Бронзовый воин странствовал по дорогам и убивал, ибо только таким способом он мог поддерживать в себе жизнь.

Будучи рыцарем, он убивал только в бою, а в мире, состоявшем из войн и битв, армий и солдат, в жертвах не было недостатка.

Много пеших воинов полегло от его меча; много всадников пало жертвой его копья.

Но были и такие, кто отдавал ему жизнь не в честном поединке, – звероподобные твари. Завидев одинокого всадника, они оравой бросались на него – и находили смерть.

Совесть его не мучила. Просто таков был образ его жизни – делать то, что он делал. Он был идеальной машиной для убийства.

Он видел врага. Он с ним сражался. Враг умирал.

Всадник был непобедим и неуязвим; каждая новая победа наделяла его силами продолжать крестовый поход против жизни – и человеческой, и нечеловеческой.

День проходил за днем, ночь за ночью, и не было им числа, как не было числа милям, которые он проехал.

Бронзовый воин странствовал по дорогам.

Он еще помнил, что такое боль.

Настоящей, живой боли он не чувствовал, ибо разве может механизм чувствовать боль и страдание? Но когда его бронзовая оболочка давала понять, что нуждается в питании, это означало, что вновь пришло время убивать.

Ему нужно поскорее найти новую жертву, иначе тюремщик отберет у него еще одну часть тела. Если бы он никого не убивал, то сам стал бы пищей своих доспехов.

Сквозь узкую прорезь забрала он видел, что начинает светать. Значит, начинается новый день, и скоро мир оживет, и вместе с ним оживут люди и нелюдь, и наступит время сражений, время убийств, время смерти.

Впереди он увидел то, что искал.

Так происходило чаще всего. Ему, в общем-то, не нужно было разыскивать противника, обычно тот находил его сам, отвечая на брошенный вызов. На эту закованную в серебряные латы фигуру он обратил внимания не больше, чем на остальных; не обратил он особого внимания и на ее слова.

После стольких дней одиночества все казались ему на одно лицо.

Странным в этой фигуре было лишь то, что, несмотря на рыцарские доспехи, она не сидела на коне. Существо стояло на небольшой прогалине между двумя рядами деревьев, держа в одной руке меч, а в другой – огромный овальный щит. Бронзовый воин вытащил меч, и сразу его конь перешел в галоп, неся своего седока к новой жертве.

Но вдруг, когда до серебряной фигуры оставалось еще довольно далеко, конь споткнулся и замедлил бег.

Такого с ним еще не случалось; что-то здесь было не так. Вскоре конь начал вновь набирать скорость, только ноги словно перестали его слушаться. Затем конь рванулся вперед с такой силой, что всадника отбросило в седле назад, и ему пришлось вцепиться в поводья и покрепче сжать ноги, чтобы удержать жеребца. Раньше такого не случалось.

Фигура в доспехах стояла не шевелясь и даже не пыталась защищаться.

Бронзовый рыцарь подъехал еще ближе, и вновь его конь замедлил бег, едва переступая заплетающимися ногами, затем словно некая сила потащила его в сторону, и всаднику вновь пришлось обуздывать жеребца.

Серебряное существо можно было прикончить одним ударом, и воин уже занес над ним свой бронзовый меч, как вдруг…

Рука перестала его слушаться. Он напрягал мышцы, но доспехи, в которые она была закована, словно окаменели. И вдруг лошадь под ним зашаталась и рухнула на землю, а сам он покатился по земле.

Бронзовый рыцарь подкатился к ногам существа в серебряных доспехах. Щель в забрале позволяла ему видеть только крошечный кусочек неба и своего коня, лежавшего рядом.

И тут он понял, что освободился от него, освободился впервые с тех пор, как… он уже не помнил, с каких пор.

Он вообще мало что помнил. Ему давно уже казалось, что он сам, его конь и его доспехи были одним целым всегда. Он плохо помнил, кем был раньше, и не мог вспомнить ничего из своей прошлой жизни.

Его окружили маленькие коренастые фигурки и стали внимательно рассматривать – и его самого, и упавшую лошадь. «Люди, – подумал он, – я ведь тоже когда-то был человеком». Но это были не люди. Приглядевшись получше, он вспомнил, что это за существа. Это были дварфы, четверо дварфов.

Они шумно переговаривались и, хрипло смеясь, с чем-то поздравляли друг друга. Внезапно он уловил одно знакомое слово, затем другое. Прежде он немного умел говорить на языке дварфов и теперь начал мучительно вспоминать слова.

– Ну, что я вам говорил? – сказал один голос.

Эту фразу он понял прекрасно, поскольку ее произнес человек – и на языке, который когда-то был его родным. Забрало не позволяло ему увидеть говорившего.

– Мои современники не желают покидать библиотеки, чтобы увидеть реальный мир. Они без конца готовы повторять только то, что стало известно уже много веков назад. Какое же это будущее? Ха! Будущее! Они все давно в прошлом, а будущее – вот оно. Я и есть будущее!

Говоривший, наконец, повернулся так, что его стало видно. Это и была фигура в серебряных доспехах.

– Помогите мне снять этот дурацкий наряд, – приказал он, и оба дварфа помогли ему освободиться от доспехов.

Они были ему велики и явно делали его больше, чем он был на самом деле. Это был человек среднего роста, но в компании дварфов он казался даже высоким. Его черные, тронутые сединой волосы спускались до самого пояса; столь же длинной была и борода.

У дварфов тоже были длинные бороды и волосы, только всех оттенков рыжего и без седины. Они походили на сплюснутых человечков: плотное, приземистое туловище, короткие и толстые руки и ноги, короткие пальцы, приплюснутые носы и глубоко посаженные глаза. Дварфы были подпоясаны ремнями, к которым они цепляли свое оружие и инструменты.

Седовласый внимательно разглядывал упавшего рыцаря, а тот мог только беспомощно таращиться, отчаянно желая, чтобы с него вот так же слетели доспехи. Но бронзовые латы прочно держали его в плену, и он по-прежнему не мог пошевелиться.

– Так, посмотрим, что тут у нас такое, – сказал человек и направился к упавшему коню.

– Вы уверены, что это безопасно, хозяин? – спросил один из дварфов.

– Безопасно? При чем тут безопасность? Если тебе нужна безопасность, поищи другую работу. Жизнь – это постоянный риск, поэтому мы и будем рисковать.

– Мы и так зашли слишком далеко, Устнар, – сказал другой дварф. – Назад пути уже нет.

– Точно, – согласился третий. – Подумаешь, одной дрянью больше, одной меньше, какая разница?

Он засмеялся и направился к лошади, на ходу натягивая перчатки и вытаскивая из-за пояса маленький ломик.

Четвертый дварф последовал за ними, приготовив зубило и молоток, и вскоре дварфы застучали по конским доспехам, стараясь разделить их на части.

Всадник увидел, что доспехи медленно приподнимаются, но тут дварфы обступили коня и закрыли его собой. Наконец они отошли в сторону.

На земле лежал скелет. От коня не осталось ничего, кроме белых костей. Через несколько минут исчезли и кости, рассыпавшись в прах.

– А сколько понадобится времени, чтобы такое произошло и с нами, хозяин? – спросил дварф, которого звали Устнар.

– Чем скорее это с тобой случится, – ответил ему другой, – тем лучше!

От злости Устнар взмахнул молотком, потом в ярости пнул последнюю из костей. Вверх поднялось облачко пыли.

– Вот так мы все и закончим, – сказал он. – Только я не слишком тороплюсь.

– Со всадником то же самое, – сказал человек. – Снимите с его костей доспехи, соберите мой аппарат, потом все погрузим в фургон и уберемся отсюда.

Один из дварфов подошел к нему и вставил зубило между кольчугой и шлемом. «Так нужно убивать вооруженного рыцаря», – вспомнил Конрад; он и сам такое проделывал. Можно просунуть зубило, а можно и меч, разница невелика. Конец всегда один – смерть.

Он снова попытался пошевелиться, заговорить, подать хоть какой-то сигнал, чтобы они поняли, что он жив, что он пленник доспехов. Впрочем, какой в этом смысл? Даже если они увидят, что он жив, его все равно убьют.

Дварф занес молоток, чтобы ударить как следует, – и вдруг остановился. Опустив молоток, он встал на колени и наклонился к забралу – его взгляд встретился со взглядом всадника. Дварф нахмурился.

– Эй, хозяин, мне кажется, вам следует кое на что посмотреть, – сказал он.

– Что там такое?

– Мне кажется, он жив. Я видел его глаза.

Над ним склонилось еще одно лицо, человеческое, с крючковатым носом. Светлые глаза внимательно всматривались в щель забрала.

– Кажется, ты прав, – сказал человек спустя несколько секунд. – Давайте посмотрим.

Появился Устнар и, оттолкнув плечом первого дварфа, склонился над всадником.

– Ничего не видно.

– Глаза, – сказал человек. – Есть такая вещь, как глаза. Если ты меня понимаешь, закрой глаза.

Конрад закрыл.

– Теперь открой.

Конрад открыл.

– Это ничего не доказывает, – сказал Устнар. – Что бы ни находилось в шлеме, оно не живое. Это одна из тварей Хаоса. Ее нужно уничтожить.

– Сейчас оно неопасно, – сказал человек. – Интересно, можно его оттуда вытащить?

– Нет, хозяин! Не надо. Лучше убить!

Устнар уже занес над шлемом молоток, но человек оттолкнул его, продолжая вглядываться в щель забрала.

– Интересно, – тихо сказал он, словно рассуждая сам с собой, – очень интересно. Да, думаю, мы возьмем с собой этот экземпляр. – Он улыбнулся. – Отличный трофей! Положите его в фургон.

– Хозяин! – снова попытался возразить Устнар.

– Немедленно!

– А что, если доспехи переварят его прежде, чем мы доберемся до Миденхейма? – спросил дварф, который первым увидел глаза под шлемом.

– Не думаю. Сейчас они замерли. Не знаю, как в них попал этот несчастный, но они ничего не успеют ему сделать. Если, конечно, он не умрет в дороге.

– Но мы не можем тащить исчадие Хаоса в Миденхейм, – не унимался Устнар.

– Почему не можем?

– Э-э… нас могут схватить. Часовые нас ни за что не пропустят.

– Устнар, все прекрасно знают, что дварфы спокойно ходят в город и так же спокойно из него выходят, причем в любое время. Если уж ты не хочешь показывать мне ваши потайные туннели, то, по крайней мере, возьми с собой этот экземпляр.

– На следующей неделе будет карнавал, хозяин, – сказал один из дварфов.

– Ну и что? – спросил человек.

– В этом году праздник пришелся на осень, хозяин. Приедут тысячи людей. Мы вполне сможем затеряться в толпе вместе с этим отродьем. Скажем, например, что он уже надел маскарадный костюм.

Человек кивнул, затем немного подумал и приказал:

– Тащите сюда фургон. Соберите все инструменты. – Он наклонился к самому шлему. – Ты только что мигнул, хотя, может быть, это и не имеет значения. Но я все-таки попробую тебя оттуда вытащить. Смею тебя заверить, я вовсе не альтруист. У меня свои планы, и ты мне поможешь их осуществить. Ты меня понял?

Он закрыл глаза, затем вновь их открыл.

Он по-прежнему оставался пленником доспехов; в этом смысле мало что изменилось. Несколько дней и ночей он лежал на дне фургона, абсолютно неподвижный, и страдал от боли.

Это была не та боль, которую он терпел, пока доспехи медленно высасывали из него жизнь. Бронза – всего лишь металл; теперь он страдал и мучился по-настоящему. Кожа горела огнем везде, где соприкасалась с металлом, а это было все его тело. Ему казалось, что его сжигают живьем, а избавиться от боли было невозможно, поскольку доспехи всё так же полностью закрывали его тело, не позволяя шевельнуть ни единым мускулом, не давая даже кричать от боли.

Муки не прекращались ни на мгновение, даже ночью, ибо он не мог спать; этого ему не позволяли доспехи. Не было надежды и на вечное забвение, поскольку дварфы во главе со своим хозяином-человеком решили сохранить ему жизнь. Он все так же оставался в тюрьме, только сменил одного тюремщика на другого – гораздо более жестокого.

Его сжигала непрекращающаяся адская боль.

Мучась в своих доспехах, он дрожал мелкой дрожью и бился в судорогах – единственные движения, которые были ему доступны.

Он видел свет, потом тьму, дни, ночи; он чувствовал, что фургон то стоит, то движется. Он слышал голоса человека и дварфов. Чтобы не сойти с ума, он старался понять, о чем они говорят, но боль вновь охватывала все его существо, и мысли начинали путаться.

Наверное, прошел целый век, когда его, наконец, куда-то потащили. Двое дварфов, смеясь и перебрасываясь шутками, пытались придать ему сидячее положение и усадить рядом с третьим. Четвертый в этом участия не принимал.

– Ничего не получится, хозяин.

– Да ну его, – сказал дварф, сидевший на козлах. – Он приходит в хорошее настроение, только когда начинает жаловаться. Дайте ему кошелек с золотом, кружку хорошего эля, красивую деву, и Устнар будет самым несчастным существом по эту сторону гор Края Мира!

Он и этот дварф ехали в фургоне, остальные следовали сзади на лошадях. Целую вечность Конрад видел только небо. Теперь он впервые получил возможность въехать в город Миденхейм в сидячем положении.

Впереди виднелась узкая и высокая гора, на которой был построен второй по величине город Империи – Миденхейм, а он не мог понять, откуда он знает о Миденхейме и об Империи. Кто-то когда-то рассказывал ему об этом городе; этот кто-то вроде бывал в Миденхейме, который еще называют городом Белого Волка. Волк? Вольф? Что-то знакомое, но что это за волк?

Горная вершина нависала над окрестными лесами, и даже сквозь застилавшие глаза слезы – а слезы жгли его глаза постоянно – он различал вдали высеченные прямо в скалах домики. Дорога стала извилистой; впереди показались каменные мосты и виадук.

– Это все мы построили, – сказал ему дварф. – Ну, не совсем мы, наши предки. Мои предки. А вот людям ни за что такое не построить. Люди думают, что они нашли это место, да только куда им! Эта гора называлась Фаушлаг – то есть «удар кулака», хотя дварфы дали ей свое название. Я тебе не надоел, нет? Если надоел, скажи мне: «Заткнись». – Дварф хмыкнул, затем нахмурился. – Надеюсь, Литценрайх знает, что делает, – тихо сказал он. – Иначе все мы сядем по уши в дерьмо. И не только мы. И зачем я сболтнул об этом карнавале? Впрочем, он все равно заставил бы нас тебя сюда притащить. Ты что-нибудь слышал о карнавале в Миденхейме? Должен слышать, о нем все знают!

– Слушай, Варсунг, ты не мог бы помолчать? – сказал Устнар. – Если этот еще не умер, то ты точно уморишь его своими разговорами.

– А мне приятнее говорить с тем, кто не изводит меня вечными жалобами!

Устнар занял свое место в конце фургона. Человек по имени Литценрайх ехал впереди, а Варсунг управлял лошадьми, продолжая разговор с закованной в доспехи фигурой.

Две лошади втащили фургон на длинный извилистый виадук. Здесь было полно повозок и экипажей, фургонов и тележек, всадников и пешеходов. Вскоре фургон остановился перед большими воротами, которые охраняли стражники, и занял место в длинной очереди желающих въехать в город.

Наконец подошел их черед. Литценрайх выехал вперед, Варсунг подвел фургон к самым воротам. Возле них стояли два стражника. Один пропускал повозки, другой осматривал подъезжающих. Окинув внимательным взглядом фургон, стражник посмотрел на бронзового рыцаря, сидящего рядом с дварфом, затем на сопровождающих фургон всадников.

– Откуда вы? – спросил он.

– Из Миденхейма. Меня зовут Литценрайх. Эти дварфы – мои помощники.

Стражник кивнул:

– Да, вас я помню. А вот это кто, в дурацком наряде? Почему он его не снимает?

– Кто? – спросил Литценрайх.

– Вот этот. В доспехах.

– Здесь нет никого в доспехах. Кроме вас.

Стражник изумился. Он потер глаза, затем потряс головой, затем зажмурился и снова открыл глаза.

– Видно, я слишком долго простоял на дежурстве, – пробормотал он и махнул рукой, пропуская фургон. Они въехали в город Белого Волка.

– Отлично, хозяин, – заметил Варсунг.

– Пустяки, – ответил человек. – Надеюсь, никто из гильдии не узнает, кого мы привезли. Быстренько сворачивай, спрячем нашего гостя.

– Наконец-то дома, – сказал Устнар. – Как мне опротивела эта лошадь! Я думал, мы уж никогда не доедем.

– Смотри, куда ступаешь, недомерок!

– Это кто еще недомерок? Сам коротышка!

– Хватит! – оборвал их Литценрайх. – За работу! Все только начинается.

Фургон въехал в узкую улочку и остановился. Бронзовый рыцарь почувствовал, что его вновь перетащили в дальний угол фургона, и стало совсем темно. Фургон поехал дальше, стуча колесами по булыжной мостовой.

Наконец он остановился. Рыцаря подняли и куда-то понесли. Было по-прежнему темно; видимо, его чем-то накрыли, чтобы спрятать от любопытных глаз.

Он слышал топот, скрип открывающихся дверей, кто-то спорил и переругивался, потом снова громкий топот, снова хлопанье дверей, пока, наконец, не наступила полная тишина, а вскоре через прорезь забрала он увидел свет. Он лежал на спине и смотрел в грязный потолок.

Его тело все еще словно горело в огне, но силы были уже на исходе; он дрожал, чувствуя, как к сердцу подступает ледяной холод.

Над ним склонилось чье-то лицо, наверное, это был Литценрайх, который заглянул в прорезь забрала.

– Моргни глазами.

Он моргнул. Больше он не мог ничего – только моргать да еще смотреть направо и налево.

– Вам что-нибудь нужно, хозяин?

– Не знаю. Здесь очень темно. Дай фонарь и зеркало.

В лицо ударил яркий свет, и он замигал, чтобы показать, что он жив, все еще жив и все еще пленник доспехов. Ему показалось, что он видит чьи-то глаза, которые вроде бы ему знакомы. Он попытался вспомнить, где он их видел, но память его не слушалась.

– Да. Там кто-то есть, и он жив.

– Вы хотите сказать «оно», хозяин, – сказал Устнар, наклоняясь над шлемом. – Ну, достанем мы его оттуда, и что дальше? Все равно эту тварь придется убить. Лучше сделать это сразу, хозяин, меньше будет проблем.

– Нам понадобится очень много варп-камня, – сказал Литценрайх, не обращая внимания на слова Устнара. – Придется потратить все, что мы привезли.

– Все, хозяин?

– Не волнуйся, Устнар, – сказал Варсунг. – Кончатся запасы, достанем новую партию.

Дварфы засмеялись, Устнар ничего не ответил.

– За работу, – приказал Литценрайх, – за работу!

Он услышал, как четверо дварфов и человек заходили туда-сюда по комнате, как дварфы начали точить какие-то инструменты, почувствовал запах дыма, услышал, как дварфы начали шепотом переговариваться, словно боялись, что их кто-то подслушает. Он изо всех сил старался вникать во все, что происходило вокруг, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, разрывающей его тело на части.

Время шло. Значит, он все-таки что-то чувствует, раз не потерял еще ощущение времени. Он может слышать, видеть, чувствовать запахи. Доспехи еще не успели убить его. Кроме того, он может думать.

Он услышал несколько слов на языке дварфов и очень удивился, что понял их. Когда-то он был знаком с дварфами, вернее, с одним из них, но с кем именно? И почему его так взволновало зеркало?

К забралу поднесли зеркало, и он смог кое-как себя разглядеть.

Неужели это он?

– Я уже говорил, что собираюсь освободить тебя от доспехов Хаоса, в которые ты попал, – сказал Литценрайх, склонившись над ним.

Хаос? Еще одно знакомое слово, вот только что оно означает?

– Если бы я мог изготовить снотворное, чтобы дать его тебе и облегчить страдания, я бы обязательно так и сделал, но, к сожалению, это невозможно. Должен тебя предупредить, что во время эксперимента тебе будет гораздо больнее, чем мне. – Он улыбнулся. – Ну что ж, продолжим.

В нос ударил странный незнакомый запах. На потолке заплясали тени существ, собравшихся вокруг него. Он услышал скрежет, к нему что-то подтащили, и свет стал немного слабее. Он находился в какой-то оболочке, больше он ничего понять не мог.

Послышался шум, и с потолка спустился огромный металлический механизм, похожий на насекомое. Механизм был подвешен на многочисленных веревках и цепях, снизу из него торчало множество рукояток, напоминающих когти. Механизм завис в нескольких дюймах от его тела.

Дварфы принялись всовывать в бок механизма какие-то палочки, и через некоторое время его когтистые лапы пришли в движение: они начали сгибаться и разгибаться, как пальцы. Аппарат напоминал огромного паука, висящего в своей паутине.

Когда дварфы проверили, что все работает как следует, послышался лязг цепей, паук медленно отполз в сторону.

Прозвучала команда Литценрайха, и паук появился вновь. В каждой его лапе было зажато по сверкающему инструменту; он увидел молоток и пилу, зубило и нож, клещи, гаечный ключ и еще какие-то приспособления, которых никогда не видел. Эти приспособления излучали жар, и, мало того, в середине каждого из них виднелось черное отверстие, которое словно всасывало в себя весь свет, который находился в комнате.

Кажется, этим приспособлением дварфы собрались снимать с него доспехи.

Но как можно снять то, что является частью его самого?

С ужасом он смотрел, как паук начал медленно подползать к нему, двигая лапами, вооруженными различными инструментами. И вот они заработали, вгрызаясь, врубаясь в бронзовые доспехи, в его плоть, в его кожу.

До этого он считал, что мучится от боли, однако то, что он почувствовал теперь, нельзя было описать никакими словами. Он дикой боли он перестал что-либо соображать, только крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть, как его вскрывают заживо. Но даже сквозь зажмуренные, залитые слезами боли глаза он видел, как блестят острые инструменты, терзающие его плоть.

И вдруг впервые за много веков вечной муки он смог закричать, завопить от мучительной боли.

И чей-то далекий голос произнес:

– Он умер, хозяин.