Прощай, Геттон!

Оливер появился в моей жизни, как сатана перед доктором Фаустом, когда тот уже созрел для того, чтобы продать ему свою душу.

В то утро Геттон еще спал, когда я тихо, как кошка, уложила в чемодан свои вещи, написала на единственном зеркале губной помадой: «Прощай, Геттон!» — и ушла. Навсегда.

Почему я так неожиданно оставила Геттона? Я и сама не знаю.

Я любила его несколько месяцев, а потом вдруг почувствовала, как пылавший во мне огонь угасает. К тому же я с ним никогда не испытывала страсти. Вначале леность Геттона казалась мне проявлением беспечности, а его моральная неустойчивость — ошибкой Создателя. Явные признаки вырождения представлялись воплощением вычурной красоты. Вот уже несколько недель все та же вода текла в реке, но что-то изменилось на берегу. Я тайно наблюдала за Геттоном: он потерял для меня весь свой шарм! Осеннее золото его глаз, словно отражающих проблески солнечных лучей, пробивавшихся будто сквозь дремучий лес, оставляло меня равнодушной.

Но было ли это достаточным основанием для моего ухода?

Я ушла, чтобы встретить Оливера. «На ловца и зверь бежит» — гласит пословица. Как ночь неизбежно сменяет день, так и я перестала любить одного, чтобы полюбить другого.

На этот раз ничто не предвещало того, что сумерки в моей душе сменятся зарей нового дня. Расставшись с Геттоном, я могла бы остаться равнодушной к жизни много месяцев или даже лет. Я избегала общества людей. Я ничем не дорожила в этом мире, поэтому одиночество не страшило меня. Подобно раку-отшельнику, я бы воспользовалась, как мне кажется, пустыми ракушками.

Покидая огромную серую мастерскую, я не испытывала никаких эмоций. Бросила последний взгляд: не забыла ли чего? На полу возле дивана стояло надбитое блюдце с остатками сардин (Геттон обычно перекусывает около двух часов ночи). На столе остались мутный стакан и бутылка из-под пива.

Весь этот беспорядок в духе Геттона. Я не оставляю ничего, только пустую полку в шкафу, легкий запах бергамота в простынях, укрывающих Геттона.

У меня свой стиль ухода, как у моряка, сменяющего корабль.

Я жила здесь легкомысленно, как бабочка, случайно присевшая отдохнуть. Не внесла никаких изменений в обстановку, ничего не повесила на стены.

Когда я закрывала за собою дверь, мне показалось, что выхожу из зоны тумана, зловещего и неподвижного. Геттон спал, похожий на памятник на собственной могиле. Моя решимость забыть его была такой сильной, что он уже как бы перестал существовать для меня.

Я, как туристка, покидала побережье, утратившее для меня привлекательность. Дверь закрыта, якорь поднят, все позади. Я смотрела в открытое море.

В скромном отеле рядом с Люксембургским садом я сняла комнату. Ее отталкивающее убожество не смутило меня.

На следующее утро мне предстояло сесть в поезд, уходящий в Бретань. Я возвращалась в Лок-Мариа, в места, где прошло мое детство, где у меня был дом на берегу реки Олнь. Вот уже долгие годы продолжалось мое путешествие.

Я лежала, уставившись в стену, и эта гостиничная комната и кровать представлялись мне полем и холмами, на которых я отдыхала перед дальним путешествием. Впервые в жизни я была одна. С того дня, как десять лет назад я вышла замуж и оставила Лок-Мариа, я иду по дороге, которая ведет в никуда.

Во время моего свадебного путешествия со вторым мужем умер мой отец. После его смерти больше никто не ждал меня в нашем старом доме. Только он хранил мои воспоминания, оживавшие каждый раз, когда я сюда возвращалась.

Под сколькими же крышами ночевала моя безумная голова?! Я вновь увидела себя в разные периоды молодости и спросила: «Среди всех этих прожитых дней есть ли хоть один, который ты хотела бы прожить еще раз?» Нет. Когда любовь уходит, прошлое становится пеплом и пылью…

Я покинула любовника, его и своих друзей. Мне было слегка грустно. Но не потому, что я рассталась с тем, кого уже больше не любила, а оттого, что уже не любила. Тем не менее я чувствовала, как становлюсь свободной.

Стояла жара. Я, дочь моряка, грезила об Океании: море, облака, плывущие у горизонта, чистый песок, пальмовые хижины, танцы, заставляющие бурлить кровь, славные люди, простые, как природа. В конце концов, там я могла бы жить в гармонии с собой.

В моих мечтах острова в океане скользили, как прекрасные корабли.

В Бретани я собрала бы остатки своего состояния и жила безо всякой спешки. Затем, отдохнув, полная сил, уехала бы на острова в Полинезию. Из колыбели своего детства я устремилась бы к новой жизни, к той единственной, которая мне подходит.

Ближе к вечеру я решила выйти. «Поесть ветер» — как говорят туземцы с острова Борнео. Июль дышал грозой. Тревожное небо висело над городом, горячий воздух шевелил листья и навесы из серой ткани.

Я шла наугад. На мне были белый пиджак и синие трикотажные брюки, на ногах легкие сандалии. Скорее я походила на женщину с яхты, чем на парижанку в толпе. «Морская чайка среди городских голубей», — скажет мне позже Оливер.

Какой-то незнакомец шел за мной, и я почувствовала его настойчивое, но сдержанное присутствие. Когда наступила ночь, я вошла в один из тех ресторанчиков, где мраморные столики скрываются за пыльными занавесями.

Мой попутчик вошел следом, уселся за столик напротив.

Официантка записала мой заказ, затем заказ незнакомца и, обращаясь на кухню, громким пронзительным голосом назвала блюда, которые мы выбрали: одни и те же! В этом не было ничего странного, но тем не менее это стало чем-то вроде связующей нити между нами. Я остановила равнодушный взгляд на незнакомце. Он выдержал его в течение нескольких секунд, оставаясь спокойным и серьезным. Я отметила, что незнакомец красив. В голове промелькнуло: «Может, это морской пират?» И мгновенно отвела взгляд.

Покончив со своим скромным ужином, я вновь продолжила прогулку по ночному городу.

Оливер подошел ко мне посреди пустынной улицы, перечерченной тенями деревьев.

— Не могу ли я вас проводить, мисс? — спросил он низким голосом, растягивая слова на манер англичан.

— Вы меня провожаете уже несколько часов, — ответила я без улыбки, но и без раздражения.

— Я хочу с вами поговорить.

Не достаточно ли с меня этого одинокого дня? Я спокойно посмотрела на Оливера, прежде чем ему ответить, и, совершенно уверенная в собственном безразличии, сказала:

— Ну ладно, пойдемте вместе, если хотите поговорить со мной.

Сказала тоном ссыльной принцессы, которая без всякого высокомерия снисходит до обыденной жизни.

Мы молча шли рядом. Оливер остановился и, положив руку мне на плечо, заставил повернуться к себе. Я широко раскрыла глаза навстречу его взгляду: это было как удар молнии.

Я еще не знала, что через два дня этот человек станет тем, кого я выбрала бы, если бы он появился в моей жизни раньше.

Я смотрела на Оливера, говоря себе, что если бы я его придумала, то именно таким. Каким-то странным образом его мужественная красота была связана с моей необычной судьбой. При этом я не испытала никакого осознанного предчувствия: все происходило как во сне. Оливер был похож на Оливера, а я — на себя.

— Кто вы? — спросил Оливер.

Кто я? Никогда раньше не задавалась таким вопросом.

Он не хотел знать, кем я была для других. В эту ночь Оливер мог задать вопрос только в духе Шекспира. Не могла же я ему ответить: «Я женщина, которая только что оставила своего мужа и которая хочет, чтобы все было новым и другим в ее жизни…» Но, мечтая о путешествии в Океанию, я очень естественно сказала этому человеку, заставившему меня вспомнить о пиратах:

— Я — корабль без капитана, без экипажа и без парусов.

И рассмеялась, чтобы как-то снизить нелепый романтизм своих слов. Достаточно пустяка в интонации, чтобы изменить тональность высказывания.

— Корабль, потерпевший кораблекрушение и оставшийся без командира, принадлежит тому, кто поднялся на его борт, — ответил Оливер, продолжая нашу игру.

— Мы говорим морскими терминами, — сказала я, улыбаясь.

— Кстати, вы одеты как для прогулки на яхте, — заметил Оливер и чуть отошел от меня. Он еще раз внимательно осмотрел меня с головы до ног.

— Я мечтаю отправиться в Полинезию.

Оливер бросил на меня загадочный взгляд. Он слегка коснулся рукой моего плеча, приглашая продолжить нашу прогулку. Помолчав несколько секунд, он сказал тихим голосом, как бы боясь разбудить меня:

— Это знак судьбы. Я только что приехал из Бораборы.

Я посмотрела на небо: луна светилась на нем нежным жемчужным светом.

Я не знала ничего о Бораборе. Оливер объяснил, что это один из островов в нескольких сотнях километров от Таити.

— Где вы живете?

— В Вайтапе. Это местечко на берегу лагуны.

— Борабора… Вайтапе… — прошептала я, потрясенная нежной музыкой этих слов.

— А почему вы хотите уехать в Полинезию? — спросил Оливер.

Я не могла бы объяснить ему это не жалуясь. Стоны неудовлетворенных, непонятых ужасно смешны. Я боялась иронии этого человека, его взгляд был жестким, а улыбка слегка снисходительной. Так улыбаются мужчины, которые готовы слушать безудержную болтовню женщин. Вот почему я кратко ответила ему:

— Хотела бы жить в таком уголке света, который был бы красивым, простым, подлинным.

— Значит, это Борабора, — сказал он. — Я скоро туда возвращаюсь.

Мы остановились, подняв лица к ночному небу, чтобы не видеть отвратительную улицу.

— А вас ничто здесь не держит? — Он достал сигареты.

— Ничто!

— Странная женщина… Странная красота, странное одиночество… Странное появление на моем жизненном пути.

Он произнес эти слова по-английски, тихим голосом, как будто думал вслух.

— Понимаете, я приехал издалека. В Париже пробуду один день. Завтра уезжаю в Лондон. И надо было встретить вас! Кажется, вы заметили, что я шел за вами несколько часов. Наверно, потому что не хотел бы вас потерять.

«Так вот для чего я оставила Геттона», — подумала я и сказала:

— Звучит заманчиво! Похоже, мы родились из одной и той же пены…

Это получилось одновременно нежно и весело.

— О, вы прекрасно знаете английский! — воскликнул он, и впервые его лицо осветилось искренней улыбкой, так молодившей его. — Но это же чудесно! — Он остановился, чтобы пристально посмотреть мне прямо в глаза. — Да, дует благоприятный ветер, — произнес он, и голос его снова стал серьезным.

— Полагаю, что он дует в мои паруса! — улыбнулась я.

Несомненно, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я вот-вот проснусь, и окажется, что этого человека никогда не было. Мы назвали друг другу свои имена: его звали Оливер Дивер, а меня — Анна де Даула…

Я очнулась возле стойки отеля, где меня поджидала Реальность с жалким шиньоном, чудом державшимся на птичьей головке при помощи непомерно большой булавки.

— Вы сегодня утром забыли заполнить анкету, — сказала Реальность, протягивая мне листок чистой бумаги и ключ. — Вы на сколько дней?

— Пока еще не знаю, — ответила я.

Итак, я уже не уезжаю в Бретань… Оливер… Он мне сказал, расставаясь: «Я зайду за вами завтра вечером в девять часов».

 

Мужчины в моей жизни

Легенда не объясняет, каким образом птица Феникс возрождается из пепла. И я не смогла бы объяснить, как от уверенности, что никогда не полюблю, пришла к мысли, что люблю впервые в жизни. Тот, которого я назвала «человеком из Бораборы», полностью заполнил мое воображение.

Мне хотелось вновь и вновь пережить время, проведенное вместе с Оливером. Он оказался таким немногословным.

Пока я знала только, как его зовут.

Я с беспокойством думала, что если он не придет на свидание, то не смогу его найти. И если бы Оливер не пришел, тогда все, что я чувствовала, все, что я, как мне казалось, понимала, оказалось бы просто бредом. Кто знает, может, он и привык к такому отношению? Может, это его излюбленный способ времяпрепровождения? Тогда почему же он не попытался закончить вечер банальнее?

«Если он не придет, — говорила я сама себе, — уеду в Лок-Мариа завтра же утром».

Мысль о завтрашнем дне без человека из Бораборы показалась мне бесцветной и унылой.

Это же надо! Именно в тот момент, когда я сбежала из мира интеллектуалов, испытывая жажду простоты и естественности, я встретила Оливера, вернувшегося с островов Океании!

Мне нравилось, как он говорил о Бораборе: спокойно, без лирики и эмоций. Погрузившись в себя, Оливер был полон воспоминаний. Он не мог их описать, потому что эти воспоминания были его повседневной жизнью.

Мой разрыв с Геттоном теперь казался мне фильмом, в котором я была действующим лицом. Образы без плоти, без реальной жизни. Теперь же я снова жила и, как любое живое существо, пыталась осмыслить нахлынувшие на меня события.

Что меня привлекало больше всего в отношениях с человеком из Бораборы, так это хрупкость нашей связи. Я прожила этот день в ожидании, как будто находилась на вокзале перед посадкой в поезд. Я знала время отправления, но ведь всегда возможна ошибка, игра случая, вплоть до неверного ответа равнодушного служащего на вопрос о расписании движения поездов. Я опасалась пропустить поезд. Тогда все было бы для меня потеряно.

Двадцать четыре часа назад я еще не знала Оливера. И вдруг он стал смыслом моего существования. Неожиданный разрыв с Геттоном, решение уехать в Лок-Мариа — все это представлялось фантастическим поворотом судьбы в явном беспорядке моей жизни. Ведь Оливер вполне мог меня и не заметить.

Я не переставала удивляться чуду, предопределившему нашу встречу. Иногда мой разум противился признавать роль случая в этой встрече. Это подобно состоянию, возникающему после окончания действия наркотика, когда вновь обретаешь ясность ума и чувств. И тогда я говорила себе, что абсурдно менять планы из-за этого незнакомца. Я принимала решение уехать в Бретань, даже не повидавшись с ним. Укроюсь в родной деревне, буду вновь там Анной де Даула, дочерью коменданта. Замужем? Пережившая превратности судьбы? Богатая? Бедная? Не имеет значения, там я всегда буду маленькой девочкой из прошлого. Старый Фолик Лаволо все так же будет выращивать камелии в парке, а Роза Гарек заботиться о доме. Я вновь найду покой и буду одна. Вновь наконец-то одна! В моей девичьей постели под занавесью из белоснежного гипюра! Как это будет успокаивающе! Да, надо уехать завтра, не встречаясь с Оливером.

Моя душа то устремлялась в неизвестность в компании с Оливером, то погружалась в простое и мирное прошлое. Медленно тянулось время изнуряющей медлительностью, но по мере приближения вечера моя деревня покрывалась все более густой пеленой тумана и мой разум ничего не мог с этим поделать. Меня съедало жадное любопытство к человеку из Бораборы.

В назначенный час я ждала его в салоне отеля, перелистывая туристические журналы, но не видя ничего перед собой. Мимо проехало вот уже двадцать такси. Но Оливер не появлялся.

Шаги мужчины моей жизни были беззвучны. Увидев его перед собой, я вздрогнула от неожиданности.

Мы сразу же покинули отель, даже не обменявшись банальными фразами приветствия. Очутившись на улице, я схватила Оливера за руку, тесно прижалась к нему и пошла рядом, как и он, твердым и уверенным шагом. Как нарушить это молчание? Украдкой я бросала взгляд на Оливера и видела его профиль — черное с белым, как на офорте. Он был таким, как и прошлой ночью: сияющим и в то же время затененным.

— Вы красивы, — просто сказала я.

Оливер бросил на меня быстрый взгляд.

Оливер не был похож ни на одного из мужчин, которых я знала. Мне нравилась в нем особая гордость. Разница между ним и обыденностью делала его завоевание для меня еще более увлекательным.

Оливер остановился, не спеша порылся в карманах и протянул мне портсигар.

— Я готова была уехать сегодня утром в Бретань.

— А я в Лондон.

Я наклонилась над его руками, прикрывавшими горящую спичку.

— И тем не менее, мы вместе — в Париже!

Я произнесла эти слова тоном, в котором содержался оттенок вопроса. Мы продолжили путь.

— И в самом деле, — медленно ответил он. — Без сомнения, имеют место события, которые нас касаются. Если только не…

— Если только не?..

— Если только я не теряю свой шанс…

Он поднял голову и задумчиво посмотрел вдаль.

— Вчера вы сказали мне, что, найдя, не хотели бы меня потерять…

— Да, сказал.

Это был комплимент, произнесенный как бы вскользь.

— Почему?

Оливер взглянул на меня. Я только что произнесла глупость. Он даже не удостоил меня ответом.

— Я вас увидел издали — необычную, словно чайка среди городских голубей. Я пошел за вами, восхищенный вашей красотой. Вы необычайно красивы, Анна де Даула. Конечно же, вы это знаете… Но эта уверенность не уменьшает вашего обаяния. Такая естественность совершенства — редкое явление, поверьте мне.

— Совершенства?

— Черт побери, а с вами не просто! Вы слишком красивы и привлекательны… Я заметил, что впечатляющее число мужчин всех возрастов оборачиваются вам вслед, — добавил он. — Вы производите необыкновенный эффект!

— Для этого достаточно быть чересчур накрашенной, носить слишком высокие каблуки или крутить бедрами.

— Естественно, но это не ваш случай.

— А кстати, какое имеет значение, что мужчины оборачиваются мне вслед?

— Никакого, но я был заинтригован.

Я посмотрела на него с упреком, который он даже не заметил.

— Это происходит часто, мужчины так легкомысленны.

— Может быть. Но только не я. Я, напротив, слишком серьезен.

Я сдержанно молчала. Глядя на меня с улыбкой, Оливер добавил:

— Вы сожалеете, что я пошел за вами, ибо вы показались мне необыкновенно красивой и привлекательной?

— А теперь моя очередь спросить вас: сегодня вечером вы хотите пойти вслед за этой женщиной?

Оливер рассмеялся странным, холодным смехом. И это доставило мне удовольствие.

— Я пошел за вами, потому что это были вы.

Он сделал особый акцент на «вы».

Я меньше всего думала о том, куда мы направляемся. Странное дело. Знала многих в этом квартале, но не встретила никого. А может, видела только одного Оливера? На каждом шагу я вполне могла бы столкнуться с Геттоном или друзьями. Что бы они подумали, увидев меня повисшей на руке Оливера, с лицом, повернутым к небу и освещенным лучами загадочной звезды? Геттон мог бы грубо вмешаться, считая, что все еще имеет на меня какие-то права. Кто знает, может, я и прошла действительно где-то рядом с ним? Он не осмелился подойти; увидел и понял: я уже чужая и совершенно недоступная…

Оливер ненавязчиво повел меня к своему отелю, расположенному в глубине бульвара Сен-Жермен. Мы остановились у большой двери из красного дерева, обитой медью, а затем вошли в шикарный холл.

— Не хотите ли зайти на стаканчик виски?

Вопрос был задан явно для проформы. Я кивнула головой и послушно последовала за Оливером. Сама не знаю почему, его глаза в этот момент показались мне похожими на зрелые ягоды ежевики, висевшие на слишком высокой ветке. В детстве я царапалась до крови, пытаясь дотянуться до этих ягод.

— Присаживайтесь на диван, — сказал он.

Но вместо этого я подошла к зеркалу над камином, чтобы пригладить волосы, хотя в этом не было никакой необходимости.

В зеркале я увидела отражение всей комнаты, которая походила на временное пристанище: туалетные принадлежности, банный халат, открытая книга на прикроватной тумбе, английские газеты. На столе лежал большой лист бумаги.

Оливер заказал по телефону виски. Целую бутылку.

Я подошла к столу и узнала французскую морскую карту. Остров Борабора был обведен красным карандашом. Я принялась рассматривать крохотные черные точки с такими выразительными названиями: Самоа, Туамоту, Борабора… Это произвело на меня впечатление ничуть не меньшее, чем фотографии или какие-нибудь экзотические предметы, привезенные оттуда. Карта помогла мне понять, как дорога Оливеру Океания.

Неожиданно я увидела женский силуэт на фоне райских птиц. Бросив быстрый взгляд на руки Оливера, убедилась, что он не носит обручальное кольцо. Значит, он свободен, как, впрочем, и я.

Оливер отказался от услуг официанта, поблагодарив его, а затем сам разлил виски в стаканы.

Я никогда раньше не пила крепких напитков. Я воздерживалась от алкоголя инстинктивно, как животное. Я жила в обществе, где пьют шампанское и коньяк на охоте, бегах, в казино, на регатах и коктейлях, перно, ликеры и красное вино на выставках, поэтических вечерах, сборищах разных снобов. Крепкие напитки вызывали у меня отвращение.

Но все это не помешало мне выпить виски залпом, даже не распробовав. Это был первый стакан из того множества, которое мне предстояло выпить в компании с Оливером.

Не могу не признать, что материальное благополучие, в котором Оливер жил, никоим образом не уменьшало его обаяния. Я не была продажной женщиной. И я это доказала, порвав свои связи с человеком богатым, но бездарным. Но я благодарила судьбу за то, что она послала мне мужчину красивого, загадочного и к тому же богатого. Мне до сих пор не удавалось найти мужчину, который обладал бы более чем двумя из этих достоинств одновременно.

К счастью, отвратительный вкус виски смягчался удивительной ясностью ума. Грезилось, что жизнь рядом с этим дельцом с островов будет прекрасной! Он был, вне всякого сомнения, одним из богатых англичан, которые занимаются торговлей экзотическими товарами между Океанией и Англией: кокосовыми орехами, копрой, жемчугом, да мало ли чем еще!

Виски разожгло мое воображение. Я увидела себя полуобнаженной, лежащей на берегу лагуны, потом жарящей на костре из пальмовых листьев рыбу, только что пойманную Оливером с помощью гарпуна.

— Я никогда не пила ничего крепкого. Один запах алкоголя уже вызывал у меня отвращение. Но это виски действительно вкусное, — сказала я, протягивая с нежной улыбкой свой стакан Оливеру.

Он с удивлением посмотрел на меня и вновь наполнил мой стакан. Я с жадностью осушила его, боясь потерять образ прекрасного будущего, который виски позволило мне создавать. Я слышала, как что-то говорю, но мой голос, казалось, шел откуда-то издалека, сверху, как бы мимо меня. Какая-то вторая Анна спрашивала что-то об островах. Иногда я различала ответ. Слышала, что англичане так же «охотно» вступают в разговор, как альпинисты — на снежный мост, и что они с равным рвением скрывают мысли, которые у них есть, и то, что у них нет никаких мыслей. Кстати, молчаливость моего собеседника меня отнюдь не смущала. Просто-напросто я упивалась мыслями о будущей жизни.

Я вытянулась на диване как можно грациознее и тотчас же почувствовала себя в тени кокосовых пальм. Я созерцала мужчину, сидящего передо мной. Его гибкое и сильное тело определенно свидетельствовало о том, что это волевой человек. Взгляд выдавал в нем лидера. Морщины на лице, загорелая кожа, короткие волосы — все в нем говорило о человеке, для которого жизнь — борьба в прямом смысле этого слова. Я знала, что Оливер боролся против опасных людей, что он нечто среднее между голубой морской акулой и финансовой.

Третья порция виски гудела в моей голове, когда Оливер уселся рядом со мной на ковер и дотронулся до эмблемы на моей груди.

— Яхт-клуб?

— Я его ношу незаконно, — честно ответила я.

Последовало молчание, а затем Оливер произнес слова, на первый взгляд не имеющие ничего общего с разговором о яхт-клубе.

— Мне следует вас предупредить, что я очень любопытен и буду задавать вам много вопросов.

Я преданно улыбнулась ему сквозь туман моего третьего виски. Шум лифта где-то там, вдали, разбился о берег лагуны, утопающей в тени…

«…Fata morgana» по-латыни означает разновидность миража, который можно увидеть на берегу моря… Мне виделись миражи повсюду.

Но Оливер не был плодом воображения. Он очень подробно расспрашивал меня о детстве.

Я вызвала специально для него в памяти образ матери, хрупкой шатенки, одетой в бархат и тонкий батист, затем отца — прямого, несгибаемого военного моряка. Была ли я потомком знаменитого Жана де Даула, корсара, потопившего столько английских судов и ограбившего столько испанских владений (во благо короля Франции да и своего также)? Да, я происходила из этого знаменитого рода. Затем — от вопроса к вопросу — мы дошли до моих двух мужей.

Ничто на лице Оливера не выдало ни малейшего осуждения, когда он услышал эту цифру. Но голос его (или мне это только показалось?) стал холоднее, когда он спросил у меня:

— Кто был первым?

— Это был хирург, Ги Танги Арди-Те, член яхт-клуба. Он регулярно занимал первые места на регатах.

— Ну и почему же вы покинули Ги Танги Арди-Те? — спросил меня Оливер все так же бесстрастно. Мимоходом я отметила про себя, что он с первого раза запомнил имя длиной в предложение.

Мне следовало бы сослаться на неудачную супружескую жизнь, на жестокость мужа, на полное отсутствие юмора и тому подобное. Но, веря в свою счастливую звезду, я невинно заявила:

— Я оставила его ради Алена де Рэ. Он тоже был членом яхт-клуба. Охотился на акул с подводным гарпуном. Скорее пытался, так как я никогда не видела, чтобы он поймал хоть что-то, — сказала я с легким презрением в голосе.

— Ну а кроме этого? — продолжал настаивать Оливер.

— Кроме чего?

— Чем он еще занимался, кроме рыбалки?

— О, абсолютно ничем. Ведь мой второй муж был депутатом.

И я выпила свой стакан за здоровье этих господ, которые один за другим катали меня по Ла-Маншу. Оливер же не был членом яхт-клуба. Он был человеком морей, настоящим морским волком. Уж он-то не станет развлекаться, охотясь с подводным ружьем!

Голос Оливера доносился до меня, перекрывая ветер, дующий с океана и шевелящий пальмовые листья над нашими головами.

— А ради кого вы оставили Алена де Рэ?

Оливер не спрашивал у меня больше — почему. Его голос стал еще спокойнее, может, чуть холоднее. Преисполненная смелостью, я ответила:

— Ради Геттона Эрнандеса. Я его встретила летом. Он художник-кубист, понимаете?

Я остановилась, слегка обеспокоенная, потому что все вдруг показалось мне не таким уж само собой разумеющимся под испытующим взглядом Оливера. И добавила весьма неосторожно:

— Официально у меня было только трое мужей!

Конечно, именно виски сделало меня столь откровенной. Брови Оливера приподнялись, похожие в своем изломе на альбатроса, застигнутого бурей.

— Так вы столь непостоянны? — спросил он.

На этот раз голос его был ледяным.

Непостоянна? Я? Я задумалась, опустив глаза к стакану. Вполне возможно, что эти трое, которых я разлюбила, могли бы составить солидное и прочное счастье трем постоянным женщинам.

— Нет, я не согласна с вами. — Я устремила на Оливера взгляд своих честных глаз цвета хорошего коньяка. Но сердцем я понимала, что теряю свое реноме.

Допрос, учиненный Оливером, становился слишком изощренным. А вдруг он ирландец, а вовсе и не англичанин? Я улыбнулась с меланхолическим видом.

— Говорят, что любовь похожа на испанскую гостиницу: в ней есть все, что ты принес с собой.

Оливер нервно встал, пересек несколько раз комнату, устремив взгляд на свои красивые туфли цвета красного дерева, не слишком новые, такие, какие и должны быть у настоящего джентльмена. Затем вернулся и сел на диван, прямо напротив меня. Зеркало в шкафу отражало нас обоих: цветок и плод на одной ветке. «Мы созданы друг для друга», — подумала я, доверительно улыбаясь своему отражению.

В тот же миг Оливер сказал:

— Вы не созданы для испанской гостиницы, — затем он добавил: — А чем вы занимаетесь сейчас?

— Ничем.

— Как ничем? Абсолютно ничем?

— Я пишу скучные сказки и поэмы, если это можно назвать делом. Их публикуют время от времени в авангардистских журналах.

— Поэмы? В каком духе?

В присутствии этого человека из Бораборы моя литературная деятельность показалась мне лишенной всякого смысла, совершенно смехотворной. Я бы никогда не осмелилась показать их человеку, который видел Южный Крест. Мне пришли на ум стихи Малларме с их размеренным ритмом: «О, сердце мое, услышь песнь моряков».

Эти стихи предназначались тем, кто мечтал о жизни, а Оливер жил своей жизнью, наполненной естественной поэзией, свободной и чистой.

— Прочитайте мне что-нибудь из ваших стихов.

Он настаивал с вежливым любопытством. Я рассмеялась при мысли показать Оливеру образец своего творчества.

— Это белые стихи, ну, знаете, автоматические.

Эти два эпитета, казалось, его очень удивили. Я боялась сбиться с мысли. Но его мысли были в полном порядке. Я по памяти выбрала отрывок поэмы из того, что было бы ближе Оливеру.

— И что, это публикуют?

Я не посчитала этот вопрос за оскорбление.

— Ну да, в журналах авангардистского направления, как я вам уже сказала.

— А что это такое — авангардистские журналы?

Его невежество меня растрогало.

Оливер был похож на моего отца, который читал только то, что касалось путешествий и открытий.

Я не собиралась заниматься образованием Оливера. Все это казалось мне белибердой и пустым тщеславием. На Бораборе в нашем доме у нас не будет на стенах картин, ну а что касается… В этот момент Оливер сказал:

— А ведь я — художник.

— Художник! — воскликнула я, грубо вырванная из своих мечтаний. — Но тогда что же вы делаете на Бораборе?

— Рисую, конечно.

Вот так история! Какая же я была сумасшедшая… Да и могла ли я встретить на Монпарнасе кого-либо, кто не был бы художником?!

Я молчала, охваченная отчаянием, смешанным с иронией, в то время как Оливер рылся в одном из своих чемоданов.

Он вернулся ко мне с альбомом под мышкой. Я вынуждена была привстать и опереться на одну из подушек с видом больной, которой вот-вот преподнесут горькое питье. Я с отвращением просмотрела портреты: все они на удивление были похожи друг на друга, как будто изображали членов одной семьи, олицетворяющей идеал художника. Длинные или короткие, но все носы были похожи и напоминали фасолины. Все прекрасные остекленевшие глаза смотрели прямо перед собой. Особая улыбка Джоконды мрачно оживляла восковые лица.

— Они все удивительно похожи, — прошептала я. Мне так и не удалось скрыть охватившее меня отвращение.

— Фотографическая точность, — доверчиво ответил Оливер.

— Ну а виды островов? Борабора?

— Я рисую только портреты.

Я была ужасно разочарована. Подумать только! Все оставить из-за непреодолимого желания новизны, встретить по счастливой случайности человека с Полинезийских островов… И чтобы этот человек оказался художником? Еще один художник! В этом было что-то предательское. От судьбы не убежишь, а моя судьба — это никудышные мужчины.

Я рассмеялась.

— Почему вы смеетесь? — спросил меня тот, кто теперь уже был экс-мужчиной из Бораборы.

— Жизнь мне кажется бесконечно смешной!

— Это воздействие виски, — с умным видом сказал Оливер. Он положил свой альбом на место и тщательно закрыл чемодан.

Я напыщенно процитировала:

В поисках неведанной дороги среди волн

Увидел вдруг письмо он на плече своем

Железом выжег кто-то письмена…

— О, это прекрасно! Это вы написали?

— Нет, это очень плохо, это из дю Вини.

— А что конкретно обозначают эти слова?

— Это значит: «Звуки флейты могут превратиться в барабанный бой».

Оливер удивленно приподнял брови и бросил на меня подозрительный взгляд. Замедленно, как под водой, я поднесла свою руку к упавшей пряди волос.

— Виски было довольно крепким. Кажется, мне лучше уйти.

Я чувствовала себя потерянной, несчастной, мною владело только одно желание: поскорее добраться до постели, все равно какой, лишь бы остаться одной. Четыре порции виски и горькое разочарование — это было слишком для начала.

Оливер отвез меня на такси до гостиницы, окружив братской нежностью. Стоя у входа, я собиралась сказать ему: «Прощай навсегда!»

— Пойдем завтра потанцуем, — предложил он.

По тому, как он это произнес, я поняла, что это больше похоже на приказание, чем на приглашение.

— Договорились, — ответила я, тотчас же забыв о его живописи, так как Оливер был, что там ни говори, очень красив.

Его взгляд погрузился в мой, как камень в воду, образовывая большие круги, которые постепенно исчезали вдали.

Я медленно поднялась по ступенькам лестницы, охваченная предчувствием, что между этим человеком и мной было что-то странное, фатальное.

Я была в тысяче лье от того, чтобы знать, что меня ждало в действительности.

 

Во власти наслаждения

«Как знает каждый, утренние мысли и мысли вечерние — совершенно разные вещи» — написал Джордж Мур.

Утром следующего дня я сама в этом убедилась. Человек из Бораборы был художником, к тому же плохим! Но я должна отдать ему должное: он мало говорил о себе и совсем не говорил о своем творчестве. И именно эта скромность ввела меня в заблуждение по поводу его личности.

Итак, он жил на Бораборе. И должно быть, неплохо зарабатывал на жизнь светскими портретами, хотя и любил природу и простую жизнь: вот почему он укрылся на отдаленном острове, где и проводил большую часть времени.

В райском одиночестве жизнь могла быть сладкой и мирной. Во всяком случае, я была абсолютно уверена, что Оливер не терзался над решением проблем живописи, которые возникали в процессе творчества.

За последние месяцы мой гардероб уменьшился до минимума. Но это было время, когда метр джерси и длинная нить фальшивого жемчуга составляли полный туалет. Подлинный шик невозможно было приобрести и за золото; это было что-то неуловимое, настоящий дар — умение подать свою фигуру наилучшим образом в платье без рукавов и доходящем только до колен.

Оливер, когда я спустилась к нему, в отличие от заурядных влюбленных, посмотрел на меня без всякого пыла, но с вниманием кинорежиссера, осматривающего кинозвезду перед началом съемок. Я покружилась перед ним с томной грацией манекенщицы. Приподняла по очереди ступни, чтобы показать ему шикарные лодочки, затем протянула руки, чтобы продемонстрировать сверхтонкую кожу, из которой были вручную сшиты мои перчатки (подлинная скромность миллионерши). Эти перчатки и туфли стоили мне месячного дохода, но, как сказал Альфонс Аллэ: «Жить в бедности и так слишком тяжело, чтобы к тому же еще и лишать себя всего!»

— Замечательно, совершенно замечательно, — серьезно сказал Оливер.

Это обдуманное восхищение наполнило меня ликованием. У меня было такое ощущение, что я сдаю трудный экзамен. Внимание и любопытство Оливера меня необыкновенно подбодрили. Казалось, что он ничего не оставляет на волю случая. Любовь для него не была испанским постоялым двором.

— Я тебе нравлюсь?

— Ты элегантна, как ласточка.

Я была одета в темно-синее, цвета летней ночи, платье. Единственным моим украшением было длинное ожерелье белого цвета.

— Ты здесь единственная ласточка, — добавил он. Затем прикоснулся своими длинными изящными пальцами к жемчужинам на моем колье и сделал легкую гримасу. — Ну, они уж могли бы быть и настоящими.

— Да ты сноб? — спросила я со слегка натянутой улыбкой.

— Ни в коей мере. Но я очень честолюбив.

Какой изысканный способ показать мне, что у нас общее будущее!

Я взглянула на Оливера, и у меня возникло ощущение, что открываю ставни и вижу прекрасную весеннюю зарю. Легкое дуновение счастья нежно коснулось моей щеки, но мне удалось отбросить прочь волнение и рассмеяться.

— Настоящий жемчуг больше подходит пожилым дамам. Кто из женщин моего возраста мог бы позволить себе прогуливаться с жемчужинами такого размера, как эти, да еще ниспадающими до колен!

— А почему бы и нет, — небрежно ответил Оливер.

У меня перехватило дыхание. Если правда, что в момент смерти видишь свое прошлое, проносящееся перед твоим внутренним взором со скоростью света, неопровержимо и то, что воображение может с такой же быстротой создать и будущее.

— Конечно же, на Бораборе добывают жемчуг?

Оливер отрицательно покачал головой.

— А у тебя нет намерений самой добывать жемчуг? — спросил он. Хитроватая улыбка придавала его лицу необыкновенную привлекательность.

— Жемчужины или ракушки меня не интересуют. Для меня важнее колье.

— Хорошо, у тебя будет колье. Но, надеюсь, не из ракушек.

В его взгляде было смешанное чувство нежности и серьезности. И я почувствовала себя хрупкой, легкой, живой и веселой, как… ласточка. Я бы очень хотела устремиться в небо с Оливером.

Мы медленно спустились к Сене. Была звездная ночь, теплая и немного торжественная. Улицы почти опустели, как это обычно случается в разгар лета. Я говорила «прощай» Парижу и доверялась порыву любви и счастья. Сидящие на крылечках коты и консьержки провожали нас долгим, внимательным взглядом. Позади и впереди нас стояла тишина. Мы выглядели влюбленной парой. Красота и тайна были нашим королевским эскортом.

Мужчины на улице обычно пожирали меня взглядом. Для них я была тем лакомым кусочком, который способен утолить их голод, вплоть до пресыщения. Но, опираясь на руку Оливера, сияющая от любви, я была еще более соблазнительной и в то же время недоступной.

Я ощущала свободу птицы, собирающейся строить свое гнездышко. И я собирала звездный пух. Ночная прогулка по городу была божественна. Все мои агрессивные устремления оставили меня. Меня, которая рядом с Геттоном и его друзьями приобрела категоричность суждений, независимость оценок, способность горячо защищать свои убеждения и презирать мнение других. Я вдруг почувствовала, что стержень во мне, который так ожесточал мое сердце и который был моим главным оружием, начинает медленно таять. Я была проникнута снисходительностью, даже равнодушием к правде, приобретенной благодаря надменности. Я одержала победу над моими устремлениями посылать отравленные стрелы в противника при малейшем расхождении во взглядах. Я была женщиной, я любила мужчину; и я наслаждалась, как могла бы наслаждаться весенними цветущими лугами, разговором, который три дня назад показался бы мне тягостным.

Оливер заставил меня разговориться. Я описала ему окружение, которое только что оставила. В нем я приобрела багаж такой же надежный, как чемоданы, сделанные знаменитым Гермесом. Но этот багаж показался мне бесполезным и громоздким грузом. А я была легкомысленной и с чистой совестью следовала за Оливером. Наконец я сказала:

— Я счастлива, что иду танцевать. Вот уже несколько месяцев не танцевала.

— А почему ты не танцевала?

— Мои друзья были слишком серьезными… Я следовала их вкусам. С ними я проводила ночи напролет, слушая, как они обсуждают проблемы искусства, философии, политики.

— Ты всегда такая послушная?

— Не то чтобы послушная, но с кем бы я могла танцевать?

— Ну а раньше?

— Раньше… Я танцевала слишком много. Почти каждый вечер. Ты же не думаешь, что от жизни можно требовать чего-то другого, кроме танцев до упаду или их полного отсутствия?

Я заметила, как на лице Оливера появилось и тут же исчезло едва заметное выражение иронии. Казалось, он слушал избалованного ребенка, которого можно было не принимать всерьез.

— Можно просить у жизни все что угодно, но надо знать, чего хочешь, — сказал он, помолчав.

Он посмотрел на меня сквозь сигаретный дым, подняв вопросительно брови.

Я ничего не ответила.

— Ты так молода! — неожиданно воскликнул Оливер, притягивая к моей щеке руку с явным намерением приласкать меня.

Я доверчиво взглянула на него…

Оливер остановил случайное такси и дал шоферу адрес «Сладкой тележки». Это был не ночной клуб для снобов и не дансинг для международных туристов. Скорее, нечто вроде храма любителей-фанатов настоящего джаза, очень популярного в то время в Европе. Оркестр был потрясающим: негры из Нового Орлеана, из тех, чьи выступления позднее будут оцениваться как музыкальная классика.

Есть такое мгновение, удивительно волнующее, которое возникает только во время танца и которое выпадает только на долю влюбленных… будущих влюбленных. Это мгновение, когда два существа, уже связанные желанием, еще не реализовали его. Они еще не познали физической близости. Они собираются вместе только танцевать. Женщина, прижатая к мужчине крепким объятием (на этот жест они еще никогда не осмеливались раньше).

Такая близкая, она открыта и в то же время недоступна. Он глубже вдыхает таинство ее духов, любуется тенью ее ресниц, похожих на лепестки василька. Он не может оторвать глаз от розового бархата ее лица, прекрасного, как водяная лилия.

Она же похожа на лиану, обвивающую ствол дерева. Нежная и притягательная, она чувствует прикосновение грубой мужской одежды, скрывающей горячие мускулы и сердце, которое бьется для нее, как бурлящий весенний сок. Она поднимает глаза, искрящиеся, как дождинки под солнечными лучами, и смотрит на его рот, который не улыбается, встречается с его взглядом, который порабощает ее и обещает очаровательную бурю.

Подобный момент не может обмануть тех, кто готов стать настоящими любовниками. Оркестр играл динамичный зажигательный танец; в объятиях Оливера я была как папоротник, отпечатавшийся на камне. Этот латиноамериканский танец исполняется следующим образом: партнеры находятся на небольшом расстоянии друг от друга и держатся за руки. Это бешеный танец. Оливер танцевал в своем ритме, крепко прижимая меня к себе. Он положил мою голову на свое плечо и держал меня не за руку, а за затылок. Он погружал меня в свой взгляд, в котором блестело отражение звезд в темной воде. Кто мы были такие? Где мы были? Я слышала загадочное звучание мелодии в примитивном лесу желания. Такая музыка с тех пор всегда была для меня олицетворением эротического зова и дикой мужественности, воплощением которых стал для меня Оливер.

Один танец сменялся другим, но все они обладали притягательной силой для тех, кто, подобно мне, принадлежал к оккультному миру. Я не пытаюсь ничего объяснять, просто констатирую. Тем хуже, если это проявление животной страсти может показаться деградацией тем, кто обладает возвышенным духом. Для меня же это — самый чистый из всех человеческих грехов.

Оркестр замолчал. Музыканты радовались передышке. И только тогда, слегка раздраженные, мы отстранились друг от друга, как чета фавнов, чья агрессивная игра была неожиданно прервана. Не дав мне выпить виски со льдом, которое подали на наш столик, Оливер сказал:

— Мы уезжаем?

Как обычно, его манера узнавать мои намерения была похожа на приказ. Я не испытывала ни жажды, ни голода, ни какого-либо другого желания поразвлечься; как успокоительное, интенсивность любви устраняет все, не имеющее к ней непосредственного отношения. Поглощенная присутствием Оливера, я внимательно изучала его лицо. Так изучают небо и горизонт, чтобы предсказать погоду, прежде чем отправиться в морское путешествие.

Он усадил меня в такси, сел рядом и, заключив мою руку в свою, дал шоферу адрес своей гостиницы.

Когда мы были в его комнате, он приготовил нам виски. Два стакана и бутылка «Белой лошади» заранее стояли на подносе. Я сделала большой глоток, надеясь, что это поможет преодолеть робость, которой я прежде никогда не испытывала. Мы сидели друг от друга на расстоянии. Я хотела, чтобы Оливер сам преодолел дистанцию, которая нас разделяла: три метра красного ковра. Странная вещь! Совсем недавно мы танцевали как любовники, а теперь находились на разных берегах такой привлекательной и опасной реки.

Желание в этот момент казалось мне громадным, как Вселенная. Я будто находилась на Луне в каком-то странном освещении. И вдруг, как стрела, Оливер бросился ко мне с объятиями.

Если когда-либо любовник походил на удава, удушающего свою жертву, так это был Оливер. Я сопротивлялась не больше, чем газель, попавшая в его безжалостные кольца.

Выброшенная на берег, я медленно приходила в себя. Сама не знаю почему, я вдруг стала одним из персонажей, изображенных на романтических гравюрах, украшающих салон моего родного дома в Лок-Мариа. Молния в темном небе, волосы, раздуваемые порывом ветра, волны, разбивающиеся о скалы, мужчина в накидке и женщина в блузке меж руин феодального замка. И все это на фоне бушующего моря, и, конечно же, среди бурной пены тонущий корабль.

Я открыла глаза и увидела Оливера — бледного, в клубах дыма, почти задыхающегося — совсем рядом со мной.

Он пришел в себя и первое, что сделал, — это наполнил бокалы. Мои фантазии испарились. Я увидела себя лежащей на диване. Оливер нежно ласкал мои волосы и лицо. Мне показалось, что он был не создан для подобных нежностей. Его бархатная рука казалась одетой в железную перчатку. Он смотрел на меня с удовлетворением человека, наконец-то получившего вещь, о которой так долго мечтал.

— Твои глаза цвета рома, который кружит голову, — сказал он тихим и низким голосом. — А твои волосы напоминают крыло дрозда.

Я чуть не сказала Оливеру, что он скорее поэт, чем художник, но он продолжал все тем же доверительным тоном:

— Что за маленькая ямочка на твоей левой щеке?

— Оспа.

— Оспа? О, моя милая, во сколько же лет у тебя была осла?

— Кажется, в восемь.

— В восемь лет!

Оливер вел себя так, будто любил меня со дня моего рождения и хотел защитить от всего, даже от оспы.

— Где ты была в восемь лет? Чем занималась?

Мгновенно я выбрала такой образ в детстве, чтобы понравиться Оливеру. Меня очаровало постоянное обновление любви, которое я испытывала. Оливер гениально играл роль классического любовника. Ведь никогда не устаешь от представлений Гамлета или Отелло.

— Я была в Тунисе, — ответила я. — Моего отца назначили туда капитаном миноносца, и он взял меня с собой. Я провела там два года. Мы жили в доме, окруженном большим парком. В нем водились газели. Они заходили в дом, чтобы разделить со мной полдник. А одна очень деликатно выбирала свои любимые пирожные из тарелки. Ее звали Джелла. Я ужасно переживала, что не могла взять ее с собой во Францию.

В четвертый раз я говорила о Джелле мужчине, который держал меня в своих объятиях. Периодически Джелла возникала в памяти, чтобы съесть пирожное из моей руки. Я слышала цокот ее копыт, видела ее большой влажный глаз, большие длинные ресницы белого цвета. Каждая новая любовь совершала небольшую прогулку по чудесному парку моего детства. Одни и те же воспоминания покрывали цветами боярышник, растущий вдоль дорог моего прошлого.

— А что делал ты в восемь лет?

Лицо Оливера помрачнело. Легкая тучка набежала на солнце.

— Мне никогда не было восьми лет, — сказал он.

Я поняла, что Оливера не надо ни о чем спрашивать. Освободилась из его объятий и села на край дивана. Пиджак Оливера валялся на полу. Его бумажник выпал из кармана, документы рассыпались. Мой взгляд привлекло слово «капитан», написанное на голубоватой карточке перед фамилией и именем Оливера. Я подняла карточку, рассмотрела фотографию на ней и воскликнула, крайне удивленная:

— Как, ты — капитан? Ты — моряк?

Оливер выпрямился и посмотрел на меня, как если бы я вдруг сошла с ума.

— Конечно, моряк. Почему же это так удивляет тебя?

Он вырвал карточку из моих рук, затем, заметив другие документы, собрал их и положил в бумажник. Брови его были нахмурены, лицо приобрело угрюмое выражение.

— Извини меня, — сказала я, чуть смутившись, — я не удержалась, когда увидела слово «капитан». Я так счастлива, что ты моряк!

— А что это меняет? — строго спросил Оливер.

— Моряк, настоящий моряк! — воскликнула я с энтузиазмом.

Следовало бы об этом подумать: англичанин не может быть художником, даже когда хочет этого; он всегда остается моряком…

Я скрыла эти мысли от Оливера. Его сдержанный вид успокоил меня. Еще больше я успокоилась, когда он объяснил, что оставил море: это ремесло ему наскучило.

— Так ты занимаешься живописью? — спросила я с легкой иронией.

— Да плевал я на живопись, — признался Оливер, смеясь. — Но я ведь тебе уже сказал, что я амбициозен.

Оливер сделал гримасу, которая означала одновременно и да и нет, что могло быть проявлением и скромности, и гордости. Со стаканом виски в руке он вытянулся на диване, заложив вторую руку за голову и скрестив ноги. Сигаретный дым окружал его голову малиновым светом.

— Ты сказал мне, что возвращаешься на Борабору… Нужно много денег, чтобы жить там?

— Нужно много денег, где бы ты ни жил, — ответил Оливер.

С важным видом он сделал глоток и протянул мне свой стакан. Я взяла стакан и поцеловала его тонкую, как морской канат, руку.

— Все это не имеет никакого значения. Теперь я знаю, что ты настоящий мужчина.

Оливер очень аккуратно положил сигарету в пепельницу, а затем с видом любовника, гордого собой, обнял меня за талию.

— Почему? — спросил он с любопытством и с долей кокетства.

— Моряк — всегда настоящий мужчина.

— А, — протянул Оливер с довольно ироничным видом, а затем хитро добавил: — Таким образом, мужчины, которые не являются моряками, не мужчины?

— Я хотела сказать, что моряк силен и телом, и духом.

— А! — еще раз произнес Оливер.

Казалось, он рассматривает со всех сторон мою фразу и делает усилие, чтобы обнаружить в ней хоть какой-нибудь смысл. Он с задумчивым видом следил за кольцами дыма, которые выпускал с необычайной ловкостью.

— Сила тела и сила духа? — прошептал он.

Я начала раздражаться. У Оливера была способность заставлять подчиняться его точке зрения. Все с тем же видом терпеливой снисходительности он спросил:

— Не расположена ли ты доверить моряку свое бесценное существование?

— Откровенно говоря, любому моряку — нет! А вот тебе — да.

Оливер поцеловал меня. Я двумя руками держала голову с черными, как вороново крыло, волосами и ласкала ее. Склонившись над моим лицом, он изучал глубину моих глаз так пристально, что все искусственное, все временное покинуло меня. Он хотел видеть во мне то, что искал. А я в его глазах увидела такое сияние, что вынуждена была зажмуриться. Как будто я была золотоискателем, только что нашедшим первый самородок.

— Завтра мы уезжаем в Англию…

Я еще сильнее обняла его, чтобы дать понять, что согласна на это всем своим существом. Затем улыбнулась, сияя от радости.

— Я за тобой поеду на край света, — прошептала я.

Он ответил мне доброй улыбкой.

— Ну, тогда, — сказал он, — мы поедем на Борабору.

И нам пришлось туда уехать, но после стольких приключений!!!

Это обилие восклицательных знаков кажется бредом; я должна сказать, что будущее готовило мне много других знаков, восклицательных и вопросительных. Для того чтобы написать эту историю, я хотела бы иметь в своем распоряжении знаки удивления, потрясения… И даже знаки ужаса… Да, ужаса.

 

Свадебное путешествие

Два предыдущих свадебных путешествия уже дали мне определенный опыт. Каждый раз отъезды сопровождались удовольствием от нового багажа, нового постельного белья, новых туалетов — всех этих предметов, которые приходили в мою жизнь вместе с мужчиной, который меня сопровождал. И каждый раз я помечала инициалами своего хозяина все — от кожаных чемоданов до носовых платков. Все это символизировало брак.

Я собиралась уезжать с человеком, которого любила так, что решила жить вместе с ним. Никогда раньше я не испытывала подобного счастья. Оно украшало каждую минуту моей жизни. Оливер меня похищал! Я оседлала крылатую лошадь, которая проносила меня над облаками! Я могла бы оставить все: пудру, духи, губную помаду и даже последнюю рубашку, настолько была охвачена романтической беззаботностью.

Облокотившись о парапет, прижавшись щекой к плечу Оливера, я смотрела на волны за кормой корабля, который увозил нас вдаль. Это было потрясающе! Как мечта, предвосхищающая счастье!

Но в действительности все было совершенно не так. Не было ни поезда, ни корабля. У нас было свидание в кафе совсем рядом с вокзалом Сен-Лазар. Я пришла первой, устроилась в специально отгороженном месте, едва освещенном, что создавало интимную атмосферу вагона, предназначенного для влюбленных. Этот бар напоминал чем-то Англию. В нем ели очень вкусный бекон и пили крепкий портер в серебряных бокалах.

Я заказала чашку чая, аромат которого мог бы приподнять мое настроение.

Как только появился Оливер, я тотчас же почувствовала ледяное дуновение злого осеннего ветра. Кратко и без всяких дополнительных объяснений он назначил мне свидание на завтрашний вечер в одном из отелей… Лондона! Я бросила на него тревожный взгляд, готовая расплакаться, но он на это не обратил никакого внимания. Только попросил записать название и адрес отеля в записную книжку, что я и сделала дрожащей рукой. Оливер проверил мою запись и четко вывел номер телефона.

— На твое имя будет заказан номер. Вот здесь все отмечено: время отправления поезда, на котором ты поедешь из Дувра в Лондон. Ошибиться невозможно, все абсолютно ясно.

Я машинально бросила взгляд на клочок бумаги, который он мне протягивал, и впервые увидела его почерк: мелкий и очень четкий. Перечитала записи с неописуемым волнением. Невероятно! Все это составляло часть игры, которую Оливер хотел сыграть до конца. В таком способе прощания было что-то жестокое, романтичное и загадочное — и все это было в его стиле! Мы собирались уехать вместе, но неожиданно Оливер решил пойти по другому пути.

Какой же надо быть сумасшедшей, чтобы отправиться на это кошмарное свидание в Лондон?! Так вот, я и была этой сумасшедшей. Но смогу ли я уехать этой ночью? Ведь у меня нет денег. Или почти нет; и нет времени, чтобы что-нибудь продать. Разве что золотой перстень с печаткой. Конечно, можно попросить денег у Оливера, но… Как в каком-то кошмаре, я ничего не могла сделать: ни сгладить трудности, ни усилием воли изменить ход событий.

Оливер был холоден, немногословен, казалось, куда-то спешил.

— Оливер, — прошептала я в полном отчаянии, — дай мне свой адрес.

— Мой адрес? Зачем?

— А что, если завтра я не смогу быть в Лондоне? Ты в самом деле хочешь, чтобы я приехала?

— Хочу ли?..

Казалось, Оливер упал с небес. Он пронзил меня взглядом, исполненным искреннего волнения. Я вздохнула с облегчением, плача и смеясь одновременно.

— Я подумала… мы ведь собирались уехать вместе…

— Это невозможно. Кстати, я еду не завтра. Через час у меня поезд, и весь завтрашний день в Лондоне я буду чрезвычайно занят.

Я чуть не спросила, почему не могу поехать вместе с ним сегодня, но он опередил мой вопрос гримасой, которую можно было с большим трудом принять за улыбку.

— Я хотел бы тебя попросить меньше фантазировать. Тогда у тебя будет меньше разочарований.

С этого момента я научилась понимать Оливера с полуслова. И это заведет меня очень далеко, как вы сами увидите. Он оказался человеком властным — это бесспорно, знал, чего хотел, и было совершенно бессмысленно требовать от него дополнительных объяснений.

Мое сердце опять стало биться в нормальном ритме. Я вернулась к жизни и храбро собиралась попросить у Оливера денег, когда тот достал бумажник и протянул мне билет, а также конверт, явно содержащий крупную сумму, — доказательство того, что он подумал обо всем и искренне хотел увидеть меня в Лондоне. Если бы он начал с этого жеста, я бы не испытала ужасного отчаяния. Но, видимо, Оливер хотел, чтобы я почувствовала контраст между счастливым днем и одиноким отъездом. Столь несчастная всего несколько минут назад, я теперь была на вершине счастья, уезжая в одиночестве в свадебное путешествие.

Без тени смущения я опустила билет и конверт в сумку. Впервые я получила деньги от мужчины вот таким образом, к тому же деньги, в которых действительно нуждалась.

Оливер сказал мне «до свидания», не поцеловав даже (да и я тоже не люблю этих публичных поцелуев). И добавил:

— До завтрашнего вечера, в восемь в гостинице, — а затем тихо прошептал: — Ты — моя любовь. — Сказал это выразительно, доверительно и загадочно одновременно, как только он один мог это делать.

Расставшись с моим возлюбленным, я сто раз провернула в голове все возможные и невозможные причины, по которым должна ехать в Лондон в одиночестве. В конце концов одна из них показалась мне очень веской: Оливер женат; его жена живет где-то в Лондоне или между Лондоном и Парижем. А может быть, она осталась на Бораборе… Одно было точно: Оливер не хотел рисковать нашим счастьем — я ведь не могла остаться незамеченной. Куда там! И конечно же, я не отличалась платоническими отношениями с мужчинами — если только для этого были соответствующие время и обстановка. Да, я решила, что Оливер женат. Но какое это имело сейчас значение? Я знала, что ничто и никогда нас не разлучит. Я ему доверяла. Однажды он станет свободным. Он меня выбрал, он меня любил, он сказал: «В жизни можно иметь все, но надо знать, чего ты хочешь».

И вот я стою на борту корабля, прислонившись к рубке. Одна! Я отвернулась от берегов Франции и устремила взгляд к Англии. Луна освещала море. Я устроилась в шезлонге и курила сигареты, конечно же английские.

И вот заря уже окрасила гирлянды роз, оплетающих дома Дувра. Пароход причалил. Без всяких проблем я прошла паспортный и таможенный контроль. Кстати, в моем чемодане вещей было не больше, чем мне понадобилось бы для уик-энда. Начиналась моя странная жизнь.

Для меня была заказана комната. Но на столе не оказалось цветов, которых я так ждала. Подумать о цветах было не в стиле Оливера.

В номере были две односпальные кровати. Ванная комната… Как долго я здесь пробуду?

Окна выходили в маленький сквер. Деревья начинали распускаться. Их ветви слегка шевелились от дуновения ветра. В Париже деревья высаживаются, потом обрезаются, и вид у них всегда благопристойный. В Лондоне они образуют настоящие оазисы из зелени, похожие на дикие леса, которые когда-то росли на месте города.

Мне захотелось прогуляться по этим неизвестным улицам. Я приезжала несколько раз в Лондон. У меня здесь оставались друзья. Я могла бы навестить их. По, расставаясь с Геттоном, я решила окончательно порвать с прошлым. Мне хотелось полностью изменить свой образ жизни, пустить новые корни. К этому желанию примешивалось сентиментальное предубеждение: я объяснила Оливеру свою жажду обновления, и это очень взволновало его и, как мне кажется, понравилось. Я жила только мыслями об Оливере.

Гуляя по улицам Лондона, я испытывала эйфорию от того, что чувствовала себя вне связи с прошлым, думала только об Оливере, о нашем настоящем и будущем.

Ровно в восемь вечера я ожидала его в вестибюле отеля, одетая во все белое, с английским васильком, приколотым к отвороту пальто. Я уже была чайкой, потом жаворонком; с какой птицей сравнит меня Оливер сегодня вечером?

В три минуты девятого он появился.

Никаких слов приветствия, никаких поцелуев. Оливер взял мои руки в свои и посмотрел на меня с нежной улыбкой.

— Наконец! — сказал он и огляделся. — А где твой багаж? Надо его спустить вниз — мы тотчас же уезжаем.

— Куда?

— У меня есть машина, дом и все для жизни, любимая.

— Подожди меня, я буду готова через десять минут.

Позабыв о лифте, я бросилась по лестнице с ощущением, что у меня вырастают крылья… Милый Оливер!

Десять минут спустя я уже была рядом с ним, и мы уехали.

Какое наслаждение следовать за тем, кого любишь. Я не задавала больше вопросов. Мы пересекли Лондон и его пригород. Проезжая, я мельком наблюдала сценки из жизни тех, кто скрывался за окнами, занавешенными кокетливыми занавесками и освещенными красным или золотистым светом.

Мы ехали уже около двух часов, и вот наконец машина остановилась. Оливер вышел, открыл дверь в стене из серого камня. Потом подошел к машине с моей стороны и взял меня на руки. Держа меня на руках, он переступил порог своего дома и закрыл дверь легким ударом ноги. Поднялся по ступенькам узкой и очень крутой лестницы и положил меня на кровать, освещенную лампой.

И тут я увидела охапку белых нарциссов с желтой сердцевиной (единственный случай, когда Оливер подумал о цветах), после чего я уже ничего не видела, кроме Оливера.

На заре он сказал:

— Нам очень повезло, что ты так хорошо говоришь по-английски. Иначе тебе пришлось бы его изучить.

— Почему? Это совершенно не нужно, ты так хорошо говоришь по-французски.

— С этого момента ты будешь становиться англичанкой, — ответил он мне, смеясь.

 

Рай в шалаше

Дом, в который меня привел Оливер, назывался «Зеленые пастбища». Это был дом в саду. Ближайшая деревня в графстве Хертфортшир носила название Долина артишоков. За кажущейся простотой нашего жилища скрывался комфорт в чисто английском стиле. Мебель, изысканная посуда, широкие камины, невинный запах лаванды, пропитавший все шкафы, старинные персидские ковры, поблекшие от времени, — все внушало мысль о мирном и прочном счастье.

Вдали поля плавно переходили в холмы, зеленая гладь лениво переливалась на солнце, как океан в тихий летний день. Высокие деревья, росшие вдоль дорог, видимо, уже не один раз отметили свое столетие. Мне казалось, что небо здесь сохранило отблеск всех солнц и лун начиная с глубокой старины. Голуби цвета старого золота ворковали на желобах домов.

Наконец я позволила распуститься во мне надеждам на спокойное существование, наполненное безмятежным счастьем. Сколько раз я отгоняла эти мечты от себя! Как бы я хотела пережить здесь великую и романтическую любовь!

Старый дом имел одну особенность: в нем отсутствовали какие-либо личные вещи. Я не нашла следов присутствия тех, кто жил здесь до нас. Однако он казался живым, вибрирующим, только заснувшим слишком долгим сном.

Я подумала, что Оливер давно не был в нем.

— Ты родился здесь? — спросила я однажды.

И опять увидела, как это уже случалось в Париже, что его лицо омрачилось.

— Я снял этот дом, — ответил Оливер, но так произнес эти слова, что у меня пропало всякое желание продолжать расспросы.

Возможно, жена Оливера жила в его фамильном доме? В моем воображении эта женщина существовала то в Англии, то за морями, на Бораборе. Хотя о Бораборе мы больше не говорили. Несомненно, Оливер жил здесь со мной тайно. Почту ему сюда не доставляли, я не замечала никаких признаков связи с внешним миром. Оливер ездил на старом, имеющем вид семейного, автомобиле.

У нас не было прислуги, мы этого не хотели; по крайней мере, Оливер решил прожить наш медовый месяц в полном одиночестве. Он выполнял всю ручную работу весело, ловко и быстро, как матрос. Мы застилали постели, готовили еду, всегда вместе мыли посуду. Не раз страсть заставляла нас позабыть закрыть кран в ванной, и тогда вода переливалась через край, или оставить молоко на включенной плите.

Мы жили вдали от всего — от друзей, от привычных для современной жизни развлечений. И я была на вершине блаженства.

— Как я счастлив, что ты круглая сирота, — сказал мне однажды Оливер. — Это чудо — встретить женщину и быть единственным, кто ею обладает, абсолютно единственным.

Любовь являлась единственным проявлением насилия в этой мирной жизни. Но какая любовь! Между нами не было места ни для кого, да и рядом не хотелось никого видеть.

Однажды осенним вечером маленькое существо проскользнуло к нам и устроилось в нашей жизни. Это был полосатый котенок, окрашенный в разные оттенки серого цвета и родившийся, казалось, из теплого пепла нашего очага. Мы с радостью приютили его у себя. Я назвала его, сама не зная почему, Франсуа.

Однажды Оливер сказал мне:

— Тебе следовало бы опять начать писать.

— О, это напрасная трата времени, все такое поверхностное и пустое. Это то же самое, как если бы я начала ткать ковер.

— Да нет же! Это всегда полезно; напиши роман, к примеру.

Я рассмеялась.

— Оливер, ты точно хотел бы засадить меня за дамскую работу!

— Ты себя недооцениваешь. Мне очень понравилась твоя книга «Дневные сны».

У меня перехватило дыхание.

— Где и когда ты ее читал?

— В Париже. Я заказал ее в книжном магазине на следующий день после нашей встречи. Ты видишь, до какой степени все, что касается тебя, вызывает мое любопытство?

— Тебе и вправду он понравился? Это странно; в тебе как бы двое мужчин, но я не могу понять, которому из двух этот роман мог понравиться. Конечно же, не моряку! Человек, для которого природа лишь приключение, никогда не смог бы заинтересоваться такого рода разглагольствованиями. Ну а что касается художника… Ты ведь реалист, и тебе не удастся ни за что на свете посмаковать эти сюрреалистические тексты.

— Да, ты права, во мне действительно два человека, но один уже не моряк, а другой… Если быть откровенным, дорогая, другой никогда не был художником.

Золотистые насмешливые искорки блестели в глазах Оливера.

— Тебе не нравится живопись, которой ты занимаешься?

— Совершенно нет, — холодно ответил Оливер. — Я рисую как могу! Ты думаешь, что это легко? — по-детски добавил он. — Я умел только одно: добросовестно перерисовывать фотографии.

— Ну, тогда зачем же ты занялся живописью?

— Что за вопрос? Я же не спрашиваю, почему ты пишешь стихи?

Конечно, это не одно и то же, но я воздержалась от мысли сказать ему это. Кстати, Оливер добавил:

— Это была тетива в моем луке.

Я совсем забыла, что Оливер продавал свои картины. (Именно такой вид портретов всегда хорошо продается.)

— Но я прекращаю занятия живописью. — Оливер потянулся с видом явного удовлетворения. — У меня есть другая тетива к моему луку.

О чем он говорил? На что он намекал?

— У меня есть один большой проект. Наклевывается выгодное дельце.

Если бы я услышала от кого-либо другого такие слова, меня бы покоробило от этого. Но у Оливера был необъяснимый дар, свойственный подлинным аристократам, — придавать особый смысл словам, которые он употреблял. Я совершенно ясно увидела, как в руках Оливера блестят слитки золота.

Я уже научилась усмирять свое любопытство, поэтому единственное, на что я решилась, это бросить на него вопросительный взгляд.

— Я скажу тебе это позднее, — произнес он, — время еще не пришло.

Зная, что секретная атмосфера, в которой мы жили, необходима для нашего будущего, я с самозабвением доверилась Оливеру.

Время от времени Оливер отправлялся в Лондон. Я никогда не спрашивала, зачем он туда ездит. Оливер принадлежал к той категории мужчин, которым вопросов не задают. С ними все всегда прекрасно и нет причин волноваться.

Иногда я ловила на себе внимательный взгляд Оливера. Он походил на альпиниста, созерцающего недоступную вершину горы, которую поклялся покорить. И тогда я думала, что он вел тайную, жестокую борьбу за то, чтобы я целиком принадлежала только ему.

Я прожила с Оливером почти четыре месяца, когда вдруг почувствовала каким-то необъяснимым образом, что в нем происходят перемены, почти незаметные на первый взгляд. Казалось, он полностью ушел в себя, в потайные уголки своего сознания. Что-то его явно волновало. Но что? Он был все такой же страстный, такой же пылкий в любви ко мне.

Я помню тот вечер, когда Оливер неожиданно раскрылся передо мной. Это было как удар грома среди ясного неба. Однажды на исходе прекрасного декабрьского дня, который мы провели, гуляя по окрестностям рука об руку, мы вернулись, свежие и отдохнувшие, в наш прекрасный дом. Открыв калитку, я увидела, как огонь камина нежно просвечивается сквозь красные занавески окон. С нежным и глубоким волнением я вспомнила отрывок из «Золотой стрелы» Марии Вебб:

«Помнишь ли ты историю тех, кто нашел золотую стрелу и кто уходит по дорогам, благоухающим запахом цветущих яблонь, сопровождаемый жужжанием пчел, без всякого желания быть вместе с кем-нибудь другим. Они счастливы, им не нужны ни огонь, ни свеча, моя дорогая. У них есть свой собственный свет: нежный свет боярышника, покрытого белыми цветами».

Я прошла через тенистый сад, легко опираясь на руку Оливера. В тот вечер я еще не знала, что для меня никогда больше не будет ни нежного цвета, ни цветов на кустах боярышника.

 

В объятиях Боа

Стоя на коленях перед камином, я поджаривала кусочки хлеба на решетке. Оливер чистил обувь, стоящую полукругом перед ним, как маленькие хорошо выдрессированные животные.

Он сидел на стуле, а казалось, что он сидит верхом на лошади.

Он держал сапожную щетку, похожую в его руке на сокола. Все, что бы ни делал Оливер, его малейший жест, вплоть до поворота головы, было преисполнено загадочной грации и изящества.

— Вот и закончился наш медовый месяц, — вздохнул он. — Вскоре мы расстанемся со всем этим.

Я повернулась к нему, сердце мое сжалось от страшного предчувствия. В голове быстро, как молния, промелькнула мысль: у меня с ним было всего четыре месяца жизни! Так вот чем объяснялись его отлучки, его молчание, постоянная погруженность в свои мысли! Оливер собирался уехать…

Взволнованная, я хранила молчание.

Слова Оливера содержали ужасную угрозу моему счастью.

— Иди ко мне, — сказал он, бросив на меня взгляд, с которым я так часто буду встречаться позже. Взгляд непроницаемый, похожий на темный бархат глубокой ночи.

Я бросила хлеб, сама не знаю куда, возможно, в огонь, и подошла к нему как под гипнозом. Он взял меня за руку и, потянув вниз, заставил опуститься на колени перед ним.

— Анна, — сказал он глухим голосом, — надо, чтобы ты узнала, кто я есть на самом деле.

Мое сердце билось так тяжело, что становилось трудно дышать.

— Анна… я — авантюрист.

Я уронила голову на его руку. С шестнадцати лет мне было запрещено плакать. Это считалось дурным тоном. И все же несколько круглых слезинок выкатилось из уголков глаз — единственное, что я смогла себе позволить в тот вечер.

— Почему ты плачешь? — спросил меня Оливер с такой нежностью, что я уронила еще дополнительно три или четыре слезинки.

— Оливер, ты собираешься меня покинуть, — произнесла я, высказывая вслух самое страшное опасение.

— Расстаться с тобой? Наоборот! — пылко воскликнул Оливер.

Эта загадочная фраза меня несколько утешила.

— Это ты меня можешь покинуть, — тихо добавил он, лаская мои волосы, как привычно гладят домашнего зверька.

Я прижалась к нему и спрятала лицо на его груди.

Смогу ли я отныне жить без него? Однако этот вопрос оказался преждевременным. Несколько секунд спустя я уже знала все или почти все.

Итак, Оливер оказался авантюристом. Должна сказать, что эта новость меня взволновала меньше той, что он художник…

Несколько минут мы молчали. Я не осмеливалась нарушить тишину. Именно тогда я спросила у самой себя: что же это значит — быть авантюристом?

Оливер не дал мне времени для решения, сам все объяснил.

Он надеялся с моей помощью получить неслыханное богатство. Я была потрясена, ужасно напугана… и польщена. Я все могла подумать, кроме этого. Предполагала, что он шпион, торговец наркотиками крупного масштаба или контрабандист. Но чтобы Оливер торговал моими прелестями… Я и впрямь не могла об этом подумать.

— Так что ж, — спросила я, еле сдерживаясь, — ты меня выбрал для этого?

— Да, — храбро ответил Оливер.

Инстинктивно я отшатнулась от него, как будто хотела защититься от удара. Оливер бросился ко мне.

— Анна, я тебя люблю. Ты — моя жизнь. Я хотел бы реализовать свои честолюбивые замыслы с тобой и для тебя. Мое честолюбие ужасно, оно пожирает меня, — добавил он, пристально глядя себе под ноги, как будто увидел это честолюбие там, подобное опасной змее. — Никакая сила в мире не могла бы быть для меня одновременно любовью и инструментом для достижения моих замыслов. Ты все для меня, ты не можешь понять глубинного смысла этих слов, но это правда! Я тебе клянусь, что это правда.

Он замолчал на несколько секунд, и я утонула в его черных глазах.

— Как ты могла подумать, что я не люблю тебя? — обиженно сказал он. — Ты фантастически прекрасна…

Мне безумно хотелось поверить в любовь Оливера! «Лучше плохая погода, чем никакой» — гласит старинная английская пословица. Уж лучше вот такой Оливер, чем жить без Оливера.

— Но я считала, что ты хорошо зарабатываешь живописью.

— Речь идет не о большом количестве денег, — сказал Оливер с чувством отвращения. — Речь идет о состоянии.

Тогда я осмелилась привести несколько слегка устаревших аргументов в защиту простой, достойной и честной жизни.

— Но за такую жизнь надо рассчитываться из собственного кармана, — возразил Оливер, — а у меня, к сожалению, нет средств.

Тогда я извлекла на свет божий прах своих предков корсаров и их жен, умевших так ловко угождать венценосным монархам. Сказала ему о своем рафинированном образовании, а также о своих надеждах на успех.

— Да, — согласился Оливер, — ты создана для успеха. Послушай, Анна, — продолжил он, усаживая меня к себе на колени, — ты ведь необычная женщина, ты совсем не похожа на глупую, ограниченную и сентиментальную индюшку. Ты же не собираешься продолжать эту мещанскую жизнь долгие годы? Ты создана для борьбы, для триумфа, ты способна одержать верх, используя женские чары!

Мне показалось, что я слышу раскаты пушек на пиратском корабле моего предка. Я напустила на себя роковой флер. Ведь есть же мужчины, которые считают своим долгом принимать воинственный вид при первых же звуках военных маршей.

Если бы я могла предвидеть будущее и знать подлинные размеры безрассудства и честолюбия Оливера, я бы поняла, до какой степени жалким казался ему идеал рая в шалаше!

Подленький голосок изнутри прошептал вдруг: «А ты хотя бы уверена, что речь не идет о поездке в Буэнос-Айрес?» Да и кому это нужно в Буэнос-Айресе — мое образование, культура, «фантастическая красота», неотразимый шарм и старинное британское имя? О Бог мой!

Оливер изложил мне свой план. Подобно Александру Македонскому, он всегда составлял планы, отличавшиеся высоким мастерством. Выслушав его, я робко спросила:

— А… Борабора?

— Дойдем еще и до Бораборы, — ответил он. — Мы туда прибудем на прекрасной белой яхте. Я никогда не забываю своих обещаний.

Само собой разумеется, прекрасная белая яхта фигурировала в списке мелочей, которые следовало приобрести. Немного позже я спросила:

— Почему ты не стал актером? Кинозвездой? Ты бы имел бешеные гонорары в Голливуде, я в этом совершенно уверена.

— Ну и что?.. Я зарабатывал бы столько же, сколько Рудольф Валентино. Но какой образ жизни пришлось бы вести для этого? — ответил мне Оливер с полным презрением в голосе к этой профессии.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Предстояло пережить большое приключение с козырными картами в руках и любовью Оливера. Да, я не сомневалась в том, что Оливер меня любит. Мы всегда находим причины, чтобы высмеять все, но нет ничего более великого, чем настоящая любовь.

— Судьба улыбается честолюбивым, — заключил Оливер, крепко целуя меня.

И вновь я почувствовала кольца удава под мускулами этого человека.

Ночью поднялся сильный ветер. Он стонал над домом, как мечущаяся душа, и ничто больше в Оливере не предвещало нежного и спокойного убежища, сердечного покоя, способного защитить меня от волнения, все более завладевающего мной. Я еще могла бы укрыться, спрятаться от этой странной судьбы. Могла бы встать и уйти прочь. Ничего не могло бы быть хуже, чем ужас морального одиночества, давящего меня ледяной рукой. Но я была не способна сбежать, мне действительно не хотелось покидать Оливера. Да и хотелось ли в дальнейшем когда-либо сделать это?..

Мне придется расстаться с родными мирными берегами, чтобы устремиться в неизвестный океан. Отправиться в путешествие — и какое путешествие! — в рамках кодекса, балансируя по канату с моим «неотразимым шармом» и железной волей Оливера.

В этот момент я почувствовала тельце Франсуа, который прижался ко мне, громко мурлыкая, такой теплый и полный жизни! Я нежно прижала его к себе, почти счастливая от того, что слышу это мурлыканье…

 

Ваш ход

План Оливера был прост.

Мы уедем в Сингапур на шикарном пароходе. Будем делать вид, что не знаем друг друга. Затем он найдет возможность быть официально представленным мне. Пустит на осуществление этого плана все имеющиеся деньги, ну а я должна буду подцепить на крючок мультимиллионера — можно, конечно, и мультимиллиардера. Роль подставного лица, которую определил себе Оливер, заключалась в создании благоприятных для ситуации обстоятельств (если в этом будет необходимость) при помощи какой-то секретной стратегии, которую он от меня тщательно скрывал.

Мое имя, образование, профессия писателя, так же, как и мое состояние, в нужный момент ненавязчиво выставленное напоказ, — все это поможет мне избежать любой двусмысленности.

Оливер был чрезвычайно горд своим планом. В оправдание нашего замысла я вспомнила о самых знаменитых авантюрах прошлого. Клеопатра задумала соблазнить Цезаря для того, чтобы побудить его завоевать трон фараонов. Мадам де Помпадур была воспитана и обучена специально для Людовика XV, который должен был встретиться с ней, конечно же «совершенно случайно», на прогулке в лесу, если я не ошибаюсь.

Совесть, заменяющая мне душу, была слишком незрелой, чтобы иметь силы сопротивляться моим амбициям. За две-три ночи она и вовсе замолчала. При помощи нескольких вливаний виски я пыталась бороться с тайной печалью, затаившейся где-то очень глубоко во мне и похожей на покинутого котенка, грустного и недоверчивого. Я говорю о сентиментальном сожалении о верной любви. Прощай, романтика! Снятая с престола, она укрылась где-то очень глубоко в моем сердце.

Как мне понравилось заниматься покупками! Попробуйте предложить женщине сразу, не считая денег, все, в чем она нуждается, и вы посмотрите, сможет ли она сопротивляться. Я, конечно же, тотчас вошла во вкус.

Никогда, даже в те временя, когда была госпожой Ален де Брэ, я не располагала такими суммами на туалеты. Мы могли бы спокойно жить на протяжении четырех или пяти лет в нашем милом доме на деньги, потраченные мною за несколько дней.

Но что для Оливера четыре-пять лет спокойной жизни…

Итак, я одна отправилась в Лондон и вернулась вскоре, нагруженная первыми покупками. Как ребенок, показывающий новогодние подарки, я демонстрировала свои наряды с видом настоящей манекенщицы. Восхищенный Оливер затаил дыхание. Сначала я примерила муслиновый костюм ярко-бирюзового цвета, широкие рукава которого были отделаны белым песцом (может, белый песец — слишком жарко для Сингапура? Поживем — увидим…). Затем продемонстрировала вечернее платье, синее, как летняя ночь, с накидкой из муслина того же цвета на белоснежной подкладке.

— Чудесно… Ты похожа на гардению, освещенную луной.

Наконец я продефилировала перед ним в трикотажных, плотно облегающих тело, платьях синего, белого и небесно-голубого цветов. Последним было белое платье в синюю полоску.

— Тебе настолько нравятся голубой и белый? — неожиданно спросил Оливер, потрясенный демонстрацией моих туалетов в голубой гамме. — А ты ведь права — эти тона тебе изумительно идут. По правде говоря, такая индивидуальность — гениальная находка. Постоянное повторение одной и той же гаммы — в высшей степени гениально и загадочно… До сегодняшнего дня я не замечал, что ты всегда одета в голубое, белое или в бело-голубое. Ты похожа на цветок, на редкую бабочку. Кто тебе подсказал эту идею?

— Речь идет не об идее, а об обете. Я дала обет деве Марии, — невинно ответила я.

Видно было, что Оливер не понял. Он лишь задержал дым своей сигареты, крепко сжав губы. А затем у него вдруг перехватило дыхание.

— Что ты сказала? Ты дала обет Святой деве?

— Ну, да, в детстве я очень серьезно болела, и мама доверила меня Святой деве до моего первого причастия. Но за несколько месяцев до причастия мне ужасно захотелось купить красное пальто, которое мне изумительно шло. Ах, это красное пальто! Я вижу его как сейчас… Мама уступила моему капризу. Так вот, как только я надела свое красное пальто, я тотчас же подхватила другую гадкую болезнь — брюшной тиф, от которого чуть не умерла. Тогда моя бедная мать вновь дала обет Святой деве, но уже до моих тридцати лет. Я не должна носить ничего, кроме белого и голубого. Это не очень-то легко. Иногда приходится побегать, чтобы подобрать в тон сумку, перчатки, туфли…

— Да, я никогда не смог бы придумать такое! — воскликнул Оливер.

Первый и последний раз я слышала, как Оливер смеется по-настоящему: он сотрясался, сгибался вдвое, из глаз катились слезы.

— Да ведь это чистой воды предрассудок, — сказал он, перестав смеяться.

— Нет, уверяю тебя. У меня нет ни малейшего желания нарушить обет еще раз. Это очень серьезно, я…

Оливера снова охватил безумный смех.

— Ты! Чтобы ты — обет Деве!.. О, как это забавно, смешно, просто нет сил! Это так по-бретонски! — воскликнул он, склонясь над своим носовым платком.

Естественно, ведь англичане — протестанты и не верят в Деву.

Как бы там ни было, но для бледной брюнетки, какой я была, синее и белое подходило просто идеально.

Наконец Оливер успокоился и сказал:

— Боже, до чего гениальное кокетство! Да лучше просто невозможно было придумать! Это делает твою полярную красоту еще загадочнее, чем лунная ночь. Однако советую тебе, дорогая, никогда больше не говорить о Деве, — добавил он совершенно серьезно. Но еще и вечером он хихикал, вспоминая мою историю.

Однажды Оливер уехал рано утром в Лондон и вернулся поздно вечером с довольным видом. Он сказал мне:

— Мы уезжаем двадцать второго.

Я хорошо помню, что было это шестнадцатого.

— На борту будет Седрик, лорд Давентри. Он возвращается в Сингапур после шестимесячного пребывания на своих землях. Солидное состояние, шестьдесят лет, крепкий орешек.

— Крепкий орешек?

Я вдруг разволновалась.

— Ты понимаешь, что я имею в виду?

Да, я поняла, что мне придется потратить много времени, прежде чем этот граф Давентри дойдет до нужной кондиции.

— Там также будет мисс Пенроуз, знаменитая Дороти Пенроуз. Ты быстро сойдешься с ней, так как она знает всех. Она живет в Азии уже двадцать пять лет. Она — это что-то! Все должны знать, что ты направляешься в Сингапур, чтобы написать экзотический роман. Это прекрасный повод для знакомства. Что касается остального, то я полностью тебе доверяю, — продолжил Оливер.

Ну вот! Все так просто! А в принципе, что же изменилось? Я все та же Анна де Даула, не так ли?

Но все происходило отнюдь не в розовом свете. Грустный и одинокий кот часто приходил ко мне по ночам посидеть на краешке моего сердца. И его слабое мяуканье умоляло меня открыться ему.

Доза виски повысилась: это было единственное средство от сомнений и желания все повернуть назад. Все казалось бессмысленным и жестоким.

И вот наступил день, на исходе которого мне пришлось сказать своей хижине «прощай»…

Когда я услышала, как в последний раз поворачивается ключ в замочной скважине, я чуть не разрыдалась. Как глупо! Мой безутешный призрак отделился от моего тела и устремился к закрытым ставням, чтобы постучаться в них дрожащей рукой. Ставни напомнили мне навсегда закрывшиеся глаза.

Именно в этот момент я почувствовала, как моя жизнь отделяется от жизни Оливера. Мы уже не тайные любовники вдали от всего мира; мы теперь запретные любовники. Сколько же времени пройдет, прежде чем мы сможем вновь жить вместе?

Оливер, в отличие от меня, никогда не мечтал о нашей совместной жизни в мире и покое. Но на моем заплаканном лице он прочитал прощание с этим счастьем, обнял меня и долго и нежно целовал. Сквозь неплотно сжатые ресницы я увидела линию его щеки, тень от волос на висках, и мне показалось, что это в последний раз. Резким движением Оливер отстранился от меня.

— Ну, Анна, будь храброй и хладнокровной! Договорились?

Я села в машину рядом с ним, не глядя на «Зеленые пастбища». На коленях я держала корзинку с Франсуа. Котенок немного помяукал, а затем затих и оставался спокойным и доверчивым на протяжении всех странных событий, последовавших затем.

Мы быстро ехали в ночи. Так вот какое у меня свадебное путешествие! По дороге мы пообедали в придорожном ресторане. Я сказала Оливеру, что вот уже скоро пять месяцев, как не была близка ни с кем, кроме него.

— Как странно, — сказала я ему, — ты становишься чужим именно в тот момент, когда мы вливаемся в человеческое общество! Теперь я буду тебя видеть, буду на тебя смотреть издали!

— Не так уж издалека.

В Саутгемптоне Оливер проследил за погрузкой моего багажа в такси. Мне предстояло провести ночь одной в гостинице. Он так решил. Я боялась этой первой ночи в одиночестве, но не осмелилась ничего сказать. Мне также не хотелось показывать свою растерянность, потому что Оливер уже совсем не походил на человека, которого тронула бы женская печаль.

Он закрыл дверцу такси, отступил на несколько шагов назад и еще раз ожег меня, как молнией, своим взглядом.

Сомнений не было: я пойду за ним на край света.

Этой ночью я заснула одна, говоря сама себе, что мое теперешнее положение, тем не менее, лучше того, в котором я находилась во времена Геттона, — без любви и без денег…

 

Охота за миллионером

На следующий день осторожно, как волк, входящий в телятник, я пробралась на борт парохода.

Оливер продумал мой образ в мельчайших деталях. Каюта, заказанная им для меня, соответствовала солидному состоянию и положению, которого я не имела. Первый класс, традиционный британский люкс. Ужасный стиль, столь дорогой для профессиональных декораторов, еще не проник сюда. Все окрашено в белый цвет, мебель — красного дерева, с медной инкрустацией, обивка цвета морской волны, со скромным украшением гербами знаменитой лиги «Солнечная луна».

Франсуа, извлеченный из плетеной корзинки, исследовал свое новое место жительства. Осторожно, как гангстер, он осмотрел все уголки, все ходы и выходы, затем пометил свою ванночку, наполненную мелко разорванными газетами (позднее он перешел к инспекции всего парохода, начиная с машинного отделения и заканчивая каютой капитана, и, как мне кажется, сделал интересные личные выводы).

Я поспешила вписаться в эту декорацию, слишком девственную и даже слегка враждебную, создав вокруг легкий женский беспорядок. Корабль поднял якорь. Я слышала нежное и глубокое дыхание его легких, пульсацию сердца, перекачивающего тяжелую и вязкую черную кровь — масло наполняло его артерии. Но я не испытала особого волнения, свойственного великим открытиям. Не вышла на палубу и даже не захотела бросить прощальный взгляд сквозь иллюминатор… Вытянувшись на кушетке, зажав голову руками, плотно закрыв глаза, я мучилась, как от сильной зубной боли!

Абстракция начала материализоваться. Я находилась на своем рабочем месте. И та правда, которую знали только мы с Оливером, меняла внешний мир.

Прежде чистота моих намерений придавала мне аристократическую уверенность, которая делала меня неуязвимой перед толпой. Но теперь я влезла в роль авантюристки, и мне приходилось все время помнить об этом, чтобы скрывать тайну от нескромных взглядов. Не думайте только, что это легко. Даже при отсутствии всяких предрассудков рассматривать всех мужчин с точки зрения наличия у них денег, когда уже есть привычка рассматривать их с точки зрения возможной любви, трудно. Я явно была смущена. «Внимание! Авантюристка!» — читалось, как мне казалось, совершенно четко в моих глазах.

Тем не менее Оливер был категоричен: удача в осуществлении задуманного заключалась в том, чтобы никто не мог предположить, что я ищу богатства, никто, даже самые заинтересованные (вернее сказать, заинтересованный). Я еще не знала, как при этом явном противоречии я могла надеяться на удачную охоту. Оливер наблюдал за мной на протяжении долгих недель, прежде чем доверил мне руль фортуны, а этот Пигмалион ничего не доверял случаю.

Во время ужина мне понадобилось прибегнуть ко всей моей смелости, чтобы пройти через громадный зал ресторана. Пять месяцев одиночества, прожитых в компании одного Оливера, приучили меня воспринимать самые невинные человеческие отношения как нервный стресс.

К счастью, в первый вечер не одеваются специально к ужину — такова традиция (я говорю о хорошем тоне!) на пароходах. В темном жакете, застегнутом наглухо, я была менее… видимой.

С другой стороны, первый день в море дает всем ощущение неустойчивости, волнения или подавленности. Одни становятся больными, другие находятся в состоянии беспокойства или беспричинной эйфории. Играет роль все: расставание, обустройство, различного рода требования, поручения; все находятся в подвешенном состоянии — как матери семейств, так и деловые люди. Это общество будет погружено само в себя еще в течение нескольких часов, прежде чем начнет зарождаться взаимное любопытство, интерес к тем, кто принадлежит этому же кораблю.

Как только я переступила порог ресторана, один из официантов взял меня под свою опеку.

— Вы одна, мадам?

— Одна.

Затем я пересекла зал, состоящий из леди и джентльменов, головы которых образовывали что-то вроде выставки хризантем. Мой растерянный взгляд различал только разноцветные шары без лиц. Оливер был прав. Строгое воспитание, полученное в родительском доме, научило меня владеть эмоциями. Я не утратила чувства достоинства, усаживаясь за маленький столик, расположенный, слава Богу, в углу зала. За спиной врагов не было! Официант поправил скатерть, передвинул, согласно ритуалу, прибор и замер.

Я заказываю птичью порцию. Во время еды внимательно читаю «Контрапункт», не понимая ни строчки. С тревогой спрашиваю себя, не составляют ли моя сдержанная смелость и способность следовать собственному капризу восемьдесят процентов моего шарма. Обычно я чувствовала себя слишком нарядной, чересчур привлекательной. Не взорвется ли моя женская соблазнительность, если я буду манипулировать ею слишком храбро и изобретательно?..

С этой ночи я решила проводить совещания с Оливером, чтобы информировать его о своих сомнениях в правильности поведения. Но где найти Оливера?

Чашка кофе придала мне отваги. Я осмелилась заказать рюмку коньяку — женщина без спутника никогда не заказывает алкоголь. Неважно! Я это делала когда-то, и это никак не повлияло на мой стиль поведения!

Я облокотилась на столик, сев слегка боком, закинув ногу на ногу, и зажгла сигарету. Бросила рассеянный взгляд вокруг, а затем томно опустила его. Я обнаружила обычное скопище мужчин и любопытных женщин, но никаких следов Оливера.

Когда я встала из-за стола, мое недомогание исчезло, я вновь стала сама собой: молодой красивой женщиной из высшего света. Выходя из ресторана, я встретилась с Оливером. Он пропустил меня, бросив на меня взгляд, исполненный восхищения. Все это выглядело очень естественно. В пользу какого зрителя играл он так хорошо эту комедию? Двадцать человек, а может, и больше, устремили на нас свой взгляд. Самый внимательный наблюдатель не смог бы обнаружить ни малейшего мошенничества во встрече этих незнакомых друг с другом мужчины и женщины…

Удаляясь, я вдруг услышала чей-то громкий голос:

— Оливер, сюда! Ну как же вы так опоздали, дорогой?

Это был хриплый голос какой-то старой английской вороны.

Я вернулась в свою каюту.

Следуя своей милой привычке, я надушилась справа перечной амброй, а слева ванильной розой. Затем, томно растянувшись на кушетке, убаюкала себя надеждой, что смогу предложить Оливеру первую ночь в море. Сняла защелку с двери своей каюты. Но Оливер был слишком осторожным, чтобы прийти ко мне.

Я испытала горькое разочарование.

Сначала я имела глупость ориентироваться на молодых и красивых мужчин. К счастью, они были редки на борту, как, впрочем, и повсюду.

Но я вовремя сообразила, что мужчины никогда не бывают достаточно богатыми, как того хотела бы авантюристка высшего класса. До этого момента я никогда не обращала ни малейшего внимания на подобного рода проблемы, так же как и не пыталась углублять свои знания в этой области.

Сначала я клюнула на внешнее проявление богатства: еще одна ошибка. Самые шикарные кошельки, самые роскошные часы с браслетами, костюмы от самых модных портных являются почти безошибочным признаком человека, озабоченного денежными проблемами.

Очень богатые мужчины, напротив, не обращают никакого внимания на поношенность своей обуви или на складки мятого костюма, ставшего привычным другом. Они совершенно не заботятся о том, чтобы казаться тем, чем они являются: богатыми. Их уверенность в себе является прирожденной, они живут в стабильном материальном благополучии.

Есть что-то общее между богатством мужчин и честью женщин: чем меньше они имеют, тем больше придумывают.

В то время как мое внимание было почтительно сосредоточено на нескольких мужчинах, одетых в костюмы из мягкой фланели и обутых в туфли из блестящей кожи, обслуживающий персонал с ненавязчивой вежливостью устремлялся к совсем другим пассажирам, одетым в вытянутые на коленках брюки и изношенные сетчатые рубашки, не пахнущие лавандой на расстоянии десяти шагов. Я с беспокойством спрашивала себя, куда же мне следует закинуть удочку?

Постепенно я начала отличать зерна от плевел. Но кто же среди этих зерен лорд Давентри? Было бы лучше, если бы я следовала плану, разработанному Оливером. Как выйти из одиночества, чтобы проникнуть в среду, в которую я должна вписаться как можно естественнее и в которой должна сблизиться с достопочтенной Дороти Пенроуз?

Никаких следов Оливера. Хотя я и должна была проникнуть на свое поле деятельности без всякой помощи с его стороны.

Первый день так и прошел, не дав покоя моему воспаленному мозгу. Без сомнения, я потеряла счастливую непринужденность, время, когда свобода моих привычек была просто-напросто свободой.

Размышления над этим привели меня к мысли, что мне следует вести себя с той непринужденностью, которую может себе позволить светская дама. Ребенок или собачонка, оказавшиеся рядом на пляже или курорте, могут помочь вам легко установить отношения. На следующий день после моего приезда я вывела Франсуа на прогулку. И я не ошиблась: котенок сразу же привлек внимание собак, тянувших на поводке своих хозяев, и нескольких детей, увы, без всякого сопровождения, а также независимого вида господ и достопочтенной Дороти Пенроуз. Это была смуглая пожилая дама, затянутая в брюки, как в перчатку. Подобно многим женщинам, лишенным женственности, она обладала огромными ягодицами и такими же грудями. Отличались они друг от друга разве лишь тем, что ягодицы располагались сзади, а груди — спереди. Ее голова напоминала голову бульдога, покрытую белыми волосами, а в целом она была похожа на римского императора.

Дороти непрерывно курила и пила, как песок, впитывающий воду, при этом совершенно не пьянея. Казалось, если к ней присоединить кран, из которого постоянно течет виски, он работал бы без остановки. Она была смешлива и общительна, а по манере вести себя в ней нельзя было не признать настоящую леди. Она взяла моего котенка на руки и тотчас же увлекла меня к бару, в котором в этот момент никого не было. Я была довольно робкой в своей новой роли — роли авантюристки, и мне понравилось, что вокруг нас не было мужчин.

За десять минут Дороти Пенроуз удалось сорвать с меня покров инкогнито. Анна де Даула, поэзия авангардного направления, журналы «Зенит», «XX век» и т. д., и т. д. Я знаю все это понаслышке, я слышала разговоры о Кокто, о Пикассо; они не были тогда знамениты, но о них уже говорили в салонах. Кого следует принимать в расчет, так это Бернарда Шоу; Англия с таким же упорством придерживается старины, как Франция склоняется к авангарду.

— Что вы собираетесь делать в Сингапуре, моя дорогая? — спросила меня мисс Пенроуз с непосредственностью, свойственной представителям светского общества.

— Меня разбирает любопытство, — лаконично ответила я.

— В таком случае, смогу быть вам полезной, я знаю все и всех. Я живу в Юго-Восточной Азии вот уже двадцать пять лет. Покойный брат еще при жизни увез меня туда с собой, и с тех пор я так и не смогла привыкнуть к Англии. Жизнь так чудесна, интересна и неожиданна, — сказала она, дегустируя свой первый стаканчик виски.

Бар потихоньку заполнялся. Я выпила столько же виски, как и Дороти Пенроуз. Мужские и женские голоса тихо кружились вокруг меня. Тем не менее мне удалось взять себя в руки. Да, кстати, я совершенно забыла о том, что нахожусь в баре «Букингейма», который направлялся в Сингапур.

По правде говоря, каким все кажется простым, когда нет никаких проблем.

Вскоре наши два табурета были окружены заискивающими, веселыми господами, с которыми я беседовала без всякой причины. Но среди всех этих Гордонов, Дартмуров не было никого, хотя бы отдаленно напоминающего Давентри. Напротив, Оливер, мой Оливер, появился на несколько минут. При виде его я почувствовала сильный удар сердца.

— Привет, дорогой! — воскликнула Дороти Пенроуз. — Как поживаете? Так долго мне не выпадало счастья видеть вас.

Оливер подошел к нам.

— Я пересек Тихий океан и провел некоторое время на Бораборе, — сказал он, не глядя на меня.

Они обменялись еще несколькими ничего не значащими словами, в то время как какой-то туман заполнил мою голову чем-то мрачным и удушающим. Но я очень быстро обрела хладнокровие.

— Представляю вам Оливера Дивера. А это — Анна де Даула, — сказала Дороти Пенроуз, ни о чем не догадываясь.

Пожимая его сильную руку, мне удалось заглянуть Оливеру прямо в глаза. Между ними завязался разговор. Я же сидела молча, отстраненно, всем своим видом показывая, что мне это неинтересно.

«Ну вот, — сказала я себе, — первая опасность позади».

Почему я всего так боялась? Почему воображала, что правда всегда очевидна? Все прошло замечательно. Мисс Пенроуз и я уже накоротке: она стала «моя подруга Дора», а я — ее «дорогая Анна».

В эту ночь я уже собиралась засыпать, счастливая и спокойная, когда кто-то поцарапался в мою дверь. Безусловно, это был Оливер. Я открыла ему. Я воображала себе, что Оливер заключит меня в свои объятия, поцелует, возьмет на руки так, как он это делал всегда, а затем уложит меня на кровать со свойственной ему мужской уверенностью в себе…

Ничего похожего! Оливер мне сухо сказал:

— Все идет хорошо… Седрик Давентри на борту.

— Какой он из себя? — взволнованно спросила я.

— Он сказочно богат, — сказал мне Оливер тем же тоном.

— Я это подозреваю, но не это хочу знать, — произнесла я с какой-то нервозностью. — Какой он… внешне?

— Он такой, какой он есть. Не волнуйся, это трудный тип, не делай ничего, чтобы сблизиться с ним; случай не замедлит представиться сам собой.

— Оливер, — спросила я тихо, — я понравилась тебе сегодня вечером?

— Ты просто изумительна, удивительно хороша. Я тебя обожаю, — сказал он, взялся за ручку двери и исчез.

«Ну вот, — горько подумала я, ложась спать, — я выхожу на сцену с лордом Давентри! Какой-то господин, полный чванства, неудобный во всех отношениях, да к тому же, может, еще и женоненавистник! В конце концов, — сказала я сама себе, — не так уж их и мало, этих миллионеров, на белом свете хватает и холостяков. Считаю, что в этом году урожай на миллионеров будет прекрасный. Это отмечается во всех районах, где их выращивают».

 

Пень, покрытый лишайником

На следующий день, в час, когда миллионеры идут пропустить стаканчик, я уже была в баре вместе с Дороти Пенроуз, которая «пропускала» виски, как нефтяник пропускает нефть. Не хватало только трубопровода, но она без него прекрасно обходилась. Находясь в одном из углов бара, как на якоре, она напоминала корабль, пришвартованный в заливе. Мисс Пенроуз педантично накачивалась виски, подобно кораблю, загружающему свои трюмы.

Первый вошедший миллионер предстал перед моими глазами в первый раз. «Это он», — сказала я сама себе с каким-то странным ощущением в области сердца. Хоть он и нес на лице печать благополучия и знатного происхождения, он был очень толстым, я их такими именно и люблю — не слишком старых, со здоровой загорелой кожей лица, прямыми волосами, коротко подстриженными и совершенно седыми. Он был одет во фланелевый костюм цвета корицы; пурпурная гвоздика красовалась в его петлице, как символ мира и радости.

Леди Пенроуз повернулась спиной к двери; миллионер тяжело опустился на табурет напротив бармена, вытянувшегося перед ним уважительно, но с улыбкой.

— Джин! — сказал миллионер жизнерадостным и с приятной хрипотцой голосом. Затем извлек из кармана газету и принялся ее читать, бросая время от времени рассеянный взгляд голубых глаз.

На нас он не взглянул ни разу.

Все так же болтая с мисс Пенроуз, я внимательно рассматривала его. Вне всякого сомнения, это был лорд Давентри, остававшийся до настоящего времени невидимым, как это удается великим людям, живущим повсюду как у себя дома. Их обслуживали в каютах высшего класса.

Ну что же! Лорд Давентри был красивый мужчина с красивыми мускулистыми руками. Маленькие морщинки вокруг его глаз свидетельствовали о наличии чувства юмора, мощный затылок говорил о большой физической силе. Все это прекрасно, и я не имела ничего против того, чтобы принять этого миллионера в мой интимный мир. Именно в этот момент мое внимание, вероятно, привлекло и его внимание. Он резко повернул голову ко мне, наши глаза встретились… и с сожалением расстались из вежливости. Но почти тотчас же голубой огонь его глаз вернулся ко мне. Это повторялось с регулярностью вращающегося прожектора, и я почувствовала себя ярко освещенной.

«Попался, — сказала я сама себе. — Вот так всегда! Самые пресыщенные мужчины остаются беззащитными перед определенным типом женщин. Я — его тип, это очевидно». Моя эйфория все возрастала, и это длилось до тех пор, пока я не увидела, как в бар вошел почтенный старик весьма ядовитого вида и направился прямо к моему миллионеру. Последний, перестав созерцать меня, повернулся к вновь вошедшему и сказал:

— Давентри, как дела?

Я выдержала удар по-спортивному, даже не дрогнув.

Корсару, идущему к цели,

Нужна иль победа, иль смерть…

Ну что ж, я нацелилась на Давентри и я держу его под прицелом своих пушек. Выше флаги!

Ничего! Все впустую. Старый англичанин отказался от сражения.

Лорд Давентри был прототипом всего, что я ненавижу в людях. Очень высокий, худой, бледный, темные глаза подернуты тусклой пеленой, как некоторые сорта черного винограда.

«Как, — подумала я с явным беспокойством, — как зажечь хоть маленькое пламя в этом пне, покрытом лишайником?»

Оливер явно преуменьшил, когда говорил, что это равнодушный человек. Это был просто-напросто мертвец. И мне надо было воскресить в нем человека!

Как будто для того чтобы подтвердить мое впечатление, лорд Давентри неожиданно бросил на меня взгляд: мне показалось, что на мою сияющую красоту высыпали пригоршню пепла. Может, у меня брови были выщипаны неодинаково? Или слишком широкие плечи? Слегка припухла левая лодыжка? Нет? Да!

В свою очередь я бросила на лорда Давентри взгляд, как камень в собственный огород. И подумать только, что в случае удачи я буду вознаграждена присутствием этого достойного старца в пижаме в моей личной жизни!

Мне понадобились еще две порции виски, чтобы справиться с этой ужасной перспективой. В бар входили люди, шумные и жизнерадостные. Достопочтенная Дороти, резко повернувшись, заметила наших соседей.

— Здравствуйте, здравствуйте, — радостно сказала она им. — О! Хьютон! Ну подойдите же сюда на минутку. Я должна вас представить госпоже де Даула.

Вот и вторая проблема решена с легкостью. Знакомство состоялось. Я пожала сильную горячую руку Хьютона. Он слегка задержал мою руку, после чего я ввела свои два пальца в металлический холодный цилиндр, который был рукой Давентри. Я тотчас же решила сосредоточить все свое внимание на Хьютоне. Из кожи вон лезла, чтобы ему понравиться. К тому же кто знает, не смогу ли я одновременно разогреть этим лорда, состоящего из льда и стали? Но, по правде говоря, мне этого совершенно не хотелось, особенно когда мисс Пенроуз сказала, слегка отвернувшись в сторону:

— Хьютон — изумительный мужчина, вы не находите? Знаете, он необыкновенно богат. Это тот самый знаменитый Хьютон-каучук.

— Я не знаю, кто это такой, Хьютон-каучук, — ответила я.

Дороти громко рассмеялась.

— Я забыла, что вы поэт… Ну так вот, дорогая Анна, проснитесь. Это Хьютон — производитель шин, величина мирового масштаба.

— А!

— Вы представляете хоть немного, что это означает? — прошептала она мне. (Оливер! Оливер! Ты и впрямь плохо осведомлен!)

Во время обеда я прошла перед равнодушным оком Оливера, окруженная, как покрывалом из меха шиншиллы, нежной предупредительностью Хьютона. Что-то вроде спортивной команды вращалось вокруг нас, как вокруг мяча для игры в регби. Снаружи люди, должно быть, спрашивали: что там происходит?

— Это Хьютон, — говорили те, кто знал, какой мяч находился в центре свалки.

Во время еды я также не была одинока. Хьютон рядом со мной был одновременно и как отец, и как опытный соблазнитель. Я смотрела в будущее с возрастающим оптимизмом Чем легкомысленнее женщина, тем серьезнее ей надо обдумывать свои действия. Я решила довести Хьютона до настоящей страсти ко мне.

Около часа ночи Дороти Пенроуз и Хьютон проводили меня до моей каюты.

— Подумать только, я знаю вас всего пять часов, но мне уже так тяжело расставаться с вами! — сказал мне, смеясь, великий Хьютон.

— У нас впереди еще столько дней, чтобы вместе повеселиться, — ответила я, отстраняя его нежным жестом руки и настойчиво придерживая другой мисс Пенроуз.

— Зайдите выпить последний стаканчик виски ко мне, — сказала я ей.

Закрыв дверь, Дороти заявила мне:

— Вот мужчина, который будет счастливым всего через несколько дней, если вы решите подарить ему счастье.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила я достаточно невинным видом.

Кстати, невинный вид — единственный, который мне не удается. Вот почему мисс Пенроуз ответила:

— Да вы знаете это так же хорошо, как и я. Вы настоящая женщина-вамп.

Одна из моих карт была бита.

— Этот мужчина дьявольски соблазнителен, — заявила я с удовлетворенным вздохом.

— Я знаю Хьютона вот уже десять лет, даже, может, и больше! Он всегда волочится за женщинами, но так, как сегодня вечером, — никогда.

— Это правда? — спокойно воскликнула я.

Я зевнула, но с таким изяществом и скромностью, что только крылья моего носа выдали это.

Мисс Пенроуз проглотила свое виски одним глотком и направилась к двери.

— Ваша красота крайне опасна, моя дорогая, — сказала она, прежде чем окончательно уйти.

Оливер, должно быть, прятался где-то поблизости, так как он вошел, крадучись, как только удалилась моя гостья. Стройный, прямой и такой красивый, что желание разлилось по моему телу, как крепкий алкоголь. У него был недовольный вид, а я не была расположена к выслушиванию упреков.

— Анна, — начал он, но я закрыла ему рот неистовым поцелуем.

Он слегка напряг мускулы, как бы сопротивляясь, а затем сомкнул свои руки на моей спине, легко поднял меня в воздух и уложил на диван. Возмущенный Франсуа уступил нам место и, полный презрения, отправился под единственное кресло.

Немного позже моя голова покоилась на груди Оливера, и я слушала биение его жестокого сердца. За ураганом страсти не последовало ни одного нежного жеста. Я бросила взгляд на его лицо.

— Итак? — спросил он меня, что значило: как дела?

— Итак, — ответила я с насмешливой улыбкой, — ты знал, что Хьютон — король каучука?

— Я это, конечно, знаю, но я не говорил: Хьютон, я сказал: Давентри, — просвистел Оливер сквозь зубы, напоминавшие зубы волка.

— А почему не Хьютон? — настаивала я. — Он же не женат.

— Я сказал: Давентри.

— Но послушай же, Оливер, Хьютон очень богат и… уже немного в меня влюблен.

Оливер поднялся, поправил волосы, привел в порядок свою одежду, не проронив за это время ни слова. Он был бледен, и я пока еще не знала, что он мог принимать такой неумолимый вид.

— Выслушай меня внимательно, Анна, — сказал он, — я хорошо знаю окружение, в котором играю свою роль. Хьютон — это авантюра, Давентри — гарантированный успех. Тебе бы следовало понять это без всяких объяснений.

— Но как же ты хочешь, чтобы я могла соблазнить эту скалу? Седрик Давентри — старик, в жилах которого давно течет не кровь, а вода — ты просто не вправе ожидать от него подобного проявления силы!

— Ее у него достаточно, чтобы превратить тебя в леди Давентри.

У меня непроизвольно вырвался крик удивления.

— Оливер! Ты хотел бы, чтобы я вышла замуж за этого человека?

Оливер посмотрел мне прямо в глаза, как будто желая подчинить меня своей воле.

— Эта старая крепость скоро рухнет, — сказал он. — Если тебе неприятна мысль быть его женой, то, несомненно, придется по вкусу идея стать немного позже его вдовой.

— Но, — возразила я, — он не настолько стар.

— У него больное сердце, — ответил Оливер, чеканя каждое слово с тем ледяным спокойствием, от которого у меня по спине побежали мурашки. И добавил: — Именно это-то и важно.

— A у Хьютона… сердце не больное? — спросила я упавшим голосом.

Оливер зажег сигарету.

— Если хочешь, воспользуйся Хьютоном, чтобы отыскать путь к Давентри. Они очень близки, часто видятся, но помни: твоя цель — Давентри. — Он взглянул на часы на своей руке. — Анна, — сказал он, так как я хранила молчание, — послушайся меня!

Он церемонно поцеловал мою руку, как будто бы я не лежала голая, как Ева перед грехопадением, поперек кушетки, и ушел, не сказав более ни единого слова.

 

В постели с принцем

В то утро я лежала у бассейна. Вяло раскинувшись на тонкой циновке, я подставляла солнцу свое тело, становившееся с каждым днем все более загорелым. Мои бедра опоясывала узкая красная повязка, а груди слегка прикрывали два треугольника такого же цвета. Хьютон, одетый в купальный костюм, зрелый, но совсем не перезревший, я бы даже сказала аппетитный, как свежий арбуз, лежал рядом, чистил мне апельсины, подносил зажигалку к моим сигаретам и тихо любовался моей красотой.

Лорд Давентри, прятавший свой сухой деревянный остов в костюм из белой фланели, наблюдал за мной, как цапля за аллигатором. Немного в отдалении, удобно устроившись в кресле, Дороти Пенроуз, укутанная легкой тканью, казалось, воображала себя памятником накануне открытия. Оливер, прекрасный, как атлет из Древней Греции, лениво поддерживал разговор между заплывами. Официант из бара то и дело приносил поднос, нагруженный напитками, цвет которых нас почти не интересовал, так как мы представляли собой серьезную команду любителей выпить.

Между тем однажды утром в тесный круг любителей купания в бассейне проникло создание, заставившее всех восхищенно замолчать. Если меня можно было сравнить с Клеопатрой, то новенькая была настоящей королевой Пальмиры. Из-под большого махрового полотенца, которым она обернулась, выглядывали две отличные точеные ножки, а ее головку, не менее прекрасную, украшали два больших цветка из черного бархата: ее глаза. Все по-королевски было увенчано темными завитками, в которых переливались голубые отблески.

Это был удар ниже пояса!

Я бросила украдкой взгляд на эскорт моих мужчин; они пристально смотрели на соблазнительное создание.

Разговор резко оборвался на слове, которое так и застыло на губах Дороти Пенроуз.

Эта сцена длилась не более нескольких секунд, но у меня было достаточно времени, чтобы взвесить последствия этого соперничества. Я очень надеялась, что королева Саба окажется идиоткой или связанной узами нерасторжимого брака со свирепым мужчиной, когда жестом, преисполненным достоинства, махровое полотенце было сброшено, и оказалось, что, кроме крохотных трусиков цвета лазури, на ней ничего не было. Перед всеми предстало обнаженное тело юноши, столь прекрасное, что о нем могли бы мечтать в равной степени Мессалина и Оскар Уайльд. Слава тебе Господи! Это был король Саба… или принц Пальмир. К тому же все его уже узнали, кроме меня!

Этот принц из «Тысячи и одной ночи» был на борту со вчерашнего дня, он сел на пароход во время остановки в X., а я об этом и не знала. Так вот почему вокруг целый цветник из сари и тюрбанов! Я вздохнула с облегчением. В этот момент Хьютон наклонился ко мне и сказал:

— Это Каджиар.

Каджиар? Это имя мне о чем-то говорило.

— Не тот ли это Каджиар, который является владельцем фантастических драгоценных камней и нескольких стад слонов? Вы хотите сказать, что это принц Каджиар? Колоссальные богатства Азии?

— Ну да, — сказал Хьютон, улыбаясь. — Слоны, драгоценные камни, двадцать один год. И прекрасен, как звезда!

Разговоры возобновились, но велись почему-то шепотом; все наверняка говорили о Каджиаре. Господа вокруг меня с самым серьезным видом комментировали не красоту, за которую несчастный принц не был в ответе, а его плавки из материала цвета бирюзы.

Я ничего не слушала.

Бархатный взгляд принца, с которого заживо снимали кожу мои приятели, остановился на мне; это был долгий, доброжелательный взгляд, и он пробежал по мне с ног до головы, легкий, как ночная бабочка.

Странно взволнованная, я подняла к небу благодарный взгляд, переведя его затем на Оливера, который наблюдал за мной, слегка приподняв бровь.

Вот принц, который намного опередил спальные вагоны и грузовые суда лорда Давентри!

Я охотно отказывалась от слонов; хороший килограмм драгоценных камней меня вполне устроил бы, и даже — ах, как кружится голова! — я не думала ни о чем больше, кроме любви!..

Вскоре мы с Каджиаром познакомились.

Некоторые считают, что мужская красота не играет роли в любви. Но они не думают, вне всякого сомнения, о том, как многого любовь лишается из-за уродства. Они наверняка не знают, что значит сжимать в объятиях прекрасный треугольный торс, ощущать на себе прикосновение молодых чувственных рук. Я любила Оливера, и одной из причин, почему я его любила, были эти жалкие и постыдные удовольствия эротикоэстетического плана. Но Оливер, в силу обстоятельств, отказался от общения со мной наедине. А плоть так слаба. Настоящая авантюристка должна вести игру и не терять при этом хладнокровия. Я ничего совершенно не вела и ничего не теряла, как это можно будет скоро увидеть… Ничего, кроме… Но лучше по порядку.

Однажды, когда я смешила Каджиара, рассказывая ему всякие нелепости, я вдруг проговорила:

— Вы меня никогда не принимаете всерьез.

— Я вас просто приму в свои объятия, — ответил он, перестав смеяться, с такой уверенностью в своей мужской силе, от которой все женщины тотчас же слабеют.

И он меня действительно взял в один из вечеров, когда на пароходе организовали большой праздник. И это было так просто и естественно.

Это, однако, не входило в мои планы. Но как кто-то однажды сказал, не помню кто: «Я сопротивляюсь всему, кроме искушения!» И этот праздничный вечер был для меня роковым.

На бал я надела платье сирены из синего сатина с оттенком утренней морской волны. На мне не было ни одного украшения.

Каджиар не расставался со мной больше ни на минуту. Мы безрассудно флиртовали, не замечая грустного взгляда Хьютона. Лорд Седрик не мог скрыть едва уловимый огонек, свидетельствующий о тщательно скрываемом желании, таящемся на расстоянии тысячи световых лет от меня. Но кто может знать, что уготовила нам судьба? Оливер, также очень сдержанный, предоставил мне полную свободу действий.

Я сама не знаю точно, как все это произошло. Среди ночи я незаметно удалилась в свою каюту, испытывая при этом определенные трудности, которые предпочитала преодолеть в одиночестве. Мне не сразу удалось добраться до своей кушетки, так как меня качало из стороны в сторону, и связано это было отнюдь не с движением корабля. Те усилия, которые я потратила, чтобы открыть дверь ключом, отбили у меня всякую охоту проделать эту операцию повторно в противоположном направлении. Может быть, на двери была какая-нибудь защелка, но я даже не подумала о том, чтобы воспользоваться ею. Короче, я оставила дверь открытой. Да и чего можно было опасаться, находясь среди джентльменов?

И действительно, в каюту вошел джентльмен и лег на меня всем телом, закрыв мой рот своим так крепко, что даже если бы я захотела оказать сопротивление, то не смогла бы. Но у меня не возникло никакого желания сопротивляться. Я просто почувствовала, что этим джентльменом был Каджиар. Какое счастливое совпадение — ведь именно в этот момент я думала о нем и ни о ком другом…

А как я любила Каджиара в течение этого часа, а может, и двух или трех! Время от времени я открывала и закрывала глаза, почти теряя сознание от наслаждения. Лучше было бы не присутствовать на подобном спектакле.

Какой прекрасный, какой изумительный наездник! Но я ли это мчалась по бесконечной равнине, спотыкаясь, падая, снова подымаясь под ударами хлыста, счастливая тем, что обрела такого замечательного седока! Каюта, наверное, была залита лунным светом, настенные часы показывали какое-то время. Мое платье или моя кожа, а может, моя оболочка были, наверное, разорваны; а эта глухая боль означала, что я, возможно, получила ожог, или растянула какую-то мышцу, или сломала руку или ногу. Кто знает? Мои волосы, подобно змеям, стремящимся удушить меня, то свивались кольцами, то распрямлялись в соответствии с ритмом какого-то примитивного мотива, который напевал, а может, казалось, что напевал, Каджиар.

В какой-то момент, когда мы отдыхали, прижавшись друг к другу, будто створки раковины, герметично сомкнувшиеся, чтобы сохранить драгоценную влагу, Каджиар притянул к себе мою безвольную руку и надел на мой палец огромный холодный перстень.

«Пусть бы это был рубин!» — подумала я.

При одинаковой красоте крупный рубин стоит в восемь раз дороже, чем бриллиант. Это и был рубин.

Я ему ничего не сказала. Полюбовалась великолепием камня, грациозно отведя руку в сторону. Затем томно повернула голову к Каджиару и с восхищением посмотрела на него, почти не замечая разницы между красотой рубина и юноши.

Должна признаться, что, когда он ушел из моей каюты, подобно морю, покидающему берег после прилива, оставляя его влажным и со следами своего пребывания, я вскоре пришла в себя. И даже нашла в себе достаточно сил, чтобы зажечь лампу, стоящую у изголовья, и в полной мере оценить красоту рубина. Вне всякого сомнения, это был великолепный камень. Издав стон, полный радости, который в равной степени мог быть и стоном боли, я тотчас же уронила голову на подушку и мгновенно заснула сном праведника.

Мой отдых был, к несчастью, грубо прерван. Это было подобно тому, как торможение поезда будит пассажира. На какую же станцию мы прибыли? Ах да… Оливер! Мы были на станции Оливер, и вид ее был отнюдь не доброжелательным!

Объяснять что-либо было бесполезно. Его властная рука грубо сжала мое плечо, плечо, которое еще хранило следы иных прикосновений.

Совесть моя была не совсем чиста. Видимо, я несколько поспешила.

Именно это и сказал Оливер. Я подумала, что смогу смягчить впечатление от происшедшего, протянув ему, как только он начал говорить, мою руку, на которой пламенел замечательный рубин. Оливер сел на край моей кушетки и снял кольцо с моего пальца. Он рассмотрел его с близкого расстояния, а затем издали, проверил его на прозрачность, долго взвешивал в своей ладони, в то время как я бесстрастно наблюдала за ним.

— Оно стоит целое состояние, ты согласен? — спросила я голосом, охрипшим от виски, любви и усталости.

— Да, целое состояние, — холодно ответил Оливер и ловким жестом выбросил рубин через иллюминатор в море.

Я вскрикнула от ужаса, так как Оливер схватил мою руку в тот момент, когда я инстинктивно пыталась поймать кольцо. Отбросив меня, он грубо произнес:

— Я никогда не просил тебя быть продажной женщиной!

Но это уж слишком!

— Ты сошел с ума, — воскликнула я, жестоко уязвленная. — И ты меня еще упрекаешь после всего?

И тогда я увидела, как в зрачках Оливера сверкнула ревность.

— Я плевала на рубины и на Каджиара, — добавила я. — Ты сам будешь выбирать мне любовников, уродливых и старых, естественно!.. Но не вздумай сказать, что принц не представляет никакого интереса.

— Какой язык! Я не переношу, когда говорят на таком языке, — глухо сказал Оливер, испепеляя меня взглядом. Потом добавил голосом, в котором угадывалось едва сдерживаемое бешенство: — Ты сейчас же покончишь со всеми твоими капризами. Я требую этого!

— Каприз? Я думала, что ты согласен.

— Ты ошибалась. Я не согласен с такого типа приключеньицами, — сказал он, весь дрожа от гнева.

— Каджиар — это приключеньице! Индусский принц! А этот замечательный рубин? — я задыхалась от возмущения. — Каджиар — это исключительная возможность! — И потом я тихо добавила — Оливер, ты прекрасно знаешь, что я люблю только тебя.

— А тебе не кажется, что ты пережила одну из Тысячи и Одной Ночи? — с иронией спросил он меня.

Я пожала плечами.

— Маленький каприз, похожий на желание съесть пирожное с кремом.

— Не компрометируй всю идею из-за желания съесть пирожное, — сказал Оливер, зажигая сигарету рукой, еще дрожащей от гнева. — Ты прекрасно знаешь, что вела себя скверно. Ты ведь знаешь Каджиара только семь дней. Ты спишь с первым попавшимся, если он красив; в этом вся правда (это Каджиар-то первый встречный!), и тебе платят за ночь, говоря до свидания!

Я бросила на него ядовитый взгляд.

— А тебе не кажется, что он по-настоящему увлекся мною? — жестко спросила я.

— Это совсем неважно, — воскликнул Оливер. — Нам нечего делать с индусским принцем; мы же не собираемся жить в Индии, не так ли?

— Я не знаю, где собираешься жить ты, — с горечью поправила я.

Оливер ничего не ответил.

Что могло скрываться в голове этого мужчины? Мне казалось, что я знаю все, что я поняла. Оказывается, нет! Он выбросил в море сокровище, которое позволило бы мне безбедно жить до конца моих дней (подобная мысль могла бы рассмешить Оливера, и я воздержалась от того, чтобы поделиться с ним). Он грубо оторвал меня от источника, из которого я могла бы черпать полными пригоршнями.

Итак, я опять вместе с этим опасным человеком, который толкал меня на темный и извилистый путь. Почему не Хьютон, один из самых богатых людей Америки? И почему не Каджиар, сказочно богатый принц?

Можете мне поверить, что в тот момент, когда я пыталась расшифровать мысли Оливера, его лицо не внушало мне ни доверия, ни чувства защищенности.

При свете восходящей зари его черные волосы и такие же глаза придавали лицу выражение и зловещее, и непроницаемое одновременно.

— Почему, — спросила я его, пытаясь как-то затушевать боязнь задавать вопросы, которые он не переносил, — почему ты специально выбрал лорда Давентри, и только его, в качестве главной цели?

Оливер поднялся и скользнул к двери движением хищника в клетке. Сжав ручку двери, он свысока взглянул на меня, словно орел, и я почувствовала движение ветра, производимого могучими крыльями.

— Потому что, — сказал он мне, — ты станешь леди Давентри, а потом вдовой.

Он произнес эти странные слова и незаметно исчез.

На этот раз я все поняла. Я дрожала, охваченная ледяным ужасом. Но где-то в глубине души уже зарождалась странная тяга к преступлению, свойственная, по-видимому, любому нормальному существу.

Так что же такое любовь? Счастье в преступлении? Оливер, этот бесстрашный авантюрист, пойдет далеко.

Мы будем вместе, будем свободными и богатыми. Где-то там, вдали, затерянный средь лазурных вод Тихого океана, возвышался высокий мыс острова Бораборы, прекрасный, как рай.

Почему, почему надо было иметь так много денег, чтобы жить там, на Бораборе?

Этот навязчивый вопрос останется без ответа на протяжении еще очень долгого времени.

 

Искусство обольщения

Путешествие закончилось.

Хьютон все еще сохранял некоторое подобие любви ко мне. Лорд Давентри, как хороший термос, хранил по отношению ко мне все то же ледяное равнодушие. Каджиар грубо устраненный с моего пути, заплатил за ночь любви цену нескольких слонов.

На первый взгляд, нет никакой связи между рубином, ночью любви и слонами, но она, тем не менее, существовала.

В Сингапуре я остановилась, само собой разумеется, у моей подруги Дороти Пенроуз. «Что же моя дорогая Анна будет делать одна в отеле, никого не зная в Азии?»

Дороти Пенроуз, лорд Давентри, Хьютон, Оливер и я сформировали небольшое общество в обществе. Несколько дней спустя Хьютон пригласил нас совершить прогулку на борту своей яхты, стоящей на якоре в Сингапурском заливе.

Я страстно люблю плавание под парусами. Это была великая эпоха, когда американцы и англичане с пылом соперничали друг с другом за первенство в этом виде спорта. Яхта Хьютона «Черная звезда» была красива, американского образца, предназначена для гонок на длинные дистанции.

Все это могло быть моим, если бы я доверила свою судьбу Хьютону. Но в этом случае я наверняка потеряла бы любовь Оливера. Боже, какой же он странный, этот Оливер! Но я не представляла себе, как смогу жить без его любви. Взгляд Оливера все так же притягивал меня своей непреодолимой мужской силой. Руки Оливера, его замечательное тело с запахом свежесрубленного кедра… Нет! Я никогда не могла бы отказаться от Оливера. Все остальное было только преходящим желанием сладких пирожных. Он же был пикантным перцем, жгучей приправой, столь необходимой для моей жизни.

Когда наступил вечер, мы начали танцевать на палубе «Черной звезды». После истории с Каджиаром Оливер больше никогда не прибегал к секретному языку любовников. И когда он поставил на граммофон пластинку с нашей любимой песней, которая была лейтмотивом всей нашей любви, и при первых же тактах устремился ко мне, я сладострастно отдалась его объятиям. Но Оливер, холодный как лед, спросил меня тихо:

— Ну, как у вас движутся дела с Давентри?

— Мне никогда не удастся соблазнить это старое чудовище из Лох-Несс, — сказала я с юмором.

— Почему ты так думаешь?

— Он со мной холоден, как огурец. Я не могу даже заставить его потанцевать.

— Тем не менее он всегда рядом с тобой.

— Но ты тоже рядом со мной, — сказала я. — По крайней мере, тебе удается заставить его разжать хоть иногда челюсти. И он иногда даже улыбается.

— Дело в том, — сказал Оливер с некоторым намеком на улыбку, — что между нами особые отношения.

— Это точно, к тебе он даже проявляет нечто похожее на теплоту! Подобно тщательно натертой железной перекладине!

Оливер рассмеялся.

— Он это никак не показывает, но я уверен, что он увлечен тобою.

— Ну а я считаю, что он увлечен мною в такой же степени, как Великой пирамидой! Он меня замораживает до мозга костей, — добавила я, — и если бы рядом со мной не было Хьютона, я бы давно покрылась инеем.

— Я никогда не утверждал, что соблазнить Давентри будет легко.

— А ты вообще уверен, что это возможно? По правде говоря, — сказала я, опуская голову, чтобы не видеть лица Оливера, — разве Хьютона не достаточно для удовлетворения твоих амбиций?

Оливер сжал мою руку с такой свирепостью, что я невольно вскрикнула.

— Об этом не может быть и речи, давай никогда не будем больше к этому возвращаться.

Тон его голоса стал сухим, повелительным, не допускающим ни малейшего возражения.

— Но если у меня ничего не получится с Давентри? Я никогда не смогу понять, по какой таинственной причине мне следует отдаться на милость этой старой английской фок-мачте.

— Да, английская фок-мачта, все правильно, и это представляет для меня определенную ценность. Я — англичанин, не забывай этого. И я презираю американцев.

Я бесцеремонно рассмеялась. К счастью, мой смех был заглушен громкой музыкой.

— Положение обязывает? Не правда ли? Как это забавно!

Я не смогла продолжить свое зубоскальство. Оливер так сжал мою руку, что я чуть не потеряла сознание. Он стал бледным от ярости, несмотря на загар.

Я забыла, что мне следовало стать вдовой Давентри. Вне всякого сомнения, для Оливера было легче сделать меня вдовой Давентри, чем вдовой Хьютона. Все было тщательно рассчитано в этой очаровательной голове современного пирата. Я дрожала от желания и страха в объятиях Оливера. Едва танец закончился, он улизнул от меня. Я уселась в ногах у Хьютона, подобно прирученному зверьку.

— Вы составляете странную пару с Оливером, — сказала мне Дороти Пенроуз, сидящая в глубоком кресле.

Хьютон и Давентри одновременно повернулись к ней, охваченные любопытством.

Я взяла свою пудреницу и спрятала лицо за громадной белой пуховкой.

— Странная пара? — спросила я с фальшивым удивлением. — Почему?

— У вас такие темные глаза и волосы, что вы оба похожи на герб, выгравированный на ониксе.

— Да вы поэт, дорогая Дороти! — засмеялась я. — Вы нашли такой красивый образ.

— Это очень символично, — медленно проговорил Хьютон, пристально глядя на меня. (Да что это со всеми? Надо будет действовать с удвоенной осторожностью.)

— Символично?

Я бросила на Хьютона простодушно-удивленный взгляд.

— Видя, как вы танцуете вдвоем, я, как и Дороти, заметил сходство между вами: красота, молодость…

— Почему? — удивилась я мечтательно. — Оливер совсем не мой тип.

Дороти Пенроуз засмеялась звонким мужским смехом.

— Ее тип — это мужчина сорока пяти — пятидесяти лет, бывший блондин, среднего роста, коренастый каучуковый король, — забавно сказал Хьютон, нежно лаская мою голову, прислоненную к его колену.

— А почему бы не шестидесятилетний мужчина, высокий и худой, бывший когда-то брюнетом, английский пэр? — добавил в свою очередь лорд Давентри.

— Да, почему бы и нет? — ответила я, не обращая внимания на смех Хьютона и мисс Пенроуз.

Я устремила на лорда Давентри взгляд, полный ненависти. Этот старый кайман, должно быть, о чем-то догадался.

— Над чем вы здесь смеетесь? — спросил Оливер, входя в луч света, отбрасываемый на нас медным прожектором.

— Объясните ему, — в ярости сказала я. — С меня уже хватит, я устала и иду спать.

«Прощайте, друзья», — пропела я по-французски, быстро спускаясь по лестнице из красного дерева, ведущей в люк.

Как мне было жарко! Следовало быть более внимательной. Прекрасные азиатские ночи будут для меня лишены любви…

Ближе к полуночи, тем не менее, я отдала бы все, лишь бы быть с Оливером!

Я вышла на палубу полураздетая, если не считать куска ткани из белого сатина, который мог бы сойти за пеньюар с точки зрения рыб или звезд, но, безусловно, не рулевого Мартена. Это был неподвижный, с четко вырисовывающимся силуэтом, хорошо сложенный моряк. По правде говоря, я никогда не была равнодушна к Мартену, взгляд которого часто застывал на моих бедрах.

Я облокотилась на поручень рядом с ним. «Черная звезда» тихо скользила под полуопущенными парусами. Сверкающее море плавно переходило на горизонте в темный шар. На борту все спали. Я была с Мартеном одна…

До того как я попала на эту яхту, я не видела различия между моряком и капитаном. Забыв об авантюристическом замысле Оливера, я придвинулась к Мартену совершенно бесшумно, так как была босиком. Твердой рукой я заставила его крепко держать руль, а сама прижалась к нему и поцеловала со всей страстью. Свободной рукой Мартен обнял меня за талию с отчаянием и силой потерпевшего караблекрушение, который наконец-то ухватился за спасательный круг.

«Черная звезда» шла левым галсом. Мартен был замечательным рулевым. Он умело управлял яхтой, и до этого момента ее ход был ровным и плавным. Охваченный страстью, Мартен опрокинул меня на палубу с явным намерением тут же овладеть мною. Он предпочел оставить руль, а не меня. Свободная в своем передвижении «Черная звезда», с поникшими парусами, зарылась носом в набегающую волну. Парусник встряхнуло так сильно, что даже мертвецки пьяный человек не мог бы не проснуться. Мартен поставил парусник по ветру — маневр, который сопровождался жутким скрежетом оснастки и громким хлопаньем парусов. Я открыла глаза и обнаружила прямо над его плечом, на уровне люка, видение, заставившее меня подпрыгнуть, как дикую кошку. Это была голова лорда Давентри, который смотрел на нас жадными глазами.

Голова тотчас же исчезла. Идиотка, дура, сумасшедшая — вот кто я такая! Я устремилась вслед за лордом Давентри, сама не зная зачем, возможно, задушить его… Проклятый старый крокодил исчез, как сатана. Казалось, на борту все спали. Ни Хьютон, ни Оливер, такие морские волки, не проснулись из-за неловкого маневра рулевого. «Все пропало, — подумала я. — Мне никогда не быть леди Давентри! И все из-за поцелуя бедняги-моряка!» С бьющимся от негодования сердцем я растянулась на своей кушетке, с силой сжимая подушку, воображая, что душу этого проклятого старика, которому, видите ли, Понадобилось подняться в полночь на палубу! Почему? Потому что Судьба! «А если он расскажет об этом Хьютону? А еще хуже — Оливеру?» — с ужасом подумала я.

Я шепотом выругалась, приняла таблетку снотворного, потом большой стакан виски, чтобы забыть хоть немного о своих терзаниях.

На следующее утро я вышла на палубу в том же состоянии духа, что и накануне. Мартена за рулем уже не было. Его сменил красивый молодой брюнет, на которого я бросила свирепый взгляд. Какие, однако, шутки играет со мной судьба! Вот если бы Хьютон нанял экипаж, состоящий из китайцев, вместо этих прекрасных моряков-скандинавов!

Опершись о поручень, я мысленно пробегала всю свою жизнь и думала о призрачном будущем, когда вдруг сухая рука властно легла на мое плечо. Я резко повернулась и оказалась лицом к лицу с моим недругом. Это был лорд Давентри.

Без всяких вступлений, прямой, как солдат кавалерийской гвардии, он предложил мне стать его женой.

— Если это шутка, то она неуместна, — сказала я, краснея под загаром.

— Я никогда не шучу, — невозмутимо произнес лорд.

Я могла бы об этом и догадаться. Внимательно посмотрела в его лицо. Ничто не проливало свет на этого человека-загадку.

И тогда я начала смеяться взахлеб, не в состоянии прекратить это неуместное веселье. Наконец мне удалось проговорить:

— Вы хотели бы жениться на такой сумасшедшей, как я?

— Именно на такой сумасшедшей, — важно ответил он.

Итак, у меня в руках был козырный туз, а я играла, не подозревая об этом!

И я поняла со всей определенностью, что экипаж, состоящий из китайцев, явно не принес бы мне удачи.

Затем я взяла лорда Давентри под руку, тихо прошептав:

— Все приличия соблюдены, за исключением чести.

После этих слов я с неукротимой стремительностью увлекла своего кавалера к нашим знакомым.

Мисс Пенроуз, Хьютон и Оливер как раз завтракали, жадно поглощая тосты и яйца, жаренные с ветчиной. Лорд Седрик остановился прямо на пороге и, вытянув свой позвоночник, словно складную удочку, на добрых десять сантиметров, торжественно объявил:

— Я имею счастье представить вам свою невесту.

Это прозвучало как удар грома. Дороти Пенроуз раскашлялась, подавившись своим тостом. Хьютон, багровый от ярости, и Оливер, бледный от волнения, смотрели на нас, потрясенные в равной степени.

Я приняла скромный и послушный вид. Моя голова кружилась. Да, все получилось очень ловко! Леди Давентри… Грузоперевозки, железные дороги, оловянные шахты, замок в Англии… Естественно, еще был и лорд Давентри, но с этой точки зрения «игра стоила свеч», как говорила моя бабушка, жена моряка с сердцем пирата.

Хьютон отвел меня в уголок.

— Вы сумасшедшая, или что?

— Совершенно верно, я — «или что», — холодно ответила я.

— Но я богаче, чем Давентри, — заносчиво сказал он, глядя мне прямо в глаза.

— Может быть, но вы ведь не лорд Давентри, — ответила я в том же духе.

Мне показалось, что у него возникло желание ударить меня, но он справился с собой, подобно отцу, понявшему вдруг, что его ребенок отныне слишком взрослый, чтобы быть послушным.

Он долго смотрел на меня, а потом вдруг стал спокойным и очень грустным.

— Ну что ж, Анна, — сказал он мне, — если речь идет об этом, то я не сомневаюсь, что вы будете счастливы.

Что касается Оливера, то он просто-напросто процитировал мне старую морскую поговорку: «Свято место пусто не бывает».

Так как это исходило от него, я сочла эти слова подлинным комплиментом.

 

С согласия мужа

Я вспоминаю, как однажды хозяйка дома, где я гостила, спросила, угощая меня пюре из каштанов и жарким из оленины:

— Анна, вы не находите, что это пюре имеет привкус чего-то несвежего?

— Не знаю, — ответила я, — никогда не пробовала ничего несвежего.

Став леди Давентри, мне пришлось это попробовать: я добавляла много виски или немного опиума и вот таким образом привыкла к вкусу несвежего.

Лорд Седрик нанял нового шофера, атлетически сложенного парня, почти такого же красивого, как Оливер. Метрдотелем был высокий блондин, более ста восьмидесяти сантиметров ростом, по имени Путс.

Однажды вечером лорд Седрик, мой дорогой супруг, спросил меня своим загробным голосом:

— Как вы находите Путса?

— Я нахожу, что это прекрасный метрдотель, не правда ли?

— Я говорю о Путсе как о мужчине.

Я посмотрела на Путса, с достоинством готовившего десерт. Склонившись над блюдом с блинами, он поливал их ромом и вот-вот собирался поджечь; он был похож на священника, проводящего мессу, и казался мне пресным с первого взгляда.

— Путс? Ну что вам сказать… У него слишком низкий зад, нос слишком короток, да и к тому же чересчур глупый вид. Все это совершенно не возбуждает меня, — высокомерно ответила я. — Да вы и сами прекрасно знаете, что по-настоящему я могу любить только моряков.

Лорд Седрик задумался на мгновение.

— Мы могли бы вновь отправиться в морское путешествие, если вы испытываете столь непреодолимую тягу к навигации.

Я бы не хотела клюнуть на это. Не потому, что развлечения, предлагаемые лордом Седриком, мне казались неприятной обязанностью, отнюдь нет. Обычно по отношению к мужчинам я чувствовала себя стрелкой компаса, указывающей на север. Но Оливеру удалось привязать меня к себе так тесно, что у меня не оставалось ни сил, ни желания обращать внимание на других мужчин, как бы притягательны они ни были.

Я никогда так и не осмелилась признаться ему, какую роль сыграл рулевой в моем молниеносном успехе. Меня разволновала мысль о морском путешествии, о котором говорил лорд Седрик. Если он и не обладал чувством собственника, то Оливер, напротив, обладал им с избытком. Он охотно продал меня старому лорду, но никогда бы не смирился с тем, что я отдаюсь молодому мужчине.

А что вообще произойдет, если лорд Седрик будет продолжать предлагать мне то шофера, то метрдотеля, то экипаж судна?

Лорд Седрик с трудом убедился в том, что я не была Месалиной, которую он надеялся найти во мне. Он приобрел забавную привычку ходить тихо, как индеец на тропе войны, и оставаться под прикрытием, несмотря на сорокаградусную жару. Эти упражнения на неподвижность соответствовали его темпераменту. Тем не менее он совершенно напрасно разбрасывал на моем пути самых разнообразных представителей мужского пола, выбираемых им с необыкновенной тщательностью. Его терпение вознаграждалось чрезвычайно редко.

Тем временем Оливер стал в доме своим человеком. Ему даже понадобилось в целях конспирации проявить повышенное внимание к другому объекту женского пола, чтобы удушить в зародыше возможные подозрения. Оливер сделал вид, что влюбился в Патрицию Брандон. Но это было чересчур — с ее ростом почти в два метра. Она была англичанкой, с розовым лицом; светловолосая, спортивная, красивая, к тому же безумно любящая своего мужа, лорда Дэвида Брандона.

При помощи всяческих ухищрений семья Брандонов стала нашими близкими друзьями. Любовь Оливера к Патриции вызывала постоянный интерес у всех, подобно пошатнувшемуся здоровью какой-либо знаменитости. G ним все в порядке, ему стало хуже, он пережил страшный кризис, он лечится, у него новая вспышка болезни. Патриция лечила Оливера, кстати, очень самоотверженно.

Больше всего меня раздражало то, что наивная Патриция постоянно принимала вид роковой женщины.

Однажды Оливер, которого я застала в кабинке, где мы держали ракетки и другой инвентарь для игр на открытом воздухе (лорд Седрик не имел возможности заниматься всем этим), сказал мне, шнуруя свои туфли для игры в теннис:

— Анна, моя дорогая, путей к отступлению нет… Патриция уступает моим домоганиям…

— Что?!

— Ну да, — вздохнул Оливер с крайне недовольным видом, — я буду вынужден переспать с ней…

— Ну знаешь ли, это уж слишком, — воскликнула я в ярости.

— И тем не менее, я выбрал самую благопристойную женщину, неприступную, как скала, страстно любящую своего молодого и красивого мужа. Короче, я дал себе полную гарантию безответной любви.

— Ну, видимо, тебе просто невозможно сопротивляться, — констатировала я с горькой улыбкой. — И когда ты намереваешься насладиться своей победой?

— Я боюсь, — сказал Оливер, — как бы это не случилось сегодня вечером.

— Эта история с подставным лицом для отвода глаз мужа — подлинная находка, — сказала я, — но мне кажется, что мы еще лучше могли бы устранить любые подозрения, если бы я переспала с… Дэвидом. Ты знаешь, ведь я ему нравлюсь…

Наступила очередь Оливера побледнеть. Черты его лица напряглись.

— Успокойся, ты меня слышишь? Ты потеряешь все, если примешь всерьез эту идиотскую игру.

— Но сплю же я с Седриком, — возразила я, не желая сдаваться.

— Но, во всяком случае, у тебя от него не будет детей, — прошептал он сквозь зубы.

— Ну, это уж точно, нет никакой опасности, что я потеряю голову с таким наездником! Но мне понадобится лавировать с большим искусством, поскольку мой знатный лорд определенно хочет стать рогоносцем. Ему даже пришла в голову идея предложить мне целый экипаж, — произнесла я, подняв глаза к небу. — Но я ему дала понять, что мне достаточно и одного моряка.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Именно то, что говорю. Лорд Седрик хочет организовать морское путешествие.

— Поверь мне, я буду на борту. А что касается экипажа, то я сам его выберу, — добавил он и рассмеялся.

— Можешь набрать туземцев, — ввернула я непринужденно и пошла на корт.

Вскоре Оливер присоединился ко мне.

Было ли это усилием воли? В его взгляде я снова увидела жгучее желание, которое действовало на меня как колдовство.

Мы смотрели друг на друга, стоя с ракетками в руках. Навстречу нам через лужайку шли наши друзья в сопровождении лорда Седрика. Патриция делала широкие шаги своими длинными ногами в туфлях без каблуков. Она была очень красива, но внешность ее не содержала ни интриги, ни тайны. Я же была как джунгли. Я многозначительно взглянула на Оливера:

— Хочешь быть со мной?

— Чем больше я смотрю на тебя, тем больше хочу, — прошептал Оливер, глубоко погрузив свои темные глаза в мои.

И я еще раз проглотила эту подслащенную пилюлю.

 

Мужские страсти

Со времени нашей свадьбы лорд Седрик помолодел по крайней мере лет на пятнадцать.

После свадьбы он стал нормальным человеком. Лорд танцевал, плавал, ходил пешком, как старый англичанин из добропорядочной семьи.

Это неожиданное омоложение не отвечало моим желаниям. По правде говоря, я бы скорее подтолкнула лорда Седрика дальше по пути к маразму и кровоизлиянию в мозг.

Я когда-то слышала, что в определенном возрасте, например, вредна для здоровья езда на мотоцикле.

И да простит меня Господь, но мне хотелось, чтобы лорд этим увлекался. У каждого ведь есть свой конек. Мое желание заключалось в том, чтобы этим коньком для лорда стала езда на мотоцикле.

Я не поделилась этим маленьким секретом с лордом Давентри, нет! Эти слова никогда не прозвучали из моих уст, тем более что титул леди и прекрасное произношение давали мне множество других преимуществ для самовыражения. Как известно, высший шик заключается в том, чтобы определенным тоном достаточно веско сказать «дерьмо», не уронив своего достоинства в глазах присутствующих. Так, например, графиня де Монд произносила это слово таким образом, что ни у кого не возникало ни малейшего сомнения по поводу знатности ее происхождения, в то время как ее слуга никогда бы не рискнул это сделать, даже когда — время от времени — выдавал себя за графа…

Возвращаясь, однако, к лорду Седрику, надо отметить, что выглядел он весьма спортивным и обладал чрезвычайной выносливостью.

Оливер, без сомнения, был прав, считая, что мой метод не отличается ни надежностью, ни быстротой.

Очарование Оливера, для меня такое сильное, казалось лорду Давентри легким и лучистым. Оливер был для него подобно чистому, вселяющему силу ветру. Его юмор, в котором можно было четко различить искорки цинизма, очаровал лорда Седрика.

Оливер действительно мог бы увлечь лорда Давентри ездой на мотоцикле — и несчастный случай не заставил бы себя ждать, но он выбрал вид занятий менее опасный и грубый: парусный спорт.

Так однажды лорд Седрик объявил мне:

— Анна, дорогая, я решил купить яхту.

А несколькими часами позже меня в свою очередь проинформировал Оливер:

— Я решил заставить лорда Седрика купить яхту.

Конечно, это было правдой.

Отныне мысль о покупке полностью завладела Седриком и Оливером. Лорд Давентри относился к своей будущей яхте с большей страстью, чем ко мне. Действительно, я оказалась достигнутой целью, меня надо было принимать такой, какой я была, тогда как яхта — это создание, которое строят с любовью от начала до конца. В каждом англичанине дремлет моряк.

Склонившись на бумагами, лорд Седрик и Оливер часами изучали корпус будущего судна, киль, такелаж, паруса…

Когда я наблюдала за ними, их лица, их оторопевший вид напоминал мне мальчишек, читающих Жюля Верна.

Оливер, само собой разумеется, всегда одерживал верх.

Лорд Давентри прежде всего имел в виду шхуну для дальних плаваний. Но Оливер предпочел скоростную яхту. Кто знает, может, он уже видел себя победителем гонки на Кубок Америки.

Я же никогда не имела ничего, кроме скромной небольшой посудины, которая изредка одерживала победы в регатах под руководством Ги Танги Арди-Те. Так что мне нечего было сказать по поводу конструкции яхты, лишь попыталась сказать, что в своей каюте я бы предпочла для отделки натуральную чесучу.

— А по-моему, хорошо и так! — недовольно буркнул Оливер.

— В таком случае что же тут обсуждать? — с досадой сказала я.

— Вот именно, — согласился Оливер. — Но надо, чтобы вы знали: корабль — дело мужское.

Иногда я обнаруживала, что он переигрывал. В его дружбе с лордом Давентри чувствовалось тепло. Возможно ли, чтобы он был искренним? Наверное, Оливер был одним из тех необъяснимых созданий, которые дают вам выпить отравы, поддерживают голову и говорят: «Вот увидите, скоро вам станет лучше…»

Они долго подыскивали название для яхты. Седрик предлагал то «Зеленый ангел», то «Морской ангел».

Мне понравились «Белый рай», затем «Зеркало» и, наконец, «Голубая птица».

Но Оливер сказал: «Счастливчик» — и это было действительно прекрасно.

И когда «Счастливчик» уже стоял на якоре, готовый к морскому путешествию, Оливер заговорил об охоте на тигра.

Не знаю, кто впервые высказал эту идею: он или его дорогая Патриция? Да и какое это имеет значение? Даже если это была и Патриция, то все равно именно Оливер подтолкнул ее к охоте на тигра.

Лорду Седрику было шестьдесят лет, и охота на тигра в джунглях, наполненных настоящими опасностями, да еще в компании такого человека, как Оливер…

У Оливера был друг Артур Жоз, плантатор из Малайзии. Первое плавание приведет нас в порт Ди-Кон, а затем мы должны будем добраться до плантации Артура Жоза на машине.

Я хранила абсолютное спокойствие и запретила себе спрашивать что-либо у Оливера. Я ничего не знала о его намерениях. Ограничилась только вопросом:

— В Малайзии ведь очень опасно, не правда ли?

— Не опаснее, чем ездить на машине по Лондону, — спокойно ответил он.

Я больше ни о чем не расспрашивала.

 

В засаде

Прибыв в порт Диксон, мы оставили яхту болтаться на голубом сатине морской воды, а сами на ялике добрались до берега. Котенок Франсуа сидел на палубе, тщательно обвив хвостом передние лапы, и с любопытством провожал нас взглядом, впрочем, без малейшего волнения. Оставив борт яхты, я почувствовала, насколько драматична вся эта история! Я бы предпочла остаться на палубе, посмотреть, как уезжают другие, и чтобы все случилось без меня.

Но было уже слишком поздно. Вызов судьбе был брошен!

На суше шофер-индус, одетый во все белое, поджидал нас около чего-то, похожего то ли на коробку для инструментов, то ли на участок для выращивания шампиньонов.

Оливер предпочел сесть за руль сам, отправив шофера-индуса прочь. Я села рядом с ним, а лорд Седрик, Патриция и Дэвид с трудом примостились на заднем сиденье.

Я слышала, как все весело болтают. Речь шла о зловещих историях с тиграми-людоедами. Я чувствовала, что не смогу справиться с нарастающей тревогой.

На протяжении всей поездки я молчала. В какой-то момент Оливер взглянул на меня и спросил:

— Что с тобой, Анна? — при этом он воспользовался шумом от переключения передач, чтобы приглушить слова. Я взглянула на загадочную дорогу, по которой мы ехали, и ничего не ответила.

— Я вижу, ты не любишь охоты на тигра и, как мне кажется, жалеешь, что поехала?

Я кивнула.

— А ведь это так увлекательно, когда переживаешь такого рода приключения, — сказал Оливер, не глядя на меня.

Когда машина остановилась перед бунгало Артура Жоза, настроение мое ухудшилось.

Артур оказался брюнетом, высоким, шумным и жизнерадостным. Он крепко хлопал Оливера по спине и суетился вокруг нас, как большая собака, которая рада встрече с хозяевами. Однако этот теплый прием не мог скрасить убогости его жилища. Все казалось покинутым и запущенным. Бунгало выглядело как полуразрушенный, изъеденный жучком барак. Я почувствовала себя глубоко несчастной, как только вошла в него. Насквозь пропитанная пылью большая темная комната, в которой был минимум удобств, необходимых уставшим путешественникам. Никогда прежде я не пила столько виски, как в этот день.

Когда ночь упала на землю, пейзаж стал зловещим. Ничто не могло навеять ощущение одиночества и моральной незащищенности в большей степени, чем эта враждебная природа, окружающая нас со всех сторон.

Несмотря на яркий свет и громкий смех путешественников, мне показалось, что я пришла сюда за своей смертью!

Стена из тропических растений, обступивших нас плотным кольцом, душила меня своими испарениями, наполняя легкие отравленным воздухом. Я ужасно боялась насекомых, даже ночных бабочек! Полет вслепую, биение крыльев бабочки, обезумевшей от света, приводили меня в состояние полного отчаяния, близкого к панике. Я испытывала непреодолимое отвращение к всевозможным жукам, к омерзительным паукам и тысяченожкам.

Разговаривая, я машинально толкнула ногой камень, лежащий возле лестницы, ведущей на веранду. Личинки червей, даже не личинки, а какие-то беловатые, вызывающие отвращение шевелящиеся точки бросились врассыпную. Какое-то зловеще-черное насекомое угрожающе зашипело и издало ужасающий скрежет клешнями. По моему телу пробежали судороги, и я пронзительно закричала.

Я видела вокруг себя громадную липкую паутину, которая, как гамак, провисала со стен и потолка, исчезая где-то в ветвях деревьев. Громадный, как краб, паук пристально уставился на меня своими круглыми черными глазами. Вокруг бесшумно летали странные насекомые, а иногда раздавался жуткий скрежет крыльев.

Под камнями, а также под прогнившими половицами жили громадные, как собачий ошейник, сколопендры, которые топорщили во все стороны свои лапки, напоминающие гребешки. А уж сколько здесь было змей!

В тот вечер я так и не смогла прикоснуться к ужину; он черт знает из чего, каждое блюдо вызывало ощущение тошноты.

Как только я легла, завешенная сеткой от москитов, я не почувствовала ни малейшего успокоения; мне казалось, что я — заключенная, брошенная в одну камеру со своими врагами.

Когда все уснули, я долго не могла сомкнуть глаз, все мои чувства были в напряжении, в состоянии тревоги. Сама тишина была ужасной. Я пропиталась этой тишиной, этим ощущением бесконечности.

Иногда ночь наполнялась каким-то непонятным потрескиванием и поскрипыванием. Я надеялась, что крики хищников вернут всех к жизни, что все проснутся, чтобы изгнать зловещие сумерки.

Было это тревогой или предчувствием беды? Или это был ужас из-за опасностей, которые таились повсюду?

Лорд Седрик, похожий на мертвеца, был рядом со мной. Я ненавидела Оливера, который втравил меня в эту авантюру. Вымотавшись вконец, я начала опускаться в просторные глубины сна.

Следующий день напоминал кошмарный сон, очнувшись после которого я вновь ждала сообщения о смерти лорда. Я не представляла себе ничего конкретного. Просто смерть лорда Седрика. Но только поскорее! Ну, скорее же! Пусть это уже будет позади, я так нуждаюсь в отдыхе! В конце концов, есть же у меня право поспать! Остальные обитатели бунгало казались радостными и беззаботными: лорд Седрик — будущий мертвец, Оливер — будущий убийца и Жоз, чья роль во время охоты на тигра оставалась довольно загадочной. Все они были преисполнены энтузиазма.

Я украдкой бросила взгляд на Оливера, не переставая восхищаться его спокойствием. Если бы на его лице проступили хоть малейшие следы волнения, я бы не смогла совладать с собой. Я отбросила дурные мысли и постаралась подумать о будущем. О, как приятно жить! Воспоминания детства, нежная любовь, танцы в маленьких парижских дансингах — где все это? И почему я рассталась с вами?

Когда мы отправлялись на охоту, нервы мои дрогнули. Спускаясь по качающейся лестнице бунгало последней, я неожиданно для себя прокричала:

— Я остаюсь здесь! Я не буду с вами участвовать в охоте на тигра!

В ответ послышались смех и яростные возражения. Только Оливер понимающе посмотрел на меня и произнес:

— Да ты что, Анна! Где же твои храбрость и хладнокровие? Запомни раз и навсегда: храбрость и хладнокровие!

Это все, что он сказал, но сказано это было таким тоном, что я почувствовала яростное желание поддеть его. И тем не менее, я проследовала за ним с опущенной головой, как пантера за укротителем, вооруженным хлыстом. Оливер подмигнул мне.

Я заняла свое место в цепочке между Жозом и Дэвидом. Время от времени я глотала виски прямо из серебряной фляжки, привязанной к поясу.

Наконец мы остановились. Нас расставили отдельно друг от друга, в соответствии с заранее разработанным планом. Укрытия — нечто вроде высоких этажерок, в которых нам предстояло находиться, — были заранее установлены на деревьях.

Жоз помог мне вскарабкаться вслед за собой.

Я прочитала по крайней мере сотню охотничьих рассказов. Реальность оказалась для меня столь же сложной, как битва под Ватерлоо. Я воспринимала лишь малую толику того, что произошло. К тому же я должна признать, что пропиталась алкоголем, как ромовая баба. Ночь наступила внезапно, что свойственно этим южным районам. Скорчившись у ног Жоза, я задремала, охваченная туманным маревом алкоголя, когда неожиданное рычание хищника всколыхнуло сумерки. Жоз ответил на него любовным призывом, имитируя тигрицу, которая говорит: «Я здесь!» Этот своеобразный любовный дуэт продолжался несколько минут. Рычание хищника приближалось.

— Я больше этого не вынесу, — шепотом призналась я. — Я дрожу как осиновый лист и могу вот-вот свалиться. — Мне все время чудилось, что я ощущаю жаркое дыхание тигра-людоеда.

— Спокойствие, — едва дыша, прошептал Жоз. — Рядом с вами охотники-профессионалы.

Сколько длилось это ужасное ожидание? Вдруг Жоз воскликнул:

— Смотрите!

Я смутно различала что-то, напоминающее огромную орхидею из кошмарного сна, которая продвигалась, как кот среди высоких трав. В темноте блестели два огромных фосфоресцирующих зрачка. Я услышала шум, какое-то непонятное движение, сопровождаемое тяжелым дыханием хищника.

— Это буйвол, — прошептал Жоз.

Он взял меня за руку и приподнял, крепко прижимая к себе. Я услышала выстрелы, сдавленный мужской крик, а потом голос Оливера, от которого я вздрогнула. Он сказал по-французски:

— О Боже ты мой!

В стороне раздался какой-то шум. Тигра не было видно.

— Пойдем посмотрим, — сказал мне Жоз.

Мы спустились с нашего насеста. Жоз осторожно продвинулся вперед, придерживая меня. Участок поляны вдруг осветили многочисленные фонарики. Весь драматизм этой сцены отпечатался в моей памяти с невероятной отчетливостью. Я была пьяна и почти готова увидеть труп своего мужа.

Я посмотрела вниз с радостным предчувствием: к моему величайшему удивлению, я увидала там лишь громадного тигра, лежащего распростертым. Голова его мирно покоилась между передними лапами. Именно в такой позе я была готова увидеть лорда Седрика! Растерянная и разочарованная, я огляделась вокруг и увидела Седрика, который с удрученным видом созерцал окровавленную руку Оливера. Последний с кокетством, свойственным элегантной женщине, рассматривающей ногти после маникюра, демонстрировал присутствующим свою рану. Эта сцена убила меня.

— Что произошло? — воскликнул Жоз, прежде чем я успела открыть рот.

— Почти ничего, — сказал Оливер с легкой гримасой, — у меня снесло кусочек кожи. Возможно, лорд Седрик умеет стрелять из пушки, но что касается его способностей владеть ружьем…

— Залейте свою рану виски, я вас сейчас перевяжу, — вмешался Дэвид.

В этот момент я услышала дрожащий голос Патриции.

— Вас же могли убить, мой бедненький Оливер!

— Да нет же, нет, — раздраженно бросил Оливер.

— Мне кажется, — сказал лорд Седрик, — что в тот момент, когда я стрелял, вы сделали неосторожный жест.

— Как вам будет угодно, — небрежно ответил Оливер.

— А кто убил тигра? — спросил Жоз.

— Должно быть, я, — скромно признался Дэвид.

Англичане — хладнокровные люди. Рука Оливера была перевязана, после чего тигра подвесили за лапы к шесту, водруженному на плечи туземных носильщиков, пошатывающихся под его тяжестью. Лорда Седрика нести было бы, безусловно, легче.

Да, не такое возвращение я представляла себе. Я попыталась обдумать это странное происшествие. Оливер проявил неловкость или же, напротив, был чересчур ловок?

О чем мог думать Оливер? При свете ламп в бунгало я увидела, что он бледен, расстроен и устал, но, по правде говоря, мы все были бледными и уставшими. Я заснула рядом с лордом Седриком, испытывая все тот же неописуемый ужас перед насекомыми.

 

На борту «Счастливчика»

Мы вернулись на борт «Счастливчика» со шкурой тигра и живым лордом Седриком. Я бы предпочла обратное. Потерпел ли Оливер неудачу? Это продолжало оставаться для меня загадкой. Не могло быть и речи о том, чтобы спросить об этом у него самого.

Его спокойствие, полное владение собой внушали мне уверенность в том, что преступление было подготовлено со всей тщательностью. Говорят, что яды Юго-Восточной Азии действуют наверняка, а их присутствие в организме трудно обнаружить. Внезапно я вспомнила о том, что нового слугу лорда Седрика — Нама, конечно же китайца, рекомендовал Оливер. Безусловно, в историях такого рода обязательно требуется присутствие китайца. Как я об этом раньше не подумала!

Я жила в состоянии постоянной тревоги и волнения, смешанного с нетерпением. Яхта убаюкивала меня, помогая погрузиться в мечту о близком вдовстве. Малейший крик на борту, неожиданный шум заставляли бешено колотиться мое сердце. Всякий быстро идущий человек был для меня гонцом, несущим фатальное известие. Однажды после обеда я, Оливер и Седрик изучали морскую карту в каюте Седрика. Неожиданно Оливер встал и вышел, не сказав ни слова. В этом не было ничего удивительного, однако через несколько минут после его ухода Нам поставил перед нами поднос с бутылкой виски и двумя стаканами.

— Вы заказывали выпивку? — спросил меня несколько удивленный Седрик, так как мы собирались присоединиться к гостям в салоне и никогда ничего не заказывали в каюту.

Я поколебалась секунду, а потом спокойно ответила:

— Я действительно подумала, что вам захочется выпить стаканчик здесь, изучая карты.

Нам бросил на меня странный взгляд, непроницаемый, как у всех китайцев, потом подал мне стакан, а другой поставил для лорда Седрика рядом с разложенными на столе картами. Дверь бесшумно закрылась, и я очутилась один на один с человеком, которого ненавидела.

Я нервно листала журнал мод, внимательно наблюдая за жестами лорда Седрика. Я увидела, как он взял свой стакан, склонился над картой, указал своим костлявым пальцем на какую-то точку и сказал мне:

— Посмотрите, Анна, мы направляемся вот сюда.

Он поднес стакан ко рту и, как обычно, залпом выпил его содержимое, в то время как я смотрела на него как зачарованная, не в силах оторвать взгляд. Наполненная ужасом, я ничего не ответила ему. Тогда он взглянул на меня и спросил:

— Что с вами, Анна? Что-то не так? Моя дорогая, вы смертельно бледны. Что с вами?

Он не ошибался, мне и впрямь было плохо. Я сделала необычайное усилие, чтобы выдавить из себя улыбку.

— Ну что вы, что за странная мысль! Все прекрасно. Это тусклый свет в вашей каюте придает моему лицу такой цвет.

А сама я тем временем лихорадочно прикидывала, что сделать, если он сейчас рухнет на пол? Позвонить, позвать на помощь, потерять сознание, быть может? Выглядеть потрясенной? Или удручающе спокойной? Никаких излишеств, это точно. Сам факт присутствия при скоропостижной кончине мужа представляет собой достаточно необычное явление, способное вызвать естественное волнение. Мне не остается ничего иного, как вести себя в соответствии с обстоятельствами. Все эти мысли мгновенно пронеслись в моем мозгу: пока Давентри медленно поставил свой пустой стакан и вновь склонился над картой, я уже пережила его смерть, похороны, первые дни своего вдовства…

Яд, вызывающий смертельный сердечный приступ, должен был бы действовать мгновенно. Прошло несколько минут, столь тягостных для меня, но лорд Седрик не проявлял и тени недомогания. От пароксизма уверенности, на который я уже поднялась, мне пришлось, перепрыгивая через ступеньки, быстро опуститься вниз. Что дало мне основания вообразить, что Нам со спокойным видом принес лорду Седрику яд? Должно быть, это произойдет в другой раз. «Чего же он ждет, чего медлит?» — спрашивала я себя, с яростью думая об Оливере.

Я уже не могла больше ждать и лихорадочно придумывала десятки других способов устранения Давентри.

Когда-то я слышала, что указательный палец, прижатый к сонной артерии, вызывает смерть, не оставляя при этом никаких следов. Но как это сделать на самом деле? А может, я смогла бы воспользоваться этим способом в одну из тех ночей, когда Седрик не может заснуть и принимает снотворное? Иногда я представляла, как он ночью склоняется над поручнями и падает в море. Но «Счастливчик» не был столь быстроходным, чтобы крики лорда не были услышаны, да к тому же он был, безусловно, прекрасным пловцом. Нет! Надо, чтобы он упал, скажем, с шестого этажа вследствие внезапного головокружения после солидной попойки. Но где найти шестой этаж в этой стране и как подтолкнуть Давентри? Тогда я вспомнила о романе Д. Лоренса «Человек с куклой», в котором женщина, мешающая всем, весьма кстати выпадает из окна.

«Миссис Хэбперн выпала из окна своей спальни, расположенной на четвертом этаже, и разбилась насмерть. Несчастный случай произошел в тот момент, когда она одевалась к ужину. Утром этого дня она, должно быть, постирала рубашку и повесила ее сушиться на веревку за окном. По всей вероятности, она встала на стул, чтобы снять ее, и потеряла равновесие. Ее муж, находившийся в этот момент в туалете, услышал странный шум и сдавленный крик. Он зашел в комнату, чтобы посмотреть, что случилось, но никого не нашел: окно было открыто, рядом стоял стул. Он осмотрелся и решил, что, должно быть, жена на минуту вышла. Он уже наполовину побрился, когда в квартиру влетела горничная. Выглянув в окно и увидев случившееся, бедняга потерял сознание».

Легче столкнуть кого-то вниз, чем потом смотреть на расплющенный труп. «Я потеряю сознание», — решила я, испытывая приступ легкой тошноты от воображаемой сцены.

Я бы попросила Седрика поднять платок, который уронила из окна и который, например, зацепился бы за карниз. «Где это?» — спросил бы он, склоняясь, и — хоп! — я бы подтолкнула его слегка, и он бы рухнул в пустоту. Я настолько реально вообразила себе эту сцену, что при слове «хоп!» мой лоб и плечи покрылись холодным потом.

Лорд Давентри в моих глазах уже был трупом. Я спрашивала себя, как он может жить, окруженный такими смертоносными флюидами.

— Не присоединиться ли нам к остальным? — спросил он меня, аккуратно складывая карты.

Я пристально рассматривала его: он прекрасно выглядел.

Войдя в салон, я почувствовала себя такой измотанной, что решила пораньше лечь спать.

Пат и Дэвид играли в лексикон. Оливер читал, лежа на животе, подперев руками подбородок. Он на секунду поднял на нас глаза и вновь углубился в чтение. Он тоже чувствовал себя прекрасно. Лорд Седрик не выказывал никаких признаков отравления, а Оливер не был похож на отравителя. Так что же, он специально хотел, чтобы я состарилась раньше времени?

Я села рядом и тихо спросила его:

— Это ты заказал виски в каюту Седрика?

— Я? Конечно, нет!.. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — ответила я, удивленная, что Нам сделал это без распоряжения лорда.

Если бы Оливер знал, с каким нетерпением я ждала, что он вот-вот освободит меня от Седрика, он не смог бы так естественно скрывать свои намерения.

Трудно вообразить себе, что значит ждать свершения преступления в замкнутом пространстве яхты в компании четырех человек, один их которых — потенциальный убийца, другой — жертва; что значит жить в предчувствии события, которое занимает весь ваш ум и держит вас в постоянном нервном напряжении…

Сингапур был уже совсем рядом, когда я внезапно поняла, что намерения Оливера изменились. Конечно, мне следовало бы об этом догадаться раньше.

Яхта входила в порт, я стояла у поручней рядом с Оливером. Несмотря на явное нежелание делиться с ним своими мыслями, я все же сказала:

— Оливер, поверь мне, что я не могу больше так жить.

— Боюсь, что ты никогда не будешь довольна, — ответил мне Оливер.

«Счастливчик» бросил якорь в Сингапуре, и я погрузила свои надежды глубоко в море.

 

Ребенок по заказу

Постоянное ожидание драматической развязки событий необычайно возбуждало меня. Мне пришлось сделать громадное усилие, чтобы привыкнуть к спокойной жизни, а также к мысли о том, что мне еще придется быть долгое время рядом с лордом Давентри. Я совершенно перестала понимать, чего хочет Оливер. Порой он напоминал мне бюрократа, рассчитывающего на пенсию по старости. Да, Оливер получит прекрасную пенсию, но когда? Мне было на тридцать лет меньше, чем лорду Седрику, но меня отнюдь не прельщала прекрасная перспектива стать его вдовой, если ожидание слишком затянется. Он мог прожить еще двадцать лет! Ну, пусть десять лет! Десять лет, в течение которых я чаще буду видеть Оливера издали, чем рядом.

«Судьба не так жестока к Оливеру, как ко мне; к тому же он спит с Патрицией, и это ему явно нравится», — думала я с горечью.

Моя любовь к Оливеру ослабла, по ночам мое влечение к нему не было столь страстным. Он не казался мне ни возвышенным, ни загадочным. Это был самый заурядный авантюрист, который воспользовался своими связями в светском обществе, чтобы ввести в его круг надежную сообщницу.

Но не случится ли так, что однажды я буду вынуждена передать ему жизнерадостных наследников Давентри?

Бесславное, беззаботное прозябание начинало тяготить меня. Раздражение перешло в ярость, когда вдруг я с ужасом обнаружила, что беременна.

Патриция и лорд Седрик играли в теннис. Мы с Оливером сидели в тени и машинально следили за их игрой. Рядом никого не было, и я сообщила ему эту новость.

— Оливер, — сказала я, — я жду ребенка.

— Что?! — он повернулся ко мне и взглянул изучающе, как будто не поверил.

— Я беременна, Оливер, — холодно повторила я.

— О, любовь моя, как это замечательно! Наконец-то! Наконец! — сказал он взволнованным голосом и взял меня за руку.

Я была обескуражена.

— Так ты желал этого? Ты именно этого хотел? Быть может, ты это сделал нарочно? — с горечью спросила я.

— Ну конечно же, моя дорогая, — нежно вздохнул Оливер. — Разве ты не знала?

— Я ничего не знала. Я считала, что ребенок не входит в твои планы на будущее.

— Да нет же, Анна, наш ребенок — это так прекрасно.

— Я понимаю, — сухо бросила я, — что ты как кукушка: счастлив, что подбросил свое яйцо в чужое гнездо.

— Подумай только, — сказал он, не обращая внимания на мое оскорбительное замечание. — Представь, что этот ребенок, в котором течет наша кровь, станет однажды лордом Давентри и унаследует титул!

— Ну конечно же, это будет обязательно сын, — сказала я. А потом добавила, презрительно глядя на него: — Тебя совершенно не волнует, что ребенок родится вдали, что не ты, а другой, чужой ему человек будет заниматься его воспитанием и что у него будет не твое, а чужое имя? Тебя это ничуть не трогает? Нет?

Оливер рассеянно смотрел на меня, и я чувствовала, что мои слова совершенно не доходят до него, что он их попросту не слышит.

— Он будет красивым, умным, — мечтательно сказал он. — Мы назовем его Сеймур, лорд Сеймур Давентри, — восторженно прошептал он.

— А если это будет девочка, ты позволишь мне назвать ее…

— Если это будет девочка, — прервал меня Оливер без всякой теплоты в голосе, — то потом у нас будет еще и сын.

Я видела на площадке лорда Седрика, который с грациозностью старого козла прыгал, стараясь не упустить мячи Патриции. В стороне, под красно-белым зонтиком, расположившись вокруг круглого столика, разговаривали наши гости. Все это меня совершенно не интересовало. Только один Оливер занимал мои мысли, и только с ним я хотела бы жить вместе.

— Иметь сына от тебя, Анна, — это мечта всей моей жизни!

Эти слова смягчили мое сердце.

— Почему ты не сказал мне этого раньше? — спросила я. — Почему мы не живем вместе? У тебя ведь достаточно денег для этого. Вся эта роскошь не привлекает меня, из-за нее мы лишены свободы. Я все отдала бы за любовь и счастье с тобою.

Роковые слова! Лицо Оливера застыло в каменной неподвижности.

— Нужно, чтобы у нас было все, — сказал он.

Все! Что он подразумевал под этим словом?

— Ваша очередь играть, — крикнул лорд Седрик, широким шагом направляясь в нашу сторону. Патриция следовала за ним.

Я собиралась подняться, но Оливер резко остановил меня.

— Больше никакого тенниса, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— Я что-то устала сегодня, сыграю как-нибудь в другой раз, — сказала я лорду Седрику. — Пойдем лучше выпьем по глоточку виски.

— И никакого виски, — сказал мне Оливер.

— Ну тогда что же? — раздраженно спросила я.

— Сын, — мило ответил Оливер.

Ему нужен был сын.

Когда я сообщила лорду Седрику, что ожидаю ребенка, он сперва буквально остолбенел от изумления, а потом чуть с ума не сошел от радости. И если удивление через несколько минут исчезло, то радость, наоборот, длилась долго. Он тут же принялся строить планы в отношении будущего сына (конечно же, это будет сын!), наследника нескольких морских линий и железных дорог, трех шахт в Австралии, многочисленных поместий в Англии и, наконец, величественного и прекрасного древнего замка Давентри — гордости всех предков лорда.

— Мы назовем его Сеймур, — сказал лорд Седрик.

Я чуть не подавилась кусочком торта. Они что — договорились?

— Сеймур? Почему Сеймур?

— Все старшие сыновья в семье Давентри носили это имя, — снисходительно объяснил мне лорд Седрик.

Оливер хорошо знал это задолго до меня… Это чудовище решительно предусмотрело все.

И вот 14 апреля на заре у меня родился Сеймур Аллан Давентри, прекрасный маленький лорд. Все нашли его удивительно похожим на лорда Седрика. Оливер, уверенный в своем отцовстве, на это никак не реагировал. И был прав: конечно же, это был его сын, сын отважного человека, в жилах которого течет кровь бретонского адмирала-пирата. Этот ребенок с еще затуманенным взглядом щелок-глазенок заключал в себе все величайшие чаяния Оливера!

Безмерно гордился своим сыном и лорд Седрик. Еще бы! Этот крохотный ребенок был отпрыском великого рода, который угас бы без него.

Иногда я заставала его склонившимся над колыбелью с легким налетом грусти на лице. Уж не подозревал ли он, что Сеймур Аллан Давентри не имел к роду Давентри никакого отношения?

Лишь позже я пойму истинную причину этой печали.

Что касается меня, я безумно гордилась своим сыном. Но как же я устала от этой двойной жизни! Все вокруг было лишь иллюзией, подлым и низким надувательством. Титулы, положение в обществе, богатство — вся эта блестящая мишура не могла заменить Оливера, чье присутствие рядом с ребенком было бы бесценным. Страстно желая найти общие черты во внешности Оливера и Сеймура, я в то же время боялась физического сходства между ними. Однажды я заговорила об этом с Оливером.

— Ну что ж, Анна, — ответил он, — если кто-либо и заподозрит правду, разве тебя это унизит?

— Да, — ответила я. — Наша любовь и наш сын имеют право на большее, чем оставаться заложниками чьих-то интересов. — Я осмотрелась вокруг. — Я не могу считать это место моим домом и домом моего ребенка.

— Но, однако, это твой сын, а ты разве не леди Давентри?

Беззастенчивый цинизм Оливера раздражал меня. Он был всего лишь жалким авантюристом, а я — его сообщницей, и мы продолжали вести жизнь, наполненную опасностями и страхом, так и не достигнув манящих берегов Бораборы — мифа свободы. Так вот во что вылилась наша прекрасная авантюра, которой следовало быть воплощением дерзости и самоотверженности!

Находчивость Оливера казалась мне неисчерпаемой. Однако с его жестокостью и целеустремленностью никак не сочеталась сентиментальность, которую он проявлял на протяжении долгих месяцев. Тем не менее я была уверена, что где-то в самой глубине души он тщательно вынашивает план убийства.

Оставалось только ждать, когда он приведет его в действие.

Он выбрал подходящий момент со столь поразительной дерзостью, что ни у кого не вызвало ни малейшего подозрения.

 

Бумеранг

На самом деле никакого китайца-сообщника не было.

Однажды вечером я зашла в библиотеку, где лорд Седрик любил бывать после обеда. Он сидел там, откинувшись в кресле, с газетой у ног. Издали он казался спящим, вблизи же походил на мертвеца. Вообще-то он всегда казался каким-то нежизнеспособным, но не до такой же степени! Увы, он и впрямь был мертв.

Мне даже не пришлось воображать себя в роли вдовы. Эта миссия выпала на мою долю вполне естественно вместе с удивлением и волнением, которого я не ожидала. Оливер, предупрежденный кем-то, прибыл гораздо раньше врача и занялся всем необходимым: перенес тело лорда на кровать, а меня заставил лечь на другую, так как я сама была бледна как смерть.

— Бедный старый Седрик, — заметил Оливер. — Мы сыграли с ним в шахматы, и он проиграл две партии.

— Как?!.. — пораженно воскликнула я. — Ты совсем недавно был здесь?

— Ну конечно, мы пили вместе кофе, играли в шахматы, потом он взял «Таймс» и, читая газету, уснул. Я покинул библиотеку и сказал Путсу, которого встретил в зале, что подойду к шести часам. И вот!

«И вот!..»

— Бедный Седрик, — время от времени повторял Оливер. — Бедный старый Седрик, он так хорошо ко мне относился!

— Наконец-то ты произнес хоть что-то хорошее, — резко сказала я.

— Это судьба, — бесстрастно ответил Оливер. — С его сердцем ему не следовало бы жить в таком климате.

Очевидно, это и впрямь была судьба. Обзавестись наследником и…

В словаре я читала, что бумеранг — это метательное оружие, имеющее свойство возвращаться к своему владельцу.

Бумеранг был брошен самым надлежащим образом.

Я не только завершила движение к намеченной цели, но и вернулась к своему любовнику с незаконнорожденным сыном, наследником трона Давентри.

Как только траур закончился и жизнь вошла в обычное нормальное русло, Оливер решил расставить все точки над «i».

Кажется, это было желанием лорда Седрика — вернуться в Англию, чтобы Сеймур воспитывался в замке Давентри.

— Но, — возразила я, неожиданно разволновавшись, — этот замок, страна, незнакомые и, возможно, враждебные по отношению ко мне люди — это будет слишком тяжело для меня.

Оливер позволил себе рассмеяться.

— Да, — сказал он. — Это жуткий, огромный замок с двумя или тремя привидениями.

— Так ты знаешь замок Давентри? — спросила я удивленно.

— Все англичане его знают. Я там был подростком. Видел его издали и вблизи. Провел несколько недель в окрестных селениях и как зачарованный все смотрел и смотрел на него. Я видел этот замок и ночью, и днем, в лучах солнца и в свете луны, пытаясь представить его прошлое и будущее.

Глаза Оливера светились странным блеском.

— История Христофора Колумба, без сомнения, не более необычна, чем твоя, — сказала я наконец. — Итак, через всю свою жизнь, начиная с нежной юности, ты пронес мечту жить в этом замке? И ты смешал рай с адом, лишь бы достичь своей цели?

— Обстоятельства способствовали этому, — сказал Оливер, устремив глаза вдаль. — И именно обстоятельства побудили меня к осуществлению этой идеи.

— Но что же тогда представляю для тебя я? — подавленно и горько спросила я. — Я даже не «Санта-Мария», которая доставила Колумба в Америку?

— Ты леди Давентри, мать Сеймура, — сказал он ледяным тоном, перевернувшим во мне все внутри.

Ах, Сеймур, лорд Сеймур Давентри, кукушкин подкидыш!

Я до сих пор не принимала всерьез герб, красовавшийся у меня на печатке, вензеля, вышитые в уголках носовых платков, геральдику, вычеканенную на серебре столовых приборов, оттиски на бумаге для писем и на приданом Сеймура… Моя гордость была глубоко уязвлена — все подчеркивало значимость титула в жизни моего сына. А ведь действительно вскоре его жизнь будет зависеть от этого.

Через несколько недель после этой беседы я приближалась к замку Давентри. Я сидела за рулем автомобиля; Сеймур спал в корзине рядом с няней. Шофер держал корзину с котенком, который также возвращался в Англию.

Прежде чем проехать через громадный портал, расположенный между двумя квадратными башнями, я на мгновение притормозила машину. Впереди лежал бескрайний парк; чуть дальше, скрытый вечерним туманом, возвышался замок Давентри. Это была цитадель, взобраться на которую смог лишь обвивший ее стены плющ. Гордые шпили башен из голубого гранита отражались в темных водах крепостного рва. Вверху, прямо передо мной, на каменном фронтоне здания, виднелся барельеф герба Давентри, Казалось, он впитал в себя пыль веков, хотя под ним все еще можно было прочесть таинственный девиз его владельцев: «Лучше смерть, чем жизнь».

Мое сердце гулко забилось от охватившего меня волнения. Неожиданно я будто вновь увидела небольшой садик и домик (не так уж давно это было — приблизительно два года назад), откуда Оливер своей властной рукой вытолкнул меня в эту странную, полуфантастическую жизнь.

Без него я бы не входила сейчас хозяйкой в этот чудесный замок, не сидела бы за рулем этого роскошного автомобиля и никогда не было бы рядом в корзинке величайшего для меня счастья — лорда Сеймура Давентри пяти месяцев от роду.

Медленным шагом я пересекла пространство, отделяющее меня от замка. Целый эскадрон слуг ожидал меня, выстроившись за представительным седоволосым мажордомом. Любезно поприветствовав всех сразу, я повернулась и взяла из рук няни драгоценную корзину. Я сразу дала понять, что это и будет моей главной заботой. Следуя за заметно взволнованным мажордомом, легким шагом я вошла в замок. С неподдельной гордостью я положила кукушкиного птенца посреди большой, с колоннами кровати графов Давентри.

 

Замок

Мой приезд в родовой замок с юным лордом Давентри в корзине и с прахом старого лорда в серебряной урне поднял мой авторитет в глазах слуг.

Жизнь в Азии была детскими играми по сравнению с праздничной роскошью замка Давентри, которая свидетельствовала о невероятном богатстве его хозяев. В замке все идеально соответствовало красоте окружения и изысканности благополучия.

В тот же вечер, хладнокровно ознакомившись с замком, я наконец-то уединилась между четырьмя колоннами на кровати, задрапированной красной парчой (скорее даже фиолетового оттенка, в котором синева переливается по поверхности до насыщенного красного цвета). И тогда я ощутила всю тяжесть величия Давентри.

Остаться вдовой лорда было моим сокровенным желанием, и оно сбылось! Я действительно чувствовала себя вдовой. Но мне казалось, что это какое-то преувеличение. Нормально ли быть вдовой в такой ситуации? И как долго я должна буду в ней оставаться?

Я почувствовала себя пленницей, запутавшейся в величественной кроне генеалогического древа лорда Седрика.

Вне всякого сомнения, я была леди Давентри, но мне казалось невозможным оставаться счастливой вдовой.

В этот первый вечер меня сковала печаль. Сидя посередине кровати, по углам которой, словно деревья, поднимались колонны, я казалась себе жалким муравьишкой. Прошлое давило на меня с такой силой, что я теряла связь с реальностью. Я лежала на этой огромной кровати, как цветок на надгробном камне. Наконец я закрыла глаза и представила синее небо, каким никогда не бывает небо севера, с бегущими по нему кустистыми тучами, светящееся море, просторную хижину, открытую мягкому бризу, красивого загорелого ребенка, гуляющего на чистом песке. Оливер и я, обнявшись, слушаем шум набегающих волн, а на наших губах искрится счастливая улыбка. А над Бораборой поднимается луна.

Смогла бы я поменять бриллианты на ракушки на побережье?

Сумела бы спать в объятиях Оливера под кокосовыми пальмами? Этой ночью все мое естество говорило «да».

Но эта слабость была временной. Моя неуверенность длилась лишь несколько часов, как приступ малярии. Я быстро поняла, что представляет из себя лорд Давентри, мертвый или живой.

Ни дом в Сингапуре, ни бриллианты, подаренные им, ни роскошная яхта не помогли мне осознать все величие богатства, которым я теперь овладела.

Само собой разумеется, я подчинилась существующей традиции. Я научилась жить и этой жизнью, находя утешение в виски. Я стала настоящей леди из старинного рода.

Так прошла зима. Наступил апрель, Франсуа — а маленький котенок уже давно превратился в красавца кота — провел под луной свой очередной медовый месяц. Из башен и из глубины парка слышалось его пылкое мяуканье. Повсюду шныряли прекрасные кошки и гордые коты, издавая безумные крики. Появились первые нарциссы. На крышах ворковали голуби. Горничные весело напевали, занимаясь уборкой.

Каждый день приносил новую порцию радости жизни, мощное дыхание пробуждающейся природы. Розовое солнце нежно ласкало небо, а большие белые облака плавали парами, окруженные малышами — непоседливыми круглыми тучками.

Ужинала я всегда в гордом одиночестве, среди серебряных канделябров. За моей спиной стояло полдюжины слуг, а старший лакей, величественный и предупредительный, священнодействовал над столом. Я до сих пор не знаю, был ли он слишком стар или страдал болезнью Паркинсона, но он, что называется, дышал на ладан.

Подобные трапезы вызывали у меня отвращение; казалось, будто меня обслуживают перед моим собственным надгробием посреди церкви. Я была во власти самых мрачных мыслей; каждый вечер я хоронила свою молодость! Ни запахи самых изысканных блюд, ни мои любимые духи из сандала («Ты пахнешь Ямайкой», — сказал мне как-то Оливер в минуту близости) не могли вытеснить дух церковных обрядов из этого огромного зала, освещенного мерцающими свечами.

Я понимала, что слуги не простят мне ни малейшей слабости, и поэтому, сидя на своем неудобном средневековом стуле, старалась держаться с царственной непринужденностью, страстно завидуя Франсуа, который на специальном коврике вкусно хрустел куриными косточками.

Однажды вечером я случайно уронила на пол маленькую ложечку. Если бы столетний ветеран наклонился, чтобы ее поднять, он бы уже никогда не распрямился. Выручил молодой лакей, склонившийся в молчаливом поклоне рядом с моим стулом. Мой взгляд пробежал по его затылку, круглому и крепкому, более привлекательному, чем жаркое, которое я меланхолично ковыряла вилкой. Поднимаясь, трепещущий слуга сильно удивился, перехватив этот взгляд совы, выслеживающей лесную мышь. Краска залила его лицо, лицо истинного англичанина, и он удалился за десертом. А я глубоко задумалась.

Была весна. Я решила заняться спортом. Я заказала себе костюм для верховой езды и носилась по зарослям вереска и лесам.

Однажды утром я, как всегда, отправилась на прогулку. Я опустила поводья и позволила своей кобыле скакать куда пожелает. И она галопом понеслась к полянке, на которой почувствовала присутствие жеребца.

Колоннада леса окружала залитое солнцем пространство, в середине которого грелся на солнце серый, покрытый лишайником дом, чем-то напоминающий дремлющего кота.

Моя рыжая красавица издала радостное ржание, приветствуя привязанного возле дома пофыркивающего жеребца. Кокетливым шагом, медленно, как на подиуме, она приблизилась к нему и остановилась, легко перебирая копытами. Получалось так, как будто мы с ней приехали сюда на какую-то интимную встречу.

Я спрашивала себя, что за мушкетер сидел в седле этого чистокровного жеребца, достойного конюшен Давентри, когда услышала негромкое насвистывание: мелодию из Шумана. Дверь открылась, и на пороге появился хозяин. Это был лесничий поместья Питер Пенгвен.

Мне он всегда казался очень симпатичным, но сейчас я будто увидела его впервые. Он был крепкого сложения, широкоплечий и сильный. Взволнованная, поначалу я не знала, что и сказать, но тут же взяла себя в руки.

На мне был костюм наездницы: плотно облегающие брюки, глубокий вырез в шелковой блузе, кожаные сапоги, своим изяществом ничуть не уступающие точеным ножкам моей кобылы. Я весело поприветствовала лесничего, шутливым жестом приподняв свою фетровую шляпу, а затем представила свою кобылу:

— Пальмина.

Питер Пенгвен подошел к своему великолепному жеребцу.

— Робинзон, — сказал он, похлопывая его по холке.

Получилось так, будто мы обменялись своими именами.

Пальмина и Робинзон дружелюбно терлись друг о друга мордами.

Тишина накатывала с каждой секундой, как аромат цветка белого табака в ночи, наполняя все вокруг волнующей силой.

Я прикинула расстояние, отделяющее домик лесничего от замка, и подумала, сможет ли эта лесная тишина хранить тайны?

На солнце набежало облако. Почему-то мне на ум пришло воспоминание о мажордоме: его взгляд, прозрачный, как капля воды на стекле, вызывающий дрожь, подобно дождинке, попавшей за воротник. А чего стоит взгляд домоправительницы, непроницаемый, как дверца сейфа?

Я решительным жестом взяла поводья в руку.

Пальмина слегка взбрыкнула, не желая разворачиваться, в то время как Робинзон и Питер, величественные и неподвижные, смотрели на нас обжигающим взглядом своих черных глаз.

С тяжелым сердцем я заставила Пальмину поскакать обратно в замок.

Отъехав от поляны на достаточное расстояние, я крепко обняла свою рыжую подругу за шею. Скрепя сердце я решила отказаться от притягивающей меня «лесной» любви.

 

Пикантные каникулы

Джентльмены были весьма умеренны, как и климат. Природа не пробуждала в них ничего, кроме мыслей о гольфе или крикете.

Оливер был далеко…

Он был не из тех, кто пишет любовные письма. Как и было условлено, он управлял «Счастливчиком» во время путешествия в Англию.

Он слал мне лаконичные записки, столь же страстные, как письма капитана корабля своему судовладельцу.

Достаточно с меня замка! Надоела Англия!

Я хотела передышки. Без машины, без шофера, без горничной. Мне необходим был отдых, который был бы просто «пребыванием леди Давентри на Лазурном берегу».

Я хотела побыть одна, совершенно свободно, инкогнито.

Молодому лорду Давентри было одиннадцать месяцев. Он уже потерял вид только что вылупившегося из яйца птенчика и резво перебирал ножками, когда его поддерживали под руки.

За пятнадцать дней отсутствия я, возможно, пропущу его первые шаги. Но какая мать-миллиардерша имеет право на ожидание первых шагов своего малыша? Няни стараются лишить вас этих маленьких радостей. Это как с поджаристыми куриными ножками — еще одна вещь, от которой приходится отказаться, когда судьба обязывает вас жить под пристальным наблюдением окружающих.

Я сбежала из Давентри в Лондон и занялась дорожными приготовлениями. Никаких дорогих кожаных чемоданов, так приятно пахнущих. Чемоданы только из кожзаменителя, свидетельствующие о среднем достатке их владельцев, честных людей! Хватит носить траур в шикарном обрамлении! Да здравствуют платьица из магазина готовой одежды! Я устояла перед желанием украсить себя хотя бы несколькими бриллиантами, уж очень ярок и даже агрессивен был их блеск. Довольствовалась лишь несколькими нитями жемчуга, который так легко принять за фальшивый.

Туристическое агентство Кука порекомендовало мне небольшой порт на Далматинском побережье. Там я буду ограждена от англичан и назойливых журналистов. А также смогу совершенно спокойно подцепить одного из рыбаков, которых полно на побережье. Эти последние сведения я получила уже не от агентства Кука. Одно из преимуществ, которое дает богатство, — это возможность жить бедно, не заботясь об этом. Я заранее оплатила свое пребывание в скромных отелях для того, чтобы держаться подальше от английских туристов, которые все же могли бы узнать меня, несмотря на все усилия стать как можно меньше похожей на леди Давентри. Мне пришлось терпеть отсутствие комфорта, высокомерие служащих мужского и женского пола, слишком опытных, чтобы тратить свою энергию на «какую-то там мелкую сошку». Я наслаждалась простой пищей и сохраняла верность образу, давая небольшие чаевые и с наслаждением перенося оскорбления.

Корабль, на который я села, высадил меня в небольшом порту у подножия гор, таких же голубых, как небо и море.

Пенистая волна выбросила меня на берег, и это событие оживило поселок.

Сбежавшиеся на пристань радостные жители поселка окружили меня. Благодаря одному патриарху, который в молодости работал на Суэцком канале, мой английский нашел у этого народа какой-то отклик. Добровольный гид взялся сопровождать меня.

На выручку пришел также мэр поселка, затем учитель, знающий двадцать слов по-французски, и, наконец, архимандрит греческой церкви. Окруженная этим почтенным обществом и сопровождаемая доброй половиной населения поселка, я проследовала в таверну, где меня подкрепили и утешили при помощи водки и кофе. Затем последовала оживленная дискуссия по поводу моего размещения. В конце концов меня привели в дом, где пожилая дама приняла меня как дочь, вернувшуюся к родному очагу после долгого отсутствия.

Наконец простой люд удалился, выталкиваемый знатными лицами.

Комната была оклеена обоями лазурного цвета. Меня окружала старинная массивная мебель из красного дерева.

Несмотря на это великолепие, комната была просторной и чистой, как лотос на воде. Балкон, словно ласточкино гнездо, нависал над морем, и отражение волн играло на потолке.

Поселок казался мне одной из тех таинственных и редких жемчужин, которые находят среди подводных рифов великой австралийской гряды. Лишь он мог вместить в себя этот цвет неба и моря, редкую смесь драгоценных и простых пород, искрящихся пещер и мрачных колоннад.

Старейшину звали дядюшка Иво.

Он взял меня под свое покровительство со дня моего прибытия.

Ему было лет восемьдесят, но от него веяло здоровьем. Это был крепкий седой старик с горящими черными глазами. Он плавал как рыба и мог часами охотиться на морских ежей. Я подолгу лежала на теплом песке, он часто устраивался рядом. Но мой интерес был вызван не нырянием и появлением из морской пучины восьмидесятилетнего Нептуна, а его молодым внуком. Ему было около двадцати лет. Звали его также Иво. Он представлял из себя слегка уменьшенный, но совсем свежий вариант своего предка.

Он часто оказывался рядом с дедом в рыбачьем баркасе.

Я знала, что сквозь выгоревшие ресницы внук Иво не сводил с меня глаз.

Вначале я думала, что мои тридцать лет — слишком много с точки зрения этого юноши, мечтающего о путешествиях. Но, находясь рядом со мной, молодой Иво с трудом скрывал все нарастающее смущение.

Наивный поселковый люд ничему не удивлялся. Он был настолько убежден в своей отсталости и незнании современной жизни, что мое смелое поведение казалось ему обычным проявлением иностранного воспитания. Например, когда я захотела совершить морскую прогулку при свете луны, деревенские жители, проинформированные дядюшкой Иво, пылко одобрили эту идею. Но когда я, сославшись на необходимость уважать сон патриарха, заявила, что внук легко справится с однопарусной шхуной, а я всегда смогу прийти на помощь в случае необходимости, вся деревня ахнула! Да как же можно позволить даме подвергаться такой опасности! Ведь ее может выбросить на коралловые рифы или унести ветром в Адриатику!

Дядюшка Иво объяснил мне причину волнения местных жителей, расшифровывая их совершенно непонятные движения, напоминающие своего рода балет. С помощью этих движений мне пытались рассказать о различных опасностях, которым я подвергнусь, если рискну отправиться на прогулку только с юнгой. Все это звучало столь убедительно, что мне пришлось взять на борт также и старика. Мы весело болтали с ним, в то время как юноша стоял на носу, свирепо вглядываясь в горизонт, где зарождалась ночь.

Так я проводила ночные часы, странные в своей красоте и молчании. Иногда Иво-младший бросал на своего бесстрастного деда взгляд, полный ненависти. Этот крепкий старик выдержал бы порыв любого ветра, и понадобилось бы очень много усилий, чтобы он упал в море!.. Что же касается опасности ночного плавания — она была ничтожна. Море было теплым, а старый Нептун ловил морских ежей при свете луны так же легко, как и днем. Он всплывал на поверхность с улыбкой, фонтаном выплевывая изо рта воду.

Объяснить хотя бы что-то молодому морскому волку не было никакой надежды, потому что говорил он только на сербско-хорватском. Мысль о том, чтобы войти в мою каюту ночью, ему бы и в голову не пришла.

Как же назначить ему свидание?

Напрасно я перерыла скромную поселковую библиотеку — даже самого маленького словарика, из которого можно было бы почерпнуть пять-шесть необходимых слов, я не нашла.

Наконец как с неба на нас свалился нужный тип, который говорил на французском почти так же, как и я. Он был архитектором и исследовал побережье, чтобы найти удобное место для строительства дворца. Он бросился оказывать мне всяческие услуги, организовывать мой быт.

Тем не менее, когда я попросила его написать на местном наречии в моей записной книжке «Сегодня вечером в 10 часов в конце причала», он всем своим видом показал, что сомневается, стоит ли именно с этого начинать мне свою жизнь.

— Я еще знаю немецкий и итальянский, — сказал он мне. — Хотите, я напишу вам эту фразу и на этих языках.

Вокруг его глаз собрались морщинки от едва сдерживаемого смеха.

— Да, — бесстрастно ответила я. — Никогда ничего нельзя предвидеть заранее… Во всех портах есть набережные, и я всегда смогу указать время цифрами.

Архитектор восхищенно присвистнул, и мы расстались большими друзьями.

— Как жаль, что я не моряк, — сказал он, с искренним уважением целуя мне руку.

Я тщательно переписала красивые буквы и положила записку в конверт. Если бы у меня было побольше терпения, я бы могла передать это Иво во время одного из погружений его деда.

Но я жаждала встретиться с ним в этот же вечер. У меня больше не было терпения. Ждать — значит откладывать на завтра.

Необходимо было немедленно найти какого-то секретного гонца… И тогда сегодня вечером, через несколько часов…

Мой выбор пал на чрезвычайно смышленого мальчугана, который понимал все с полуслова.

Я отвела маленького постреленка в сторонку и показала ему письмо. Он тотчас же понял, что его следовало кому-то отнести и передать в руки. Первая цель достигнута. Затем, при помощи мимики, я попыталась объяснить ему, что это следует держать в тайне и никому об этом не говорить. Гонец бросил на меня понимающий взгляд, что еще раз подтвердило мою уверенность в том, что он выполнит свою миссию. Тогда я прошептала ему на ухо имя: Иво…

— Да! Да! — воскликнул мальчик, преисполненный энтузиазма, и мы с большим искусством сыграли сцену передачи и получения секретного письма. Спрятав письмо в самый надежный карман, мальчишка отправился по адресу, как почтовый голубь. Он радостно улетел на крыльях и исчез на моих глазах.

Я никогда не читала мемуаров Казановы, но я могу себе представить, что там наверняка есть описание нетерпеливого ожидания часа свидания. Мысленно я сто раз проиграла все детали этой первой встречи. Ведь именно первая встреча объясняет вечные поиски Дон Жуана, Христофора Колумба и многих других!

Направляясь к дальнему концу причала, построенного еще во времена финикийцев, я торопила время. В эту южную ночь я лучилась светом, наполненным ярким фосфоресцирующим голубым блеском, способным ослепить море. Я была одной из тех тысяч женщин, сжигаемых любовным нетерпением, которые на протяжении тысячелетий бегут на свидание с любимым мужчиной под покровом луны.

Я увидела, что кто-то ждет меня, сидя на крупном валуне. Но только на расстоянии нескольких шагов, когда сидящий привстал, я узнала дядюшку Иво!

Пришел ли он для того, чтобы защитить своего внука от посягательств иностранки? Нет! Я увидела, каким блеском горят глаза этого восьмидесятилетнего старца, преисполненного гордостью за свою победу!

Стоя рядом с ним, я чуть не закричала от злости.

Дядюшка Ибо, несмотря на свой почтенный возраст, казался довольно крепким мужчиной. Все женщины деревни, молодые и старые, окружали его повышенным вниманием. Вполне возможно, что молодой гонец, подозревающий, что содержимое письма носило явно любовный характер, счел правильным отдать его старому донжуану. Ему и в голову не приходило, что речь шла о молодом Иво, которого все еще принимали за ребенка. Не исключено и то, что юный интриган специально перепутал адресата. Что мне оставалось сказать старому морскому волку, который явно собирался отправиться со мной на прогулку в море на своем баркасе?

Нет слов, он был намного приятнее, чем старый лорд Седрик, но старье мне изрядно поднадоело.

Откровенно говоря, старый ловелас вызвал у меня негодование. Да как он мог себе вообразить, что я приду в десять часов вечера полураздетая (если не считать прозрачной ткани, сквозь которую просвечивалась лунная красота моей кожи), благоухающая, как парфюмерный магазин, чтобы отправиться с ним на ловлю сардин при свете факелов?!

Рассвирепев, я плотно обмотала вокруг себя прозрачную одежду (она так походила на греческие одеяния!) и, пылая от гнева и разочарования, оставила старика Иво в недоумении одного. Я все больше удалялась от него, вызывающе стуча каблуками по гальке. Мне кажется, что бедняга так никогда и не поймет нравов этих загадочных иностранцев.

Вернувшись к себе, я бросилась на кровать и зарыдала от разочарования. Мне слышался насмешливый голос Оливера: «Ну что, миледи, не повезло? А может, просто плохо сыграно? Ха-ха!»

Больше я никогда не буду делать попыток путешествовать, не зная языка. Я уехала так же неожиданно, как и приехала.

В то время как полуразрушенный грузовичок, увозивший меня, делал свой первый вираж у подножия горы, я увидела молодого Иво, сидящего на камне с обнаженным торсом, с подвернутыми брюками. Он срезал кору с какой-то ветки, чтобы смастерить стрелу или свирель. Издали он напоминал античную статую.

Увидев меня, он привстал и, осмелев, послал мне воздушный поцелуй. Дурачок!..

Опершись на свои чемоданы, как на корму галеры, я приветливо помахала ему рукой.

Рагуза встретила меня сумерками в духе сказочного сна. Это великолепный город, необычайно красивый, освещенный каким-то золотисто-розовым светом, похожий на подлинную восточную жемчужину.

Полуденный зной заставил всех покинуть улицы. Я прогуливалась, ловя на себе заинтересованные взгляды красивых, породистых мужчин, выставляющих себя напоказ подобно манекенам.

Вечером я танцевала в «Крафка-Кафада». Я переходила из рук в руки, не имея ни минуты времени, чтобы присесть и передохнуть в перерывах между танцами.

Затем меня пригласил Марино. Чувственный жар, исходивший от всего его тела, говорил о больших сексуальных возможностях. Он был смуглым, как и все остальные, даже, по всей вероятности, более смуглым. Взгляд его был томным и глубоким, что всегда привораживало меня.

Кто знает, может, не всякому дана способность чувствовать, как внутри человека, словно в чаще дремучего леса, бьется страсть? Мне их жаль.

Танцуя с Марино, я подумала о том, чтобы отыскать в записной книжке фразу, написанную для дурачка Иво, но он наклонился над моим плечом и сказал на ломаном итальянском: «Когда синьора отправляется домой?» Я знала по-итальянски только навязчивое «Высовываться опасно», сопровождавшее меня в вагонах поездов в Италии. Но я тотчас же все поняла и без колебаний ответила: «Немедленно!»

Я вышла из кафе в сопровождении прекрасного, молчаливого Марино, идущего за мной на некотором расстоянии…

Мы узнали имена друг друга только на заре.

В этой комнате с окнами, выходящими на море, я провела три дня. Благодаря Марино я узнала несколько итальянских слов, он выучил несколько французских, но нам это было ни к чему.

Украдкой я мысленно возвращалась в Англию, готовая снова подчиниться власти Оливера. Мне было слегка грустно при мысли о том, что скоро придется навсегда распрощаться с простыми нравами и снова влезть в оболочку холодной леди.

 

Призраки оживают

Была ли я там, нет ли, но замок Давентри, подобно большому кораблю, продолжал свое существование.

У меня не было никакой связи с соседними домами, я никого здесь не знала, за исключением лесничего с его Робинзоном, но и это знакомство слишком быстро оборвалось. Если бы я прибыла сюда не вдовой, а с лордом Седриком, вряд ли это что-то изменило бы. Он не был общительным. Не был он и великим благодетелем. Но я наверняка не чувствовала бы себя иностранкой. Если бы я была англичанкой, то стала бы подлинной хозяйкой замка и близлежащих земель.

Как бы в плывущем дворце, ничего не понимая в его устройстве, я вела себя как богатая леди, имеющая право на обслуживание в соответствии со средствами. Я знала только салоны, прогулочные палубы и каюты первого класса. Все другие помещения оставались для меня столь же далекими и загадочными, какими они представляются путешественнику, не проникающему туда никогда.

Подлинными хозяевами замка были три старца, живущие в нем со времен матери Седрика — графини Морана.

Лорд Седрик провел много лет в Азии, не имея никакого реального дела, исключительно ради собственного удовольствия. Его пребывание в Англии было кратковременным и редким. Однако все эти годы в замке не прекращали ожидать его возвращения. Ни прислуга, ни конюшни, ни роскошь садов и оранжерей не претерпевали за время его отсутствия никаких изменений.

Мажордом Висбек был, должно быть, немного старше лорда Седрика. Этот мажордом, кстати, очень хорошо смотрелся бы на месте владельца замка. Он говорил слишком правильным литературным языком, но пользовался тем же одеколоном, курил те же сигары и пил тот же портвейн, что и хозяин.

Однажды, заблудившись в замке, я пошла не тем коридором и вышла к двери, украшенной надписью: «Частная собственность». Удивленная, я открыла дверь и оказалась в симпатичном салоне, где Висбек, выпрямив с достоинством свою спину, дремал в кресле у камина. Он издавал легкий храп, напоминающий жужжание пчел. Слева от него лежали сигары и стояла бутылка вина, справа — большой бело-рыжий спаниель, распластавшийся на ковре.

Управляющая хозяйством миссис Пули Додж со знанием дела руководила всем в замке. Хотя она и занимала более низкую ступеньку в иерархии слуг, ей в этом маленьком суверенном государстве принадлежала решающая роль. Уже один вид ее был для меня столь же неприятен, как ушиб об острый угол. Я догадывалась, что и мои нечеткие очертания тоже вызывали у нее болезненный спазм. Уважение, которое проявляла ко мне миссис Додж, всегда было приправлено тошнотворным высокомерием. Она была похожа на виселицу и вызывала неприятные ассоциации, напоминавшие мне, как я стала вдовой. Но, несмотря на отвращение, которое она мне внушала, не могло быть и речи о том, чтобы уволить ее. Это было бы равносильно тому, как если бы английский монарх захотел выдворить из страны одного из своих министров под предлогом, что ему не нравится форма его головы.

Возможно, позднее Оливеру и удалось бы при случае избавить меня от нее.

Третий старик заправлял самым прекрасным участком в доме — садом. Речь шла не только о саде, но и о парке, розарии, оранжереях. Он любовно ухаживал за ними на протяжении уже сорока лет. Это был ученый-агроном, садовник-архитектор. Я видела, как работают его помощники, сам же он появлялся редко. Рано утром он обходил свои угодья, заложив руки за спину, останавливался время от времени, чтобы внимательно осмотреть какие-то цветы или композиции. Он напоминал мне мирного доброго Боженьку, с нежностью созерцающего свое удачное творение. Его звали Пэблз.

Уважительно относясь к его труду, искусству, вкусу, я никогда не срезала ни одного цветка, не спросив предварительно его согласия. Такое отношение к его работе вызывало ответную симпатию. Однажды он пришел ко мне за разрешением на серьезные преобразования в саду.

Вот уже двадцать лет ему хотелось убрать заросли рододендронов с северной поляны. Но для таких крупных перемен нужно было разрешение лорда Седрика. Эти массивы образовали нечто вроде густой и темной стены, освещенной великолепными фонарями из красных, розовых и белых цветов. Не было никакого основания пересаживать их, если не принимать во внимание явную антипатию Пэблза к этим растениям.

Лорд Седрик никогда не позволял ему этого делать.

Когда он предстал передо мной, я тут же дала ему свое согласие. Я тоже ненавидела эти цветы.

Пэблз весь засветился. Мне показалось, что луч солнца сверкнул сквозь тучи, разогнанные сильным порывом ветра. Его красивое лицо, продубленное ветрами, приятно обрамлялось жесткой бородкой, а необычайно светлые глаза на смуглой коже казались прозрачными, словно апрельский дождь в солнечных лучах.

Мы испытывали явную симпатию друг к другу.

— Позвольте спросить вас, мадам, почему вы даете на это свое согласие?

— Потому что я тоже ненавижу рододендроны, — порывисто ответила я.

Так мы оба проявили свое неуважение к памяти лорда Седрика. Я спросила:

— А что вы собираетесь посадить на этом месте?

Он мгновение колебался, а потом учтиво задал вопрос мне:

— Вы не хотели бы сделать выбор сами, мадам?

— О нет, — мгновенно среагировала я. — Это ваше королевство. Вы — великий художник, и, кстати, у нас с вами схожие вкусы. Вне всякого сомнения, мне понравится все, что вы сделаете.

— Тогда это будут розы и наперстянка! — сказал он, прищурив глаза, подобно художнику, рассматривающему свое полотно.

Потом он отдал приказ убрать рододендроны. Таким образом мне удалось завоевать признательность и, может быть, привязанность Пэблза.

Он безумно любил розы и утром следующего дня неожиданно прислал мне их целую охапку. Это были белые розы с розовой серединкой, прозрачные до неестественности. Они сверкали в комнате, как белозубая улыбка на темном лице туземки.

Я тотчас же отправилась на поиски Пэблза, чтобы увидеть его красочный розарий.

Пэблз не был болтуном. Никогда не говорил ничего лишнего. Но когда мы шли вдоль аллей розария, мне казалось, что он весь светится. Мне было неловко, что я потревожила его, и я решила отпустить садовника как можно быстрее.

Все розы имели названия, аккуратно обозначенные на табличках. Но когда мы подошли к кусту, усыпанному снежными цветами с отблеском зари, я увидела, что у него нет названия.

Я восхищенно ходила вокруг, любуясь нежным блеском лепестков, похожих на японский фарфор. Пэблз хранил молчание.

— А как называются эти розы?

Замешательство.

— «Мисс Мэриан», — ответил садовник.

— А почему здесь не указано название, как возле других роз?

— Потому, что их вывел я.

Заинтригованная, я внимательно вглядывалась в лицо старика. Его взгляд был устремлен на розовый куст, он не посмотрел на меня даже тогда, когда я спросила:

— Кто это — мисс Мэриан?

Я тотчас же пожалела, что задала этот вопрос, потому что увидела, как лицо старика исказилось от внутренней боли.

— Она умерла, — тихо произнес он.

— О! Извините меня… — пробормотала я, Пэблз сделал знак головой, как бы прося прощения за то, что выдал себя.

Кем могла быть эта мисс Мэриан?

Дочерью Пэблза?

Я скромно отошла в сторону. Пэблз провел несколько минут у розового куста, охваченный воспоминаниями.

Когда мы возвращались обратно в замок, я сказала:

— Я вам благодарна за присланные розы. Я очень тронута вашим вниманием.

— Спасибо, — отозвался он. — Мне было чрезвычайно приятно срезать их для юной леди. Но, — тут же галантно добавил он, — они ведь принадлежат вашей светлости.

— О нет! — сказала я. — Это ваши розы.

Вскоре я забыла и Пэблза, и его розы. Меня не интересовала жизнь этого старика. Но, как ни странно, мисс Мэриан, прозрачный призрак, о котором он упомянул, вскоре пришла в замок Давентри, напомнив о себе.

 

Таинственная Мэриан

Однажды после полудня, наблюдая за садовниками из окна своей комнаты в замке, я обратила внимание на то, что их действия чем-то напоминают работу саперов. Миссис Додж сочла это осквернением памяти предков — владельцев замка. Она вошла ко мне с позеленевшим лицом, чтобы сообщить, что там, вдали, на опушке, рабочие выкорчевывают рододендроны. Выглядела она так, словно речь шла о разорении наследия лордов Давентри.

— Это я приказала убрать их оттуда, — холодно ответила я.

— Но они растут там уже более пятидесяти лет, — возразила миссис Додж, давая мне ясно понять, что я здесь нахожусь всего лишь год.

— Вполне веская причина для того, чтобы их выкорчевать, — ответила я. И затем добавила с невозмутимым спокойствием: — В Давентри, кстати, много чего следует изменить.

Я действительно уже не раз подумывала о более радикальных изменениях в замке. Столовая напоминала мне церковь. Моя спальня была похожа на усыпальницу, кровать — на склеп, а матрац — на надгробный камень… Шикарные пижамы не помогали скрасить зловещего впечатления.

На этом пьедестале были зачаты все Давентри. Но если мобилизация — еще не война, то зачатие — это еще не любовь. Вне всякого сомнения, представители рода Давентри были рождены здесь, но очевидно и то, что они здесь и умирали.

Если бы эту кровать вынести в парк, то розовые кусты и кусты жимолости, обвивая ее колонны, могли бы образовать прелестную беседку.

Я долго обдумывала план переустройства замка. Наконец моя идея полностью созрела, и мне пришлось высказать ее миссис Додж, так как именно она хранила ключи от всех помещений.

Сначала, когда я сообщила о своем желании обосноваться в другом месте, я натолкнулась на глухое непонимание. Но я заранее приняла достаточное количество успокоительных таблеток, чтобы оказать достойное сопротивление миссис Додж. Я сказала сама себе, что мой прадед, бретонский корсар, ни в чем не уступал предкам Давентри и что к тому же я — у себя дома!

Нелегко было миссис Додж следовать впереди меня, знакомя со всеми уголками замка. Нас сопровождало слабое позвякивание ключей, напоминающее звук колокольчика, при помощи которого когда-то предупреждали о приближении прокаженного.

Если не считать кормилицы, которая жила в южном крыле, все помещения второго этажа составляли часть семейного некрополя.

— А что там, на верхнем этаже? — спросила я.

Миссис Додж подскочила от неожиданности.

— Вверху!.. Но это невозможно, миссис!

— Невозможно? Почему?

— Ни одна дама… я хочу сказать, никто из хозяев Давентри никогда не жил наверху…

Незнание мною протокола жизни в замке вызвало у домоправительницы желчную усмешку. Она с трудом выдавила из себя улыбку. Не успела я исправить свою промашку, как миссис Додж добавила:

— Никогда дамы не жили наверху. Кроме, конечно, мисс Мэриан.

Наверно, я слишком резко повернулась, услышав снова это имя.

Ледяным, как осенний туман, взглядом домоправительница уставилась в мои широко раскрытые от удивления глаза.

— Мисс Мэриан?

— Да. Она жила наверху, у нее там не было даже ванной комнаты, — презрительно ответила миссис Додж.

Я собиралась спросить, кто такая мисс Мэриан, как вдруг почувствовала, что унизительно спрашивать об этом у миссис Додж. Мне казалось отвратительным услышать от слуг то, что следовало узнать от лорда Седрика.

— Покажите мне ее комнату, — сказала я, будто хорошо знала, кто такая мисс Мэриан.

Миссис Додж, не говоря ни слова, повела меня наверх, словно делая мне одолжение. Ее прямая спина глухо раздражала меня.

Комната мисс Мэриан не пролила свет на события. Красивая комнатка, правда, несколько поблекшая и пыльная. В ней не было никаких личных вещей, кроме безделушек, стоявших в беспорядке на камине.

Я задала вопрос, который не выдал моей неосведомленности:

— С какого времени в этой комнате никто не живет?

— С момента отъезда мисс Мэриан, — услышала в ответ.

Из этого ответа я так и не поняла, шла ли речь о Мэриан Пэблз или о ком-то другом.

Конечно, это не было принципиально важным. Я вообще могла бы этим не интересоваться, если бы не тон миссис Додж, в котором легко читалось презрение.

— Я не помню точно, что мне говорил лорд Седрик по поводу мисс Мэриан (я увидела, как брови миссис Додж приподнялись в глубоком удивлении). От чего она умерла?

— Умерла?! Мисс Мэриан не умерла! Она исчезла… Она сбежала.

Миссис Додж смотрела на меня с пристальным вниманием. Своим тоном она как бы извинялась передо мной за то, что напомнила мне о неприятном, а быть может, и за то, что нечаянно выдала историю, о которой я не догадывалась. Я почувствовала ее с трудом сдерживаемое злорадное торжество.

Кто были мисс Мэриан, одна из которых умерла, а другая исчезла? Что их связывало? Тайна окружала это имя, тайна, легко разъяснимая, если бы я решилась задавать вопросы.

Но я не доставила миссис Додж этого удовольствия! Склонившись к зеркалу, я с преувеличенной тщательностью пригладила брови, а затем вышла из комнаты. Было слышно, как миссис Додж замкнула дверь на два оборота.

— Ваша светлость желает осмотреть весь этаж?

— Нет, замок Давентри — не музей. Я хочу осмотреть его весь, но одна, без гида… — резко бросила я и ушла, нагло покачивая бедрами, проявляя тем самым неуважение по отношению к самой добродетели — миссис Додж.

Я остановилась на одной из ступенек лестницы, напоминающей полураскрытый веер.

— Отдайте ключи Доре, миссис Додж, — сказала я тоном, не терпящим возражений. И затем спустилась, напевая какой-то фривольный мотивчик.

Для управляющей замком иметь ключи означало наслаждаться властью. Возможно, она предпочтет сменить крепость, но не подчиниться моему капризу. Кто знает?..

Когда я вернулась в комнату, то почувствовала себя опустошенной от нервного напряжения.

Я была одинока и слишком молода, чтобы противостоять этой старой сове, которая знала о роде Давентри намного больше, чем я.

На прикроватной тумбочке стоял большой флакон из горного хрусталя со скромной этикеткой «Крестильная вода». Эта вода якобы служила для очистки меди, украшающей кровать.

Я вдохнула терпкий запах виски и сделала четыре или пять крупных глотков прямо из бутылки.

Не было ли это безумием — вызывать ненависть миссис Додж?

А может, и хорошо, что я проявила свою власть? Зачем же мне жить здесь, в этом дворце, на правах скромной клиентки, которая боится, что не может оплатить свой счет!

Затем мои мысли снова вернулись к мисс Мэриан, ко всей этой загадочной интриге.

Несмотря на поиски, мне не удалось найти какие-либо следы девушки. Миссис Додж говорила о ней пренебрежительным тоном. Любое доказательство ее присутствия в замке, казалось мне, систематически уничтожалось. На нее было наложено нечто вроде табу.

Одно из двух: или Мэриан вызвала скандал, или же она убежала от скандала…

У меня создалось впечатление, что исчезнувшая и умершая Мэриан были одним и тем же лицом, молодой женщиной. Сбежав, исчезла для всех тех, для кого ничего не значила. Но для обесчещенных, покинутых родителей она умерла.

Возможно, Пэблз был страдающим отцом, воспевшим молодость и невинность дочери новым сортом прекрасных роз?

Что связывало загадочную Мэриан с замком?

Безусловно, довольно близкие отношения, иначе она не жила бы тут.

Быть может, таинственная Мэриан находилась под защитой старой леди Морана? Конечно, она была ее компаньонкой, своего рода секретарем. И к ней относились со всей нежностью. Ее неподчинение нарушило порядок, заведенный в этой среде. А старые аристократы не терпят нарушения порядка.

Затем, следуя логике, я подумала о мужчине, который так грубо изменил жизнь мисс Мэриан. И вдруг некоторые совпадения молнией мелькнули в моей голове. Я поняла, что этим мужчиной был Оливер!..

Недаром я часто удивлялась осведомленности Оливера о частной жизни в замке Давентри. Если бы он посетил замок в качестве туриста, переходя из зала в зал в сопровождении гида, он бы не смог знать так много о жизни за неприступными стенами.

Значит, он почерпнул свои знания «изнутри». Привычки, вкусы, характер, здоровье лорда Давентри — все это можно узнать лишь от родственников или слуг.

Оливер стал казаться мне еще более загадочным и странным.

Видимо, он постоянно скрывал что-то от меня, вел двойную жизнь.

Я не могла не думать о том, что стало с мисс Мэриан.

Именно в это время я получила депешу со «Счастливчика». Капитан сухо сообщал мне, что в то время, когда я получу это послание, он должен будет пересечь Гибралтар. Вскоре яхта бросит якорь в нашем порту. И если Оливер спросит, была ли я ему верна, я отвечу утвердительно. Но он не задаст мне этого сентиментального вопроса. Он играл моей жизнью, для него она была партией в шахматы.

У нас с ним был общий труп. Этого мощного связующего звена достаточно, чтобы убедить Оливера в моей верности нашему общему делу.

Тем не менее день ото дня росло мое отвращение к возможности стать миссис Дивер…

Перспектива оставить Давентри на миссис Додж для того, чтобы предаться любви на острове Борабора, будила во мне воинственное настроение.

Я гордилась своими владениями, несмотря на то, что мрачная домоправительница явно сомневалась, что я достойна с блеском продолжить славный род.

Да и соглашусь ли я, чтобы миссис Додж и впредь обращалась ко мне, с трудом проглатывая слюну, словно ей предлагали медный купорос? Нет, никогда! Богатства уже было недостаточно для моих амбиций. Я хотела оставаться для своего сына Сеймура вдовой лорда Давентри, а не женой какого-то проходимца. «Какая жестокость, какая неблагодарность, — твердила моя совесть. — Ты всем обязана Оливеру. Он отец Сеймура, а вовсе не престарелый лорд». Но отказаться от своих мыслей я не могла. Я останусь леди Давентри до смерти. Не зря старинный девиз лордов отдавал смерти преимущество перед жизнью.

 

Яичница с ветчиной

Оливер появился в замке однажды зимней ночью. Мокрый, словно потерпевший кораблекрушение, он быстрым шагом прошел в комнату. Оливер застал меня сидящей перед камином в большом красном салоне. В тот день я словно специально надела платье из белого муслина, отороченное страусиными перьями. За те несколько секунд, пока он сжимал меня в объятиях, я стала похожей на только что вытащенную из воды рыбу.

Оливер снял свой дождевик и зюйдвестку. Перья, которые чудом уцелели от воды, летали вокруг нас. Можно было подумать, что какой-то хищник жестоко распотрошил птицу…

Заниматься любовью с Оливером было удовольствием, требующим большой отдачи сил и энергии. Еще последние пушинки плавно спускались с потолка, а Оливер уже спал глубоким сном.

С дрожащими ногами и болью в пояснице я тихо освободилась от его расслабленного тела и вновь устроилась у огня. Я пристроила оборванные перья, все еще сохранявшие белизну, на свои бедра, но им не удавалось скрыть чувственные изгибы моего тела от пристальных взглядов предков лорда Давентри, чьи портреты были развешаны на стенах.

Я смотрела на лежащего Оливера. Со времени нашей последней ночи, проведенной в «Зеленых пастбищах» (о, как давно это было!), я не видела его спящим. Его лицо было едва освещено горящим камином. Он лежал, вытянувшись на спине, слегка склонив голову, черные волосы романтично разбросались по лбу, немного прикрывая гордый изгиб бровей. Любовь придала его лицу загадочное выражение. Казалось, над ним развевались складки черного знамени. Немного выше, в черной рамке, виднелся портрет графа Вильяма Сеймура Давентри, умершего более ста пятидесяти лет назад. Он смотрел на нас высокомерным, холодным взглядом.

Меня потрясло странное стечение обстоятельств. Тело Оливера образовывало с вертикальным силуэтом портрета нечто вроде якоря, связанного цепью с прошлым. Каким образом мы очутились здесь, я и Оливер? Я вдруг ощутила всю закономерность происходящего, которое вдруг четко проступило в этом символическом образе. Будущее неотвратимо, а я за рулем корабля-призрака. Что это за феодальный замок, проплывающий сквозь туманы прошлого? Вся во власти галлюцинаций, я смотрела на Оливера. Что-то таинственное светилось над его властной красотой. Мой мозг в полубредовом состоянии пытался ухватить это нечто, узнать и понять…

Мне показалось, что я ощущаю присутствие призрака лорда Седрика. Я содрогнулась от горького одиночества, в котором угрызения совести вставали на горизонте моей жизни, как цепь неприступных гор.

Что мы здесь делаем все трое — Оливер, Сеймур и я? Нас выгонят из этого замка, это неизбежно.

Что-то похожее на металлический скрежет вдруг разорвало тишину; какой-то зловещий, едва уловимый скрип; шорох какого-то существа, приводимого в движение механическим способом, наполнил комнату. Я закрыла глаза в тот момент, когда большие настенные часы, висящие в холле, громко пробили в ночной тишине три раза. Мои натянутые нервы не выдержали. Я бросилась к Оливеру, он вскочил, будто гангстер, разбуженный выстрелом. Инстинктивно поднес руку к кобуре… и вытащил оттуда большую флягу с виски. Не говоря ни слова, он протянул ее мне. Не отрываясь от горлышка, я выпила больше половины содержимого. Он допил остальное и крякнул, подражая морякам. Мне нравился этот сильный, пропахший табаком и виски мужчина, ведущий странный образ жизни.

Мы обменялись вопрошающими взглядами. Я говорила: «А что теперь?» Глаза Оливера, казалось, весело вопрошали: «А что ты об этом думаешь?» Я отвела взгляд с мрачным и напряженным видом.

Насколько я понимала, Оливеру следовало не мешкая покинуть замок. Заря уже разгоралась за высокими деревьями парка, или, по крайней мере, мне казалось, что я это вижу, хотя и была зимняя ночь. Если слуги проснутся чуть раньше обычного, то нас застанут на месте преступления и все будет потеряно!

Оливер радостно осмотрелся вокруг с видом шевалье, вернувшегося после крестового похода и осматривающего свои владения. Затем его взгляд остановился на портрете графа Вильяма Сеймура Давентри. И я с некоторым раздражением увидела выражение триумфа на лице своего любовника. В нашей авантюре мы достигли апогея. Сбывалась его мечта о том, чтобы любым путем овладеть Давентри.

Повернувшись ко мне, Оливер сказал:

— Я бы съел два яйца с беконом, я немного проголодался.

Озадаченная, я нахмурила брови, пытаясь перевести свое замешательство в гнев.

— В это время невозможно сделать яйца с беконом.

— Наоборот, это вполне возможно. Пойдем на кухню, — Оливер обхватил меня своей крепкой рукой.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи.

Оливер открывал и закрывал двери. Было удивительно наблюдать, как он ориентировался в расположении комнат! Он уяснил это лучше, чем я за месяцы жизни в роли хозяйки. Мы спустились по лестнице с большими и низкими ступеньками, стертыми от хождений за несколько столетий, и проникли в сводчатый зал, просторный и мрачный, где среди мебели из черного дуба сверкала медная и оловянная посуда и огромные котлы. Оливер усадил меня за длинный стол, а затем принялся рыться во встроенных шкафах. Он исчез за небольшой низкой дверью и вскоре вернулся, неся кусок ветчины и корзину, полную яиц.

Странная вещь! Ничто из того, что делал Оливер раньше, не пугало меня до такой степени, как его поведение на кухне замка Давентри.

— Анна, неужели тебя это не соблазняет? — спросил он, ставя передо мной чудесную медную сковородку, на которой среди кусочков ветчины аппетитно потрескивали яйца.

Я сидела на скамейке как каменная, чувствуя, что леденею. При всем желании я не смогла бы проглотить и кусочка.

— Ты похожа на леди Макбет, — сказал Оливер, усаживаясь перед печкой.

И если Оливер пил быстро, то ел он всегда с грациозностью кошки, ежеминутно вытирая свои тонкие усики.

 

Король червей и пиковая дама

Решившись привести все в порядок на кухне и в жизни, прежде чем настанет день, я спросила:

— Почему ты приехал сегодня?

Оливер бросил на меня нежный взгляд и сказал:

— Я не мог больше жить вдали от Сеймура и тебя.

Сердце тяжело забилось в моей груди; после таких слов становилось еще труднее объявить Оливеру, что я не стану его женой.

— Мы смогли бы увидеться в другом месте, — возразила я. — Это было так неосторожно с твоей стороны — приходить сюда.

А про себя подумала: «…И из каприза готовить завтрак на этой кухне, чтобы лишний раз утвердить себя хозяином дома».

Но эта мысль показалась мне слишком абсурдной, и я глубоко запрятала свой жалкий страх.

— Это осторожность, которая была бы неосторожностью, — засмеялся Оливер. — В этой истории время ничего не значит, незачем сразу же приниматься делать то, что можно сделать потом не спеша.

К горлу подступил комок. Откашлявшись, попыталась заговорить, но мой голос все равно оставался хриплым и неестественным. Наконец я произнесла:

— Оливер, я долго размышляла. У меня нет ни малейшего желания что-либо изменять в моем положении.

— Поясни, — попросил он сухо.

— Я не хочу выходить за тебя замуж, — храбро ответила я, хотя по-прежнему очень боялась его.

— А кто об этом говорит? — хмуро спросил он, принимаясь за еду. И прежде чем я пришла в себя от удивления, он добавил презрительным тоном: — Я никогда и не собирался жениться на тебе.

Неудивительно, что эти слова, которые должны были бы доставить мне облегчение, пробудили во мне гнев. Я была унижена и в то же время почувствовала, как во мне зарождается подозрение о существовании таинственного заговора, жертвой которого могу стать я сама.

Женщина не может долго молчать. Всегда наступает такой момент, когда накопившиеся секреты требуют определенной разрядки. Этот момент наступил. Мы с Оливером принялись сводить старые счеты. Гнев и возмущение затмили мой разум, и я бездумно ухватилась за первое подвернувшееся оружие. Я, как трагическая актриса, приблизилась к Оливеру и тихо произнесла дрожащим голосом:

— Зачем понадобилось убивать лорда Седрика?

Эта фраза произвела на него эффект воспламенившегося пороха. Оливер вскочил, опрокинув дубовую скамью. Он стал смертельно бледным, глухо простонал:

— Убивать?

Дрожа от страха, я настойчиво повторила:

— Да, зачем понадобилось убивать лорда Седрика, если мы не собирались пожениться?

Он смотрел на меня, как удав на кролика. Тяжелая тишина повисла в воздухе.

— Что?! — неожиданно прохрипел Оливер. — Ты убила Седрика?!

Я приняла Оливера за удава, но он оказался кроликом. Все вокруг меня зашаталось. Голова моя закружилась; опираясь на стол, я попятилась от Оливера, не сводя с него глаз. Итак, я попала в западню! Если когда-либо преступление будет обнаружено, в глазах всех я буду преступницей. Я — вдова, наследница, опекунша Сеймура. Так вот почему Оливер отказывается от женитьбы на мне!

Я затряслась, преисполненная злобой.

— Оливер, — произнесла я, задыхаясь. — Я докажу… Я смогу… Это ты убил лорда Седрика.

Оливер провел рукой по вспотевшему лбу. Он растерянно осмотрелся вокруг.

Потом произошло что-то странное. Реальность рассыпалась осколками воспоминаний. Память, подобно разбитому зеркалу, предлагала мне какие-то прерывистые, неясные картины. Моя уверенность растворялась в полном неведении.

Я услышала, как спрашиваю (это говорила я? Это был мой голос?):

— Так Седрик не был отравлен тобой?

Я напряженно вглядывалась в Оливера. Мне показалось, что у него другое, чужое лицо. Это был не тот человек, которого я боготворила.

— Лорд Седрик был моим отцом, — отрывисто произнес он.

Большие настенные часы принялись отсчитывать время: один — два, один — два…

Оцепенение длилось так долго, что все мое существо было парализовано этим звуком!

Я вышла из этого состояния, как из-под наркоза, придя наконец в сознание.

Как?! Почему я поверила, что Оливер убил лорда Седрика? Путешествие на яхте! Охота на тигра! Неожиданная смерть лорда! Так что же, все это произошло только в моем больном воображении?

Правда вытекала из бездонного колодца. Я поняла, что Оливер не убивал Седрика. К этому добавился не менее фантастический сюрприз о том, что он оказался его сыном! Сколько длилась немая сцена — несколько секунд? Минут? Не имею представления. Оказалось, что я смогла сопротивляться мысли об убийстве, но задыхалась в чистом воздухе невиновности!..

Я растянулась на полу кухни и показала Оливеру жестом, чтобы он дал мне еще глоток виски, ставшего спутником моей жизни.

Склонившись, Оливер поднес к моим губам стакан, приподнял мою голову. Сквозь полуприкрытые ресницы я с волнением смотрела на любимое лицо. Что же он думал обо мне? Ведь я считала происшедшее тщательно обдуманным убийством!

Я привстала, вся дрожа и продолжая сидеть на полу. Мой взгляд, нежный и робкий, ловил взгляд хозяина.

Тысяча вопросов стремилась вырваться наружу, но я не осмелилась задать ни одного. Тем не менее, именно из-за неведения я так глубоко ошиблась в нем.

Он нарушил молчание, задав загадочный вопрос, который я тотчас же поняла:

— И ты любила меня, несмотря на это?

Я кивнула. Я не осмелилась признаться ему, что любила его из-за этого еще больше. Оливер-убийца был мне куда интереснее, чем Оливер-проходимец.

— Я никогда бы не смог убить своего отца, — говорил он, глядя на пол. — Между прочим, у меня не было никакого основания убивать его…

Я молчала. Оливер помог мне подняться, усадил в кресло; сам сел напротив меня, за другой конец стола. Он зажег сигарету, затем поднял на меня свой мрачный взор, в котором светилось любопытство.

— Что заставило тебя поверить, что я убил лорда Давентри?

— Я считала тебя способным на это.

Он поблагодарил меня жестом руки.

— Но зачем мне убивать его?

— Чтобы жениться на мне, естественно.

Он нахмурил брови, с беспокойством размышляя, как будто сыграл козырной девяткой, не помня, был ли побит валет. Затем хладнокровие вернулось к нему.

— Нет… — сказал он, — это абсолютно бесполезно.

Я улыбнулась. Вот уже несколько минут я чувствовала себя вдвойне леди Давентри. Мое положение никогда не было более нестабильным и двусмысленным.

Неожиданно Оливер встал, взял меня за руку. Его лицо осветилось романтическим блеском, глаза лучились.

— Пойдем! — сказал он.

Мы поднялись по лестнице и пересекли холл. На ходу он взял в вестибюле меховую накидку, которую набросил мне на плечи. Затем открыл дверь крыльца, выходящего на восток, и подтолкнул меня навстречу ветру и дождю, которые шквалом обрушились на нас.

— Куда мы идем? — спросила я, дрожа от страха.

Оливер ничего не ответил. Он освещал путь мощным электрическим фонарем, продвигаясь по аллее, пересекающей парк и выходящей к круглой поляне.

На дворе бушевала буря. Облака на небе напоминали морские волны, луна освещала их пену мертвым светом. Звезды, ветер, дождь, луна, облака перемешивались с ночью, простирающейся над башнями замка. Листья на деревьях создавали шум, подобный морскому прибою.

Не сошел ли Оливер с ума? Куда он меня тащит? И почему? Его поведение напоминало бурю, обрушившуюся на ночь. Он казался демоном этой ночи.

Держа меня за руку, он подошел к подножию вяза, приподнял фонарик, луч которого осветил ствол дерева, и мы увидели вырезанное из камня сердце.

— Смотри! — сказал Оливер.

Прижавшись к нему, я расшифровала два имени: «Мэриан — Седрик».

— Мне тридцать три года! — торжественно сказал он.

— Мэриан!..

Ветер сорвал это имя с моих губ, Оливер не услышал меня. Я промокла, как русалка, и дрожала от холода и волнения. Наконец Оливер сжалился надо мной. Он взял меня на руки и, прижимая к себе, донес до замка. Казалось, что он спас меня от опасности и предлагает свое гостеприимство. Уложив меня на диван в красном салоне, прикрыл пледом, подбросил в камин дров и приготовил пунш. За два часа он стал истинным хозяином Давентри.

За темным окном, казалось, виднелся взгляд черных глаз, наполненный меланхолическим упреком. Это был взгляд мисс Мэриан…

Оливер сидел у огня; я вспоминала тот вечер, когда он сделал признание, которое потрясло меня. После долгого молчания он обернулся ко мне, и я увидела его лицо, полное очарования.

— Я сейчас тебе все расскажу.

Я выпрямилась и завернулась в плед, подобно Шерлоку Холмсу. Затем скрестила кончики пальцев и произнесла ритуальную фразу:

— «Расскажите мне вашу историю, уважаемый господин, ничего не упуская; малейшая деталь может иметь решающее значение». А так как Франсуа в этот момент спрыгнул на пол из кресла, в котором спал, я крикнула ему вслед: «Вы можете остаться, мой дорогой Ватсон!»

Оливер не удостоил меня улыбкой; его облик был преисполнен гордости.

 

Прощай, Оливер!

Оливер начал свой рассказ.

— Вот уже пятнадцать лет я живу для того, чтобы увидеть своего сына в колыбели Давентри!

Сеймур спал в детской, обставленной мебелью из ценных пород дерева. Колыбель Давентри принадлежала замку Давентри. Я внимательно слушала Оливера.

— У меня не было шансов дать сыну все, что принадлежало ему по праву рождения, — продолжал Оливер. — Уж слишком необычно сложилась моя судьба.

Я бросила на Оливера восхищенный взгляд. Мне казалось, что он напоминает капитана Гаттераса, окруженного своим экипажем. Все было плохо. Люди хотели есть, было холодно! Но все это не имело значения! Капитан Гаттерас хотел достичь Северного полюса. Он тоже был англичанином! И тот факт, что этот герой существовал только в голове Жюля Верна, нисколько не приуменьшал его храбрости, выносливости, энергии. Как жаль, что не он достиг своей заветной цели.

— Мою мать звали Мэриан Килманок, — продолжал Оливер. — Она была племянницей леди Морана.

Оливер спросил меня взглядом: «Ты знаешь леди Морана?» Да! Я знала леди Морана, ее портрет был седьмым на левой стороне холла; портрет в полный рост в период ее зрелости, в тяжелом платье зеленого цвета, напоминающем скалу, покрытую мохом; удлиненное бледное лицо, обрамленное пышными буклями, будто груша меж двух кистей винограда.

Я попыталась собрать воедино все, что знала о леди Морана. Ее арфа, кресло, ванная, слуги… Любое жилище, принадлежит ли оно простым людям или царствующим особам, всегда подчиняется женщинам. Замок Давентри обязан леди Морана несколькими уродствами в викторианском стиле, которые впоследствии я прикажу убрать.

Я мало знала о характере леди Морана, лорд Седрик говорил о своей матери сухо и кратко. В моих глазах сам лорд был таким старым, что его мать терялась где-то в глубине веков. Оливер напомнил мне, что она умерла в год его рождения и что эта смерть отняла у него титул и богатство и превратила во внебрачного сына.

Если бы леди Морана не умерла, Седрик женился бы на Мэриан, а не уехал неожиданно в Индию.

— Они познакомились, когда ей было восемнадцать, а ему — двадцать пять!.. Полюбили друг друга… — Оливер произнес это с горькой иронией. — Да, она его любила… Он же позабавился несколько недель с бедной девушкой, и все. Она решила, что они обручены, и доверилась ему…

Пока Оливер говорил, картины прошлого неотвратимо вставали перед моими глазами. Теперь мисс Мэриан предстала совсем в ином свете. Я представила их свидания с Седриком, поцелуи, слезы…

В это время леди Морана была уже пожилой женщиной, больной и эгоистичной, но она любила свою племянницу-сироту и никогда не позволила бы, чтобы Седрик разбил жизнь девушки и обесчестил знатную ветвь своего рода.

— Никто и не подозревал о несчастье, случившемся с моей матерью.

Так ли это? Я вспомнила презрительный тон миссис Додж, ее слова: «Никто не жил на третьем этаже, кроме мисс Мэриан… естественно». Невысказанный подтекст этого «естественно»… Я вспомнила также удивленно приподнятые брови миссис Додж, когда сказала, что лорд Седрик говорил со мной о мисс Мэриан. Почему миссис Додж сочла это странным? Только потому, что знала секрет Седрика и Мэриан?

Сколько лет было миссис Додж в то время? Видимо, около двадцати — двадцати пяти. Она, должно быть, выследила мисс Мэриан своим ревнивым женским глазом. Мисс Додж была влюблена в лорда Седрика, молодого и красивого лорда Седрика! Молодого… Мне это казалось невероятным, так как я знала его худым, сухим, угловатым и бесчувственным, как окаменевшее дерево.

— Однажды она уехала, исчезла, без денег, без чьей-либо поддержки. Больше никто ничего о ней не слышал.

Я робко прервала Оливера:

— В розарии есть розовый куст, который носит ее имя… Его создал главный садовник Пэблз.

— Пэблз! Ах да, Пэблз!.. — воскликнул Оливер, и я увидела, что его лицо подобрело.

— Моя мать ему часто писала. Он был единственным другом, которого она сохранила. Перед смертью она попросила меня отправить Пэблзу шкатулку, в которой были сувениры. Пустяки, какие-то семена, пара перчаток для работы в саду, гнездо синицы… Я отправил ему эту шкатулку, сопроводив ее письмом, сообщающим о том, что Мэриан больше нет…

Значит, Пэблз знал, что мисс Мэриан умерла, и куст белых роз олицетворял собой символическую могилу близкого друга юности.

В тишине, которая последовала за этим, я увидела мисс Мэриан в розарии с секатором в нежной руке, очаровательную и счастливую. Затем я увидела ее в аллее парка — бледную, заплаканную, несчастную. Для Пэблза — в то время он также был молодым и красивым — она была цветком, бабочкой, облачком.

— Должно быть, Пэблз очень любил твою мать. Она могла бы выйти за него замуж! — сказала я.

Оливер сделал отрицательный жест. Он отказывался даже от мысли о решении, которое могло бы ликвидировать его странное право на замок Давентри. Он предпочел иметь тайное наследство, достойное принца, судьбе среднего англичанина.

— Она поселилась в Лондоне. После моего рождения Мэриан стала Оливией Эшли.

Оливия Эшли? Не это ли имя промелькнуло на небосклоне славы, подобно птичке, залетевшей слишком далеко от родных мест? Это имя было довольно известным: Оливия Эшли… Стринберг, Чехов, Шекспир…

К волнующим картинам, оживающим поочередно на экране прошлого, присоединился куст белых роз Пэблза. Я сопровождала Оливера в этой необычной прогулке, которая вела нас от нашей молодости к молодости его родителей.

— Моя мать жила воображаемой жизнью, у нее был богатый внутренний мир, но подлинная ее жизнь была разбита. Она была талантливой актрисой, тщательно скрывавшей свое прошлое от посторонних взглядов. У нее было хрупкое здоровье; она покинула театр. Вот уже семь лет как ее нет в живых… — Оливер помолчал. — Я воспитывался в пансионате. В детстве мать видел редко. Позднее мы много путешествовали с ней во время каникул. Когда мне исполнилось восемнадцать, мать раскрыла мне тайну моего рождения. Когда я узнал, кем был, все изменилось в моей жизни! Как странно, я ведь приезжал в этот замок, еще не зная правды. Мы приезжали сюда с группой школьников, я хорошо помню это. Мы вместе посещали исторические памятники, замки. Но когда я прибыл сюда снова, я уже не был обычным туристом. Странное, загадочное волнение овладело мною. Затем, втайне от всех, я несколько раз возвращался в замок один, смешивался с группой других посетителей, но никогда не был вместе с ними. Я погружался в воспоминания. Может быть, это были отдельные эпизоды юности матери, которые всплывали в моей памяти? Хотя мать не назвала точное место, о котором рассказывала, ее истории были полны конкретных фактов.

Прошлое говорило с моим воображением в этом месте больше, чем в каком-либо другом историческом месте Англии. И я все время возвращался сюда. Это было сильнее меня. Я любил этот замок, при мысли о нем я испытывал предчувствие, что однажды сюда вернусь. Я всегда с бьющимся сердцем останавливался перед портретом графа Вильяма Сеймура Давентри… Вот этим!

Оливер приподнял свою тонкую сильную руку, указывая на портрет над скрещенными шпагами.

— Посмотри на меня, — сказал он. — Что произошло бы, если бы у меня была борода?

— О да, — прошептала я. — Ты спал под этим портретом, и я почувствовала загадочную связь между тобой и ним.

— Ветвь генеалогического древа! — сказал Оливер с невеселой улыбкой. — Сломанная ветвь, но сок продолжает течь, и отныне мой сын здесь. И он — настоящий, подлинный граф Давентри!

Его лицо стало еще бледнее, какое-то мрачное и одновременно сияющее выражение появилось на нем, как молния на грозовом небе.

— Я вернулся сюда, — продолжал Оливер, — узнав, кем я был. Я шел на некотором расстоянии от гида и посетителей и чувствовал, как мои ноги становятся тяжелее, потому что шел я по замку Давентри!.. Я дрожал от гордости и ярости! И тем не менее я был счастлив. Да, намного счастливее, чем когда-либо. Моя тайная гордость украшала отныне пустоту моей жизни. Я был один в мире, отец ничего не хотел знать о моем существовании, но я существовал! И кровь рода Давентри текла в моих жилах!.. На протяжении долгих месяцев только это занимало все мои мысли. Я собрал воедино все воспоминания матери, которые она сохранила о прошлом. Я составил из них настоящий роман. И вот однажды ночью мне пришла в голову гениальная идея! Надо, чтобы у лорда Седрика родился сын, который в действительности был бы моим!

Я был тогда морским офицером… торгового флота, естественно! — В уголках его губ затаилась горькая ухмылка. — Но это было слишком унизительно для меня. Все меня раздражало. Я покинул службу и стал художником. Это занятие открыло мне двери в салоны высшего общества. Остальное ты знаешь.

Оливер глядел на меня горящим взглядом. Я смотрела на него, чувствуя в себе смесь любви и восхищения.

— Это замечательно! — воскликнула я. — Долгие годы ты шел к своей цели с несокрушимой храбростью и целеустремленностью. И — дошел.

Я подумала, что такая история с ее секретами, интригами, уловками могла быть прожита только очень сильным и целеустремленным человеком.

И я вспомнила проявления гордости и достоинства, которые были так свойственны Оливеру-авантюристу!.. Его презрение к богачу Хьютону, его бешенство во время моего краткосрочного романа с принцем Каджиаром, сказочный рубин, выброшенный в море, словно окурок. Это возвращение в прошлое разбудило в моем сознании вспышку любви, граничащую с ревностью.

— А до встречи со мной пробовал ли ты добиться поставленной цели с другой женщиной?

— Невозможно ограничиться одной попыткой, — сказал Оливер. — Моему луку требовалась не одна тетива. Это было непросто. И когда я чудом нашел тебя, я больше не сомневался в успехе.

— Так всего лишь для этого я вошла в твою жизнь? — у меня от боли сжалось сердце.

На несколько секунд Оливер задумался.

— Я не смог бы уловить разницу между тем, чем ты являешься для меня, и тем, чего я хочу от жизни.

Словно ужаленная, я воскликнула:

— Но если бы лорд Давентри женился на другой женщине? Ведь все твои планы тогда рухнули бы…

— Почему? — улыбнулся Оливер. — Просто тогда я совсем недорого дал бы за добропорядочность леди Давентри.

Цинизм этой фразы потряс меня. Да, он знал себе цену. Я и сама недорого дала бы за моральную стойкость предполагаемой леди Давентри.

Я все еще размышляла об услышанном, когда он добавил:

— Или… я недорого дал бы за ее жизнь.

Голос Оливера не оставлял никакого сомнения в реальности его угрозы. Тень улыбки пробежала по моим губам.

Оливер взял сигарету из своего портсигара, закурил ее и выпустил сквозь тонкие губы струю дыма. Я балансировала на грани реальности и воображения. Все смешалось в моей голове.

— Подумать только, ведь ты — внебрачный сын Седрика. А я-то считала, что ты убил его!

— Ну, я его все-таки… убил…

— Как?.. — с трудом выдавила я.

— Рассказав ему правду во время нашей последней партии в шахматы.

— Зачем ты сделал это?

— Мне показалось, что это могло бы доставить ему удовольствие, — ответил Оливер с двусмысленной улыбкой. — Я знал, что он страдает болезнью сердца. И вот радость убила его, — улыбка на его лице сменилась грустным оскалом.

Оливер искоса взглянул на меня. Я выдержала его взгляд с невинным лицом. Если он и подтолкнул слегка колесо фортуны, то сделал это из благих намерений. И мне не следовало быть недовольной. Кстати, лорд Седрик не имел ничего против того, чтобы доверить заботу о продолжении рода любому скандинавскому моряку или английскому метрдотелю. Тот факт, что Сеймур был не сыном, а внуком, должно быть, наполнил радостью каменное сердце старика, который не мог не испытывать хотя бы изредка угрызений совести. Я мысленно увидела, как он склоняется над колыбелью Сеймура, с волнением думая о своем потерянном сыне.

— Почему, — спросила я, чувствуя, что мой вопрос довольно опасен, — почему ты не рассказал мне обо всем с самого начала этой авантюры?

— Сумасшедшая, — ответил Оливер. — Мне нужна была абсолютная тайна. Ты и так знала много лишнего.

Я вздрогнула, как будто увидела под ногами глубокую бурную речку, несущую черные воды.

— Что бы ты сделал со мной, если бы затея не удалась? — спросила я тихо.

— Зачем спрашиваешь о том, что не произошло?

Действительно, зачем? Это никогда не кончится. Тем не менее я задала ему еще один вопрос:

— Почему ты не хочешь жениться на мне, Оливер?

— Потому что я предпочитаю, — засмеялся Оливер, — быть любовником леди Давентри, а не супругом миссис Дивер. Но мы все равно проведем наш медовый месяц на Бораборе. Я был бы рад познакомиться с этим островом.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять его.

— Так что, когда я тебя встретила, ты возвращался не с Бораборы?

— Что бы я делал на Бораборе? — спросил Оливер.

Затем он пошарил рукой по столу в поисках виски. Я услышала звон хрусталя и бульканье жидкости. Он наполнил свой стакан.

— Хочешь?

Я кивнула.

— Как всегда безо льда и без воды?

— Как всегда.

Оливер протянул мне стакан.

— Только что в этой комнате шел снег? Или от тебя исходил этот страшный холод?

— От меня, — ответила я, вставая.

Я прошла, даже не взглянув на него, и уселась на кресло из черного дерева, стоящее рядом с камином.

Оливер пил медленно, время от времени поглядывая на меня. Затем, не вынимая руку из кармана, прислонился к гранитному камину. Его скрещенные ноги как бы удлиняли стройную фигуру. И я вновь ощутила, как во времена, когда он мной командовал, его небрежную агрессивность, его безразличие к моему состоянию.

— Что с тобой? Ты создаешь ледяную атмосферу и в то же время у тебя вид кошки, готовящейся к прыжку!

— Нет! Я не похожа на кошку. Оливер, ты предпочел бы, чтобы я мяукала? Это было бы так просто! Ты ведь такой чудесный дрессировщик!..

— Что ты хочешь сказать? Что случилось? Я ничего не понимаю! Объясни мне!

Он вновь заговорил со мной властным, нетерпеливым тоном, благодаря которому управлял мной.

— Почему, — спокойно спросила я как бы просто из любопытства, — почему ты заставил меня поверить, что приехал из Бораборы?

— А, так вот что! — рассмеялся Оливер. — Какая разница, был я на Бораборе или не был?

— Как это? Зачем же ты мне лгал?

— Послушай, Анна! Я лгал по многим другим причинам. Знала ли ты, кем я был, когда ты последовала за мной в Англию?

— Это не одно и то же…

— Ты приняла меня полностью, ты даже поверила, что я убил человека! А сейчас ты собираешься упрекать меня в том, что я солгал, говоря тебе, что возвращался из Бораборы?

Гнев от такой наглости сдавил мне горло. Тем не менее бесцветным голосом я произнесла:

— Так эта карта островов, которая была у тебя в отеле… Ты ее купил перед тем, как привести меня?

— Естественно, — равнодушно бросил он.

— Естественно… Я мечтала о том, чтобы уехать в Полинезию… Ты возвращался из Бораборы… Как это просто…

— У меня были основания поддерживать твою мечту.

Я смотрела на Оливера, ненавидя его.

— У тебя были основания… а я оказалась дурочкой, которая поверила тебе.

— У меня не было выбора; не забывай, что у меня было лишь несколько часов, чтобы удержать тебя.

Мой гнев ослабел, он уже больше не душил меня, но я была разочарована. Ведь я так верила, что сам момент нашей встречи, когда должны были соединиться наши судьбы, был одним из тех чудесных совпадений, которые выпадают на долю влюбленных.

— А потом? Зачем было продолжать лгать?

Прежде чем ответить, он снова налил виски и с усталым видом сел напротив меня.

— Я этому не придавал никакого значения. Я по-прежнему не понимаю, почему я однажды должен был сказать тебе: «Ты знаешь, моя нога никогда не ступала на острова Полинезии!» Тем более что идея побывать там очень привлекала тебя.

— Вот этого я и не могу вынести! В твоих глазах я обыкновенная вздорная дамочка, одна из тех идиоток, которые готовы подбирать крошки с твоего стола.

Он присвистнул и широким жестом обвел то, что окружало нас.

— Ты знаешь, речь не об этом! Я женщина! Я была для тебя ничем, только инструментом для достижения цели!

— Я уже сказал тебе, что никакая женщина в мире не смогла бы заменить тебя. Я видел в тебе мать моего сына!

— Ты слишком далеко заходишь в своих амбициях! Ты слишком заносчив! У тебя, если говорить честно, не так уж и много оснований на все эти титулы.

— Да, это правда. Я слишком черствый. Несправедливость — это как яд! Она придает жизни совсем другой оттенок!

— А может быть, ты — не единственная жертва? Кто знает, нет ли других побочных детей лорда в окрестных семьях?

Перед моими глазами пролетел и разбился вдребезги о каминную доску стакан.

— Права Сеймура абсолютны!

— Успокойся… Не учи меня любить моего сына, он и так самая большая любовь в моей жизни. Тем более что я не забываю, кто я сама по себе. Мой предок Эрве де Даула сражался в рядах короля Артура. Он был ранен в битве при Рош-о-Муан в 1214 году. Понимаешь? У меня древний и знатный род! Ты знаешь историю Англии?

— Нет, но я знаю твою историю! — смеясь, ответил он. — Ты не обидишься, если я скажу тебе, что она очень затрудняла мой выбор!

— А если бы я была с этого острова Борабора?

Оливер покачал головой.

— Во время нашего замечательного пребывания в «Долине артишоков» я получил копию твоего свидетельства о рождении… Это было совсем не трудно.

— Ты сделал это?!

— Ну не мог же я на самом деле доверить свою жизнь авантюристке!

Я мысленно увидела наш маленький коттедж, свет сквозь красные занавеси, когда мы возвращались после прогулок по холмам. Я тогда еще мечтала о мирной жизни… А Оливер в это время проверял мое досье!

Буря снаружи не успокаивалась. Деревья шумели, как море. Град хлестал в окна.

— Ты меня никогда не любил!

Оливер взорвался.

— Зачем ты изображаешь из себя жертву? Ты была чудной женщиной, циничной, бессердечной и остроумной. Зачем тебе все это? Любовь! Любовь! Это ваш женский рай, но он существует только в вашем воображении. Но ты ошибаешься насчет самой себя! Еще час назад роль леди Давентри была смыслом твоей жизни! Ты сказала мне, что не хочешь выходить за меня замуж! К счастью, у меня не было ни подобного намерения, ни желания! Где бы я был сейчас? В твоем парке? Гулял под дождем? Может быть, со слезами на глазах? Ты со своим видом принцессы завоевала и покинула столько мужчин! Поразвлечься месяц-другой и — до свидания! Я не из тех, которых покидают с сердцем, разбитым вдребезги! Я никогда не хотел жить с тобой, ни на Бораборе, ни в другом месте! С меня вполне достаточно прокатиться с тобой на твоей яхте.

Я слушала его и ощущала, как каждую клеточку моего тела заполняет грусть.

Пробили часы, но я не уловила, сколько раз.

— Вот как мы проводим с тобой первую ночь после «Долины артишоков»… Ладно, я сейчас уеду, я все еще капитан твоей яхты. Я считаю, что ее надо перегнать в Плимут и поставить на осмотр, как-никак она совершила половину кругосветного путешествия. Затем ты дашь мне дальнейшие указания. Прежде чем уйти, я хотел бы повидать сына.

— В это время? О чем ты думаешь! Это безумно опасно! Как объяснить твое присутствие, если проснется кормилица?

— Что-нибудь придумаешь, — сухо сказал Оливер. — Не забудь, что он и мой сын.

Мы стояли друг против друга, готовые расстаться. Вдруг в полной тишине кто-то постучал бронзовым кольцом в двустворчатую дверь, выходящую в холл.

Я бросила потерянный взгляд на несколько белых перышек, валяющихся на диване, которые не успела собрать. Они еще в большей степени компрометировали меня, чем присутствие Оливера. Кто там за дверью? Был ли это один из слуг, который на заре приступал к своим обязанностям? Или же громкие раскаты голоса Оливера разбудили кого-то?

Не шевелясь, мы оба смотрели на дверь. Она приоткрылась, в дверном проеме показалась крохотная ручка. Маленькая голая ножка нащупывала половицу. В пижаме из красной фланели перед нами предстал Сеймур. Он подбежал ко мне, смеясь, с пальцем во рту, прядь черных волос закрывала его хитрый глаз.

— Сеймур!.. Как тебе удалось выйти из комнаты?

— Я умею! — гордо ответил он.

— А где кормилица? Ты спустился по лестнице сам?

— Сам! — Мальчик взял меня за руку и посмотрел на Оливера. — Кто это?

Оливер неотрывно смотрел на своего сына. Он был бледен от волнения, лицо его сияло.

— Капитан вашей яхты, лорд Сеймур.

Он взял сына на руки и, направляясь к двери, прижался губами к его волосам.

Я последовала за ними.

— Удивительно! Сеймур раньше сам никогда не выходил из своей комнаты. Сегодня он сделал это в первый раз! Неужели он почувствовал твое присутствие?

— Это голос крови, — пробормотал Оливер, прижимая к себе малыша. — Это голос крови, ничем иным его появление объяснить нельзя.

Оливер опустил сына на пол.

— Капитан, ты придешь завтра? — спросил Сеймур.

— Обязательно приду. Мне необходимо получить ваши приказания.

— Договорились. До завтра, — и добавила: — Пожалуйста, не тяните с ремонтом «Счастливчика». Весной мы отправимся в далекое путешествие. На Борабору.

Оливер открыл дверь. Дождь лил как во времена потопа. Он шагнул сквозь стену воды и исчез в ночи.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.