Общая больница Вены находилась за пределами внутреннего города и занимала около десяти гектаров в Девятом округе, как раз за северо-западным углом Рингштрассе. Эта крупнейшая общественная больница Европы находилась в огромных, но полуразрушенных зданиях. Она относилась к университету, и там работали знаменитейшие врачи. Правда, в то время медицина была менее полезной наукой, и для многих из двух тысяч пациентов главный смысл пребывания в больнице заключался в том, чтобы служить наглядным пособием для студентов. Они лежали в скудно освещенных палатах, давая взятки сестрам, если хотели особого внимания, и с опасением ждали очередной группы студентов, которые приходили и начинали их ощупывать.

Фрейд, спешивший туда-обратно по длинным коридорам и переходам, относился к пациентам так же отстраненно и равнодушно, как и остальные врачи. Когда в январе 1884 года он перешел к «нервным расстройствам», то быстро нашел материал для первой клинической публикации: это был ученик портного с кровоизлиянием в мозг «с интересными симптомами». Он рассказал Марте, как часами сидел у его кровати, «и до его смерти в восемь часов вечера ничто не ускользнуло от моего внимания». Небольшая статья была тут же напечатана, и это стало «по крайней мере началом, благодаря которому меня должны заметить». Комната, где он спал в больнице, ранее принадлежала повесившемуся доктору Вейсу. Но его призрак, как сказал Фрейд, неопасен. Дрова для печи ему выдавали бесплатно. Он получал и зарплату – приблизительно такую же, как фонарщик.

Вскоре после ученика портного Фрейд приметил владельца таверны – алкоголика из Гамбурга. «Он к тому же страдает больными нервами, и если он продержится достаточно долго, я смогу написать статью и о нем». Он считал себя реалистом и не задумывался о том, «хороший» он врач или «плохой». Фрейд-психоаналитик зайдет еще дальше и сделает вывод, что в «настоящем смысле слова» он никогда не был врачом, человеком, который видел свое призвание в том, чтобы «облегчить страдания человечества». По его словам, для этого требуется «внутренний садизм», которого ему недоставало. Он имел в виду, что очевидное желание помогать бальным – это способ скрыть от себя подсознательное желание делать обратное. В упрощенном виде это звучит так (Фрейд не возражал против такого толкования): за каждым добрым врачом прячется садист, за каждым героем – трус. То есть все хорошие поступки представляются в отрицательном свете. В 1884 году эта печальная мудрость двадцатого столетия была еще далеко.

Фрейд заинтересовался в первую очередь «нервными заболеваниями». Под этим он и его коллеги подразумевали проблемы как разума, так и мозга, но в особенности мозга, поскольку он представлял собой физическую реальность умственных процессов. Мозгом и нервами занималась неврология и, как ни странно, психиатрия. (К Великобритании и Америке это не относится. Там психиатрию с самого начала считали отдельной специальностью.) Профессор Теодор Мейнерт, один из учителей и покровителей Фрейда в больнице, в 1884 году опубликовал учебник по психиатрии под названием «Трактат о болезнях переднего мозга». В этой дисциплине анатомия мозга занимала центральное место. В лаборатории Брюкке Фрейд работал над центральной нервной системой рыб, а в общей больнице начал заниматься людьми. В лаборатории церебральной анатомии Мейнерта он препарировал мозговую ткань и изучал medulla oblongata, где спинной мозг переходит в головной. Впоследствии он разработал способ окрашивания нервных путей хлоридом золота, который привлек к себе внимание. В то же время он работал и в палатах, изучая пациентов с повреждениями мозга, воздействовавшими на их речь или движения. Он становился неврологом (по-немецки «Nervenartz», или «врач для нервов»).

Мозг, нервы и мыслительные процессы были экзотическим и непонятным объектом исследования. Некоторые специалисты, несогласные с тем, что мозг начинают рассматривать как механизм, пытались описать его работу художественным языком, изобретая «мифологию мозга», которая только множила неточности. Мейнерт был одним из таких людей. Поэт, умный, но сложный человек, переживший пристрастие к хлороформу, он в свое время начал в качестве хобби заниматься анатомией мозга и утверждал, что видит странные вещи, скрытые от других. Фрейд восхищался им, но держался на расстоянии.

«Врач для нервов» должен был заниматься и пациентами с небольшими психическими расстройствами, странными привычками и «беспокоящими мыслями», но о таких вещах в немецкоязычных странах заботились очень немногие серьезные врачи. Пионерами в этой области стали англичане, которые в 1830-х годах открыли синдром «жизненного износа», с гордостью объявив, что он связан с психологическим давлением промышленной революции, начавшейся в той же стране. Американцы, в свою очередь, создали термин «неврастения», более точное название, которое вскоре стало основной жалобой пациентов этого рода и диагнозом неопределенного плохого самочувствия, особенно у тех, кто подавлен «современной жизнью».

Маловероятно, что в общей больнице были места для нервных больных. Что касается более серьезных психических расстройств, обычно пациенты с ними отправлялись дальше по улице, в современный дом для умалишенных Нижней Австрии, по адресу Лазаретгассе, дом 14. Там было семьсот кроватей и большие парки для прогулок. В основном там содержались хронические сумасшедшие и сифилитики последней стадии. Психические расстройства всегда с трудом поддавались классификации. Если в 1880-х годах людей с нестабильным психическим состоянием или небольшими нарушениями психики отправляли куда-то на лечение, то лишь в частную клинику или на курорт. Без терпения Брейера и денег семьи состояние Берты Паппенгейм, «Анны О.», оставалось бы неважным с точки зрения медицины, разве что она окончательно сошла бы с ума и оказалась в доме 14 на Лазаретгассе.

Возможно, Фрейду как ученому нравилась лаборатория Мейнерта, как и Брюкке, но там всегда оставалась вероятность, что ему всю жизнь придется просто лечить больных. У него возник план: получить больше знаний и добиться более высокого положения, стать невропатологом, повесить медную табличку на модной венской улице и надеяться на лучшее. Работа с микроскопами и заспиртованными мозгами или медленное карабкание вверх по служебной лестнице в больнице – это казалось менее привлекательным по сравнению с более практичной альтернативой.

Он объяснил Марте, как важно, чтобы о нем говорили. Этого нужно добиваться постоянно. Не успел Мейнерт поздравить его с проведенной лекцией, как он уже начал искать что-то новое, чтобы «заинтересовать мир». Он «гнался за деньгами, положением и репутацией». Но его решимость колебалась. В одном или двух письмах Минне Бернейс, младшей сестре Мирты, есть намеки на сомнения в себе. Жених Минны, Игнац Шенберг, друг Фрейда, в то время умирал от туберкулеза, и она не хотела больше выходить замуж. У нее с Зигмундом были свободные и откровенные отношения. В августе 1884 года он послал ей свою фотографию, сделанную после того, как он временно возглавлял отдел – «это снимок бывшего важного лица – а сегодня я снова бедный парень».

Жизнь Фрейда в Вене была «битвой за будущее». Годы спустя, на свой пятидесятый день рождения, он очень разволновался, когда друзья преподнесли ему сюрприз: медальон с изображением Эдипа, отвечающего на загадку Сфинкса, и строкой из Софокла: «Тот, кто разгадал знаменитую загадку и был велик». «Сдавленным голосом» он вспомнил, как мечтал в молодости, стоя перед бюстами профессоров университета, что среди них будет и его собственный именно с этими строками. Это совпадение сделало его «бледным и взволнованным». Так значит, его фантазии обладают силой предсказания! Впрочем, то, что им владели честолюбивые амбиции, неудивительно. Странно другое – он совершенно отрицал это, старался представить свое положение обычным. Он не хотел выглядеть интриганом-карьеристом, который посвятил жизнь погоне за славой.

В медицине происходили все новые открытия, все новые неизвестные врачи становились знаменитыми, так почему не Фрейд? Он следил за успехами других. Он знал о том, что профессор Кох из Берлина утверждает, что выделил патоген туберкулеза. «Прав ли господин Кох из Берлина?» – рассуждает он в письме к Марте. Он злился, кода видел, что исследователи направляются «прямо в неисследованную область нервных расстройств», в область, где намеревался работать он сам.

Он постоянно думал о своей судьбе и в то же время хотел поскорее заполучить Марту. «Я утолю жажду твоими поцелуями», – писал он. Похоже, некоторое время им руководили не только мечты о славе, но и мысли о семейном счастье. С июня 1883 года, когда Марту с сестрой отвезли в Гамбург, Зигмунд с ней не виделся. Другие люди, говорил он Брейеру, как бы отгораживаясь от простых смертных, «истекли бы кровью от травматических событий моей жизни». Какие события он имел в виду, если не считать разлуки с любимой? Сырые стены квартиры в Леопольдштадте, юную Гизелу Флюс или «плохого» дядю Иосифа? Но он не мог не представлять свою биографию богатой событиями и значительной.

В апреле 1884 года, в возрасте двадцати семи лет, он пришел к мысли, которая могла изменить его жизнь как в сексуальном, так и в профессиональном смысле. Он начал экспериментировать с кокаином. Дело не в том, что у него были какие-то особые сведения или идеи, связанные с этим веществом. О кокаине врачи и фармакологи спорили к тому времени уже четверть века. Он был широко доступен в Европе как главная составная часть популярного «напитка здоровья», вина «Мариани» (вскоре он некоторое время будет продаваться и в Америке в составе нового сладкого напитка, кока-колы). Фрейд видел доклад немецкого военного врача, который давал воду с кокаином уставшим солдатам во время маневров, не говоря им, что это такое, и в тех вливались новые силы. Фрейд начал изучать литературу по кокаину и заказал его у производителей. Одной из причин его интереса, возможно, являлось то, что южноамериканские индейцы считали листья куста кока – из которого в начале века был получен кокаин – средством, усиливающим половое чувство.

Кроме того, он прочел в американской литературе, что кокаин можно использовать в качестве безвредного заместителя морфия и таким образом лечить зависимость от морфия. Это предположение было выдвинуто за четыре года до того одним врачом из Кентукки. У Фрейда был материал для экспериментов: его друг и благодетель Флейшль фон Марксов, безупречный ученый, кладезь добродетели. В прошлом во время вскрытия Флейшль занес в ранку на пальце инфекцию. Палец ампутировали, но постоянные образования и операции на руке вызывали хронические боли, и он был вынужден принимать морфий, к которому в конце концов пристрастился. Он сказал Фрейду в 1883 году, что, когда его родители умрут, он застрелится.

В письме Марте от 22 апреля 1884 года Фрейд сообщает, что намеревается испробовать кокаин на Флейшле. Возможно, эффекта не будет, но кто знает? По его выражению, «нам нужна всего одна подобная удача, и мы наконец сможем начать семейную жизнь». Итак, Фрейд отправился на поиски счастья с граммом белого порошка производства дармштадтской компании "Merk

Co.".

Это мероприятие явилось аферой, из которой Фрейд мог извлечь урок. По сути он был врачом, маскирующимся под ученого, но это, похоже, никого не волновало. Кокаин вызывал интерес многих, и на нем Фрейд мог опробовать свои способности в написании статей и представлении материала. Его метод по получении продукта заключался в проведении «опытов», которые были призваны подтвердить его исходную гипотезу: кокаин – вещество, обладающее чудодейственными свойствами. Эксперименты состояли из раздачи небольших доз вещества друзьям и себе. Первые сообщения полны энтузиазма, хотя на Брейера они не произвели впечатления. Фрейд считал, что с помощью кокаина он сможет лечить нервное истощение, невралгию, сердечные болезни, бешенство и диабет. Он даже хотел вызвать искусственную морскую болезнь на каруселях в Пратере, чтобы и ее добавить к указанному списку.

Марта тоже становится участницей «опытов». Зигмунд рассказал ей о пациенте, который вылечился с помощью кокаина от болей в желудке. 25 мая 1884 года он пишет, что он сам вскоре после двадцать восьмого дня рождения начал принимать «очень маленькие дозы» от депрессии и несварения желудка «и добился прекрасных результатов». Он шлет кокаин и Марте, чтобы «она стала крепче и румянее».

В его письмах содержатся намеки и на способность этого вещества усиливать половое чувство. Летом 1884 года Фрейд планировал посетить Вандсбек. В начале июня он пишет:

Горе тебе, моя принцесса! Когда я приеду, я зацелую тебя и закормлю. И если ты будешь непослушной, посмотрим, кто сильнее: маленькая девочка, которая ест слишком мало, или большой страстный мужчина с кокаином в крови.

Когда он мечтает о том, что кокаин может для него сделать, на поверхность выходят фантазии о женщине, взятой силой. Многие годы наркотик будет выручать Фрейда, хотя не столько в силу своих сексуальных свойств, сколько в качестве психологической поддержки.

Наряду с проведением «опытов» он исследовал литературу и готовил статью. Вскоре она была написана, отослана в один венский медицинский журнал и в июле опубликована под названием «О коке». Он посвятил статью невесте как «гимн во славу этого магического вещества» – посвящение показывало, что читатель должен был найти в этой статье.

Статья в основном состояла из обзора литературы на эту тему. От истории использования растения кока в Перу Фрейд переходит к современным данным. Весь материал представлен пристрастно – автор подбирал данные, чтобы доказать эффективность кокаина. По словам Фрейда, он изменяет метаболизм в организме, позволяя провести большую работу при приеме меньшего количества пищи. В некотором смысле это действительно так (потому что кокаин стимулирует выработку адреналина), но Фрейд, похоже, считал, что кокаин может стать заменителем пищи, воздействуя неизвестным способом на центральную нервную систему. Он верил в чудеса.

Вот некоторые данные из статьи. Одна двадцатая грамма, растворенная в воде, вызывает «приятное возбуждение и длительную эйфорию, ничем не отличающуюся от нормальной эйфории здорового человека». Возможно, Фрейд сам был в состоянии кокаиновой эйфории, когда писал эти строки. Улучшается контроль над собой. Увеличивается трудоспособность и «энергичность» – эвфемизм, заменяющий в рекламе патентных средств слово «потенция». Фрейд сообщает о том, что ему известно три человека, которые чувствовали половое возбуждение от приема этого средства. Вероятно, одним из них был он сам. Кокаин, уверял он своих читателей, не вызывает привыкания и «абсолютно никакого пристрастия». Это значило лишь то, что пока у него не было данных, доказывающих обратное.

Все это не помогло Фрейду завоевать авторитет, хотя и не повредило. Кокаин в то время был в моде. Писатель Конан-Дойль, который, вероятно, сам принимал его, к 1887 году заставил своего Шерлока Холмса регулярно добиваться с его помощью «умственного возбуждения». Доктор Ватсон с неодобрением смотрел, как великий детектив три раза в день закатывал рукав и обнажал жилистую руку с отметинами от уколов, делая себе инъекцию семипроцентного раствора кокаина. Фрейд просто присоединился к общему мнению.

Лечение его друга Флейшля началось в мае 1884 года, еще до написания статьи «О коке». Сначала Флейшль решил, что кокаин избавил его от пристрастия к морфию, как Фрейд и обещал, но к 1885 году он пристрастился к новому наркотику и стал принимать его в огромных дозах. Случай Флейшля с самого начала был безнадежен, тут любое лечение потерпело бы неудачу. В противном случае такие люди, как Брюкке и Брейер, не согласились бы на это лечение, да и Фрейд не стал бы проводить «эксперимент» в таких масштабах. Но даже когда польза кокаина стала вызывать серьезные сомнения, Фрейд был непоколебим в своей вере.

Еще год или два он продолжал восхвалять кокаин, пока в 1887 году не вышла его последняя статья на эту тему, где он признает, что использование кокаина морфинистами может быть опасным. К этому времени его уже обвинили (это сделал Альбрехт Эрленмейер, известный психиатр) в том, что он помог выпустить на свободу «бич человечества».

Волшебный порошок подвел Фрейда. Ему пришлось это признать. В статье от 1885 года, посланной в Венское психиатрическое общество, он рекомендовал делать подкожные инъекции кокаина «безо всяких ограничений». В 1887 году его взгляды изменились, и в другой статье он делает предположение, что во всем виноват способ применения лекарства, инъекции (в то время в пользе инъекций как метода введения лекарства многие сомневались). После этого ему нужно было как-то замять статью 1885 года, в которой он высказывается за инъекции, и он предпринимал для этого всевозможные усилия. Эрнест Джонс отмечает, что в «Толковании сновидений» Фрейд пишет, будто впервые порекомендовал людям кокаин в 1885-м, а не в 1884 году, как было на самом деле. Джонс делает анализ по Фрейду и говорит, что его подвело собственное подсознание, которое понимало, что он виноват, и вызвало эту описку.

Произошла и еще одна неприятность. Летом 1884 года, когда Фрейд еще был полон энтузиазма по поводу кокаина, его более молодой коллега по больнице, офтальмолог Карл Коллер, открыл свойство этого вещества, которое Фрейд упустил из виду. Все, кто принимал кокаин орально, знали, что от него немеют рот и губы. Думая о том, где кокаин может найти применение, Фрейд просто добавил в список болезни глаз. Но в разговоре с Коллером, который уже искал вещество для местной анестезии, он упомянул о способности кокаина вызывать онемение ткани.

В сентябре Фрейд поехал в Гамбург, как и планировал, чтобы увидеться с Мартой, хотя ему пришлось сделать это немного позже, так как в отделе не хватало работников. По возвращении он узнал, что Коллер с помощью кокаина проводил анестезию глаз – у лягушки, кролика, собаки и самого себя – и уже написал статью, закреплявшую за ним открытие. Он признавал роль Фрейда, привлекшего его внимание к кокаину, но местная анестезия была открыта именно Коллером. В своей автобиографии 1925 года Фрейд обвиняет во всем Марту, утверждая, что внезапно прекратил работу над кокаином, чтобы встретиться с ней. Но это было не так.

Долгое время после смерти Фрейда его дочь Анна, хранительница памяти о нем, просила друзей не говорить об истории с кокаином. Эрнест Джонс писал об этой привычке Фрейда, но преуменьшил ее масштабы. В личном письме Джеймсу Стречи, переводчику Фрейда, он писал в 1952 году: «То, как Фрейд навязывал всем кокаин, должно быть, делало его настоящей угрозой для здоровья людей… Его интересовали только чудесные свойства вещества, которое он сам принимал в слишком больших количествах». Кокаин даже снился Фрейду. В его снах был и призрак Флейшля (он умер в 1891 году). Фотография этого красивого чернобородого мужчины висела на стене приемной Фрейда. Она все еще там, в венском доме Зигмунда Фрейда.

***

Весна 1885 года стала для Фрейда временем перемен. В начале того же года он послал заявление на звание приват-доцента, успех которого зависел от покровительства Брюкке и Мейнерта, а также его собственных способностей. Постепенно оформлялся план организовать свою собственную практику как невропатолога. Он подал заявление на командировочную стипендию, которая позволила бы ему жить в Париже и работать под началом знаменитого невролога Шарко. 10 марта он прочитал последнюю из курса лекций и сообщил Марте, что этот день «проводит четкую черту в моей жизни; все старое завершено, и я попадаю в совершенно новую ситуацию».

За десять лет до того он говорил другу Зильберштейну: «Пусть начнется новая эра!», когда (ошибочно) сообщал ему о том, что Гизела Флюс собирается выйти замуж – еще один драматический штрих. В апреле 1885 года он пишет Марте, что уничтожил все личные бумаги за последние четырнадцать лет, в том числе «письма, научные рефераты и рукописи статей». Он сохранил только письма от нее и от семьи. Суэйлз предположил, что он в это время находился под воздействием кокаина; возможно, достаточно было и этой драматической жилки. Марте он написал, что его биографы будут, теперь уже без помощи его ранних бумаг, писать историю под названием «Рождение героя». Итак, он определил свое будущее. Возможно, это было сказано в шутку, но здесь есть и доля истины.

С нынешней точки зрения в некоторых словах Фрейда можно увидеть пророчества. Когда Брейер в 1880 году отлучался и Фрейд лечил одного из его пациентов, он писал Марте, что некоторые случаи лучше лечить человеком, а не инструментами. Еще один факт: он услышал, как группа молодых врачей смеется над будущей акушеркой. Ее спросили, почему в водах иногда бывает меконий – экскременты. Врачи считали, что ее наивный ответ («Потому что ребенок испуган») смешон. Но Фрейд был на ее стороне и считал, «что эта бедная женщина из низших слоев безошибочно заметила очень важную связь».

Все эти странности ничего не меняли. Фрейд по-прежнему оставался человеком, вполне способным продолжить карьеру обычного медика. Когда летом 1885 года коллеги проголосовали за то, чтобы выдвинуть его кандидатуру на должность приват-доцента и после некоторых бюрократических задержек согласие государства было получено, ему было тридцать лет.

Подчинение общим правилам означало безопасность. Благодаря поддержке своих покровителей врачи были во многом защищены от критики. Даже авантюра с кокаином не выходила за рамки, очерченные медициной для себя в то время. Во всех европейских столицах медики старались сохранить корпоративность медицины с некоторыми вариациями, и Фрейд одобрял эту игру, как и большинство его коллег.

Среди правил, которым нужно было подчиняться, была и одежда. Для устного экзамена, который тоже был обязательным для кандидата в приват-доценты, нужен был фрак, белые перчатки и шелковый цилиндр. Фрейду понравилась идея красивой одежды, и он не стал одалживать фрак, а пошел к дорогому портному, чего в принципе не мог себе позволить. Ему пришлось не раз надевать фрак тем летом, когда он принял предложение работы на отпуск в клинике Генриха Оберштейнера, друга Брейера и Флейшля.

Работа в частной клинике была еще одним вариантом развития событий для бедного молодого врача, каким был Фрейд, если он хотел преуспеть. Клиника Оберштейнера была старейшим из шести частных психиатрических заведений в Вене, предназначенных для пациентов среднего класса. В этих стенах встречались самые разные заболевания: неврастения, алкоголизм и наркомания, депрессия и иногда даже буйное помешательство (такие больные были закрыты в отдельных палатах и не подлежали обсуждению). Клиника Оберштейнера находилась в сельской местности. Там держали пять коров, чтобы у пациентов всегда было свежее молоко – их лечили согласно модному американскому методу усиленного питания. Клиника стояла на маленьком холме в парке по пути в Гринцинг и к Каленбергу. Часто мимо нее в облаке пыли проезжала карета легкомысленного Артура Шницлера с друзьями и женщинами – они направлялись в казино «Цогернитц». Пути Фрейда и Шницлера не пересекались.

По словам Фрейда, все «менее серьезные» случаи в клинике, неврастеники, относились к обанкротившейся знати. Он отметил, что и «менее», и «более серьезные» больные получают очень незначительную медицинскую помощь. Он провел в клинике всего две недели июня и тут же написал Марте, какую идиллическую жизнь там можно вести «с женой и ребенком», работать без особого напряжения, как на государственной службе. Если «во внешнем мире» что-то не получится, он мог бы «спросить у моей маленькой женщины, понравится ли ей такая жизнь, когда ей не придется беспокоиться даже о кухне. Здесь есть свои за и против».

Но при любых обстоятельствах уход за баронами в упадке едва ли бы его удовлетворил. В это время он стал университетским лектором и получил небольшую стипендию, которой было достаточно на поездку в Париж. Он был совершенно прав: его жизнь изменилась. В конце августа Фрейд навсегда покидает больницу, проводит шесть недель в Гамбурге с Мартой и семьей Бернейсов, наконец примирившись с ее матерью, а в середине октября 1885 года приезжает в Париж. Он взял с собой рекомендательное письмо к Шарко, стипендию в шестьсот гульденов, а также запас кокаина для поддержания духа.