Никто в классе и не подозревал, о чём всё думала Марианна. Даже Рози, её соседка по парте, ни о чём не догадывалась.
До сегодняшнего дня Марианна не поделилась своими мыслями ни с одним человеком. Может быть, потому, что боялась, как бы её не высмеяли. И чем дольше она молчала, тем труднее ей было заговорить.
Она всё шла по Морскому переулку, глубоко вздыхая через каждые пять шагов. Конечно, примерно через каждые пять.
Теперь она уже не могла беззаботно напевать, размахивая портфелем. На неё вдруг нахлынули мысли о доме, о будущем, о том, что её теперь ждёт. И уйти от них было некуда.
В её жизни скоро наступят большие перемены.
Да и сейчас уже многое изменилось.
Марианна мрачно смотрела вперёд сквозь упавшие ей на глаза волосы. Она сделала слабую попытку сдуть их со лба, но они не сдувались.
«Космы! — подумала Марианна. — Завтра же куплю заколки. Ах нет, завтра ведь воскресенье. Послезавтра. Сразу целую дюжину!»
Целую дюжину!
«Двенадцать человек — не дюжина! — вспомнились ей слова Нелли. — Уж очень она обидчивая! Разве я что плохое сказать хотела?»
И тут же мысли Марианны снова вернулись к предстоящим переменам в её жизни.
Её мама раньше всегда вязала свитеры, шапки и пёстрые варежки только для одной Марианны. А теперь — вот уже больше месяца — она всё вяжет ползунки, кофточки и чепчики из мягкой голубой шерсти. Не для Марианны. Для ребёнка, который появится на свет через несколько дней.
Через несколько дней — самое позднее через неделю — Марианна уже не будет единственной дочкой у своих родителей.
И конечно, она уже не будет занимать в их жизни такое место.
Это ясно как дважды два.
Этого ребёнка ещё даже и на свете-то нет, а они уже говорят о нём при каждом удобном случае. Вот и вчера всё обсуждали, какую кроватку ему покупать — жёлтую или белую. И в какой угол её лучше поставить. А ещё собирались отдать в химчистку большого плюшевого медведя, с которым Марианна давно уже не играет. Ясное дело, не для Марианны, а для этого их малыша.
Честно говоря, Марианна про этого медведя давно и думать забыла. Но уж очень ей было жалко саму себя. Просто дурно от жалости. Будто она съела полкило слив вместе с косточками.
К половине первого она должна быть дома. И всё только из-за того, что сразу после обеда мама поведёт её к фрау Кульм.
«Нам надо нанести визит фрау Кульм, — сказала мама за завтраком. — А заодно отнесём туда твою ночную рубашку, и вторую пару домашних туфель, и ещё кое-какие мелочи, чтобы потом, когда придёт время, об этом уже не думать. Захватишь с собой зубную щётку и переселишься».
О переселении к фрау Кульм и подумать-то было страшно!
Марианна перестала вздыхать. Она шагала теперь быстрее и уверенней. Она так топала по булыжнику, что шаги прямо отдавались у неё в голове.
От этого ей стало немного легче.
Но ведь нельзя же всё время топать — прохожие оборачиваются. Марианне не хотелось обращать на себя внимание. И она опять пошла как все люди. Ну а уж что она зубами скрипит, этого всё равно никто не услышит.
Фрау Кульм иногда приносила Марианниной маме в починку постельное бельё. И в последний раз она сама ей сказала:
«Не ломайте над этим голову, фрау Шпиндель! Неделя, которую вы пробудете в больнице, пройдёт быстро. А Марианна может на эти дни переселиться ко мне. Уж не сомневайтесь, у меня девочке будет хорошо во всех отношениях. А муж ваш только обрадуется, что ему придётся заботиться лишь о самом себе. Мужчины ведь так неумелы в хозяйственных делах, а Марианна ещё совсем беспомощное существо!»
Беспомощное существо!
Что, собственно, вообразила эта фрау Кульм? Откуда она взяла, что Марианна — беспомощное существо? И вообще — «существо»!
«У неё что ни слово, то враньё», — думала Марианна.
И всем она успела наболтать, что Марианнина мама умоляла её позаботиться о Марианне, пока она будет в роддоме. И в молочной, и в пекарне наболтала, и в ателье, где занавески шьют… Даже электромонтёру сообщила и соседкам в парке на лавочке. «Умоляла меня позаботиться!» Враньё, враньё, враньё!
Марианна изо всех сил наподдала ногой по осколку кирпича.
Ничего её мама не умоляла! Никогда бы в жизни умолять не стала!
И она опять наподдала ногой по осколку. На этот раз кирпич угодил в канаву.
«Никогда в жизни! — думала Марианна. — А папа ведь ещё раньше сказал: „Знаешь, как мы сделаем? Я приду с работы и приготовлю обед. А ты вымоешь посуду. А кровати будем стелить вместе. А цветы поливать по очереди. И если у нас в эту неделю, как нарочно, не оборвутся все пуговицы, то мы отлично справимся. Ещё перед сном в домино сыграем!“»
Но мама очень боялась обидеть фрау Кульм. А вдруг та сочтёт это грубой неблагодарностью?
И ещё она боялась за Марианну: как же она будет одна в квартире, когда придёт из школы? Целых семь дней!
А что если Марианна подогреет себе обед, а газ закрыть забудет? Или высунется из окна и упадёт? Или откроет дверь кому-нибудь чужому? Мало ли какие бывают случаи!
Марианна и сама всё это хорошо понимала, но переселяться к фрау Кульм ей всё равно не хотелось.
«А вдруг эта фрау Кульм прямо сегодня меня домой не отпустит! — пришло ей вдруг в голову. — Такой врунье ещё визиты наносить!»
Марианна с решительным видом вошла во двор своего дома. Она была готова к борьбе. Она так хлопнула входной дверью, что стёкла на узенькой дверце, отделявшей вестибюль от лестницы, подозрительно зазвенели. Шаги её гулко отдавались в пустом вестибюле. На третьей ступеньке она остановилась оглянулась назад. Нет, все стёкла целы.
— Да тише вы! — сказала им Марианна.
Всё-таки удивительно, до чего прочные эти стёкла.
Марианна потёрла пальцем большую медную шляпку гвоздя на перилах. «Спрошу маму, — решила она. — Она вообще-то меня ещё хоть немножко любит?»
На втором этаже Марианна снова остановилась.
Это ведь мамин голос? Да, мамин!
Мама пела там, наверху, — она мыла пол в передней. Было хорошо слышно, как она скребёт щёткой половицы. Она всегда поёт, когда работает. И ни разу ещё не пожаловалась, что ей уже трудно нагибаться.
Марианна обхватила перила обеими руками.
Шмыгнула носом, глотнула слёзы, опять шмыгнула носом.
Мама в таком хорошем настроении, а Марианна своим унылым видом сейчас всё испортит. Какое уж тут пение! Посмотрит, будто хочет что-то спросить, но ничего не спросит. Так и будет молча мыть пол дальше.
Она изо всех сил моргала глазами и сопела, чтобы не разреветься.
«Не реви, не реви, не реви!»
И тут же опять почувствовала, что вот-вот расплачется.
Но вдруг сказала сама себе строго: «Петрушка! Всё! Не смей реветь! Петрушка! Слышишь?»
Иногда Марианна строила перед зеркалом разные рожи — весёлые, грустные, надменные, милые. А то даже и страшные. Но сейчас никакого зеркала тут не было. Можно, правда, поглядеться в блестящий замок портфеля, но в нём сама себя не узнаешь — не девочка, а какая-то надутая резиновая кукла. И всё-таки Марианна посмотрелась в замок портфеля и примерила милую улыбку.
Это ей вполне удалось.
Правда, улыбка была поддельная, но Марианна осталась ею довольна.
Ступенька за ступенькой она поднималась всё выше, неся свою улыбку, словно наполненный до краёв кувшин с молоком.
«Только бы донести!..»
Она думала: «Вечером в постели спрячу голову под подушку и наревусь досыта!»
«Только бы донести!..»
Она улыбалась.
И, окрылённая своим геройством — для мамы! — она, перескакивая через последние ступеньки, подбежала к двери и нажала кнопку звонка.
