполняли распоряжение Г. Н. Лулова (предположительно их начальника); в свою очередь Лулов предостерегал Постышева, чтобы тот придерживался содержащихся там показаний. В той же справке сообщается, что Церпенто лично участвовал в фабрикации следственных дел, а среди прочего признался в фальсификации допроса Постышева как соучастник. Но про содержание этого допроса ничего не сообщается, хотя определённо говорится, что речь идёт об одном-единственном протоколе.

Заключительная часть «реабилитационной справки» на Постышева гласит:

«Прокуратура СССР считает возможным внести протест на приговор Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Постышева Павла Петровича на предмет прекращения его дела и посмертной реабилитации.

Прошу Вашего согласия».

Сама реабилитационная записка датирована 19 мая 1955 года. Всего через два месяца – 18 июля 1955 года появилась такая записка, посвящённая К. В. Уханову, в которой говорилось:

«Произведённой проверкой установлено, что следствие по делу Уханова производили бывшие сотрудники НКВД СССР Лулов и Церпенто, разоблачённые впоследствии как преступники, пробравшиеся на работу в органы государственной безопасности и осуждённые к расстрелу за ряд преступлений, в том числе за фальсификацию следственных дел.

Из уголовного дела по обвинению Лулова видно, что он являлся выходцем из социально чуждой среды: брат Лулова Мендель – крупный капиталист, проживающий в Палестине. В СССР Лулов прибыл в порядке обмена из Польши. Во время XIV съезда ВКП(б) Лулов, работая в Ленинграде, выступал против генеральной линии партии. В деле Лулова находится его записка на имя Зиновьева, в которой Лулов выражает одобрение по поводу одного из выступлений Зиновьева.

Из дела по обвинению Церпенто видно, что он в 1934 году являлся участником контрреволюционной троцкистской группы в Саратовском пединституте. В это время Церпенто был завербован как негласный агент – осведомитель органов НКВД. В 1937 году Церпенто был уже переведён на штатную должность в центральный аппарат НКВД СССР.

В показаниях Церпенто и Лулова содержатся многочисленные факты, свидетельствующие о том, что, допрашивая арестованных, они вымогали от них показания на невиновных лиц и в особенности домогались ложных оговоров в отношении руководящих партийных и советских работников. Фальсифицируя уголовные дела, Церпенто и Лулов не останавливались перед вымогательством ложных показаний в отношении отдельных руководителей партии и правительства. Таким путем Церпенто и Луловым были сфальсифицированы многочисленные следственные дела, в том числе дело по обвинению Постышева, ныне посмертно полностью реабилитированного, и др[угих]. лиц» [613] .

Короче говоря, Лулов обвинялся в поддержке зиновьевцев, а Церпенто – сторонников Троцкого. Какое отношение это имеет к Постышеву, мы увидим чуть ниже. Ну а здесь обратим внимание вот на что: реабилитационная справка недвусмысленно указывает на наличие троцкистско-зиновьевского заговора, тогда как в доклад Поспелова, подготовленный всего через несколько месяцев, существование такого заговора категорически отрицает.

Далее в посвящённой Уханову записке приводится фрагмент из признательного заявления одного из ближайших ежовских приспешников по НКВД – М. П. Фриновского, а там сообщается, как, поощряя фабрикацию выбитых с помощью пыток показаний, Ежов стремился утаить свою собственную роль одного из главарей антиправительственного правотроцкистского заговора. Заявление часто цитировалось в прежние годы, но полностью было опубликовано лишь в феврале 2006 года.

Сказанное свидетельствует о довольно важных вещах.

Один протокол допроса составлен следователями ещё до суда над Постышевым.

Из довольно объёмистого заявления Фриновского процитирована только та часть, где затрагивается вопрос о фальсификации признательных показаний и фабрикации клеветнических обвинений, – иными словами, о методах, очень похожих на те, что использовали Лулов и Церпенто.

Суд и казнь Постышева состоялись 26 февраля 1939 года, а значит, следствие по его делу было завершено, когда, сменив в ноябре 1938 года Ежова, НКВД возглавил Берия. Чуть позднее (т. е. опять-таки при Берии) предстали перед судом и получили смертные приговоры следователи Церпенто и Лулов.

Вопрос о массовых репрессиях партийных кадров в реабилитационной справке о Постышеве вообще не упоминается. И через два месяца после написания реабилитационной записки Постышев был «полностью реабилитирован».

Те, кого Постышев обвинял в своих показаниях, либо ответили ему встречными обвинениями (Косиор), либо совсем не упоминали его имени (Якир, Антипов, Мельников).

Подследственные, признавшиеся в подготовке террористических актов против Постышева, одновременно сознались в участии в собственных заговорах.

Если Постышев и впрямь состоял в заговоре, это могло быть известно только очень ограниченному числу его сообщников. Таким образом, интриги других заговорщиков против Постышева ни в коей мере его не оправдывают.

Итак, что же получается? А вот что: есть только одна версия событий, способная непротиворечиво объяснить все затронутые проблемы: записка о реабилитации Постышева – плод мошеннических ухищрений. Ни одно из ключевых обвинений, выдвинутых против Постышева, не подвергалось тщательному исследованию, и выходит, что его имя не ограждено ни от одного из них. Реабилитационные материалы отнюдь не ставили перед собой задачу установить вину или невиновность. Им предназначалась роль фигового листка, который потребовался Хрущёву, чтобы оправдать его хулу в адрес Сталина за смертный приговор, вынесенный Постышеву.

По той же причине доклад Поспелова, опирающийся на лживые реабилитационные справки, представляет собой такое же жульничество. Несколько абзацев, посвящённых Постышеву, менее подробны и написаны с явным намерением дискредитировать лично Сталина. Весь поспеловский доклад задумывался не ради каких-то исследований, а как подсобный материал для политической полемики.

А. В. Косарев

Своя реабилитационная справка есть и на Александра Косарева. Но ни в докладе Поспелова, ни в первоначальном варианте речи Поспелова и Аристова, ни в т. н. «диктовках» Хрущёва к «закрытому докладу» Косарев не удостоился хотя бы абзаца. Поэтому всё, что о нём сказано на XX съезде, добавлено самим Хрущёвым. Помимо прочего здесь мы имеем дело с убедительным доказательством того, что, работая над своим выступлением, Хрущёв пользовался не только докладом Поспелова и проектом «закрытой» речи, подготовленным Поспеловым и Аристовым, но самостоятельно знакомился со справками по реабилитации.

Вообще, об участи Косарева известно гораздо меньше, чем, скажем, о судьбе Постышева, но лишь потому, что российские власти пока не сделали достоянием гласности какие-либо материалы, касающиеся последних месяцев жизни бывшего комсомольского вожака. В посвящённой Косареву реабилитационной записке причина его ареста 28 ноября 1938 года объясняется личной неприязнью Берии. Косарев, как утверждается, поначалу отказывался давать показания о своей изменнической деятельности, но затем к нему стали применяться пытки, и 5 декабря он подписал фальшивые признания, в которых сознался в своём участии в правотроцкистском заговоре с целью свержения Советского правительства.

В реабилитационной записке вся ответственность возложена на Берию, который, как там говорится, ненавидел Косарева, а тот в свою очередь презирал Берию за искажения истории компартии Грузии и притеснения старых грузинских большевиков. Возглавив НКВД, Берия воспользовался первой же возможностью, чтобы арестовать Косарева и его жену. Когда Косарев отказался в чём-либо сознаваться, Берия принудил его к признательным показаниям с помощью пыток.

Как далее гласит записка по реабилитации, от Берии будто бы поступил приказ, чтобы расследование вели его ближайшие сотрудники – Богдан Кобулов и Лев Шварцман, начальник и его помощник по следственной части НКВД, – и, чтобы добиться от Косарева признаний, потребовал применить к нему меры физического воздействия. В ходе следствия Кобулов и Шварцман избивали бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ Валентину Пикину, которая, несмотря на физические страдания, отказалась давать ложные показания на Косарева. В справке сообщается, что Косарев признал себя виновным и подтвердил свои показания в суде только в обмен на обещания Кобулова и Берии сохранить ему жизнь. Однако прошение о помиловании Берия передавать никуда не стал, и Косарева расстреляли.

Хрущёв расправился над Берией и ещё семью его подчинёнными, в том числе Кобуловым, в 1953 году. Следователь Шварцман, который (наряду с вдовой Косарева) предоставил практически все сведения, вошедшие в реабилитационную справку, был казнён в хрущёвские времена, в 1955 году. В справке пересказывается «жуткая история» про Берию – одна из очень похожих на те, что распространял сам Хрущёв. Берия, как там утверждается, преследовал Косарева из чувства личной мести, не имея для этого никаких политических поводов.

Весь материал реабилитационной записки производит странное впечатление, поскольку из других источников известно, что против Косарева выдвигались обвинения политического характера, о чём ещё будет сказано ниже. Притом в реабилитационной записке отсутствуют не только контрдоводы, доказывающие их несостоятельность, но и само упоминание о таких обвинениях.

В. З. Роговин приводит свидетельство, в соответствии с которым Косарев в марте 1938 года встречался с Сергеем Уткиным, бывшим секретарём Ленинградского обкома ВЛКСМ, который недавно вышел из тюрьмы и сетовал, что НКВД принудил его к ложным показаниям. Косарев дал резкий отпор таким жалобам и направил на имя Ежова донос, который стал причиной повторного ареста и 16‑летнего заключения Уткина в лагерях ГУЛАГа. Близкие связи Косарева и Ежова засвидетельствованы также племянником последнего – Анатолием Бабулиным, чьи показания недавно были опубликованы.

По словам Роговина, использовавшего источники горбачёвского времени, Косарева арестовали вскоре после Пленума ЦК ВЛКСМ, который проходил с 19 по 22 ноября 1938 года и где присутствовали и выступали многие видные члены Политбюро ЦК ВКП(б): Сталин, Молотов, Каганович, Андреев, Жданов, Маленков и Шкирятов. Поводом стало увольнение и преследование со стороны Косарева и его подручных инструктора ЦК ВЛКСМ Мишаковой, которая незадолго до того выдвинула обвинения против комсомольских руководителей Чувашии.

Акакий Мгеладзе в 1930‑е годы руководил ЦК ЛКСМ Грузии, а позднее стал первым секретарём ЦК грузинской компартии. В 2001 году дождались публикации написанные им ещё в 1960‑е годы мемуары, многие страницы которых посвящены его встречам со Сталиным. Мгеладзе вспоминает, что примерно в 1950 году он поинтересовался у Сталина судьбой Косарева, который когда-то вызывал у него восхищение. Высказав мнение, что не верит обвинениям, выдвинутым против Косарева, Мгеладзе поинтересовался, не могло ли здесь произойти трагической ошибки.

Сталин, спокойно выслушав все вопросы, сказав в ответ, что каждый в те годы совершил немало ошибок, в том числе и он сам, Сталин, но к Косареву это не имеет отношения: его дело дважды обсуждалось на Политбюро, и по поручению последнего материалы НКВД проверяли Жданов и Андреев. И тогда сам Мгеладзе тоже припомнил, что читал стенограмму Пленума ЦК ВЛКСМ, на котором снимали Косарева. Причём выступления Жданова, Андреева и Шкирятова оказались настолько убедительны, что у него отпали малейшие сомнения в виновности Косарева.

Очевидно, что выдвинутые против Косарева обвинения носили серьёзный политический характер. Они, по всей видимости, включали связь с Ежовым, который признался в своих показаниях, что стоял во главе правотроцкистского заговора. Не исключено, что стенограмма Пленума ЦК ВЛКСМ, архивно-следственные материалы из НКВД и другие связанные с делом Косарева документы, возможно, существовали не только в годы правления Хрущёва, но хранятся где-то и сейчас. Однако доступ исследователей к ним закрыт.

В воспоминаниях, написанных после отставки в 1964 году, Хрущёв упоминает и Мишакову, и Косарева и вскользь касается обвинений, выдвинутых против него на Пленуме ЦК ВЛКСМ. но о «мести» со стороны Берии там вообще нет ни слова. С другой стороны, то, что в мемуарах Хрущёва говорится о Мишаковой, Пленуме и т. д., напрочь отсутствует в реабилитационной справке 1954 года! Напомним, что в последней вся ответственность возложена на Берию и его жажду мести! Какова бы ни была истина, мы не имеем права верить ничему из того, что написано в реабилитационной справке. Тем более что это как раз тот документ, на который Хрущёв опирался в своём «закрытом докладе»…

Я. Э. Рудзутак

Ян Рудзутак был арестован в мае 1937 года одновременно с маршалом Тухачевским и вместе с военачальниками Красной Армии обвинялся в участии в одном заговоре с ними. В речи на расширенном заседании Военного совета 2 июня 1937 года Сталин подробно говорил о заговоре Тухачевского, назвав Рудзутака среди тех тринадцати руководителей-заговорщиков, чьи имена стали к тому времени известны следствию.

Но записка о реабилитации Рудзутака, датированная 24 декабря 1955 года, обо всём этом умалчивает. Там сообщается, что на предварительном следствии Рудзутак хотя и признал себя виновным в антисоветской деятельности, но показания его были «явно противоречивы, неконкретны и неубедительны»; в судебном заседании он виновным себя не признал и от ранее полученных от него признаний отказался «как от вымышленных». И ни слова об участии в заговоре военных!

Соответствующий раздел доклада Поспелова опирается на реабилитационную справку и вместе с сообщением о посмертной реабилитации добавляет к ней: «Тщательной проверкой, произведённой в 1955 году, установлено, что дело по обвинению Рудзутака сфальсифицировано, и он был осуждён на основании клеветнических материалов». Как будет показано ниже, заявления о «тщательности» весьма далеки от истины, а реабилитационная справка на Рудзутака – очередная попытка обелить его путём сокрытия и замалчивания ключевых фактов, свидетельствующих о его виновности.

Многие подследственные выдвинули обвинения против Рудзутака. Реабилитационная записка пытается умалить их значение самыми разными способами. Например:

Некоторые из арестованных (Магалиф, Эйхе и др.) на предварительном следствии дали против Рудзутака изобличительные показания, но «в суде от этих показаний они отказались».

Отказ от показаний не делает их «более правдивыми», чем первоначальные признания.

Рудзутака назвали своим сообщником Алкснис, Герман и «другие советские и партийные работники, по национальности латыши», однако следствие по их делам «проводилось с грубейшими нарушениями закона».

Реабилитационная справка на Я. И. Алксниса была подготовлена лишь три недели спустя. Поэтому упоминание о результатах проверки его дела по меньшей мере некорректно. В справке говорится, что Алкснис дал признательные показания на предварительном следствии и повторил их в суде, но с одной важной оговоркой: «на следствии он признавал себя виновным в результате применения к нему мер физического воздействия». Никаких дополнительных подробностей – таких, как имена следователей-истязателей, которые могли бы удостоверить это заявление, – в справке не приводится.

Ряд лиц (Чубарь, Кнорин, Гамарник и Бауман) к тому времени были провозглашены невиновными, поэтому «не могли иметь антисоветских связей с Рудзутаком».

В соответствии с реабилитационной справкой о Чубаре последний признался в принадлежности к правотроцкистской заговорщической организации и в таком качестве фигурирует в следственных материалах других лиц, например, в деле Антипова, который назван заговорщиком в показаниях Рыкова. Чубарь также сознался в шпионаже на Германию.

На предварительном следствии Кнорин признал себя виновным в том, что, участвуя в заговоре, руководил правотроцкистской организацией в Коминтерне, поддерживал связь по антисоветской работе с Гамарником и вместе с Рудзутаком и Эйдеманом руководил антисоветской националистической латышской организацией, а также занимался шпионажем в пользу латвийской, польской и других иностранных разведок. Свои показания Кнорин подтвердил и в суде.

Бауман и Гамарник вообще не были осуждены, поэтому дело ограничилось их партийной реабилитацией, протекавшей обычно ещё более формально, чем юридическая.

В показаниях Бухарина и Рыкова утверждается, что по своим убеждениям Рудзутак принадлежал к «правым» и им сочувствовал, но боялся открыто признаваться в своих политических симпатиях.

Показания Крестинского, Розенгольца, Гринько, Постникова, Антипова, Жукова и других «весьма противоречивы и неконкретны и поэтому не могут быть признаны доказательством виновности Рудзутака».

Несколько слов мы должны сказать об используемых здесь риторических приёмах:

Отречение от показаний не означает ни их правдивости, ни лживости. В каждом из таких случаев мы просто не знаем, какое именно из двух утверждений не соответствует истине.

Не знаем мы и того, отказался ли Рудзутак от всех своих показаний или только от некоторых. В настоящее время известно лишь, что во многих случаях – таких, как дело генерал-лейтенанта ВВС П. В. Рычагова или наркома внутренних дел Г. Г. Ягоды, – обвиняемые подтверждали свою причастность к заговору, но категорически отрицали виновность в шпионаже в пользу Германии.

Чубарь, Кнорин и другие репрессированные были «реабилитированы», что означает отмену их приговоров по процессуальным причинам. но это не то же самое, что признание их абсолютной «невиновности».

Предполагается, что показания подследственных «противоречат» друг другу. Однако ошибочно было бы считать их совершенно бездоказательными. Наоборот: идентичные или слишком похожие друг на друга признания как раз и будут очень подозрительны. Нет оснований для отбрасывания таких показаний только на основе «противоречий», – по крайней мере без дополнительного изучения причин их появления.

Рудзутак упомянут в показаниях Гринько, Розенгольца и много раз назван Крестинским во время «бухаринского» процесса в марте 1938 года. Реабилитационные материалы просто игнорируют эти свидетельства.

Между тем имя Розенгольца как заговорщика фигурирует в недавно опубликованных признаниях Ежова и его родственника и соратника А. М. Тамарина. Что, скорее, свидетельствует не о невиновности, а о доверии к изобличающим Рудзутака показаниям Розенгольца.

Рудзутак назван и в признаниях Рухимовича от 8 февраля 1938 года. Нет сомнений, что Ежов и его подручные фабриковали ложные показания и с помощью пыток принуждали подследственных подписывать их, что подтверждается в покаянном заявлении Фриновского на имя Берии. Один из очевидцев подтверждает, что Рухимович подвергался избиениям, но не ежовскими следователями, многие из которых были осуждены за фальсификацию уголовных дел. Тем не менее само по себе применение на допросах физического насилия не означает, что полученные таким образом показания следует считать ложными или правдивыми.

И. Д. Кабаков

Реабилитационная справка на Ивана Кабакова отсутствует; его фамилию просто включили в список из 36 репрессированных высших партийных чиновников наряду с Эйхе и Евдокимовым, но без каких-либо попыток разобраться в выдвинутых против него обвинениях. В известных сегодня архивно-следственных материалах, которые, бесспорно, были доступны Хрущёву в 1956 году, довольно много свидетельств посвящено Кабакову.

На правотроцкистском («бухаринском») показательном процессе (март 1938) подсудимые Рыков и Зубарев назвали Кабакова среди сообщников по антиправительственному заговору. До сих пор никто не утверждал, что эти показания получены в результате угроз или физического насилия. но все они остались «незамеченными» как в отчёте комиссии Поспелова, так и в «закрытом докладе» Хрущёва. Американский горный инженер Джон Литтлпейдж выразил твёрдое убеждение, что Кабаков был одним из организаторов саботажа в уральском регионе.

Р. И. Эйхе

Роберт Эйхе – первый, кто в хрущёвском докладе был назван среди невинных жертв сталинского произвола. Его дело рассматривается последним, потому что оно ещё более показательно, чем все остальные.

Как в случае с другими упомянутыми в речи Хрущёва лицами, ни советские, ни российские власти не рискнули допустить исследователей к архивным материалам предварительного и судебного производства по делу Эйхе, но и без них ясно: действуя заодно с НКВД, Эйхе был причастен к проведению крупномасштабных необоснованных репрессий. Вероятнее всего, вынесение смертного приговора напрямую связано с совершением таких злодеяний. Тот факт, что Эйхе участвовал в репрессиях рука об руку с Ежовым, заставляет любого исследователя задаться вопросом: а не носили ли их связи заговорщический характер? Хотя мы по-прежнему не располагаем доказательствами для окончательных выводов.

В самом конце фрагмента «закрытого доклада», посвящённого Эйхе, Хрущёв говорит:

«В настоящее время бесспорно установлено, что дело Эйхе было сфальсифицировано, и он посмертно реабилитирован» [632] .

Данное утверждение ложно. С речью на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущёв выступил 25 февраля 1956 года, тогда как решение о реабилитации Эйхе, по имеющимся источникам, состоялось только в марте. Но только этим все несообразности не исчерпываются: хотя Эйхе, как никому, уделено в хрущёвском докладе места больше, чем любому другому репрессированному партруководителю, отдельной и специально посвящённой ему реабилитационной справки нет. 2 марта 1956 года Эйхе списочным порядком был представлен к реабилитации вместе с 35 другими репрессированными членами и кандидатами в члены ЦК ВКП(б). Документ представляет собой обыкновенный список, в котором совершенно отсутствуют подробности, касающихся того или иного лица.

Наибольший по объёму и независимый от других частей фрагмент «закрытого доклада» об Эйхе представляет собой пространную цитату из его заявления на имя Сталина от 27 октября 1939 года. Несомненно, это одна из наиболее заряженных эмоционально частей всего хрущёвского выступления: Эйхе страстно настаивает на своей невиновности и в подробностях описывает физические истязания, какие ему довелось испытать, когда от него домогались признаний в преступлениях, которые он никогда не совершал. В письме Эйхе неоднократно пишет о своей преданности партии и лично Сталину.

Впечатление такое, что кристально чистый коммунист идёт на смерть из-за сфабрикованных против него обвинений. Заявление поистине убийственное! Но поскольку послание полностью было опубликовано в 2002 году, можно теперь легко удостовериться: из-за существенных купюр документ подвергся существенным искажениям.

Отрывок из «письма Эйхе Сталину» от 27 октября 1939 года из доклада Поспелова не во всём совпадает с тем, что Хрущёв процитировал в своём «закрытом» съездовском выступлении. В обоих случаях речь идёт о значительных пропусках из того, что предположительно следует считать полным текстом документа. Слово «предположительно» здесь употреблено из-за оговорки публикаторов, указывающих, что само письмо воспроизведено ими по копии.

Письмо не имеет никаких архивных атрибутов, и только в конце его есть приписка, что подлинник заявления «находится в архивно-следственном деле Эйхе». Но атрибуты самого дела тоже не указаны. Что следует понимать так: российские власти не желают, чтобы исследователи знали, где хранятся материалы по делу Эйхе, – если таковые ещё, конечно, существуют…

Даже составителям и редакторам официозного издания «закрытого доклада» не дозволено было познакомиться как с письмом, так и с архивно-следственным делом Эйхе! Причины такого отказа не известны, но изучение фрагментов, «не попавших» в доклады Поспелова и Хрущёва, помогает найти некоторые из возможных объяснений.

Письмо Эйхе помещено в приложении к данной главе. Условные обозначения позволяют понять, какие именно части процитированы в «закрытой» речи Хрущёва, какие использованы комиссией Поспелова и какие есть у обоих. Но наибольший интерес представляют, конечно же, выброшенные ими фрагменты текста письма.

Достаточно беглого знакомства с содержанием документа, чтобы уяснить главное: предание широкой огласке целиком всего заявления стало бы губительным для целей «закрытого доклада». И вот почему:

Эйхе ссылается на своё письмо к «народному комиссару Л. П. Берия»; подразумевается, что оно написано после ареста Эйхе 29 апреля 1938 года, но не ранее 25 ноября того же года, когда Берия, сменив Ежова, был назначен наркомом внутренних дел.

Как далее говорится в заявлении, «комиссар Кобулов» высказал сомнения в том, что Эйхе мог выдумать все свои признания, пытаясь таким образом разобраться, как появились показания о его контрреволюционной деятельности. Напомним: Богдан Кобулов – один из шести подсудимых по «делу Берии» (Деканозов, Гоглидзе, Кобулов, Меркулов, Мешик, Влодзимирский), под сенью юридических декораций расстрелянных в декабре 1953 года. Выброшенная фраза с положительной стороны характеризует Кобулова, а, значит, и Берию, и показывает их ответственное отношение к службе в Наркомате внутренних дел, чего Хрущёв не мог допустить ни в каком случае.

Из письма следует, что многие партийные руководители изобличали Эйхе как участника заговора. Оправдываясь, он расценивал такие обвинения как «провокации» и пытался дать им различные объяснения. Тем не менее создаётся впечатление, что арест Эйхе был полностью оправдан, поскольку человек, чьё имя фигурирует в показаниях столь многих участников заговора, может действительно оказаться причастным к преступлению. Вывод напрашивается сам собой: чтобы определить, какая именно вина лежит на Эйхе, требовалось тщательное изучение следственных материалов по его делу. но Хрущёв не мог допустить таких проверок, ибо многие его неправды тогда сразу выплыли бы наружу.

Эйхе возлагает вину на двух следователей НКВД – Ушакова и Николаева – за жестокие пытки (избиения), которые ему довелось испытать. И нам тоже кое-что известно о мучителях Эйхе: оба действовали по указке Ежова, были арестованы, осуждены и расстреляны за фабрикацию лживых показаний и истязания подследственных.

Именно при Берии начались аресты и расследования деятельности многих руководителей НКВД, причастных к пыткам и следовательским фальсификациям. А Хрущёв как никто другой запятнал себя участием в незаконных репрессиях. И именно он сыграл первостепенную роль в судебной расправе над Берией в 1953 году, а в последующем – не упускал случая, чтобы возвести на него любую напраслину. Неудивительно, что в «закрытом докладе» вину за отчаянное положение Эйхе Хрущёв возложил тоже на Берию, приписав ему злоупотребления, к каким тот был непричастен. Вот почему публикация заявления Эйхе никак не отвечала хрущёвским интересам.

Помимо прочего, из письма Эйхе следует, что с отстранением Ежова методы ведения следствия в НКВД стали возвращаться в русло законности. Так, подследственный Эйхе получил право на письменное обращение к наркому внутренних дел СССР Л. П. Берии. Начальник следственной части НКВД Б. З. Кобулов нашёл возможность выслушать Эйхе и пытался разобраться в доводах, которые тот привёл в своё оправдание. И, наконец, дважды ему разрешили написать заявления на имя Сталина, и, как подразумевается, оба послания дошли до адресата.

Сказанное косвенно подтверждает, что именно Берия и, разумеется, Сталин потребовали от НКВД проведения тщательного расследования случаев, аналогичных делу Эйхе, и выяснения, кто прав, кто виноват. Так во всяком случае могли подумать делегаты съезда, слушавшие доклад Хрущёва. но цели самого докладчика были совершенно иными – представить Сталина и Берию безответственными руководителями, которые поощряли самый разнузданный произвол.

Эйхе даёт понять, что сами заговоры существовали в действительности, и в подтверждение своих слов называет ряд членов ЦК, которые либо сами состояли в них, либо дали признательные показания, указав на него как на одного из заговорщиков. Стоит сказать, что основная направленность хрущёвского доклада – утвердить всех во мнении, что заговоров как таковых никогда не существовало.

Эйхе сообщает, что Евдокимов и Фриновский выдвинули против него обвинения в причастности к заговорщической деятельности Ежова. Именно на него, а также на следователя Ушакова Эйхе возлагает вину за выбивание из него ложных признаний. Хотя сам он отрицает наличие каких-либо конспиративных связей с Ежовым, Фриновский утверждает прямо противоположное.

Называя Ежова «арестованным и разоблачённым контрреволюционером», Эйхе затрагивает тем самым вопрос о собственном заговоре бывшего наркома внутренних дел. Сведения, удостоверяющие существование такого заговора, стали известны лишь в 2006 году, когда было опубликовано заявление Фриновского и один из протоколов допроса Ежова.

Нет повода сомневаться, что ежовские следователи действительно выбивали из Эйхе показания, поскольку и Ежов, и Фриновский признались в использовании «физических методов» на допросах подследственных. но только сам этот факт не обязательно свидетельствует о невиновности Эйхе. Как отмечал Фриновский, и он сам, и Ежов фабриковали липовые дела и казнили своих сообщников по заговору, чтобы не допустить вскрытия их злодеяний на допросах у Берии.

Публикация полного текста письма Эйхе (не говоря уж о предании огласке материалов из его дела) могла бы спутать Хрущёву все карты. Была бы поднята проблема организованного Ежовым заговора, что противоречило основной задаче «закрытого доклада» – свалить вину за всё и вся на Сталина и Берию.

При знакомстве с письмом выплыли бы наружу имена многих высокопоставленных партийных деятелей, чьи следственные дела надлежит хорошенько изучить, прежде чем удастся отделить недостоверные показания от правдивых.

Так, среди лиц, упомянутых Эйхе, – Евдокимов. Тот самый, кого и Ежов, и Фриновский назвали своим ближайшим сообщником по заговору. Странно, однако, что в постановлении Президиума ЦК КПСС от 6 марта 1956 года фамилия Евдокимова стоит в одном «реабилитационном» списке вместе с Эйхе!

Среди других названных в письме членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) – В. И. Межлаук, С. В. Косиор, Э. К. Прамнэк, Н. И. Пахомов, причём оба последних выдвинули против Эйхе ложные обвинения.

Опровержения выдвинутых обвинений – такие, как письмо Эйхе на имя Сталина, – заслуживают не бо́льшего доверия, чем признания вины. Тем не менее в доклады Хрущёва и Поспелова ими помещены только те тщательно отсеянные фрагменты заявления, где Эйхе пишет о своей невиновности.

Если неискажённый текст письма рассматривать вместе с другой информацией, где речь идёт о роли Эйхе в массовых репрессиях, мы неизбежно придём к умозаключению, что Поспелов и Хрущёв приложили максимум усилий для сокрытия свидетельств, указывающих на виновность Эйхе. Именно таким образом обоим докладчикам удалось пресечь попытки любого серьёзного исследования как его собственного дела, так и роли Эйхе в заговоре Ежова.

Эйхе упоминает слова Сталина о том, что «каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П[олит]Б[юро]». Возможно, далеко не все члены ЦК 1956 года знали, что собой представляли «особые папки». Поэтому наверняка бы возник вопрос, наделены ли они сами таким правом?

Хрущёв не смог бы отказать членам ЦК, если бы те, зная, что их требования правомочны, захотели изучить архивно-следственные материалы на тех или иных лиц. Можно с уверенностью говорить о жёстких ограничениях, наложенных на доступ к особым папкам, поскольку даже таким членам Политбюро, как Молотов и Каганович, не удалось воспользоваться сведениями из уголовных дел. Очень может быть, что инициатива запретительных мер исходила от самого Хрущёва. В противном случае трудно понять, как именно Хрущёву и хрущёвцам удалось избежать разоблачения лживых обвинений, выдвинутых ими против «антипартийной группы» в 1957 году.

В общем, письмо Эйхе, если рассматривать его во всей полноте, могло стать весьма опасным средством для противодействия замыслам Хрущёва. По содержанию оно, скорее, оправдывает Сталина и Берию и подтверждает наличие масштабного заговора с участием по меньшей мере некоторых членов ЦК, но не только. Хрущёв решился процитировать вырванные из контекста выдержки из документа, лишь когда удостоверился, что кроме него самого и его сторонников больше никто не имеет доступа к делу Эйхе.

Анализ справок и других реабилитационных материалов позволяет сформулировать выводы, которые важны для проделанного в предыдущих главах исследования «закрытого доклада» Хрущёва.

Значительное часть материалов против репрессированных лиц оставлена в реабилитационных справках без внимания.

Ни один из фактов, подтверждающих виновность членов ЦК, названных в хрущёвском докладе, не стал предметом пристального изучения. Зато обнаружение малейших противоречий давало повод для отклонения любых из свидетельств.

Без ознакомления с архивно-следственными делами нельзя установить, что же произошло в действительности. Но для наших нынешних целей это не так уж необходимо. Имеющихся сведений вполне достаточно, чтобы утверждать:

Реабилитационные справки не устанавливают невиновность тех, кому они посвящены.

Такие справки вообще не ставили перед собой задачу поиска истины. Вся их роль сводилась к подготовке «документального обеспечения» для последующего объявления тех или иных лиц «невиновными».

У нас теперь есть возможность познакомиться с тем, чем пользовался Хрущёв и что имел в своём распоряжении Поспелов, а также узнать, какими сведениями их подпитывал Руденко. Анализ доступных материалов так или иначе приводит нас к выводу: Хрущёв отдавал приказания Руденко, чтобы тот состряпал «оправдательные» бумаги – более или менее похожие на правду реабилитационные справки, посредством которых репрессированные лица могли быть провозглашены невиновными.

При сопоставлении того, что мы знаем об обвинениях осуждённых, следует отдать предпочтение не «реабилитационным» справкам на Постышева, Косарева и Рудзутака, а научному анализу всех имеющихся свидетельств. Этот вывод хорошо согласуется с тем, что Хрущёв говорил неправду во многих частях своего «закрытого доклада», что, я надеюсь, теперь можно считать доказанным.

 

Источники

Письмо Р. И. Эйхе И. В. Сталину [636]

«27 октября 1939 г.

Совершенно секретно

Секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину

25 октября с. г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться с следственным материалом. Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Всё моё дело – это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. О том, что против меня ведётся какая-то гнусная провокация, я узнал ещё в сентябре или в октябре 1937 года. В протоколах допроса обвиняемых, присланных из Красноярского края в порядке обмена другим краям, в том числе и Новосибирскому НКВД (в протоколе обвиняемого Ширшова или Орлова), был записан следующий явно провокационный вопрос: «не слышали ли Вы об отношении Эйхе к заговорщической организации?» и ответ: «мне сказал вербовщик, что ты ещё молодой член контррев[олюционной]. организации и об этом узнаешь потом».

Эта гнусная провокационная выходка мне показалась настолько глупой и нелепой, что я даже не считал нужным об этом писать в ЦК ВКП(б) и Вам, но если я был бы враг, ведь из этой глупой провокации я же смог бы построить неплохую маскировку для себя. Значение в моём деле этой провокации мне стало ясно только задолго после моего ареста, о чём я писал народному комиссару Л. П. Берия.

Второй источник провокации – это новосибирская тюрьма, где при отсутствии изоляции сидели разоблачённые враги, арестованные с моей санкции, которые в озлоблении строили планы и открыто сговаривались, что «надо теперь посадить тех, кто нас сажает». По словам Горбача, начальника Управления НКВД, это выражение Ваньяна, ареста которого я активно добивался в НКПС. Имеющиеся в следственном моём деле обличающие меня показания не только нелепые, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведёнными по моему предложению. Это имеется в показаниях Принцева, Лященко, Нелюбина, Левица и других, причём следствие имело полную возможность на месте с документами и фактами установить провокационный характер этой клеветы.

Наиболее ярко это видно из показаний о моём якобы вредительстве в колхозном строительстве, выразившемся в том, что я пропагандировал на краевых конференциях и пленумах крайкома ВКП(б) создание колхозов-гигантов. Все эти выступления мои стенографировали и опубликованы, но в обвинении не приводится ни один конкретный факт и ни одна цитата, и это никто никогда доказать не может, так как за всё время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии. Колхозы в Зап[адной]. Сибири были крепкими и по сравнению с другими зерновыми районами Союза лучшими колхозами.

Вам и ЦК ВКП(б) известно, как Сырцов и его оставшиеся в Сибири кадры вели борьбу против меня, создав в 1930 г. группу, которую ЦК ВКП(б) разгромил и осудил как беспринципную групповщину, но в обвинении мне приписывается поддержка этой группы и после отъезда из Сибири Сырцова руководство этой группы. Особо поразительный материал о создании мною к[онтр].р[еволюционной]. латышской нац[ионалистической]. организации с Сибири. Один из основных обвинителей меня не латыш, а литовец (сколько я знаю, не умеющий по-латышски ни читать, ни говорить) Турло, прибывший в Сибирь на работу в 1935 году, но показания о существовании к[онтр].р[еволюционной]. националистической организации Турло даёт, начиная с 1924 года (это очень важно для того, чтобы видеть, какими провокационными методами велось следствие по моему делу), причём Турло даже не указывает, от кого он слышал о существовании лат[ышской]. нац[ионалистической]. контрреволюционной организации с 1924 года. По протоколу Турло, он, литовец, вошёл в латышскую национ[ионалистическую]. к[онтр].р[еволюционную]. организацию с целью отторжения от СССР территории и присоединения к Латвии. В показаниях Турло, Тредзена говорится, что латышская газета в Сибири восхваляла буржуазную Латвию, но не приводится ни одной цитаты и не указывают ни на один номер. Отдельно я должен сказать об обвинении меня в связи с германским консулом и в шпионаже.

Показания о банкетах у консула и якобы разложении актива даёт обвиняемый Ваганов, прибывший в Сибирь в 1932 году или в 1933 году, и начинает с 1923 года (это результат той же провокации, что и в показаниях Турло) описание банкетомании, разложения и т. д., причём опять без указания, от кого он это знает. Правда заключается в том, что когда я был председателем крайисполкома и в Сибири представителя НКИД не было, я два раза в году (в день принятия Веймарской конституции и в день подписания Рапалльского договора) бывал на приёмах у консула, но это я делал по предложению Наркоминдела. Ответных банкетов я не устраивал, и мне было даже указано на неправильность и некорректность такого поведения. Никогда ни на охоту с консулом я не ездил и разложения актива не допускал. Правильность моих слов может подтвердить и домработница, жившая у нас, и служащие хоз[яйственного]. отдела крайисполкома, и шофера, ездившие со мной на машине. Нелепость этих обвинений видна ещё из того, что если я был германский шпион, то германская разведка для сохранения меня должна была категорически запретить афиширование такой близости моей с консулом, но ни к[онтр].р[еволюционером]., ни шпионом я никогда не был. Каждый шпион, естественно, должен стремиться ознакомиться с наиболее секретными решениями и директивами. Вы неоднократно в моём присутствии говорили членам ЦК, что каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П. Б., но я никогда не знакомился с особой папкой, и это может подтвердить Поскрёбышев.

Провокацию о моём шпионаже в своих показаниях подтверждает б[ывший]. команд[ующий]. СибВО Гайлит, и я вынужден Вам описать, как фабриковались эти показания.

В мае 1938 года майор Ушаков мне зачитывал выдержку из показаний Гайлита, что в выходной день Гайлит меня видел гуляющим вдвоём по лесу с германским консулом, и он, Гайлит, понял, что я передаю герм[анскому]. консулу полученные от него секр[етные]. сведения. Когда я указал Ушакову, что начиная с 1935 года меня сопровождает комиссар и разведка НКВД, мне пытались навязать, что я на машине от них удрал, но когда выяснилось, что я и управлять машиной не умею, то меня оставили в покое. Теперь в деле моём вложен протокол Гайлита, из которого эта часть изъята.

Прамнэк показывает, что он со мной установил к[онтр].р[еволюционную]. связь во время январского пленума ЦК ВКП(б). Это наглая ложь. Я с Прамнэком никогда ни о чём не говорил и во время январского Пленума ЦК ВКП(б) после окончания своего доклада тут же перед трибуной в группе секретарей крайкомов, которые требовали указать время, когда можно придти в НКЗ для разрешения ряда вопросов, имел следующий разговор. Прамнэк меня спросил, когда можно придти в НКЗ, и я ему назначил на другой день после 12 часов ночи, но он не пришёл. Врёт Прамнэк, что я тогда болел, через секретарей и комиссара НКВД можно установить, что начиная со дня выхода из больницы 11 января я каждый день был в Наркомате до 3–4 часов утра. Чудовищность клеветы ясна и из того, что такой опытный заговорщик, каким изображен я, через месяц после ареста Межлаука устанавливаю безбоязненно связь по паролю Межлаука.

Н. И. Пахомов показывает, что ещё во время июньского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года они с Прамнэком обсуждали вопрос, как использовать меня как наркома земледелия для к[онтр].р[еволюционной]. организации. О предполагаемом моём назначении мне стало известно от Вас в конце октябрьского Пленума 1937 г. и после окончания Пленума я помню, что члены П[олит]б[юро] не все знали об этом предположении. Как можно поверить такой провокационной клевете, которую показывают Пахомов и Прамнэк?

Евдокимов говорит, что о моём участии в заговоре он узнал в августе 1938 года и что Ежов ему говорил, что он принимает меры, чтобы сохранить мне жизнь.

В июне месяце 1938 года Ушаков меня подверг жестоким истязаниям, чтобы я признался в покушении на Ежова, и оформлялись эти мои показания Николаевым не без ведома Ежова. Разве так мог бы поступить Ежов, если хоть слово правды было в том, что говорит Евдокимов?

На даче у Ежова вместе с Евдокимовым я был, но никогда меня Ежов ни другом, ни опорой не называл и не обнимал. Это может подтвердить Маленков и Поскрёбышев, которые тоже там тогда были.

Фриновский в своих показаниях открывает ещё один источник провокации по моему делу. Он показывает, что будто бы узнал от Ежова о моём участии в заговоре в апреле 1937 г. и что Миронов (нач[альник]. НКВД в Новосибирске) тогда в письме запрашивал Ежова, что он, Миронов, “может выйти на Эйхе” по заговору как участника заговорщической организации. Миронов приехал в Сибирь только в конце марта 1937 года и без материалов уже получал от Ежова предварительную санкцию, на кого вести провокацию. Любой человек поймёт, что то, что показывает Фриновский, есть не попытка меня прикрыть, а организация провокации против меня. Выше я подчеркнул в показаниях Турло и Ваганова года, с которых они начинают свои показания, несмотря на нелепость. Ушакову, который тогда вёл моё дело, нужно было показать, что выбитые из меня ложные признания перекрываются показаниями в Сибири, и мои показания по тел[ефону]. передавались в Новосибирск.

С откровенным цинизмом это делалось, и при мне лейтенант Прокофьев заказывал тел[ефон]. с Новосибирском. Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в к[онтр].р[еволюционной]. деятельности. Комиссар Кобулов мне сказал, что нельзя же было всё это выдумать, и действительно я никогда не мог бы это выдумать. Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома ещё плохо заросли позвоночники, и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.

Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым, и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по Зап[адной]. Сибири, приписывая все эти приведённые в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем, которого сперва записали в зап[асной]. центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, так же было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука В. И., и многие другие моменты.

Особо я должен остановиться на провокационной легенде об измене латвийского СНК в 1918 году. Эта легенда целиком сотворена Ушаковым и Николаевым. Никогда среди латв[ийских]. соц[иал-].дем[ократов]. не было тенденции об отделении от России, и я и всё поколение рабочих моего возраста мы воспитывались на русской литературе, революционной и большевистской в легальных и подпольных изданиях. Настолько вопрос об отдельном государственном советском организме как Латв[ийская]. советская соц[иалистическая]. республика мне и многим казался диким, что на первом съезде Советов в Риге я выступал против этого и я был не одинок. Решение о создании сов[етской]. республики было принято только после того, когда объявили, что это есть решение ЦК РКП(б).

В Советской Латвии я работал только недели две и в конце ноября 1918 года уехал на Украину на продработу и был там до падения сов[етской]. власти в Латвии. Рига пала потому, что фактически была почти окружена белыми. В Эстонии победили белые и заняли Валк, белые также взяли Вильно и Митаву и наступали на Двинск. В связи с этим Ригу было предложено эвакуировать ещё в марте 1919 года, но она продержалась до 15 мая 1919 года.

Никогда ни на каких совещаниях к[онтр]р[еволюционеров] ни с Косиором, ни Межлауком я не был. Те встречи, которые указаны в моих показаниях, происходили в присутствии ряда посторонних людей, которых можно опросить. Моё показание о к[онтр].р[еволюционной]. связи с Ежовым является наиболее чёрным пятном на моей совести. Дал я эти ложные показания, когда следователь, меня 16 часов допрашивая, довёл до потери сознания и когда он поставил ультимативно вопрос, что выбирай между двумя ручками (пером и ручкой резиновой плётки), я, считая, что в новую тюрьму меня привезли для расстрела, снова проявил величайшее малодушие и дал клеветнические показания. Мне тогда было всё равно, какое на себя принять преступление, лишь бы скорее расстреляли, а подвергаться снова избиениям за арестованного и разоблачённого к[онтр].р[еволюционера]. Ежова, который погубил меня, никогда ничего преступного не совершившего, мне не было сил .

Такова правда о моём деле и обо мне. Каждый шаг моей жизни и работы можно проверить, и никто никогда не найдет ничего другого, как преданность партии и Вам.

Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать моё дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня. Моей мечтой было и остаётся желание умереть за партию, за Вас.

Эйхе

Подлинное заявление находится

в архивно-следственном деле Эйхе».

РЕАБИЛИТАЦИИ ПО СПИСКУ

ЗАПИСКА И. А. СЕРОВА И Р. А. РУДЕНКО В ЦК КПСС О ПЕРЕСМОТРЕ ДЕЛ И РЕАБИЛИТАЦИИ ЧЛЕНОВ И КАНДИДАТОВ В ЧЛЕНЫ ЦК ВКП(б), ИЗБРАННЫХ XVII СЪЕЗДОМ ВКП(б)

Председатель Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР И. Серов

2 марта 1956 г.

Генеральный прокурор СССР Р. Руденко»

ЦК КПСС

Рассмотрев дела на осуждённых членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на 17‑м съезде партии, Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР и Прокуратура СССР установили, что большинство этих дел сфальсифицировано органами следствия, а так называемые признательные показания от арестованных получены в результате тяжких избиений и провокаций.

Докладывая изложенное, полагали бы целесообразным поручить Военной коллегии Верховного суда СССР пересмотреть и посмертно реабилитировать нижеперечисленных незаконно осуждённых лиц:

1. Косиора Станислава Викентьевича – бывшего заместителя Председателя СНК СССР, члена КПСС с 1907 года.

2. Эйхе Роберта Индриковича – бывшего наркома земледелия СССР, члена КПСС с 1905 года.

3. Бубнова Андрея Сергеевича – бывшего наркома просвещения РСФСР, члена КПСС с 1903 года.

4. Евдокимова Ефима Георгиевича – бывшего секретаря Азово-Черноморского крайкома партии, члена КПСС с 1918 года.

5. Жукова Ивана Павловича – бывшего заместителя наркома связи СССР, члена КПСС с 1909 года.

6. Кабакова Ивана Дмитриевича – бывшего секретаря Свердловского обкома партии, члена КПСС с 1914 года.

7. Кодацкого Ивана Фёдоровича – бывшего председателя Ленинградского горсовета, члена КПСС с 1914 года.

8. Криницкого Александра Ивановича – бывшего секретаря Саратовского крайкома партии, члена КПСС с 1915 года.

9. Лебедя Дмитрия Захаровича – бывшего заместителя Председателя СНК РСФСР, члена КПСС с 1909 года.

10. Лобова Семёна Семёновича – бывшего наркома пищевой промышленности РСФСР, члена КПСС с 1913 года.

11. Любимова Исидора Евстигнеевича – бывшего наркома легкой промышленности СССР, члена КПСС с 1902 года.

12. Межлаука Валерия Ивановича – бывшего заместителя Председателя Совнаркома СССР, члена КПСС с 1917 года.

13. Румянцева Ивана Петровича – бывшего секретаря Западного обкома партии, члена КПСС с 1905 года.

14. Рухимовича Моисея Львовича – бывшего наркома оборонной промышленности РСФСР, члена КПСС с 1913 года.

15. Рындина Кузьму Васильевича – бывшего секретаря Челябинского обкома партии, члена КПСС с 1915 года.

16. Сулимова Даниила Егоровича – бывшего Председателя СНК РСФСР, члена КПСС с 1905 года.

17. Чудова Михаила Семёновича – бывшего секретаря Ленинградского обкома партии, члена КПСС с 1915 года.

18. Шеболдаева Бориса Петровича – бывшего секретаря Курского обкома партии, члена КПСС с 1914 года.

19. Грядинского Фёдора Павловича – бывшего председателя Западно-Сибирского крайисполкома, члена КПСС с 1912 года.

20. Ерёмина Ивана Глебовича – бывшего зам. наркома лёгкой промышленности СССР, члена КПСС с 1917 года.

21. Струппе Петра Ивановича – бывшего председателя Ленинградского областного совета, члена КПСС с 1917 года.

22. Уншлихта Иосифа Станиславовича – бывшего секретаря союзного совета ЦИК, члена КПСС с 1900 года.

23. Блюхера Василия Константиновича – бывшего командующего Особой Краснознамённой Дальневосточной армией, члена КПСС с 1916 года.

24. Быкина Якова Борисовича – бывшего секретаря Башкирского обкома партии, члена КПСС с 1912 года.

25. Семёнова Бориса Александровича – бывшего секретаря Сталинградского обкома партии, члена КПСС с 1907 года.

26. Калыгину Анну Степановну – бывшего секретаря Воронежского горкома партии, члена КПСС с 1915 года.

27. Голодеда Николая Матвеевича – бывшего Председателя Совнаркома БССР, члена КПСС с 1918 года.

28. Попова Николая Николаевича – бывшего секретаря ЦК КП(б) Украины, члена КПСС с 1906 года.

29. Вегера Евгения Ильича – бывшего секретаря Одесского обкома партии, члена КПСС с 1917 года.

30. Птуху Владимира Васильевича – бывшего второго секретаря Дальневосточного крайкома партии, члена КПСС с 1917 года.

31. Егорова Александра Ильича – бывшего зам. наркома обороны СССР, члена КПСС с 1918 года.

32. Филатова Николая Алексеевича – бывшего председателя Мособлисполкома, члена КПСС с 1912 года.

33. Комарова Николая Павловича – бывшего наркома коммунального хозяйства РСФСР, члена КПСС с 1909 года.

34. Бройдо Григория Исаковича – бывшего директора медицинского издательства, члена КПСС с 1918 года.

35. Кубяка Николая Афанасьевича – бывшего председателя Высшего совета коммунального хозяйства при ЦИК СССР, члена КПСС с 1898 года.

36. Прамнэк Эдуарда Карловича – бывшего секретаря Донецкого обкома партии, члена КПСС с 1917 года.

Дела по обвинению других членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), членов комиссий партийного контроля, советского контроля и центральной ревизионной комиссии, избранных на 17‑м съезде партии, будут также рассмотрены и доложены ЦК КПСС.

Просим решения.

А вскоре последовало и само постановление Президиума ЦК КПСС о реабилитации:

«6 марта 1956 г.

№ 3. П. 56 – О посмертной реабилитации незаконно осуждённых членов ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии.

Утвердить предложение Председателя Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР т. Серова и Генерального прокурора СССР т. Руденко о пересмотре дел и посмертной реабилитации незаконно осуждённых членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии: Косиора С. В., Эйхе Р. И., Бубнова А. С., Евдокимова Е. Г., Жукова И. П., Кабакова И. Д., Кодацкого И. Ф., Криницкого А. И., Лебедя Д. З., Лобова С. С., Любимова И. Е., Межлаука В. И., Румянцева И. П., Рухимовича М. Л., Рындина К. В., Сулимова Д. Е., Чудова М. С., Шеболдаева Б. П., Грядинского Ф. П., Ерёмина И. Г., Струппе П. И., Уншлихта И. С., Блюхера В. К., Быкина Я. Б., Семёнова Б. А., Калыгиной А. С., Голодеда Н. М., Попова Н. Н., Вегера Е. И., Птухи В. В., Егорова А. И., Филатова Н. А., Комарова Н. П., Кубяка Н. А., Прамнэка Э. К.».

 

Десятилетиями считалось: Хрущёв отважился на резко критическое выступление против Сталина, руководствуясь мотивами, изложенными в само́м «закрытом докладе». Но теперь удалось установить иное: все хрущёвские обвинения или «разоблачения» Сталина оказались неправдой. Поэтому вопрос встаёт с ещё бо́льшей остротой: что послужило причиной для столь вопиющей лжи?

 

Почему Хрущёв выступил с критикой Сталина?

Почему Хрущёв выступил с погромной речью против Сталина? Каковы были его истинные мотивы? Доводы, прозвучавшие из уст Хрущёва, уже нельзя принимать всерьёз. Они столь же фальшивы, как и хрущёвские «разоблачения», о чём знал, как правило, сам докладчик или не придавал тому никакого значения.

Какие-то обстоятельства подстёгивали Хрущёва, но именно их он обошёл глухим молчанием в своём выступлении на закрытом заседании XX съезда КПСС. Образно говоря, помимо хорошо известного «закрытого» выступления существовал второй, и по-настоящему секретный доклад, который так и остался непроизнесённым и неизвестным. Вниманию читателей предлагается очерк, цель которого состоит не в поисках ответа, а, скорее, в постановке самого вопроса в таком ракурсе. Вот почему ниже будут обсуждаться очевидные (и не очень) предположения, а также темы для будущих исторических изысканий.

Ясно: затевая кампанию «реабилитаций» и перекладывая вину на Сталина, Хрущёв стремился упредить разоблачение собственной роли в массовых репрессиях 1930‑х годов. Затевая «реабилитации», он, наверное, полагал, что те сделают его популярным в среде партийной элиты независимо от того, виновны или нет были сами «реабилитированные». Даже в Москве и на Украине – там, где Хрущёв стяжал заслуженную и общепризнанную репутацию «архитектора террора», – обвинения, выдвинутые против Сталина, вкупе с реабилитацией жертв необоснованных казней, и, что ещё важнее, множества уцелевших членов их семей, несомненно, могли смягчить озлобленность населения.

До недавнего времени доклад Хрущёва всеми принимался за чистую правду. Но исследование, проделанное автором, показывает, что такой подход неуместен. Этот вывод непроизвольно влечёт за собой множество вопросов. Например: почему Хрущёв выступил с «закрытым докладом»? Зачем ему понадобилось так много усилий (фабрикация псевдоисследований, уничтожение и сокрытие документов) и столько политических жертв – неужели всё ради какой-то речи, которая с утилитарной точки зрения соткана сплошь из лжи?

Один из ответов был дан Коммунистической партией Китая. Китайские коммунисты считали, что Хрущёв и его сторонники добивались радикальных изменений политического курса, каким СССР, по мнению КПК, следовал при Сталине. Здесь следует вспомнить, что ряд экономических и политических реформ хрущёвского времени воспринимался в КНР как отказ от основ марксизма-ленинизма.

В такой интерпретации есть доля истины. Причины появления подобных взглядов имели корни в самой советской действительности. Выработка политики, ныне ассоциируемой с именами Хрущёва и таких его эпигонов, как Брежнев и другие, началась сразу после смерти Сталина, но ещё задолго до захвата Хрущёвым господствующего положения в руководстве страны. Фактически же многие из указанных тенденций прослеживаются ещё с конца 1940‑х – начала 1950‑х годов в т. н. «позднесталинский» период.

Трудно сказать, в какой степени сам Сталин придерживался или противился такой политике. В последние годы он был всё меньше и меньше активен политически. Если взять, к примеру, его книгу «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) и постановления XIX съезда КПСC. 1952), то иногда кажется, что ему хотелось указать на другой путь строительства коммунизма. Годы спустя Микоян расценил последние сталинские взгляды как «невероятно левацкий загиб». Тотчас после смерти Сталина «коллективное руководство» пришло к общему мнению: отказаться от упоминания как самой книги, так и сталинских планов, постепенно освободить партию от функций государственного управления.

Вторая гипотеза состоит в том, что Хрущёв воспользовался критикой Сталина как оружием в борьбе с другими членами Президиума ЦК КПСС, особенно – с Маленковым, Молотовым и Кагановичем. Такая политическая линия связана была с известным риском: не мог же Хрущёв заранее знать, что его оппоненты не выступят с контробвинениями и не применят к нему более жёстких мер? Возможно, здесь кроется ответ на вопрос, почему ему удалось найти опору среди таких беспринципных людей, как Поспелов, сыгравших значительную роль в «расчистке» архивов от документов, раскрывающих роль Хрущёва в организации массовых репрессий.

Возможно, Хрущёв и сам понимал, что с устранением Берии он оставался единственным, кто обладал своей «программой» и политической волей для воплощения в жизнь собственных устремлений. Оглядываясь назад, можно увидеть, насколько пассивными в те годы были другие члены Президиума. По всей видимости, они всегда полагались на Сталина, уступая ему инициативу по принятию наиболее ответственных решений. Нельзя исключать, что пассивность была кажущейся, и за ней скрывалась борьба политических идей внутри советского руководства.

Историк Юрий Жуков предложил третью гипотезу. По его мнению, цель Хрущёва состояла в том, чтобы положить конец демократическим реформам, которые прочно ассоциировались с именами Сталина и его ближайших соратников по Президиуму ЦК (до 1952 года – Политбюро), прежде всего Георгия Маленкова, который пытался проводить их в жизнь некоторое время после смерти вождя. Суть преобразований сводилась к изъятию у партии несвойственных ей функций управления политикой, экономикой и культурой и передаче их избираемым на выборах Советам. «Преобразование» или «реструктуризацию» госуправления планировалось провести в рамках социалистической системы – в противоположность ничем не сдерживаемой кампании по реставрации хищнического капитализма в период горбачёвской «перестройки».

Жуков подробно описывает случаи противостояния, с одной стороны, Сталина и его сторонников, стремившихся оттеснить партию от рычагов государственной власти, а с другой – остальных членов Политбюро, которые решительно выступили против реформ. В мае 1953 года, т. е. вскоре после смерти Сталина, высший орган исполнительной власти – Совет министров СССР принял постановление, которое лишало дополнительного денежного содержания, или т. н. «конвертов», крупных партийных руководителей и тем самым по уровню реальных зарплат ставило их на порядок-два ниже, чем служащих госаппарата того же ранга. Жуков отмечает, что именно Маленков выступал за необходимость такого постановления. По духу оно соответствовало идее отстранения партии от управления государством, его хозяйством и культурой и передачи всех властных полномочий правительственным органам. Примечательно, что постановление обрело законную силу незадолго до противоправных карательных мер, обрушившихся на Берию – одного из тех, кто, как мы знаем, поддерживал реформы.

В конце июня 1953 года Берия подвергся неожиданному аресту и заточению в тюремную камеру или, по другой версии, – цинично был расстрелян прямо на месте. А уже в августе Хрущёву удалось – неизвестно только как – восстановить «конверты» для высокопоставленных партчиновников, увеличив размер премиальных и выплатив недополученное за три месяца. Ещё через три недели состоялся Пленум Центрального комитета, и буквально в последние минуты его работы был воссоздан пост Первого секретаря ЦК (до 1934 года – Генерального секретаря), на который, разумеется, избрали Хрущёва. Здесь трудно не увидеть, как партийная номенклатура вознаградила «своего человечка»…

Жуков подытоживает:

«Вот в этом-то возвращении партаппарата к власти и кроется, по моему глубочайшему убеждению, истинный смысл XX съезда. Ну а необходимость скрыть это… вынудила отвлечь внимание от настоящих событий, сосредоточить его на прошлом с помощью закрытого доклада» [638] .

Спору нет, элементы правды содержатся как в попытках объяснить всё случившееся «борьбой за власть», так и в аргументах «китайской» (антиревизионистской) версии. Но, как представляется, лишь гипотеза Жукова охватывает при рассмотрении все известные факты и одновременно согласуется как с содержанием самого «закрытого доклада», так и с представленными автором доказательствами лживости всех хрущёвских «разоблачений».

Сталин и его сторонники отстаивали план демократизации СССР, одним из ключевых элементов которого должны были стать всеобщие, равные, прямые и тайные выборы с выдвижением не менее 2–3 кандидатов на одно место. План предусматривал такое перераспределение власти в СССР, чтобы места партийных руководителей вроде Хрущёва могли занять компетентные и избранные на альтернативной основе госуправленцы. Но партия тоже осталась бы в выигрыше: освобождение от несвойственных функций заложило бы основы её возрождения как политической организации, объединяющей в своих рядах преданных борцов за коммунизм, а не карьеристов и ненасытных корыстолюбцев. Хрущёв получил поддержку у первых секретарей, которые настроены были саботировать любые попытки таких преобразований и лишь стремились увековечить собственные привилегии.

Современные обозреватели оценивают и внешнюю, и внутреннюю политику Хрущёва как резкое отступление от той, что ранее отождествлялась с именем Сталина. В сущности политические перемены (правда, совсем иные, но в чём-то созвучные с теми, что позднее инициировал или поддерживал Хрущёв) начались сразу после смерти Сталина, когда будущий Первый секретарь ЦК занимал не самое влиятельное положение в Президиуме. Среди «реформ», шедших вразрез с долголетней политикой Сталина, как правило, называют:

• поворот к рыночно-ориентированной экономике;

• смещение экономических акцентов с тяжёлой промышленности и производства средств производства в сторону товаров народного потребления;

• отход от классической марксистско-ленинской концепции о том, что, пока существует империализм, войны с ним неизбежны; переход в международных делах к политике уклонения любой ценой от прямых вооружённых столкновений с империалистическими державами;

• отречение от признания авангардной роли рабочего класса в социальных революциях ради укрепления союза с другими классами;

• введение в оборот новых тезисов о возможности победы над капитализмом с помощью «мирного соревнования» и о переходе к социализму без революций парламентским путём;

• отрицание сталинского положения о движении к коммунизму через более высокие стадии социализма.

Без коренных перемен в советском обществе и внутри КПСС Хрущёв никогда бы не смог прийти к власти, задумать и подготовить «закрытый доклад», выступить с ним с трибуны XX съезда и добиться признания и успеха.

 

Хрущёв – заговорщик?

В другой своей работе Жуков подчёркивает: похоже, именно первые секретари, возглавляемые Робертом Эйхе, положили начало массовым репрессиям 1937–1938 годов. Хрущёв тоже был первым секретарём и принимал активное участие в проведении крупномасштабных репрессий, в том числе казней десятков тысяч людей.

Бо́льшая часть секретарей оказалась на скамье подсудимых и получила расстрельные приговоры. Одни, как, к примеру, Кабаков, были осуждены за участие в заговоре. Другие, как Постышев (по крайней мере на первых порах), обвинялись в массовых необоснованных репрессиях членов партии. Надо полагать, Эйхе входил в ту же самую группировку. Впоследствии многие из секретарей предстали перед судом как руководители собственных заговоров. А Хрущёв не только каким-то чудом избежал обвинений а 1937–1938 годах, но даже получил повышение по партийной линии.

Могло ли быть так, что Хрущёв тоже состоял в заговоре, но как один из соучастников высшего ранга так и остался неразоблачённым? По понятным причинам, представить доказательства этой гипотезы практически невозможно. Однако именно она могла бы наилучшим образом объяснить и логически связать все имеющиеся свидетельства.

«Закрытый доклад» Хрущёва то и дело представляют как подготовительный шаг к реабилитации Бухарина. И действительно, некоторые из подсудимых «бухаринского» процесса 1938 года были реабилитированы вскоре после XX съезда. Поэтому разумно, чтобы Бухарин тоже оказался в их числе. Но получилось иначе. Годы спустя Хрущёв писал в воспоминаниях, что, как ни хотелась ему реабилитировать Бухарина, этим намерениям не суждено было осуществиться из-за противодействия руководителей некоторых зарубежных компартий. Как отмечал Микоян, документ на реабилитацию Бухарина был подготовлен и подписан, но в последний момент Хрущёв пошёл на попятную.

Почему среди подсудимых всех трёх московских показательных процессов Хрущёв особенно настаивал на реабилитации Бухарина? Всё, по-видимому, объясняется стойкой преданностью, какую в сравнении с другими Хрущёв испытывал по отношению к Бухарину. Возможно, речь шла только о приверженности к идеям бухаринизма. Но такое объяснение не единственное.

Начиная с хрущёвских времён, но особенно после проведённой при Горбачёве формальной реабилитации Бухарина в 1988 году его «невиновность» стала считаться сама собой разумеющейся. Но как показано в публикации, подготовленной автором этих строк вместе с коллегой из России, для утверждений такого рода нет достаточных оснований. Имеющиеся свидетельства – лишь малая часть того, чем советские власти располагали в 1930‑е годы, – убедительно указывают на Бухарина как на соучастника крупномасштабного антиправительственного заговора.

Предложенный подход подразумевает правдивость показаний Бухарина, с которыми он выступил на процессе 1938 года. Но, как известно, всю правду он не сказал и тогда. Как подметил Дж. Гетти, Бухарин категорически отказывался признавать что-либо, но лишь до тех пор, пока показания не стал давать арестованный Тухачевский. Последнее, по-видимому, стало известно Бухарину, и лишь тогда имя маршала появилось в его признаниях.

Есть свидетельства, что Бухарин знал имена других заговорщиков, но о некоторых из них не проронил ни слова ни на следствии, ни в суде. По словам Фриновского, среди прочих там фигурировал и Ежов. Всё это выглядит очень правдоподобно, учитывая имеющиеся в нашем распоряжении сведения о Ежове. Мог ли среди известных Бухарину лиц быть Хрущёв? Если да, то только в случае принадлежности последнего к самым высокопоставленным руководителям заговора, а потому наиболее законспирированным.

Из того, что известно сегодня, следует: Хрущёв был одним из организаторов массовых репрессий, – возможно, даже самым крупным из всех за исключением самого Ежова и его подручных, а также, вероятно, Эйхе. Одно из объяснений, по-видимому, кроется в том, что, находясь в должности первого секретаря, Хрущёв в 1937–1938 годах стоял во главе московского городского и областного комитетов ВКП(б), а затем – большевистской организации Украинской ССР. Словом, в обоих случаях ему довелось руководить партийно-хозяйственными делами многонаселённых и исключительных по своему значению регионов. Поскольку заговор созрел внутри самой партии (во всяком случае таковы подозрения об истоках его возникновения), естественно было бы считать, что он пустил крепкие корни именно в Москве, тогда как на Украине его подпитывали националистически ориентированные оппозиционные течения.

В категорической форме Фриновский подчёркивал: цель проводимых им и Ежовым репрессий, – в том числе пыток, фабрикаций лживых показаний, юридически оформленных убийств тысяч невинных людей, – состояла в том, чтобы предстать перед советским руководством преданнейшими из преданных, и таким способом скрыть собственные заговорщические планы. Сценарий, описанный Фриновским, не просто вероятен. Он представляет собой единственную разумную трактовку событий из всех возможных.

Похоже, что Постышев и Эйхе, два первых секретаря, которые обрекли на смерть тысячи невинных жертв, действовали из сходных побуждений, причём по меньшей мере Эйхе участвовал в репрессиях рука об руку с Ежовым. Неужели другие первые секретари не могли действовать таким же образом? Если говорить конкретно о Хрущёве, разве не мог он участвовать в массовых фальсификациях, инсценировках правосудия и казнях, чтобы только скрыть свою истинную роль в событиях 1937–1938 годов?

Что ж, вот два альтернативных объяснения: (1) сотни тысяч репрессированных действительно участвовали в антиправительственном заговоре, или (2) эти люди были уничтожены потому, что «Сталин страдал паранойей». Между тем известные сегодня документы свидетельствуют: именно Сталин пытался обуздать кровавые аппетиты деятелей вроде Хрущёва, требовавших от Центра санкций на увеличение «лимитов» на массовые расстрелы и отправки в ГУЛАГ. И никому, заметим, до сих пор не приходило в голову считать Хрущёва «параноиком»…

Антикоммунисты, троцкисты и приверженцы концепции «тоталитарного» устройства СССР то и дело прибегают к тезису о «паранойе», чтобы дать толкование тем или иным событиям советского прошлого. Увы, такая трактовка ничего не объясняет, а, наоборот, демонстрирует отсутствие сколько-нибудь вразумительных объяснений. Ни о какой «паранойе» не может быть и речи: не Сталин, а другие члены ЦК, в особенности первые секретари, инициировали массовые репрессии и казни.

Фриновский утверждает: Бухарин хотя и знал об участии Ежова в правотроцкистском заговоре, но давать показания о нём на предварительном следствии и на процессе отказался. По словам Фриновского, Бухарин хранил молчание в ответ на обещания Ежова сохранить ему жизнь. Не исключено, что так оно и было. Только следует иметь в виду: такая трактовка отнюдь не прибавляет доверия к Бухарину, который в конце концов был старым большевиком, участником кровавых революционных событий в Москве в октябре 1917 года.

Революционеры-подпольщики нередко шли на казнь, но не выдавали своих товарищей. Почему бы не допустить, что Бухарин отказался назвать Ежова только по этой причине? Известно, что до суда и ареста Бухарин не сказал «всей правды» ни в одном из своих заявлений. И поскольку он не «разоружился», тогда почему бы ему не продолжить борьбу со Сталиным? Бухаринские раболепно-угоднические заверения в преданности и «внутренней привязанности» к Сталину невозможно читать без смущения. Заявления такого пошиба не могут быть искренними, и Сталин едва ли верил им больше, чем мы сегодня.

Мы видели, что Бухарин начал давать признательные показания и указал на Тухачевского лишь после того, как тот был арестован и сам признался в участии в заговоре. Если Бухарин положил голову на плаху и (неважно, по каким причинам) отказался выдать своего сообщника (Ежова), можно ли поверить, что он не унёс в могилу имена других заговорщиков?

Нет точных сведений, был ли Хрущёв одним из неразоблачённых конспираторов и знал ли о нём Бухарин. Зато доподлинно известно, что антиправительственное подполье сохранилось в СССР после 1937–1938 годов, а некоторые из заговорщиков и далее оставались на высоких постах. Ещё мы знаем, что Хрущёв сохранял преданность Бухарину по прошествии двух десятилетий после его казни.

Версия, согласно которой будущий Первый секретарь ЦК долгие годы оставался глубоко законспирированным соучастником разветвлённого правотроцкистского заговора, становится более правдоподобной, если вспомнить о роли Хрущёва в других известных заговорах.

5 марта 1953 года, когда Сталин был ещё жив, «старая гвардия» из состава бывшего Политбюро инициировала отмену принятого всего полгода назад постановления октябрьского (1952) Пленума об увеличении численности членов Президиума ЦК КПСС и ряд иных перемен фундаментального характера. Все решения были приняты без каких-либо обсуждений и без одобрения со стороны членов Президиума в его полном составе (не говоря уж об отсутствии голосования всех членов ЦК). Власть, таким образом, перешла в руки «коллективного руководства», что фактически означало произошедший в стране партийно-государственный переворот.

Хрущёв стал движущей силой заговора с целью отстранения от власти – ареста и, возможно, убийства – Лаврентия Берии. Известно, что первоначально не планировалось брать его под стражу: как следует из проекта (черновика) выступления Маленкова, Берию следовало освободить от должности зампреда Совета министров СССР и министра МВД с одновременным назначением министром нефтяной промышленности.

Поскольку Хрущёву удалось перекрыть для членов Президиума ЦК доступ к архивным делам, которые использовались комиссиями по реабилитации, мы вправе говорить о тайном соглашении среди тех, кто подпитывал его необходимыми материалами, не допуская к ним никого другого.

Очевидно, что в сговоре участвовал Поспелов, который возглавлял комиссию, созданную по настоянию Хрущёва и по запросу последнего подготовившую нужный ему доклад. Ещё один соучастник заговора – Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко, чья подпись стоит на самых важных реабилитационных справках. Другие члены реабилитационных комиссий плюс следователи и архивисты, принимавшие участие в поиске первоисточников для справок и поспеловского доклада, по-видимому, дали клятвенное обещание молчать и, следовательно, тоже участвовали в заговоре.

Известны лишь некоторые имена тех, кто изучал архивно-следственные материалы, но какие-либо дополнительные сведения о самих исследователях практически отсутствуют. К примеру, некий Борис Викторов, по его словам, входил в группу юристов, занимавшуюся реабилитациями. В 1990 году он опубликовал книгу и ряд статей, одна из которых была напечатана 29 апреля 1988 года в «Правде», чтобы в очередной раз поведать о невиновности маршала Тухачевского и других военачальников, осуждённых 11 июня 1937 года.

Не вызывает сомнений, что перед нами одна из мошеннических уловок. Викторов провозглашает участников заговора в Красной Армии невиновными, но ничем не доказывает свои утверждения. Он цитирует документ сомнительного свойства и оставляет без внимания поистине убийственные свидетельства, с которыми ему, несомненно, удалось познакомиться. Последние сейчас известны, однако ещё не были преданы огласке, когда рукописи викторовских сочинений готовились к печати. Тем самым Викторов выдаёт себя как одного из соучастников «заговора» с намерением вооружить Хрущёва фальшивыми доказательствами невиновности лиц, упомянутых в «закрытом докладе».

Общепризнано, что после прихода Хрущёва к власти архивы подверглись тщательной расчистке, в результате чего многие документы были изъяты и, надо полагать, уничтожены. Историки соглашаются: погибшие документы, скорее всего, имели отношение к роли Хрущёва в массовых репрессиях конца 1930‑х годов. Поскольку, как теперь очевидно, каждое из утверждений «закрытой» речи не соответствует истине, а реабилитационные справки и доклад Поспелова ничуть не меньше искажают события прошлого, то весьма вероятно, что уничтожению подверглось и множество других документов.

Поистине титаническая работа была проделана с привлечением большого числа архивистов и тех, кто следил за их работой. Думается, масштабы изысканий оказались столь велики, что сил только Руденко и Поспелова явно не хватало. Поэтому к работам привлекался значительный штат архивистов и должностных лиц, включая всецело преданных Хрущёву партчиновников. Естественно, всем им было доподлинно известно, какие именно свидетельства Хрущёв пытался скрыть или уничтожить.

 

Александр Щербаков

В январе 1938 года Хрущёв был снят с поста первого секретаря московского городского и областного комитетов ВКП(б) и назначен руководить ЦК компартии Украины. Освободившуюся должность через некоторое время занял Александр Сергеевич Щербаков.

В своих воспоминаниях Хрущёв пишет о Щербакове с большой неприязнью, а причины такого недоброжелательства не ясны. В недавней биографии Щербакова, написанной А. Н. Пономарёвым и изданной Главным архивным управлением Москвы, исследуются истоки такой враждебности. Как там указывается, антагонизм к Щербакову прослеживается с того времени, когда тот вопреки нажиму Хрущёва наотрез отказался раздувать на бумаге отчётные цифры о «рекордном» урожае, полученном за счёт двойного учёта семенного зерна.

Ещё больше неприятностей сулила начатая в Москве проверка жалоб и апелляций от исключённых из партии в 1937–1938 годах: за тот самый период, когда во главе московского городского и областного комитетов стоял Хрущёв, из 12 000 письменных обращений до 90 % дел разрешилось в пользу заявителей. Однако Пономарёв умалчивает, что значительное число из тех исключённых были казнены, а апелляции поданы уцелевшими членами их семей.

Конечно, Хрущёв входил в состав репрессивной «тройки» и лишь изредка уступал в ней место одному из своих заместителей. Все остальные члены московской «тройки» по приговору суда были казнены за проведение незаконных репрессий. Логично полагать, что в силу столь серьёзных компрометирующих обстоятельств Хрущёв чувствовал себя чрезвычайно уязвимым. В конце концов лишь на очень немногих из первых секретарей можно возложить такую же меру ответственности за массовые противозаконные деяния, в том числе за исключения из партии, отправки в лагеря и казни десятков тысяч неповинных людей, – как на Хрущёва.

Пономарёв приводит свидетельство, показывающее, что Щербаков в свою очередь тоже весьма прохладно относился к Хрущёву. На XVIII съезде ВКП(б) Щербаков выступил с докладом и ни разу не упомянул в нём своего предшественника. Для сравнения: Г. М. Попов, второй секретарь как при Щербакове, так и при Хрущёве, расточал многие похвалы в адрес последнего – факт, который особенно выделяется на фоне щербаковского молчания.

Опираясь на рассказы членов семьи Щербакова и документы московского Главархива, Пономарёв постарался опровергнуть множество ходульных обвинений, выдвинутых в воспоминаниях Хрущёва; например, его утверждение, что Щербаков был, дескать, «подвержен пороку пьянства». Между тем, по словам детей и сослуживцев, Щербаков почти совсем не употреблял спиртного. Пономарёв приводит примеры двуличного отношения к членам семьи Щербакова после его кончины. Пока был жив Сталин, Хрущёв демонстрировал симпатию к осиротевшему семейству, но когда сам пришёл к власти, по его личному распоряжению Щербаковых лишили дачи, а все принятые ранее постановления о чествовании Щербакова были отменены.

Не кто-либо, а сам Хрущёв обладал «ядовитым, змеиным характером». Несмотря на политическую близость, Анастас Микоян осудил Хрущёва за его недобросовестность и нелояльность к людям, а также за приверженность к искажению исторических фактов. Отчего Хрущёв был так враждебно настроен к Щербакову и его семье? Почему он столь откровенно ненавидел персонально Щербакова?

В мемуарах Хрущёв почему-то обходит молчанием роль Щербакова в разоблачении А. В. Снегова – одного из участников заговора 1937 года. В 1950‑е Хрущёв близко сошёлся со Снеговым, и, освободив его из заключения, назначил на важный пост в МВД СССР. Впоследствии Хрущёв не раз прибегал к консультациям Снегова, а в 1956 году процитировал его письмо в «закрытом докладе». По словам зятя Хрущёва Алексея Аджубея, Снегов был другом и доверенным лицом Хрущёва.

Современные историки считают, что Хрущёв стремился скрыть истинный размах и характер своего участия в массовых репрессиях. В сталинские времена злоупотребления в этой сфере становились причиной для предания суду и последующего вынесения смертных приговоров многим из партийных чиновников и руководителей госбезопасности. Из чего следует: на протяжении почти двух десятилетий Хрущёв боялся раскрытия своей роли одного из крупных организаторов массовых незаконных репрессий. Его страхи были тем сильнее, что он, как предполагается, сам участвовал в правотроцкистском заговоре и просто чудом избежал разоблачения.

О пагубных итогах хрущёвских репрессий Щербаков знал, как, наверное, никто иной. К тому же его мнение имело достаточный вес как у Сталина, так и в Политбюро. В мае 1941 года Щербаков был утверждён одним из секретарей ЦК и таким образом занял в партийной иерархии более высокое положение, нежели Хрущёв.

Щербаков умер в мае 1945 года в возрасте 44 лет. 10 декабря 1944 года он перенёс сердечный приступ и с тех пор поправлял своё здоровье в домашних условиях. 9 мая 1945 года врачи разрешили ему встать с постели и прогуляться по праздничной Москве, ликовавшей в честь победы над нацистской Германией, которая была одержана в тяжелейшей борьбе. В результате у Щербакова случился ещё один сердечный приступ, от которого 10 мая он скончался.

Почему медики позволили человеку с больным сердцем вставать с кровати, когда основной метод лечения предполагает в таких случаях строгий постельный режим? Один из врачей Щербакова Яков Этингер признался следователю М. Т. Лихачёву, что делал всё от него зависящее, лишь бы сократить Щербакову жизнь, поскольку считал последнего антисемитом. На допросе у министра МГБ В. С. Абакумова Этингер сначала отказался от своих показаний, а затем подтвердил их вновь. Вскоре после этого Этингер умер в тюрьме.

Всё произошедшее стало частью т. н. «дела врачей», ряд страниц которого содержат явные признаки следовательских фальсификаций. Не исключено, что показания Этингера были добыты у него под пытками, а сам он, возможно, не совершал врачебных ошибок, ускоривших смерть Щербакова. Однако те из обвиняемых по «делу врачей», кто в 1948 году лечил Андрея Жданова, покаялись в том, что медицинская помощь оказывалась ему неправильно, что в конце концов привело к его преждевременной кончине. Своему пациенту они позволяли не только вставать с постели, но и разрешили ему прогулки; когда вызванная ими для снятия ЭКГ женщина-кардиолог пришла к выводу, что у Жданова сердечный приступ, лечащие врачи категорически отвергли поставленный диагноз, потребовав исключить упоминание о нём из составленного кардиологом письменного заключения. Ничего себе «ошибка»! Объективно говоря, поведение врачей полностью отвечает определению «заговора», и лишь не ясно, действительно ли заговорщики собирались умерщвлять партийных руководителей, в чём их обвиняли впоследствии, либо вся их вина заключалась в создании порочной системы круговой поруки.

Напомним: у такого рода событий своя история. На процессе Бухарина – Рыкова в марте 1938 года лечащие врачи Плетнёв и Левин сознались в участии в заговоре с целью умерщвления писателя Максима Горького, члена ЦК Валериана Куйбышева и председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского, которого Генрих Ягода хотел поскорее убрать со своего пути, чтобы с должности зампреда пересесть в освободившееся кресло. Обвинения, предъявленные Плетнёву и Левину, подтверждаются ранее не публиковавшимися материалами досудебных допросов Ягоды и протоколами его очных ставок с Плетнёвым, Крючковым и Левиным. Имеются также две стенограммы допросов Енукидзе на предварительном следствии. Все перечисленные документы в целом подтверждают виновность Ягоды. А доктор Левин вдобавок допускает наличие прямой связи с Енукидзе.

В мае 1957 года была подготовлена реабилитационная справка на первого из подсудимых «бухаринского» процесса Акмаля Икрамова. Однако единственное доказательство, которое приводилось в пользу его невиновности, состояло в том, что все выступившие с обвинениями Икрамова (включая Бухарина) в тех же самых показаниях назвали лиц, которые к 1957 году уже были провозглашены «реабилитированными». Любопытно, но справка ни единым словом не упоминает, что Икрамов, признавший свою виновность в суде, и его обвинители-подследственные действовали по принуждению.

Подобным же образом к декабрю 1957 года «реабилитацию» получили ещё несколько участников того процесса. За исключением Ягоды все другие подсудимые дождались своего часа при Горбачёве, но их «реабилитация» стала уже чистой формальностью. На совещании историков в 1962 году Поспелову задали вопрос: что говорить школьникам об осуждённых по делу правотроцкистского блока? И тот, не колеблясь, заявил, что «ни Бухарин, ни Рыков, конечно, шпионами и террористами не были».

На самом же деле Бухарин подтвердил в суде свою причастность к подготовке террористических актов, хотя отрицал, что передавал шпионские сведения лично, а только через соучастников по заговору. Рыков же, отвергая обвинения в шпионаже, сознался в попытках свергнуть правительство. Вот почему Поспелов лишь предал огласке то, что Хрущёв только подразумевал в «закрытом докладе»: московские процессы, дескать, сфабрикованы, а показания подсудимых на них не соответствуют действительности.

В «закрытом докладе» Хрущёв объявил лживым и «дело врачей-вредителей». Но он солгал, заявив, что оно сфабриковано Берией, ибо на самом деле именно последний раньше всех других обнаружил, что некоторые обстоятельства дела весьма сомнительны.

В любом случае смерть Щербакова, скорее всего, оказалась на руку Хрущёву. Большая часть из того, что он говорил о времени пребывания Сталина у власти, оказалась неправдой, поэтому было бы просто неблагоразумно «верить» ему и в данном случае. С учётом свидетельств о причастности представителей советской медицины к преступлениям, разбиравшимся на московском процессе 1938 года, будет весьма опрометчиво отметать саму мысль, что по крайней мере некоторые из послевоенных заговоров с участием врачей могли вполне иметь место в действительности.

В конце концов остаётся загадкой, почему день или больше смертельно больной Сталин не получал никакой медицинской помощи, пока, наконец, не выяснилось, что у него инсульт. Каковы бы ни были детали случившегося, Хрущёв – один из участников тех событий.

Оставив в стороне личные мотивы Хрущёва, теперь обратимся к такой интересной и важной теме, как последствия «закрытого доклада».

 

Влияние на советское общество

Поскольку не просто отдельные положения, а весь «закрытый доклад» от начала и до конца соткан из лжи, наши прежние исторические и политические представления требуют коренного пересмотра.

Например, тот факт, что в основу «закрытого доклада» положены результаты работы комиссии Поспелова, проделавшей вопиюще нечестное исследование, бросает тень на все и каждую из комиссий, созданных при Хрущёве для изучения тех или иных вопросов истории.

В частности, речь идёт о «реабилитационных» комиссиях, созданных для пересмотра дел тех лиц (в основном членов компартии), кто по решению суда был приговорён к смертной казни либо получил длительные сроки заключения в лагерях и колониях ГУЛАГа. Почти во всех известных нам случаях комиссии оправдывали осуждённых и объявляли их «реабилитированными», т. е. невиновными по всем статьям вынесенных им приговоров. Все такие лица впоследствии были провозглашены невинными «жертвами сталинских репрессий».

Увы, лишь в редких случаях комиссия представляла хоть какие-то свидетельства, которые признавались ею достаточными для «реабилитации». В ряде случаев, наоборот, есть серьёзные основания полагать, что «реабилитированные» вовсе не были невиновными.

Так, на июньском (1957) Пленуме ЦК, который с подачи Хрущёва превратился в судилище над «сталинистами» Маленковым, Молотовым и Кагановичем, маршал Г. К. Жуков зачитал грубо искажённый текст письма Ионы Якира. (Напомним, что в июне 1937 года Якир предстал перед судом и был приговорён к смертной казни вместе с маршалом Тухачевским за участие в подготовке государственного переворота с участием политических кругов Германии и оппозиционных групп внутри СССР.)

Маршал Жуков высказался так:

«29 июня 1937 года накануне своей смерти он ( Якир. – Г. Ф. ) написал письмо Сталину, в котором обращается: “Родной, близкий товарищ Сталин! Я смею так к Вам обратиться, ибо всё сказал, и мне кажется, что я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и её руководителей. Я умираю со словами любви к Вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма”.

На этом заявлении имеется такая резолюция: “В мой архив. Ст. Подлец и проститутка. Сталин. Совершенно точное определение. Молотов. Мерзавцу, сволочи и б. – одна кара – смертная казнь. Каганович”» [664] .

Процитированный фрагмент – один из ярких примеров лжи замалчиванием, ибо своим письмом Якир в действительности не столько живописует незапятнанность своей прежней репутации, сколько, наоборот, признаёт вину и раскаивается в содеянном. Вот как выглядит более полный текст того же послания, которое вошло в доклад комиссии Н. М. Шверника по «делу о заговоре в Красной Армии», представленный Хрущёву незадолго до отставки в 1964 году и опубликованный лишь три десятилетия спустя (фрагменты, выброшенные при зачтении письма Жуковым, выделены полужирным шрифтом):

«Родной, близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я всё сказал, всё отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, её руководителей – потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства… Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

На заявлении Якира имеются следующие резолюции: “Мой архив. Ст[алин].”; “Подлец и проститутка. И. Ст[алин].”; “Совершенно точное определение. К. Ворошилов”; “Молотов”. “Мерзавцу, сволочи и бляди одна кара – смертная казнь. Л. Каганович”» [665] .

Кроме некоторых несущественных ошибок (письмо Якира, к примеру, написано 9‑го, а не 29 июня 1937 года), в выступлении Жукова можно заметить ряд существенных искажений. Первое и главное из них состоит, конечно, в том, что Якир несколько раз подтвердил вину в совершённых им преступлениях. Вместе со Сталиным, Молотовым и Кагановичем свою резолюцию на письме оставил и Ворошилов, но его имя совсем не упомянуто Жуковым. Буквально накануне Пленума Ворошилов дал «задний ход» и отступился от Маленкова, Молотова и Кагановича, добивавшихся отставки Хрущёва. Тот в свою очередь, несмотря на жёсткую критику в адрес Ворошилова, сделал для него исключение и не стал требовать наказания, назначенного оставшейся «тройке». Точно то же оскоплённое письмо Якира в 1961 году Александр Шелепин зачитал на XXII съезде КПСС.

В 1957 году ни один из членов «антипартийной группы» не опротестовал совершённый Жуковым подлог. Из чего можно заключить: ни Маленков, ни Молотов, ни Каганович не имели доступ к архивным источникам, несмотря даже на то, что все они были членами Президиума ЦК КПСС. Возможно, сам маршал Жуков и не помышлял о том, что зачитывает текст подложного документа. Но для хрущёвских «дознавателей» такие манипуляции не составляли секрета: ведь письмо Якира получено было именно от них. С другой стороны, они не осмелились бы сделать ни шагу без ведома Хрущёва. Следовательно, он тоже был в курсе махинаций с письмом Якира.

(Надо заметить, что даже в «полной» версии письма Якира 1997 года в двух местах стоят т. е. что-то выпущено и здесь. Российские власти, следовательно, по-прежнему не желают показывать полный текст якировского покаяния.)

По тем же причинам нельзя верить ни одному из «реабилитационных» решений, на основании которых многие их репрессированных членов партии были объявлены невиновными. Что также верно и в отношении других материалов, подготовленных специально для Хрущёва.

Среди таких документов – справки I спецотдела МВД СССР, подписанные неким «полковником Павловым». В относительно недавней работе Олега Хлевнюка справки представлены «главным источником наших знаний о масштабах репрессий». В павловских документах приводятся сведения, позволяющие оценить количество арестованных, осуждённых и расстрелянных в 1930‑е годы. Но поскольку справки готовились для нужд Хрущёва, нет никакой уверенности в достоверности представленных там сведений. Может, Хрущёв был заинтересован в преувеличении – или для данного конкретного случая, наоборот, преуменьшении – числа репрессированных? Или сам Павлов (как потом Поспелов) полагал, что цифры следует подогнать под те или иные значения? Имея в виду жульнический характер всех других подготовленных для Хрущёва материалов, нет оснований уповать и на точность павловских справок.

Если говорить об исторической науке, то практически все исследования, посвящённые Сталину и его эпохе и опубликованные за последние полвека, так или иначе опираются на советские публикации хрущёвского времени. В число таких работ входят многие или даже большинство неэмигрантских источников, обильно процитированных в сочинениях Роберта Конквеста, в том числе в его увесистом «Большом терроре». Другой пример: в знаменитой биографии Бухарина, написанной Стивеном Коэном, все свидетельства последней главы книги, где речь идёт о 1930‑х годах, почерпнуты из источников хрущёвского периода и иногда из самого «закрытого доклада»; тем самым почти каждое утверждение автора оказывается ложным. Ни одно из исследований такого рода нельзя считать научно состоятельным, если нет возможности проделать независимую проверку всех содержащихся там утверждений.

В равной степени сказанное относится и к первичным источникам: Хрущёв и его ближайшие соратники самым бесчестным образом использовали их в речах и деловой переписке. Поэтому без ознакомления с подлинниками документов и текстами без купюр невозможно сказать, насколько добросовестно они процитированы самим Хрущёвым и авторами книг и статей, издававшихся в годы т. н. «оттепели».

 

Политические последствия

«Закрытый доклад» поверг мировое коммунистическое движение в кризис. Но в ответ появился контрдовод, согласно которому XX съезд был необходим для оздоровления как коммунистического движения, так и советского общества. Необходимо предать огласке наиболее мрачные страницы прошлого, о которых почти ничего не знали зарубежные компартии и кое-кто в СССР; смертельно опасную раковую опухоль нужно было безжалостно вырезать с тела мирового коммунистического движения так, чтобы, выздоровев, с новыми силами идти к заветной цели.

В последующие годы стало ещё заметнее, что СССР приближается не к бесклассовому обществу, а, скорее, идёт в противоположном направлении. Многие остались преданными движению с Советским Союзом во главе, сохраняя веру в чистоту коммунистических идеалов. Миллионы людей во всём мире надеялись и верили, что общество, которое понесло такие потери, затем назвало по имени и вынесло суровый приговор совершённым преступлениям, как о том не раз говорил Хрущёв, обладает сплочённостью и достаточной силой духа, чтобы исправиться и, не считаясь с любыми крутыми поворотами, если те окажутся необходимыми, идти вперёд к светлому коммунистическому Завтра.

Представления такого рода больше не вызывают доверия.

Как теперь понятно, Хрущёв и не помышлял «править кораблём коммунизма». Такое ничем не стеснённое надругательство над правдой, как его «закрытый доклад», несовместимо ни с марксизмом, ни с какими бы то ни было высокими побуждениями. Никакие созидательные, демократические и свободолюбивые принципы не могут зиждиться на лжи. Вместо попыток возродить коммунистическое движение и партию большевиков, отклонившихся от истинного курса из-за досадных ошибок, Хрущёв приступил к их уничтожению.

Он сорвал с себя маску честного коммуниста и предстал в обличии политического горе-руководителя, алчущего личных выгод, скрывающего за непроницаемой миной официального лица свою лживую натуру и отсутствие высоких нравственных идеалов, – т. е. человека такого типа, который хорошо известен в капиталистических странах. Принимая во внимание убийство Берии и его «банды» в 1953 году, Хрущёв предстал в ещё более неприглядном свете, а именно – как политический головорез. В действительности он сам был виновен в преступлениях, в которых облыжно обвинил Сталина в речи на XX съезде.

Но мошенническая природа хрущёвского доклада заставляет пересмотреть взгляды и на тех «сталинистов», которые пытались и не смогли убрать Хрущёва из руководства в 1957 году и кого он сам выдворил из ЦК, а затем из партии. Несмотря на все свои промахи и прегрешения, будучи глубокими стариками, Молотов и Каганович предстают в беседах с Феликсом Чуевым людьми, беззаветно преданными Ленину, Сталину и коммунистическим идеалам. По иронии судьбы Молотов предсказывал ниспровержение социализма прокапиталистическими силами внутри КПСС, когда в 1980‑е годы сам активно добивался восстановления в Коммунистической партии.

Тем не менее поддержка основных положений хрущёвской критики Сталина Молотовым и Кагановичем наводит на мысль, что у каждого из них были свои сомнения в правильности политики 1930–40‑х и начала 1950‑х годов. В той или иной степени оба они разделяли взгляды Хрущёва. К тому же обстоятельства проведения репрессий 1930‑х годов им не были известны в полном объёме, и, застигнутые врасплох, они не смогли дать отповедь тому, что Хрущёв и его присные наговаривали на них, пока, наконец, не стало слишком поздно.

Возможно, единственный положительный шаг, совершённый послесталинским руководством, связан с критикой и частичным ниспровержением отвратительного «культа личности», который они сами создали вокруг Сталина. Но даже здесь Хрущёв не заслуживает доверия. Именно он выступил против попыток критики «культа», которые в самые первые дни после смерти Сталина предпринял Георгий Маленков. Последний оказался достаточно честен и обвинил не ушедшего из жизни Сталина, а тех полных сил индивидуумов из его ближайшего окружения (не делая исключений для себя самого), у кого не хватило мужества и твёрдости положить конец «культу личности», с которым вождь в конце концов смирился, но никогда его не поощрял и всегда смотрел с неприязнью.

Хрущёву не потребовалось много времени, чтобы создать вокруг своей собственной персоны ещё бо́льший «культ», чем когда-то был у Сталина. За пристрастие к неумеренному восхвалению своих заслуг Хрущёв в 1956 и 1957 годах удостоился резкой критики даже со стороны своих ближайших сторонников, а его высокомерие и страсть к самовозвеличению оказались главными обвинениями, выдвинутыми против него Президиумом ЦК при отрешении со всех постов в октябре 1964 года.

Мошенническая природа «закрытого доклада» ставит нас перед необходимостью переосмысления сталинского периода советской истории и переоценки личности самого Сталина. Его фигура, освобождённая как от оков идолопоклоннического «культа», так и от хрущёвских наветов, и та направленность политики, которую он пытался проводить в жизнь, заслуживают того, чтобы занять центральное место в истории СССР и всего коммунистического движения. Причём сталинские достижения и неудачи не просто должны быть изучены заново: их ещё нужно выявить и представить соответствующие доказательства.

Троцкий

На повестку дня встаёт вопрос о необходимости пересмотра роли Троцкого и троцкизма. В хрущёвских обвинениях легко отыскать следы более ранних попыток Троцкого демонизировать Сталина. Троцкизм как политическая сила к 1956 году влачил жалкое существование где-то на задворках истории, а сам его главарь, поверженный ледорубом, воспринимался не иначе, как одержимый манией величия неудачник.

«Закрытый доклад» вдохнул жизнь в мертворождённую карикатуру на Сталина, намалёванную когда-то Троцким. Наравне с антикоммунистами теперь и коммунисты стали взирать на него как на пророка. И точно: ну разве не он писал о чём-то очень похожем на «разоблачения» Хрущёва? С малочитаемых трудов Троцкого была стёрта пыль забвения. Репутация «пророка» и его последователей начала стремительно расти. В том, что «закрытый доклад» положил начало молчаливой «реабилитации» Троцкого, мгновенно разобралась его вдова Наталья Седова-Троцкая: уже на следующий день после речи Хрущёва она обратилась к Президиуму XX съезда КПСС с требованием реабилитировать мужа и сына. Лишённые такого серьёзного подкрепления, как «закрытый доклад», в пересмотре нуждаются нарисованные Троцким крайне предвзятые портреты Сталина, советского общества и политики СССР в 1920–30‑е годы.

 

Нерешённые проблемы советской социалистической системы

Совсем нетрудно направить все критические стрелы на одного Хрущёва. Тем более что он, несомненно, заслуживает суровой оценки за разрушительную деятельность внутри КПСС, подрыв международного коммунистического движения, за умышленное искажение советской истории и потоки грязной лжи, вылитые на Сталина. Каковы бы ни были исторические условия, породившие Хрущёва и положившие начало периоду истории, прочно связанному с его именем, ничто не освобождает его от личной ответственности за собственные дела, за совершённые им поступки.

Хрущёв никогда бы не выдвинулся в члены Политбюро (Президиума) ЦК, если бы его взгляды на социализм не нашли поддержки у других партруководителей. Конечно, в какой-то степени возвышение Хрущёва объясняется его исключительной энергией и инициативностью – качествами, которые обнаруживаются у остальных членов Президиума в гораздо меньшей степени. Но он никогда бы не оказался на вершине власти, если бы Сталин или иные партийные деятели сумели распознать в Хрущёве «правого» уклониста, заметить в нём черты, порочащие имя преданного коммуниста. Между тем концепция общественной формации, которую большевики нарекали «социализмом», эволюционировала с самых первых послереволюционных лет.

Маленков, Молотов и Каганович – наиболее крупные из политических фигур, которые были связаны со Сталиным на протяжении нескольких десятилетий, – в основном согласились, хотя и неохотно, с положениями «закрытого доклада». Как очевидно, все трое не имели доступа к документам, которые готовились для Хрущёва и его сообщников. Из замечаний середины 1950‑х годов и позднейшего времени следует: Маленков, Молотов, Каганович не подозревали Хрущёва во лжи. Более того, они приняли политический подтекст самого доклада.

Если бы Маленков сумел дать Хрущёву отпор и удержать в руках власть в КПСС, то «закрытый доклад» никогда бы не был произнесён, и история коммунистического движения, а следовательно – большей части планеты, возможно, развивалась бы совсем иначе. Увы, так рассуждают многие: Советский Союз продолжал бы существовать, если бы Юрий Андропов дольше стоял во главе партии и государства, а Михаил Горбачёв никогда не занял бы свой пост. Но «роль личности в истории» не дарует бессчётное количество альтернатив даже для самых сильных политических лидеров. Андроповский, как, впрочем, и горбачёвский, СССР переживал кризис; переломным для судеб страны был и 1953 год.

Хрущёву удалось прийти к власти, выступить со своим взрывоопасным, нашпигованном ложью «закрытым докладом» и застолбить свои идеи только потому, что он смог склонить на свою сторону советскую партийную элиту, а вместе с ней – большинство населения СССР и (хотя и не без ощутимых потерь) значительную часть коммунистов во всём мире. Но эти факты тоже нуждаются в объяснении. И корни всего случившегося нужно искать в предшествующих периодах советской истории, когда страной руководил Сталин, а до него – Ленин, и, собственно, в условиях, которые привели к Великой Октябрьской революции и победе в ней большевиков.

У хрущёвского доклада свои исторические и идеологические корни, и их тоже следует искать в советской истории. С большой настойчивостью Сталин стремился применить ленинский анализ к условиям тогдашней России и к тому, что происходило в мировом коммунистическом движении. В свою очередь Ленин хотел воплотить в жизнь своё понимание идей Маркса и Энгельса, пытаясь найти в работах основоположников современного коммунистического учения ответы на насущные вопросы строительства социализма в России.

Не претендуя ни на какие новшества в теории, Сталин следовал указанным Лениным принципам, насколько это было возможно. Между тем и Троцкий, и Бухарин, и многие другие оппозиционеры находили подтверждение правильности предлагаемой ими политики в тех же ленинских трудах. И Хрущёв, и все его эпигоны вплоть до Горбачёва использовали ленинские цитаты, чтобы «левой» фразеологией прикрыть исповедуемые разнонаправленные политические идеи и курсы.

Иначе говоря, в работах Ленина и в трудах его учителей Маркса и Энгельса есть нечто такое, что способствовало совершению ошибок, которые допустил их честный последователь Сталин и которыми воспользовался его лукавый преемник Хрущёв, чтобы замаскировать своё предательство.

Но это тема для другого исследования и, возможно, для новой книги.