Стратификация истории в Черной Африке
Представления о прошлом в Черной Африке стратифицированы по трем уровням. Наиболее укоренившаяся, устная традиция зиждется не только на фактах, но также и на мифах. Так, например, легенды о Чаке или Сундиате обладают в ней такой же реальностью, как и их подлинные подвиги. Вторая страта – это та история, которую преподавали колонизаторы. Наконец, третья: получение независимости дало импульс современным африканским историкам и африканистам, результатом чего стала переоценка всей истории Африки. Новый взгляд на прошлое все еще в стадии становления и утверждения, и одним из ярких его выразителей является журнал «Африка сегодня» («Африка Замани»). Новые воззрения находят отражение и в школьных учебниках франкоязычной Африки: в них представлена деколонизированная история.
От истории к легенде: Чака, король зулу
В памяти африканцев о Чаке, правившем в 1816–1828 гг., укрепившем королевство зулу, легенда перемешивается с историей. Африканская негритянская литература, особенно франкоязычная, восприняла суть сохранившихся воспоминаний, наполнив их новым смыслом.
Воин изумительной отваги, Чака предал своего сюзерена, который не пожелал возвести его в сан наследника престола. Чака указал врагам место, где его повелитель рассчитывал дать сражение. Как только тот попал в плен, Чака занял его место и добился главенства зулу над племенами мтетва (1816). Он сразу же модернизировал военное дело, реорганизовал армию, введя в ней спартанские обычаи. Первым делом Чака изменил размер дротиков, у зулу по традиции длинных (их бросали издалека). Дротики стали короче, и их можно было использовать и в рукопашном бою. Чака ввел физические упражнения для укрепления мускулов зулу, бойцы стали, кроме того, получать больше мясной пищи. Тренировки стимулировались соревнованиями, кульминацией которых были состязания в подвигах.
Победители получали от короля в качестве награды самых красивых молодых женщин. Те также приобщались к борьбе и к битве. Чака заставлял их тренироваться под горящими взорами воинов. Однако под страхом смерти было запрещено даже прикасаться к ним вплоть до окончания испытаний.
Зулу не практиковали обрезания, так что враги не могли пользоваться для нападения периодами общего недомогания самых молодых воинов племени. «При Чаке сексуальные побуждения зулу отвращались от естественной функции продолжения рода, чтобы сублимироваться в воинственности» (III. 16).
К 1828 г. зулусское королевство стало грозным территориальным и военным объединением, которое не трогали европейцы. Однако в это время часть зулусской армии, уставшей от военной муштры и административной тирании, восстала. После двенадцати лет царствования Чака был убит.
У Чаки не было наследников. Его преемники ослабили пружины военного государства, могущество которого тем не менее продолжало беспокоить буров и англичан. Во время Великого трека буры одержали над зулу победу и отбросили их к Наталу. Спустя пятьдесят лет против королевства выступили англичане. Потерпев вначале тяжелое поражение, они сумели 4 июля 1879 г. разбить армию зулу. Это стало концом могущества королевства зулу.
Такова историческая традиция. В памяти же зулу, в особенности за пределами ЮАР, жизнь Чаки выглядит совершенно иначе: это наполовину миф или легенда. И при этом она более полно отражает реальность, чем представления историка.
Для одних Чака стал своего рода черным Христом, для других – воплощением типичных качеств африканца. В устной и письменной традиции бурная жизнь Чаки совершенно преобразилась (III.11). Начало было положено эпопеей «Чака», написанной Томасом Мофоло, христианским монахом, по происхождению банту; ее текст в течение многих лет хранился в библиотеке парижского миссионерского евангелического общества. Герой Мофоло побеждает, но ему помогает дьявол, он совершает тысячу преступлений и бесчинств, разных жестокостей, прежде чем погибает в результате заговора, составленного его братьями. В других преданиях Чаке приписывают, что в девятнадцать лет он убил леопарда, бросил вызов воинственным колдунам, приказал запереть королеву вражеского племени наедине с прожорливой гиеной. Из отряда в 500 человек он создал непобедимую армию, которая, согласно еще одной традиции, вскоре насчитывала 400 000 воинов; с ее помощью Чака собирался управлять всем миром. Как реакция на версию Мофоло появляется новый миф. Осуждение сменяется восхвалением. В драме «Зулу» Ненекали-Камаре Чака становится собирателем земель, символом и предвестником африканского единства.
Позже восхищение Чакой в литературных произведениях – в поэмах и драмах – становится еще большим. Он обретает жизнь после смерти или же воспринимает смерть как освобождение, поскольку дело возрождения подхвачено, продолжено африканским народом, истории которого он положил начало. В то время как у христианина Мофоло смерть Чаки символизирует поражение зла, здесь она ассоциируется с героическим самопожертвованием человека, ставшего отцом-основателем подлинного африканского государства. Он умер, и освободилось место для белых, пришедших поработить Африку. Его смерть – предвестие Апокалипсиса.
«Мы станем рабами их компасов и циркулей. Наша империя изменит название и будет именоваться Южная Африка. И наши боги допустят это! Наши лучшие умы будут болтать в бистро вокруг бутылки. И наши священники допустят это! Наши братья будут бить нас до смерти за горсть риса. Мы не сможем ходить, куда захотим, хуже, чем собаки. Специальные поезда будут привозить людей смотреть на нашу нищету, но алмазы высушат слезы на их глазах. Вы, женщины, будете в муках рожать детей, обреченных на муки. И бессильно будут взывать наши голоса! У нас будет больше мучеников, чем на равнинах иудейских» («Зулу», акт. III; III.11).
Пространство прошлого
Исторические представления о более отдаленном прошлом, например у африканцев Кот д’Ивуар, не имеют «своего собственного пространства» (III.5), как в Европе, не образуют отдельную отрасль знаний. Они тесно связаны со всеми компонентами коллективного сознания. История воскрешается во время церемоний: траурных бдений, праздника ямса и т. д. История вторгается в повседневность в моменты, важные с точки зрения коллективной жизни, при этом она всегда ограничена точными правилами. Поскольку история является достоянием предков, то доступ к ней в этих церемониях имеют лишь священные лица. Поскольку же она равным образом связана с передачей политической власти, то содержание исторического процесса воспроизводится сообразно с интересами власти, таким образом многое в истории пропускается. «Достоинства предков могут быть обнародованы, но их неудачи, ошибки замалчиваются. Войны всегда победоносны, а государи образцовы». В общем «это прошлое являтся предметом для подражания, а настоящее лишь его бледным продолжением». Память об этом прошлом поддерживается; это своего рода капитал, резервуар, в котором народ черпает вдохновение, находит образцы для себя. При возведении на трон государя, например, вспоминают всех его предков. «Ему дают добрые советы согласно точному ритуалу, сопровождающемуся назидательным рассказом, в котором невозможны ни слабость, ни колебания» (III.5).
Обычно это прошлое восходит ко временам исхода, т. е. заселения ныне занимаемого региона. Оно завершается колониальным завоеванием, так как статус последующего периода другой: каждый волен восстанавливать его в своей памяти и эти воспоминания не являются предметом кодификации.
Вторая страта: «Наши предки галлы»
Эта фраза, произносимая африканскими школьниками, стала штампом. Ее всегда высмеивают, когда говорят о французской колонизации Черной Африки. Всестороннее исследование Дениз Буш (III. 7) о преподавании истории в Сенегале в 1817–1860 гг. показало, что все это отнюдь нельзя понимать буквально. В сущности, это не более чем легенда. Во-первых, вначале в школу ходили только белые дети. Во-вторых, впоследствии, независимо от того, были ли ученики черные или белые, они не подвергались риску услышать в школе о галлах. В начале XIX в. у французов еще не было принято провозглашать галлов своими предками. Преподавалась Священная история, и сообщались какие-то сведения о первых королях, по векам и по царствованиям. История Франции начиналась с легендарного Фарамона и останавливалась на Карле Лысом или Людовике Святом; редко когда доходили до Бурбонов. Но как бы там ни было, фраза «наши предки галлы» не лишена смысла. Уже в 1898 г. раздавались упреки из Парижа, что в государственных школах колонии Сенегал преподается то же самое, что и во Франции. «Кажется, можно было бы опустить как минимум убийство Лотаря и крещение Хлодвига». «Несколько неудачно обнаруживать в ходе нашей истории ошибки, которые мы совершили прежде, чем достигли нынешнего цивилизованного состояния». Попытки ввести в программы немного истории и географии Черной Африки если и предпринимались, то в очень ограниченной форме и как бы против воли местного белого населения. Выходцы из Франции с трудом мирились с распространением образования на туземцев. Генеральный инспектор Французской Западной Африки Жорж Арди, защищавший школу для всех, утверждал, что с ее помощью можно достичь полезных результатов. «Мы представляем не историю Франции, а французское могущество в исторической перспективе для того, чтобы противостоять тенденциозной и часто антифранцузской истории марабутов и в особенности гриотов, которые изображают победы французов как преходящие и случайные».
История преподносится детям не только на соответствующих уроках, она проникает во все сферы школьной жизни. Жорж Арди в книге «Песнь местной общей школе» прославляет труд, бережливость и другие добродетели французов:
Учителя и преподаватели-французы просто вследствие своего происхождения непременно привносят в обучение представления, исходящие от метрополии, хотя написано несколько школьных учебников по истории и географии Сенегала.
В Сенегале, по свидетельству одного англичанина, черный, принадлежащий к французской культуре, – француз во всем. После провозглашения в 1946 г. Французского Союза ассимиляция африканцев усилилась. Дух равенства, преобладающий во всяком случае в предписаниях парижской администрации, приводит к введению в Африке программ метрополии по всем предметам и на всех ступенях образования. Именно тогда в истории обнаруживаются галлы… Отныне в начальной школе все будут заниматься историей Франции, в средней – историей, которая начинается в Греции и в Риме и центром которой является Европа.
Здесь продолжение метрополии, а значит, история для поселенца – это не история ограбленной страны, а история его нации, которая здесь наживалась. Сенегал в истории отсутствует, за исключением периода его покорения и возрождения под эгидой колониальной Франции. Это касается всех регионов, где господствует Франция: ее присутствие воплощает в себе исторический прогресс, прогресс цивилизации. В 1948 г. в Оране, начиная занятия в 5-м классе, я решил сделать общий обзор программы. Когда я сказал сорока ученикам-французам, что после падения Римской империи и варварских королевств на смену им пришла арабская цивилизация, последовал оглушительный взрыв хохота. Арабы и цивилизация – эти два слова никак не вставали рядом в воображении ребят.
Свидетельство молодой сенегалки Соу Ндеи
В момент провозглашения независимости Сенегала Coy Ндеи было двенадцать лет и она училась в 4-м классе школы, где преобладали белые ученики. Для нее прошлое – это главным образом римляне и жизнь римских детей, римские термы, театр и цирк. Она вспоминает также галлов, их зеленую, в лиственных лесах страну с резко различающимися временами года, чего нет в Сенегале. Живое и дивное прошлое она представляет себе под солнцем Прованса. Первая книга, которую она прочла, называлась «В голубой стране», там рассказывалось о греко-римской истории. А затем следуют Карл Великий, основавший школу, Людовик XIV, соорудивший необыкновенные сады и дворцы. Вот пространство, в котором движется ее память о прошлом; ни родной стране, ни Африке в целом в нем нет места. Лишь значительно позднее они выступают на сцену, а до этого, как говорит учительница, их прошлое было «неинтересным».
От прошлого Африки осталось лишь два ничтожных следа, и это не вызывает ни стеснения, ни стыда. Во-первых, вспоминается Мусса, жена короля Мали. Она совершала паломничество в Мекку, и во время перехода через пустыню ее охватило желание принять ванну: слуги тотчас вырыли ей бассейн прямо в песках. Во-вторых, упоминается кровожадный Самори; он приказывал умерщвлять беременных служанок и в специальном сосуде толочь неродившихся детей. Нет, прошлое Африки не могло питать воображения Coy Ндеи. История, о которой можно было грезить, происходила в другом месте. Первая рана, зарубцевавшаяся лишь двадцать лет спустя, была получена в 5-м классе, при изучении великих завоеваний. «Вслед за вестготами, – говорила учительница, – в Галлию вторглись остготы, франки, а затем приверженцы ислама. Мусульманские завоеватели пришли из Африки в Испанию и потом в Галлию. Но, к счастью, им не удалось ее завоевать, Карл Мартел их остановил; они были изгнаны сначала из Галлии, а позже и из Испании». Это «к счастью» кинжалом пронзило сердце Coy Ндеи. О своем волнении она шепнула соседке, такой же, как и она, черной и мусульманке. Рана затягивалась с трудом. Она вновь открылась, когда преподаватель французского дал ей прочесть поэму Бернара Дадие «Благодарю тебя, Боже что ты создал меня черным». У нее полились слезы.
Отныне она почувствовала связь между борьбой за независимость и стремлением воссоздать ценности африканской культуры. «Черное красиво» – пели подруги Coy Ндеи; она стала носить украшения и головные уборы такие, какие носили ее предки, пытаясь найти в истории источники национального самосознания.
Сегодня подобные поиски порождают в Черной Африке отчужденность по отношению к историкам и кинематографистам, даже самым благорасположенным по отношению к африканскому прошлому. «Двадцатидневного пребывания не может хватить, чтобы нас узнать, чтобы нас понять», – говорит Coy Ндеи. И я чувствую, что скрывается за ее улыбкой; в глубине души она полагает: они завоевали, грабили, эксплуатировали нас, и вот теперь этот иностранец хочет отнять еще и последние жалкие остатки ее сокровенного самосознания, добраться и до него.
Только далекое прошлое не может быть предметом размышлений: оно кодифицировано. В ином положении находится более близкое. Вспоминать его события не возбраняется. Именно так обстоит дело с колониальным завоеванием, которое сохраняется еще в памяти африканцев. Жан Руш превосходно воспроизвел его в фильме «Бабату и три совета».
Запрограммированная деколонизация
В свете новых исследований становится все более ясно, что Тропическая Африка является колыбелью человечества. Вот первая идея, выдвинутая Умаром Кане, одним из основателей журнала «Африка сегодня», который ставит перед собой задачу «деколонизации истории», т. е. перемещение ее «очага» из Европы (III. 8).
«Итак, следует утверждать, что Африканский континент заселялся с доисторических времен; почти все доисторические этапы производственной деятельности человека протекали на африканской земле, в особенности на высоких плато Восточной и Южной Африки.
Первостепенное внимание в исследовании доисторической Африки следует уделить неолитической революции с ее двумя основополагающими новшествами: возникновением земледелия и скотоводства. Принято говорить, что земледелие привнесено извне, что этот навык был завезен в Африку. Но если не отрицается роль и первенство Месопотамии, плодородного Востока и Нила, то почему же нельзя рассматривать зарождение земледелия в Африке независимо от этого внешнего фактора…»
«Из всех исследований вытекает, что земледелие в Африке повсеместно распространилось между 4-м тысячелетием и первой половиной 2-го тысячелетия, тогда как некоторые регионы познакомились с ним лишь в первой половине 1-го тысячелетия. Растения, составляющие основу нашего питания, вероятно, получены путем селекционного отбора: мелкое просо, фоньо, элевзина, сорго, ямс».
«Особое внимание следует обратить на прогрессирующее наступление пустыни в районе Сахары и на последствия этого явления. Наступление пустыни позволяет объяснить расселение африканских народов в течение целых исторических периодов, миграции скотоводов на огромные расстояния, когда они в поисках пастбищ вынуждены были теснить на своем пути оседлые народы. Разве жители наших саванн не являются как бы наследниками жителей Сахары в эпоху неолита? Разве скотоводы пелхи и туареги не потомки скотоводов Сахары? Разве оседлые крестьяне сахелосуданских саванн не имеют отношения к жителям деревень, следы которых обнаруживают ныне в пустынных впадинах Сахары?»
Это расхождение со схемами «всемирной истории» требует новой периодизации. Что касается исторически обозримой эпохи, Умар Кане предлагает принять хронологию чешского африканиста Хрбека, которая уходит от традиционной западной хронологии, порывает и с марксистской схемой, трудно приложимой к эволюции африканских обществ. Он предлагает хронологию, основанную на динамике самих этих обществ. Вот эта периодизация в восходящей ретроспекции, от настоящего к прошлому.
1950-1960 гг. – Движения за независимость.
1890-1910 гг. – Конец периода независимости, начинающегося около 1830 г.
1805-1820 гг. Глубокие потрясения как в зонах контактов, так и в зонах изоляции. Джихад Османа-дан-Фодио в Западном Судане, образование государства зулу во главе с Чакой; возвышение Буганды в Межозерье; основание Мухаммедом-Али современного Египта; объединения государства Имерина на Мадагаскаре; начало гегемонии Омана на восточном берегу. Повсюду тенденция к объединению, к бесконтрольной абсолютной монархии. Это совпадает с прекращением торговли неграми.
Рубеж XV-XVI вв. – Прибытие европейцев и ввоз растений американского происхождения. Завоевание Восточной Африки племенами, пришедшими с Нила. Образование государств Куба, Луба, Лунда; упадок Сонгаи и расцвет городов-государств хауса, Канем-Борну, Вадаи [8] . Продолжается движение племен банту на юг. В средиземноморской Африке господствует Оттоманская Порта.
«Диаспора банту в Центральной и Южной Африке современная железному веку в Черной Африке (III в. до н. э. – V в. н. э.). Железный век начался с движения протобанту из бассейна верхнего Конго в направлении южных саванн. Экспансия банту совпала с ввозом съедобных растений из Юго-Восточной Азии». (…)
«Таким образом, распространение ислама и образование центральноафриканских империй оказываются на втором плане».
Особенность такой периодизации, как видно, не только в разъединении прошлого Черной Африки и прошлого Востока и Европы, но и в исключении из африканской истории всего, что могло бы бросить тень на настоящее, разжечь распри, повредить африканской идее, африканскому единству. На практике учебники для детей сохраняют по отношению к этим «рекомендациям» относительную независимость. Например, очень новаторская книга М’Боу и Девисса (III.1) отнюдь не отодвигает на второй план центральноафриканские империи, а, наоборот, ярко высвечивает их. Но для человека, сформировавшегося на постижении истории под европейским углом зрения, такая периодизация в любом случае представляет собой откровение.
На что бросает свет и о чем умалчивает новая африканская история
История африканского континента предстает перед его юными жителями как сияющая череда королевств и империй, среди которых одни совершеннее и чудеснее других (III.1). Сначала это империя Гана, где царствовал король золота Сиссе. Затем империя Мали, достигшая своего наивысшего расцвета при Гонго Мусе, благородном и великодушном, щедром на милостыню. Во время паломничества в Мекку он истратил на милостыню сто мер золота, сначала по дороге в Каир, затем в самом Каире, наконец, по пути между Каиром и благородным Хиджазом, так что, возвращаясь, он не имел денег и вынужден был занимать у торговцев под свое поручительство. Затем следует империя Сонгаи, централизованное государство, в котором были советники и министры церемониала, юстиции, финансов, флота, пехоты и кавалерии. Там была развитая культура, университет в Томбукту был известен за пределами империи (XV в.). Южнее располагаются королевства моси, для которых характерна «тщательно продуманная политическая организация, очень высокая степень стабильности, почти полное отсутствие обменов с внешним миром». Такие же весьма стабильные города-государства хауса ссорятся между собой; их отличительной чертой является демократическое устройство. Еще южнее не менее чудесные «страны побережья», города-государства йоруба и королевство Бенин. Что касается возникших позже королевств банту, то они «богаты и миролюбивы», но вскоре, за исключением Конго, становятся жертвами работорговли и колонизации. Более славная судьба у государства Мономотапа в Восточной Африке. Его богатство определяет процветание всего приморского региона, связанного помимо всего прочего с Индией, арабами, Китаем. Здесь возникает одна из самых блестящих цивилизаций, называемая цивилизацией суахили, по имени распространенного в регионе языка-посредника. К моменту появления португальцев цивилизация суахили достигла своего апогея. Появление португальцев стало причиной ее упадка.
А что происходило в тот же период на христианском Западе? Неустойчивость, подтачивавшая каролингский порядок, раздробленность, войны. «Люди мало путешествуют, плохо знают друг друга». Возрождение наступает значительно позднее, с возвышением городов Фландрии и Италии. Но как только положение в Европе стабилизировалось, а население увеличилось, она немедленно обратилась к захватам, к экспансии в разных формах: это и крестовые походы, и колониальные завоевания.
Параллель между сверкающим африканским миром и миром западным поразительна. Вот сравнительная характеристика королевства Гана и христианского Запада. Показательны сами слова, которые употребляются:
Королевство Гана
Могущественная Империя
Прибыльные торговые связи
Прекрасный город
Простое и выдающееся по своей точности наследственное право
Умеренные налоги
Государственная казна очень богата
Богатство страны
Активный торговый центр
Христианский Запад
Барщины, установленные сеньорами
Голод
Отсутствие излишков для торговли
Народонаселение в плачевном состоянии
Умирают молодыми
Болезни и эпидемии
Свободы ограничены
Крестьяне – жертвы социального устройства
Ухудшение положения сервов
С другой стороны, редко проясняются взаимоотношения между африканскими государствами и исламом. Говорится, разумеется, о королях, которые обращаются в ислам, о сопротивлении в странах тропических лесов, но вскользь. Любопытно, что это единственная область, где ссылаются на сложность встающих проблем, на неспособность историков их разрешить, прийти к согласию в их интерпретации. Внезапно и только здесь появляются сослагательное наклонение и выражение типа «может быть».
«Традиция, которую многие историки рассматривают как не слишком достойную доверия, говорит об оккупации Ганы Альморавидами в 1075 г. Они заставили якобы государя обратиться в ислам и перебили всех жителей, не желавших отречься от анимизма. Как бы там ни было, Абу-Бекр посвятил последние годы своей жизни войне со сторонниками анимизма. Место, где он нашел в бою свою смерть, неизвестно».
«Возможно, – пишет автор, – давление Альморавидов заставило владык Ганы, придерживавшихся анимизма, выбрать новую, более защищенную столицу, чем Кумби-Сале. Все это вопросы очень сложные, они еще недостаточно исследованы и вызывают споры» (III.1).
Как только речь заходит об исламе, рука историка начинает дрожать.
Чеддо и ислам
Итак, процесс включения ислама в африканскую историю изображается вскользь. А как он переживался? Его трагическое содержание показано в фильме Самбена Усмана «Чеддо». Опираясь на опросы, на устную традицию, режиссер воссоздает далекий XVII век, сопротивление чеддо утверждению ислама. Чеддо – это люди, все отвергающие, они стремятся к абсолютной свободе и не приобщаются ни к какому конкретному этносу или религии. В фильме чеддо похитили и держат в плену дочь короля. Чеддо не отказываются признать законность короля, они только требуют, чтобы он отстранил совет имамов, понемногу присваивающий себе именем короля право надзора за всем обществом. Опираясь на священную книгу, этот совет все более забирает власть. Король сознает, что утрачивает власть, но он слаб. На самом деле он не осуждает похищение своей дочери, понимая его значение. Но он заложник порядка, который имамы ввели с его молчаливого согласия, представив ему ислам как высшую мудрость и высшее знание, утверждая, что его власть возвышается над властью королей. И вот теперь ислам лишал его власти, упрочивая власть вельмож, вошедших в совет имамов.
Пленница-принцесса ждет своего освобождения. Она также стала мусульманкой, а память о двух братьях, один за другим убитых чеддо, укрепляет ее надменность. В борьбе с мятежниками погибает, в свою очередь, ее отец. В конечном счете чеддо побеждены. Им не хватало оружия и приходилось обращаться за ним к белым.
После победы над чеддо принцесса обещана имаму. И вот в момент свадьбы она выхватывает кинжал и закалывает его на глазах силой обращенного в ислам солидарного с ней народа.
Мусульманская элита почувствовала себя задетой этой великолепной и вызывающей драмой. Белый человек – также; он предстает здесь – и не впервые – в образе священника, единственной заботой которого является распространение власти Церкви на всех африканцев. В погоне за этой химерой он совершенно безразличен к судьбе чеддо, к их поражению, к их стремлению выжить.
Антихристианская традиция поэзии суахили
Истина, как ее понимают в Сенегале, не обязательно совпадает с общеафриканской истиной. В Восточной Африке, к примеру, не было «религиозных войн», и коллективная память хранит другой образ исламизации. Этот образ был изучен Яном Кнаппертом (III. 10) по литературе на языке суахили, особенно по местным поэмам – сказаниям, основанным на народной традиции. Самая древняя из поэм – «Эрекели», в ней говорится об обращении в ислам христиан и язычников. Поэма начинается со смерти Джафара, двоюродного брата Мухаммеда, убитого христианами, которых он пытался обратить в свою веру. Тогда Мухаммеду является Гавриил и передает приказ объявить войну императору Эрекели. «Если ты станешь мусульманином, – говорит ему Мухаммед, – мы сделаем вас народом»; это характерный момент обращения в ислам сторонников анимизма в Африке.
В той же поэме христианский епископ в гневе стучит ногами, что свойственно, по мнению суахили, христианам – нетерпеливым, вспыльчивым и грубым. «Алчные и раздражительные христиане ведут себя, как дети, они не обладают достоинством и возвышенностью мусульман». «Без сомнения, – говорит в поэме епископ, – мы поклоняемся младенцу Иисусу, который является как бы первым ребенком среди наших детей». Этот ответ поражает африканцев, которые могут в крайнем случае еще согласиться поклоняться человеку в летах, но никак не ребенку. Христиане демонстрируют в поэме и другие смешные странности: впереди их армии несут кресты и хоругви с изображениями; во время битвы, окруженные опасностями, они начинают рассматривать эти изображения.
Победы мусульман все время воспеваются в устной традиции суахили. Обращение в ислам выглядит здесь как совершенно обычное дело, даже если кого-то и приходится обращать силой, а детей – с помощью кнута и палки. Обращение в ислам объясняется в эпической традиции также и чудесами, которые совершает Мухаммед; они хорошо вписываются в мир магии африканца, дополняя его. Для африканцев важен равным образом культ мужественности: у Мухаммеда было девять жен, и молодые мусульмане обязаны знать имена всех его супруг. У него было девять жен, потому что он был мужчина необыкновенный и мог их всех удовлетворить за одну ночь. Христианство проповедует воздержание и целомудрие, а ислам учит, что «лучше одна жена, чем много, но чтобы избежать греха разрешается иметь четыре». Таким образом удовлетворяется потребность в полигамии и, кроме того, гарантируется превосходство мужчины над женщиной.
Торговля в одном направлении
Та же «сдержанность», с какой говорится о проблеме исламизации, характеризует главы, посвященные торговле неграми, хотя именно так называется книга для 4-го класса (III.2).
«Работорговля – это коммерция, связанная с продажей черных в рабство; их отрывают от семей и отправляют главным образом в Америку. Эта торговля началась с конца XV в. Она практиковалась большинством европейских наций, американцами, арабами при соучастии самих африканских правителей, продолжалась до конца XIX в. и сильно сказалась на всей истории Черной Африки».
Замечательный был бы текст, если бы только продажа рабов в арабский мир не началась на семь веков раньше и если бы в главе упоминалось о неграх-рабах в странах ислама. Опять дрогнула рука, когда речь зашла об арабах, о совершенных ими преступлениях, о том, как они превращали в евнухов и лишали возможности иметь наследников тысячи пленников… Тогда как перечень преступлений европейцев – и с полным основанием – занимает целые страницы.
Потомков этих рабов мы обнаруживаем за Атлантикой, на Антильских островах. В Тринидаде и Тобаго или на Ямайке негры и выходцы из Индии, прибывшие сюда в XIX в., живут вместе, сменив караибов и индейцев, которых истребили первые колонизаторы: испанские, португальские или голландские.
Какое видение прошлого представляют сегодня учебники истории этим потомкам людей, оторванных от своих корней?