История Берты Паппенгейм, рассказанная Фрейду Брейером еще до женитьбы первого, произвела на него очень большое впечатление. Именно Фрейд убедил Брейера опубликовать этот случай – это произошло значительно позже, в 1895 году, – когда они совместно писали книгу «Этюды по истерии», с которой началась карьера Фрейда. Паппенгейм упоминалась там под вымышленным именем «Анна О.», вскоре приобретшим известность. Предполагают, что Брейер ее вылечил и тем самым навел Фрейда на мысль о создании психоанализа.

Ее настоящее имя стало известно лишь тогда, когда Эрнест Джонс написал биографию Фрейда в 1950-х годах. Это вызвало негодование семьи, потому что Берта Паппенгейм впоследствии стала известной феминисткой и общественным деятелем, и они хотели запомнить ее именно такой. С тех пор обнаруживаются все новые сведения об этом случае, о которых Фрейд мог знать, а мог и не подозревать. Существует целая школа, занимающаяся научным описанием жизни Анны О. В работах приверженцев этого направления показано, как Фрейд использует ее болезнь в своих целях: так он и работал.

Впервые Брейер упомянул о Берте 18 ноября 1882 года: это зафиксировано в письме Фрейда Марте, написанном на следующий день. Как ни странно, Марта была с ней знакома. После того как Берман Бернейс упал мертвым на улице в 1879 году, Зигмунд Паппенгейм – отец Берты – стал опекуном Марты.

Паппенгеймы были известным семейством евреев-ортодоксов. Берта родилась в Леопольдштадте в феврале 1859 года, приблизительно в то время, когда Фрейды приехали туда вместе с трехлетним Зигмундом. Правда, Фрейды снимали квартиру, а Паппенгеймы жили в особняке. Позднее Паппенгеймы переехали на другую сторону канала, в Девятый округ. Что знал Фрейд об их прошлом, нам неизвестно.

Берта не интересовалась религией, но активно сопротивляться решениям семьи в религиозных вопросах не могла. Наверняка она получила обычное религиозное образование, включавшее в себя подготовку к браку, в том числе правила приготовления пищи и многочисленные инструкции, касающиеся женской гигиены. Ее светское образование, которое, скорее всего, продолжалось до шестнадцати лет, включало современные языки, потому что кроме немецкого она знала английский, французский и итальянский. Она ездила верхом, играла на фортепиано, посещала концерты и театр и в общем вела светский образ жизни, про который впоследствии говорила, что он состоял из скучных пустяков, служащих для того, чтобы «убить время».

Ни лечение, которое она получала, ни психологические наблюдения, сделанные Брейером по ее поводу, похоже, ни в малейшей степени не учитывают, что она могла быть умной и своевольной женщиной, страстной натурой, которая пыталась с помощью болезни изменить ненавистную ей жизнь. Подобный диагноз мог бы быть поставлен в двадцатом веке, но никак не в девятнадцатом. Ближе всего к нему приближалось замечание Брейера о «монотонной семейной жизни», из-за которой у нее оставались излишки энергии, способствующие развитию чрезмерно сильного воображения.

Ее болезнь, описанная Брейером в книге «Этюды по истерии», выражалась довольно странно. Все началось в июле 1880 года, когда ей был двадцать один год, с усталости и галлюцинаций. Семья проводила то лето в Ишле, курорте с грязевыми и серными ваннами, которые так любил император и его семейство. Отец Берты серьезно заболел (у него была инфекция легких), и Берта как любящая дочь настояла на том, чтобы провести у его постели всю ночь.

Симптомы заболевания Берты начали проявляться в то же время, что и болезнь ее отца. Одна из ее галлюцинаций заключалась в том, что вместо его головы она увидела череп. Когда к ним должен был приехать хирург из Вены и Берта поздним вечером ждала его возле отца, она увидела, как ее пальцы превращаются в змей, и ее руку парализовало. Галлюцинация исчезла, когда раздался гудок поезда, на котором приехал хирург.

Она рассказывала Брейеру об этих галлюцинациях, и попытки их вспомнить стали частью лечения. Ее история осложняется тем, что почти все события в ней относятся к личной жизни Берты. Она испытывала все новые перепады настроения, видела грезы, которые, в свою очередь, становились частью истории болезни. В 1380 роду у Берты появился заметный симптом – тяжелый кашель, – и именно поэтому в ноябре этого года семья обратилась к Брейеру.

С 11 декабря по 1 апреля 1881 года она лежала в постели с головными болями, нарушениями зрения, параличом и странными периодами изменения сознания, когда она не могла выражаться грамматически правильно и объяснялась на смеси из нескольких языков. Брейеру пришло в голову, что причиной может являться какое-то органическое заболевание, и он предположил, что это может быть туберкулезный менингит. Этот диагноз он не смог подтвердить и предпочел отнести случай к универсальной истерии. Некоторые ученые все еще утверждают, что она могла страдать от физического заболевания, возможно, заразившись от отца.

Брейер посещал пациентку каждый день и обнаружил, что после обеда она становится сонной и впадает в некое подобие транса, который он назвал самогипнозом. В этом состоянии она рассказывала ему о своих фантазиях – «печальных историях», часто о больной девушке. Она называла эти встречи «прочисткой дымовой трубы» и утверждала, что это ее «лечение разговорами». Состояние Берты улучшалось.

Мы не знаем, почему Брейер не занимался своими многочисленными пациентами, а проводил долгие часы у кровати Берты и слушал ее, или почему он решил, что ей необходимо уделить так много внимания. Один исследователь рассчитал, что Брейер провел с Бертой тысячу часов. В 1880-х годах, когда царило научное мировоззрение, к психическим болезням обычно относились гораздо пренебрежительнее. Подобный неторопливый «психологический» подход был чужд западной медицине, согласно которой человек может быть либо сумасшедшим, либо нормальным. Паппенгейм побывала не в одной частной клинике, но эти бесконечные разговоры оказались самым главным терапевтическим средством. Если бы ее родители не могли оплачивать лечение и Брейер не был заинтересован в проведении эксперимента, ее болезнь выглядела бы совсем по-другому. Течение болезни Берты зависело от лечения, которое она получала.

1 апреля 1881 года (в день дураков – совпадение или важная деталь) она встала с постели, но 5 апреля, после смерти отца, состояние Берты резко ухудшилось. Наступил очередной кризис с новыми галлюцинациями в виде черепов и скелетов. Берта не могла говорить по-немецки (вместо этого она использовала английский) и в течение периодов «отсутствия» не узнавала никого, кроме Брейера. В какой-то момент ему даже пришлось кормить ее. Анорексия, приступы гнева и галлюцинации усугубились, к ним добавились попытки самоубийства. Дважды Брейер отправлял Берту в санаторий «Инценсдорф» под Веной. Метод лечения разговорами применял только Брейер, и когда тот на время уезжал, она отказывалась слушаться других врачей.

Берта получала явное облегчение от рассказов обо всем, что с ней происходило, но Брейер заметил, что можно добиться более явного терапевтического воздействия. Одним из многочисленных симптомов ее заболевания была затрудненность глотания воды. Под самогипнозом Берта вспомнила, что видела, как ее «спутница», англичанка, позволяла своей собаке («отвратительному существу!») пить из стакана. Рассказав про это Брейеру, Берта избавилась от симптома. Это заинтересовало Брейера, и он стал уделять больше внимания ее воспоминаниям.

Зимой 1881-1882 годов болезнь перешла в критическое состояние. Берта страдала от психического расстройства, при котором она как будто существовала в двух измерениях: в настоящем и в прошлом. В «прошлом» она могла заново со всеми подробностями переживать события, происходившие с ней за год до того. Предположительно, ее мать находила подтверждения этих воспоминаний в своем дневнике. Брейер целые месяцы разбирался в нагромождении историй и прослеживал каждый симптом в обратном хронологическом порядке. Это означало, что он шел от каждого проявления симптома к предыдущему, пока не достигал момента, когда симптом появился в первый раз. После этого симптом исчезал. Все они были связаны с отцом Берты. По-видимому, его болезнь или отношения с Бертой были первопричиной заболевания. Объяснение этому так и не было найдено. Возможно, истерия Берты была способом избежать неприятной обязанности ухода за отцом.

«Симптомы» нельзя назвать очень разнообразными. Один из них – «глухота, вызванная испугом от шума». Брейер обнаружил тридцать семь повторений симптома, который, как выяснилось, был вызван приступом удушья у отца Берты. «Пациентка не слышит, как кто-то входит, будучи поглощена своими мыслями» – этот симптом встретился сто восемь раз, а появился тогда, когда ее отец вошел в комнату, а Берта этого не услышала. Какое бы подтверждение ни давал дневник матери, едва ли в нем содержалось сто восемь записей об этом симптоме.

Лечение продолжалось до июня 1882 года, когда Берта достигла момента появления болезни, видения черепа. После этого (как сообщает Брейер в подробном описании случая, вошедшем тринадцать лет спустя в книгу «Этюды по истерии», написанную совместно с Фрейдом) она освободилась от «многочисленных проблем», хотя «полное психическое равновесие восстановилось значительно позже. Но после этого она стала совершенно здорова».

Если бы не Фрейд, Брейер мог бы и не рассказать об этом случае. Он не имел привычки публиковать психологические истории болезни. Именно Фрейд убедил его сделать это, потому что видел в болезни Берты Паппенгейм важную тему: влияние памяти и возможность ее использования для понимания и лечения истерии. Его фраза из книги «Этюды по истерии» стала знаменитой и то и дело встречалась в других его работах, пусть и рядом с более подробными выкладками: истерики преимущественно страдают от воспоминаний.

Случай Паппенгейм можно назвать очень необычным, у него нет аналогов. Ни у одного человека ни до этого, ни после не наблюдалось подобных симптомов. И тем не менее историю Анны О. считали классическим случаем истерии, а ее саму невротичкой, управляемой бессознательными силами, которые манипулировали ею и всеми, кто ее окружал (именно она потребовала назначения «лечения разговорами», а не Брейер). Этот случай явно уникален во всей литературе по истерии. Почему-то очень немногие задумываются о том, что эта исключительность сводит на нет его полезность для теории «Миккель Борч-Якобсен (1996) отрицает истинность всей этой истории, считая ее частью „обширной антологии небылиц“, созданных психоаналитиками. Источником идей он считает Карла Гансена, популярного артиста-гипнотизера, который выступал в Вене в 1880 году. Паппенгейм и Брейер использовали эти идеи для болезни Берты и ее лечения. Фрейд же со своим богатым воображением использовал эту запутанную историю в собственных целях.».

Без сомнения, оба исследователя, но особенно Фрейд, видели в этом случае то, что хотели видеть. В 1882 году, когда лечение якобы подошло к концу, Фрейд знал от Брейера, что Паппенгейм далеко не в хорошем состоянии. В августе 1883 года он писал невесте, что, по словам Брейера, та «совсем плоха» и Брейер надеется, что она умрет и «бедняжка избавится от страданий».

Говоря о том, что ее выздоровление заняло «значительное время», Брейер в какой-то степени прикрывает себя и в то же время создает впечатление устойчивого улучшения. На самом деле у Паппенгейм образовалась зависимость от лекарств, которые использовались немецкими психиатрами в 1860-х годах, – хлоралгидрата и морфия. Их Брейер изначально прописал пациентке для лечения невралгии. Этот факт, равно как и многие другие, не был опубликован.

После того как в июне 1882 года Берта была избавлена от «многочисленных проблем», как писал Брейер, она «уехала из Вены и некоторое время путешествовала». В действительности она просто была в Швейцарии, в клинике «Бельвю» в Кройцлингене, куда устроил ее Брейер. Она пробыла там до октября, почти все время страдая от невралгии и почти тех же психологических проблем – перепадов настроения, неспособности говорить по-немецки, периодов «отсутствия». Все это начало открываться после 1970-х годов, когда на одной фотографии Берты были найдены остатки адреса фотографа и определили город, рядом с которым была расположена клиника в Кройцлингене.

Главный врач клиники, Роберт Бинсвангер, подозревал, что Паппенгейм притворяется. Брейер настаивал, что это не так, «даже если отдельные моменты неверны». В объемной (хотя и очевидно незаконченной) истории болезни, которую он приготовил для Бинсвангера, нет ни слова о воспоминаниях Берты годичной давности. Он рассказал об этом Бинсвангеру на отдельной бумаге («ее поведение изо дня в день зависело от событий, происходивших в тот же день ровно год назад»), не придавая этому особого значения. Возможно, именно Фрейд с его всепоглощающим интересом к памяти, подтолкнул Брейера к тому, чтобы подчеркнуть важность этого явления в «Этюдах по истерии» двенадцать лет спустя.

После Кройцлингена в течение следующих пяти лет Паппенгейм не менее трех раз была в санатории «Инценсдорф». Каждый раз ее выписывали с одним и тем же диагнозом: «истерия».

Брейер явно был очень увлечен процессом лечения Берты. Позднее Фрейд в частных беседах говорил, что Брейер был неравнодушен к своей пациентке. Его жена начала ревновать, и Брейер решил завершить лечение. Еще до этого, как предполагают, у Паппенгейм начались воображаемые «истерические» схватки, что вызвало у Брейера панику, и тот повез жену в Венецию на второй медовый месяц, где была зачата их дочь Дора.

Несомненно, Брейер нравился Паппенгейм. Фрейд писал Марте в октябре 1883 года, что это угрожает браку Брейера, а Марта испугалась, что такое же может случиться с ней и Зигмундом. (Он успокоил ее, отвечая: «Для того чтобы такое случилось, нужно быть Брейером».) Но история о беременности жены Брейера не может быть истинной, потому что Дора родилась в марте 1882 года, за три месяца до того, как закончилось лечение Паппенгейм в Вене. Это дает некоторым исследователям возможность предположить, что вся история об «истерических родах» фальшива, а Фрейд рассказывал ее лишь для того, чтобы показать, что Брейер не мог справиться с сексуально подавленной молодой женщиной.

Брейер писал, что в сексуальном смысле Паппенгейм «удивительно неразвита» и, по его мнению, в ее галлюцинациях секс не играет никакой роли. У Фрейда была другая точка зрения. В «Этюдах по истерии» он выражает легкую досаду, что этот случай «совершенно не был рассмотрен наблюдателем [Брейером] с точки зрения сексуального невроза, и теперь его невозможно использовать в этих целях». Фрейд намекает (и это ему выгодно), что Брейер не смог достичь успеха с Анной О., потому что не хотел браться за сексуальную сторону болезни.

Без сомнения, Фрейд придерживался именно такого мнения, если не в тот момент, то позднее. Вполне вероятно и то, что некоторые проблемы в жизни Паппенгейм имели сексуальный характер. В 1895 году Фрейд ничего не мог сделать. Когда книга вышла в свет, его идеи о неразделимости секса и психики еще не оформились, и в любом случае Брейер занимал доминирующее положение, что не позволяло Фрейду углубиться в любимую тему. Впрочем, Брейер заметил, как показывают записи из Кройцлингена, что Паппенгейм «никогда не любила настолько, чтобы это могло вытеснить ее чувство к отцу. Скорее, ее чувство к отцу вытесняло все остальное».

Такая страстная привязанность к отцу сегодня кажется более значительной, чем в то время. Есть предположения, что Берта, в детстве была совращена и в результате страдала от раздвоения личности (это считают распространенным последствием). Доказательств этому не найдено.

Что касается Фрейда, болезнь Берты Паппенгейм помогла ему собрать данные, которые можно было истолковать, используя всю силу воображения. Если позже он и подгонял факты под свои идеи, так же он поступал и в любых других случаях, убедив себя, что цель оправдывает средства. Двадцать лет спустя Фрейд описал этот случай. В его описании говорилось, как «однажды [Брейер] обнаружил, что патологические симптомы некоторых невротиков имеют смысл. На этом открытии основан метод лечения с помощью психоанализа». Это подразумевало, что лечение Анны О. было успешным. Фрейд, зная, что это не так, возможно, тем не менее возразил бы, что важно не то, вылечилась Берта Паппенгейм или нет, а то, какой это вклад внесло в изучение невроза.

У Фрейда была яркая точка зрения на человеческую природу. Его мысль постоянно озарялась вспышками интуиции, догадками о том, почему мы становимся такими, какие мы есть, и как нам лучше справиться со своими недостатками и измениться. Он не позволял никаким фактам становиться на пути своих откровений и хотел, чтобы в нем видели провидца. Он достиг своей цели. Его видение мира во многом повлияло на весь образ мысли человечества. Но данные, которые он использовал, особенно в ранний период работы, вызывают удивление. История с Анной О. довольно подозрительна.

Йозеф Брейер, осторожный и методичный, сделал не такие далеко идущие выводы из этого случая. Для него тесные отношения с пациенткой, необходимые для такого лечения, а также понимание того, что лечение не удалось, означали, что он не собирается больше повторять подобных экспериментов. Брейеру (оставившему слабый след в истории) не хватало страсти к приключениям. У Фрейда (известного большинству людей) ее было более чем достаточно. Для него и для движения, которое он намеревался создать, Анна О. стала важнейшим мифом. Ее история, свидетельство о том, в какие игры может играть с человеком его разум, стала для Фрейда подарком судьбы. Он даже мог утверждать, что она вылечилась. Это не более чем романтическая ложь, потому что Берта сама выбрала путь общественного деятеля и занималась (что, возможно, показательно) девочками-сиротами и вопросами международной проституции. И все же трогательная история об измученной молодой женщине и о чудесном излечении разговорами (предшествовавшем веку психотерапии) живет по сей день.