Перед утренним намазом
От хохота мулла Оксли так разинул пасть, что Халеду ибн-Азизу стал виден его мерзкий пищевод. Однако сама причина смеха по мерзости не шла с ним ни в какое сравнение. Оксли устроился во главе банкетного стола в окружении высокопоставленных «черных халатов», а ибн-Азиз занимал место по правую руку. Почетное место, открывавшее вид на непотребное зрелище.
— Улыбнись, Халед, — потребовал глава религиозной полиции. — Улыбнись. Твое кислое лицо портит веселье.
Ибн-Азиз исполнил повеление. По крайней мере, попытался.
— Посмотрите на него, — взревел Оксли, роняя изо рта куски жареного голубя. — Постится, как всегда. Если посмотреть на нашего истощенного брата, можно подумать, будто еда — это враг. — Он снова разразился хохотом. — Пристойного поведения от своих советников я требую на публике, но здесь ты среди друзей. Ты — на вечеринке, и мы празднуем усиление нашей власти, да прославится имя Аллаха, а мой первый заместитель сидит мрачный, как еврей в Судный день.
Стол вздрогнул от хохота, а некоторые из приспешников еще и принялись молотить по нему кулаками, отчего запрыгали тарелки и хрустальные бокалы. Руководящий эшелон «черных халатов» пировал всю ночь. За окном брезжил рассвет, однако заканчивать веселье никто и не думал.
Ибн-Азиз окинул взглядом собравшихся. Слабовольные и трусливые людишки в шелковых халатах. Разжиревшие и алчные, они напрочь забыли о великом предназначении. Лишь Таннер и Фазиль сидели перед тарелками с нетронутыми яствами, повесив головы и сложив руки на коленях.
В руководство религиозной полиции просочились лицемеры, возлюбившие роскошь, использующие святой орден ради личной наживы. Сокрыли грязные желания под дорогими одеяниями и надеются, что никто не заметит, а главный преступник из них — Оксли. Благочестивый на людях, он давно погряз в грехе винопития и прелюбодейства. Маленькие девочки, маленькие мальчики — ему безразлично, кого лишать невинности. Однако, сколь ни омерзительны его извращения как частного лица, в политике мулла ведет себя куда более скверно. Он готов заключить любую сделку со светскими властями и даже выступает на стороне умеренных. Оксли был третьим, кто возглавил религиозную полицию за последние двадцать лет. Ради веры он рискнул лишь однажды, когда убил предшественника.
Взмахом пухлой руки прогнав отроков-прислужников, мулла сам налил вина в и без того полный бокал ибн-Азиза. Белоснежную скатерть усеяли красные пятна от брызг.
— Пей, Халед. Пей, тебе говорят! — Он держал бутылку над бокалом, пока мерзкая жидкость не пролилась со стола на халат первого заместителя. — Противно смотреть на твое исхудалое лицо.
Ибн-Азиз, медленно подняв бокал, едва пригубил вино. Его едва не стошнило.
Оксли с грохотом поставил бутылку на стол.
— Так-то лучше! — Он поднял собственный кубок, выждал, пока все присоединятся к нему, и осушил одним махом. — Возможно, для тебя еще не все потеряно, мой юный скелет. — Мулла утер губы ладонью и довольно рыгнул, тряхнув многочисленными подбородками.
Ибн-Азиз смотрел прямо перед собой.
Бледный аскет с выпученными глазами, при всей его болезненно-истонченной внешности, на самом деле обладал сверхъестественной силой и славился ужасным характером. Редкая борода торчала нечесаными клочьями, а рассыпавшиеся по плечам длинные волосы напоминали проволоку. Мылся он крайне редко, дабы вид собственной наготы не породил в душе непристойных мыслей. Вступив в орден, ибн-Азиз встретил откровенно глумливое отношение со стороны соратников, однако довольно быстро продвинулся по служебной лестнице. Вскоре Оксли назначил его первым заместителем. Многие куда более заслуженные братья давно метили на занятое им место, тем не менее именно он сделался праведным молотом в руках главы «черных халатов». Теперь, когда Халед входил в помещение, все опускали глаза. Однако, планируя использовать ибн-Азиза для устрашения политических противников и чрезмерно амбициозных подчиненных, мулла ухитрился допустить большой промах — он не учел чистоту помыслов самого заместителя. А тот искренне полагал умеренных и модернов куда большим злом по сравнению даже с сионистами. Человеческой гнилью, поселившейся в идеальном исламском государстве. Сам Халед дал обет безбрачия. Он не владел никаким имуществом за исключением пары халатов и Священного Корана. Его было совершенно невозможно подкупить или совратить.
Оксли пристально посмотрел на него:
— Не могу понять, что омрачает твою радость. «Суперкубок» — это же настоящая победа. Камеры запечатлели, как наши браться наказывают модернов за нескромность. Весь мир стал свидетелем нашей твердости.
— Братья почти не пролили крови, — глядя, как вино стекает по халату, сквозь зубы процедил ибн-Азиз.
— Терпение, Халед. — Мулла обратился к сидевшим за столом: — Наш молодой брат хотел, чтобы во время перерыва правоверных к молитве призвал аятолла аль-Азуфа, а не аятолла Маджани.
Ибн-Азиз и сам понимал, как полезно в сложившихся обстоятельствах держать рот на замке, однако неумение совладать с собственной искренностью следовало назвать, пожалуй, его единственной слабой стороной.
— Аятолла аль-Азуфа — воин Аллаха, а Маджани — сладкоречивый клоун, из-за которого даже модерны причисляют себя к правоверным.
Оксли прищурился, лицо раскраснелось от выпитого.
— Ты прекрасно знаешь, что Маджани выбрал я.
За столом воцарилась тишина. Двое телохранителей муллы слегка подались вперед, положив ладони на рукоятки кинжалов. Они всегда маячили за спиной главы «черных халатов» — коренастый темнокожий йеменец и высокий американец — бывший выдающийся игрок, выступавший за «Сан-Франциско фалконс».
Оксли вдруг хлопнул ибн-Азиза по плечу и расхохотался. Остальные последовали ему, радуясь исчезнувшей напряженности.
— Если бы я поручил это аль-Азуфу, он бы непременно обвинил президента в недостаточном благочестии да вдобавок призвал забить камнями десяток-другой прелюбодеев. По-твоему, это хорошо бы выглядело на экранах телевизоров?
Он обратился к сидящим за столом:
— Халед был бы счастлив, если б на поле играли не мячом, а головами грешников. — Он еще раз покровительственно похлопал заместителя по плечу. — Тебе многому еще предстоит научиться, молодой брат. Коварство — высочайшая форма политики.
— Наша миссия — не играть в политику, а добиваться соблюдения законов Аллаха.
— Уповая лишь на Аллаха, мы не справимся с Рыжебородым! — рявкнул Оксли.
Услышав подобное богохульство, ибн-Азиз торопливо потупил взор.
— Разве не это наша ближайшая цель? — продолжал Оксли, вдохновленный одобрительным гулом со стороны приспешников. — Именно Рыжебородый стоит у нас на пути.
— Тогда позвольте сокрушить его силой. — Ибн-Азиз обвел глазами руководство «черных халатов» в поисках поддержки. — Всего час назад машина СГБ протаранила наш автомобиль. Трое братьев, осуществлявших слежку, серьезно пострадали. — Он постучал пальцем по столу. — Не время праздновать и предаваться низменным утехам.
— Наш брат рвется в бой, но своей торопливостью подвергает смертельной опасности всех нас. — Оксли махнул на заместителя индюшачьей ножкой, приказывая сесть. — Мы должны действовать скрытно, — изрек он, наслаждаясь звуком собственного голоса. — Как раз на прошлой неделе по моей личной рекомендации имам мечети, куда приходит сам Рыжебородый, издал фетву, осуждающую аморальность массовой культуры и называющую современную моду и музыку актами социального терроризма, не менее опасными, чем любые другие угрозы со стороны Библейского пояса. Этим он поставил директора СГБ в весьма двусмысленное положение. — Мулла впился зубами в ножку. — Понимаешь, Халед? Вот путь к победе — крошечные укусы. Мы будем отгрызать от нашего врага по кусочку, пока от него ничего не останется.
— Крошечные укусы? — Ибн-Азиз отодвинул тарелку. — Значит, вы хотите, чтобы мы, орудие Всесильного, уподобились нечестивым мышам?
Оксли швырнул недоеденную ножку на стол.
— А ты считаешь себя слишком хорошим для мыши? Настолько, что готов не повиноваться даже мне?
Высокопоставленные «черные халаты» нервно заерзали на стульях, а телохранители придвинулись еще ближе к ибн-Азизу, снова положив ладони на рукоятки кинжалов.
— В прошлую пятницу Халед явился ко мне и попытался убедить, будто племянница Рыжебородого сбежала. Якобы похоть овладела ею настолько, что она не выдержала и помчалась к своему любовнику…
— Блудница не пришла на занятия. Как сообщил мой осведомитель на факультете истории, заведующего кафедрой никто заранее об этом не предупреждал. Я счел это удобным случаем…
— Удобным случаем? — Оксли развел руками. — У сучки — женские проблемы, а судороги — у Халеда.
Над рядами «черных халатов» грянул дружный хохот. Даже телохранители не смогли сдержать улыбок.
— Наш брат хотел получить мое разрешение на то, чтобы его люди занялись поисками племянницы, — произнес Оксли, уже без капли веселья в голосе. — Какой же тебе был дан ответ?
— Вы сказали, что не стоит рисковать и пытаться привлечь ее к ответственности.
— А еще я сказал, что мы и так близки к победе и нет необходимости так демонстративно наносить по Рыжебородому прямой удар. По крайней мере, пока он пользуется доверием президента.
— Президент — пустой человек, — вполголоса заметил ибн-Азиз. — У него нет ни власти, ни мужества.
— Ты хотел получить разрешение, а я ответил отказом, — напомнил Оксли. — Что же ты сделал потом? Давай, Халед, поделись с братьями: как ты отреагировал на приказ своего муллы?
Сознание ибн-Азиза заполнил ледяной холод. Словно кровь, бегущая по жилам, разом замерзла, лишив его способности испытывать какие-либо ощущения. Ни наслаждения, ни боли. Осталась лишь кристально чистая уверенность — главу «черных халатов» не интересует триумф веры. Он желает только примириться с ее врагами, обеспечив себе возможность продолжать полную разврата жизнь.
— Мы ждем, Халед.
— Я отказался выполнить приказ своего муллы, решив следовать воле Аллаха.
— Звон в пустой голове показался тебе его голосом, — усмехнулся Оксли. — Ты — знаток наших законов. Скажи, какое наказание полагается за неповиновение стоящему выше тебя.
Ибн-Азиз встал, положил ладони на стол и покорно склонил голову.
— Ты служил нам верой и правдой, — произнес мулла. — Всегда действовал решительно и продуманно. — Он подал знак телохранителям. — В награду за твою службу я дарую тебе быструю и безболезненную смерть. Может, хоть тогда познаешь плотские радости, которые отвергал в жизни.
Телохранитель-американец подошел к ибн-Азизу.
— Не волнуйся, брат, — тихо произнес светловолосый убийца из Вайоминга. Он так и не избавился от легкой гнусавости. — Я сверну тебе шею быстро. Окажешься среди благоуханных дев, даже не успев заметить, как умер.
Халед не отрываясь смотрел на Оксли, когда раздался вскрик американца. Едва слышный, словно его испустил маленький ребенок. Глаза Оксли расширились от удивления, а ибн-Азиз улыбнулся.
Йеменец, аккуратно опустив на пол тело коллеги, извлек кинжал из его широкой спины.
Оксли попытался вскочить, однако алкоголь вкупе с растерянностью замедлили его реакцию. Заместитель, одним прыжком оказавшись позади него, набросил на шею муллы льняную салфетку. Глава «черных халатов» пытался освободиться от импровизированной удавки, впиваясь ногтями в руки ибн-Азиза.
Халед не обращал внимания на отчаянное сопротивление. Он лишь продолжал затягивать салфетку. Оксли вдвое превосходил его в весе, но давно обрюзг, предаваясь многочисленным грехам. Чистого в помыслах ибн-Азиза, напротив, питали уверенность и сила, присущие истинному правоверному.
«Откроете ли вы то, что в ваших душах, или утаите, Аллах предъявит вам счет за это», — повторил он по памяти, еще туже сдавливая горло жертвы.
Глава «черных халатов» хрипел и извивался. Глаза его вылезли из орбит. Слезы текли по щекам и капали на бороду.
Халед прижал Оксли к стулу.
«И Аллах ответил Иблису, шайтану: "Это тот путь, который Я считаю прямым. Воистину, нет у тебя власти над Моими рабами, за исключением заблудших, которые последуют за тобой, и воистину ад — это место, предназначенное всем им"».
Губы муллы сделались лиловыми, как спелый виноград. Он судорожно вцепился в скатерть, и тарелки с бокалами посыпались на пол. Сопротивление его становилось все более слабым, пока он не ткнулся лицом в стол.
Ибн-Азиз разжал пальцы, и бездыханное тело рухнуло к его ногам. Вытерев руки салфеткой, убийца отбросил ее в сторону. Все молчали. Приспешники Оксли, сотрясаемые дрожью, дружно уставились в собственные тарелки, лишь Таннер и Фазиль с сияющим видом перебирали четки. Медленно и торжественно ибн-Азиз занял место во главе стола. Телохранитель-йеменец тут же материализовался за его спиной. Ибн-Азизу казалось, что его окутывает чистейший белый свет. Ему всего двадцать шесть. Сделать предстояло еще так много, а он только-только начал.