Глава первая

— Я бы хотела сказать вам пару слов, прежде чем вы приступите к своим обязанностям, сестра Kapp.

Я последовала за сестрой Бретт в ее комнату. Часы показывали восемь утра. Дневной обслуживающий персонал хирургического отделения клиники Райминстера как раз стекался на работу. Для них начинался обычный рабочий день, и я завидовала их беспечной болтовне, которая была слышна во всех коридорах.

Для меня, Дженни Kapp, все было иначе. Это был мой первый день в Райминстере, и у меня были все основания для тревожных предчувствий.

Сестра Бретт закрыла дверь. Она была крупной, немного мужеподобной женщиной с коротко стриженными темными волосами и зычным голосом.

— Ну что ж, сестра Kapp, мне сказали, что вы уже прошли один год практики. Где это было?

— В госпитале «Вестерн-Сити», в Манчестере, — сказала я ей.

Она кивнула:

— Я поняла, что вы оставили практику из-за обязанностей перед семьей?

— Да, мама умерла, и отец остался с пятью детьми на руках, не считая меня. Нэн — она вторая по возрасту — было только тринадцать, поэтому…

— Поэтому вы уехали домой, чтобы их растить, — кивнула она одобрительно. — Вам, должно быть, нелегко далось такое решение.

Ее серые глаза потеплели, и у меня на душе стало спокойнее. Мне захотелось рассказать ей грустную историю о том, как растаяли все мои иллюзии, о том, как я боролась с отчаянием и разочарованием, о моем необузданном характере, который не раз доводил до слез моих младших братьев и сестричек.

— Боюсь, я не слишком в этом преуспела, — сказала я, и комок застрял у меня в горле. Ее внезапное участие растревожило жуткую тоску по дому, которая поселилась во мне с момента приезда в Райминстер.

— Не горюйте! Я уверена, что вы очень старались, — попыталась она меня утешить. — Но меня беспокоит то, что вы не занимались медицинской практикой целый год.

— Это казалось тогда таким безнадежным! Я никогда не думала, что у меня появится возможность вернуться к работе медсестры. Трудно было предположить, что папа женится снова…

— Это был очень хороший выход из положения. — Она улыбнулась. — Одно остается для меня непонятным, сестра Kapp. Почему вы не вернулись в свой старый госпиталь, чтобы закончить обучение?

Я помедлила с ответом, чувствуя, что, если я скажу ей правду, она может с презрением отвернуться от меня. И все же я не смогла соврать ей.

— Конечно, это было глупо с моей стороны, — сказала я, — но мне не хотелось работать рядом с моими бывшими однокурсниками, которые теперь будут опережать меня на целый год.

— Да, это было глупо, — согласилась она. — Хорошая медсестра должна научиться смирению. Но помните: потерянный год сразу не наверстаешь. А теперь идите на дежурство, старшая сиделка расскажет вам о ваших обязанностях.

Я вышла из ее комнаты и поправила чепец. Здесь была странная униформа: розовые халаты вместо голубых и эти ужасные головные уборы вместо обыкновенных шапочек, которые мы носили в «Вестерн-Сити».

Я прошла по коридору и открыла дверь в палату. Там я встретила старшую сестру-сиделку. Она оказалась темноволосой и очень живой, а язык у нее был острый, как скальпель. Она окинула меня оценивающим взглядом и послала помогать развозить завтраки на тележке. Первые пять минут я была слишком занята тарелками с кукурузными хлопьями, чтобы смотреть по сторонам, но постепенно освоилась и смогла внимательно оглядеть палату.

Это было продолговатое, очень светлое помещение с большими окнами, открывающими прекрасный вид на живописные крутые улочки Райминстера. В палате я насчитала двенадцать коек. Десять из них были заняты. Некоторые больные, недавно прооперированные, лежали с капельницами. Но большинство казались почти совсем выздоровевшими.

Одна из женщин обратилась ко мне:

— Послушайте, сестра, не насыплете ли вы немного моих хлопьев на подоконник для воробьев? Но только постарайтесь, чтобы не заметила главная сиделка! Видите, малютки уже ждут своего завтрака!

Я несколько нерешительно выполнила ее просьбу. Она сама была похожа на птицу, глаза ее были, словно черные бусины, а нос напоминал клюв.

— Иногда они залетают прямо сюда и садятся на мою кровать, — прошептала она. — Старшей сестре-сиделке это не нравится!

Я решила, что она эксцентрична, но безобидна, и пошла дальше со своей тележкой. На третьей кровати лежала полная, веселая на вид женщина. Она взглянула на меня поверх своей газеты и дружески подмигнула:

— Привет, душенька! Вы новенькая, так? Я Эди Литтл. Вот, читаю еженедельную таблицу выигрышей лотерей. Они все смеются надо мной, а сами только и ждут, чтобы я выиграла!

В палате вместе со мной работали еще две такие же сестры-сиделки. Сестра Пиннок была высокой блондинкой, прекрасно сознающей свою броскую красоту и элегантность, и это меня раздражало. Сестра Дашфорд, прямая, вежливая, с мягкой речью, обладала на редкость невозмутимым характером. Мы втроем представляли собой весьма пеструю команду, и я гадала, как сложатся наши отношения в дальнейшем.

После завтрака меня и Дашфорд послали мыть клеенчатые простыни. Радуясь, что мне выпала простая работа, я трудилась, словно негр. Линда Дашфорд рядом со мной явно не страдала от перенапряжения.

— Что будем делать потом? — спросила я ее.

— Сначала перевязка, а потом придут доктора. Пиннок всегда ходит за ними, носит истории болезней — и все ради того, чтобы строить глазки доктору Коллендеру.

— А кто он такой?

— Помощник ординатора. Обалденный красавчик!

Она рассказала мне, что хирургическая бригада состоит из ординатора мистера Хораса Мэйхью и докторов Коллендера и Маллена.

— Хирургическое отделение меня мало интересует, — продолжала она. — Я раньше работала в терапевтическом, под началом сестры Тайлер, но она вышла замуж за доктора Роу и перешла работать в частный госпиталь.

Я взглянула на большие часы, висевшие в палате, и задумалась. Дети, должно быть, уже ушли в школу. Если бы я сейчас была дома, то в это время ходила бы по рыночным рядам с большой корзиной, озабоченная вечной проблемой: что купить на обед?

Как там, интересно, справляется моя мачеха? Она была милой и доброй женщиной. Папа встретил ее однажды в доме у своих друзей, и дети сразу полюбили ее. Но не забудет ли она про микстуру от кашля для Билли и про то, что Энн до сих пор не может заснуть без своего кролика?

Поднимавшийся из мойки пар окутывал меня, словно туман. Чей-то резкий голос оторвал меня от размышлений:

— Вы еще не закончили, сестра? Поторопитесь! Через пять минут вы должны быть в стерилизационной комнате.

Итак, я заработала свой первый выговор за то, что размечталась посреди рабочего дня. Вскоре я уже вместе с сестрой Пиннок укладывала в тележки перевязочный материал, который всегда должен быть наготове в каждом отделении.

— Завтра тебе придется делать это самостоятельно, — предупредила она меня. — Нет, сюда не эти тампоны. И ты положила сюда не те щипцы. Анатомические, я сказала… Нет, резиновые трубки туда!

Она молниеносно управилась со своей тележкой. Я все еще ковырялась со своей, и меня это злило. В конце концов мы все-таки закончили, и старшая сиделка отпустила меня выпить кофе.

— Наденьте чистый передник, — сказала она мне резко. — Ваш выглядит так, будто вы работали в нем в саду!

Возмущение и отчаяние охватили меня, когда я направилась к корпусу, где жили медсестры. Дашфорд сказала мне, что его называют «Бастилия». Подходящее название, решила я, обозревая мрачное кирпичное здание с рядами викторианских окон. Пристроившись в столовой в самом конце длинного стола, я в одиночестве тоскливо пила свой кофе. Столовая выглядела такой казенной и обшарпанной, что мне захотелось заплакать.

«Наверное, у меня помутилось в мозгах, если я решила снова работать медсестрой, — размышляла я. — Начнем с того, что мне уже поздно начинать все сначала. И хватит ли у меня терпения и… да, и смирения для этого?»

Я вспомнила снова тот ужасный день, когда маму увезли в местную больницу и отец приехал за мной в Манчестер.

— У нее опухоль, дочка, — сказал он мне тогда. — Она долго скрывала от нас болезнь, а теперь может быть слишком поздно.

Он был прав. Было слишком поздно… После смерти мамы мы были слишком потрясены свалившимся на нас горем и могли только утешать друг друга. Для меня ничто не имело значения в те первые недели, кроме любви и заботы, которые я могла дать малышам. Позже, когда немного притупилась боль утраты и они снова начали ссориться, озорничать и разыгрывать меня, я часто выходила из себя и кричала на них, а потом ругала себя и ночью ревела в подушку.

Соседи качали головами и осуждали меня. Я всегда имела репутацию дикого и неуправляемого ребенка. Дженни Kapp, сорвиголова… Без меня не обходилась в детстве ни одна уличная драка. Большинство соседей были, конечно, добрыми людьми, но их вмешательство выводило меня из себя. Я ругалась с ними, и это расстраивало отца.

Мой характер всегда подводил меня.

Но в глубине души я ощущала себя потерянной и напуганной. Неужели так будет всегда, часто спрашивала я себя. Неужели вся моя будущая жизнь будет состоять из стирки и стряпни, пока я не стану слишком старой, чтобы вернуться к учебе?

Соседский парень Билл приглашал меня несколько раз на танцы и в кино, и тогда я снова на некоторое время обретала свою прежнюю веселость. Билл нравился мне, но я никогда не была по-настоящему влюблена в него. Я всегда знала, что, когда ко мне придет настоящее чувство, оно захватит меня всю целиком.

Меньшее меня не устраивало…

Две медсестры устроились за столом напротив меня и принялись оживленно болтать. Я невольно услышала их разговор.

— Ты пойдешь сегодня в театр? — спросила одна.

— У меня запарка с работой! Старшая сестра нам ни минутки свободной не оставляет… И я не удивлюсь, если Мэйхью не доверит Дэвиду Коллендеру делать операцию на щитовидке.

— А каков он как хирург?

— Кто? Коллендер? Сестра говорит, что со временем он станет потрясающим специалистом. Такое впечатление, что у него вообще нет нервов…

Другая медсестра многозначительно подняла брови:

— Я слышала, что он слишком часто проводит свободное время в «Короле и быке».

— Не стоит обвинять его. Знаешь, что я слышала вчера…

Они перешли на шепот. Я поняла, что они обсуждают все того же помощника хирурга.

Я быстро проглотила свой кофе и вернулась на дежурство.

Старшая сиделка Шортер разговаривала по внутрипалатному телефону.

— Нет, нас не предупреждали, но мы сейчас все сделаем, и я дам знать старшей сестре. — Она повесила трубку и подозвала меня к себе.

— Сестра, вы сможете приготовить койку для пациентки, которую сейчас привезут прямо с операции?

На мгновение меня охватила паника, но затем я кивнула.

— Прекрасно. Это нужно сделать очень быстро.

Койка для больного после операции должна быть экипирована гораздо сложнее, чем обычная. Меня охватила лихорадка от спешки и невероятных усилий ничего не забыть. Одеяло с электроподогревом, экстратеплое одеяло, матовые ширмы…

Я начала метаться вокруг кровати, не зная, что где лежит.

Едва я закончила, как в палату привезли каталку с пациенткой. Она была все еще под анестезией. Взглянув на нее, я поняла, что именно ей делали операцию на щитовидной железе, о которой говорили медсестры в столовой.

Под руководством старшей сестры пациентку переложили на приготовленную мною койку. Затем старшая сестра обратилась ко мне:

— Сестра, вы посидите с пациенткой, пока она не придет в себя. Проверяйте пульс каждые полчаса, следите за изменениями дыхания.

Несмотря на то, что от остальной палаты меня отделяли всего лишь ширмы и до меня долетали оживленные разговоры других пациенток, мне все же было очень одиноко сидеть неподвижно около больной. Когда подошло время ленча, я ненадолго отлучилась и, перекусив, снова вернулась на свой пост.

Наконец к пациентке стало возвращаться сознание, и я позвала старшую сиделку Шортер.

Она наклонилась к больной и спокойно спросила:

— Вам удобно, миссис Аллен? Ответьте мне шепотом, вам нельзя говорить громко.

Откровенный страх отразился на лице женщины. Ее черты исказились, и она с трудом что-то невнятно пробормотала. В то же мгновение я прочитала в ее глазах огромное облегчение.

Старшая сиделка вышла со мной из палаты.

— После подобных операций, — сказала она мне, — некоторых больных охватывает такая паника, что они буквально теряют голову. Им кажется, что они больше никогда не смогут разговаривать. Но она ни в коем случае не должна перенапрягать голосовые связки. Вы меня поняли? Постарайтесь через некоторое время заставить ее проглотить немного воды.

Я почувствовала стыд: год назад я все это сделала бы автоматически. О, если бы я читала учебники все эти долгие месяцы!

Скоро я услышала в палате мужской голос. Ширма отодвинулась, и в ее проеме показался молодой врач в белом халате. Смутившись под его внимательным взглядом, я встала. Он коротко кивнул мне и взял историю болезни из рук старшей сестры.

— Миссис Аллен благополучно пришла в себя, доктор Коллендер, — сказала сестра и стала докладывать ему об изменениях пульса пациентки.

Я стояла в стороне и время от времени бросала на стоящего рядом мужчину любопытные взгляды. Он был довольно высок, выглядел очень серьезным и солидным. У него были рыжеватые волосы и худое волевое лицо. Глаза были темными, глубокими и живыми. Полные скрытого огня, они притягивали меня как магнит.

Так вот, значит, каким был знаменитый доктор Коллендер! Мне сразу вспомнилось все, что я успела о нем услышать. Его голос прервал мои мысли:

— Внимательно понаблюдайте, не начнутся ли какие-нибудь осложнения, сестра!

Это был скорее приказ, нежели просьба.

— Да, доктор, — ответила я.

Брошенный на меня взгляд был изучающим. Мне показалось, что, посмотрев на меня так, он за одну секунду узнал обо мне буквально все. Затем он вышел, а я осталась стоять на месте, ощущая какое-то странное волнующее чувство.

В конце концов я заметила, что пациентка жестами пытается привлечь мое внимание.

— Что вы желаете, что вам подать? — спросила я как можно мягче. — Вашу сумочку?

Она кивнула и знаками попросила меня открыть ее. Ее пальцы принялись беспорядочно шарить внутри.

— Вам нужно вот это?

Я была сильно озадачена. То, что было у меня в руках, напоминало кредитную карточку. Я раскрыла ее и приблизила к глазам больной. На лице женщины отразилось отчаяние, и она жестом попросила убрать карточку обратно.

— Послушайте, миссис Аллен, — сказала я ей, — вы не должны волноваться. Пока вы здесь, вы должны выбросить из головы всякие домашние заботы. Может быть, вы хотите, чтобы я о чем-нибудь попросила вашего мужа, когда он придет?

На этот раз в ее глазах отразился ужас.

— Хорошо, хорошо, — сказала я поспешно. — Теперь постарайтесь хорошенько отдохнуть.

Через некоторое время меня отпустили на полдник. Когда я вернулась, за ширмы заглянула сестра Пиннок:

— Тут пришел муж миссис Аллен. Сестра позволила ему остаться с больной только на пять минут, и вы должны быть поблизости.

Он оказался шумным краснолицым мужчиной. Отношения у нас как-то сразу не сложились.

— Мистер Аллен, — сказала я, — надеюсь, вы понимаете, что ваша жена еще очень слаба? Вы не должны заставлять ее разговаривать, хорошо?

Он окинул меня с ног до головы неприязненным взглядом.

— То, что я должен сказать моей жене, сугубо личное дело, — сказал он мне, — и для начала я попросил бы вас выйти отсюда и обеспечить нам конфиденциальность, девушка!

Я уже приготовилась резко возразить ему, но на лице пациентки я прочитала такое страдание, что решила подождать за ширмами. По непонятной причине я ощутила к ней острую жалость.

Несколько секунд спустя я услышала, что мужчина повысил голос:

— Говорю тебе, я получил письмо от этих мебельщиков! Они сообщили мне, что товары были приобретены в кредит! Это что ж такое, а? Не говорил ли я тебе, что в нашей квартире не должно быть ничего, за что не заплачено наличными? Отвечай мне!

Я услышала, как пациентка издала какой-то хриплый звук, словно старалась ему возразить.

— Я докопаюсь до истины! Больная ты или нет, но ты не должна была покупать всякие там одеяла, понимаешь, и влезать в долги! Я даю тебе достаточную сумму на содержание дома. Моя старая мать обходилась половиной этого еще двадцать лет назад! И не делай такое лицо, будто совсем умираешь… Операция на шее — обычное дело в наши дни. И старину Харри не…

На этот раз пациентка явственно захрипела. В панике я оглянулась вокруг. В палате была только сестра Дашфорд, но она дежурила около другой кровати, отделенной ширмами. Старшая сестра, должно быть, находилась в конце коридора, в своем кабинете, а старшая сиделка рано уходила. Поэтому получалось так, что я должна была действовать самостоятельно.

— Вы должны уйти, — сказала я мужчине. — Вы нервируете больную.

— Я уйду, когда закончу, и не раньше! — отрезал он. — Я имею право поговорить со своей женой.

— Вы что, хотите ее убить? — вспыхнула я. — Своими криками вы можете добиться только этого.

— Кто дал вам право…— начал он ядовито.

Я посмотрела на пациентку. К моему ужасу, ее лицо побелело, а голова безжизненно скатилась с подушки. Оттолкнув мужчину в сторону, я схватила ее руку.

Пульс был слабым, быстрым и нитевидным.

— У вашей жены рецидив! Бегите за старшей сестрой, ее кабинет в конце коридора, — распорядилась я.

Мой тон возымел действие. Мужчина побледнел, засуетился и почти бегом выскочил из палаты. Почти сразу же появилась старшая сестра и принялась хлопотать вокруг пациентки. Вызвали доктора Коллендера. Он вошел стремительным шагом, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Под его руководством мы ввели пациентке внутривенно успокоительное. Она стала дышать ровнее.

Коллендер провел рукой по лицу:

— Кажется, обошлось. Слава Богу, что у нее не открылось кровотечение, — это был бы конец.

Как мне показалось, его гневный взгляд был направлен в мою сторону. Он вызвал из палаты старшую сестру, а я осталась рядом с погруженной в глубокий сон пациенткой. Через несколько минут меня позвала старшая сестра.

— Вы должны были сдать дежурство еще час назад, — строго сказала она мне. — Но прежде чем вы уйдете, доктор Коллендер желает узнать, почему состояние пациентки резко ухудшилось.

Я с тоской взглянула на нее, зная, что выгляжу глупо. Я вдруг ощутила, что провела весь день в большом напряжении и очень устала. Но хуже всего был взгляд доктора Коллендера.

— Ну, сестра! — Старшая сестра нахмурилась. — Вам была поручена забота о пациентке. Что послужило причиной рецидива?

Я собралась с духом.

— Это была вина ее мужа! — заявила я.

— Постойте, постойте, так дело не пойдет! — Муж пациентки локтями прокладывал себе дорогу к нашей группе.

— Сестра! — вмешался он. — Я выражаю свое неудовольствие действиями этой сиделки. Она нервировала мою жену, вторглась к нам во время нашей личной беседы…

— Я же предупреждала вас, что ваша жена не должна разговаривать! — вспыхнула я, задетая за живое.

— Успокойтесь, сестра! — приказала мне старшая сестра Бретт. — Итак, мистер Аллен…

— Говорю вам, я этого так не оставлю! Это преступная небрежность со стороны сиделки, вот что это такое…

— Пожалуйста, выслушайте меня, сестра Бретт, — задохнулась я от возмущения. — Мне было приказано проследить за тем, чтобы миссис Аллен не беспокоили, а ее муж принялся орать на нее…

— Орать! — Доктор Коллендер поднял брови. — Следите за своими выражениями, сестра.

— Но он именно орал! — запротестовала я, несмотря на то, что очень испугалась пристального, осуждающего взгляда доктора.

Эта сцена живо напомнила мне мои прежние дни: дома, на Слотер-стрит, у меня часто происходили яростные столкновения с соседками, обвинявшими меня во всех несчастьях их детей. Теперь, так же как и тогда, я была приперта к стене и все опять были против меня.

— Постойте, так дело не пойдет! — снова повторил мужчина. — Мы мирно беседовали с женой, когда эта… девушка ворвалась к нам за ширму и принялась кричать, что время вышло. Моя жена была шокирована. Этого вполне достаточно, чтобы довести пациента до рецидива!

Доктор Коллендер пристально посмотрел на него.

— Послушайте, — сказал он. — Вы выдвигаете серьезное обвинение против этой сиделки. Вы уверены, что не преувеличиваете?

— Я? Преувеличиваю? Послушайте меня, молодой человек! То, что на вас белый халат и вот эта вот, как бишь ее, штуковина, которая висит у вас на шее, не дает вам права запугивать меня. Я свои права знаю! А вы боитесь, как бы я не вывел ваш персонал на чистую воду.

— Полагаю, вам нужно немного остыть, — спокойно сказал доктор Коллендер. — Обещаю вам, что по вашей жалобе будет проведено серьезное расследование. А пока, думаю, вам нужно пойти куда-нибудь, выпить немного бренди и успокоиться. — Он посмотрел на часы. — Приходите лучше завтра утром.

— Ладно, ладно… Я этого так не оставлю. А если вы меня спросите насчет этой сиделки, то я скажу, что ей здесь не место! Она не достойна носить свою форму, вот что я вам скажу.

— Нам об этом лучше судить, — отрезала старшая сестра. — Спокойной ночи, мистер Аллен!

Когда он ушел, она повернулась ко мне:

— Я должна сообщить об этом происшествии сестре-хозяйке. И пока она не разберется с этим случаем, я отстраняю вас от ваших обязанностей. Вы меня поняли?

Я дрожала от гнева и потрясения. Мне с трудом верилось, что в первый же день я попала в такую переделку. Это было похоже на ночной кошмар, только вот проснуться никак не удавалось. Еще хуже мне становилось оттого, что доктор, все еще стоявший рядом, смотрел на меня крайне неодобрительно. Рыдания, казалось, вот-вот должны были вырваться наружу.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но вдруг поняла всю тщетность моих попыток. Дело все равно должно было пойти в высшие инстанции. Я могла только покориться неизбежности. Ведь этот Аллен непременно подаст на меня жалобу.

— Да, сестра, я все поняла, — сказала я.

Толкнув дверь палаты, я сбежала вниз по лестнице, ведущей на улицу. Чисто инстинктивно я нашла дорогу назад, к медсестринскому корпусу.

Это конец, говорила я себе. Это полный крах всех моих надежд. Даже несмотря на то, что я была не виновата, этот случай доказывал, что неудачи продолжали меня преследовать.

Слезы снова подступили к моему горлу.

Услышав позади шаги, я пошла быстрее. Вдруг знакомый голос произнес:

— Подождите минутку, сестра. Я хочу поговорить с вами.

Обернувшись, я увидела доктора Коллендера. Мое сердце в панике забилось.

Неужели еще что-нибудь случилось?

— Что случилось? — спросила я срывающимся голосом.

Он подошел ближе и посмотрел мне в лицо.

— Вы плачете… Не стоит, поверьте мне, сестра, никогда не стоит плакать. Если вы хотите выжить здесь, в Райминстере, вам следует обрасти шкурой носорога.

Я молчала, не понимая, к чему он клонит. Он глубоко вздохнул.

— Послушайте, я в лепешку разобьюсь, но добьюсь того, чтобы вас оправдали. Вы не похожи на лгунью. Поверьте, у меня есть кое-какой опыт в этой области.

В его голосе неожиданно появилась горечь, затем он продолжил более спокойно:

— Скажите, то, что вы рассказали сестре Бретт, правда?

— Все до единого слова.

— Если бы у меня были подозрения в обратном, — подчеркнул он, — я бы преподал вам такой урок, которого вы не забыли бы никогда. Понимаете, я сам делал эту операцию. Это моя первая в жизни операция на щитовидке. Если пациентка не выживет, то мы оба вылетим из Райминстера — это я вам обещаю!

Я поежилась из-за угрозы в его голосе, который вдруг снова изменился.

— Как бы то ни было, я буду вас отстаивать. И запомните, если вы сказали правду, то у вас есть свидетель, который к завтрашнему дню достаточно окрепнет, чтобы подтвердить вашу невиновность.

Я поняла, что он имеет в виду миссис Аллен.

— Вряд ли она будет свидетельствовать против мужа, — усомнилась я. — Начать с того, что она его панически боится…

— Предоставьте это мне, сестра, — сказал он. — Вы забываете, что зачастую женщины склонны идеализировать и наделять сверхъестественными способностями хирургов, которые их оперировали. Не волнуйтесь — она расскажет мне все, что я захочу узнать… Кстати, как вас зовут? Вы ведь новенькая, не так ли?

— Меня зовут Дженни Kapp, — сказала я. — Я из Олдхэма.

Он кивнул и повернулся, чтобы уйти.

— Ну, ладно, я пойду, а то, если медсестру увидят болтающей с доктором, это не принесет ей ничего хорошего. Да и у меня с репутацией не все гладко.

— Спасибо, вы были очень добры ко мне, — сказала я почти шепотом, — до того, как вы заговорили со мной, я собиралась сделать какую-нибудь глупость, может быть, даже бросить все и убежать.

Он покачал головой:

— Вот этого никогда не делайте. Бегство не решает проблем. И поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Спокойной ночи, Дженни.

Он развернулся на каблуках и быстро исчез в сгустившемся вечернем сумраке.

Я осталась стоять одна под ярко освещенными окнами палат, слушая вечный, никогда не смолкающий гул больницы: шум работающего лифта, поскрипывание колесиков каталок, гудение стерилизатора. Мой первый день в Райминстере подошел к концу.

Это был день, наполненный сомнениями и завершившийся такой неудачей. И все же, несмотря на это, светлой звездой осветило этот день сознание того, что Дэвид Коллендер отнесся ко мне по-дружески. И в глубокую ночную тьму я вознесла молитву за него, потому что за его резкими манерами я почувствовала его незащищенность. Но потом я напомнила себе, что он — подающий надежды хирург, несомненно нацеленный на большую карьеру, а я — всего лишь сиделка на втором году обучения, и к тому же не слишком преуспевающая. Вряд ли мне когда-нибудь еще удастся поговорить с ним так же дружески, как сегодня.

Уяснив себе эту истину, я наконец заплакала и проплакала почти всю ночь, пока крепкий утренний сон не одолел меня.

На следующий день я одна-одинешенька осталась в медсестринском корпусе, чувствуя себя ужасно. Весь день не прекращался проливной дождь. Во время короткого промежутка между ливнями я сходила прогуляться по улицам Райминстера. Больничные здания выглядели мрачными и давящими. Время тянулось невообразимо долго, мне даже показалось, что мои часы остановились.

Вечером меня вызвала сестра-хозяйка, опрятная миниатюрная женщина с волосами, выкрашенными в голубой цвет. Хотя она была гораздо более тихой, чем сестра Бретт, вокруг нее витал дух непререкаемой авторитетности. Это заставило мое сердце уйти в пятки. Прежде чем заговорить, она внимательно на меня посмотрела, и я была рада, что догадалась надеть чистый передник.

— Ну, сестра Kapp, я хочу, чтобы вы мне во всех подробностях, точно и откровенно рассказали, что произошло между вами и мистером Алленом.

Слегка запинаясь, я все же сумела связно изложить ей все случившееся. Она внимательно выслушала, затем кивнула:

— Ваш рассказ, похоже, совпадает с версией доктора Коллендера. У него сложилось впечатление, что именно присутствие мужа так сильно расстроило пациентку. Старшая сестра Бретт тоже высказывается в вашу пользу и желает взять вас обратно в свою палату. Надеюсь, вы оправдаете оказанное вам доверие.

— О да, сестра-хозяйка. Спасибо, сестра-хозяйка, — лихорадочно говорила я, боясь поверить в свою удачу.

Набравшись храбрости, я рассказала ей историю о кредитной карточке миссис Аллен.

— Я просто подумала, — воодушевленно закончила я, — что, может быть, можно как-нибудь помочь ей.

Сестра-хозяйка улыбнулась:

— Из вас выйдет хорошая медсестра! Я рада, что вы принимаете близко к сердцу переживания вашей пациентки. И спасибо, что рассказали мне об этом. Я поговорю с мисс Апсон из финансового отдела нашей больницы и уверена, что мы сможем что-нибудь придумать. Знаете, мы часто сталкиваемся с тем, что мужья, оказавшись вынуждены сами вести домашнее хозяйство, пока их жены находятся в больнице, заново открывают для себя стоимость жизни. Не думаю, что мистер Аллен составляет исключение.

Когда я появилась в столовой на следующее утро, ко мне были прикованы все взоры — испорченный телефон, разносивший слухи по всей больнице, работал на полную мощность.

Темноволосая медсестра, сидевшая напротив, усмехнулась и заговорила со мной:

— Вы, должно быть, очень ловки! Перевернуть с ног на голову все хирургическое отделение в первый же день!

— Так получилось, — сказала я беспечно.

Я почувствовала, что полоса моих неудач миновала. Ко мне снова вернулась моя обычная беззаботность.

— Ветерок нашептал мне, что за тебя замолвил словечко сам Дэвид Коллендер, — игриво сказала мне одна из сестер. — Что это он, интересно, нашел в тебе такого, чего нет в нас?

Сестра Пиннок, которая до сих пор сидела молча и со скучающим выражением на красивом холодном лице слушала наши разговоры, бросила на меня открыто враждебный взгляд.

— Просто удивительно, — громко сказала она, — как все эти новенькие сестры подлизываются к Дэйву Коллендеру! Ей-Богу, великодушнее было бы сразу открывать им глаза.

Прозвонил звонок, и все заторопились. Я отыскала глазами Дашфорд.

— Слушай, что Пиннок имела в виду? — спросила я ее.

Она посмотрела на меня с любопытством:

— А разве ты не знаешь? Он — женоненавистник. Во всяком случае еще никому не удавалось подцепить его. Спроси саму Пиннок. Она потратила немало сил, чтобы он ее заметил, и все впустую!

 

Глава вторая

— Ступайте и помогите в мужском хирургическом, сестра Kapp! Они не справляются своими силами. Сестра Дашфорд уже там.

Таким распоряжением встретила меня сестра Бретт, когда я вернулась на дежурство после чая. Выслушав ее, я послушно повернулась и направилась в мужское хирургическое отделение, куда вела лестница с другой стороны просторного вестибюля. В коридоре я встретила двух санитаров, которые везли каталку с пациентом.

Дашфорд уже открывала для них пошире двери палаты. Она кивнула мне, и я тоже включилась в работу. Вместе мы помогли санитарам уложить молодого человека на приготовленную кровать. Его ноги покрывал невероятно толстый слой гипса.

— Под автобус попал, сестрички, — пояснили санитары. — Должно быть, перебрал лишнего. Не смотрел по сторонам. Ноги у него были практически всмятку…

Мы отрегулировали подъем койки, повесили люльку для поврежденных ног и укрыли больного одеялом. Затем подоспела сестра Грант, и под ее руководством мы на блоках подняли люльку так, чтобы от ног пациента отлила кровь.

Его бледность была почти пугающей. Меня охватила жалость. Надо же, из-за какой-то нелепой, дурацкой случайности у человека, возможно, разрушится вся жизнь.

— Почему они это делают? — прошептала я. — Теперь из-за нескольких лишних стаканов он будет вынужден годами ползать черепашьим шагом, а то и того хуже.

Дашфорд вспыхнула.

— Много ты об этом знаешь! — неожиданно рассердилась она. — Может быть, у него была причина пить.

После того, как мы закончили установку ширм вокруг постели, моя напарница выглядела изрядно уставшей. Мы обошли палату и измерили температуру у находившихся в ней пациентов. Я принялась размышлять о том, почему, несмотря на то, что Линда очень добросовестно относилась к своим обязанностям, никто не мог бы назвать ее прирожденной медсестрой. Она умела так нарушать правила, что у нее не было конфликтов с начальством. Поэтому я удивилась, услышав, что на прошлой неделе ее дважды вызывали «на ковер» за опоздания на дежурство. Никто не знал, почему это произошло. Она была довольно скрытна в том, что касалось ее личной жизни.

Вскоре я забыла не только о ее проблемах, но и о ее присутствии. В коридоре послышались шаги, и в палату вошел помощник главного хирурга доктор Коллендер.

Сестра Грант провела его за ширмы к только что поступившему пациенту.

— Вы уже измерили мне температуру, красавица, — весело сказал приветливый усатый пациент, когда я попыталась второй раз поставить ему градусник. Покраснев от смущения, я перешла к следующей койке, размышляя, почему Дэвид Коллендер всегда оказывает на меня такое странное действие. При его появлении у меня не только отказывают руки и ноги, но и голова начинает плохо работать. Он проявил неожиданную доброту по отношению ко мне в первый день моего пребывания в Райминстере, и у меня даже появились какие-то романтические надежды, пока мне не сказали, что он не любит женщин. Вообще-то это на меня очень похоже — я быстро привязываюсь к людям. Возможно, это из-за того, что в детстве я чувствовала себя одинокой. Ведь я была самой старшей в семье и остро ощущала недостаток внимания со стороны родителей, вечно занятых с малышами. Должна признаться, что на какое-то мгновение я даже увидела своего избранника в Дэвиде Коллендере…

Неудивительно, что я чувствовала себя неловко, когда он появлялся рядом. Меня охватывал подсознательный страх, что он сможет прочесть мои мысли.

Он внезапно появился из-за ширм, качая головой.

— Как вы думаете, есть ли у нас сейчас в запасе кровь его группы? — обратился он к сестре Грант. — Ему необходимо срочно сделать переливание.

Я убрала каталку с его пути. Он поднял голову и посмотрел сквозь меня, затем снова уткнулся в историю болезни. Неожиданно мне стало спокойно за судьбу Джека Феллоуса, нового пациента. Если нужно будет сотворить чудо, наша хирургическая бригада его сотворит — я была в этом уверена.

К концу рабочего дня Дашфорд и я были на последнем издыхании от беготни туда-сюда по распоряжениям то старшей сестры, то старшей сиделки. Мы буквально ползком покинули наше дежурство. Линда явно куда-то торопилась. Мне стало интересно, что она делает по вечерам. Ее никогда не видели ни в комнате отдыха «Бастилии», ни в гладильной, в конце концов она даже не играла в настольный теннис и не слушала музыку. Должно быть, она влюблена, думала я, хотя для влюбленной она была слишком спокойна.

Тем же вечером, уже лежа в постели, я услышала, как маленький камешек звонко стукнул в мое стекло. Выскользнув из-под одеяла, я раскрыла окно. За пеленой дождя у противоположной стены я с трудом различила неясные очертания женской фигуры.

— Дженни, это я — Линда! Будь ангелом, впусти меня!

— Но как? — спросила я ее.

— Тише! Сестру-смотрительницу разбудишь! Ты просто спустись вниз и открой входную дверь, только смотри, не попадись!

Кое-как натянув халат, я отправилась в рискованное путешествие вниз по лестнице. Главная дверь всегда запиралась в одиннадцать часов, и опоздавшие должны были звонить в звонок и выслушивать гневные тирады сестры-смотрительницы.

Я знала, что ее комната находится в углу холла. Если бы она меня услышала, в неприятную историю попала бы не только Дашфорд, но и я!

Я осторожно прокралась к двери и отперла замок. Линда проскользнула внутрь, и мы вдвоем побежали наверх. Оказавшись у себя, я очень надеялась получить какие-нибудь объяснения, но она только поблагодарила меня за помощь.

На следующее утро в женском хирургическом отделении все было довольно мирно и спокойно. Миссис Аллен благополучно поправлялась, ее проблемы, похоже, были улажены. Миссис Джойс, которую я про себя называла «птичницей», потому что она прикармливала на подоконнике воробьев, чувствовала себя гораздо лучше после операции на почках. Тяжелых случаев не было, время шло спокойно и однообразно.

Однажды после работы мне вдруг захотелось побродить по холмам Райминстера. Гуляя, я собрала большой букет нарциссов и с удовольствием вдыхала их пьянящий аромат.

Внезапно около меня затормозила машина, и в окне показалось оживленное лицо доктора Коллендера.

— Добрый день, сестра, — приветствовал он меня. — Прекрасный день, солнце светит. А нарциссы для кого? Для сестры-смотрительницы? — пошутил он, открывая для меня дверцу машины.

Я засмеялась:

— Нет, для миссис Литтл.

— Она скоро отправится домой. Это что, подарок ей за то, что она была хорошей пациенткой?

Я развила перед ним мою теорию о том, что ее вечно бодрый вид заставил ее семью забыть, что она, так же как и все остальные, нуждается в подобных маленьких радостях. Он выслушал меня, улыбаясь.

— И я готов поспорить, что вам очень хочется им об этом сказать! Именно это мне нравится в вас: вы всегда говорите то, что думаете.

Я почувствовала себя неловко. Воцарилось молчание, я неотрывно глядела на его сильные руки, спокойно лежащие на рулевом колесе. Мы въехали в Истгейт, и он направил машину вверх по холму, к воротам больницы.

— Полагаю, до вас дошли слухи обо мне, — сказал он внезапно.

— Нужно быть святым, чтобы не порождать никаких слухов, — ответила я поспешно.

Казалось, он собирался сказать что-то еще, но передумал. Так что мне не удалось ничего узнать. Я знала лишь, что он живет при клинике, но никому, однако, не было известно, где он проводит свои выходные и есть ли у него близкие.

Лицо доктора вдруг помрачнело. У меня сложилось впечатление, что он уже успел пожалеть, что заговорил со мной. Там, среди холмов, мне удалось разглядеть в нем живого человека. Теперь передо мной снова предстала его холодная профессиональная маска.

Я отнесла цветы миссис Литтл. Она была очень довольна и похвалила мой новый весенний костюм. Я рассказала ей, что собираюсь купить подходящие к нему туфли, когда получу свою первую зарплату.

— Вот подождите, милочка, я выиграю в лотерею, — заверила она меня, — и куплю вам хоть десять пар. На прошлой неделе я заполнила шесть бланков. Теперь уже не долго ждать, это может случиться в любой день. Вот увидите!

Когда я спустилась в столовую на ужин, то увидела сестру Пиннок, окруженную группой третьекурсниц. Они стояли у дверей. По неожиданно наступившей тишине и смущенным лицам я поняла, что они обсуждали меня.

— Кто-то ведь должен это сделать! — решительно произнесла Пиннок, оборачиваясь.

— Вы хотите мне что-то сказать, сестра Пиннок? — спросила я резко.

Она выглядела очень самоуверенно.

— Если, конечно, вам приятно быть всеобщим посмешищем, то это не мое дело.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что вас недавно видели в машине Дэйва Коллендера. Если бы вы были знакомы с больничным этикетом, вы бы знали одно элементарное правило: первокурсницам не полагается бегать за хирургами, по крайней мере у нас в Райминстере.

— Я не первокурсница! — вспыхнула я.

— Ах да, я знаю, вы закончили первый курс где-то в другом месте, но это было давным-давно.

— Это нахальство с вашей стороны! Вас не касается, чем я занимаюсь в свободное время. Так что попрошу не совать нос в мои дела!

Мое лицо пылало, когда я толкнула дверь в столовую. Расправляясь с остывшими сосисками, я принялась размышлять над своим положением. Похоже, я стала объектом всеобщего внимания. Если бы у меня был менее вспыльчивый характер, я могла бы спокойнее реагировать на провокационные замечания, подобные тем, что сделала мне Пиннок.

Затем я направилась в комнату к Линде. Я знала, что она наверняка успокоит меня. Ее натура была совсем не такой, как моя. Хотя я заметила, что в последнее время она кажется какой-то несчастной и потерянной.

Она стояла перед зеркалом и накручивала свои прямые волосы на бигуди, защелкивая их с таким ожесточением, что я моментально забыла о своих проблемах.

— Что-нибудь случилось, Линда? — спросила я, усевшись на край ее кровати. — Может быть, откроешься тетушке Дженни?

Ее губы неожиданно задрожали.

— Зачем тебе возиться с моими проблемами?

— Да ну, брось! — сказала я. — Я для этого сюда и пришла. Ветерок нашептал мне, что у Линды что-то не ладится. Ну, давай, можешь поплакаться у меня на плече, если хочешь.

Она долго молчала и наконец решилась рассказать мне, что ее печалит.

— Это все из-за Мартина, моего жениха. Он служит в банке, и мы планировали пожениться, как только накопим достаточно денег. Но месяц назад умерла его мать, и он остался совсем без денег.

— Время все сгладит, — сказала я ей. — Мне это знакомо.

— Да, я помню, ты говорила, что твоя мать тоже умерла, но у Мартина нет никого, кроме отчима, а он его терпеть не может! И теперь он запил. Мне кажется, он становится алкоголиком. Он говорит, что ему наплевать, что с ним теперь будет.

Она вытерла глаза. Про себя я подумала, что этот Мартин вряд ли стоит таких переживаний, но я не могла ей этого сказать и, пробормотав несколько банальных утешительных слов, поспешила уйти. Позднее, размышляя над услышанным, я поняла, почему Линда была так огорчена несчастным случаем, происшедшим с Джеком Феллоусом. Ведь на его месте мог быть Мартин…

Когда доктор Коллендер пришел в палату на следующее утро, сестра удалилась выпить кофе, а старшая сиделка отвечала на телефонный звонок, так что встретила его сестра Пиннок. Я суетилась у тележки с бельем, заправляя кровати. Он взглянул на меня и улыбнулся в знак приветствия. В очередной раз пробежав мимо, я заметила, что они смотрят на меня — вероятно, я была предметом их разговора. Зная Пиннок, я почувствовала себя очень неловко, но мы были заняты двумя новыми пациентками, и я не могла долго предаваться размышлениям.

Позднее, в стерилизационной, услышав танцевальную музыку, доносившуюся из корпуса напротив, я не удержалась и исполнила нечто вроде джиги вокруг тележки с инструментами.

— Полагаю, — услышала я холодный голос из дверей, — вас не затруднит передать сообщение сестре Бретт?

Это снова был Дэвид Коллендер. Я остановилась, ужаснувшись, что он застал меня за столь фривольным занятием. Я покрылась красными пятнами, когда он добавил:

— Я знаю, что вы находите меня напыщенным и скучным, но в будущем вам придется прекратить заниматься танцами рядом с дорогостоящим оборудованием. Студенток-медсестер заменить очень легко, а вот оборудование — нет!

Я была поражена, и не только его словами, но и его тоном. Глядя ему вслед, я обалдело повторяла про себя его слова. Напыщенный… скучный… Что бы это могло означать?

Но тут я вспомнила Пиннок, и все сомнения у меня отпали. Разумеется, это было ее рук дело. Правда, меня удивило ее внимание к моей скромной особе. Неужели она ревнует? Ревнует меня к Дэвиду Коллендеру?

На следующий день сестре Дашфорд изменили расписание дежурств и поставили ее в ночную смену. После полудня она спала, так что я не видела ее до вечера, когда она буквально вихрем ворвалась ко мне в комнату, озабоченная и огорченная. Она спросила, не собираюсь ли я пойти куда-нибудь сегодня. Заинтригованная, я отрицательно покачала головой.

— Тогда сделай мне одно одолжение, — попросила она.— Я не смогла предупредить Мартина, что мы не увидимся сегодня вечером. Будь умницей, встреться с ним вместо меня и объясни, пожалуйста, что случилось.

Ее просьба не доставила мне большого удовольствия, но Линда была в таком взвинченном состоянии, что я не могла не согласиться.

Погода выдалась ужасная. Ветер налетал бешеными порывами, дождь хлестал вовсю, дороги размыло. Пока я добралась до указанного Линдой бара, я успела насквозь промокнуть и разозлиться.

Найти жениха Дашфорд оказалось нетрудно. Она описала мне его довольно подробно. Это был худощавый молодой человек с изможденным капризным лицом. Он сидел, облокотившись на стойку.

— Мартин Бэйтмэн? — спросила я. — Я принесла вам записку от Линды.

— Порвите ее, — сказал он мрачно. — Это прекрасное дополнение к моему испорченному вечеру!

— Я бы выпила джин с тоником, — сказала я многозначительно.

Я и так была раздражена, а его холодный прием просто вывел меня из себя. Ему ничего не оставалось, как заказать мне выпивку.

Он поставил два стакана на соседний столик, и я выдала ему подробную историю о ночном дежурстве Линды. Только после этого он, похоже, проснулся и сообразил, что я все-таки человеческое существо, а не почтовый голубь.

— Думаю, она рассказывала вам обо мне?

Я устало кивнула, но было уже слишком поздно. Шлюзы не выдержали, и подробный рассказ о его несчастьях хлынул на меня неудержимым потоком… Никто не может понять, как плохо он себя чувствует… Его мать была лучшей в мире… Он ощущает, что у него из-под ног выбили опору… Он больше не видит смысла в жизни…

Я слушала и удивлялась, как Линда могла выносить его. Беспросветная жалость к себе мужчины — вряд ли это могло быть прочной основой для романтических отношений. В конце концов он посмотрел на меня пустыми глазами и сказал:

— Мне нужно еще выпить. Я сейчас.

Я запротестовала, возразив ему, что глупо пытаться забыться подобным образом, но я еще не успела закончить свою лекцию, как у него в руках оказались два стакана виски. Когда мы поднялись, чтобы уходить, он еле держался на ногах.

Покачиваясь, он вцепился в руку стоящего поблизости парня.

— Эй, смотри под ноги, приятель! — оттолкнул его тот.

К моему ужасу, Мартин отреагировал на его предупреждение враждебно, у него вырвалось несколько грубых слов. Глаза всех присутствующих обратились на него, и я побагровела от смущения. Кое-как я вытолкала его за дверь, и тут Мартин беспомощно повис у меня на шее, не найдя другой опоры.

Какой-то человек отступил в сторону, давая нам пройти, и посмотрел на меня долгим осуждающим взглядом, Дэвид Коллендер! Значит, он был свидетелем всей этой ужасной сцены!

Наши глаза встретились. Его саркастический взгляд перешел на Мартина, затем снова на меня.

Этого было вполне достаточно, чтобы вызвать у меня слезы. Вот уж правда: ни одно доброе дело не остается безнаказанным! Теперь Дэвид Коллендер, без сомнения, отнес меня к категории людей, которые даже вести себя не умеют в самом респектабельном баре города. Но затем я твердо сказала себе, что мне безразлично, что он подумает, и мы с моим спутником неуклюже протолкнулись в дверь.

Но когда мы оказались на улице, меня охватила слепая ярость. Похоже, судьбе было угодно выставить меня перед Дэвидом Коллендером в плохом свете, и это причиняло мне боль, заставляя чувствовать себя несчастной. У меня появилось искушение спихнуть Мартина в близлежащую канаву, но вдруг я заметила, что он начал зеленеть.

— Я себя погано чувствую, — прохрипел он. — Должно быть, я простудился.

— Должно быть, вы выпили слишком много виски, — отрезала я.

Но вид у него был действительно ужасный, и я почувствовала, что мой долг медсестры — проводить его до дома. После бесконечной ходьбы по скверно освещенным улицам я наконец втолкнула Мартина в дверь его квартиры и поспешила уйти.

«Нужно бежать, иначе запрут дверь!» — испуганно подумала я, взглянув на часы.

Когда, едва дыша, я добралась до дверей «Бастилии», было без двух минут одиннадцать. Задыхаясь и краснея, я пустилась бегом через холл и наткнулась на сестру-смотрительницу, которая шла запирать дверь.

— Едва успели, сестра? — спросила она холодно. — В следующий раз будьте более пунктуальны.

Я только смогла пробормотать в ответ какие-то невнятные извинения.

До своей комнаты я добралась, едва сдерживая слезы. Все мои мечты о втором курсе начали рассеиваться. Я приехала в Райминстер с такими радужными надеждами — и вот почти сразу завязла в болоте мелких неприятностей.

На следующий день, как только я вышла на дежурство, я сочла своим долгом разыскать Дашфорд. Она в одиночестве заканчивала свой завтрак. При моем появлении ее лицо мгновенно просветлело.

— Ты видела Мартина? — сразу же спросила она.

Не подбирая слов, я решительно высказала ей сложившееся у меня мнение о Мартине Бэйтмэне:

— Он бесхарактерный, жалкий бездельник. Ты сама виновата в этом, потому что слишком много нянчишься с ним!

Линда изменилась в лице, но у меня за спиной возникла старшая сестра-сиделка, и продолжать дальнейшую дискуссию оказалось невозможным.

Когда я шла к себе на дежурство, то заметила, что над операционной горит красная лампочка. Позже я узнала, что Джек Феллоус был в сегодняшнем списке оперируемых и что, по мнению врачей, он вряд ли сможет когда-нибудь снова ходить. Эта грустная новость позволила мне отнестись к моим личным неприятностям более оптимистично.

В следующие два дня я вовсе не видела Линду Дашфорд, так как она все еще работала в ночную смену. «Бастилия» гудела в преддверии назначенных на ближайшую субботу танцев, которые регулярно проводились в медсестринском корпусе раз в два месяца. Я всегда обожала танцы, и эта новость значительно улучшила мое настроение.

Наконец Дашфорд сняли с ночного дежурства, она смогла заняться приготовлениями к предстоящему вечеру и присоединилась ко мне в гладильной комнате.

Я старательно утюжила мое новое платье. Внимательно посмотрев на Линду, я попыталась угадать, продолжает ли она обижаться на меня. К моему удивлению, она подошла ко мне и принялась как ни в чем не бывало восхищаться моим платьем.

— Я так понимаю, ты собираешься на танцы? — заметила она.

— Слушай, оставь меня в покое!

Она продолжала стоять рядом и смотреть, как я глажу. Затем неожиданно спросила:

— Ты уже знаешь, что Дэвид Коллендер оперировал Джека Феллоуса?

Я кивнула, и она поспешно продолжила:

— Я говорила с Джеком вчера ночью. Он сказал, что доктор Коллендер сообщил ему эту новость…

— Ты имеешь в виду…

— Что он будет ползать всю жизнь, и к тому же не слишком быстро.

— И как он это перенес? — У меня перехватило дыхание.

Ее взгляд смягчился.

— Я никогда еще не видела в человеке такого мужества. Вместо того чтобы плакать и причитать, он говорил только о том, как он устроит свою будущую жизнь с учетом потери способности передвигаться самостоятельно. «Мои ноги теперь немногого стоят, — сказал он мне, — значит, нужно вдвое больше работать руками».

Фактически он уже все спланировал. Он собирается выучиться на телефониста — эту работу он сможет делать сидя. Он даже уже успел попросить кого-то разузнать для него все поточнее.

Я закончила утюжить воротник и подошла к Линде, которая заняла место у соседней гладильной доски.

— Это заставило тебя задуматься, да? — спросила я. — Ты сравнила его с Мартином?

— Да. — Она выглядела смущенной. — Ты была права. Джек помог мне это понять. Я написала Мартину, что не хочу видеть его до тех пор, пока он не возьмет себя в руки.

— Правильно сделала! — воскликнула я. — Это сработает, вот увидишь!

Дашфорд серьезно кивнула:

— Даже если он решит порвать со мной, может быть, это поможет ему по-другому взглянуть на вещи.

Несколько минут она молча разглаживала складки на своем платье, затем сказала:

— В любом случае я скоро обо всем узнаю. Я попросила его прийти на танцы.

Спустя некоторое время мы вместе спустились в танцевальный зал. Он был забавно украшен какой-то мишурой, в углу был устроен импровизированный буфет, где угощали лимонадом и всякими другими вкусностями. Громко играла музыка. Здесь были и студенты медицинской школы, и много сотрудников нашей больницы. Вскоре я, уже порядком растрепанная, плясала с бородатым студентом по кличке Иуда, который был специалистом по твисту. Несколько старших сестер тоже танцевали, хотя и выглядели слегка старомодными. Но я подумала, что с их стороны это было попыткой снова почувствовать себя легко и беззаботно. В конце концов Иуда предложил угостить меня лимонадом, я согласилась и, взяв стакан, плюхнулась на стул около двери.

— Привет, — услышала я голос у себя за спиной. — Вот мы и снова встретились.

Я подняла голову и увидела Мартина Бэйтмэна, который мужественно пытался мне улыбнуться.

Я изумилась: он не только улыбался, но был к тому же тщательно одет и выглядел бодрым и подтянутым.

— Вот это да! — сказала я. — Приятно видеть тебя таким веселым. Линда где-то здесь.

Он кивнул:

— Я хочу извиниться за свое поведение в тот вечер. Я получил от Линды такое недовольное письмо… что-то вроде нокаута по почте. Но это сработало. Я был в такой депрессии, что не находил в себе сил из нее выйти. Она устроила мне как раз то, что было необходимо, — шоковую терапию.

— Ей не очень-то сладко жилось все это время, — сказала я. — Пойди и успокой ее немного.

Он приложил руку к голове, словно на ней была форменная фуражка.

— Будет сделано. Потанцуешь потом со мной?

А он не такой уж плохой, подумала я. Я даже почти простила ему неприятности, которые он мне доставил.

Заиграла музыка, и зал наполнился танцующими парами. Кто-то рядом сказал:

— Могу я пригласить вас на танец, сестра Kapp?

Еще до того, как я увидела его, я знала, что это Дэвид Коллендер. Слишком взволнованная для того, чтобы ответить, я просто встала, и он взял меня за руку.

— Но я вас предупреждаю, твистовать я не умею, — сказал он.

У меня сложилось впечатление, что он пригласил меня на танец в знак перемирия.

— Это ничего, — пробормотала я и хотела прибавить: «Я могу вас научить, если желаете». Но у меня не хватило мужества.

Танцевать с Дэвидом Коллендером оказалось нелегко, наша пара привлекала к себе всеобщее внимание, и где-то там, среди толпы, я ощущала непримиримо-враждебный взгляд сестры Пиннок. Наше молчание становилось тягостным.

Вдруг я заметила, что он пристально смотрит на кого-то поверх моего плеча.

Танец кончился. Он отвел меня обратно, извинился и подошел к роскошно одетой женщине с красивым бледным лицом. Они, казалось, хорошо знали друг друга. Властным движением она взяла его под руку.

Я была неприятно удивлена. Кто была эта женщина, которая так явно заявляла о своих правах на него? И каким образом это вписывалось в женоненавистническую теорию доктора Коллендера? Я взглянула на Пиннок. Ее лицо потемнело от злости и разочарования. Не было сомнений — она ревновала.

Но я думала о другом: возможно, Дэвид Коллендер и не любил женщин. Даже сейчас, когда он сидел с этой красавицей в буфете, выражение его лица было отнюдь не счастливым. Но несомненным было одно — женщины его любили! И теперь я точно знала, что и сама не составляю исключения.

 

Глава третья

— Сестра Kapp! — Старшая сестра-сиделка Шортер подозвала меня к маленькой резервной палате. — Эту пациентку принимали вы, не так ли?

— Да, сестра.

Я судорожно начала вспоминать, не упустила ли что-нибудь. Пациентка, в данный момент находившаяся без сознания, поступила к нам с травмой черепа и была помещена в отдельную полузатемненную палату со звукоизоляцией. Мне казалось, что я выполнила все инструкции.

— Вы забыли одну вещь. О, не пугайтесь так, сестра! Речь не идет о жизни или смерти… Как фамилия пациентки? Ее нет на табличке кровати.

— Прошу прощения! — воскликнула я, чувствуя большое облегчение. — Сейчас я исправлю свою оплошность. Ее имя миссис Эпплби.

Старшая сиделка, уже было снова устремившаяся своей быстрой походкой в другой конец коридора, внезапно остановилась.

— Вы сказали… Эпплби? — переспросила она, запинаясь.

— Да. Я запомнила, потому что еще подумала, какая у нее славная деревенская фамилия, — объяснила я. — И такая необычная.

Старшая сиделка кивнула. На ее лице появилось испуганное выражение.

— Очень… необычная, — сказала она.

Затем она вошла в свой кабинет и через незатворенную дверь мне было видно, как она открыла шкаф с историями болезней. В этом, конечно, не было ничего странного. Она была на ленче, когда привезли миссис Эпплби, и теперь хотела побольше узнать о ее состоянии.

Или здесь было нечто большее? Я терялась в догадках. Почему она выглядела такой испуганной, когда я упомянула это имя?

Двадцать минут спустя я наконец нашла время, чтобы заполнить именную карточку. В это время стали загораться индикаторы звонков пациентов, час их полуденного отдыха закончился. Затем пришли санитары из рентгеновского корпуса, чтобы отвезти на рентген миссис Джойс, «птичницу».

Ей всегда очень нравились эти переезды в инвалидной коляске по улице. Когда я укутывала ее одеялами, она сказала взволнованно:

— Там, в кустах около рентгеновского корпуса, гнездится пара дроздов. Для овсянок еще рановато…

— Как бы вам из-за этого не приехать поздновато на прием, — пошутила я, улыбнувшись.

Когда я, взяв карточку с именем миссис Эпплби, отправилась в резервную палату, я застала Пиннок, которая приглядывала за недавно прооперированной женщиной и тихо разговаривала со старшей сиделкой Шортер. Я вставила карточку в рамку и снова вышла, стараясь не шуметь. Старшая сиделка последовала за мной.

— Бедная женщина, — сказала она тихо. — Она упала со стремянки. Бывает же такое невезение…

— А вы знаете ее, сестра? — спросила я, несколько удивленная. Обычно сестра-сиделка не снисходила до таких простых житейских разговоров со мной.

— Конечно же нет! — возмутилась она. — Откуда?!

Ее отрицание было излишне бурным. Для Глен Шортер было очень необычно выказывать столько эмоций. Но я была слишком занята, чтобы ломать себе голову.

Ко времени, определенному для посещения родственников, миссис Эпплби все еще была без сознания. Доктор Маллен осмотрел ее и признал, что хирургическое вмешательство не обязательно. Прежде чем уйти с дежурства, старшая сестра Бретт распорядилась пропустить к ней ее мужа, но при этом запретила разговаривать с ней.

Утром меня не было на дежурстве, следовательно, мне нужно было отработать эти часы вечером. Вскоре явились посетители, и среди них мистер Эпплби, хорошо одетый мужчина лет сорока. Я показала ему дорогу в палату, а Пиннок, как всегда подчеркнуто официальная, менее чем через минуту вывела его обратно. Он остановился в коридоре с расстроенным видом.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросила я его, проходя мимо.

— Нельзя ли мне переговорить со старшей сестрой?

Я сообщила сестре Шортер, кто желает ее видеть, и снова она явственно содрогнулась при упоминании этого имени.

— Мистер Эпплби, вы сказали? Я не могу сейчас с ним говорить. Скажите ему… — Она помедлила, стараясь побороть панику. — Скажите ему, что в состоянии его жены в ближайшие несколько часов не ожидается изменений. Он может прийти завтра утром.

— Хорошо, сестра, — ответила я, притворяясь, что ничего не заметила.

Выйдя в коридор, я повторила ее слова мистеру Эпплби, который неохотно кивнул.

Когда мое рабочее время подошло к концу, в комнате отдыха я застала группу сестер, которые слушали музыку и сплетничали.

Ситон, яркая живая брюнетка из операционной, демонстрировала окружающим свое новенькое обручальное кольцо.

— Еще один год — и свадебные колокола, — сказала она мечтательно. — Не будет больше ни операционной, ни больничной еды, ни хирургов с их ужасными характерами…

Она понизила голос:

— Ах да, чуть не забыла… Угадайте, кого я сегодня видела в Лидсе на вокзале? Дэйва Коллендера. Я ждала поезда в Райминстер и увидела, как он сходит с лондонского экспресса. И угадайте, кто его встречал?

Она обвела напряженные лица присутствующих взглядом триумфатора.

— Та самая девушка, которая приходила на танцы и не отходила от него весь вечер. И я еще кое-что заметила. Когда они прошли рядом со мной, садясь в райминстерский поезд, он нес ее перчатки, а у нее на руке было обручальное кольцо!

У нас дух захватило.

— Значит, ты думаешь, он собирается жениться?

— Более вероятно, что у него тайный роман.

— У доктора Коллендера? Я в это не верю. А может быть, она его сестра…

— О, Господи! Сестра! Сестры не смотрят на своих братьев так, как она на него смотрела.

Ситон пожала плечами:

— Единственное, что я могу утверждать наверняка… Если он вернется на работу в своем обычном расположении духа, то придется брать бюллетень. Знаете, как он на меня набросился на прошлой неделе! А все из-за того, что я неправильно сосчитала тампоны…

Слушая Ситон, я представляла себе Дэвида Коллендера, выходящего из лондонского экспресса на вокзале в Лидсе с таинственной замужней женщиной. А может быть, она все-таки его жена? Нет, я знала, что это не так. Жены докторов были достаточно важными фигурами в Райминстере, и о них все знали. Возможно, она была всего лишь его старым другом… Я отправилась в свою комнату, не переставая думать о Дэвиде Коллендере.

На следующий день у меня был выходной. Мне очень хотелось подольше поваляться в постели, но голод быстро вытащил меня из-под одеяла. Я почти уже собралась идти на завтрак, но вдруг ко мне в комнату влетела Дашфорд, искусно балансируя чашкой чая и тарелкой с яичницей.

— Вот, держи быстрей! Мне удалось стащить это для тебя. Спрячешь потом чашку с тарелкой в шкаф до тех пор, пока не представится возможность отнести их на кухню.

— И что ты хочешь взамен? — спросила я.

— Нейлоновые чулки, — усмехнулась она.— Темненькие, со швом, если можно. Я заберу их чуть позже.

Я с удовольствием уничтожила угощение, доставшееся мне так легко, и отправилась в город. Побродив по торговому центру, я решила исследовать городские окраины. Клиника размещалась на вершине холма, а сам Райминстер был живописно расположен на его склоне. Ласково грело мягкое весеннее солнце. Улицы, по которым я шла, были застроены маленькими серыми домиками. Я собиралась дойти до самой окраины города, чтобы подышать чистым деревенским воздухом, но указатель на одной из улиц внезапно привлек мое внимание. На нем стояло: «К клинике Мэнстона».

Я много слышала об этом новом здании, гордости Райминстера, которое было названо в честь бывшего хирурга нашей больницы. У этого заведения была репутация одного из самых престижных в стране. Несмотря на то, что сегодня у меня был выходной, я как истинный медицинский работник не смогла пройти мимо, не взглянув на это чудо.

Больница резко контрастировала с окружающими ее темными строениями. Она была ослепительно белой и величественной, сверкающей стеклом и металлом. Я увидела специально оборудованную стоянку для детских колясок, внушительное отделение, отведенное под рентген, инъекции и педиатрию. За большими блестящими окнами деловито сновали одетые в белое люди.

Внезапно мое внимание привлекла группа маленьких мальчиков, игравших на тротуаре неподалеку от входа. Трое из них окружили того, что помладше. Он стоял, прижавшись спиной к стене, и был готов вот-вот заплакать. Вспомнив уличные потасовки моего детства, я не смогла равнодушно пройти мимо.

— Эй, вы, оставьте его в покое! — скомандовала я.— Несправедливо нападать втроем на одного.

— А вы не лезьте!— крикнул мне в ответ драчливый на вид, растрепанный рыжий парень и довольно сильно оттолкнул меня в сторону. Я пошатнулась, но устояла, как оказалось, только для того, чтобы в следующую секунду полететь на землю, споткнувшись об искусно подставленную подножку. Я ударилась довольно сильно и почувствовала, как чулки мои поползли сразу на обеих коленках. Вот тут взыграл мой знаменитый характер! Я вскочила на ноги, намереваясь немедленно отомстить.

Но все, что я успела заметить, — это четыре пары пяток, сверкавшие вдалеке.

Вдруг я почувствовала чью-то руку у себя на плече.

— Кажется, вы опять ищете неприятностей, — пренебрежительно произнес знакомый голос.

Это был Дэвид Коллендер! Все еще держа меня за руку, он достал из кармана белоснежный носовой платок и принялся стряхивать с меня комочки земли.

Мое сердце отчаянно заколотилось. Я боялась даже представить себе, какой неряхой сейчас выгляжу.

— Что вы здесь делаете? — спросила я, когда он спрятал платок в карман.

В ответ он махнул рукой в сторону клиники:

— Я работаю здесь по полдня в неделю. Если уж на то пошло, я могу задать вам тот же вопрос.

— О, я просто гуляю…

Он посмотрел на меня, и на его губах появилась легкая, недоверчивая усмешка.

— Я пыталась помешать несправедливой расправе, — пояснила я. — Да вы за меня не переживайте, я привыкла к мальчишкам. У меня трое младших братьев.

— О, вот это семья! — сказал он.

Мы вместе пошли по тротуару. Я и сама не заметила, как рассказала ему все о папе, о детях и о том, как пришлось на время бросить учебу и заняться семьей.

— Вы молодец, — сказал он одобрительно. — Вам, должно быть, было очень трудно с детьми.

— А вы тоже из большой семьи? — спросила я, испугавшись надвигающейся паузы.

— Нет, я был единственным ребенком, — произнес он отрывисто. — Иногда я готов был отдать что угодно за то, чтобы все было иначе. У людей из больших семей есть то, чего нет у других. Во-первых, они умеют защищаться. Потом, они смелее. Такое впечатление, что они выдержат все, что бы на них ни свалилось! Возможно, это из-за того, что у них навсегда остается в памяти разделенное на всех семейное тепло…

Он внезапно замолчал. Глаза его странно блеснули. У меня сложилось впечатление, что когда-то в прошлом жизнь крепко побила его и обида и горечь сохранились в нем до сих пор. Не подумав, я сказала полушутливо:

— Похоже, что у вас была несчастливая юность.

Он искоса взглянул на меня и недовольно нахмурился.

— Я предпочел бы не обсуждать мою личную жизнь, — отрывисто произнес он.

Мне надоели внезапные смены его настроения. Резко остановившись, я показала рукой на первую же улочку, сворачивавшую вправо.

— Здесь я с вами попрощаюсь, мне сюда.

Слишком поздно я обнаружила, что это был тупик, застроенный старыми амбарами.

Он иронически поднял одну бровь, и мне показалось, что оба мы вот-вот рассмеемся. Вместо этого он сказал торопливо:

— Вы не хотели бы поужинать со мной сегодня вечером?

Я просто остолбенела: слишком внезапной была перемена от настороженной холодности к тому, что принято называть ухаживанием. Заикаясь от волнения, я начала отказываться.

Его лицо потемнело.

— Хорошо, — сказал он устало. — Не нужно выдумывать предлогов. Я сам должен был думать, что говорю. Пожалуйста, забудьте, о чем я вас просил.

И он пошел прочь.

Я принялась бесцельно бродить по улицам, ничего не замечая вокруг и пытаясь разобраться в своих мыслях. Теперь у меня не оставалось и тени сомнения — я любила Дэйва Коллендера. С самой первой встречи он притягивал меня все сильнее и сильнее. И все же я инстинктивно отказалась от его приглашения, потому что в этом человеке было много непонятного для меня, много пугающего и даже отталкивающего.

Я не переставала гадать, что произошло бы, если бы я согласилась. Пригласив меня в ресторан, Дэйв Коллендер оказывал мне такую честь… мне, Дженни Kapp, обычной студентке-техничке. Инстинкт подсказывал мне быть осторожной, но я не могла контролировать свои чувства, которые бушевали внутри меня с невиданной силой…

О спокойной прогулке по окраинам теперь не могло быть и речи. Вместо этого я медленно отправилась назад в больницу.

Когда я вышла на дежурство на следующее утро, то обнаружила, что миссис Эпплби стало немного лучше. К ней частично вернулось сознание, но постоянное дежурство у ее постели все еще было необходимо, и старшая сиделка Шортер проводила рядом с ней немало времени. И Дашфорд, которая то и дело бегала выполнять ее распоряжения, жаловалась, что на этот раз ей угодить еще труднее, чем обычно.

— Можно подумать, что здесь лежит особо важная персона, — ворчала Линда. — Никогда не замечала, чтобы она раньше так переживала за пациентов.

Но даже старшей сиделке требовался небольшой перерыв, чтобы сходить выпить кофе, и однажды, когда она отсутствовала, пришел мистер Эпплби. Он был встречен старшей сестрой, которая, по-видимому, его ждала. Они остановились неподалеку от двери в палату и о чем-то тихо заговорили. Я услышала, как она упомянула старшую сиделку Шортер и мистер Эпплби воскликнул:

— Шортер, вы сказали, сестра?

— Да. Что-нибудь не так, мистер Эпплби?

Он помедлил, затем покачал головой. Проведя несколько минут со своей женой, он покинул палату.

После этого случая мое любопытство разгорелось с новой силой. Работа в больнице означает бесконечную цепь таинственных загадок, незаконченных историй, нерешенных вопросов в отношениях между людьми. Наша профессия учит нас не принимать слишком близко к сердцу эмоциональные переживания наших пациентов, и обычно мне удавалось быстро забывать о чужих проблемах.

Но тот факт, что в этой истории была замешана наша сотрудница, придавал ей несколько другой оттенок, чем обычно. Старшая сиделка Шортер была первоклассной медсестрой, у нее даже была золотая медаль. Она никогда не делала ошибок, никогда не паниковала. В то же время ее личная жизнь была для нас загадкой. Естественно, мы не раз пытались что-нибудь разузнать, но в конце концов сошлись на том, что уход за больными составлял всю ее жизнь. Теперь я уже не была в этом так уверена, и в частности из-за того, что мистер Эпплби был красивым мужчиной.

В тот же вечер я отправилась в больничную библиотеку и сидела там довольно долго, выбирая книги. Когда я возвращалась, было уже темно. Я приближалась к входу в «Бастилию», и в это время дорогу мне преградила высокая мужская фигура.

Я чуть не вскрикнула от испуга и неожиданности, но незнакомец обратился ко мне извиняющимся тоном:

— Прошу прощения, что напугал вас. Я просто хотел узнать, не согласитесь ли вы передать кое-что старшей сестре-сиделке Шортер?

Голос показался мне знакомым, и я внимательно всмотрелась в его лицо.

— Да это же мистер Эпплби! — вырвался у меня невольный возглас.

— О, а вы сестра из хирургического отделения, не так ли? — Ему, похоже, от этого стало легче. — Послушайте, просто скажите ей, что снаружи ее ждет человек, который хочет сказать ей несколько слов, а? Только не упоминайте моего имени.

Я заинтригованно на него посмотрела.

— Правила запрещают встречаться с посетителями вне здания больницы, — назидательно ответила я.

В моих устах это звучало почти комично, ведь сама я постоянно нарушала всяческие правила. Я сказала это частично для того, чтобы выиграть время, но еще и потому, что подобное поведение казалось странным для человека, чья жена была серьезно больна.

— Пожалуйста! — взмолился он. — Это действительно очень важно, иначе бы я не решился вас об этом просить.

В его голосе мне послышалась неподдельная искренность, и я кивнула.

— Хорошо, я скажу ей это, если смогу ее найти.

Я была скорее раздосадована, чем обрадована, когда застала старшую сиделку в ее комнате. Если бы ее там не оказалось, мне ничего не стоило бы моментально забыть всю эту историю.

Она что-то писала и, когда я вошла, подняла голову:

— Да, что случилось, сестра Kapp?

Застыв в дверях, я довольно бесцеремонно стала ее разглядывать. С распущенными по плечам волосами и в ярко-зеленом домашнем платье она выглядела очень симпатичной, и от этого мне стало еще более неловко выполнять просьбу мистера Эпплби.

Наконец я кое-как выдавила из себя, что ее ждут.

— Мужчина или женщина? — спросила она.

— Мужчина.

— Какого возраста?

— Я… я как-то не обратила внимания.

— Ой, бросьте притворяться, Kapp! Вы играете еще хуже, чем ухаживаете за больными. — Ее губы тронула слабая улыбка. — Это тот мужчина, Эпплби, не так ли? — уверенно закончила она.

— Почему… да, кажется, он, — ответила я, заикаясь.

— Я так и думала. Скажите ему, что я не могу к нему выйти. Скажите ему, что меня нет. Скажите ему что угодно, только избавьтесь от него!

— Да, сестра, — ответила я тихо, восхищенная ее твердостью. Что бы ни значил для нее мистер Эпплби в прошлом, теперь она не хотела иметь с ним ничего общего.

Я передала ее отказ мужчине, который все еще прятался в тени. Выслушав меня, он разозлился и, похоже, собирался продолжить переговоры, но я в панике отступила назад и посоветовала ему уходить. В конце концов он понял, что ничего лучшего ему не остается, и скрылся в сгустившейся темноте больничного сада.

На следующий день миссис Эпплби внезапно стало хуже. Она неоднократно теряла сознание, и к тому же у нее открылось сильное носовое кровотечение. Когда пришел муж, старшая сестра провела его к себе в кабинет для беседы, а вскоре явился доктор Коллендер, чтобы осмотреть пациентку.

Когда закрылась дверь за последним из посетителей, он наконец вышел из палаты и присоединился к старшей сестре и мистеру Эпплби. Я услышала громкие голоса в коридоре.

— Нет, я не удовлетворен, — говорил мистер Эпплби. — Я вовсе не удовлетворен! Вчера моей жене уже было лучше. А теперь ей хуже. Как я могу быть уверен, что ее состояние и дальше не станет ухудшаться?

— Вы хотите сказать, что наша клиника недостаточно компетентна, чтобы вылечить перелом черепа? — взорвался Дэвид Коллендер.

Я слушала затаив дыхание.

— Да, именно так, — резко ответил мистер Эпплби.

— Вздор! Я согласен, что выздоровление вашей жены проходит не просто, но у нее присутствуют все симптомы, характерные для ее заболевания. Осложнений не наблюдается.

— Но у меня нет никаких доказательств, кроме ваших слов, доктор. И кроме того, это общеизвестный факт, что вы, медики, часто скрываете правду от ваших пациентов. Откуда мне знать, так ли все обстоит на самом деле, как вы говорите?

— Вам этого никак не узнать! — снова сорвался доктор Коллендер. — Вы можете либо верить мне на слово, либо повторять распространенную дилетантскую ошибку, считая, что знаете больше, чем врач. Надеюсь, что вы достаточно интеллигентны, чтобы так не думать!

— Я не знаю, что думать. Но у меня не осталось другого выхода. Я должен перевести мою жену на лечение в частную клинику!

— Но это же худшее, что вообще можно выдумать в ее теперешнем состоянии. Это крайне опасно, — убеждал его Коллендер.

— Оставлять ее здесь, может быть, еще опаснее, — упорствовал мистер Эпплби.

В конце концов доктор Коллендер сказал:

— Послушайте, мистер Эпплби. Мне сейчас нужно идти: у меня неотложная операция. По крайней мере пообещайте, что вы не примете никаких радикальных мер до завтра.

Ему удалось выиграть целый день, и все трое разошлись по своим делам. Вскоре пришла ночная сестра, и я сдала ей дежурство. В вестибюле я услышала, как Пиннок рассказывает о недавнем эпизоде Глен Шортер, которая находилась весь вечер в мужском отделении.

Она слушала, как всегда собранная и строгая, только несколько более бледная, чем обычно. Затем я услышала, как она сказала:

— Опасность состоит в том, что у пациентки может развиться пневмония на почве кровоизлияния в респираторные пути. Этот переезд в другую клинику может стать для нее фатальным.

Я невольно подумала, что это было похоже на экзаменационный ответ, рекомендуемый медицинским учебником. Но как это было сказано! Она быстро прошла мимо меня, и в ее глазах я прочла отчаяние. И снова эта загадка взбудоражила мое воображение.

На следующий день я пришла на дежурство на несколько минут позже обычного из-за того, что не смогла не остановиться поболтать с маленькой веселой стайкой сестер из педиатрической палаты. В этот день у Пиннок был выходной, а Дашфорд уже работала на внутренней кухне.

— Вы опаздываете, сестра! — строго сказала мне старшая сестра.

Мне невольно бросилось в глаза, что ее нос покраснел и, кажется, был заложен, а это всегда считалось у нас недобрым знаком.

Едва отдышавшись, я пробормотала извинения и поспешила занять свое место рядом с Линдой.

— Медсестра всегда должна быть пунктуальной, — усмехнувшись, сказала она насмешливым тоном. — Ее манеры должны быть дружелюбными, но не фамильярными, ее голос должен быть тихим и успокаивающим…

Я махнула на нее полотенцем:

— Ладно, ладно, хватит наставлений.

Она улыбнулась:

— Слушай, будь добра, подкати сюда вон ту тележку, а то у меня что-то сегодня совсем сил нет.

— Отсутствие сил не должно сказываться на работоспособности медсестры… Кстати, ты знаешь, что у тебя чепец висит на одной волосине?

— Это я вчера вымыла волосы, вот на них ничего и не держится, — усмехнулась она. — Сестра сегодня уже сделала мне замечание. Эх, тяжело быть медсестрой. Скорее бы замуж!

— А ты думаешь, что замужняя жизнь будет сплошным веселым пикником? — спросила я, расставляя чашки на тележке.

— Ну, пикником — не пикником, но будешь по крайней мере сама себе начальницей.

— Где вы там застряли, сестра Kapp? — К нам влетела Шортер. — Пациентки желают получить завтрак сейчас, а не через два часа.

— Уже иду, сестра.

Когда она ушла, Линда присвистнула:

— Что это с ней? Она выглядит так, словно только что плакала. Ты заметила?

Теперь меня более, чем когда-либо, интересовало, что же все-таки с ней происходит. Было похоже на то, что старшая сиделка изо всех сил старается избежать встречи с мистером Эпплби. Когда бы он ни пришел, она умудрялась находиться в этот момент где-нибудь в другом месте и не появляться в нашей палате. Интересно, как долго она сможет продолжать эту игру?

Но их встреча все же произошла, и гораздо раньше, чем я предполагала. Мы как раз убирали палату после завтрака. Я вывезла в коридор тележку с грязной посудой и направлялась на кухню. Шортер едва успела выйти из стерилизационной, как вдруг дверь на лестницу отворилась и появился мистер Эпплби.

Сестра-сиделка, несмотря на все свои усилия казаться спокойной, невероятно побледнела. Он издал что-то вроде хищного рычания и преградил ей дорогу.

— А, старшая сестра-сиделка Шортер! Вот с кем мне очень хотелось бы повидаться!

Его голос был тихим, но в нем звучала скрытая угроза.

Я везла тележку на кухню и услышала, как Шортер сказала:

— Я думаю, вы будете рады услышать, что сегодня вечером я ухожу в отпуск на две недели. Надеюсь, что ввиду этого вы пересмотрите свое решение переводить вашу жену в другую клинику?

Ее слова удивили меня. Я стала побаиваться, не сошла ли Шортер с ума.

Позже меня послали вниз, в аптеку. Десять минут спустя, возвращаясь назад, я встретила на лестнице мистера Эпплби. Он направлялся к выходу и выглядел гораздо более спокойным, чем прежде. Я улыбнулась ему и сказала:

— Доброе утро!

— А, доброе утро, сестра! Если не ошибаюсь, вы та самая леди, которая передала мое послание сестре Шортер, не так ли?

Я кивнула, и тут он, к моему ужасу, попытался сунуть мне в руку деньги.

— О, я не могу от вас ничего принять, — сказала я. — Нам запрещено принимать деньги от пациентов и их родственников.

— Да ведь никто же не узнает, — запротестовал он.

— Нет, спасибо. Как чувствует себя ваша жена сейчас? — спросила я поспешно.

— К счастью, чуть лучше. Она узнала меня и даже сказала несколько слов.

— И теперь вы оставите ее здесь? — рискнула я спросить.

Он кивнул, убирая деньги в бумажник.

— Вы, должно быть, удивляетесь, из-за чего вообще разгорелся весь этот сыр-бор. Вы все время смотрите на меня с таким подозрением, что я считаю себя обязанным оправдаться.

Я почувствовала, что краснею, но ничего не ответила.

— Когда-то сестра Шортер работала в инфекционной больнице в Южном Райминстере. Она ухаживала за нашим маленьким сыном и, к несчастью, совершила грубую ошибку, введя ему двойную дозу прописанного лекарства.

Я в ужасе смотрела на него. Шортер совершила грубую ошибку! Да это просто невозможно…

— И что за этим последовало? — спросила я испуганным голосом.

— Наш мальчик чуть не умер… Теперь вы можете себе представить, что я почувствовал, когда узнал, что теперь сестра Шортер ухаживает за моей женой! И когда ее состояние ухудшилось, я не смог вынести этого спокойно, все во мне перевернулось…

— Что?! — вскрикнула я. — Вы действительно подумали, что она могла сделать что-то не так? Да она идеальная сиделка! Ваша жена не смогла бы попасть в лучшие руки. Да вам кто угодно скажет, что она буквально ни на минуту не отходит от миссис Эпплби…

Он немного грустно улыбнулся на мое юношеское негодование:

— Поймите, я просто не могу забыть тот кошмар…

Я поставила коробку с медикаментами из аптеки на ступеньки и опасливо взглянула в направлении нашей палаты.

— Но я все же не понимаю, почему вы не рассказали об этом старшей сестре с самого начала?

Он поморщился:

— Это было первое, что пришло мне в голову, но я не захотел подставлять мисс Шортер. Считал, что она, должно быть, и так наказана за тот случай. Я подумал, что мне удастся убедить ее перейти на работу в другую палату на время пребывания здесь моей жены. Но теперь…

— Теперь все разрешилось само собой, — кивнула я.

Он улыбнулся:

— Не забудьте, я сообщил вам все это по секрету. Пожалуйста, поверьте, что я не держу больше зла на мисс Шортер. Ну ладно, до свидания, сестричка, и желаю вам успешной карьеры. — Он поднял вверх указательный палец. — И помните — нельзя совершать ошибок!

— Я буду стараться изо всех сил! — заверила я его.

Эта история потрясла меня. Теперь становилось понятно, почему Шортер была такой дотошной сиделкой! Совершив однажды грубую ошибку, она просто не имела никакого права ошибиться еще раз…

Этот случай открыл мне, что и она была всего лишь обычным человеком, ведь общеизвестно, что человеку свойственно ошибаться. Эта мысль сильно меня приободрила. Даже, похоже, подготовила почву для рождения определенных надежд. В голове моей закружились блестящие мечты и видения: золотая медалистка… сестра года… преуспевающая студентка…

Находясь во власти этих мечтаний, я неловко подняла со ступеньки свою коробку и порвала колготки. Это быстро спустило меня с небес на землю.

История Шортер сыграла еще одну положительную роль: она помогла мне мысленно отвлечься от Дэйва Коллендера. К тому же в эти дни он был постоянно занят в операционной, и я видела его очень редко.

На следующее утро сестра отправила меня за описанием специальной диеты для одной из пациенток.

В тот момент, когда я рылась в бумагах нужной мне папки, на столе зазвонил телефон. Я сняла трубку:

— Женское хирургическое отделение…

Далекий женский голос произнес:

— Мне посоветовали поискать у вас доктора Коллендера. Скажите, он здесь?

— Нет, его нет. Если вы подождете чуть-чуть…

— Не стоит. Может быть, вы передадите ему кое-что, если встретите? Просто скажите ему, чтобы он приезжал домой как можно быстрее.

— А кто это говорит? — спросила я.

— Неважно. Он поймет. Передайте ему только то, что я просила, и, пожалуйста, постарайтесь сделать это побыстрее.

Я повесила трубку, затем написала записку. Доктор Коллендер должен был появиться тут с минуты на минуту, потому что вот-вот должен был начаться обход. Я подумала, что, может быть, смогу вручить записку ему лично.

Меня мучил вопрос: кто была звонившая женщина? Была ли это та самая таинственная замужняя незнакомка? Но ведь она сказала, чтобы он приезжал домой… А я точно знала, что он жил в комнатах при больнице. Тогда что же она имела в виду?

Если бы я не была в него влюблена, у меня наверняка возникли бы какие-нибудь нелестные для него догадки, но именно потому, что он значил для меня так много, я не стала опускаться до подобных мыслей.

И все же тяжесть лежала у меня на сердце, когда я вернулась в палату. Я чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Теперь я точно знала, что доктор Коллендер скрывает какую-то очень странную тайну.

 

Глава четвертая

— Вы уже видели нового рентгенолога?

Лесли, медсестра из амбулаторного отделения, растолкала собравшихся посплетничать сестер и оказалась в центре образованного ими круга.

— О, Господи! Ой, мамочка! Вы бы только его видели! Высокий, блондин, восхитительные черты лица, дивный горный акцент… — восторженно восклицала она.

— Ох, успокойся, Лесли. Ты в любом гусе видишь лебедя, — зевнула Дашфорд.

— Нет, серьезно! Я как увидела его, так прямо рот открыла от изумления. Теперь я штурмом возьму рентгеновское отделение!

Лесли была широко известна своим слепым преклонением перед мужским полом, поэтому ей не слишком верили. Но тут, похоже, ей удалось всколыхнуть всю больницу. К концу дня Томом Арджайлом восхищались все медсестры, кроме меня.

— Ты его так еще и не видела? — налетела на меня вечером Линда, поймав в коридоре. — Слушай, если поторопишься, ты еще застанешь его в переходе в корпус Б. Он разговаривает с сестрой Тьютор. Сделай вид, что ты идешь по поручению.

Я довольно неприлично зевнула:

— Я, пожалуй, оставлю это развлечение на потом. Он ведь все равно никуда не убежит. И, кстати, я не верю, что он такой уж замечательный, каким его тут все расписывают.

— Подожди судить, пока сама его не увидишь! — торжественно сказала Дашфорд. — Слушай, это даже странно: девушке девятнадцать лет, а она ни по кому не вздыхает…

— Эй, вы, обе, прекратите болтовню! Сестра Kapp, если вы потрудитесь взглянуть на индикатор, то убедитесь, что вас вызывает пациентка. А вы, сестра Дашфорд, немедленно подавайте в палату ужин.

Старшая сестра Шортер быстро прекратила наши разговоры.

В последующие несколько дней я повсюду только и слышала разговоры о Томе Арджайле. Сестры из мужского хирургического буквально надрывались, самостоятельно таская своих пациентов на рентген, а некоторые шутницы даже предлагали установить строгую очередь. Дашфорд продолжала уговаривать меня сходить и взглянуть на этот образец мужских достоинств, но мне по-прежнему не было до него дела: Дэвид Коллендер полностью занимал мои мысли. Я узнала, что после того таинственного телефонного звонка он неожиданно уехал из города.

Я была настолько измучена мыслями о нем, что постоянные разговоры о Томе Арджайле начали меня раздражать. Я слышала его имя везде, куда бы ни пошла. Если сестры не гадали, кого первую он пригласит на свидание, значит, они строили бесчисленные догадки о его возрасте и пытались отгадать, была ли у него невеста.

После консультации с девушками из отдела кадров было установлено, что на данный момент он холост. Отовсюду немедленно понеслись вздохи облегчения! ».

И вдруг я его встретила…

Сестра послала меня с поручением в блок радиотерапии. У одной нашей пациентки, проходившей там курс лечения, неожиданно появилось покраснение кожи. Необходимо было поставить об этом в известность рентгенологов. Несмотря на то, что радиотерапия незаменима для остановки роста раковых опухолей, всегда существует опасность побочных эффектов, при обнаружении которых может встать вопрос об отмене курса лечения.

Блок радиотерапии был соединен с нашим крылом крытым переходом. Торопясь по своему поручению, я столкнулась в этом переходе с молодым человеком в белом халате, который не мог быть никем иным, кроме Тома Арджайла.

Я должна была признать, что он был весьма импозантен. Он обладал каким-то неуловимым шармом, его улыбка была теплой и дружелюбной.

— Простите, сестра, вы не подскажете мне, как пройти в педиатрическую палату?

Я посмотрела на него, чувствуя, что захвачена врасплох.

— Дойдете до угла, там увидите лифт, подниметесь на третий этаж, это в самом конце коридора, — объяснила я ему, постепенно приходя в себя.

Вдруг я поняла, что он не слушает моих слов. Его взгляд был прикован ко мне, словно я его чем-то заинтриговала.

— Спасибо, — сказал он наконец. — Я, кажется, не встречал вас раньше. Меня зовут Том Арджайл.

Когда я представилась, он продолжил:

— Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной чашечку кофе после дежурства?

Я улыбнулась и переспросила:

— Вы имеете в виду… вы что, приглашаете меня на свидание?

— Пожалуйста! — попросил он.

Я была поражена. Меня, которая меньше всего интересовалась Томом Арджайлом, у которой выработался отрицательный рефлекс на сам звук его имени, — меня он пригласил на свидание после двухминутного знакомства!

Едва придя в себя, я ответила:

— Я согласна. Но я закончу работу только в восемь часов. У меня сегодня долгий день.

— В таком случае в восемь у центральных ворот. Я буду ждать, Дженни.

Я улыбнулась и отправилась дальше по коридору, испытывая ребячливое желание ущипнуть себя. У меня было не меньше чувства женского достоинства, чем у любой другой девушки, и то, что я без всяких усилий с моей стороны привлекла внимание такого интересного мужчины, принесло мне несомненное удовлетворение. К этому чувству примешивалось озорное желание дать настоящую пищу для разговоров и сплетен другим медсестрам. И в глубине всего этого лежало почти безотчетное желание показать Дэвиду Коллендеру, что я нравлюсь другим мужчинам. Конечно, если он это заметит…

Я хранила свой секрет до самого чая, собираясь произвести как можно более сильный эффект.

Разговор начала Дэвич из операционной. Она вздохнула и сказала:

— Ах, чего бы я только не отдала ради того, чтобы пойти куда-нибудь вечером с Томом Арджайлом! Вы слышали, что сейчас ему вроде бы нравится Мэйтлэнд из родильного отделения? Он сказал ей, что у нее волшебные глаза…

— Это она так говорит! — оборвал ее кто-то.

— Нет, это вполне может быть Мэйтлэнд. Она весьма хорошенькая.

Я вздохнула поглубже и намеренно громко звякнула ложечкой о блюдце.

— Вы лучше поставьте все свои ставки на меня, — объявила я во всеуслышание, — не прогадаете! Ведь именно меня сегодня вечером пригласил на свидание Том Арджайл.

Гул восхищенных возгласов буквально потряс воздух.

— Kapp! Не может быть!… Да она шутит. Ты же знаешь Kapp… Да нет, посмотрите, она покраснела… я ей верю. Как у тебя это получилось, Kapp?

— Не знаю, он просто посмотрел на меня и пригласил, вот и все, — ответила я беззаботно. — Мы встречаемся с ним сегодня вечером у центральных ворот. Если не верите, то приходите туда в восемь часов и убедитесь сами.

Когда я в своем лучшем наряде вышла из дверей «Бастилии», сознавая, что за мной наблюдают из каждого окна, мне в голову стали закрадываться тревожные мысли. Что, если он передумал?

Я пришла немного раньше и провела в назначенном месте, стоя у огромных ворот на виду у всех, две длиннейшие в своей жизни минуты. По мере движения секундной стрелки мои сомнения росли. А вдруг он просто пошутил? Или позже пожалел о своем опрометчивом приглашении? Одна мысль о возвращении назад ни с чем заставляла меня краснеть от стыда и гнева.

Вдруг я услышала звук мотора. На дороге появилась машина. Том сидел за рулем, улыбающийся, в черном костюме.

— Прости, я немного опоздал.

Он отворил мне дверцу, и я села рядом с ним, провожаемая восхищенными взглядами двух проходивших мимо первокурсниц.

— Ты должна сказать мне, куда ехать, Дженни. Я пока еще не знаю Райминстера.

Я предложила поехать в «Зеленую гусыню». Он был очень разговорчив, и к тому времени, когда мы сели за столик и принялись за кофе, я уже успела услышать все о его доме в Инвернесе, о превосходстве Шотландии над Англией и об интернациональных перспективах регби. Он казался счастливым человеком, не обремененным какими-либо комплексами, и я уже было совсем расслабилась, приготовившись приятно провести вечер, как вдруг он сказал виноватым тоном:

— Дженни, я должен тебе кое в чем признаться.

— Давай, — сказала я, гадая, что же такое он может мне сообщить.

— Ты, должно быть, удивляешься, почему я так неожиданно пригласил тебя… Вероятно, это показалось тебе несколько странным. Даже у нас в Шотландии мы не знакомимся так быстро. — Он улыбнулся. — Просто так случилось, что ты словно две капли воды похожа на девушку, которую я знал раньше.

— О, — сказала я медленно. — Я начинаю понимать…

— Знаешь, ваше сходство фантастическое, — продолжал он. — Вот почему я так упорно смотрел на тебя в коридоре… Конечно, у вас разные голоса, и она была немного выше, чем ты, и все же в первую минуту я подумал, что это она.

И Том рассказал мне, как познакомился с ней, когда проходил практику в Манчестере.

— И что между вами произошло? — спросила я.

— Она бросила меня ради другого, — признался он с горечью.

Что я могла сказать? Я посоветовала ему забыть ее. Это был странный совет в моих устах, ведь сама я никак не могла забыть Дэвида Коллендера, которому не было до меня решительно никакого дела.

Его голубые глаза встретились с моими.

— А как ты думаешь, я смогу о ней забыть, когда ты рядом?

— Ты мог бы и не приглашать меня, — ответила я сердито.

Он усмехнулся:

— Но я тебя все же пригласил! Хочешь еще кофе, Дженни?

Пока он заказывал, у меня появилось время собраться с мыслями. Мне было одновременно и досадно, и весело оттого, что его приглашение основывалось на такой удивительной случайности. Но все эти размышления разом оставили меня, когда в дверях появился высокий мужчина под руку с эффектной блондинкой.

Дэвид Коллендер и сестра Пиннок!

Мне захотелось провалиться сквозь землю или по крайней мере спрятаться под стол, но доктор Коллендер уже заметил меня, и его удивленный взгляд перешел на Тома Арджайла. Они сели за два столика от нас, и мне была хорошо видна торжествующая улыбка Пиннок. Том предложил мне попробовать датское пирожное, и я, опустив пылающее лицо, принялась ковырять вилкой в массе взбитого крема на тарелке, не представляя себе, как я со всем этим справлюсь. Мое горло словно свело судорогой. Я чувствовала себя почти больной. В памяти живо всплыли подробности моего нелепого отказа от приглашения Дэвида Коллендера. И вот теперь Пиннок заняла мое место.

Том, пребывая в счастливом неведении относительно смены моего настроения, рассказывал что-то о своей бывшей невесте Эврил.

Я сделала вид, что ем, и попыталась сконцентрироваться на том, что он мне говорил, но помимо своей воли не упускала из виду ничего, что происходило за другим столиком. В конце концов я не выдержала такого напряжения.

— Ты не возражаешь, если мы уйдем? — спросила я Тома. — Тут становится слишком многолюдно.

Том был удивлен, но галантно согласился. Когда мы шли к выходу, он впервые заметил Дэвида Коллендера. К моему ужасу, он остановился у их столика и завел нескончаемый разговор о различиях между рентгеновским и хирургическим отделениями. Неожиданно он спросил:

— О, прошу прощения, вы, наверное, знакомы с Дженни? То есть с сестрой Kapp.

Доктор Коллендер мрачно кивнул и представил Пиннок, которая одарила Тома сахарной улыбкой. Тем временем Дэвид иронически взглянул на меня, и в его взгляде я ясно прочла поздравления с успехом у первого красавца клиники.

Я отвернулась, переполненная немым, так неожиданно навалившимся на меня горем. Я была в таком состоянии, что не заметила даже, как мы вышли из бара. Сознание того, что Пиннок разделит с Дэвидом остаток вечера, причиняло мне почти физическую боль. После этого я уже не в силах была притворяться, что все в порядке, и Том Арджайл, вероятно, сильно скучал в моей компании. Мы возвращались в больницу почти молча. Перед тем как выйти из машины, я сказала:

— Слушай, Том, я боюсь, что сегодня вечером я была противной, как мокрое одеяло. Прости меня и не обращай внимания, ты тут совершенно ни при чем, просто у меня есть кое-какие личные причины для плохого настроения.

— А, значит, вот в чем дело! — От моих слов ему явно полегчало. — А я уж начал думать, что на тебя так подействовало то, что я тебе сказал.

— Конечно, нет. Я же не до такой степени толстокожая. Мне жаль, что Эврил обошлась с тобой так дурно… В общем спасибо за кофе и за вечер.

Он дружески помахал мне рукой. Что ж, он получил свое: провел со мной вечер, убедился, что я не могу заменить ему Эврил, и наверняка нашел меня невероятно скучной особой. Я и не надеялась на что-то иное.

Я чувствовала себя очень тоскливо и испытывала желание поплакать, когда поднималась по лестнице в свою комнату. Мне хотелось поскорее остаться наедине со своими мыслями. Но едва я ступила на верхнюю ступеньку, как меня буквально осадили любопытствующие медсестры, жаждущие услышать о пикантных подробностях моего свидания.

— Ну, каким он был?.. Он целовал тебя?.. Куда вы ходили?.. Ну же, Kapp, расскажи нам, как все было!

Разозлившись, я продралась сквозь их толпу к своей двери и, обернувшись к ним, сказала:

— Вы напоминаете мне стаю дряхлых стервятников! Если вы думаете, что я дам вам поминутный отчет о моем вечере, то вы сильно ошибаетесь. Расспросите его самого, раз вы такие любопытные, — если сможете!

Я кинулась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Снаружи до моих ушей долетели их возмущенные и разочарованные возгласы. В другое время я бы весело над всем этим посмеялась, но вместо этого я вдруг кинулась в кресло и разревелась.

Они, вероятно, слышали мои всхлипывания и, несомненно, принялись выдумывать всевозможные скандальные объяснения моего поведения. «Ну и пусть», — подумала я.

Если бы они узнали, что я плачу из-за Дэйва Коллендера, я бы, наверное, умерла от стыда. Но меня абсолютно не волновало, что они могут подумать обо мне и Томе Арджайле.

Я провела в постели несколько бессонных часов. Тот долгий взгляд доктора Коллендера, каким он одарил меня в первую минуту нашей встречи в баре, глубоко проник в мое сознание. Я не могла избавиться от воспоминаний о нем, хотя и старалась изо всех сил. Я очень хотела, чтобы он увидел меня с Томом Арджайлом, и эффект от этого превзошел все мои ожидания, но теперь я горько сожалела об этой сцене. Я продемонстрировала ему свою независимость, показала, что предпочитаю ему другого мужчину, и этим увеличила и без того невыносимо большое расстояние, разделявшее нас. А Пиннок тем временем, не обращая внимания ни на какие слухи, спокойно наслаждается его компанией…

На следующее утро нашу пациентку миссис Лавлок, поступившую в клинику с переломом голени, нужно было отвезти на рентген, и мне поручили сопровождать ее.

Миссис Лавлок была симпатичной, приятной в обращении женщиной, постоянно беспокоившейся о своих детях и стремившейся поскорее вернуться домой. Я всеми силами старалась ее ободрить. Том Арджайл, который принял нас, тоже высказался оптимистично. Занимаясь своим делом, он то и дело поглядывал на меня и в результате дважды перепутал номера требуемых снимков. Удивленная его рассеянностью, я обратила его внимание на инструкции, написанные старшей сестрой.

— О, простите, сестра, я забыл… Сюда, миссис Лавлок… Так, вздохнули поглубже! Задержите дыхание!.. Достаточно. Сестра поможет вам добраться до коляски.

Он открыл нам дверь, помогая выехать. Я улыбнулась ему в знак благодарности, и его взгляд встретился с моим, выражая несомненное восхищение. И тут я поняла, что, кажется, Эврил не занимает больше его мысли — ее место заняла я.

Миссис Лавлок посмотрела на меня и улыбнулась.

— Он очень симпатичный мальчик, сестра. Похоже, вы ему тоже нравитесь.

— Да уж, не родись красивой, а родись счастливой! — сказала я, смеясь. Это была любимая присказка моей мамы.

Линда помогла мне завезти коляску в палату.

— Везучка! — сказала она мне свистящим шепотом. — Как ты ухитрилась его охмурить?

— Что, хочешь воспользоваться моим опытом? — спросила я, подтрунивая над ней.

Помня о том, что у нее давний и серьезный роман, я не воспринимала ее зависть всерьез, хотя и чувствовала, что она испытывала не меньшее любопытство, чем остальные.

Вскоре после ленча мне нужно было приготовить пациентку к операции. Миссис Марш была приписана к гинекологической палате, но переведена к нам. В диагнозе записали развитый случай фиброзной опухоли.

Пациентка была расстроена приближающейся операцией. Она представляла собой худое, нервное создание лет около сорока двух, детей у нее не было. Ее муж приходил к ней каждый день, и между ними, похоже, существовала глубокая привязанность. Хотя ей было уже введено успокоительное, я заметила слезы у нее на глазах.

— Ну что вы, миссис Марш, — сказала я ей. — Вы же почувствуете себя другой женщиной, когда все будет позади. Вы больше не будете ощущать боли и неудобства. Вы почувствуете себя на десять лет моложе, я вам обещаю.

Похоже, я выбрала правильную тактику, потому что к ней частично вернулось ее обычное спокойствие.

— Но я не могу не волноваться, — сказала она. — Они говорят, что это не повлияет на нашу с мужем интимную жизнь, но одна женщина, которой уже сделали подобное, говорит, что это не так.

— А вы не слушайте, что вам говорят другие, — сказала я, сообразив, что ей, вероятно, мало или же вообще ничего не рассказали о предстоящей операции.

Некоторые хирурги очень неохотно рассказывают об этом своим пациентам, и я знала, что доктор Нельсон, специалист по гинекологии, был как раз из их числа.

— Послушайте, — сказала я ей. — Я знаю, что вам будут делать только частичное удаление, то есть отрежут только пораженную часть ткани. Это вам не может принести ничего, кроме пользы. Так что перестаньте волноваться и попытайтесь отдохнуть.

В ее глазах я прочла облегчение. Через пару минут успокоительное подействовало, и она заснула.

Только ее увезли в операционную, как в палате появился Дэвид Коллендер. Он искал старшую сестру. Я слышала, как он спросил ее:

— Скажите, сестра, пришли уже снимки миссис Лавлок?

Сестра, должно быть, отправилась с ним в свой кабинет. Вскоре она позвала меня:

— Сестра Kapp, передали ли вы мои инструкции в рентгеновское отделение?

— Да, сестра… Мистеру Арджайлу.

Я почувствовала, что доктор Коллендер смотрит на меня. Он стоял, оперевшись руками о стол, полы его незастегнутого халата свободно свисали. Услышав мои слова, он сердито вздохнул:

— Так… Значит, это ошибка Арджайла. Я хотел посмотреть снимки с разных ракурсов… Ну, хорошо. Я подожду до завтрашнего утра, это не срочно.

Его голос звучал резко. Сестра отпустила меня, но в коридоре я услышала за собой его шаги.

— Сестра Kapp! — Его безапелляционный тон заставил меня остановиться.

— Да, доктор?

— В следующий раз позвольте сестре Дашфорд отвозить пациенток в рентгеновское отделение, — сказал он язвительно. — Ваши амурные дела отрицательно сказываются на работе этого блока!

Я залилась краской.

— Это вовсе… — начала я, но была слишком смущена, чтобы продолжить свой протест.

Он недослушал и стремительно прошел мимо меня, скрывшись за дверью.

Медленным шагом я вернулась в палату и занялась мытьем клеенчатых простыней.

Его слова не только глубоко ранили меня, но и разозлили. «Амурные дела»… Он явно решил, что я увлеклась первым же встретившимся мне смазливым красавцем…

Весь день его слова не давали мне покоя, снова и снова возникая в памяти, и к вечеру я решила, что больше никогда не увижусь с Томом Арджайлом. Как только это решение было принято, меня позвали к телефону. Взяв трубку, я услышала бархатный голос с шотландским акцентом:

— Это ты, Дженни? Пожалуйста, давай встретимся снова.

— Не думаешь ли ты…— начала я.

— Дженни, пожалуйста… не отказывай мне! Это важно.

— Ну, хорошо, — согласилась я, уверив себя, что это будет в последний раз.

По крайней мере у меня будет возможность сказать ему, что мне не нравятся его ухаживания.

Мы договорились о времени, и я отправилась в свою комнату. На лестнице я встретила Пиннок, одетую в красивую светло-зеленую двойку, которая удивительным образом шла к ее волосам и глазам. Она была действительно красивой девушкой, и я ощутила приступ бешеной ревности. Было очевидно, что она собирается на встречу с Дэвидом Коллендером.

— Привет, Kapp, — коротко сказала она. — Что, никаких встреч сегодня?

— Нет, я как раз собираюсь на встречу с Томом Арджайлом.

— А, значит, он все еще у тебя в фаворе? — Ее рот изогнулся в кошачьей улыбке. — Он очень мил, не правда ли… ну, если тебе, конечно, нравятся такие мальчики.

Том ждал меня в машине у ворот. Уже сгущались сумерки, но он все же предложил мне проехаться по окрестностям. Перспектива подышать свежим воздухом и посмотреть на далекие пейзажи понравилась мне, и вскоре мы уже были на шоссе за городом. Вскоре он припарковал машину на какой-то пустынной стоянке, мы вышли и отправились прогуляться. Заходить далеко мы не стали, а расположились у старых ворот и смотрели на догоравший закат.

— Сигарету, Дженни? — предложил он. — Как хорошо уехать вот так от всех дел и забот, правда?

— Да, восхитительно! — согласилась я. — Интересно, что расположено за теми холмами?

— Холмами? Неужели ты называешь холмами эти бугры? — шутливо поддел он меня.

— Да нет, это настоящие Грампианские горы! — засмеялась я.

Некоторое время мы курили и беспечно болтали. Затем он вдруг бросил сигарету и заключил меня в объятия. Прежде чем я сообразила, что происходит, он уже уверенно целовал меня.

Когда наконец я вырвалась из его рук, то почувствовала себя обманутой и была зла до такой степени, что не могла найти слов.

— Значит, вот как! — задохнулась я. — Знай же, что я согласилась поехать с тобой только для того, чтобы сказать тебе, что все это бесполезно… Я вовсе не собираюсь заменять тебе твою драгоценную Эврил, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше!

Он отступил и сник.

— Прости меня, Дженни! Честно, я не знаю, что на меня нашло… в общем я хотел только…

Он вынул письмо из бумажника:

— Вот, ты лучше прочитай это, если у тебя получится при таком свете. Я получил его сегодня утром.

Несколько поостыв, я прочитала адрес на конверте и поняла, что письмо было от Эврил, которая давала ему знать, что она снова свободна и надеется, что они смогут еще раз начать все сначала.

Я отдала письмо Тому, и мы вместе пошли назад к машине.

— Я не знаю, что мне делать, — признался он, когда мы сели в машину. — Я не могу решить, начинать ли все снова или нет. Именно поэтому мне нужно было тебя увидеть. Я думал, что это поможет мне принять решение. Но, видишь, все произошло иначе. Мне вдруг захотелось поцеловать тебя, потому что ты — это ты, а не потому, что ты похожа на Эврил… Сказать по правде, я запутался.

Я была тронута его откровенностью.

— Слушай, — сказала я наконец. — Я тоже могу тебе кое-что рассказать. Так уж случилось, что я влюблена.

Он протянул мне зажигалку.

— В кого-то из Райминстера?

— Нет. Он живет… очень далеко от меня, — уклонилась я от прямого ответа.

В некотором роде это была правда: расстояние между мной и Дэвидом Коллендером росло с каждым днем.

— А он любит тебя?

— Нет.

— Бедняжка Дженни! Может быть, однажды все переменится, и он все-таки ответит тебе взаимностью.

— Сомневаюсь, но давай не будем обо мне. Ты нравишься мне, Том, и мне хочется помочь тебе разобраться во всей этой путанице. Ты должен увидеться с Эврил и все окончательно решить.

— О'кей, я так и сделаю, — кивнул он. — Я напишу ей сегодня вечером… Спасибо, Дженни. Ну, давай возвращаться в город. Извини, что тебе пришлось выслушивать мои откровения.

В последующие несколько дней я не видела Тома, но скоро узнала причину его отсутствия от его болтливых поклонниц. Он уехал до конца недели, и мне пришлось выслушивать всевозможные издевательские соболезнования.

— Не переживай, Kapp… Подожди до понедельника!

— Что же это получается — мы на тебя поставили, а он от тебя сбежал?

— Что ты ему такого сделала, Kapp, что он так быстро укатил к своей мамочке?

Но к этому времени я уже достаточно освоилась и тоже не давала им спуску, отвечая в том же духе.

В субботу вечером я пошла в Райминстер за покупками. Перейдя главную улицу по направлению к «Королю и быку», я вдруг заметила пару, выходившую из отеля.

Еще до того, как я смогла разглядеть лицо мужчины, бешеный стук сердца подсказал мне, что это был Дэвид Коллендер. В панике я спряталась за припаркованный рядом грузовик, не желая, чтобы он меня заметил. Затем я увидела, что он проводил молодую женщину до одной из стоявших неподалеку машин. Кажется, она плакала! Я пригляделась получше, и у меня не осталось никаких сомнений, что это та самая девушка, которая приходила на танцы.

Он помог ей сесть в машину, а сам занял водительское место, и в следующее мгновение машина скрылась в направлении, противоположном клинике. Я озадаченно остановилась на тротуаре. Его частые встречи с Пиннок заставили меня подумать, что эта таинственная девушка исчезла из его жизни. Теперь я убедилась, что это не так.

К тому времени я уже успела сделать все необходимые покупки и повернула к молочному бару, чтобы выпить чашку чая и спокойно обо всем подумать. Я мельком заметила выражение его лица: оно было хмурым и сосредоточенным. Теперь я убедилась, что что-то, несомненно, серьезное связывало его с этой плачущей девушкой. При этой мысли мое сердце упало. Я пыталась убедить себя, что должна либо забыть Дэвида, либо по крайней мере перестать ломать голову над всеми этими загадками. Я вдруг поняла, как много стала значить для меня моя клиника.

Теперь это был мой дом. У меня появились там друзья. Я была крошечной, но важной пружинкой огромного, сложного механизма.

Мне нужно было решить свои проблемы каким угодно образом, но бегство теперь было исключено. Может быть, мне даже удастся встретить кого-нибудь другого…

Но я сразу осознала всю безнадежность этого предположения. Если уж я не увлеклась Томом Арджайлом, то вряд ли смогу потерять голову из-за кого-то другого.

Может быть, Дэвид Коллендер сам уедет из Райминстера. Это была моя следующая мысль, но страшнее ее трудно было себе что-нибудь представить.

Никогда я не думала, что любовь может быть такой безысходной. Я ощущала себя пойманной в какую-то хитрую ловушку, из которой нет выхода. Его поведение совершенно сбивало меня с толку.

Вконец измучившись, я не хотела и не могла выдумывать ему оправдания. Вероятно, сестры были правы, полагая, что он тайно женат, но, несмотря на это, ходит на свидания с Пиннок, и такое положение ему, по всей вероятности, весьма по душе. По другой версии все тех же сестер, эта таинственная девушка была женой кого-то другого, и в этом случае он поступает еще хуже. Подумать только, и я влюбилась в такого человека!

Воскресенье не внесло успокоения в мои взбудораженные мысли. Я села в автобус и поехала в Линдейл, деревню неподалеку от Райминстера. На остановке около старых ворот я сошла и отправилась гулять по окрестностям, прошагав несколько миль. После прогулки я ощущала себя посвежевшей, у меня словно прибавились новые силы для решения одолевавших меня проблем. Я пришла к выводу, что должна избегать Дэвида Коллендера всеми силами — больше я ничего не могла придумать. Кстати, приближались экзамены. Я буду работать, как сумасшедшая, и гнать из головы всякие мысли о нем…

Возвращаясь в клинику, я прошла через главные ворота. Вдруг мимо меня проехала машина, и Том Арджайл, сидевший за рулем, дружески помахал мне рукой:

— Привет, Дженни! Где ты была? Только не говори мне, что ты уже возвращаешься! Садись лучше ко мне в машину, поедем в «Лорд Нельсон».

Это было тихое кафе рядом с клиникой. Мы заказали шерри и уселись за одним из свободных столиков. Я рассказала ему о своей прогулке.

— Ну, а ты как? — спросила я его. — Хорошо ли провел выходные? Видел ли Эврил?

— Да, я ее видел. И мы расстались! — Он поставил свой стакан и весело мне улыбнулся.

— Совсем?— Я позавидовала той легкости, с которой он мне об этом сообщил.

— Я сейчас расскажу тебе, как все произошло. Она просто показалась мне совсем другой девушкой. Я вдруг увидел, что она эгоистична и прежде всего старается не упустить свой шанс. Я теперь квалифицированный специалист, она об этом прекрасно осведомлена, и теперь у нее есть смысл снова мной заинтересоваться. Эх, и как это я ее сразу не разглядел?

— Розовые очки помешали? — спросила я, улыбнувшись.

— Возможно. Но, знаешь, я думаю, что дело тут в другом. Ты веселая и дружелюбная, с тобой приятно общаться, и я ожидал от нее того же самого. И был зверски разочарован.

Мы оба рассмеялись.

— Полагаю, что теперь ты излечился от нас обеих, — сказала я насмешливо.

— От Эврил я точно излечился…

— А тебе не было больно, когда ты понял, что твой идеал на самом деле оказался колоссом на глиняных ногах? — спросила я тихо.

Он усмехнулся и похлопал меня по руке.

— Может быть… но только на одно мгновение. Знаешь, ведь это я сам виноват в том, что считал ее идеалом. Никто из нас не имеет права возносить других на пьедесталы, а потом злиться и причитать, когда они с них падают.

Я помолчала немного, обдумывая его мысль. Не это ли самое я сделала с Дэвидом Коллендером? Если бы я с самого начала внушила себе, что он просто обычный человек, обладающий таким же, как у всех остальных, правом совершать ошибки, может быть, теперь я не мучилась бы так от любви к придуманному мною образу?

— Я надеюсь, что мы останемся друзьями, Дженни, — сказал Том. — Ты всегда будешь одной из моих любимых медсестер…

— Одной из скольких?

— Ну, ведь ты же сказала мне, что твое сердце занято. А в операционной есть одна очаровательная блондинка…

— Мэри Эдамс? Она одна из лучших, но ужасно застенчива, — сказала я ему. — Тебе стоит попытать удачи.

Уже начинало темнеть, когда я, выбрав дорогу покороче, вернулась в «Бастилию». Быстрым шагом обогнув угол операционной, я услышала жалобное кошачье мяуканье. Я пошла на этот звук и оказалась около одного из деревьев, обрамлявших теннисный корт. Подойдя ближе, я вдруг обнаружила, что не первая откликнулась на отчаянный призыв животного. Из тени под деревом до меня донесся голос:

— Ну же, киска! Все хорошо, не бойся… иди сюда… ну же, спускайся, чего ты боишься, глупышка!

Я узнала голос Дэвида Коллендера. Он пытался снять с дерева котенка сестры-хозяйки Смоки. В следующий момент он заметил меня:

— О, сестра Kapp! Это маленькое глупое создание забралось на дерево и не может слезть с него.

Я подошла к нему. Это было так неожиданно, даже фантастично — увидеть Дэвида Коллендера, занятого спасением котенка. Я оказалась так близко от него, что могла слышать его дыхание, и присоединила свой голос к его увещеваниям.

— Ну, давай, Смоки, будь хорошей девочкой! — начала я.

Кошечка сделала несколько неуверенных движений вниз, но затем замерла, открыла свой крошечный ротик и снова испуганно замяукала.

— Если я вас подниму, вы, наверное, сможете до нее дотянуться, — предположил Дэвид. — Давайте попробуем?

Прежде чем я успела сообразить, что произошло, он обхватил меня за талию и поднял вверх. Я схватила котенка. Напуганное животное моментально вывернулось из моих рук и спрыгнуло на землю, быстро скрывшись в сумерках.

Доктор Коллендер отпустил меня. Мы стояли очень близко друг от друга, и я была настолько взволнована его близостью, что не могла ни двигаться, ни говорить.

— Дженни… — начал он и положил руку мне на плечо. Возможно, оттого, что было слишком темно, это движение вышло у него каким-то неуверенным, словно щупающим, и благодаря своему возбужденному состоянию я расценила его неверно. Оно показалось мне грубым и фамильярным. Кровь ударила мне в голову.

— Уберите свои руки! — воскликнула я возмущенно. Все мое разочарование хлынуло наружу, и я отвесила ему звонкую пощечину.

Он отшатнулся, и тут только я осознала, что сделала. Меня буквально затрясло от страха.

Его голос прозвучал резко:

— Мне бы только хотелось знать, чем я заслужил это?

Мне не оставалось ничего лучшего, как ответить:

— Если вы еще раз меня тронете… — Но договорить я не смогла, захлебнувшись слезами.

— Не беспокойтесь на этот счет, моя милая! Это последнее, чего бы я желал, — сказал он ледяным тоном, растворяясь в кромешной тьме больничного сада.

 

Глава пятая

— Да она и за сотню лет не сможет стать настоящей медсестрой!

Я везла по коридору тележку с бельем и услышала эту язвительную реплику сестры в ее разговоре со старшей сиделкой Шортер. Предметом их разговора была сестра-сиделка Дьюнн, которая как раз выбежала из кабинета с заплаканными глазами.

Эйлин Дьюнн была первокурсницей из терапевтического отделения. Она временно заменяла Дашфорд, которая была в отпуске. Я скучала по Линде, и с ее сменщицей у нас не складывались дружеские отношения. Хотя я и считала слова старшей сестры чересчур жестокими, я не могла не признать, что в них была доля истины.

Дьюнн была красивой девушкой, похожей на знаменитую Элизабет Тейлор. Правда, улыбалась она редко, и чаще можно было видеть, как она проходила мимо с абсолютно отсутствующим видом.

Мне стало жаль ее: наверняка не слишком приятно неожиданно сменить палату.

Вероятно, она ощущала себя здесь не в своей тарелке. С такими мыслями я постучала вечером в ее комнату.

— Войдите… О, это ты, Kapp! Что случилось?

— Да, собственно, ничего. Просто решила заглянуть к тебе поболтать. Сестра обошлась с тобой сегодня резковато, да?

— Мне наплевать…

Она небрежно раскинулась на кровати, на ней был довольно вызывающий алый халат. Я заметила, как ее взгляд скользнул по куче учебников, лежавших рядом с ней.

— Что, зубришь? — спросила я.

— Да, а что, у тебя есть какие-нибудь возражения по этому поводу?

— Нет, конечно же нет, но я на твоем месте не стала бы особенно перенапрягаться. Знаешь, я замечала, что людям, которые не слишком преуспевают в практике, легко дается теория.

Она язвительно улыбнулась:

— Вот это я называю чувством такта отбойного молотка!

— Прости, если мои слова тебя задели… — сказала я, тщетно пытаясь наладить с ней хоть какой-нибудь контакт.

Следующая ее фраза весьма неприятно меня обожгла.

— Слушай, Kapp, если тебе больше ничего не нужно, не прекратишь ли ты эту дурацкую болтовню? Я вообще хочу обо всем этом забыть.

— Прости, — сказала я. — Я просто подумала…

— Я знаю, но это бесполезно. Все сострадание мира не поможет, когда дела идут так плохо.

— Ну, тогда я пойду, — сказала я поспешно.

Когда я вышла за дверь, то почувствовала дикое раздражение на себя и на нее, и у меня даже возникло импульсивное желание вернуться и высказать ей все, что я о ней думаю. Но вдруг из ее комнаты я услышала странное бормотание. Она явно разговаривала вслух сама с собой.

Я бросилась в свою комнату. Что же такое творится с Дьюнн?

Я как раз перед этим учила психиатрию, и у меня в мозгах прочно засели всевозможные симптомы психосоматической активности. «Пациент очень разговорчив… Его мысли могут сменяться так быстро, что речь становится малопонятной… Он очень беспокоен, и его суждения часто беспорядочны…»

Я сказала себе, что сама сошла с ума, но продолжала невольно обдумывать свою идею. Может быть, у Дьюнн действительно психическое расстройство? И именно этим объясняется ее неровное поведение и отсутствующий вид во время работы?

Но я моментально забыла о Дьюнн, когда ко мне в комнату ворвалась сестра Лесли:

— Слушай, Kapp, ты видела доску объявлений?

— Да, — зевнула я. — В будущем медсестры не будут ходить мимо докторских корпусов…

— Да нет, я не имею в виду весь этот вздор! Я тебе говорю о праздновании девятнадцатой годовщины основания нашей клиники.

— А! Нас всех заставят мыть и драить полы и окна, а сестра-хозяйка станет каждый день водить к нам каких-нибудь важных персон.

— Слушай, ты дашь мне закончить? Я пытаюсь сказать тебе, что образована инициативная группа для организации развлекательного шоу по этому случаю. Сегодня они собираются в комнате отдыха, чтобы обсудить план действий. Ты придешь?

Я сразу загорелась. Это звучало здорово. Мы устраивали подобное шоу на «день смеха» в клинике в Манчестере, и у нас получилось классное зрелище.

— Можешь на меня рассчитывать, — сказала я. — А парни придут?

— Да это их идея! И Иуда — один из главных заводил. Помнишь, тот сумасшедший студент, с которым вы так здорово твистовали на последних танцах? Слушай, ты и теперь должна с ним сплясать, Kapp!

— Кто, я? Перед сестрой-хозяйкой и всей клиникой? Ну уж нет!

— Держу пари, ты передумаешь! Ладно, увидимся после ужина!

Когда я пришла в комнату отдыха, там уже все бурлило. Парни выбивались из сил, выдвигая самые сумасшедшие идеи, которые немилосердно отвергались сплоченной группой сестер-старшекурсниц. Наконец старшая сиделка Уильямс, основательно поднаторевшая в организации прошлых шоу, избрала организационную группу, и страсти чуть поутихли.

Иуда радостно меня приветствовал. Его рыжие волосы и борода, казалось, встали дыбом от восхищения.

— Вот и Дженни! У нас будет сногсшибательный номер — «Танец апачей»! Как раз то, что надо, а? Ну-ка иди сюда, давай попробуем.

Не теряя времени, он подскочил, вихрем закружил меня и наконец перекинул через себя. Мне стало так смешно, что для протестов просто не хватило дыхания. И вдруг я увидела знакомую фигуру в дверях.

Это был Дэвид Коллендер.

Сконфуженная, я остановилась, смех замер у меня в горле. Я не видела его со времени нашей последней злосчастной встречи, когда я так глупо ударила его по лицу. Вероятно, во всей истории Райминстера медсестра-второкурсница ни разу еще не вела себя с хирургом подобным образом.

Он подошел к Иуде.

— Очень профессионально, — сказал он, саркастически улыбаясь.

— Стараюсь, сэр, — скромно ответил Иуда. — Может быть, вы тоже исполните у нас какой-нибудь номер? Метание ножей, например?

Доктор Коллендер скривил рот в улыбке.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я никогда не знаю заранее, когда буду свободен.

Он повернулся к Иуде спиной и направился ко мне.

— Мои поздравления! — сказал он сухо. — Я вижу, что вы все-таки не возражаете против фамильярности, когда она исходит от студентов-медиков. Вы даже позволяете им швырять себя через голову.

Мое сердце внезапно ухнуло вниз. Значит, он не намерен был забывать тот проклятый инцидент.

— Это было в шутку, — смешалась я. — Но я прошу у вас прощения за то, что произошло тем вечером. Я ошиблась — теперь я это понимаю.

Он мрачно посмотрел на меня:

— Но я все еще теряюсь в догадках, что я такого сделал?

Я отчаянно искала нужные слова. Как я могла объяснить ему это здесь, в переполненной народом комнате? Он держался со мной так холодно, что это отталкивало и пугало меня.

Он тяжелым взглядом продолжал смотреть на меня в упор. Иуда к тому времени отошел на порядочное расстояние и не мог слышать наш разговор.

— Я все еще жду, — сказал он.

Я посмотрела на ломаный контур его прически, на резкие черты его худого лица и снова болезненно ощутила тоску по нему.

— Я не знаю. Мне показалось тогда, что вы собирались позволить себе какую-то вольность, — пробормотала я униженно.

Его взгляд потемнел.

— Вам и сейчас так кажется?

— Нет. — Я опустила голову. — Сейчас нет.

— Ну, все равно позвольте мне сказать вам еще раз, — произнес он тихо, — что это самая последняя вещь, которая была у меня на уме: и тогда, и сейчас, и когда бы то ни было. Я удивлен, что вы обо мне такого низкого мнения.

— Нет… вовсе нет… все это было ошибкой, — сказала я, до крайности смущенная.

Он промолчал, а я не смела поднять на него глаза. Мне вдруг показалось, что все вокруг нас — люди, разговоры, движение — все замерло, словно замерзло. И из всей этой кутерьмы остались только мы двое, и я своим глупым поведением воздвигла между нами стеклянную стену.

— Я надеюсь, что вы приняли мои извинения, — сказала я наконец.

— О да, я их принял.

Он вышел с тем же мрачным выражением лица. Чтобы скрыть свое горе, я притворилась, что читаю объявления на доске.

Ко мне подошел Иуда.

— Я заметил, что Коллендер читал тебе нотации. Не позволяй ему садиться себе на шею. — Он протянул мне сигарету.

— Но я же не могу не обращать на него внимание, — сказала я дрогнувшим голосом. — Как вы только ладите с ним на лекциях?

Он усмехнулся:

— Никак. Он заставляет нас чувствовать себя такими никчемными олухами, что мы всегда просим наших мамочек приехать поскорее и забрать нас отсюда.

Я не могла удержаться от смеха. Затем я сделала над собой решительное усилие и обратила свое внимание на сцену, где две медсестры с весьма ограниченными актерскими способностями неумело пытались изобразить забавный диалог.

Вдруг, к моему удивлению, к ним обратилась Эйлин Дьюнн:

— Вы должны действовать более слаженно, давать друг другу время высказаться. Вы обе слишком спешите. И если вы развернетесь лицом сюда, это будет выглядеть более эффектно.

Сестры Ситон и Маккензи смотрели на нее, словно пораженные громом.

— Ой, вы только гляньте на эти оскорбленные добродетели! О, Господи, помилуй меня! — Иуда весьма комично сделал вид, что прячется под столом от страха перед разъяренными третьекурсницами.

— Я прошу прощения! — Тон Ситон был способен заморозить кипяток. — Когда нам понадобится мнение первокурсницы, мы вам об этом скажем!

Маккензи нравоучительно добавила, что медсестры должны сначала научиться хорошо работать у себя в палате, а уж потом давать советы своим старшим коллегам.

— Вот уж метко сказано, ей-Богу! — завопил Иуда. — Я думаю, мы включим их в программу как злых сестер… но что случилось с Золушкой?

Из глаз Эйлин Дьюнн брызнули слезы, и она выскочила из комнаты. Вслед за этим разразился громкий спор о том, кто был прав, но вскоре все успокоилось само собой, инцидент был забыт, а Ситон и Маккензи вернулись к репетиции своей слабенькой сценки.

— Что-то дела пошли невесело, да? — вздохнул Иуда. — Как насчет того, чтобы улизнуть в «Лорд Нельсон» до тех пор, пока они не закончат?

— Нет, спасибо, — сказала я. — Не сегодня.

После того, что наговорил мне Дэвид Коллендер, я была слишком расстроена, чтобы куда-то идти. Кроме того, я волновалась за Дьюнн. Меня озадачило ее поведение. Было что-то высокомерное и властное в ее тоне, когда она обратилась к Ситон и Маккензи. И тут же мне на ум пришел еще один симптом из учебника: «У пациента часто возникают ложные иллюзии, мания величия…»

Извинившись перед Иудой, я побежала наверх. Эйлин лежала на кровати и плакала в подушку.

— Эйлин, ты в порядке? — Я тронула ее за плечо. — Ты не должна обращать внимание на этих двоих.

Она подняла голову и посмотрела на меня сквозь слезы.

— А, Kapp, это ты? Да пусть они катятся к черту, мне на них наплевать.

— Да, но послушай, — сказала я. — Ты действительно немного перегнула палку!

— Я всего лишь хотела помочь, — сказала она и уставилась в потолок в упрямом отчаянии.

— Ведь ты не очень любишь свою работу, верно? — осмелилась я спросить.

Она вдруг резко села и закричала на меня:

— Если хочешь знать, я ее ненавижу, как черт знает что! А теперь убирайся и оставь меня в покое.

Задетая ее словами, я вышла в коридор. Теперь я окончательно убедилась, что у Дьюнн расстроена психика.

Огорченная ее проблемами не меньше, чем своими, я рано легла спать. Ничего лучшего мне не оставалось. Ледяной тон Дэвида Коллендера эхом отдавался у меня в голове, а сам он явился мне даже во сне, гоняясь за Иудой по операционной с острым скальпелем наготове. Я проснулась очень рано и больше не смогла уснуть.

В конце концов я встала и пошла в ванную. Возвращаясь, я заметила свет под дверью Дьюнн.

Значит, она тоже не спала… И даже более того. Я услышала, как она ходит по комнате туда и обратно, разговаривая сама с собой.

Я подошла ближе и беззастенчиво приложила ухо к ее двери. То, что я услышала, заставило меня содрогнуться. Ее речь была похожа на какую-то невнятную тарабарщину.

Холодок прошел у меня по спине. С Дьюнн нужно что-то делать, решила я. Она явно нуждалась в осмотре психиатра.

На следующее утро с обычной своей импульсивностью я решила, что пора начинать действовать.

В последнее время Шортер стала очень общительной. В это утро я как раз осталась с ней наедине. Я вынимала маски из стерилизатора, а она рядом готовила гипс.

Как обычно, она воспользовалась этим моментом, чтобы обсудить со мной одну из пациенток, поступивших к нам в палату с ларингитовой закупоркой. Доктор Маллен вынужден был безотлагательно сделать ей трахеотомию. При таких операциях в послеоперационный период очень важно правильно ухаживать за пациентом. Ни в коем случае нельзя допустить блокировки вставленной внутрь дыхательной трубки. Наиболее опасным осложнением может стать пневмония. Чтобы этого избежать, необходимо постоянно выдерживать в комнате довольно высокую температуру. Старшая сестра поместила эту пациентку в одну из отдельных палат. Теперь Шортер воспользовалась случаем, чтобы рассказать мне, что я должна делать, если вдруг останусь с пациенткой одна и возникнут какие-либо осложнения.

— Однажды я видела, как ребенок умер от того, что трахеотомическая трубка заблокировалась. Вряд ли мне удастся когда-нибудь забыть этот случай, — закончила она мрачно.

Я внутренне собралась. В жизни любой медсестры однажды наступает момент, когда она сознает лежащую на ней ответственность, и для меня такой момент наступил.

— Сегодня у Дьюнн выходной, не так ли? — начала я. — Отдых пойдет ей на пользу. Мне кажется, она какая-то странная все эти дни.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, мне кажется… Она ведет себя как-то странно. Я подумала, что у нее, возможно, психическое расстройство…

Шортер посмотрела на меня через плечо:

— Какой учебник вы штудируете сейчас? Психиатрию, я полагаю? После таких занятий легко предположить, что люди вокруг вас не вполне нормальны… Когда я сама сдавала экзамены, то была убеждена, что у меня маниакальный невроз… Нужно быть очень осторожной в своих суждениях, иначе вы можете оказаться в незавидном положении.

— Простите, сестра, — сказала я быстро и снова сконцентрировалась на своей работе.

— На вашем месте, Kapp, я бы внимательнее следила за собственными ошибками.

Это было сказано без осуждения или язвительности, но я поняла, что разговор окончен.

Я решила не возвращаться больше к этой теме, а то Шортер, чего доброго, еще подумает, что мне самой нужно лечиться, но я твердо решила поговорить с кем-нибудь еще.

На следующее утро такая возможность представилась.

Доктор Маллен остановил меня в коридоре и предложил вступить в теннисный клуб при больнице. Я играла довольно хорошо и охотно согласилась.

По сравнению с Дэвидом Коллендером с Тони Малленом мне было легко найти общий язык.

— Доктор Маллен, могу я вас кое о чем спросить? — туманно начала я. — Если бы у вас был пациент, который разговаривает сам с собой, сочли бы вы тогда, что ему необходимо психиатрическое лечение?

Он почесал затылок:

— Вопросик на тысячу гиней! Дайте подумать…

Он улыбался, принимая мой вопрос за шутку. Я не удивилась этому — ведь никто не воспринимал меня всерьез. Весело поблескивая глазами из-за толстых роговых очков, он притворялся эксцентричным всезнайкой, щеголяя передо мной своими познаниями. Я вынуждена была стоять и беспомощно хихикать, как вдруг дверь из коридора отворилась и вошел Дэвид Коллендер. Он окинул нас быстрым острым взглядом.

— А, вот тот, кто вам нужен! — приветствовал его Тони Маллен. — У Дженни есть пациентка, которая разговаривает сама с собой. Она хочет знать, что это — паранойя или простое слабоумие? — Он засмеялся и ушел.

К моему ужасу, я заметила, что на лице Дэвида Коллендера застыло ледяное неодобрение. Он посмотрел на меня, и в углах его рта появились жесткие складки.

— Значит, вы считаете, что это удачный повод посмеяться?

Я почувствовала, что мои щеки вспыхнули.

— Нет. Я вовсе не смеялась. Я только…

— Медсестра, которая смеется над психическими заболеваниями, недостойна носить свою форму! — отрезал он.

Затем он прошел в кабинет старшей сестры, толкнув вращающуюся дверь с такой злостью, что она чуть не сбила меня с ног.

Я вернулась к себе в палату, чувствуя себя больной и опустошенной. Снова я ощутила, что мое настроение зависит от Дэвида: когда он улыбался, я была на седьмом небе от счастья, когда я впадала у него в немилость, то чувствовала себя одинокой и потерянной, словно ребенок, заблудившийся в темноте.

Я вспомнила свой первый день в Райминстере, то, как поразил и заинтересовал меня доктор Коллендер. Если бы я знала тогда, что от него будет зависеть мое эмоциональное состояние, возможно, я бы убралась отсюда, пока еще на сердце у меня было легко и свободно.

Неужели убралась бы? Веселая и беззаботная, раньше я жила практически на поверхности жизни. Сам того не сознавая, Дэвид Коллендер навсегда изменил мою жизнь.

Хотя в некотором роде он сделал меня лучше: любовь научила меня быть более чуткой и внимательной к другим людям, особенно к пациентам.

Именно поэтому меня так расстроили его последние слова. Уж кто угодно, только не я стану рассматривать психические заболевания как предмет для шутки.

Мне было очень больно от такой несправедливости.

После столь неприятного рабочего дня мне не хотелось снова встречаться с инициативной группой по организации шоу, собрание которой было назначено на этот вечер. Но все же я туда пошла, зная, что меня будет ждать Иуда. Вообще-то он мне очень нравился и с ним было весело, но я знала, что мы никогда не сможем быть больше чем друзьями. Но меня вполне устроило бы, если бы окружающие начали связывать наши имена. Так мне легче было бы скрывать мою тайную страсть к Дэвиду Коллендеру.

В этот вечер собрание началось с чернового прогона разных кусков шоу. К моему удивлению, на сцену очень уверенно поднялась Эйлин Дьюнн.

— Я бы хотела показать вам некоторых лиц из персонала нашей клиники, — провозгласила она.

То, что последовало за этим, было одной из талантливейших пародий, какие я когда-либо видела. Вряд ли был хотя бы один человек, которого бы мы не узнали.

Каждое новое лицо мы встречали с криками одобрения и удовольствия. Доктор Ингрэм, дородный и напыщенный, мистер Хорас Мэйхью, сестра-хозяйка, сестра-смотрительница… Это было не только невероятно смешно, но и остросатирично. Когда Эйлин наконец поклонилась и сошла со сцены, раздался гром аплодисментов.

Старшая сиделка Уильямс высказала наше общее впечатление:

— Дорогая моя, это восхитительно! Вы в программе — без всяких сомнений! Вы настолько хорошо это делаете, что можете быть профессиональной актрисой.

Дьюнн странно посмотрела на нее.

— Профессиональной актрисой? — Она засмеялась. — Да я делаю это достаточно хорошо, чтобы стать звездой!

Сопровождаемая изумленным шепотом, она покинула комнату.

Когда дверь за ней закрылась, все зашумели.

— Что она имела в виду? Она что, разыгрывает нас?

— Она просто спятила!

— Темная лошадка эта наша Дьюнн!

Я была потрясена не меньше остальных, но имела на это более веские причины.

Не доказывал ли этот последний случай, что мои подозрения были справедливы?

Эксгибиционизм — не было ли это еще одним симптомом психического расстройства? Она возомнила себя звездой — это очень хорошо соответствовало теории о мании величия. Разве не был общеизвестен тот факт, что большинство психически ненормальных людей помешались, вообразив себя кем-то из знаменитостей?

Я должна была признать, что она талантлива, но каким образом ее талант мог быть связан с той тупостью, которую она проявляла при работе в палате? Может быть, у нее раздвоение личности? Тем не менее пародии Дьюнн привлекли к ней всеобщее внимание.

На следующий день, придя в палату, она еще сильнее, чем когда-либо, путалась в своих обязанностях, расстраивала пациентов, и все это закончилось грандиозной сценой с Шортер.

Началось с того, что у Шортер разболелся зуб, о чем сообщила мне миссис Литтл, когда я вышла на дежурство.

— Будьте осторожны, милочка, старшая сестра-сиделка сегодня похожа на медведя с головной болью. Она считает, что приближается абсцесс, так что лучше держитесь от нее подальше.

— Спасибо за предупреждение, — улыбнулась я.

Из промывочной постоянно слышался ядовитый голос Шортер:

— Сестра, не соизволите ли вы поторопиться там, у раковины? Нет, в самом деле, сестра! Вы только посмотрите, в каком состоянии вы оставили эти прорезиненные простыни! Сестра, вы что, не замечаете, что вас зовет пациентка? О чем вы только думаете за работой?

Чем больше Шортер раздражалась, тем медлительнее становилась Дьюнн. Она продолжала работать в своем неторопливом ритме, ее лицо порозовело, а глаза как-то странно поблескивали. Я все время держалась недалеко от нее, внимательно наблюдая за ситуацией.

В конце концов произошел взрыв.

Мы начали собирать ужин. Дьюнн ставила тарелки на тележку, и в это время на кухню ворвалась старшая сиделка.

— Сестра Дьюнн! Разве вы вымыли эту тележку?

— Да, вымыла, — вызывающе ответила Эйлин.

— Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! Эта тележка вымыта очень плохо. Возможно, вы великолепно умеете развлекать публику, но вы и в подметки не годитесь обычной посудомойке! Снимите все эти тарелки и идите вымойте ее заново. Но предупреждаю вас, что, если ужин для пациенток задержится, я позабочусь, чтобы завтра об этом узнала старшая сестра!

Дьюнн побледнела как полотно, ее глаза загорелись. Я пыталась подать ей предостерегающие знаки, притаившись около раковины, но это не помогло.

— Сами мойте! — выкрикнула Дьюнн.

Старшая сиделка Шортер выпрямилась:

— Что вы сказали?

— Я сказала: мойте сами! Мне осточертело выносить такое отношение к себе. Мне нигде не было так плохо, как в этой палате. Вы постоянно говорите мне, что от меня нет никакого толку! А я, между прочим, живой человек. Я вам не ходячий термометр! — Она залилась слезами. — Работа — это еще не вся жизнь! А вы, похоже, думаете наоборот! Так заберите эту вашу чертову тележку и застерилизуйте ее хоть до смерти — точно так же, как вы простерилизовали свою жизнь от смеха и веселья!

К моему ужасу, в довершение всего она яростно пнула злосчастную тележку изо всех сил, и тележка покатилась на своих резиновых колесиках прямо к Шортер, роняя на пол тарелки.

Буквально через секунду тележка врезалась в Шортер, и она вскрикнула от боли. Я подбежала к Дьюнн, чтобы немного успокоить ее, но она вырвалась и побежала прочь по коридору.

— Вы в порядке, сестра?

— Да, разумеется! Не волнуйтесь!

Бледная и возбужденная, Глен Шортер направилась к телефону, оставив меня убирать осколки и наводить порядок.

Я все же очень переживала за Дьюнн и, как только закончилось мое дежурство, направилась прямиком к ее комнате. Дверь была заперта — это было как бы ответом мне, что она не хочет меня видеть и не откроет. Я по крайней мере испытала облегчение, убедившись, что она не совершила над собой никакого насилия. Я неохотно спустилась на ужин.

Нет надобности говорить, что вся клиника находилась в напряжении, ожидая развязки «восстания» Дьюнн. История эта вызвала множество толков, некоторые были убеждены, что Дьюнн нанесла Шортер тяжелые увечья.

Я закончила работу в пять часов и едва только пришла к себе в комнату, как ко мне вошла Дьюнн. Ее вид заставил меня буквально выпучить глаза. Она выглядела веселой и самоуверенной.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой, Дженни, — сказала она. — Ты пыталась проявить ко мне дружеское участие, а я отнеслась к тебе пренебрежительно. Я чувствую, что должна с тобой объясниться.

— Да? — ответила я настороженно.

— Могу я сесть?.. Прежде всего ты должна знать, почему я такая безнадежно плохая медсестра. Понимаешь, всю жизнь я училась тому, чтобы играть на сцене. Единственный театр, где я буду на месте, — тот, где есть подмостки и рампа.

Она улыбнулась моему удивлению и продолжала:

— Отец много времени провел на Востоке, мать оставалась со мной дома и воспитывала меня. Она хотела, чтобы у меня было все самое лучшее, чтобы я занималась всем, чем только можно: танцами, пением, декламацией. Я прекрасно показала себя в школьном театре. Но затем вернулся отец и пришел в ужас, узнав, что я собираюсь сделать сцену своей профессией. Он и слышать об этом не желал. Вместо этого он заставил меня учиться на медсестру. «Один год в палате, и вся эта дурь вылетит у тебя из головы», — сказал он. Только вот не вылетела. Этот год стал для меня сплошным кошмаром, и я знаю, что у меня нет никакой надежды сдать экзамены.

— Думаю, ты права, — сказала я. — И если театр сидит у тебя в крови, заниматься чем-нибудь другим бесполезно.

— Но я все-таки не сдавалась. Я продолжала готовиться в театр, я учила роли в своей комнате…

Она вдруг удивленно смолкла:

— Что с тобой, Kapp?

Я всплеснула руками и расхохоталась.

— О, Эйлин, ты ни за что не догадаешься, что я о тебе думала! — Задыхаясь от смеха, я вытерла глаза. — Я думала, что у тебя крыша поехала, что ты не в себе… ну, говоришь сама с собой, и все такое… Я сейчас психиатрию зубрю, понимаешь…

Я еще не успела закончить свои объяснения, как она тоже начала хохотать.

— А на Шортер я налетела, потому что вчерашний вечер был последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, — сказала она. — Позже я, конечно, пожалела об этом срыве.

— А что сказала сестра-хозяйка?

— Я рассказала ей откровенно все, как было. Она меня внимательно выслушала и была очень добра ко мне. Она сказала, что я трачу понапрасну свое время и талант, пытаясь стать медсестрой.

— Вот добрейшая душа, — сказала я. — И что же теперь будет?

— Она напишет отцу. А я буду пробоваться в театральную труппу как актриса основного состава и, может быть, еще в кино. Ты придешь на мою премьеру?

— Спрашиваешь! Попробуй только меня не пригласить! Но как насчет нашего шоу?

— Это железно! Я обещала и сдержу слово, даже если для этого мне придется добираться сюда через всю Англию.

В субботу я приняла приглашение Иуды пойти с ним вечером в джаз-клуб, который располагался на втором этаже «Быка».

Войдя в помещение, я с удивлением оглянулась вокруг.

— Боже мой, да тут вся больница! — воскликнула я.

Мы довольно весело проводили время. Оркестр был превосходен, Иуда был в ударе.

И вдруг за одну секунду беззаботная атмосфера исчезла: в баре неожиданно появились Дэвид Коллендер и сестра Пиннок.

Красочная, звучная музыка моментально превратилась для меня в пустой, бессмысленный звон.

Доктор Коллендер и Пиннок прошли к соседнему столику. Они выглядели счастливыми, много смеялись и явно наслаждались компанией друг друга.

Волна дикой ревности затопила меня. Пиннок смогла сделать Дэйва Коллендера счастливым, а я потерпела полный крах. Со мной он только раздражался и конфликтовал. Короткие вспышки дружелюбия с его стороны были так редки, что скорее оттеняли наши постоянные стычки, чем вселяли в меня какие-то надежды.

И все же это была не просто ревность. Я страдала еще и оттого, что мой кумир пал со своего пьедестала.

Меня злило то, что он открыто показывается в городе с Пиннок. Даже если ей было наплевать на скандальные слухи, он должен был иметь больше здравого смысла, больше осторожности, если учесть его положение.

Дрожа всем телом, я поднялась и взяла свою сумку.

— Пойдем-ка отсюда! — сказала я резко.

 

Глава шестая

— Слыхала новость о докторе Маллене? — остановила меня Дашфорд в коридоре. — Он помолвлен! С сестрой Хэммонд из мужского хирургического!

Я была приятно удивлена. Все часто видели их вместе в последнее время, но Ив Хэммонд была такой скрытной особой, что невозможно было понять, насколько серьезны их отношения. Перспектива настоящего романа в хирургическом была волнующей. Тони Маллен был одним из лучших людей в нашем отделении, и я от души желала им счастья.

Через некоторое время я встретила Хэммонд в лифте. Застенчиво улыбаясь, она показала мне кольцо — это было скромное украшение с несколькими маленькими бриллиантами.

— Мы собираемся пожениться очень скоро, — сказала она. — Тони не хочет ждать.

Я бы никогда не назвала Хэммонд хорошенькой, но в этот момент ее темные глаза излучали сияние, и вся она как-то счастливо преобразилась.

— Что с нами делают мужчины! — усмехнулась я. — Ты только предупреди нас заранее, чтобы мы успели купить вам свадебные подарки!

В этот вечер я поздно задержалась на дежурстве и покинула палату в половине восьмого. Мы обычно пользовались лифтом, только когда сопровождали пациентов, так что спускалась я по лестнице.

Вдруг я услышала, что кто-то снизу поднимается мне навстречу. Я подумала, что это какая-то из ночных сиделок, опоздавшая на дежурство, но вместо этого увидела совершенно незнакомую девушку.

— Простите, пожалуйста, — сказала она. — Не скажете ли вы мне, где я могу найти доктора Маллена?

Сказав это, она подошла ко мне вплотную, и теперь я могла внимательно рассмотреть ее. Светловолосая, она была очень привлекательна. Темно-синее пальто выгодно оттеняло выразительные фиалковые глаза. Но большое количество косметики не могло скрыть расстроенного выражения ее лица.

— Вы пациентка или посетительница? — спросила я. — Должна вас предупредить, что время для посещений уже закончилось и…

— Нет, у меня к нему личное дело. Я должна его срочно увидеть, — сказала она с певучим местным акцентом.

— Боюсь, что вам это не удастся, — запротестовала я. — Он сейчас в операционной, и его нельзя беспокоить.

— Но мне нужно его увидеть!

Тут мне в голову пришла другая мысль.

— А как вы сюда попали? — спросила я. — Разве никто не пытался остановить вас у стола пропусков?

— Я никого там не видела.

Я предположила, что она проникла сюда каким-то иным способом, и уже готова была задать следующий вопрос, но девушка внезапно повернулась и побежала вниз, быстро стуча по лестнице высокими каблуками.

Это, конечно, было не мое дело, но я не могла не удивиться, зачем ей так срочно понадобился доктор Маллен.

На следующее утро я застала его в палате — он сопровождал мистера Хораса Мэйхью. Когда они вышли, доктор Маллен отстал, намереваясь зайти в лабораторию.

Я остановила его в коридоре.

— Примите мои поздравления, доктор Маллен, — сказала я. — Надеюсь, вы будете счастливы.

Он улыбнулся:

— Спасибо, Дженни. У нас намечается скромное торжество в «Быке» сегодня вечером. Загляните к нам, если будете свободны.

— С удовольствием, — сказала я. — О, доктор Маллен…

Он оглянулся через плечо:

— Да?

— Вас спрашивали вчера вечером.

— Пациент?

— Нет, девушка, которая каким-то образом проникла в больницу в неурочный час. Она приходила, когда вы были в операционной. Я сказала ей, что вы не сможете выйти, но она настаивала, что это срочно.

Он помрачнел:

— Не просила ли она мне что-нибудь передать?

— Нет. Но она не дала мне времени даже спросить об этом. Она показалась мне расстроенной.

— А как она выглядела?

Я описала ее, как смогла, и на этот раз он был явно встревожен. Продолжить разговор мы не смогли, потому что вошла старшая сестра Бретт и мне нужно было возвращаться обратно в палату.

Но когда наступило вечернее время для посетителей, среди визитеров я заметила ту самую девушку, с которой говорила накануне вечером.

Когда она вошла в наш коридор, я спросила ее, кого она хочет увидеть.

Она мне не ответила, но посмотрела мимо меня в дверной проем палаты. У каждой кровати стояли посетители, кроме постели миссис Джойс, которая незадолго до этого говорила мне, что к ней сегодня никто не придет.

— Я к этой леди — у окна, — сказала она поспешно, направляясь к миссис Джойс.

Мне показалось, что миссис Джойс смотрит на нее с удивлением. Но тем не менее девушка села на стул рядом с ней, и они принялись разговаривать. Я вынуждена была оставить их.

Когда посетители стали уходить, я заметила, что эта девушка шла последней и, похоже, тщательно старалась держаться за спинами идущих впереди.

В конце концов она скрылась за дверью, ведущей в вестибюль. Повинуясь внезапному порыву, я последовала за ней. Последние посетители уже вышли на улицу, но ее среди них не было. И вдруг я заметила, как она быстрым шагом идет по коридору, ведущему в операционную.

Кровь вскипела во мне! Я знала, что у нее нет никаких прав там находиться, и преисполнилась решимости сказать ей об этом. Бросившись вдогонку, я обогнала ее на углу.

— Что вы здесь делаете? — спросила я. — Выход не здесь, и вы это знаете. Пожалуйста, пойдемте со мной в вестибюль.

Она стояла, не двигаясь с места и часто дыша. В ней чувствовались робость и нерешительность и вместе с тем крайнее отчаяние.

— Мне не нужен выход. Я хочу видеть доктора Маллена.

— Это невозможно. Его уже нет в больнице.

— Я вам не верю.

— Это правда, нравится она вам или нет, — сказала я, теряя терпение. — И я вынуждена напомнить вам, что посетителям не разрешается ходить в эту часть клиники. Если вы не уйдете, мне придется позвать охранника… — Я попыталась взять себя в руки. — Послушайте, ведь вы же не хотите неприятностей, правда? Если вы сейчас уйдете по-хорошему, то, возможно, завтра я смогу передать послание доктору Маллену…

— Послание? А какая от этого будет польза? Он на него и внимания не обратит…

Она отвернулась и всхлипнула.

— Прошу прощения, — сказала я; уже откровенно раздражаясь. — Но вам действительно необходимо уйти.

— Подождите только одну минуту, — снова обернулась она ко мне. — Скажите мне, знаете ли вы сестру по имени Ив Хэммонд?

Я кивнула.

— Где она работает?

— В мужском хирургическом отделении, только она уже ушла с дежурства. Вы не можете туда пойти…

— Не волнуйтесь. Я просто хотела знать. Я уже ухожу.

Я проводила ее до выхода на улицу. Эта история сильно меня встревожила, и я начала сомневаться, правильно ли поступила, сообщив ей информацию о Хэммонд.

На следующее утро я первым делом расспросила миссис Джойс. Она была в недоумении:

— Я ничего не смогу вам объяснить, сестра. Она мне абсолютно незнакома. Она подошла ко мне, села на стул и сказала, что пришла ко мне, потому что у меня нет посетителей. Потом она задала мне несколько торопливых вопросов о докторе Маллене.

— Какие это были вопросы?

— О, счастлив ли он… Как я думаю, окончательно ли он решил жениться… Я сказала ей, что нет смысла спрашивать об этом меня. «Эти молодые доктора, — сказала я, — не поверяют своих сердечных тайн таким старушкам, как я».

Ее слова убедили меня, что комедия с посещением палаты была разыграна для отвода глаз. Войдя сюда с посетителями, девушка могла без особых трудов попасть в хирургическое крыло, где она надеялась найти доктора Маллена.

Тот факт, что она знала о его помолвке, особенно встревожил меня. Встретив доктора Маллена в коридоре операционной, я решила рассказать ему о последних событиях.

Он мрачно выслушал мой рассказ, а затем взъерошил рукой свои густые темные волосы.

— Это ужасно, — сказал он. — Вы, вероятно, решили, что она — моя прежняя любовь. Мы действительно встречались с Вирой некоторое время, но я считал, что между нами все давно кончено. Сначала она засыпала меня письмами, на которые я не отвечал. А теперь, полагаю, она прочла в газете объявление о помолвке и хочет нам помешать. Но приходить сюда — это уж слишком!

— Да, особенно сейчас, — согласилась я. — А Ив знает?

— Конечно же нет! Хотя похоже на то, что…

Конец его фразы прозвучал для меня невнятно. В коридоре показался Дэвид Коллендер, и меня охватила обычная паника.

Он подошел ближе, его расстегнутый халат свободно развевался при ходьбе. Тони Маллен тем временем продолжал:

— Я просто не знаю, как сообщить ей обо всех этих новостях. Возможно, вы сможете мне помочь. Это для нее будет настоящим шоком…

Доктор Коллендер поравнялся с нами. Мне показалось, что он слышал последние слова Тони и бросил на меня быстрый вопросительный взгляд. Я почувствовала, что щеки мои немедленно вспыхнули. В следующий момент он скрылся за поворотом.

— Я думаю, что нужно подождать несколько дней, — продолжал Тони Маллен. — Возможно, она уже отчаялась добраться до меня и решит оставить свои попытки. В любом случае спасибо, что вы мне обо всем рассказали. И… пусть это останется между нами!

Я пообещала ему, что буду нема, как могила. Но в следующий момент мне в голову пришла другая мысль. Что слышал доктор Коллендер, проходя мимо нас?

Вряд ли он мог подумать, что я строю глазки Тони Маллену, который уже помолвлен. Правда, в последнее время я стала пользоваться репутацией любительницы мужского пола, но я просто не могла поверить, что кто-то может всерьез подозревать меня в желании увести жениха у другой девушки.

Я поспешила вернуться к своей работе, но не могла отделаться от мысли, что Дэвид Коллендер предположил самое плохое, особенно из-за того, что последнее время он часто видел нас вместе дружелюбно болтающими. Но как бы то ни было, я ничего не могла теперь с этим поделать и приложила все усилия, чтобы забыть это происшествие.

На следующее утро, за завтраком, я оказалась сидящей как раз напротив Ив Хэммонд, которая разглядывала письмо, только что вынутое из почтового ящика.

— Странно, — сказала она вслух, — штемпель местный, неровный почерк! Кто бы это мог быть?

Когда я снова подняла на нее глаза, она, побелев как полотно, растерянно смотрела на листок бумаги, вырванный из блокнота.

— Что-нибудь случилось? — спросила я. Мы были одни на этом конце стола, иначе я бы не осмелилась задать ей такой вопрос.

Она сунула письмо мне в руку:

— Прочти — о, это ужасно!

Черными чернилами на клочке бумаги было нацарапано несколько слов:

«Тони Маллен обманывает тебя. Он не свободен и не может жениться. Почему бы тебе не убраться из его жизни?»

— Ну и ну! — воскликнула я. — Мне казалось, что подобные штуки происходят только в книгах!

Конечно же я моментально догадалась, что это письмо было написано светловолосой девушкой по имени Вира, но я не могла рассказать об этом Ив, поскольку Тони Маллен взял с меня слово держать язык за зубами.

— Это не может быть правдой, — сказала я. — Это чей-то розыгрыш, вот что! Возможно, это дело рук сестер из «неотложки». Конечно, кто, кроме них, способен на такую сумасшедшую выходку…

Ее лицо прояснилось.

— Ну, разумеется, это они! Мне не стоит обращать на это внимание и давать им повод посмеяться… Это будет просто глупо! Хотя я не знаю… — Она выглядела крайне озадаченной. — Что ты об этом думаешь, Kapp?

— Я? Ну, я не знаю. Ты лучше меня должна знать, стоит ли доверять доктору Маллену или нет.

Тут мне в голову пришла мысль, что письмо может подтолкнуть Тони рассказать обо всем своей невесте.

— Слушай, а ты просто покажи ему это письмо, — предложила я. — Скажи ему, что ты считаешь это шуткой, а остальное предоставь ему самому.

Ее лицо осветила благодарная улыбка.

— Это действительно будет лучшим выходом из сложившейся ситуации! Я так и сделаю.

Я всегда считала Хэммонд замкнутой натурой, но она не смогла сама пережить эту драму, и позднее я услышала, что она показала письмо большинству своих подруг. На следующий день больница гудела от слухов. Я узнала, что Хэммонд показывала письмо Тони и что после этого ее видели в слезах.

Мне было очень интересно узнать, что же произошло на самом деле, но вместо этого я неожиданно пережила потрясение, которого я никак не ожидала. Это произошло на следующее утро. Я была в аптеке и как раз выходила из лифта с коробкой, полной склянок с лекарствами, когда двери палаты отворились и мне навстречу вышел доктор Коллендер.

Он был чем-то озабочен, но, приблизившись ко мне, он замедлил шаг и окинул меня испытующим взглядом.

— А, сестра Kapp. Я слышал, что кто-то пытался разбить сердце сестры Хэммонд. Я полагаю, что это, конечно, были не вы?

Его тон был язвительным. Пока до меня доходил смысл сказанного, он уже поднимался по лестнице.

Моим первым порывом было догнать его и потребовать извинений. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться на своем месте. Я снова напомнила себе, что я всего лишь сиделка-второкурсница, а он — уважаемый хирург. Мой гнев быстро сменился ледяной обидой. Очень скоро он вынужден будет сам взять свои слова обратно. Он-то уж точно был последним человеком, который мог осуждать меня…

В конце концов я вернулась в палату, где меня встретила Шортер:

— О, Kapp, вы должны спуститься вниз и помочь отделению «неотложки» — они не справляются своими силами.

Мои недавние переживания отошли на второй план. Я никогда до этого не бывала в отделении неотложной помощи, а у тамошней старшей сестры Мэннерс была репутация настоящей мегеры.

Но удача была на моей стороне. В этот день у старшей сестры был выходной, и меня встретила добродушная старшая сиделка Морган, уроженка Уэльса.

Поначалу у меня просто в глазах зарябило от обилия входящих, ввозимых в палаты и ожидающих на скамьях в коридоре пациентов.

Единственным человеком, который действительно нуждался в неотложной помощи, был мужчина, впавший в инсулиновую кому. Содержание сахара у него в крови было опасно низким. Как только его привезли в палату, меня срочно послали за капельницей.

Ему необходимы были дозы глюкозы и соли, а также очень большая доза инсулина внутривенно. К счастью, после всех этих мер пациент начал реагировать на внешние возбудители, и доктор Пол сказал, что он выкарабкается.

Когда подошло время чая, меня на два часа отпустили с дежурства, но потом я должна была вернуться, чтобы дождаться ночной смены.

Уже сгущались сумерки, когда я возвращалась из «Бастилии» в больницу. Внезапно я заметила возбужденно переговаривающуюся группу людей около хирургического крыла. Все они указывали пальцами вверх, и я машинально подняла глаза.

От того, что я увидела, у меня перехватило дыхание. На карнизе третьего этажа, ухватившись за тонкий подоконник, стояла стройная светловолосая девушка в черных брюках и свитере. Она сразу же показалась мне странно знакомой.

И вдруг я догадалась — это была Вира, бывшая подружка доктора Маллена. Да, ошибиться было невозможно.

Я схватила за руку Дашфорд, стоявшую поблизости.

— Что произошло? Как она туда попала?

Линда была знаменита тем, что всегда умела оказаться первой свидетельницей любой скандальной сцены. Она сказала взволнованно:

— Она вылезла из окна. Я не знаю, как у нее хватило на это духу! — Ее глаза были прикованы к девушке. — Она угрожала, что выпрыгнет. По-моему, она ненормальная.

— Ты хочешь сказать — она сделала это нарочно?

— Ну, конечно… Ой, вон! Смотри…

Из толпы раздался крик, когда девушка покачнулась. Кто-то начал звать дирекцию, кто-то успокаивать присутствующих, кто-то резко осуждать как девушку, так и собравшихся — в общем началась суматоха. Окно позади нее раскрылось, и фигура в белом халате попыталась втащить ее внутрь. Я увидела доктора Пола из амбулаторного отделения, за ним виднелись два санитара.

— Я не полезу внутрь. Я сейчас прыгну! — раздался ее леденящий душу истерический вопль.

Я услышала, что два студента-медика решили наконец сходить за лестницей, и увидела, как они скрылись в темноте. Я подумала, что, когда они вернутся, может быть уже слишком поздно…

— Я не могу больше этого вынести! — пробормотала я.

В следующий момент я уже бежала через двор к дверям амбулаторного отделения, затем, задыхаясь, вверх по лестнице, в коридор операционной, где трое мужчин все еще пытались убедить девушку залезть обратно.

— Пожалуйста, пустите меня к ней, — попросила я, едва переводя дыхание. — Мне нужно с ней поговорить.

— Не глупите! — оборвал меня молодой доктор Пол. — Нам вовсе ни к чему иметь на руках две жертвы вместо одной.

Я не обратила на его слова никакого внимания. Прежде чем я смогла подумать о том, что делаю, я нащупала ногами карниз, а руками вцепилась в подоконник. Затем я начала медленно двигаться в сторону застывшей в неестественной позе девушки.

— Вира, — сказала я мягко, — ты узнаешь меня, правда? Я знаю, почему ты это делаешь, но ведь это же совершенно бесполезно. Ты сама знаешь, что тебе это не поможет. Его нет здесь сегодня, так что все это будет напрасно…

Продолжая разговаривать с ней, я миллиметр за миллиметром продвигалась к ней по карнизу.

Как раз в этот момент я совершила недопустимую ошибку. Я посмотрела вниз, на невероятно далекую землю: поднятые ко мне лица стоявших внизу людей были крошечными и призрачными в окутывавшем их мраке.

— Дженни, прекрати это! Ох, да остановите же ее кто-нибудь! — услышала я истеричный выкрик Линды.

Тошнота подступила к моему горлу. Холодный пот потек по лицу. Мои пальцы, холодные и скользкие, в слепой панике сдавили подоконник. Здравый смысл как-то сразу оставил меня. Я инстинктивно закрыла глаза и начала молиться. Когда я их снова открыла и посмотрела на окно, мой взгляд уперся в лицо доктора Коллендера, глаза которого гневно сверкали.

— Что за идиотская идея вас обуяла! Немедленно залезайте обратно! — резко распорядился он.

Я покачала головой.

— Я не могу. Ей нужен кто-нибудь, — сказала я слабым голосом. — Неужели вы сами не видите — она же там совсем одна…

Он сжал губы. Внезапно он попытался схватить меня за запястье, но я предвидела это и быстро отодвинулась. Его гнев вернул меня к жизни, и я снова стала двигаться в сторону Виры, которая стояла, вцепившись в угол фронтона.

Дэвид Коллендер высунулся из окна так далеко, как только смог.

— Сестра Kapp! — Его глаза смотрели на меня повелительно. — Возьмите меня за руку… Да делай же, как я тебе говорю, чертова дурочка! — закричал он.

— Минуту… — Я снова повернулась к Вире, которая теперь неотрывно смотрела на меня.

— Я боюсь, сестра, — проговорила она дрожащим голосом. — Я не могу прыгать и не могу больше держаться. Я сейчас упаду…

— Держись за мою руку, — сказала я. — Только чуть-чуть подайся вперед. Я попробую сама до тебя дотянуться. Только не смотри вниз. Они уже достали лестницу. Держись!

Доктор Коллендер влез на подоконник и, вытянувшись, схватил меня за руку выше запястья.

— Теперь спокойно! — Его голос был твердым и решительным. — Крепче держите ее за руку. Она уже почти рядом с вами.

Один из студентов-медиков поднялся по длинной лестнице и помог мне добраться до того места, откуда доктор Коллендер смог втащить меня внутрь. Затем он занялся Вирой. Я едва стояла на ногах, прижимаясь к стене коридора, и ощущала невероятную слабость во всем теле.

Неожиданно перед нами появился запыхавшийся Тони Маллен.

— Вира! — выкрикнул он. — Боже мой, Вира, что ты пыталась сделать?

Она посмотрела ему в лицо и потеряла сознание.

Затем я помню, как лежала на кушетке в отделении «неотложки». Старшая сиделка Морган укрывала меня и заставляла что-то выпить.

— Хороши же вы были! — ворчала она. — Так рисковать своей жизнью! Вы должны были послушаться доктора Коллендера…

— Я не могла. — Я начала плакать. — Я должна была помочь ей…

— Теперь уже все хорошо. И прекратите разговаривать.

Ее певучий голос успокоил меня, и я закрыла глаза.

Потом, когда я пришла в себя, меня отправили в мою комнату. Не могло быть и речи о возвращении на дежурство. Я надеялась ускользнуть из больницы незаметно, но, когда я вышла в коридор, я тут же нарвалась на доктора Коллендера.

Он преградил мне путь, глядя на меня стальными глазами.

— Ну что, вам лучше? — рявкнул он.

— Да, спасибо, доктор.

— Хорошо! Но я вам приказываю, и надеюсь, что в следующий раз вы будете повиноваться… — Внезапно он потерял контроль над собой и закричал на меня: — Вы упрямая маленькая дурочка! Вы могли разбиться!

— Но ведь этого не случилось, — запротестовала я дрожащим голосом. — И ведь кому-то же надо было это сделать.

— Только из-за того, что какой-то истеричной девице пришла в голову мысль рискнуть жизнью, вы решили сделать то же самое. Вы — единственная медсестра в клинике, способная выкидывать такие сумасшедшие штучки. Единственная, слышите?

Онемев, я стояла перед ним. Его гнев остывал. Я знала, что если попытаюсь ответить ему, то сразу разрыдаюсь.

Я почувствовала, как его рука легла мне на плечо.

— Единственная, достаточно сумасшедшая. И единственная, достаточно смелая. Это было великолепно. Но если вы еще раз сделаете нечто подобное, не бывать вам медсестрой никогда! А теперь идите скорее в постель, вон у вас уже глаза слипаются!

Он улыбнулся мне. В его глазах было восхищение. Смущенная, пораженная, но прежде всего невероятно счастливая, я отправилась к себе.

На следующее утро я почувствовала себя очень неловко, когда в столовой за завтраком была встречена приветственными возгласами. К моему неудовольствию, я стала невероятно знаменитой. Общественное мнение разделилось на два лагеря. Одни считали меня сумасшедшей, другие — отважной. Но, по мнению Тони Маллена, я была настоящей героиней.

Он остановил меня на лестнице этим же утром, схватив за руку.

— Дженни, вы были великолепны! Мне уже все рассказали. Если бы вы не действовали так решительно, Вира наверняка упала бы.

— Как она? — спросила я, стараясь избежать смущавших меня слов благодарности.

— Она в порядке. Отправляется домой сегодня утром. После того, как все это случилось, Дэйв Коллендер сумел вытянуть из нее правду. Ей пришла в голову идея ценой собственной жизни отомстить мне. Повернись все по-другому, готов поспорить, она бы так и сделала… — Он содрогнулся. — В общем Дэйв имел с ней серьезный разговор. Он спросил ее, неужели она думает, что стала бы хорошей женой для доктора, раз она способна на такие поступки. Он даже заставил ее признать, что я не давал ей никаких обещаний… И теперь Ив знает обо всем, а Вира попросила у меня прощения.

Он закрыл глаза ладонью:

— Я чувствую себя так, будто пережил настоящую войну… А что касается вас, Дженни, то вы будете почетным гостем на нашей свадьбе, я вам обещаю!

Я ушла с дежурства в пять и была рада скрыться поскорее от назойливой больничной публики. По дороге я решила завернуть на чашку кофе в «Зеленый лавр». Едва я села за столик и принялась размышлять, стоит ли потратить остаток месячной зарплаты на датское пирожное, как кто-то неожиданно сел рядом.

— Не возражаете, надеюсь? — спросил Дэвид Коллендер.

Сердце тут же екнуло у меня в груди. Я смотрела на него, не говоря ни слова.

— Я увидел, что вы входите сюда, и пошел за вами, — объяснил он. — Позвольте мне угостить вас кофе?

— О… э… да, спасибо, — бормотала я.

Он сделал заказ, а затем посмотрел на меня довольно мрачно. Я подумала, что мне суждено пережить еще одну лекцию, и приготовилась к неизбежному.

— Я должен перед вами извиниться, — сказал он. — Я опустился до глупых и низких подозрений насчет вас и Маллена… Я вижу, вы поняли, о чем я говорю. Простите меня. Я должен был знать, что вы слишком честны, чтобы быть замешанной в чем-то подобном.

— Ничего, все нормально, — поспешно ответила я, почувствовав себя внезапно такой счастливой, что готова была немедленно простить ему всю ту боль, которую он причинил мне, все бессонные ночи и муки ревности.

Он облегченно улыбнулся. Мы завели разговор о повседневных делах, я рассказала ему, что беру неделю отпуска, чтобы съездить домой и навестить своих.

— Я тоже скоро уезжаю, — сказал он. — Могу я предложить вам мою машину и свою компанию хотя бы до Лидса?

Предложение было очень неожиданным, но я почувствовала, что отказ огорчит нас обоих. А к тому же я буду избавлена от утомительного путешествия через всю страну.

Я с радостью согласилась.

Суббота выдалась солнечная и теплая, и я с удовольствием смогла надеть свой новый костюм-двойку. Мне было легко и весело. Все мои подозрения насчет тайной жизни доктора Коллендера как-то разом сошли на нет.

В конце концов, сказала я себе, он всего лишь дружески предложил подвезти меня на своей машине. Я решила наслаждаться его обществом и выкинуть из головы все остальное.

Он ждал меня в машине у ворот. В свитере и брюках он выглядел гораздо моложе. Он улыбнулся мне с таким нескрываемым удовольствием, что мое сердце затрепетало от счастья. Жизнь вдруг предстала передо мной в ином, счастливом свете.

Он смотрел на меня, пока я садилась в машину, а затем застенчиво протянул мне коробку конфет.

— Это на тот случай, если вам станет скучно, — засмеялся он. — Я мало разговариваю, когда веду машину, так что не подумайте, что я необщительный. Дорога, по которой мы поедем, сильно загружена и требует максимум внимания.

Я согласилась с ним, добавив про себя, что рядом с ним и тишина будет для меня отрадной — неважно, с шоколадом или без.

— Прекрасно. Итак, мы отправляемся.

Он повернул ключ зажигания и включил первую скорость. Вдруг я заметила, как он посуровел. Кто-то бегом направлялся к нам, точнее, к опущенному стеклу с его стороны. Едва разглядев, кто это, я почувствовала себя неуютно.

К нам приближалась та самая девушка, которая приходила на танцы. И она плакала!

— Ты бросаешь меня! Я знаю, ты меня бросаешь! — закричала она ему.

— Моника, успокойся! — запротестовал он. — Ты не знаешь, о чем говоришь…

Ее лицо было бледным и напряженным, темные глаза выражали страдание.

— Я не успокоюсь. Достаточно я молчала, глядя, как ты встречаешься с другими девушками. Ты жестокий и грубый. Как ты можешь так, Дэвид, ведь ты принадлежишь мне…

Она схватилась руками за стекло. Я увидела обручальное кольцо на одном из ее тонких пальцев. Меня охватила волна болезненного отвращения.

Девушка снова заплакала:

— Дэвид, пожалуйста… Ты разбиваешь мне сердце… Не делай этого со мной… не делай этого. Мы ведь были так счастливы…

Я не могла больше этого слышать. Открыв дверцу, я схватила чемодан с заднего сиденья и выскочила из машины. Я услышала, как Дэвид Коллендер что-то закричал мне вдогонку, но была уже достаточно далеко и не слышала его слов.

Я бежала, не разбирая дороги, и жгучие слезы отчаяния и обиды застилали мне глаза.

 

Глава седьмая

— Сестра Уилсон? Никогда не слышала о такой.

Старшая сиделка Шортер стояла перед почтовой полкой в столовой и вертела в руках конверт.

— Странно. У нас нет никого с таким именем. Письмо пришло авиапочтой. Марка гибралтарская…

Мы все только что приступили к завтраку. Я не получила в это утро никаких писем, поэтому тоже заинтересовалась пришедшим письмом. В следующую секунду в столовую вошла сестра Пиннок.

— О, я знаю Уилсон, — сказала она быстро. — Она работала здесь раньше. Я думаю, у меня сохранился ее адрес. Дайте письмо мне, я перешлю его ей.

Старшая сиделка Маккензи из женского терапевтического отделения подняла глаза от своей овсянки.

— Странно, — сказала она. — Я здесь дольше, чем Пиннок, но не могу вспомнить сестру, которую бы звали Уилсон.

Все связанное с Пиннок вызывало во мне интерес, поскольку она ассоциировалась у меня с доктором Коллендером. Мне стало интересно, знала ли она что-нибудь о прошлом уик-энде, когда он предложил подвезти меня до Лидса.

Но я предпочитала не вспоминать об этом, по крайней мере в ближайшее время.

Я никак не могла забыть сцену с таинственной девушкой и отделаться от ужасных подозрений, что она была его женой. Мой приезд домой был омрачен тяжелыми воспоминаниями.

Вернувшись в больницу, я виделась с Дэвидом несколько раз по работе, но он ни разу не заговорил со мной.

Пиннок сунула письмо в карман и села в конце полупустого стола. Я заметила, что она очень мало ела и была непривычно рассеянной.

Позже, когда я оказалась одна в гардеробе палаты, я опять увидела это письмо.

На этот раз осторожность подвела Пиннок. Конверт наполовину высовывался из кармана ее халата. Более того, письмо было вскрыто!

Кто была эта сестра Уилсон, гадала я, и почему Пиннок вскрывает и читает письма, адресованные кому-то другому?

В это утро я заметила, что она была бледнее обычного. Кроме того, она была необычно резка с окружающими, и мне пару раз досталось от нее ни за что.

— Ты что, плохо себя чувствуешь? — спросила я.

— Нет, конечно, нет. Занимайся лучше своим делом!

Вернувшись в палату после ленча, я узнала, что она сказалась больной и ее отпустили с дежурства. Позже доктор Ингрем осмотрел ее и сделал заключение, что у нее нервное истощение.

Мы с Линдой высказали друг другу немало саркастических замечаний по этому поводу. Даже старшая сестра, похоже, была настроена скептически. Проходя мимо ее кабинета, я услышала, как она говорила старшей сиделке:

— Это не похоже на сестру Пиннок. Никогда бы не сказала, что у этой девушки могут быть проблемы с нервами. Больше похоже на то, что у нее проблемы с чувствами. Если она не перестанет бегать за докторами…

Я попыталась представить, что за эмоциональный кризис сразил Пиннок. Решил ли Дэвид Коллендер покончить с их скоротечной дружбой? Возможно, он решил быть честным перед своей женой. Если она была его женой…

Позже он пришел в нашу палату вместе с доктором Малленом, чтобы осмотреть пациентку, которой накануне ампутировали грудь. Ей были назначены плазменные инъекции. Теперь доктор Коллендер решил, что можно убрать дренажную трубку и чуть позже пациентке нужно начинать вращать рукой с поврежденной стороны по нескольку раз ежедневно. Это важно потому, что к женщине как можно быстрее должна вернуться естественная способность делать все движения, необходимые при одевании и причесывании. Большинство хирургов предпочитают, чтобы их пациентки садились и причесывались самостоятельно буквально через пару дней после операции.

— Ну вот, скоро вы у нас совсем поправитесь, миссис Форстер, — сказал он ей ободряюще.

Она постаралась улыбнуться.

— Все прошло не так плохо, как я ожидала, — ответила она благодарно.

Он перекинулся парой слов с другими пациентками и начал обход отдельных палат.

Уходя, он задержался в коридоре, по которому я везла тележку с чаем. Я занервничала, потому что заметила, что он смотрит на меня, и умудрилась пролить чай на пол.

— Как чувствует себя сестра Пиннок? — спросил он. — Я слышал, что она больна? — Его тон был мягким, но он, похоже, избегал встречаться со мной взглядом.

— Я думаю, ей просто нужно отдохнуть, — ответила я холодно. — У нее нервное истощение.

Он удивленно поднял брови.

— Разве она так усердно занимается?

Мне захотелось ответить ему, что он должен знать это лучше меня, но сиделки-второкурсницы обычно не дерзят хирургам. Я промолчала.

— Если вы ее увидите, — продолжал он, — передайте ей мои пожелания скорейшего выздоровления, хорошо?

Он повернулся и ушел, не дожидаясь ответа.

В его тоне прозвучало какое-то безразличие, и я решила, что недомогание Пиннок с ним не связано. Он выглядел таким же удивленным, как и все остальные.

Я принялась вытирать разлитый чай. Он поинтересовался самочувствием Пиннок, однако ему, похоже, было наплевать, что я подумала после той неприятной сцены в машине. Он не намеревался мне ничего объяснять, более того — он даже не поинтересовался у меня, как я добралась до Лидса. Злые слезы повисли у меня на ресницах. Но я сказала себе, что он не стоит ни единой моей слезинки.

— Сестра, вы все еще здесь? — Едкий тон старшей сестры вернул меня к реальности. — Я видела, как вы возились с этой тележкой, еще пять минут назад. Отвезите же ее в палату, пока чай не остыл окончательно!

Я вынуждена была забыть на время свои горести, но, разнося чай пациенткам, я снова вспомнила о Пиннок. Чем больше я размышляла о том таинственном письме, тем больше убеждалась, что именно в нем заключалась причина ее плохого самочувствия.

В этот вечер я покинула медсестринский корпус, чтобы прогуляться по саду вдоль набережной. Вдруг ко мне подошел высокий загорелый мужчина.

— Простите, — обратился он ко мне. — Не скажете ли, в каком корпусе живут медсестры?

Я отметила, что он довольно симпатичный. В нем было что-то такое, что заставляло собеседника с первого взгляда относиться к нему уважительно.

— Может быть, вы мне скажете, не там ли живет сестра Уилсон? — опять спросил он меня.

Я подумала, что он очень удачно обратился именно ко мне.

— У нас нет сестры с таким именем, — ответила я.

— Вы ошибаетесь. Быть может, вы здесь новенькая?

— Не настолько, чтобы не знать таких вещей. Всех наших сестер я знаю по именам.

Он поднял брови:

— Тут все-таки какая-то ошибка. Подождите минутку…

Он вытащил газетную вырезку из своего бумажника.

— Вот посмотрите, вы ее узнаете?

Я взяла вырезку в руки и увидела, что это фотография с недавнего празднования девятнадцатой годовщины основания больницы. Она была напечатана в одной из местных еженедельных газет. Он показал пальцем на фигуру в первом ряду группы медсестер.

— Это и есть сестра Уилсон, — сказал он.

— Вы ошибаетесь, — ответила я. — Это сестра Пиннок. Я могу утверждать это наверняка. Я работаю вместе с ней. Она моя непосредственная начальница в женском хирургическом отделении.

Выражение его лица изменилось. Оно стало задумчивым, а затем в нем появилась горечь.

— Вообще-то сестра Пиннок сейчас больна, — продолжала я. — Вы все равно не сможете ее увидеть.

— Правда?

Его лицо помрачнело.

— Ну, тогда мне нет смысла тратить здесь время — как свое, так и ваше. Так получилось, что я должен пробыть тут до конца недели…

Он замолчал и коротко улыбнулся мне.

— Спасибо, сестра. Простите, что побеспокоил вас.

Он пошел прочь, оставив мне богатую пищу для размышлений во время моей прогулки.

Тот факт, что Пиннок и Уилсон были одним и тем же лицом, доказывал, что она ведет какую-то двойную игру.

Это, конечно, было не мое дело, но я всегда была на редкость любопытной, а Пиннок вызывала мой особый интерес.

Я решила рассказать ей о симпатичном незнакомце и, вернувшись, постучала в ее дверь.

Она читала, лежа на кровати, и выглядела вполне нормально. Однако, когда я вошла, она сразу изобразила страдальческий вид.

— Да, что случилось, Kapp?

Я сначала решила задобрить ее, передав ей послание Дэвида Коллендера, от которого она заметно приободрилась. Но затем взорвала приготовленную бомбу.

— Какой-то мужчина спрашивал тебя у ворот, — сказала я. — Он хотел видеть сестру Уилсон, но показал мне твою фотографию.

Она побледнела:

— Фотографию? Это невозможно.

— Это была вырезка из газеты, — настаивала я. — Из «Райминстер кроникл». На ней была группа наших медсестер. А мужчина был высокий, загорелый и довольно симпатичный.

Она закусила губу:

— Он ошибся. И потом, ты же сама знаешь, как обманчивы газетные снимки.

— Он спросил сестру Уилсон. Помнишь то письмо утром? Ты сказала, что знаешь ее.

— Я ничего подобного не говорила.

— Нет, говорила! И более того, это слышали все.

— Ну, хорошо, я так сказала! — Она повысила голос. — Но что я могу поделать, если ее знакомые приезжают сюда?

— Но ему нужна была ты. Именно поэтому он показал мне газетную вырезку.

— И ты, конечно, посчитала своим долгом вмешаться, да? Ты смутьянка, Kapp, и я, кажется, знаю, почему ты пристаешь именно ко мне. Ты меня ненавидишь, тебе так и хочется разнюхать какой-нибудь скандал, в котором я была бы замешана…

— Это неправда, — задохнулась я от возмущения.

— Нет, правда. Явилась сюда совать нос в чужие дела… И все из-за того, что Дэйв Коллендер на тебя не смотрит.

— Доктор Коллендер здесь абсолютно ни при чем, — сказала я дрогнувшим голосом.

— Разве? Да посмотри на свое лицо! На нем же все написано! А теперь убирайся отсюда и больше не возвращайся!

Теперь она кричала в полный голос.

— Ты лучше успокойся, — ответила я. — А то снова заболеешь.

— Я успокоюсь только после того, как ты отсюда уйдешь, и ни минутой раньше!

Вдруг раздался властный стук в дверь.

Мы услышали голос сестры-смотрительницы. В следующий момент она стремительно вошла к нам со сверкающими от гнева глазами.

— Что происходит? Я думала, что вы будете вести себя тихо, сестра Пиннок. Может, это сестра Kapp вас расстраивает?

— Я просила ее уйти, — пожаловалась Пиннок.

— Ах вот как, сестра Kapp!

Гнев сестры-смотрительницы обратился на меня.

— Я услышала ваш голос с другого конца коридора! Странно, что у некоторых молодых медсестер вовсе отсутствует чувство такта. Тревожить свою подругу, когда она больна…

Ее голос сопровождал меня до моей комнаты, и я едва удержалась, чтобы не хлопнуть дверью. Тоже мне, больная подруга!

Оставшись одна, я почувствовала, как сильно бьется сердце. Значит, Пиннок догадалась о моей тайне. Неужели она так явно написана у меня на лице? Может быть, она вообще стала общеизвестным фактом?

Нет, не может этого быть. Тогда бы Дашфорд мне сказала. Возможно, Пиннок догадалась только потому, что тоже была неравнодушна к доктору Коллендеру.

Она, наверное, наговорила ему, что я схожу по нему с ума. От одной этой мысли мне стало плохо.

В конце недели Пиннок неожиданно выздоровела и вернулась на дежурство. Я гадала, знает ли она о том, что загорелый мужчина собирался покинуть Райминстер как раз в это время.

В субботу меня послали в мужское хирургическое отделение. Я получила задание приготовить постель для нового пациента и едва успела все закончить, как его привезли. Первые несколько минут я была занята, укрывая его одеялом.

Затем вгляделась в его бледное лицо и внутренне охнула. Ошибки быть не могло — это был тот самый человек, который расспрашивал меня о Пиннок.

Старшая сиделка не дала мне времени обдумать эту новость. У пациента была повреждена нога, и она послала меня за люлькой и капельницей.

Пациент был в глубоком шоке, но рана на ноге была не очень серьезной. Я узнала его имя — Эндрю Брэнт.

Когда он открыл глаза, я подумала, что он меня тоже узнал.

— У меня перелом, не так ли? Тяжелый? — спросил он слабым голосом.

— Нет, не тяжелый. С вами все будет в порядке. Доктор сейчас придет.

— Забавно, — пробормотал он, снова закрывая глаза. — Только я подумал, что навсегда покидаю Райминстер…

За ширмами появилась Пиннок:

— Старшая сиделка здесь…

Заметив Эндрю Брэнта, она умолкла на полуслове. На ее лице явственно отразилось смятение. Несколько секунд она стояла, не двигаясь с места, и смотрела на него как завороженная, затем отвернулась, вышла, и я услышала что-то вроде приглушенного всхлипывания.

Вскоре вернулась старшая сиделка.

— Доктор Коллендер уже идет. А с вашей бесценной Пиннок сейчас на кухне случился обморок. Почему бы ей не подлечиться и не подождать, пока она не будет в состоянии работать! — проворчала она.

Мне оставалось только теряться в догадках, почему вид пациента оказал на Пиннок такое удручающее действие.

Доктор Коллендер пришел, чтобы осмотреть его. Он кивнул мне, затем обернулся к пациенту:

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Я только взгляну, что с вами случилось. Перелом, я полагаю?

Он приступил к осмотру. Большая часть переломов, не опасных самих по себе, осложнялась сепсисом. Обычно для удаления собиравшейся жидкости применялась термическая обработка поврежденного участка тела. Но в данном случае у пациента было слишком много свежих рваных ран в области перелома, на которые нужно было наложить швы и сделать перевязку. Я снова укрыла пациента одеялами. Он повернулся к доктору Коллендеру и сказал:

— Я сам доктор. В миссии в Малайзии. Я как раз собирался домой.

В эту минуту старшая сиделка позвала меня к другому пациенту, и мне больше ничего не удалось услышать. Но когда доктор Коллендер вышел наконец из-за ширм, я, к своему удивлению, увидела, что его лицо пылало от гнева.

Он остановил меня в коридоре:

— Скажите, сестра Пиннок дежурит сегодня вечером?

Я помедлила с ответом:

— Она была сегодня на дежурстве, но с ней случился обморок. Старшая сиделка сказала мне, что она все еще больна и ее опять отослали в постель.

— Больна? — переспросил он. — Да что вы говорите!

В его тоне слышалось презрение. Он был так поглощен своими мыслями, что я не знала, уйти мне или подождать еще немного. В конце концов он сообразил, что я все еще здесь.

— Судьба — странная штука, сестра Kapp, — сказал он.

— Несомненно, это так, — ответила я прохладно.

— Рано или поздно она настигает всех нас, — продолжил он. — Знает ли сестра Пиннок, что к нам поступил доктор Брэнт?

— Она видела его как раз перед тем, как с ней случился обморок.

— Охотно верю. — Он жестко посмотрел на меня. — Надеюсь, что у вас нет темных тайн в прошлом, сестра Kapp?

Я покачала головой, внутренне закипая. Услышать такое от него было уже слишком.

— Вам повезло! Послушайтесь моего совета — не заводите их и в будущем. Идите своей дорогой прямо! — Его глаза смотрели умоляюще, так, словно он хотел объяснить что-то, но не мог.

У меня не было времени на то, чтобы обдумать его слова. Старшая сиделка непрерывно гоняла меня с поручениями на протяжении всего дежурства.

В этот вечер я пошла в городскую библиотеку, чтобы выбрать себе книгу.

Когда я в сумерках вышла оттуда, я опять встретила доктора Коллендера. Мое сердце, как обычно, тревожно забилось. Он остановился:

— Привет! Возвращаетесь к себе? Если вы согласитесь подождать немного в машине, я вас подброшу. Около пяти минут?!

Это был скорее приказ, чем просьба. Я все еще была обижена на него, но, движимая любопытством, все же села к нему в машину на переднее сиденье и стала ждать. Пара перчаток лежала на щитке приборов. Я протянула руку и дотронулась до них. В воздухе висел запах только что выкуренной им сигареты. На мгновение я закрыла глаза, переполненная волнующим ощущением его непосредственного физического присутствия.

— Что, успели заснуть? — донесся до меня его голос.

— Просто задремала, — сказала я, смутившись.

— Вы выглядите усталой.

Он кинул пару книг на заднее сиденье, сел за руль и предложил мне сигарету.

— Здесь прекрасное место для парковки, — сказал он. — Не возражаете, если мы постоим здесь еще немного? Я хочу с вами поговорить.

Мое сердце снова гулко забилось под габардиновым форменным пальто. Может быть, он собирается рассказать мне о тайне, покрывавшей его жизнь?

В следующий момент я поняла, что ошиблась.

— Насчет сестры Пиннок, — сказал он. — Это довольно долгая история.

Он закурил.

— Я думаю, вы слышали, как Брэнт сказал, что он доктор-миссионер из Малайзии. Но когда-то у него была практика в Кеттлсхэме, это в двадцати милях отсюда. — Он сделал многозначительную паузу. — Кроме того, это родной город сестры Пиннок. Однажды ей довелось быть его пациенткой. Но тогда ее имя было миссис Уилсон.

Значит, моя догадка была верна!

— Кажется, она в него влюбилась, и возникла, как вы понимаете, довольно щекотливая ситуация. На все ее домогания он, естественно, ответил отказом. Тогда она в отместку стала распространять скандальные слухи о его якобы некорректном поведении по отношению к ней, когда она приходила к нему на прием. В результате этого он был вынужден с позором покинуть город.

— Минуточку, — сказала я. — Вы уверены, что должны рассказывать все это мне?

— У меня есть на то свои причины… Позже действия сестры Пиннок. обрели эффект бумеранга. Ее муж развелся с ней все из-за тех же слухов. Тогда она опять взяла девичью фамилию и стала медсестрой.

Он нахмурился:

— Откровенно говоря, мне трудно понять, что заставило ее пойти на этот шаг. Эта профессия не соответствует ее характеру.

Он стряхнул пепел в окно и продолжил:

— Как вы можете себе представить, для Брэнта это было подобно концу света. Он взялся за миссионерскую работу только для того, чтобы как можно дальше уехать из города. Он работал, как негр, и прошел через настоящий ад. Сначала он думал только о мести. Прежде чем покинуть страну, он даже угрожал Пиннок физической расправой… Затем, уже месяц спустя, он почувствовал, что полностью переменился. Он сказал мне сегодня: «Нельзя служить Богу в джунглях и цепляться при этом за старые обиды». Он работал среди болезней и лишений и, помогая другим, вскоре нашел успокоение души и утоление своих печалей.

— Мне он сразу показался очень хорошим человеком, — сказала я.

— Вы правы. Брэнт должен был приехать сюда, в Англию, по делу. Он уже собирался вылетать, когда один его друг из Кеттлсхэма прислал ему копию местной газеты с фотографией группы медсестер. Он узнал на ней Пиннок и решил встретиться с ней.

— Почему? — спросила я.

— Сейчас скажу. Она явно боялась встречаться с ним, опасаясь, что он может причинить ей неприятности. Но он хотел вовсе не этого. Он простил ей все.

— И поэтому…

— Да, и поэтому он хотел ее видеть — он просто хотел сказать ей, что все уже забыто и ей не следует бояться разоблачения.

И все же я была озадачена:

— Но почему же тогда он не объяснил ей этого в том письме?

— Он просто послал ей короткую записку о том, что хочет с ней встретиться. Естественно, она ожидала худшего.

Я глубоко вздохнула:

— Значит, вы хотите, чтобы я рассказала ей обо всем этом?

— Да. Я пообещал Брэнту, что сообщу ей обо всем.

— Но почему через меня?

Он внимательно посмотрел на меня:

— Потому что я могу быть уверен, что вы сохраните всю эту историю в тайне.

Я молчала. На протяжении всего рассказа я чувствовала его глубокое презрение к Пиннок. Но теперь он, похоже, пожалел ее и хочет уберечь от скандала. И все же я не могла ему отказать.

— Хорошо. Я это сделаю.

Он потушил окурок своей сигареты.

— Я ошибался насчет сестры Пиннок. Я считал ее просто очень веселой девушкой, одной из лучших медсестер. Могу вам признаться, эта история потрясла меня.

Я подумала, что он был не единственным.

Он отвез меня назад в клинику. Я сидела рядом с ним молча, погруженная в свои мысли. Да, он полностью разочаровался в Пиннок. И эту дружбу, причинявшую мне такие страдания, разрушил человек, явившийся с другого конца земного шара.

Он остановил машину у ворот клиники и внезапно сказал:

— В прошлый раз, когда я обещал вас подвезти, моя затея окончилась полным фиаско. Мне очень жаль. Пожалуйста, поверьте мне.

— Это не важно, — холодно ответила я и вышла из машины.

— Нет, важно.

Он поймал меня за руку, но я вырвала ее и повернулась к нему лицом.

— Я не желаю это обсуждать. Ваша частная жизнь — это ваше личное дело.

Затем я пошла прочь, не дожидаясь ответа.

Позже я вспомнила, что обещала ему поговорить с Пиннок. Зайдя к ней в комнату, я обнаружила ее лежащей в постели. При виде меня на ее холодном лице отразилось крайнее неудовольствие.

— Что тебе здесь надо, Kapp?

Не дожидаясь приглашения, я села на краешек стула:

— Я пришла, потому что доктор Коллендер попросил меня передать тебе кое-что.

Я передала ей слова Коллендера, чувствуя себя очень неловко. Когда я закончила, она была вся в слезах, и я прониклась к ней невольной жалостью. Она была замешана в грязной истории, но все-таки поступила так, потому что была влюблена, а я теперь представляла себе, что это такое, и готова была найти для нее какие-нибудь оправдания.

Ее слова заставили мое сердце сжаться от сострадания.

— И доктор Брэнт рассказал все это Дэвиду Коллендеру? — спросила она с ужасом.

— Боюсь, что так, — ответила я. — В конце концов он же не знал, что ты… ну, ты и доктор Коллендер…

— Нет, он не мог этого знать. — Она посмотрела на меня. — Я не такая плохая, как кажется, Kapp. Докторство в джунглях, вероятно, изменило Эндрю Брэнта, но и у меня в душе произошли кое-какие перемены. Мне очень жаль, что я причинила ему такие страдания. Работая сиделкой, ухаживая за другими, я и сама сделалась лучше, чем была. Но жизнь очень непростая штука, и невозможно полностью изменить свою природу за один день. Я с радостью принимала ухаживания доктора Коллендера, хотя подозревала, что он женат.

Я содрогнулась.

— Естественно, любовью мои чувства к нему трудно было назвать, — продолжала она. — И не бери этого в голову. Я знаю по себе, что настоящая любовь больше похожа на ад, чем на рай. Но меня волновало присутствие Дэвида. Он такой красавчик, и великолепный эскорт…

Она замолчала, пожав плечами.

— Теперь он, наверное, будет обходить меня за милю, и я его не виню… Но я просто не знаю, как мне быть с доктором Брэнтом. Я бы очень хотела поблагодарить его за то, что он простил меня, но мне будет слишком стыдно встретиться с ним лицом к лицу. Он замечательный человек. Я боготворила его. Но когда я стала всеми возможными способами домогаться его, я добилась только того, что разрушила его жизнь.

Ее глаза снова наполнились слезами.

— Если бы только я могла все исправить! Если бы только можно было вернуться назад и прожить этот отрезок жизни заново!

— Я думаю, ты должна с ним встретиться, — сказала я. — В конце концов он ведь приехал с другого конца земного шара.

— Я знаю… Может быть, я найду в себе мужество для этого. Может быть, даже сейчас еще можно что-нибудь исправить. Спасибо за то, что рассказала мне все это, Дженни. У нас ведь никогда до этого не выпадало случая поговорить с глазу на глаз. Но я почему-то уверена, что ты не будешь сплетничать за моей спиной.

— Можешь не сомневаться.

— Спасибо, что пришла. Теперь мне гораздо лучше. Это такое облегчение — не чувствовать себя больше виноватой, не бояться заслуженного возмездия — ты себе просто представить не можешь.

Случай рассказать о своем успехе доктору Коллендеру представился мне только через день. Выслушав мой рассказ, он улыбнулся.

— Хорошо. После ленча я собираюсь посетить мужское отделение. Я расскажу об этом Брэнту. К слову сказать, ему уже гораздо лучше.

Я собралась идти дальше своей дорогой, потому что мне, юной сиделке, не пристало болтать на лестнице с хирургами. Но он задержал меня, тронув за руку.

Я замерла — его прикосновение доставило мне наслаждение.

— Я вел себя очень глупо, — сказал он. — Сестра Пиннок могла поступить со мной так же, как поступила с Брэнтом. Эта история преподнесла мне хороший урок. Теперь я навсегда запомню, что подобная романтика не для меня!

 

Глава восьмая

— Kapp, с завтрашнего дня у тебя начинается ночное дежурство. Бедняжка!

Сестра из операционной, прочитавшая расписание дежурств на доске объявлений, радостно сообщила мне эту новость.

— В какой палате? — простонала я.

— Все в той же хирургической. Наконец-то ты встретишься со старшей сестрой Томс.

— Но ведь она же не мегера, правда?

— Нет, если только не застанет тебя дремлющей на дежурстве. А это сущее мучение — не заснуть на первом дежурстве.

— Спасибо за предупреждение, — сказала я, обреченно вздохнув. Конечно же ночные дежурства — вещь неизбежная, но до сих пор мне удавалось как-то избегать их.

Я предусмотрительно поспала в пятницу после обеда. За ужином Линда уселась со мной рядом:

— Бедняжка Дженни! Я тебе не завидую. Эти ночи кажутся длинными, словно целые недели. А когда ты едва доползаешь до постели, за окном уже встает солнце. Не хотела бы я быть на твоем месте!

— Перестань ныть! — оборвала я ее.

Но она, не слушая меня, смотрела в окно столовой.

— Странно, — сказала она. — Должно быть, где-то что-то случилось. За последние три минуты из ворот выехало уже шесть «скорых». И кроме того, рассказывают, что аппаратная накалилась от звонков из города. Что же все-таки произошло?

Вскоре сестру-смотрительницу вызвали к телефону. Когда она вернулась, ее лицо было серьезным и взволнованным. Она встала во главе одного из столов, дожидаясь тишины.

— Всем сестрам необходимо вернуться в палаты. Это относится также и к тем, у кого сегодня выходной. Заканчивайте ваш ужин как можно скорее и возвращайтесь назад. Произошла ужасная железнодорожная катастрофа. Экспресс столкнулся с товарным поездом в двух милях отсюда. Есть множество пострадавших, и большинство из них везут к нам. Так что, пожалуйста, не теряйте времени.

Мы были уже на ногах, поспешно дожевывая свой хлеб с маслом и отставляя недопитые чашки. Все переговаривались тихими голосами, сознавая, что в ближайшее время нам придется нелегко. Я вспомнила, что у меня сегодня ночное дежурство.

— Простите, сестра, — сказала я. — Можно мне тоже пойти в палату прямо сейчас? Я ведь все равно должна сегодня идти работать в ночь.

Она кивнула:

— Думаю, это будет наилучшим решением. Скоро нужна будет каждая свободная пара рук.

Линда побледнела:

— На этот поезд я обычно сажусь, когда возвращаюсь домой… Эти бедные люди…

— Поторапливайтесь, вы, двое, — окликнула нас Шортер. — В хирургическом будет жарче всего. Необходимо приготовить все койки, какие только сможем найти.

Следующие несколько часов все лихорадочно работали. Как только начались спасательные операции, пострадавшие начали прибывать нескончаемым потоком.

Коек для всех не хватало. Палаты были переполнены. Мы устраивали прибывавших пациентов везде, где только могли, даже в коридорах и помещениях, временно закрытых на переоборудование.

Поступило много пациентов с тяжелейшими травмами; в ту первую ночь многие скончались. Большинство пострадавших были из головного вагона экспресса, который был смят от удара и сошел с рельсов. Трудно было соблюдать спокойствие, невозможно было не переживать из-за атмосферы несчастья, боли и страдания, царившей повсюду. Хуже всего были душевные терзания тех, кто, получив травму, мучился из-за тревоги за близких.

Всю ночь я носилась туда-сюда в испачканном переднике, помогая перевязывать, удалять одежду с поврежденных мест, снова и снова наполняя тележки необходимыми инструментами и свежим перевязочным материалом, убирая за хирургами и старшими сестрами.

И все это время то здесь, то там я видела Дэвида Коллендера. Он успевал повсюду, возглавляя оперативную группу докторов. Его лицо было усталым и сосредоточенным.

Я быстро потеряла счет поступившим к нам пациентам. Во многих случаях были задержки с лечением, поскольку необходимо было выяснить группу крови пострадавших, прежде чем оказывать им помощь. Затем непрерывным потоком к нам стали поступать пациенты из операционной, которых нужно было принять и находиться все время рядом. Очень многие пострадавшие либо были без сознания, либо не могли говорить, так что нам было невероятно сложно получать жизненно важную для них информацию. В некоторых случаях диагноз требовалось поставить за считанные минуты. Врачи принимали мгновенные решения, и каким-то непостижимым образом эти решения почти всегда оказывались блестяще верны.

В конце концов темные ночные часы прошли, как жуткий кошмар. На рассвете мы получили возможность наскоро поесть и немного отдохнуть. Я подумала, что мои впечатления от первого ночного дежурства разительно отличались от того, что я ожидала. Подумать только, мне и в голову не пришло беспокоиться о том, как бы не заснуть!

Когда дневной персонал принял дежурство, мы побрели в медсестринский корпус, чувствуя себя слишком усталыми даже для того, чтобы заснуть. Я ненадолго задержалась, вдыхая свежий утренний воздух. Неподалеку в кустах пронзительно-сладко пели малиновки. Я подумала о тех, кто умер сегодня так ужасно, и о тех, кто все еще пытается бороться за жизнь.

Лежа в постели, я крутилась и ворочалась с боку на бок, чувствуя на своем лице солнечные лучи, пробивающиеся сквозь занавески. Мне все время чудились крики школьницы, за которой я ухаживала. На ее глазах в аварии погибли отец и брат.

В конце концов я заснула в слезах.

Когда я проснулась, было уже пять часов. Ко мне заглянула страшно усталая Дашфорд.

— Ты проснулась, Дженни? Я чувствую себя так, словно на мне воду возили. Мне после чая тоже на дежурство. Некоторым из списка повышенной опасности стало хуже. Еще двое умерли… Все так ужасно, что я готова выть… Помнишь того мальчика с травмой головы — того, что был в коме? Он скончался так неожиданно. Температура подскочила. Я позвала старшую сестру, но было уже слишком поздно. Ведь ему было всего двенадцать…

— А кто второй? — спросила я горестно.

— Женщина с переломом таза. Она вообще не приходила в сознание. Я считаю, что ей еще повезло.

Я села и взяла сигарету, протянутую мне Линдой.

Курить в спальнях запрещалось, но это был такой день, когда на подобные мелочи никто не обращает внимания.

— Что, там все еще продолжается эта дикая суматоха? — спросила я.

— Теперь стало легче. Отделение «неотложки» опустело. В палаты больше никто не поступает. Все вроде бы приходит в норму. Но одна перевязка теперь занимает несколько часов, и как только мы заканчиваем, наступает время начинать новую… Дэйв Коллендер все еще на ногах.

— Все еще на ногах? — Я подскочила на постели. — Но этого не может быть. Всю ночь и весь день…

— Ну, я думаю, он все же поспал пару часов в середине дня. Возможно, он будет отдыхать сегодня вечером, а ночью снова выйдет на работу. Прямо супермен какой-то! Беру назад все, что когда-либо сказала о нем плохого.

Она зевнула:

— Я, пожалуй, пойду вниз, попью чаю. Пока, скоро увидимся.

Теперь мне не терпелось вернуться на дежурство. Раз Дэвид Коллендер работал без отдыха, я не могла сидеть сложа руки и дожидаться семи тридцати. Но я была всего лишь сиделкой и должна была подчиняться приказам.

Когда я пришла в палату, все оказалось именно так, как описывала Линда. Хаос и суматоха закончились, и началась повседневная рутина. После того, как мы разнесли горячее питье и дали болеутоляющее пострадавшим в катастрофе и ужин нашим старым пациентам, в палате был выключен свет. Мы занялись уборкой в стерилизационной и приготовлением свежего перевязочного материала для утреннего обхода. Время от времени нас вызывали в палату посидеть с пациенткой, которая не могла уснуть из-за боли или душевного дискомфорта.

Около десяти доктор Коллендер снова вышел на работу. Вскоре после этого одной женщине, пострадавшей в катастрофе, стало хуже. Ей немедленно потребовалось переливание крови. Доктор Коллендер вскрыл ей вену на локтевом сгибе и ввел иглу. Дальше от нас требовалось внимательно наблюдать за резервуаром капельницы.

Кровь там смешивается с особой струей кислорода, поступающей через фильтр. Это предотвращает оседание красных тел крови на дне резервуара. Проблемы начинаются, если возникают какие-либо препятствия потоку крови. Как раз это и произошло в данном случае: кровь свернулась в игле. Старшая сиделка снова послала за доктором Коллендером, чтобы он попробовал продолжить переливание через другую вену.

Он пришел и действовал настолько активно, что я посчитала его абсолютно неутомимым. И, вероятно, бесчувственным. Когда мы встретились в палате, его взгляд был отчужденным. Он был полностью поглощен не терпящей отлагательств работой.

Когда перевалило за полночь, я сходила перекусить. Когда я вернулась, старшая сестра ушла на ленч. Старшая сиделка Уолкер, полная, добродушная молодая женщина, послала меня на кухню приготовить бутерброды для завтрака.

— Мы уже закончили все необходимое мытье. Побереги свою энергию, пока возможно. Я посижу в палате и посмотрю за тем, чтобы все было спокойно.

Я прошла по молчаливому коридору на кухню, радуясь, что смогу побыть немного одна. В дверях мне пришлось остановиться — мое сердце перевернулось: сидя за столом и опустив голову на сложенные руки, спал Дэвид Коллендер.

Я тихонько прикрыла за собой дверь и долго стояла, глядя на него. Во мне поднялась волна нежности и жалости. Он был измучен. Он не прекращал работать ни на минуту, но организм все же потребовал отдыха. Я села на скамейку и принялась за работу, изо всех сил стараясь не шуметь. Так продолжалось около двадцати минут. До меня долетали мягкие, приглушенные звуки больницы, живущей своей обычной ночной жизнью: легкое посвистывание воздуха между вращающимися дверьми, гудение лифта, время от времени отдаленные звуки сирены. Доктор Коллендер продолжал спать как убитый.

В конце концов он пошевелился. Я поставила на плиту чайник. Когда я закончила заваривать чай, он пробормотал что-то неразборчивое, потер глаза и сел.

— Ну, вот, теперь вы готовы к тому, чтобы выпить чашечку чая, — сказала я, ставя перед ним чашку.

Он посмотрел на меня мутными от сна глазами:

— Это и в самом деле вы? Вы похожи на ангела милосердия. Я совсем замотался. Вы возвращаете меня к жизни.

Я отошла в сторону.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал он быстро, — выпейте со мной чаю.

Наши глаза встретились. Его взгляд больше не был отчужденным, он был теплым и просящим. Я налила себе чашку и села за стол рядом с ним.

— Это было ужасно, — сказал он. Только слово «ужасно» прозвучало у него гораздо сильнее, чем оно звучит обычно.

— Я знаю, — сказала я. — Все эти люди ехали навестить своих родственников или за покупками… Многие из них борются теперь за жизнь, а некоторые…

Он положил в свою чашку ложку сахара.

— Я слышал множество поразительных историй в палатах. Их хватит для того, чтобы написать целую книгу. Хватит для того, чтобы доказать мне, что мои личные неприятности — это еще не конец света.

— Какие неприятности? — спросила я прямо. Теперь было не время для соблюдения вежливых условностей.

Он устало посмотрел на меня:

— Вы слишком молоды, чтобы обременять себя моими проблемами. К тому же они не из тех, которыми можно похвалиться.

— Откровенный разговор иногда помогает, — услышала я собственные слова.

Он поставил свою чашку:

— Полагаю, ваше мнение обо мне не слишком высокое. И вы должны были думать, что мне на это наплевать.

— Никто не совершенен, — сказала я примирительно.

— Вы так не думаете, Дженни, вы и многие другие в клинике. Девушка, которую вы видели в тот день, когда я собирался подвезти вас до Лидса… После того, что она говорила, я не виню вас… Но все то, что она сказала, — абсолютная ложь.

Я затаила дыхание.

— Я лучше начну сначала, — сказал он. — Прежде чем я приехал в Райминстер, я работал хирургом в «Сэйнт Игнасиас» в Данбери. Это недалеко от Уорвика. Один наш пациент умер от церебрального осложнения, и в этом обвинили меня.

— Какой ужас… — начала я.

— Хуже всего в этой истории было — и остается — то, что я до сих пор не уверен, была ли это действительно моя ошибка или нет.

— Но как все это произошло?

— Я осмотрел этого мужчину — он был амбулаторным пациентом — и сообщил свое заключение о его состоянии заведующему отделением, по крайней мере я думаю, что сообщил. Вскоре после этого я попал в автомобильную катастрофу и получил сотрясение мозга. Когда я поправился, то обнаружил, что моим воспоминаниям о нескольких днях накануне катастрофы, мягко говоря, нельзя полностью доверять.

Он помедлил и затем продолжил:

— Пациент умер. Мой шеф поставил диагноз слишком поздно, и этого человека уже нельзя было спасти. На вскрытии меня спросили о результатах моего обследования. Когда я все рассказал, меня спросили, почему я не доложил об этом. Я настаивал на том, что докладывал. Но на твердость моей памяти была брошена тень. Тем временем мой шеф настаивал на том, что я не упоминал ему о состоянии этого пациента вообще и что если бы я это сделал, у него, возможно, был бы шанс спасти ему жизнь. Естественно, я был наказан.

— Но это же несправедливо! Если вы были уверены…

— Я не был уверен. Я не мог быть уверенным на все сто процентов. И это неизбежно повлекло за собой дальнейшие неприятности. Нашлись медицинские доказательства того, что у меня могло произойти помутнение рассудка.

Он помолчал несколько секунд:

— Теперь мы подошли к другой части этой истории. Вдова умершего мужчины явилась ко мне с намерением устроить мне сцену. Но я был настолько жалок, что она меня простила. Я почувствовал облегчение и благодарность за ее понимание. Я не думал о том, к чему это может меня привести, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Я и сам не заметил, как оказался связан с нею. Не прошло и трех месяцев со дня смерти ее мужа, как она сообщила мне, что любит и хочет меня. Тут я наконец очнулся и уехал сюда, в Райминстер.

Он сжал губы.

— Я должен был догадаться, что за этим последует. Она разыскала меня здесь. Я понял, что она решительно настроена заставить меня жениться на ней. Она даже намекала мне, что иначе может разрушить мою карьеру, рассказав здесь о том скандальном случае.

— Да она сумасшедшая! — воскликнула я.

— Нет, не сумасшедшая, — покачал он головой. — Хотя эмоционально неуравновешенная. Естественно, увидев, что я встречаюсь с другими девушками, она начала устраивать дикие сцены. Говорю вам, Дженни, я дошел до точки и вот-вот сломаюсь.

Мои мысли пошли кувырком в этот полуночный час на кухне над чашкой недопитого чая. Одна моя половина была зла на этого человека, но зато другая праздновала великий триумф. Он не был женат! Он был свободен, и честен, и…

В общем он был таким, каким я хотела его видеть.

Он посмотрел мне в глаза, и я немедленно растаяла.

— Дженни, — сказал он, — вы и представить себе не можете, как часто и как сильно я хотел рассказать вам все это раньше, но было очевидно, что вы верили самому плохому…

— Простите меня, — сказала я с сожалением. — Я должна была подождать, пока мне не станет известна настоящая правда. Но чем дальше, тем больше мне казалось неоспоримым и таким ужасным то, что вы были женаты, и обманывали свою жену, и…

— Я знаю, знаю. Но что же мне делать, Дженни? Моника Фрайн может разрушить мою карьеру, а с карьерой и всю мою жизнь. Я люблю медицину, особенно хирургию… И у меня есть к чему стремиться в будущем.

— Я думаю, что нужно форсировать события. Вы должны ее спровоцировать, — смело сказала я.

Он с сомнением посмотрел на меня:

— Слишком многое поставлено на карту. Поначалу мне все время казалось, что, если я смогу продержаться достаточно долго, Моника либо устанет преследовать меня, либо сочтет это бесполезным, либо встретит кого-нибудь другого.

— Вы до сих пор на это надеетесь?

Он устало опустил голову на руку, и мое сердце сжалось от сострадания.

— Нет, — ответил он. — Теперь, честно сказать, не верю. Это у нее не обычное чувство, а скорее навязчивая идея. У человека с неуравновешенной психикой подобное состояние может длиться годами.

— И все же вам нужно действовать решительно, — настаивала я. — Я уверена, она не станет использовать свою осведомленность против вас.

Она может вам угрожать, но, если вы решительно отвергнете ее, она поймет, что ничего не добьется.

— А месть? — спросил он. — Вы забываете о том, что она наверняка захочет отомстить мне. Неужели вы думаете, что она будет спокойно смотреть, как я устраиваю свое счастье с другой девушкой, и не попытается мне помешать?

— Несмотря на это, я все равно советую вам восстать против ее притязаний, — сказала я решительно. — Даже если она выполнит свою угрозу, далеко не все ей поверят. У вас здесь прекрасная репутация. Я знаю, что весь Райминстер будет на вашей стороне.

— Вы действительно так думаете?

— Я думаю, что рискнуть в любом случае лучше, чем продолжать жить в подобном напряжении.

Он молча смотрел на меня несколько секунд, а затем сказал:

— Благослови вас Бог, Дженни. Именно это мне и было нужно. Мне нужен был кто-то, кто мог бы взглянуть на мою проблему со стороны!

Он встал, одним глотком допил свой чай и поправил слегка помявшийся белый халат.

— Подошло время заглянуть в мужское отделение… Дженни, спасибо вам! Вы и представить себе не можете, как все теперь изменилось. Я чувствую, что мог бы перевернуть мир.

Он ушел, а я некоторое время продолжала сидеть не двигаясь. Кажется, я по-настоящему молилась за Дэвида и за то, что он собирался сделать; и даже за эту Монику, чтобы она вовремя поняла все безумие своего поведения; и, наверное, немного за себя, за то, чтобы я смогла принести ему хоть какое-то успокоение…

Звонок из отдельной палаты заставил меня встрепенуться. Я поспешила туда. Ночь прошла, и я была почти рада, что вместе с рассветом пришла обычная деловая суматоха. Нужно было много чего перемыть, проверить у всех температуру и пульс, разнести пациентам чай. Когда я отправилась в медсестринский корпус на завтрак, солнечное радостное утро подняло мне настроение.

Мрачный призрак недавней катастрофы все еще витал над клиникой, но сейчас все несколько изменилось. Доктор Коллендер откровенно рассказал мне о себе, и я поняла, что он был невиновен. Раньше я боготворила его инстинктивно, теперь я могла это делать сознательно, хотя все равно тайно.

Я сказала себе, что получила урок, который буду помнить всю жизнь. Никогда нельзя обвинять человека, не зная всех фактов. О том, почему он выбрал меня, а не кого-нибудь еще, для того, чтобы открыться, я предпочла не гадать.

Вечером, вернувшись на дежурство, я поила из специальной чашки миссис Барнет, пострадавшую в катастрофе.

— Навещал ли вас ваш муж сегодня вечером? — спросила я ее.

У нее в глазах стояли слезы.

— Да, он приходил, благослови его Господь, хотя я этого и не заслужила.

Я поправила ей подушку:

— Не заслужили? Ну что вы говорите!

— Вы не понимаете, сестра. Когда я села в тот ужасный поезд, я оставляла его навсегда. Но эта катастрофа на многое открыла мне глаза. Это похоже на Божье провидение.

Она вздохнула:

— У меня было предостаточно времени для сожалений, пока я лежала там два часа, погребенная под грудой металла. Мне показалось, что прошло двести лет. Все это время я молилась, чтобы мне был дарован еще один шанс все исправить. — Я увидела, как краска стыда залила ее лицо.

— Теперь это не имеет значения, миссис Барнет. Вы получили ваш второй шанс, и это самое главное.

На следующую ночь были устранены последние остатки беспорядка, возникшего из-за катастрофы. Пациенты, получившие легкие травмы, были выписаны, а серьезно пострадавших рассредоточили по всей клинике. Дэвид Коллендер больше не появлялся на ночных дежурствах, и я видела его очень редко. Несколько раз, случайно встретившись со мной, он благодарно улыбался мне, но в остальном был так же бесстрастен, как и раньше. Он был слишком хорошим врачом, чтобы давать волю своим чувствам на работе, но мне не терпелось узнать, что он решил предпринять.

На следующий день, в свой выходной, я встретила его в городе. Он стоял около своей машины на углу Маркет-сквер. Неожиданно увидев его, я почувствовала, что у меня в душе словно что-то взорвалось: боль, сладость, тоска — все смешалось. Он тоже увидел меня и замахал мне рукой.

— Дженни! Я давно хотел поговорить с вами! Пойдемте выпьем чаю.

Он запер машину и взял меня под руку. От его прикосновения дрожь пробежала по моему телу, но что-то в его лице подсказало мне, что следует приготовиться к плохим новостям.

Взяв в руки чашку с чаем, он сказал:

— Ну вот, Дженни, вчера вечером я поговорил с Моникой. Она закатила мне жуткую сцену. Мне этого никогда не забыть. Она кричала на меня, словно безумная.

— И что… она…

Он не дал мне времени закончить фразу:

— Она сказала, что покончит со мной как с врачом. Она сказала это так определенно, что у меня не осталось ни малейших сомнений, что она действительно собралась испортить мне жизнь и сделает именно то, что обещала.

— Но вы ведь не сдались?

Он посмотрел мне в глаза:

— Нет.

— Может быть, она все-таки передумает, — сказала я, но мой голос прозвучал очень неуверенно. — Дэвид, я чувствую себя ужасно. Вы последовали моему совету и вот теперь можете пострадать.

— И все же это был хороший совет, — сказал он твердо. — Я слишком долго колебался и пребывал в нерешительности. Вы заставили меня это понять. За все это время я просто перестал ощущать себя мужчиной. Что бы теперь ни случилось, я рад, что вырвался на свободу из этого затянувшегося кошмара… Послушай, Дженни, давай поговорим о чем-нибудь другом. Обо всем, о чем хочешь. Я хочу хотя бы на пять минут забыть о том, что сижу на бочке с порохом. Расскажи мне о своей семье.

За следующие полчаса у меня возникло странное, двоякое ощущение. Было восхитительно узнавать друг друга, делясь надеждами и неудачами. Но я чувствовала болезненный страх все время, пока мы говорили. Ведь возможно, именно в этот момент Моника Фрайн предпринимает первые шаги к осуществлению своей мести…

Дэвид отвез меня назад в больницу. Когда мы выходили из машины, нас приветствовал Тони Маллен. Он направлялся к нам через больничную стоянку машин в сопровождении незнакомого человека в плаще и фетровой шляпе.

— Привет, Дэйв, этот человек хочет с тобой поговорить.

Тони ушел.

Незнакомец дотронулся до своей шляпы:

— Вы доктор Коллендер, если не ошибаюсь, сэр? Я детективный инспектор Форбс. Полагаю, что вы друг миссис Моники Фрайн?

— Да, я ее знаю.

Мужчина посмотрел на меня и опять перевел взгляд на Дэвида.

— Возможно, вы желаете, чтобы я сказал вам это наедине…

Дэвид сделал нетерпеливое движение:

— Говорите, что произошло?

— Миссис Фрайн пропала с прошлой ночи. Она оставила записку, позволяющую предполагать, что она собирается покончить с жизнью. Мы надеемся, что вы сможете нам помочь в нашем расследовании.

 

Глава девятая

— Это на вас не похоже, сестра Kapp!

И старшая сестра прочитала мне короткую лекцию, упомянув все ошибки, которые я допустила утром в палате.

— Прошу прощения, сестра, — сказала я бесцветным голосом.

— Если эта рассеянность — результат вашей ночной работы, это вас не извиняет. Я вами очень недовольна.

После этого выговора я, должно быть, выглядела очень жалкой, потому что именно такой себя и ощущала. Ее лицо смягчилось.

— Я вижу, вас что-то беспокоит, но хорошая медсестра оставляет все свои личные проблемы за порогом палаты. Запомните это.

Она, конечно, была права, и весь остаток того дня я изо всех сил старалась следовать ее совету.

Я не присутствовала при допросе Дэвида в полиции. И потом мне не представилось случая переговорить с ним, хотя он вышел на работу как обычно. Но все же нетрудно было заметить, что он был глубоко обеспокоен. Между тем газеты много говорили о пропавшей девушке, и я со страхом ожидала новостей.

Меня снова перевели на дневные дежурства.

Когда я разносила чай, миссис Литтл, которая пробыла у нас довольно долго, сообщила мне, что во вторник она отправится домой.

— Доктор Маллен дал свое согласие сегодня утром, сестра, — радостно проговорила она. — Теперь все, чего я хочу, — это наконец-то выиграть в лотерею! Держите за меня кулаки — сегодня вечером будут опубликованы результаты!

Я улыбнулась. Миссис Литтл свято верила, что однажды удача повернется к ней лицом.

Позже, когда мы готовили ужин, она принялась проверять результаты по одной из вечерних газет. Внезапно она закричала:

— У меня получилось! Я выиграла.

Старшая сиделка заворчала на нее за то, что она подняла такой шум, но она вряд ли ее слышала.

— Все шесть сошлись! Я выиграла деньги! Вот, сестра, проверьте вы, а то я слишком взволнована для этого.

Сестра Дашфорд пробежала глазами газетную колонку:

— Да, вы правы! Примите мои поздравления. Но не слишком обольщайтесь. Никакой выигрыш не стоит таких переживаний.

— Это не важно, милочка! — Ее лицо горело от возбуждения. — Главное, что я что-то выиграла! Подождите, пока об этом услышит мой муженек. Он всегда говорил мне, что я ничего не выиграю… Ах, скорей бы, не могу дождаться, так мне не терпится ему обо всем рассказать!

Мы все поздравляли ее. Она снова взяла газету, пробегая глазами заметки, опубликованные в ней.

— Ну, так и есть. Я ничего другого и не ожидала…

Вдруг она замолчала и изменилась в лице, перевернув газетную страницу.

— Вот, смотрите! Они нашли эту пропавшую девушку, Монику Фрайн.

— А что там написано?

Несколько ходячих пациенток вместе с Линдой столпились вокруг постели миссис Литтл. Газета пошла по рукам.

— Дайте мне прочесть!

— Здесь сказано, что она пострадала. Да она здесь, в больнице. Вот, смотрите — в отделении неотложной помощи!

Мое сердце едва не остановилось. Занимаясь измерением температуры и пульса, я взяла запястье пациентки, глядя на часы невидящим взглядом и стараясь расслышать что-нибудь еще.

— Тут сказано, что она упала в каменный карьер. А что она там делала, интересно? Наверное, хотела совершить самоубийство.

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я добралась до кровати миссис Литтл.

— Можно мне взглянуть на газету? — попросила я.

— Да, конечно. Вот, читайте, сестра.

Я прочитала:

«Полиция и ее добровольные помощники обыскали сегодня отдаленную каменоломню в окрестностях Линдэйла и нашли там пропавшую из Райминстера женщину, миссис Монику Фрайн. Она лежала на дне раненая, без сознания и была срочно доставлена в отделение неотложной помощи клиники Райминстера».

Я заставила себя дочитать до конца.

«Полная картина еще не ясна, но в полиции ответственный по связям с прессой намекнул нам, что несчастный случай мог приключиться из-за «личных неприятностей потерпевшей».

Другими словами, газета намекала на завуалированную попытку самоубийства.

— Сестра, вы не проверили мой пульс! Почему вы пропустили меня?

Обычные слова, но они прозвучали для меня как гром небесный. Я повернулась к миссис Литтл. Хотя ее уже почти выписали из больницы и одна пропущенная проверка пульса не могла сыграть существенной роли, все же это было очень важно. Если у медсестры отсутствует внутренняя дисциплина даже в таких мелочах, однажды неизбежно наступит день, когда чувство ответственности подведет ее.

Секундная стрелка на моих часах обежала круг. Я отпустила ее запястье и снова взяла газету.

— Можно мне у вас это позаимствовать?

— Конечно, милочка. Хотя я не назвала бы это приятным чтением. Бедная девушка! Это сообщение несколько подпортило мне радость от выигрыша.

Придя к себе в комнату после дежурства, я еще раз перечитала заметку. Теперь, когда первый шок прошел, я стала с беспокойством размышлять о том, как сильно пострадала Моника Фрайн и что бы произошло, если бы она умерла. Если они вынесут заключение, что это была попытка самоубийства, будет ли в этом замешан Дэвид?

Вечерние выпуски газет должны были принести в комнату для отдыха, поэтому я решила спуститься, чтобы узнать что-нибудь еще.

Газеты лежали на столе около двери. Я просмотрела одну или две из них и не обнаружила ничего нового. Затем в комнату вошла группа сестер из операционной.

Они обсуждали Дэвида.

— Подумать только, довести ее до такого! — сказала одна из них. — Я всегда говорила, что он загадочный человек.

Я загородилась газетой и слушала затаив дыхание.

— Тоже мне «загадочный человек»! Я думаю, что он вел себя низко и подло. Я имею в виду все эти гулянья по вечерам с Пиннок, в то время как бедная девушка оставалась одна… Говорят даже, что у него было еще что-то с Kapp.

— Эта Kapp себе на уме…

— А что еще ты можешь сказать об этой Kapp?

Я появилась из-за газеты, как ангел мщения. Вокруг меня замелькали сконфуженные лица.

— Я могу сказать, что, если рыбка идет к тебе в сети, не упускай ее. — Маккензи надменно выпрямилась.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — разозлилась я. — Хотя могу догадаться. Если хочешь знать правду, Дэвид Коллендер — мой друг.

— Просто друг, да? — иронически улыбнулась Джемисон. — С каких это пор хирурги стали искать себе друзей среди младших сиделок?

— Ты можешь смеяться, сколько тебе вздумается, но это правда. — Мой голос звенел. — И вам не стоит сплетничать за спиной доктора Коллендера. Это вовсе не то, что вы думаете!

— Неужели? Я сужу о человеке по его поступкам — этого для меня вполне достаточно.

Теперь я уже была окончательно выведена из себя:

— Когда людей доводят до ручки, они иногда делают безумные вещи. Пьют, гоняют машину на бешеной скорости, ведут себя глупо.

— Вы только послушайте ее! Можно подумать, что ему только нимба и крыльев не хватает.

Не знаю, что могло бы за этим последовать, если бы меня не вызвала из комнаты старшая сиделка Шортер.

— Будьте внимательны, Kapp, — предупредила она меня. — В таких ситуациях очень легко сказать больше, чем нужно. Если вы действительно беспокоитесь за доктора Коллендера, как и большинство из нас, то, чем меньше вы будете распространяться о его личной жизни, тем лучше.

Я пристыженно кивнула, понимая, что она права. Лучше бы я вырвала себе язык, чем ввязалась в эту склоку.

На следующее утро я была занята в стерилизационной комнате, когда мистер Хорас Мэйхью пришел в палату с ежедневным обходом. Я думала, что сопровождать его будет Тони Маллен. Но вместо него по коридору шел Дэвид Коллендер.

Его лицо было бледным и напряженным. Я услышала, как старшая сестра обращается к нему с особой мягкостью, и поблагодарила ее про себя. Не требовалось особого воображения, чтобы представить множество любопытных глаз, ожидающих его в палате.

Ко мне подбежала Дашфорд:

— Доктор Коллендер здесь. Ты видела его? Он выглядит ужасно.

— А чего ты еще ожидала? — резко ответила я, почти радуясь возможности выместить на ней терзавшее меня раздражение.

— Я не знаю, как он будет работать в таком состоянии, — продолжала она. — И кроме того, все это шушуканье в палате вокруг него…

— Хороший врач всегда ставит своих пациентов на первое место, — холодно сказала я.

Мистер Хорас Мэйхью и доктор Коллендер провели много времени около женщины с острой гипертонией. Ее состояние было крайне неудовлетворительным, и было решено применить хирургическое вмешательство. При этом были необходимы две операции — на пояснице и центральном нервном узле, с интервалом в две недели. В таких случаях послеоперационное состояние бывает болезненным, так как в центральном нервном узле сконцентрированы все нервные окончания позвоночника.

Я услышала, что мистер Мэйхью распорядился сделать рентген. Это было необходимо, чтобы выяснить, не произошло ли повреждения плевры при операции, что могло привести к излишнему скоплению жидкости. Доктор Коллендер казался абсолютно спокойным, обсуждая этот случай и делая свои замечания. Его личные страдания никоим образом не должны были отразиться на его работе. У него хватало запаса сил, чтобы противостоять сложившейся ситуации.

В этот вечер в медсестринском корпусе меня позвали к телефону. Я взяла трубку и услышала голос Дэвида:

— Дженни? Мне нужно тебя видеть. Нет, не спорь. Давай посидим где-нибудь…

— Но, Дэвид… — заикнулась было я.

— Пожалуйста!

В его тоне была такая настойчивость, что я перестала спорить.

Полчаса спустя я ждала его в вечерних сумерках у перекрестка дороги на Райминстер и основного шоссе. Его машина появилась точно в назначенное время. Он открыл мне дверцу, и я села рядом с ним.

Он взял мою руку и сжал ее. Это было все, но этого мне было достаточно.

Я знала, что именно во мне он ищет свое последнее утешение.

Когда мы расположились за столом бара в тихой гостинице у дороги в Шеффилд, он наконец произнес:

— Спасибо, что пришла, Дженни. Я надеялся, что ты придешь, но я знаю, у меня не было права к тебе обращаться.

Теперь, когда я хорошенько его разглядела, я была поражена происшедшей в нем переменой. Он выглядел так, словно не ел несколько дней.

— Я пришла, потому что сама хотела этого, — сказала я. — Я только подумала… Я считаю, что это не пойдет тебе на пользу сейчас, если тебя увидят с девушкой.

Он кивнул:

— Ко мне в больницу приходили репортеры из газеты. Я послал их всех к черту. Знаю, я был недопустимо груб с ними, ведь они всего лишь выполняют свою работу. Но меня все это и так уже достало.

Он осушил свой стакан и посмотрел на мой, который был едва пригублен.

— Хочешь еще?

— Нет, спасибо, не сейчас. Как… как Моника?

— Она все еще в реанимации. Мэйхью сильно беспокоится на ее счет. Есть опасения, что она не выживет. — Он сжал губы.

— Но это же ужасно! — У меня перехватило дыхание. — Если она умрет и они решат, что это было самоубийство…

— Это будет конец моей карьере. Я это знаю, — сказал он и мрачно продолжил: — Это трагедия, что чувства Моники зашли так далеко. Я больше не держу на нее зла. Но доктор не имеет права допустить подобного скандала, и, разумеется, этим дело не закончится.

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду одного искусного газетчика, который, несомненно, раскопает мое прошлое, и на поверхность всплывет та старая история. После этого у меня не останется надежды получить место в какой-нибудь другой клинике.

— Этого не должно произойти, — сказала я. — Судьба не может быть так жестока.

— Хотел бы я быть настолько же уверен в этом.

Он направился к стойке бара за очередной порцией шерри. Вернувшись, он сказал мне, что виделся с Моникой в палате.

— Она, конечно, не может разговаривать, но мне показалось, что она хотела мне что-то сказать. Она повредила себе грудную клетку. Дела обстоят очень неважно, хотя им удалось остановить внутреннее кровотечение.

— Значит, ты не можешь ничего сделать — только ждать?

— Да, но это-то и есть самое трудное.

Мы немного помолчали. Вдруг он сказал:

— Дженни, я так много хочу тебе сказать. Но сейчас я не имею на это права.

Ты понимаешь, о чем я?

Мое сердце забилось так сильно, что я чуть не потеряла сознание.

— Да, понимаю, — ответила я.

— Но могу сказать тебе одно, — произнес он твердо. — Между мной и Моникой ничего не было, что бы она ни говорила. Она достаточно часто пыталась соблазнить меня, и я не претендую на то, что способен противостоять искушению лучше, чем любой другой мужчина. Но так случилось, что мой гнев и обида на нее послужили надежной защитой для моей морали. Я просто хочу, чтобы ты знала, что морально я свободен, каким бы запутанным ни стало мое положение в дальнейшем.

— Я понимаю, — сказала я.

Он взял мою руку и пожал ее, не говоря ни слова. Все изменилось за это короткое мгновение. Теперь я знала, что он меня любит.

Вскоре после этого мы ушли из бара. На улице начал накрапывать дождь. Его мелкие капли серебрились в свете фонарей. Когда мы доехали до перекрестка, припустил настоящий ливень. Я попросила Дэвида остановить машину и высадить меня здесь, как мы условились заранее.

Но он запротестовал:

— Ты не можешь идти под таким дождем! Ты промокнешь до нитки. Пусть мы рискуем тем, что нас увидят, но я довезу тебя до ворот. Вряд ли там может быть много народу.

Но получилось так, что, когда я вылезала из машины, кто-то поздоровался со мной. Это был молодой патологоанатом Питер Грей. Я помахала ему рукой и побежала прочь, но я поняла, что он видел нас вдвоем. И еще я знала, что его отделение охотно распространяло поступавшие к ним слухи.

Вскоре выяснилось, что мои страхи не были напрасными. На следующее утро по «Бастилии» пронесся скандальный слух. За завтраком ко мне подсела Линда.

— Это правда, что вчерашний вечер ты провела с Дэйвом Коллендером?

— Да.

Она откинулась на спинку стула.

— Дженни, ты что, с ума сошла? А я-то всех уверяю, что ты не совершила бы подобной глупости. Ты знаешь, какая у него сейчас репутация?

— Знаю. Полагаю, фабрика слухов работает в полную силу?

— Это еще мягко сказано. Твое имя у всех на устах. Дженни, зачем ты это сделала? Если сестра-хозяйка узнает, она будет просто обязана вмешаться.

— Благодарю за заботу. Я в состоянии и сама справиться со своими проблемами.

Меня огорчило, что пришлось нагрубить Линде, ведь она была такой хорошей подругой. Но я была слишком расстроена, чтобы держать себя в руках.

В палате старшая сестра была со мной холодна; я заметила, что даже уборщицы на кухне смотрят на меня во все глаза и шушукаются за моей спиной.

Во время завтрака в столовой, когда я вошла туда, повисла зловещая тишина. Я была слишком встревожена и смогла выпить только чашку кофе.

На обратном пути сестра-смотрительница окликнула меня:

— Сестра Kapp, вас хочет видеть сестра-хозяйка.

Мое сердце упало. Значит, меня вызывают на ковер.

Сестра-хозяйка приняла меня спокойно, и я подумала, что, возможно, она окажется достаточно чуткой, чтобы не высказывать своего мнения, прежде чем не узнает, что произошло. Она оглядела меня с ног до головы через свой огромный рабочий стол.

— Что ж, сестра Kapp, я слышала разговоры относительно вас и доктора Коллендера. Правда ли, что вчера вечером вы с ним встречались?

— Да, сестра-хозяйка.

Она вздохнула:

— Вы, разумеется, понимаете, как неразумно поступили, позволив заметить вас вместе в такой неблагоприятный момент?

Я открыла было рот, но снова закрыла его. Огромный комок подступил к моему горлу. Неожиданная доброта в ее голосе подействовала сильнее, чем ожидаемая враждебность. Я комкала в руках намокший платок, стараясь унять хлынувшие потоком слезы.

— Сядьте, сестра. Постарайтесь успокоиться. Торопиться некуда.

И сестра-хозяйка принялась разбирать какие-то бумаги. В конце концов я кое-как взяла себя в руки.

— Ну, сестра Kapp?

— Между нами не было ничего предосудительного, сестра-хозяйка, честное слово! Он был одинок, ему нужно было дружеское участие. Мне хотелось помочь ему.

— Вы влюблены в доктора Коллендера?

Я кивнула:

— Хотя он об этом не знает.

Ее лицо показалось мне мудрым и грустным.

— Вы поступили глупо, сестра. Но я верю вашим словам о том, что между вами ничего не было. К несчастью, в местных газетах разведали уже, что к делу причастна медсестра. Ваш… э… выход вчера вечером широко освещен в сегодняшней прессе…

Ее голос стал сухим. Она продолжала:

— И доктор Коллендер все еще находится под пристальным вниманием репортеров. Я считаю своим долгом очень серьезно предостеречь вас от общения с ним. Обещайте мне не видеться с ним. Помните, что я прошу вас об этом не только для его блага, но и для вашего.

Я знала, что она права. Мои собственные чувства больше не имели значения. Я и так уже причинила ему достаточно вреда.

— Обещаю, сестра-хозяйка, — сказала я.

Следующие двадцать четыре часа Моника Фрайн находилась между жизнью и смертью. Мне было сложно получать информацию о ее состоянии. Из-за всех этих слухов, витавших вокруг моего имени, я не могла узнавать новости в самом реанимационном отделении. Вместо этого мне приходилось, навострив уши, слушать все больничные сплетни, какие только можно. И всякий раз, когда мне удавалось услышать новости, они были одинаковы. Без изменений… Состояние все еще очень тяжелое… Хуже, чем вчера…

Тем временем Дэвид не появлялся в хирургическом отделении. Линда рассказала мне, что он ушел в краткосрочный отпуск. Я предположила, что это была идея больничного комитета. Публика, читающая газеты и склонная верить сплетням, слишком заинтересовалась Дэвидом. Я была рада за него, но чувствовала себя одинокой и покинутой.

 

Глава десятая

— Приготовьте ту крайнюю койку для новой пациентки, сестра Kapp.

Старшая сестра Бретт, встретив меня в коридоре, бросила на меня какой-то странный взгляд. Из-за ходивших по больнице слухов я чувствовала на себе огромное количество таких взглядов, но сестра Бретт, нужно отдать ей должное, оставалась выше этого.

Я сходила в бельевую комнату за простынями и постелила постель.

Затем я включила электрообогрев и поставила вокруг нее ширмы. Санитары привезли пациентку. Я помогла им уложить ее на кровать.

И только тогда я увидела, что это была Моника Фрайн!

Мы устроили ее поудобнее, мои руки работали автоматически, но сама я была в шоке. Старшая сестра встретила мой взгляд.

— Миссис Фрайн гораздо лучше, сестра, — сказала она коротко, затем обернулась и улыбнулась пациентке: — Я надеюсь, что вам у нас понравится, миссис Фрайн. Это сестра Kapp, которая будет помогать вам выздоравливать.

Старшая сиделка Шортер быстро вошла в палату и заговорила о чем-то со старшей сестрой, а я осталась наедине с пациенткой. Она выглядела бледной и слабой, но зато полностью пришла в сознание. У меня не осталось сомнений в том, что она меня узнала.

— Я знаю, кто вы, — сказала она. — Вы были с ним…

— Вам лучше сейчас не разговаривать, — сказала я поспешно.

Я не могла допустить, чтобы она расстроилась из-за меня теперь. У меня и так уже было достаточно неприятностей!

Скоро пришло мое время сдавать дежурство. В этот день меня сменили в пять часов.

Когда я пришла в палату на следующее утро, я услышала, что состояние Моники Фрайн продолжает улучшаться. Это была действительно хорошая новость, и я вознесла небесам короткую благодарственную молитву. На мой взгляд, она выглядела более рассеянной и апатичной, чем вчера, но я приписала это действию успокоительного.

Старшая сестра приказала мне устроить ей постельную ванну, то есть протереть некоторые участки тела влажной тканью. Я приготовила тележку, закрыла окно, загородила ее кровать ширмами и откинула одеяло.

— О, Боже мой, — сказала она. — А это долго?

— Не очень, — заверила я ее. — Я постараюсь закончить как можно быстрее. После этого вы почувствуете себя гораздо лучше.

Ее темные глаза следили за мной, пока я выполняла свою работу. Ее взгляд не был дружелюбным, но я чувствовала, что ей хочется поговорить.

— Как вас зовут? — спросила она.

Я ответила.

— Полагаю, все здесь считают, что я пыталась покончить жизнь самоубийством.

— Люди всегда сплетничают.

— В общем-то это правда, — сказала она.

Я закончила мыть ее руку. Мне нечего было ей ответить на ее утверждение. Неужели она собиралась откровенничать именно со мной? Именно со мной, несмотря на множество других окружавших ее людей?

На этот раз она не сказала больше ничего. Когда я закончила, она просто поблагодарила меня и закрыла глаза. После этого я навещала ее довольно часто, и, хотя она не могла нравиться мне как человек после всех тех несчастий, которые она причинила Дэвиду, я все же жалела ее и заботилась о ней как о пациентке — эту ситуацию поймет любая медсестра.

После полудня в палате стало очень тихо и спокойно. У старшей сестры начался выходной, старшая сиделка Шортер проводила инвентаризацию в бельевой комнате вместе с помощницей сестры-хозяйки. Пиннок руководила сборами чайной тележки на кухне палаты, а большинство пациенток либо читали, либо дремали. Я начала вечернюю смену белья очень рано. Мы часто так поступали, когда днем было мало работы.

Это помогало избежать излишней суеты перед ужином, когда мы должны были помимо этого все перемыть и проверить температуру и пульс.

Стелить постель миссис Фрайн всегда было сложнее, чем остальным. Каждое движение еще причиняло боль ее поврежденным ребрам и грудной клетке. Когда я расправила нижнюю простыню, Моника неожиданно спросила:

— Где доктор Коллендер, сестра?

— Он в отпуске, — ответила я.

— Я хочу его видеть, — сказала она взволнованно. — Я не могу больше ломать себе голову, представляя, что он обо мне думает. Ведь вы же знаете, что мы были любовниками?

Ее темные глаза смотрели на меня вызывающе. Я почувствовала себя так, словно меня неожиданно ударили, и смогла только вцепиться пальцами в белье, которое было у меня в руках, и ждать продолжения.

Продолжения не последовало, и я произнесла странно шипящим голосом:

— Доктор Коллендер сказал, что между вами ничего не было.

Она покачала головой:

— Вы ведь его тоже любите. Я вижу это по вашим глазам. И поэтому вы поверите только в то, во что хотите поверить.

Ее кровать была крайней. Я потянулась и сдвинула ширмы.

— Это неправда, — ответила я.

— Неужели вы действительно думаете, что такой молодой человек, как Дэвид, может сохранять платонические отношения с женщиной на протяжении восемнадцати месяцев? — спросила Она тихим голосом. — Именно столько времени я его знаю. Он был в моей квартире бесчисленное количество раз и столько же раз оставался на ночь. Он принадлежит мне… Но я не обвиняю вас за то, что вы попытались увести его у меня. Вы были добры ко мне. Но вы бы не были такой, если бы знали, какая я на самом деле.

— Если вы имеете в виду тот случай в «Сэйнт Игнасиас», то я знаю. Вы угрожали ему.

Она покачала головой:

— Это было не единственное, чем я удерживала его. Конечно же вы знаете, что собой представляют мужчины. Однажды он полюбил меня, получил, чего желал, и захотел меня оставить. Угроза — это последнее средство, которое у меня оставалось.

Я потеряла дар речи. Сомнения и страхи переполнили меня. Мне показалось, что в ее словах есть смысл. Не было ли это подлинное лицо Дэвида Коллендера?

Мужчина, слишком слабый, чтобы сопротивляться прелестям красивой женщины, даже когда она пыталась разрушить его жизнь? Мужчина, способный солгать для того, чтобы завоевать симпатию молоденькой девушки?

Я почувствовала острую боль в сердце. Эта женщина почти убедила меня.

— Зачем мне лгать вам? — продолжала она. — Я все равно его уже потеряла. Из-за всей этой шумихи в газетах он теперь близко ко мне не подойдет.

Мои руки автоматически разглаживали верхнюю простыню. Разговор утомил Монику, и она произнесла тоскливо:

— Меня ему больше нечего бояться. Доктора говорят, что пройдут месяцы, прежде чем я себя начну чувствовать действительно хорошо. И мне нужно будет продолжить лечение, когда я выйду отсюда.

— Значит, теперь вы не собираетесь приводить вашу угрозу в исполнение? — спросила я.

Она холодно на меня посмотрела:

— Я могла бы стереть его с лица земли еще восемнадцать месяцев назад. Я почти сразу же узнала, что он был неповинен в смерти своего пациента. Заведующий отделением уехал в отпуск за границу сразу после этого. Там он заболел. У него обнаружили опухоль мозга. Именно она была причиной его забывчивости. Все его записи были найдены в полном беспорядке. Записи Дэвида были не единственными пропавшими документами. Знаете, именно из-за этого я впервые приехала в, Райминстер. Я хотела сообщить Дэвиду радостные новости. Но он слишком поспешно объявил мне, что устал от меня и что не хочет меня больше видеть. Вы обвините меня за то, что я ему ничего не сказала? Но это оказался единственный способ, которым я могла его удержать. Я пригрозила ему, что расскажу о том, что на его совести смерть пациента.

Я расправила пододеяльник. Во мне закипал гнев.

— Вы не любили его, — сказала я. — Если бы вы его любили, вы не обрекли бы его на долгие месяцы страданий.

— О, я же не ангел. Но и он — тоже. Он солгал вам. Вам нужно привыкнуть к правде, моя дорогая: он должен на мне жениться.

Я сделала невероятное усилие, чтобы взять себя в руки, и снова стала просто сиделкой.

— Вы разговариваете слишком много, миссис Фрайн. — Я отодвинула ширму и сказала, выходя: — Постарайтесь отдохнуть перед чаем.

Она лежала, глядя в потолок странным отсутствующим взглядом. В конце концов мое дежурство закончилось. Придя в медсестринский корпус, я села на кровать, дрожа всем телом, хотя в комнате было тепло.

Где же правда, спрашивала я себя. Была ли она психически неуравновешенной? Можно ли было положиться на ее слова? Она смотрела мне в глаза так холодно и спокойно… Похоже было, что она говорила правду.

Я должна была признаться, что теперь я доверяла Дэвиду гораздо меньше, чем раньше. Он был мужчиной, всего лишь мужчиной, и к тому же холостым. Красивая женщина предложила ему свою любовь. И если уж он должен был терпеть ее присутствие ради собственного спасения, почему он должен был отказываться от того, чтобы извлечь хоть какое-то преимущество из своего положения?

Даже если он будет продолжать все отрицать, как мне теперь поверить ему? Я могла бы забыть любые предосудительные отношения между ними, но только не его ложь. Я не могла любить лжеца.

С неспокойным сердцем я разделась и легла в кровать. Но сон не приходил ко мне до самого рассвета. Когда я снова поднялась, чтобы идти на дежурство, во мне созрело решение. Я должна покинуть Райминстер. Дэвид Коллендер скоро вернется из отпуска, но теперь в больнице недостаточно будет места для нас обоих.

На следующий день у меня был выходной. Я провела его, бесцельно бродя по магазинам, выпила чаю в гордом одиночестве в кафе при кинотеатре и посмотрела какой-то скучный фильм, в середине которого не выдержала и задремала. Когда я возвращалась в больницу под мелким дождем, я вдруг услышала, как меня окликнули:

— Дженни! Эй, Дженни!

Это был Дэвид. Он махал мне рукой из своей машины, припаркованной на другой стороне улицы. При виде его по моему телу снова пробежала болезненно-приятная волна. Я стояла не двигаясь, не зная, как мне поступить. Затем мои ноги каким-то образом сами повлекли меня через дорогу.

Он улыбнулся мне:

— Какая удача, что я тебя увидел.

— Я не могу говорить с тобой, — сказала я быстро. — Я обещала сестре-хозяйке.

Он нахмурился:

— Значит, они и до тебя добрались? Тебя-то уж они могли бы и не трогать. В любом случае я уже знаю, что Моника пошла на поправку. Значит, теперь все переменилось. Ты что, и дальше позволишь сестре-хозяйке диктовать тебе, что делать?

Он открыл мне дверь.

— Садись, — распорядился он. — Дождь хлещет. Ты, наверное, уже вся вымокла. Мы можем уехать на другой конец города и поговорить там. Я соскучился по тебе, Дженни.

Его взгляд заставил меня сдаться. Я залезла в машину. Мне пришло в голову, что этим я не только не ослушалась сестру-хозяйку, но, наоборот, проявила послушание, ведь я собиралась разорвать нашу дружбу, а не поддерживать ее.

— Я тоже хочу поговорить, — сказала я. — Но тебе это вряд ли понравится.

Он быстро взглянул на меня, но ничего не сказал до тех пор, пока мы не выехали из города на одинокую просеку, ведущую к поросшим вереском торфяникам.

Здесь он остановился.

— Ну, так в чем дело? — спросил он.

— Я разговаривала с Моникой, — сказала я. — Она теперь лежит в нашей палате.

— А… Я начинаю понимать, — сказал он отрывисто. — Продолжай.

— Прежде всего у меня есть для тебя новость.

Я рассказала ему, что случилось с его шефом в «Сэйнт Игнасиас».

— Видишь, тебе теперь нечего ее бояться.

Он достал сигарету и сказал устало:

— Помню время, когда я готов был джигу станцевать, только бы это услышать. Теперь же это для меня ничто по сравнению с тем, что она уже успела сделать. Похоже, я опять ей проиграл. Она сумела отравить твое сознание, настроить тебя против меня, не так ли? Это просто очевидно.

— Не знаю, как насчет отравления, — сказала я дрогнувшим голосом. — Правильнее сказать, она открыла мне глаза.

— Думаю, ты объяснишься?

Я объяснилась, запинаясь и чувствуя себя абсолютно беспомощно. Либо он сейчас подтвердит, что все сказанное правда, либо будет все отрицать. А как мне теперь поверить, что его отрицания правдивы?

Когда я закончила, он таким яростным движением загасил свою сигарету, что я испугалась.

— Вот, значит, как! Значит, ей ты поверила, а мне — нет. Поверила женщине, о которой тебе было заранее известно, что это бессердечная интриганка.

— Это не совсем так. Как она сама сказала, зачем ей лгать мне?

— А почему бы нет? Мне хорошо знакомы приемчики и уловки Моники. А тебе нет. Она прекрасно понимает, что последует за ее словами. Она знала, что ты поверишь каждому ее слову. О, черт, как мне заставить тебя понять, какова она на самом деле?

— Я хочу поверить тебе, — сказала я. — Но я… я просто не могу. Я пыталась, я старалась изо всех сил, но сомнения возвращаются снова и снова. И пока они со мной, нам нет смысла быть вместе.

— Я докажу тебе, что она лжет, — сказал он резко. — Не знаю как, но докажу. Я должен. Потому что я люблю тебя, Дженни. Ты ведь это уже знаешь?

Я кивнула, не решаясь заговорить.

— И ты любишь меня, — сказал он исступленно. — Или любила бы, если б не Моника. Значит, ты считаешь, что, оказавшись в ее квартире, я не смог бы уйти просто так, не воспользовавшись преимуществами, которые это сулило?

— Нет, дело не в этом, — сказала я в возбуждении. — Главное в том, что у меня появилось чувство, что ты можешь мне солгать.

— Но я не лгу, Дженни. Когда я приходил к ней в квартиру, я либо просто навещал ее, либо оправдывался и отвечал на ее нападки, либо приезжал из-за того, что она посылала мне эти идиотские записки с угрозами приехать ко мне в больницу и обо всем рассказать. Я должен был догадаться, что она использует эти мои визиты против меня. — Он умолк на несколько секунд. — Дженни, ты только что сказала — зачем ей лгать тебе? Но ты забыла, что у нее есть для этого одна очень весомая причина: она ревнует меня к тебе.

— Я так не думаю. Она была со мной почти дружелюбной.

Он раздраженно вздохнул:

— Она может быть превосходной актрисой, когда ей это нужно… О, это все бесполезно! Я отвезу тебя назад.

— Я покидаю Райминстер, — сказала я.

— О нет, ты этого не сделаешь! — вскрикнул он. — Я обещаю тебе доказать, что она лжет, если уж другого выхода у меня не остается. Подожди немного, хорошо?

— Нет, я решила, что в пятницу подам сестре-хозяйке прошение об увольнении. Все это бесполезно, Дэвид. Если я буду продолжать тебя видеть, я не смогу устоять, у меня голова пойдет кругом. Я знаю, что поступаю правильно. Мужчина, которого я люблю, должен быть со мной безукоризненно честен. Вот и все, что я могу сказать.

Несколько секунд он сидел молча и не двигаясь. Затем повернул ключ зажигания.

— Ясно, — сказал он, и его голос был холоден, как луна над темнеющими торфяниками.

Следующие несколько дней были очень несчастными для меня. Ситуация не прояснялась. Сознание того, что Дэвид любит меня, было горько-сладкой мукой. Если бы Моника Фрайн не существовала вовсе, я была бы на седьмом небе от счастья.

Всякий раз, когда мы случайно встречались в палате, он бросал на меня взгляды, говорившие мне, что он безумно любит меня, но почти ненавидит за то, что я сопротивляюсь ему. Что до меня самой, то я не смогла бы сосчитать, сколько раз я совсем уже было таяла перед ним и начинала колебаться насчет своего визита к сестре-хозяйке.

Наступила пятница. Сестра-хозяйка принимала всех медсестер, которые просили аудиенции, в одиннадцать часов. Это значило, что мне придется отказаться от чашки кофе в перерыве.

Когда я появилась в палате, Линда критически посмотрела на меня. Мы были заняты в стерилизационной.

— Сестра-хозяйка? — спросила она. — Тебя опять вызывают на ковер?

Я начала вынимать инструменты из стерилизатора.

— Нет, меня не вызывают на ковер. Это аудиенция по личной просьбе.

— Хорошо, если ты думаешь, что я ужасно любопытна и надоедлива, ты абсолютно права, — усмехнулась она. — Я так понимаю, что цель твоего визита к ней составляет страшную тайну?

— Именно так.

— Ты изменилась, Дженни. Раньше с тобой было так весело, а теперь ты ходишь какая-то мрачная, прямо-таки трагичная. Если это все из-за доктора Коллендера, почему бы тебе просто не забыть его?

— Спасибо за совет, — отрезала я. — Уже забыла.

— Ну, это ты шутишь, конечно. Но ты правильно сделаешь, если хотя бы попытаешься его забыть. Кому нужен муж, бывший в употреблении?

Она ушла, оставив меня в злобном негодовании. Значит, об этом известно всем и каждому. Значит, все знают, что между Дэвидом и Моникой что-то было. Теперь я больше, чем когда-либо, была уверена, что поступаю правильно.

Невзирая на это, я шла в кабинет сестры-хозяйки очень медленно. Медсестры, которые уже сидели там, ожидая своей очереди, увидев меня, усиленно зашептались.

Я предположила, что они обсуждают возможность дальнейшего развития моих отношений с доктором Коллендером.

Я встала в очередь. Вот и все, подумала я. А ведь я приехала в Райминстер с такими грандиозными надеждами и планами! Я полюбила здесь каждый коридор, каждую палату. Я никогда не обращала внимания на невозможно долго тянувшиеся часы, на боль в усталых ногах, на привередливых пациентов. Это был мой долгожданный возврат к любимой работе, и как же я старалась на этот раз делать все хорошо!

Конечно же в мире существовало множество других больниц, и я, естественно, не собиралась бросать свое дело. И все же я не могла вообразить себя где-нибудь в другом месте, окруженной чужими, незнакомыми людьми. Никогда больше не видеть сестру Бретт с ее извечной прохладной улыбкой; никогда не хихикать больше с Линдой, встречаясь на запрещенных пирушках в ночных халатах в комнатах друг у друга. Никогда не слышать больше знакомой болтовни в столовой и уважительной тишины в палатах при обходе докторов. Никогда, да, никогда не видеть больше Дэвида, отворяющего дверь палаты с особой, только для меня предназначающейся улыбкой…

Я, не отрываясь, разглядывала хитрый турецкий узор на ковре у меня под ногами.

Одна за другой медсестры скрывались в кабинете и выходили оттуда, а я становилась к нему все ближе и ближе.

Сестра Морган, сестра Харрисон, сестра Прауди… Наконец я оказалась во главе очереди. Сестра Прауди вышла и закрыла за собой дверь кабинета сестры-хозяйки. Я шагнула вперед…

Послышались быстрые шаги. Передо мной возник доктор Коллендер в белом халате. В эту минуту мне все показалось каким-то нереальным. Он взял меня за руку. Остальные медсестры, стоявшие в очереди за мной, уставились на нас во все глаза.

— Пойдемте со мной, сестра Kapp, — сказал он. — Вы срочно мне нужны.

Я безвольно повиновалась ему.

Что случилось? Неужели я пренебрежительно отнеслась к какой-нибудь пациентке? Мое сердце тяжело билось, пока я шла за ним по коридору. Мы завернули за угол.

Он остановился и улыбнулся мне:

— Не впадайте в панику, сестра Дженни, ты не совершила ничего предосудительного. Просто я хочу, чтобы ты повидалась кое с кем, прежде чем пойдешь к сестре-хозяйке… Она ждет тебя?

Я покачала головой, слишком удивленная для того, чтобы говорить.

— Тогда пошли. Ну же, я тебя не съем.

Я последовала за ним в холл амбулатории. Там он отворил дверь кабинета психиатрической консультации и подтолкнул меня внутрь. Я увидела высокого седого мужчину, которого не встречала раньше. Он разговаривал с одним из наших докторов. Увидев Дэвида, он улыбнулся и кивнул ему. Когда его собеседник вышел, Дэвид представил ему меня.

— Это сестра Kapp, которую очень интересует случай с миссис Фрайн. Дженни, это доктор Сенца, который приехал к нам в клинику, чтобы проконсультировать нас по психотерапии. Доктора Сенцу попросили высказать свое мнение относительно состояния миссис Фрайн. Пожалуйста, доктор, не повторите ли вы для сестры Kapp то, что сказали мне сегодня утром? Это важно для нее в личном плане.

Доктор Сенца посмотрел на меня.

— В личном, вы говорите? Конечно, я рад помочь вам, чем смогу. Сядьте, пожалуйста, дитя мое. Боюсь, что миссис Фрайн нуждается в длительном психиатрическом лечении. Она страдает острой формой психоза с симптомами шизофрении. Это явствует из ее беспорядочного мышления, приступов галлюцинирования и почти полного ухода в фантазийную реальность. — Он посмотрел на Дэвида. — Достаточно ли я удовлетворил интерес сестры Kapp?

Голос Дэвида стал натянутым, когда он сказал:

— Есть еще одна вещь. Сестра Kapp желала бы знать, может ли она полагаться на слова и суждения миссис Фрайн о чем бы то ни было?

Доктор Сенца покачал головой:

— Категорически не советую вам этого делать. Она быстро деградирует к чистой фантазии. Сегодня утром, например, она обвинила меня в попытке совратить ее. — Он усмехнулся. — Да, не слишком приятно, но я говорю вам это только для того, чтобы подтвердить свои слова. Этого достаточно?

Я почувствовала себя очень неловко. Мои колени дрожали, а в горле пересохло.

— Вполне достаточно, спасибо, — выдавила я из себя.

Мы с Дэвидом вышли из кабинета в большой больничный холл. Сейчас он был почти пуст. Мы посмотрели друг на друга. Лицо Дэвида было усталым и тревожным.

— Ну что, Дженни? — спросил он.

Слезы подступили к моим глазам.

— Дэвид, прости меня. Я верю тебе, — всхлипнула я. — Кажется, я сейчас заплачу.

— Время плакать прошло, — сказал он мягко.

И это была правда, хотя меня все еще терзали стыд, сожаления и горькая злость на себя за свое поведение.

— Я должна была доверять тебе, Дэвид, — сказала я подавленно.

— Нет, ты правильно сделала, что не спешила. Свадьба — это очень важная вещь, дорогая Дженни. Одна из самых важных вещей в мире. Девушка должна быть абсолютно уверена в своем решении.

Свадьба… Это волшебное слово стало камешком, брошенным в омут моих спутанных мыслей. Круги от него скрыли все мои запоздалые сожаления.

Он посмотрел на меня так, как делал это очень часто в последнее время, — с желанием, от которого закипала моя кровь.

— Внимание, сюда идет старшая сестра. — Он украдкой улыбнулся мне, сжал мою руку и шепнул на ухо: — Сегодня в семь вечера в «Зеленой гусыне».

Затем он ушел, а я, едва держась на ногах, вышла на свежий воздух.

«Сегодня он меня поцелует», — подумала я с радостью, от которой чуть было не разорвалось мое сердце. Вокруг меня высились здания ставшей мне родной клиники Райминстера. Теперь не нужно было никуда отсюда убегать. Я ощущала себя, как осужденный, которого помиловали в последнюю секунду.

Теперь я могла остаться и наслаждаться своей работой, окруженная друзьями. И более того, мне предстоит познать глубокий восторг и радость любви, которая наконец победила все сомнения и запреты.

Я почувствовала, что большего счастья жизнь просто не может дать человеку.

Я улыбнулась, и ослепительное солнце высушило мои счастливые слезы.