Околоплодные воды: вот мое первое воспоминание. Три поплавка в море без цвета, без запаха. Потом неопределенные ощущения рассеиваются, и какая-то странная сила выбрасывает тебя. Ты выскакиваешь, и луч света ослепляет тебя.

Когда я открыла глаза, то обнаружила себя в большой розовой корзине и увидела важного господина, женщину в драгоценностях и двух ребятишек; моя мама поедала плаценту и одновременно вылизывала меня и моих братьев. Первый звук, который я услышала, — голос женщины:

— Девочку назовем Жанной Д'Арк, рахитичный мальчик будет Ричардом Львиное Сердце, а другой — Дон Кихотом… Вам нравится?

Раздались неприятные голоса детей, недовольные и протестующие.

— Хватит! — крикнула синьора, — эти имена мы дадим щенкам.

Первые сорок дней жизни я провела в роскошном доме на виа Петрарка и всякого там натерпелась: издевательства двух маленьких монстров угнетали меня; моя мама продолжала вылизывать мои экскременты, и я приходила в ужас от одной только мысли о том, что я высасываю с ее молоком. Мои же собственные какашки?

Мне очень нравилось, когда вечером вся семья собиралась в гостиной и каждый по очереди читал отрывки из Уайльда, Пейрефитта, Андре Жида и других современных авторов, но потом я осознала, что они делали это во время светских вечеров, только чтобы показать, насколько они были высокообразованными. Тем временем я все отчетливее понимала и усваивала, что очень скоро настанет день, когда эти знания пригодятся мне в моей юной жизни.

Однажды утром, на сороковой день после моего появления, меня и моих братьев отнесли в зоомагазин и из розовой корзинки мы попали в клетку, полную обрывков газет. Состоятельное семейство в обмен на несколько банкнот оставило нас, не удостоив ни взгляда, ни последнего ласкового потрепывания.

В этом месте стоял нестерпимый запах, я ненавидела эту вонючую клетку, я ненавидела своих братьев, когда они перелезали через меня, чтобы украсть редкие фальшивые ласки назойливых покупателей. На свое счастье я была прелестным щенком-йоркширом, и мое пребывание в этом смрадном гараже для животных продлилось всего несколько дней.

Однажды утром перед магазином остановилась огромная машина, из которой вышел высокий полный мужчина, разодетый в модные дизайнерские тряпки, будто манекен в витрине, вместе с девочкой, маленькой копией отца. Раздался внушительный голос мужчины:

— Наташа… сегодня твой день рождения… какой подарок ты хочешь от папы? Папа тебе все купит!

Девочка без всякого воодушевления уставила свой взгляд на меня. Нет! Нет! Please, my God, help me. Только не я. Самый красивый, самый благополучный щенок Неаполя, рожденный на виа Петрарка! И вот мне суждено провести жизнь в доме этой черни. Нет! Я не хотела, я спряталась за своими братишками, но Наташа, раскусив мои намерения, сказала:

— Тебе совершенно бесполезно прятаться… я хочу тебя!

Отец девочки засунул свою ручищу в клетку, поднял меня, осмотрел со всех сторон и выдал свое заключение:

— Но ведь это сука? Нет, Наташа, девочки воняют, выбери мальчика, они не такие грязные!

И тут зазвучал, сначала тихо, а потом резко, вой сирены, как во время Первой мировой войны. Это была Наташа, которая между всхлипываниями и криками настаивала на своем капризном решении:

— Нет! Я хочу этого щеночка.

Отец, не произнеся больше ни слова, заплатил, и они увезли меня в сверкающем джипе к себе домой. Я лежала без движения, испуганная; в моей голове пульсировал только один вопрос. Куда они меня привезут? В какой жалкий район Неаполя? В семье с виа Петрарка часто говорили о той, другой части города, где царили насилие, кровопролитие, убийства. Внедорожник петлял по лабиринту переулков между зданиями, выстоявшими после землетрясения, уже стертого из памяти нового поколения. Пока мы кружили по улочкам на огромной машине, я заметила, что многие люди с крайне подозрительными рожами уважительно и боязливо приветствовали папу Наташи. Из этих разрушающихся, убогих, многоквартирных дворцов выделялись, будто пластиковые жемчужины, ряды лоджий самых современных конструкций, кованые балконы невероятных размеров с претензией на искусство, изразцы, расписанные вручную, кафедральные витражи и грубые настенные светильники, освещающие теплые ночи душного Неаполя, влажного города, уставшего от вечной битвы за существование.

На каждом углу балкончики с маленькими алтарями (Святого Пия, Святой Мадонны делль Арко), украшенными светильниками и шелковыми цветами, напоминали античные часовенки. Почему этот удивительный, неподражаемый неаполитанский народ позволил такое архитектурное насилие, словно бы забыв о своем богатейшем Каталонском, Анжуйском и Испанском наследии? Каким вы хотите, чтобы стал этот город? Стерильным? Бесплодным? Как женщина без матки или яичников? Как вы себе позволяете такое издевательство над прекрасной Партенопой? Над этим Неаполем, родиной Сирены, объединяющим в себе два начала — мужское и женское. А если вдруг этот город возмутится, восстанет? Святой Януарий, покровитель Неаполя, призовет своих учеников и сторонников и одним лишь взмахом руки поднимет их на борьбу. Найдется ли у вас достаточно мужества, чтобы оказать сопротивление? Повинитесь за ваше бессмысленное существование, очистите свою совесть.

Погруженная в свои болезненные размышления, я не сразу поняла, что мы остановились перед внушительными воротами в стиле барокко, украшенными десятком камер, похожих на маленькие «плевочки». Под свинцовым небом открылись ворота, и мы двинулись вдоль аллеи из деревьев, окруженной фонтанами, ухоженными садами, статуями гномов, греко-римскими статуями и даже скульптурой Виктора Эммануила на коне.

В конце аллеи вырисовывалась вилла 18 века, гордая тем, что была безвкусно отреставрирована, изуродована, лишена магического блеска сеттеченто. Постмодернистский бассейн, в американском стиле, был самым вульгарным объектом — нагромождение стеклопластика, пластмассы и стали, источающее такой сильный запах хлорки, что он перекрывал ароматы гардений, роз и камфарного дерева. Какая нелепость!

Мы шли сквозь поредевший виноградник, заросший папоротником густо и желтыми цветками с жестким стеблем, которые как будто с гор спустились.

Чезаре Павезе

Я продолжала спрашивать себя, как такое возможно, что величественное историческое здание смогло выстоять нетронутым среди декадентских домов из туфа, покрытых плесенью и источающих отвратительные запахи. Крики, сутолока, пронзительные сигналы автомобилей не достигали виллы, все вокруг хранило молчание, останавливалось в безмолвии перед оградой, будто бы невидимая антизвуковая стена блокировала голоса коммивояжеров и мамаш на балконах, в беспокойстве зовущих своих детей.

Внедорожник остановился на площадке, окруженной висячими садами. Девочка аккуратно взяла меня на руки, позвонила в массивный звонок и внутри раздалась песня. Я не могла поверить своим мохнатым ушам — какой кошмар! Мелодия «Фуникули, Фуникула» в качестве музыкального сопровождения всей моей жизни? Огромная дверь распахнулась и полумужчина-полуженщина с выжженными перекисью волосами, в розовом комбинезончике и голубых тапочках приветствовала нас криком:

— Какой хорошенький щеночек, тебе его подарил папа? Как его зовут?

— Паккьяна, — ответила с гордостью Наташа.

— Как? Что? — возмутилась я. — Паккьяна? Что за уродливое имя! Их зовут Вероника, Бабетта, Кэтти — всякие «французские», «американские» имена, — а меня Паккьяна?

Тут я увидела маленькую часовенку, набитую до отказа фотографиями умерших, я направилась к той лампе, что меняла цвет с красного на голубой, а затем на желтый, встала на колени и стала молиться всем святым. Я попросила смилостивиться надо мной, чтобы я не звалась Паккьяной, молилась и рассматривала фотографии детей, подростков, стариков, фотографию Папы, статуэтки святых, но голос Наташи лишь подтвердил горькую очевидность факта:

— Паккьяна! — закричала она, оставив без внимания мои мольбы.

Я выместила всю свою злость в лае, но моя боль не была услышана, и все, что случилось дальше, было еще хуже. С позолоченной лестницы из кованного железа и розового мрамора «Португалия» спустились три орущих мальчишки, окружили девочку и, цепляя ее за одежду, толкая, пытались выхватить меня. Да! Схватить меня, прекрасного щенка, экс Жанну Д'Арк, а в настоящее время Паккьяну.

— Она моя! Отдай ее мне! — канючила, всхлипывая, Наташа.

— Папа, я тоже хочу Жопшира, я тоже хочу Паккьянеллу, — прокричал старший сын.

— Если ты мне не дашь собачку, я пырну тебя ножом! — добавил второй.

— Какое отвратительное имя ты ей дала, Паккьяна! Лучше было бы Паккьялонище! — вмешался третий.

Я пришла в ужас, была просто на грани обморока, но тут раздался голос отца:

— Это собака Наташи, ведите себя хорошо, и потом, сколько раз вам нужно повторять — говорите правильно, а не то мама будет меня ругать!

Я побледнела: я, настоящая принцесса, должна жить среди этих людишек. Тут вступила полуженщина-полумужчина:

— Наверх, наверх, будьте хорошими мальчиками, не пугайте Паккьяну. Ступайте наверх заниматься.

— Не лезь не в свои дела, педрила! — ответил на это третий сын.

Хлесткая пощечина такой силы, что его рыжеволосая голова мотнулась в сторону, эхом отозвалась в коридоре.

— Ее зовут Катена, понятно?.. Никогда больше не позволяй себе называть ее педрилой… Иди наверх делать уроки… И сегодня вечером никаких мультиков по кабельному… Вон!.. Распущенный мальчишка… Прости его, Кате, — он всего лишь ребенок.

Катена пожала плечами, взяла Наташу за руку и повела нас в комнату девочки. Отец прокричал нам вслед:

— Катена, где моя жена?

— Она пошла по магазинам… вы же знаете: синьора Марителла заботится о том, как она выглядит; вы, Дон Дженнаро, должны гордиться, что у вас такая красивая жена!

Катена взяла меня на руки, чтобы отнести наверх. Мы поднялись по лестнице и прошли через коридор с десятью дверьми из красного дерева. На каждой двери — фарфоровая табличка с выгравированными именами, расписанными под акварель. Первая гласила «Синьора Марителла и ее супруг Дон Дженнаро», на второй — «Первый сын мой, Папина Гордость, Джиджино», на третьей — «Наташа, девочка»; и еще «Рыжий, Марио», «Шалунишка, Винченцо», «Катена», «Гости и Родственники», «Почетные Гости».

Последняя дверь была открыта, и поэтому я смогла увидеть, что находилось внутри. Вся обстановка выглядела чрезмерно дорогой и роскошной, начиная с кровати с балдахином и заканчивая люстрой из мрамора и червонного золота; в центре комнаты — мумия или старуха из папье-маше. Я не сразу поняла. Я лишь увидела, что эта синьора сидела на троне; табличка на двери поясняла: «Ее Величество Сузумелла».

Катена проводила меня до чуланчика, расположенного прямо под лестницей, которая вела на третий этаж. Она открыла дверь, поставила меня на пол и удалилась, оставив меня, дрожащую, в темноте. Я даже не гавкнула, так как поняла, что в этом доме будет лучше как можно реже подавать голос. Спустя полчаса я услышала, как Катена возвращается, подгоняемая плаксивым и пронзительным голосом Наташи:

— Где мое золотце? Куда ты дела Паккьяну?

Катена открыла дверь. Девочка обняла меня и побежала со мной в сад, к огромной клетке с малазийской тигрицей. Она поставила меня на землю и стала науськивать меня на хищницу.

— Съешь ее… Ну… Давай… хватай эту говеную кошку, сделай из нее котлету! Укуси ее. Паккьяна! Покусай эту сраную тигрицу!

Я сидела не двигаясь, потрясенная тупостью и жестокостью девочки. Наташа снова взяла меня на руки.

— Пакки! — сказала она очень нежно. — Глупенькая ты собачка, но я тебя прощаю, ты еще очень маленькая, но когда ты вырастешь, ты у меня будешь драться с настоящим питбулем.

Девочка уставилась на меня и недоуменно добавила:

— Чего это ты? Описалась, что ли? Ты перепугалась? Ну ладно, не бойся, твоя Наташа расскажет тебе одну сказочку.

Она уселась на скамейку — таких много в городских парках, — положила меня себе на коленки и стала рассказывать.

Жили-были две мышки, у которых был дом у кладбища делле Фонтанелле в районе Санита, место, где много лет назад собирали сходки каморристы, [7] оно служило убежищем для всех их темных делишек. Этих двух грызунов звали: одного — «Кусок дерьма», другую, девочку, — «Малышка». Они по уши влюбились друг в друга, но их семьи были против этого союза. Тогда они решили устроить «любовный побег», поставив своих родных перед уже свершившимся фактом. Так оно и произошло. Влюбленные вернулись домой после побега, и родители были вынуждены уступить и признать их брак. С тех пор дела пошли хорошо, но маг Криккетьелло, доверенное лицо и советник главного бандита квартала в то время, влюбился в «Малышку» и принялся мучить ее, будто Святого Себастьяна. Она же, несмотря на то что была мышкой, повела себя как истинно верная супруга, не отвечая на искушения, привороты и льстивые слова колдуна. Тогда Криккетьелло произнес проклятие: «Ты, „Кусок дерьма“, никогда больше не сможешь полюбить свою жену, потому что ночью ты будешь превращаться в кота, а на рассвете становиться мышью, а „Малышка“ ночью будет мышкой, а на заре превратится в кошку; и так будет продолжаться в семи поколениях». Так оно и произошло.

На протяжении многих месяцев двое несчастных должны были терпеть эту ситуацию; в отчаянии они обращались к магам, знахаркам и разным ведьмам, они даже пешком пришли к Мадонне ди Помпеи [8] но ничего нельзя было поделать. Тогда «Малышка» решила пойти к главному бандиту района, чтобы сквозь слезы и всхлипывания объяснить ему свое бедственное положение. Каморрист, проникнувшись сочувствием, решил поговорить с Криккетьелло. Но маг был непреклонен, и босс, несмотря на то что тоже был связан колдовскими чарами, пообещал молодым людям помочь и обратился к известному брату-францисканцу, который занимался мистическими обрядами изгнания злых духов. Монах выслушал его и заключил: «Чтобы снять проклятие, надо отрезать голову Криккетьелло и закопать ее на заброшенном кладбище; а тело необходимо сжечь и пепел выбросить в сточную канаву, а молодая пара должна будет выпить слезы только что обезглавленного мага. Все это должно произойти в районе Викария, который в прошлом уже омывался проклятой кровью».

Затем монах сделал долгую паузу, склонил голову и поднес к губам соединенные в молитве руки: «А чтобы завершить ритуал, вы должны будете совершить доброе дело — попытайтесь найти дом для нас, бедных братьев Ордена Святого Франциска… иначе проклятие не снимется».

Каморрист в ответ на такую просьбу, прозвучавшую скорее как шантаж, направил на монаха пламенный взгляд, но потом понял, что это было платой за данное обещание. Все свершилось в течение недели как-то ночью, во время ужасной черной грозы, когда Господь будто бы забыл перекрыть кран с водой. Потребовалось десять человек, чтобы совершить убийство, но все прошло так, как и должно было: супруги вновь воссоединились, у монаха появился дом для братьев-францисканцев, а криминальный авторитет утешился тем, что каждую ночь ему снилась голова Криккетьелло… и все жили долго и счастливо.

— Тебе понравилось?

И тут Наташа увидела, что я лежала без сознания и при этом испачкала ее дорогущее платьице. Она два раза ударила меня, чтобы привести в чувство, а затем отчитала за то, что я не оценила «сказочку». Должно быть, она разглядела в моих глазах невероятную печаль, сжала меня в объятьях так, что почти задушила, затем нежно приласкала, прошептав: «Жизнь моя». Мы вновь вошли в дом, и она отнесла меня в чуланчик, который к тому времени превратился в маленькие царские палаты; на одной из стенок висела картинка с изображением щенка.

— Вот! — сказала Катена. — Тебе нравится?

— Эй, эй, — перебила ее Наташа. — Ты не слишком-то привязывайся к ней… Это моя собака!

— Да кто ее трогает? — возразила Катена. — А ты постарайся, чтоб она не повторила судьбу предыдущей собачки, которую ты засунула в стиральную машину!

У меня волосы встали дыбом так, что розовый бантик пулей слетел с головы. Меня начало трясти и крутить, как живого угря на сковородке с кипящим маслом.

Наташа забилась в истерике:

— Это неправда, это не я засунула Бамбенеллу в стиралку, это она сама. Ты плохая, Катена, я тебя больше не люблю… Мама! Мама!

И, повторяя имя матери, она убежала. Спустя несколько минут она вернулась, держа за руку очень красивую женщину с изумрудными глазами, иссиня-черными волосами, в мехах, драгоценностях и пахнущую изысканными духами. Из полных губ раздался низкий голос.

— Эй, Катена! Разве так можно обращаться с малышкой? Ты ее жутко напугала.

Катена, обнимая девочку, ответила:

— Синьора Марителла, я люблю Наташу… как дочку. Мне жаль, что она рассердилась, но я не хочу, чтобы случилось то же, что с Бамбенеллой!

Девочка снова расплакалась. Мать погладила ее по голове и сказала:

— Ну, Наташа, не надо так с мамой, ведь Катена хочет, как лучше. Покажи мне Паккьяну.

С этими словами она взяла меня на руки:

— Ой, какая она красавица!

Потом она поставила меня на пол и вся такая прекрасная удалилась в комнату с табличкой «синьора Марителла и ее супруг Дон Дженнаро». Я пошла за ней до двери. Через пару минут из комнаты раздались громкие рыдания.

— Катена… Катена, иди сюда! — закричала Марителла.

Катена открыла дверь, я проскользнула внутрь и увидела синьору Марителлу в слезах.

— Катена, он снова бросил меня. Сначала он говорит, что любит меня безумно… а потом отдаляется. Я понимаю его… но что ты хочешь, я слишком запала на него. — Синьора Марителла высморкалась, вытерла слезы и опять заговорила. — Восьмого марта, в женский день, ты помнишь, Катена? Среди трехсот женщин был всего один мужчина: организатор праздника. Красивый, курчавый и невероятно обаятельный. Он смотрел на меня. Он был любезен и обходителен. Мы тайно переглядывались весь вечер. В какой-то момент, я даже не поняла когда, мне в сумочку проскользнула записка с номером его мобильного. Прошла неделя, прежде чем я решилась позвонить ему. Я позвонила и совершила самую огромную ошибку в жизни, потому что влюбилась в него. Ты все знаешь об этих делах, ты всегда была моей наперсницей, только тебе я могу открыться.

Катена погладила ее по волосам щеткой.

— Синьора Марителла, — промолвила она, — вы очень крупно влипли. Если об этом узнает ваш муж, случится конец света — он его убьет!

Синьора Марителла оборвала Катену:

— Молчи, молчи, не говори мне больше ни слова, я не могу даже думать об этом, я слишком сильно влюблена. Он обращается со мной как с королевой, рядом с ним я чувствую себя Женщиной, а вот мой муж…

— Синьора, ваш муж ни в чем вам не отказывает, он всегда такой внимательный, — ответила Катена.

— Да, — перебила ее Марителла. — Но он не дает мне почувствовать себя настоящей женщиной… понимаешь, Катена… Женщиной.

Катена взяла меня на руки и, уходя, сказала:

— Понимаю… но будьте осторожны, очень осторожны. Вы знаете, если он обо всем узнает, случится страшное… Дон Дженнаро… он — босс… Ну, вы понимаете — «честь» и все такое… он вас убьет… будьте очень осторожны!

В коридоре нас остановил голос Дона Дженнаро:

— Эй, Катена! О чем это вы говорили с моей женой?

Катена побледнела и дрожащим голосом пробормотала:

— Ни о чем, Дон Дженна, ни о чем. Женская болтовня.

— Болтовня? Кате, будь умницей, иначе ты у меня станешь передвигаться на инвалидной коляске. Понятно? Будь умницей!

Дон Дженнаро ушел, оставив Катену в безмолвном замешательстве. Она сильно сжимала меня, так сильно, что мое повизгивание заставило ее вздрогнуть, и только тогда она поставила меня на пол. Я пошла за хозяином дома и обнаружила его говорящим шепотом по мобильному… так тихо, что даже мне не все было слышно.

— Сокровище, сокровище мое, я не могу говорить громче… нет, сегодня вечером нет… день рождения у девочки… как это у какой девочки? У моей дочери… и не злись, мы увидимся завтра… сокровище, я ведь женат… — Он повысил голос. — У меня есть жена и дети, я никогда не скрывал этого, чего ты хочешь от меня? Сейчас я приеду и так разукрашу твое личико.

Дон Дженнаро положил телефон в карман, взял пальто и уже было собрался уходить, но голос жены за дверью задержал его:

— Эй, Дженнаро… Да что происходит? К чему все эти крики… Что это?

— Ничего… Так, мужские дела — и, взяв меня на руки, добавил: — Я выведу собаку погулять.

Мы ушли, а когда оказались в джипе вдвоем, он завел длинный, нудный разговор о женщинах:

— Они все, как одна, проститутки… ни фига не понимают! — а потом, обращаясь ко мне: — Эй! Я ведь говорю именно с тобой, ты ведь собака, сучка… опять-таки женщина!

Мы приехали в район холмов Камалдоли. Дон Дженнаро припарковался рядом с небольшой виллой и без стука открыл дверь. Милая женщина, миниатюрная, испуганная, только открыла рот, как Дон Дженнаро начал осыпать ее пощечинами и оскорблениями. Потом оба ушли в спальню. Я ждала. Через несколько часов они вышли, нежно обнявшись. Он попросил у нее прощения за синяк под глазом, она погладила меня, и мы с Доном Дженнаро уехали.

— Вот видела, как надо с женщинами обращаться? Один пинок, одна пощечина — и они становятся ласковыми и покорными.

Внедорожник петлял по улочкам Неаполя, мы остановились перед кондитерской, Дон Дженнаро вышел из машины и зашел в магазин.

Спустя пару минут случилось светопреставление. В соседнем переулке две женщины ругались, перегнувшись через длинные, незаконно надстроенные балконы, уродующие фасады палаццо девятнадцатого века.

— Шалава, твой муженек донес на моего сыночка в полицию, и они отправили его в тюрьму!

А другая ей в ответ:

— Шлюха! А что, разве твой сынуля писает святой водой из пупка, что ли?

— Да твой благоверный еще хуже, чем Аббатемаджо, он самый дерьмовый предатель!

— Эй, ты, безмозглая курица, мой муж — уважаемый человек. Прикуси свой гнилой язык, прежде чем говорить… и не забывай, что мы из порядочной семьи. Мы из близкой родни достойнейших каморристов, и если вы будете выкобениваться, то наши люди быстро научат вас, как надо себя вести.

Когда Дон Дженнаро вышел из кондитерской, женщины прекратили перепалку, вежливо поприветствовали его и удалились. Как только джип скрылся, у нас за спиной вновь раздались крики и посыпались ругательства. Когда мы вернулись домой, мы увидели синьору Марителлу с заплаканными глазами.

— Ты что, плачешь? — спросил Дон Дженнаро.

— Нет, — ответила она, — просто аллергия… где ты был?

— Я был в кондитерской, заказал торт ко дню рождения малышки!

Во взгляде синьоры ясно читалось: «Дженна! Ты считаешь, я совсем дура?» Но с ее красивых напомаженных губ слетело только несколько гневных слов:

— Ступай на кухню, там глухонемой священник, он сказал, что у него была назначена с тобой встреча.

У хозяина тут же изменилось выражение и цвет лица. Через несколько секунд он пришел в себя и приказал жене:

— Позови сюда Катену, а потом исчезните все куда-нибудь на полчаса.

Синьора Марителла ушла, не сказав ни слова, а тем временем Катена спустилась вниз.

— Дон Дженнаро, вы меня звали?

— Да, там пришел немой падре, я его не понимаю, поговори с ним ты и скажи, что я хочу исповедаться, потому что я не собираюсь идти в эту их исповедальню и вставать на колени на глазах у всего квартала.

Катена пошла на кухню и спустя пару минут вернулась с молоденьким перепуганным священником. Он общался с Катеной, размахивая руками, она отвечала ему жестами, демонстрируя большую уверенность. Катена объяснила Дону Дженнаро, что все в порядке, и оставила их вдвоем. Священник подобающе облачился. Дон Дженнаро оглянулся вокруг и, удостоверившись, что в комнате никого нет, приказал мне исчезнуть. Виляя хвостом, я сделала вид, что послушалась его, но на самом деле спряталась под диваном. И началась исповедь.

Отец мой, простите мне, ибо грешен я… на прошлой неделе состоялось собрание нашей большой Семьи, там вели разговор об одном человеке… я не могу назвать его имени… гнусный тип… то есть был таким. Чтобы не очень затягивать рассказ, в общем, было принято решение, что я должен его завалить. Так было решено и так было сделано. Я поджидал его внизу у дома и, когда он вернулся с работы… он был автомехаником, я попросил его сесть ко мне в машину, чтобы поговорить. Он так и сделал, он доверял мне, и тогда я отвез его на заброшенную ферму и разделал его на кусочки с помощью электропилы. Я превратил его в кровавое месиво… живьем. Он орал, умолял сжалиться, но я был непреклонен… кровища… столько крови было. Потом я будто бы очнулся ото сна, я увидел себя в одежде, пропитанной этой красной жидкостью, я огляделся вокруг и увидел… руки, ноги, кишки, все раскидано по земле. Лопатой я сгреб все в одну кучу, взял банку с бензином и развел огонь… это было похоже на огромный погребальный костер. Спустя три дня об этом человеке писали во всех газетах. Семья была очень довольна мной, и мы пошли отметить в ресторан смерть прихвостня полиции. В завершение вечера я поехал к своей любовнице, чтобы дать выход всей той ярости, что тяготила мою душу.

— Вижу, что все в порядке, тогда я воспользуюсь случаем, чтобы признаться еще в одном: убийстве Мачедонии.

Как же была красива эта Мачедония, порядочная женщина, она была частью всей системы, красивая, как самая восточная ночь Востока, невероятно благородная, и не было ей подобных, еще более немая, чем ты! И именно из-за этой круговой поруки она оказалась в тюрьме, взяла на себя не свою вину. И какой конец ее ждал? Я перерезал ей горло своими собственными руками, я вырвал из глотки язык, а потом сжег его. Она истекла кровью… почему? А! Дорогой отец мой, хорошо, что вы меня не слышите. Мачедония была арестована за подслушивание телефонных разговоров, ее обвинили во всем, но она могла бы выйти на свободу, либо сказав всю правду, либо сознавшись во всем и раскаявшись в содеянном. Да, она могла предоставить доказательства, что она не причастна к этому делу, но поступив таким образом, она подставила бы меня, а я был юным боссом, только начинал свое продвижение. Мачедония решила ничего не говорить, она проглотила язык и никого никогда ни в чем не обвиняла. Она отсидела свой срок. В исправительной тюрьме в то время работали монахини, и одна из них очень привязалась к Мачедонии, монахиню прозвали «Черноголовка». Мачедония, истинная женщина, влюбилась в «Черноголовку», и та тоже ответила на ее любовь, а также и на ее чувственную пылкость, в общем, они творили всякие непотребства. Когда Мачедония вышла по амнистии, «Черноголовка» сняла монашье облачение, отреклась от своего обета, то есть разорвала связь с Церковью, чтобы последовать за своей любовницей.

В квартале поначалу их приняли очень холодно, но потом, известно как устроены неаполитанцы, они привыкают ко всему и всем. Две проститу… простите, Отец, две женщины жили в подвале, и Мачедония продолжат работать в нашей системе. Но однажды она познакомилась с девушкой и без памяти влюбилась в нее… опять эта чертова любовь. А теперь представьте несчастную «Черноголовку», у нее огонь вырывался из ушей от ревности… побои каждый день, до тех пор пока эта бывшая монашка не пошла в полицию и не рассказала в деталях о кое-каких делишках. Они провели рейд и арестовали Мачедонию, которая, чтобы не оказаться вновь в тюрьме и остаться со своей новой возлюбленной, в общем, она выдала всех. Меня арестовали, я отсидел два года в тюрьме и один год под домашним арестом. Потом я выяснил, где скрывалась предательница, я приказал привезти ее и именно здесь в саду я «отключил ей аппарат жизнеобеспечения»… она умерла, захлебнувшись собственной кровью. А что случилось с «Черноголовкой»? Она в психушке — сумасшедшая неизлечимая шизофреничка.

— Отец… вы дадите мне отпущение?

Священник был погружен в раздумья. Дон Дженнаро окликнул его еще несколько раз, потом начал трясти, и святой отец промычал что-то неразборчиво. Хозяин позвал на помощь Катену, которая немедленно прибежала.

— Эй, Кате, этот святоша ни хрена не понимает. Поговори с ним ты.

Катена начала жестикулировать, священник, в свою очередь, ответил жестикуляцией, потом он перекрестил Дона Дженнаро и вышел.

— Ну? И что он сказал? — спросил босс, обращаясь к Катене. — Он отпустил мне грехи?

— Да! Да! Дон Дженна, святой отец дал вам отпущение, — ответила Катена с уверенностью.

Это было невероятно, я просто не могла поверить в это! Дон исповедался глухонемому священнику, который не мог услышать ни единого слова и даже не мог прочесть ничего по губам, так как Дон Дженнаро во время исповеди склонил голову. Но тогда для чего разыгрывался весь этот спектакль? Зачем все это было нужно? Я оставила этих двоих и побежала в сад пописать, затем я вернулась в дом и, бесцельно бродя, пыталась избежать встречи с детишками-монстрами, которые играли где-то в доме. Мое скитание завершилось перед троном, на котором сидела мумия. Сначала я улеглась и с любопытством уставилась на нее, потом я принялась ходить вокруг, обнюхивать ее и, когда я уже решила было уйти, меня удержало шипение, исходящее из этого подобия саркофага.

— Красавица!

Я повернула голову, чтобы понять, откуда исходил голос, но никого не было, кроме мумии. Я встала на задние лапы, чтобы получше разглядеть лицо, и именно в этот момент ее старческие губы стали медленно двигаться.

— Паккьяна… так? Тебя зовут Паккьяна? Знаешь, я ведь уже тридцать лет ни с кем не разговариваю… с тобой я могу поговорить, потому что вы, животные, хорошие существа. Поди сюда, хочешь, расскажу тебе о моей жизни? О моей длинной жизни!

Элегантность этой старой дамы очаровала мою чувствительную душу, я решила послушать ее и устроилась у нее в ногах.

— Меня зовут Сузумелла. Имя, данное мне при крещении, я уже даже и не помню. Я родилась во время Первой мировой войны… и сколько мне было… наверное, что-то около шестнадцати-семнадцати лет, когда один бандит из моего квартала, шестидесятилетний мужчина, влюбился в меня. Мне он не нравился, и тогда он мне порезал лицо, — женщина повернула ко мне лицо, чтобы показать шрам, — вот, видишь? В то время за «шрам любви» даже в тюрьму не сажали. Шрамы ставили, словно печати, за измену, за несвоевременные расчеты по долгам или за несоблюдение законов каморры. Обычно женщины очень гордились «шрамами любви». Я нет! Потому что я не любила этого мужчину. Мне хотелось чистой любви, любви, о которой мечтают все девочки моего возраста, любви, от которой у тебя колотится сердце, мечется душа, ты каждый раз находишься на грани обморока, когда он смотрит на тебя, ласкает и говорит: «Ты все, что мне нужно в этой жизни». А судьба, напротив, дала мне старика, который безумно любил меня, ни в чем мне не отказывал — самые красивые платья, лучшие украшения, рестораны, путешествия, — но всегда только с ним, и не поздоровится тому, кто на меня посмотрит или отпустит комплимент, он тут же брался за нож и пропарывал любопытствующего насквозь. Потом вытирал кровь бедолаги с ножа и принимался бить меня, потому что считал, что я своей красотой провоцировала внимание мужчин. И именно так он подарил мне еще один «шрам любви», — женщина показала мне другую отметину. — Между тем законы изменились, и те, кто оставлял «шрамы каморры», садился в тюрьму, но те, кто поступал так из-за любви, нет, и я как всегда продолжала свое заточение дома. Только ночь приносила мне небольшое облегчение, в своем воображении я бродила по улочкам города в поисках вымышленных историй, которые делали меня счастливой, я встречалась со своими подружками, и вместе мы играли с нашими тряпичными куклами в то время, как он занимался любовью с моим телом. Как-то раз я представила себя с моей семьей в лесу Каподимонте, я стояла на каком-то обрыве и смотрела на море. Я выдумывала истории, чтобы не чувствовать, как его тяжелое тело сдавливало мой живот. Затем та же судьбоносная сила, по которой я вышла за него замуж, привела его к смерти после шести лет брака… пять ребятишек появилось на свет… и он оставил меня вдовой в двадцать два года. Я была красива… молода… я была уважаемой женщиной в квартале и в приличном обществе, потому что покойный муж был большим человеком. Он очень гордился своим положением, он сам рассказал мне о кодексе каморристов конца девятнадцатого века. Среди этих правил самым основным было уважение к женщине, к детям и к самым слабым.

Вот, например, возьми Катену! Таких людей, как она, называли гомосеками, и они могли быть частью приличного общества. Гомосеки занимали определенные посты, но никогда не имели большого веса и поэтому…

Услышав в коридоре шаги Катены, старуха прервала рассказ, и повисла свинцовая тишина. Катена взяла меня на руки и, поглаживая, унесла и усадила рядом с собой на качели в саду. Монотонное покачивание навело меня на размышления. Я — маленькая собачка, прожившая совсем недолгое время в доме благородной семьи, которая дала мне благородное имя, затем изгнанная в зоомагазин и в конце концов депортированная в дом к дурным людям, которые мне дали дурное имя. По правде, я не заметила никакой нравственной, культурной или физиологической разницы между двумя семьями, только лишь различия в способе общения и, быть может, в жестикуляции или, что называется, в «модус вивенди» — образе жизни. В общем, как я говорила, маленькая собачка думала, что все люди были либо женщинами, либо мужчинами, но в этом доме я узнала, что существовали еще и другие возможности: Катена — это существо, называемое «гомосек, педрила, голубец». Я пока что не понимала, что это означало, но я догадывалась, что это чересчур пренебрежительные прозвища для человека, который так ласково и заботливо ко мне относился. Катена доверяла мне все свои самые интимные секреты, свои мысли, она часто рассказывала мне о причинах своих слез, и в тот вечер на качелях она достала письмо и сказала:

— Паккьяна, с тобой я могу поговорить, я уверена, что ты поймешь меня, и я уверена, что ты меня любишь, — и начала читать:

Любовь моя, я люблю тебя, лады! Сейчас я уже четыре месяца в Поджореале, лады! И в этой тюряге я понял, как мне тебя не хватает, лады! И как ты важна для меня, лады! Через несколько дней мы подадим апелляцию, и адвокат заверил меня, что срок снизят до четырех лет вместо шести, лады! Потом составим ходатайство, в общем, если все пойдет так, как надо, три года — и я выхожу, и тогда мы сможем уехать и жить вместе. Потому что я люблю тебя, лады! Дорогая, любовь моя, я люблю тебя, лады! Позвони моей матери, потому что в понедельник она придет на свидание ко мне, и ты можешь передать с ней сколько-нибудь деньжат, потом, когда выйду, я все верну.

Твой Микеле «Тролло»

Я люблю тебя, лады!

— Вот, видишь, Паккьяна, он меня любит, — сказала она сквозь слезы. — Я уверена, что любит! Но его жена говорит, что Микеле «Тролло» любит другую… какую-то Марию «Маленькая грудь». С ней он встречался, когда еще был на свободе, и с ней он подписал документ о совместном проживании. На самом деле на свиданку с ним пойдет она… а ведь она даже не жена, но я не верю в то, что он любит другую. Все мои подруги утверждают, что это обыкновенные «письма заключенного», письма с пустыми обещаниями и благородными предложениями, но потом, когда они выходят из тюрьмы, они не остаются верны ни единой закорючке из написанного, ни единому «лады», повторяемому тысячи раз. Я в отчаянии, Паккьянелла. Даже хозяйка говорит, чтобы я перестала думать об этом, и что если бы он хотел справку о совместном проживании, он бы подписал со мной. Она все время повторяет, чтобы я нашла себе хорошего парня, который бы действительно меня любил, но ведь я люблю этого: Микеле «Тролло». Знаешь, как мы с ним познакомились? Однажды вечером мы с подругами пошли в бар в Мерджеллина выпить по коктейлю, и рядом с нашим столиком сидела компания парней. Ну, знаешь, как это бывает… когда молодые ребята в компании подкалывают, задирают нас, а потом в кусты. Вот и Микеле под предлогом, что идет в туалет, встал и, проходя мимо, подмигнул мне. Я пошла за ним, и он просунул мне в вырез кофточки записку с номером телефона. Я подождала несколько дней и позвонила. Он сделал вид, что не помнит меня, но тем не менее мы сразу договорились о свидании. Микеле повел меня в одну из тех комнат с почасовой оплатой в Испанских Кварталах. О какие это были пламенные часы, какой вулкан секса, какая чувственная и нежная любовь, языки, сплетенные в страсти. В общем, Паккьяна, ты еще маленькая и многих подробностей я не могу тебе рассказать. Мы продолжали встречаться… многие месяцы страстной, плотской любви. Потом он признался мне, что женат, но не любит свою жену.

Тот факт, что он был женат, мало беспокоил меня — так я ему сказала, но на самом деле я страдала как собака. Ой, извини, Паккья. Я страдала, да еще как. И я все-таки решила рассказать ему о своих переживаниях. Микеле «Тролло» ответил, что понимает меня и что потом, когда дети немного подрастут, он бросит жену, но до тех пор наши отношения должны оставаться секретом, иначе… он переломает мне ноги. Как же мне нравилось, когда он говорил: «Я переломаю тебе ноги». Сколько любви… но сколько страданий он причинил мне: отмененные свидания, невыполненные обещания, вранье и лицемерие. Каждый, кому я рассказывала об этой истории, убеждал: «Этот тебя точно кинет».

Но я, упрямая, никому не верила… я даже самой себе не верила, только Микеле, и проблема в том, что я до сих пор ему верю. Может быть, если бы я встретила другого парня, который бы выбил у меня из головы Микеле, мне стало бы легче, даже если он будет некрасивый… главное, чтоб он любил меня, пусть будет даже псом вонючим. Прости, просто так говорится.

В общем, однажды я сидела и смотрела новости по телевизору: «Арестован Микеле Э., по кличке „Тролло“, по обвинению в вооруженном ограблении». Так сказал репортер, и больше я уже ничего не поняла, я превратилась в обезумевшее животное… я рыдала дни и ночи напролет. Потом мне пришло первое письмо, как только я увидела имя отправителя, у меня сразу затряслись ноги. Я помню, что чистила дорогой фарфоровый сервиз, и одна тарелка, дорогущая тарелка Баварского фарфора, выпала у меня из рук. Хозяйка стала кричать на меня. Я не могла произнести ни слова, у меня онемел язык, синьора взяла письмо и начала читать:

Дорогая Катена,

Микеле «Тролло».

Я в Поджореале [12] меня посадили, но я не виновен, лады! Ты должна мне верить, лады! Я хочу выйти из этой тюряги, лады! Мне всего хватает, мои сокамерники немного воняют, но они хорошие. Я не скучаю по детям, я не скучаю по свободе… Мне не хватает только тебя, лады! Когда я выберусь отсюда, то хочу быть с тобой, лады! Знаешь, моя жена не навещает меня, она говорит, что я сам виноват, ко мне приходит только мать, приносит мне передачи и приводит детишек. Но бедная женщина — вдова, и у нее нет денег, чтобы содержать еще и заключенного, ты можешь позаботиться об этом, лады? Я потом все тебе верну, лады?

Всегда думай о твоем невиновном возлюбленном…

Хозяйка закончила читать.

— Даже и не думай об этом, он настоящий подлец, он хочет использовать тебя. Это ведь всего лишь «письма заключенного». Послушай меня, Катена, не дай себя облапошить.

В тот же вечер я пошла на центральный почтамт и отправила ему телеграмму, чтоб он знал, что я получила его послание. Я писала ему тысячи писем, но получала в ответ только одно в неделю, как он объяснял, потому что у него не было денег. Тогда я отправилась к его матери и представилась подругой. Синьора улыбнулась, но осталась совершенно невозмутимой, даже когда я дала ей небольшую сумму денег, чтобы она отнесла их в тюрьму Микеле. Я оставила ей номер телефона на случай, если что-нибудь понадобится. Это было моей первой большой ошибкой, милая мамаша Микеле «Тролло» принялась доставать меня звонками: то ему нужна пижама, то спортивный костюм, трусы, носки, и я срывалась по первому требованию. Мне, правда, казалось странным, что в своих письмах он никогда не благодарил меня за все, что я делала. Поэтому я написала ему:

ДОРОГОЙ МИКЕЛЕ, Я ТВОЯ КАТЕНА, У МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО, Я НАДЕЮСЬ, ЧТО И У ТЕБЯ ВСЕ В ПОРЯДКЕ.

ДАЙ МНЕ ЗНАТЬ, ЕСЛИ ТЕБЕ ЧТО-НИБУДЬ НАДО, НУ, Я НЕ ЗНАЮ… ТРУСЫ, НОСКИ… И НЕ БЕСПОКОЙСЯ, Я ОБО ВСЕМ ПОЗАБОЧУСЬ. ТВОЯ КАТЕНА.

Через неделю, как всегда пунктуально, пришло его письмо:

Дорогая Катена, не беспокойся об этом… у меня есть двоюродная сестра Мария «Маленькая грудь», у нее есть магазин одежды, и она приходит на свидания с мамой, лады, и приносит мне все, что надо. Пижаму, костюмы, носки и так далее, лады. Сделай мне только одно одолжение, сходи к адвокату, лады? Ему нужны деньги, чтобы подать прошение по одному старому делу, этот козел сказал, что если не принесем ему денег, то мне добавят еще один год к сроку, лады? У матери моей нет денег, ты можешь позаботиться об этом, лады?

Твой Микеле «Тролло».

— Мария «Маленькая грудь»… его двоюродная сестра? Его любовница? А я? Кто же я? — ее слезы капали мне на шерсть, когда из дома послышался голос:

— Катена, Кате, может быть, ты спустишься в конце концов? Мы должны подготовиться к празднику. Где ты, черт побери? Как всегда, сидишь сложа руки. Давай, давай. Спускайся немедленно!

Это был голос Дона Дженнаро. Катена вытерла глаза, и мы побежали в дом, она поставила меня на пол, а сама поспешила на кухню.

Я вернулась к Сузумелле, которая встретила меня улыбкой:

— Знаешь, почему я никогда ни с кем не разговариваю? — спросила она меня. — Тридцать лет назад крестили одного из моих многочисленных внуков, сына моей дочери, который появился у нее после долгих лет лечения: у бедной девочки были проблемы со здоровьем, и радость от этого события была столь велика, что устроили большой пышный праздник. Собрались родственники и друзья, важные друзья, и пришел мой старший сын, который в то время скрывался от правосудия, но из уважения к сестре вышел из укрытия. Его разыскивали не только правоохранительные органы, но и его собственные подельники, так как полиция, сновавшая туда-сюда в поисках моего несчастного мальчика, не давала им работать, проворачивать свои грязные делишки. В общем, прямо посередине торжества, в то время, как мы с сыном позировали для памятной фотографии с малышом на руках, наступил конец света. Дверь дома вылетела, и ворвались трое мужчин в капюшонах, вооруженные автоматами, и начали стрелять… и больше я ничего не могла понять… помню только кровь… столько крови. Я смотрела на своего сына, лежащего на полу, его глаза умоляли меня: «Помоги мне, мама, помоги, я люблю тебя, помоги мне». Я уже было потянулась к нему, но вдруг почувствовала влажную теплоту на животе. Я опустила взгляд и увидела тельце малыша. Его лицо напоминало лицо фарфоровой куколки. Я крепко прижала его к груди и побежала, как безумная, вниз по лестнице. Добежав до середины улицы, я остановила соседского паренька, забралась к нему на мопед, и мы помчались к ближайшей больнице. Как только мы приехали, силы покинули меня и я упала на землю. Какая-то медсестра схватила окровавленный сверточек и быстро исчезла за дверьми. Прибыл наряд полицейских, которые стали задавать мне кучу вопросов, а я все смотрела в никуда, уставилась взглядом в пустоту и ни на что не реагировала. Я не знаю, сколько времени прошло. Подошла медсестра. Весь ее халат был пропитан кровью. Она произнесла только одно слово: «Он умер!» Я потеряла сознание. Когда я очнулась, вокруг меня стояли мои внуки. Самый старший, которого сейчас все зовут Дон Дженнаро, сказал мне: «Бабулечка моя, сыночек твой умер и малыш тоже… но дай мне только время, я вырасту и отомщу. Я уничтожу младенцев прямо в животах у матерей, я истреблю их прямо в колыбельках, я устрою настоящую бойню… дай мне только время». Я смотрела на своего внука, которому не было и шестнадцати, а он уже источал такую жестокую злобу. Как это говорится? Преступниками не становятся, ими рождаются. А Дженнаро им стал, и такой силы была его злоба, его ожесточенность, что теперь из уважения все зовут его Дон Дженнаро. Я помню, как он буквально перевернул всю больницу своим криками, угрозами, его даже вынуждены были выдворить силой. Полиция допрашивала меня, они хотели знать… но я не говорила, я решила больше никогда не говорить. Моими последними словами стал приказ, скорее даже угроза: «Никто и никогда в этом доме не должен произносить мое имя, сейчас вы в последний раз слышите мой голос». Так и случилось. Я разговариваю только с «Сараченой».

— Паккьяна, Паккья! Куда ты запропастилась? — на этот раз рассказ Сузумеллы прервал голос Наташи. — Иди сюда, красавица, мы должны подготовиться к празднику, — и пока девочка уносила меня, я успела в последний раз взглянуть на Сузумеллу и ее морщинистое лицо в «шрамах любви».

Наташа принесла меня в ванную комнату всю в мраморе, с позолоченными ручками и огромными зеркалами, поставила меня на пол и открыла краны в ванне во французском стиле 1830 года. Не знаю почему, но меня охватил страх и, как оказалось, не напрасно: Наташа, как только ванна наполнилась, с силой швырнула меня прямо в этот пенящийся кипяток. Я стала барахтаться, захлебываться пеной с восточными ароматами и подумала: «Я умираю! Прощай мир!» Как говорил Оскар Уайльд…

Хор нимф лесных

На горке игр не водит…

Сребрист и тих,

Осенний день уходит. [13]

Я погибала на дне этой чрезмерно надушенной ванны. Я уже представляла, как все будет выглядеть после смерти. Меня обнаружат бездыханной на руках у плачущей Наташи, и папа будет утешать ее нежными словами:

— Папочка просит, не плачь… умерла одна собачка — купим другую. Твой папочка сейчас поедет и купит тебе нового щеночка.

И все. Наташа бросит меня в ванну и с радостью побежит с отцом покупать следующую несчастную жертву. Пока я предавалась этим мыслям, рука Катены вырвала меня из этого ада, взяла полотенце и стала вытирать.

— Тебе что, доставляет удовольствие убивать собачек?

Оглушительный вой, похожий на рев сирены, вырвался изо рта Наташи. У этой девчонки десяток легких, что ли? Услышав душераздирающий крик, прибежала синьора Марителла.

— Что здесь происходит? — спросила она, обняв дочку. — Кате, что ты постоянно придираешься к ребенку? Мне кажется, ты преувеличиваешь.

Милая девочка перестала плакать и сказала:

— Мамочка, Катена обвинила меня в преднамеренных и многократных убийствах щеночков. И еще она сказала, что меня не выпустят из тюрьмы, даже если выйдет новый закон о помиловании и амнистии.

— Эй! Эй! — вступила Катена. — Посмотрите, что за словечки вылетают изо рта маленькой девочки. Так вас воспитывают, этому вас учат в школе… и здесь в доме.

Сначала лицо синьоры Марителлы стало красным, как спелый арбуз, а потом она начала орать словно подзаборный мужик и налетела на бедную Катену с угрозами:

— Сейчас я тебе объясню, что такое воспитание, научу и покажу, как воспитывать. И не дай тебе Бог еще раз посметь говорить такое! Я выбью все зубы из твоего поганого рта, ты меня хорошо поняла? Иди отсюда и не показывайся мне на глаза, пошла вон!

Мы с Катеной ушли, уже на лестнице нас настигли слова: «Этот говеный гомосек», брошенные благовоспитанной хозяйкой. Катена открыла дверь в мою комнатушку, бросила меня на пол и ушла.

Наконец я осталась один на один со своими мыслями, но о чем я могла думать? Дети, использующие лексикон взрослых, взрослые, ведущие двойные, тройные жизни, чрезмерное, выставляемое напоказ богатство. Вот какая жизнь ожидала меня! И судьба моя навсегда связана с девочкой — серийной убийцей щенков? Возможно, единственным мудрым и воспитанным человеком в этом доме была Сузумелла. Пока я была погружена в такие размышления, за дверью я услышала голос Марителлы:

— Любимый! Любимый, не бросай меня, умоляю, я сделаю все, что ты хочешь… нет! Сегодня вечером нет! Сегодня день рождения Наташи… завтра, да, и мы все выясним с глазу на глаз, завтра я повезу собаку к ветеринару, чтобы вычистить глисты… у собак ведь бывают глисты? Нет! У нее ничего нет, но я сделаю так, чтоб они появились, иначе как нам с тобой встретиться? Конечно, если Наташа не убьет ее сегодня… тогда я точно сделаю так, чтоб у нее появились глисты. Я слишком сильно хочу увидеть тебя, до встречи, любовь моя… пока.

Я услышала удаляющиеся шаги Марителлы, а в голове у меня пульсировала только одна фраза: «Конечно, если Наташа не убьет ее сегодня». Могла ли я спокойно жить с этим ужасом в душе? Пока я думала, хозяйка открыла дверь, взяла меня на руки и, поглаживая, отнесла к себе в комнату. Она принялась расчесывать меня и к каждому хвостику привязывала бантик: сначала серебряный, после золотой, потом красный или желтый; в общем я стала похожа на проститутку из борделя двадцатых годов, на рождественскую елку, наряженную к Пасхе. Жестоко расправившись с каждым волоском, она поставила меня на пол и ушла.

Я пошла к Сузумелле и устроилась рядом с ней, я была потрясена ее историями, и она не преминула продолжить свой рассказ:

— «Сарачена» — единственная, с кем я разговариваю, знаешь, кто такая «Сарачена»? Ты должна знать, что этот дом принадлежал моему первому мужу и у него была сестра по имени Маруцелла. Она была красива, как солнце, красива, как поле желтых ромашек, красива, как сарацинка.

В юности она влюбилась в парня, нищего лоботряса. Брат Маруцеллы, мой муж, не одобрял этих отношений. Для своей сестры он желал хорошей партии, мужчины из высшего общества. Маруцелла рыдала дни и ночи напролет; и то ли ее девичьи слезы, то ли мои слова убедили моего мужа уступить этой любви.

Муж нашел для парня работу и пообещал, что если тот будет хорошо работать и проявит себя, то он выдаст за него Маруцеллу. Не прошло и недели, как горе-жених бросил работу, сказав, что ему мало платили, а работать приходилось слишком много. Тогда муж нашел ему другое место, и на этот раз парень продержался там всего три дня, а на третьем месте — едва ли несколько часов. Мой супруг очень разозлился и высказал все:

— Красавчик! — сказал он ему. — Ну, и что нам делать? Если ты хочешь жениться на моей Маруцелле, тебе придется вкалывать, иначе тебе не поздоровится.

Молодой выскочка не растерялся перед напором уважаемого человека и ответил:

— Вы, быть может, ничего не поняли? Я женюсь на Маруцелле, позволите вы мне это или нет, потому что она меня любит, а вы будете нас содержать, ну чего вам стоит. У вас все в порядке, вы богатые, у вас есть этот огромный дом, ну же! С чего это мне вдруг работать, надрываться, если ваша семья такая обеспеченная?

Мой муж долго смотрел на него, а затем спросил:

— А ты-то ее любишь?

Парень выдержал длинную паузу и отрезал:

— Главное, она меня любит, да еще как.

Муж тоже долго молчал, а потом подвел черту:

— Через месяц вы поженитесь.

Он произнес эти слова с равнодушным безразличием, ничто не выдало его жестокого замысла. Подготовку к роскошному бракосочетанию взял на себя мой муж, который выписал из Канту десять вышивальщиц для создания свадебного платья, необычайно красивого: с нижней юбкой из тончайшего шелка, буранским ручным кружевом, английским тюлем и фатой с цветами. Лучшие кондитеры, заказанный ресторан, фарфоровые бонбоньерки из Каподимонте, выполненные искусными и опытными руками ремесленников. Все было готово в течение десяти дней. Но муж чувствовал, что Маруцелла не слишком счастлива, а когда он спрашивал, довольна ли она, девушка отвечала:

— Не беспокойся, родной мой, я всем довольна.

При этом она опускала голову, чтобы спрятать блестевшие от слез глаза. Мой супруг был неглупым человеком, иначе он бы не смог стать главным каморристом квартала, в общем, он повсюду разослал своих шпионов и узнал от близкой подруги Маруцеллы всю правду:

— Этот хмырь сказал вашей сестре, что он женится на ней, так как у вас много деньжат, а ему они страшно нравятся, а что до любви, то он к ней ничего не испытывает.

Таковы были слова ее подружки. Мой муж выслушал все, не проронив ни единого слова. Настал день свадьбы, Маруцелла сияла своей печальной красотой. Она прибыла к церкви в карете, запряженной восьмеркой белых лошадей, но один из гостей подошел к карете и сказал:

— Сделайте еще один кружок, жених пока не приехал.

Экипаж кружил и кружил час за часом со своей пассажиркой, одетой в белоснежное кружево. Потом они остановились, чтобы дать передохнуть лошадям. Какой-то голос из толпы зевак долетел до незадачливой невесты:

— Да вы что, ничего не знаете? Этот женишок вчера вечером сбежал с гладильщицей из Мираколи и сегодня утром их обоих нашли мертвыми по дороге к Сан Джованни, точнее на пересечении сточных канав.

Ему вторил другой голос:

— Вот так история, бедняжка Маруцелла, она совсем такого не заслуживает.

Карета удалилась в полной тишине в сторону Кастель делль Ово. Прекрасная «Сарачена» медленно спустилась и пошла к террасе, туда, где блестели дула пушек, и бросилась вниз. Какая ужасная смерть. Ее привезли домой и положили на кровать в кружевном одеянии. Не прошло и месяца после похорон, как мой муж, раздираемый гневом и скорбью, последовал за сестрой. Но Маруцелла по прозвищу «Сарачена» никогда меня не оставляла, она все время здесь, и только я могу ее видеть, потому что она знает, что я ее люблю. Эй! Это так, Маруце? — и порыв ледяного ветра пробежал по моей спине, увешанной бантиками.

Я хочу быть поэтом,

Артюр Рембо [17]

и я пытаюсь превратиться в ясновидца.

Поэт становится ясновидцем через долгое,

грандиозное и достигнутое рассудком

расстройство всех чувств.

В страхе я убежала в комнату к синьоре Марителле и увидела ее невероятно красивую в черном платье, облегающем идеальную фигуру. Синьора взяла меня на руки, осмотрела со всех сторон, чтобы удостовериться, что я в порядке, и сказала:

— Пойдем, Паккьяна, сегодня я должна смеяться через «не могу»… ведь это праздник, день рождения моей девочки.

Мы спустились в сияющую гостиную, полную гостей, которые уже давно собрались и разговаривали между собой. Вид хозяйки, спускающейся по лестнице с грацией дивы немого кино, привлек внимание всех присутствующих.

Все были потрясены невероятной красотой синьоры, даже собственный муж смотрел на нее с восхищением; синьора Марителла на самом деле была ослепительна. Катена также принарядилась по случаю праздника (она, как и хозяйка, скрывалась за вуалью печали, свойственной исключительно несчастной любви). Она подошла к синьоре, взяла меня из ее рук и опустила на пол, в то время как Марителла приветствовала собравшихся. Движимая любопытством, я пыталась избежать столкновения с гостями, которые могли не заметить меня и причинить вред моему бедному тельцу. Снизу я могла разглядеть только ботинки, высокие каблуки, подол рясы священника. Пробираясь сквозь лес ног, я слышала разные комментарии, обрывки фраз. «Какое расточительство! Это уж слишком! Что это? День рождения королевы Лондона?», «Но ведь вы знаете, они могут себе это позволить, в любом случае они это заработали не своим потом и кровью», «И все ради этого невоспитанного маленького монстра», «Вы правы. Наташа на самом деле ужасна, похожа на жалкую вошь».

Те же люди с фальшивыми улыбками, застывшими на их чрезмерно и безвкусно размалеванных лицах, поздравляли хозяев дома и виновницу торжества: «Пусть еще сто лет Иисус Христос приносит вам удачу», «Какая Наташа красавица, она похожа на ангелочка», «Какой восхитительный праздник, изумительно простой». Казалось, только Катена видела это лицемерие, но бедняжка была поглощена своей болью и, ни с кем не разговаривая, нервно смотрела на часы. Потом она подошла к синьоре Марителле и сказала ей:

— Хозяйка! Я могу уйти?

— Кате, ты с ума сошла? — ответила синьора. — Сейчас приедут музыканты, а потом мне всегда нужен кто-нибудь на подхвате.

Катена ее не слушала и, настаивая, с глазами, блестящими от слез, добавила:

— Синьора, Микеле «Тролло» вышел из тюрьмы, и я хочу поехать к нему домой, потому что очень хочу его увидеть, вы же понимаете меня, только вы можете понять меня.

Марителла посмотрела на нее:

— Иди, в любви и на войне позволено все, иди… возьми с собой собаку, а то какой-нибудь завистник раздавит тут ее. И не показывайся в доме «Тролло» с таким лицом. Улыбайся! Мужчины хотят радости, а не кислых лиц. Смейся, Кате! Настал твой час… смейся и ради меня тоже.

Катена взяла меня на руки и практически бегом мы добрались до двери. Мы уже почти вышли, но вдруг Катена остановилась и посмотрела по сторонам. Внезапно она направилась на кухню, достала огромный нож из ящика — тесак, как у мясника, — положила его в сумочку, и на ее машине мы направились в бассо, где жила мать Микеле «Тролло». Катена буквально поглотила те километры дороги, что отделяли ее от возлюбленного. Она проезжала на красный свет, чуть было не задавила нескольких бедолаг и на протяжении всего пути беспрестанно сигналила. Наконец мы добрались до одного из темных переулков Неаполя. Катена припарковалась, мы вышли из машины и направились к пункту назначения. Лицо ее было словно из воска, настолько напряженным, будто предстоящая встреча не должна была стать осуществлением ее самой большой мечты. Мы остановились рядом с освещенным бассо, изнутри доносилось радостное воркование… иногда прерываемое злобными, колючими фразами. Звонкий голос Марии «Маленькая грудь» ранил сердце Катены:

— Ну вот еще! Да на что рассчитывала этот гомик, Катена? Микеле — мой!

— Но мне пришлось внушить ей, будто я люблю ее, иначе что бы мы делали? — ответил ее Микеле «Тролло». — Кто бы платил за все? А потом, Мари, ты же знаешь! Ты — вся моя жизнь!

Слова Марии «Маленькая грудь» и Микеле «Тролло» ядовитыми стрелами впивались в самое сердце Катены. Вдруг ее лицо окаменело и без всякого замешательства, скрывшись в нише бассо, постукивая ухоженными пальчиками с идеальными алыми ногтями по двери, будто в бубен, она завела старинную песенку, в которой говорилось о гордой женщине, храброй и мстительной, женщине, ставшей убийцей любовницы своего возлюбленного, убийцей, покончившей со своей соперницей во дворе церкви Мадонны дела Катена, где ее любимый поклялся ей в вечной любви.

Обитатели квартирки, охваченные одновременно страхом и любопытством, слушали песенку в тишине. Потом они принялись смеяться Катене прямо в лицо, показывая на нее пальцами с издевкой и злобой. Катена, абсолютно равнодушная к этим насмешкам и саркастичным замечаниям, направилась к Микеле и, глядя ему прямо в глаза с невероятным презрением и ненавистью, одолевшими ее в тот момент, достала из сумочки кухонный нож и вонзила в него. Теперь никто уже больше не подтрунивал над «гомиком», а Мария с ужасом наблюдала за ней. После минутного ступора Мария принялась кричать, плакать, склонившись над бездыханным телом Микеле, в то время как Катена все с тем же каменным лицом, без единой слезинки в глазах, взяв меня на руки и сжав со всей силой, в которой выразилась ее боль, направилась к выходу. Мы сели в машину и поехали обратно на виллу, в этот раз без всякой спешки. Как только мы приехали, Катена оставила меня перед дверью и, нежно приласкав, удалилась.

Я начала лаять, чтобы вернуть ее, но голос ведущего, представлявшего очередного артиста, заглушил мой призыв. «А сейчас, в завершение праздника, самый популярный певец в Неаполе со своим последним хитом. Дамы и господа, Сальваторе дель Соле». И он завел свою фальшивую песню под аплодисменты и несмолкаемые крики одобрения гостей, а в это время я, сидя на холоде, провожала глазами Катену, которая села в машину и уехала. Наконец мелодия оборвалась и первые гости стали расходиться. Я проскочила в дом и забралась под стол, где еще оставалось несколько приглашенных. Неожиданно раздался голос Дона Дженнаро:

— Завтра должна взлететь на воздух фабрика обуви в районе Санита.

— Но это невозможно, завтра праздник Святого Винченцо «Мунаконе», из уважения к святому, а потом там будет туча полицейских.

Хозяин прервал говорящего:

— Ладно! Ладно! Тогда, как только закончится праздник, потому что эта история с неуплатой уже достала меня, надо кончать.

Вмешался женский голос:

— Да! Дон Дженнаро, так тому и быть, но проверните все ночью, когда не будет рабочих, потому что на фабрике работает мой двоюродный брат.

Мгновение тишины, затем снова заговорил Дон:

— «Трибунале», вы знаете, как я вас уважаю, но здесь необходимы жертвы, иначе мы так и будем топтаться на месте.

— Сделайте все ночью, там будет только охранник, — ответила женщина с нарочитой любезностью и угрозой в голосе.

— Пусть будет так.

Потом Дон Дженнаро встал, откашлялся и строгим тоном сказал:

— Сейчас мы поговорим о политике, я представляю вам этого синьора — он будет кандидатом, которого мы должны «ПРИВЕСТИ» к следующим выборам и которому мы все поможем «ПОБЕДИТЬ». Пожалуйста, вам слово.

Полный, лоснящийся мужчина с лицом филина поднялся, кашлянул и начал говорить.

— Уважаемые господа, я благодарю вас за теплый прием и без промедления изложу свою политическую программу. Во-первых, Виа Караччоло: снести дамбу, пляж вместо дурно пахнущих камней, пальмы на набережной, железные кованые киоски в стиле сеттеченто, курортные зоны. Все это предполагает сотни рабочих мест, точки продажи напитков, бутербродов и сувениров. Такая осовремененная старинная Копакабана, туризм, работа для отелей, такси, все управление в распоряжении Муниципалитета Неаполя и комиссии, которая будет контролировать, чтобы каморра не влезла в это дело и не взяла все в свои руки…

Кладбищенская тишина повисла в доме, политик с лицом филина растерянно смотрел на собравшихся. Хозяин побледнел и промолвил:

— Ты что, совсем идиот? Мы тебя проталкиваем в городской совет, а ты ведешь речи о комиссии «антикаморра»? Да я тебе отрежу твою безмозглую башку и выброшу ее в мусорный бак. Ребята! Возьмите этого придурка и вышвырните его вон отсюда.

Двое парней взяли толстяка за воротник и вытолкали без всяких церемоний из дома.

— Я прошу у вас прощения, но откуда мне было знать, что есть на свете такие идиоты; а ведь у него еще и диплом о высшем образовании.

Раздались смешки, какие-то комментарии, потом поцелуи, объятья, и в конце концов все распрощались. Я осталась одна, потом добралась до своей комнаты, возблагодарив Бога всех животных за то, что в течение всего вечера мне удавалось избежать встречи с Наташей, но я все еще очень переживала за несчастную Катену. В конце концов усталость одолела меня и я заснула. На следующее утро я проснулась не в лучшем настроении.

— Но этот гомик совсем с ума сошел? Она убила любовника! Вот увидишь, сейчас нагрянет полиция.

От криков Дона Дженнаро вздыбились все мои волосы, до сих пор украшенные бантиками.

— Прекрати сейчас же, не дай Бог дети услышат, — ответила синьора Марителла. — Ты же знаешь, я не хочу, чтобы они догадывались о некоторых делах. А потом ты, как всегда, ничего не понял. Она его убила из-за любви. Вот, смотри в газете, читай:

«УБИЙСТВО В СОСТОЯНИИ АФФЕКТА В ГОМОСЕКСУАЛЬНЫХ КРУГАХ.

Кристиано Бричиллино по прозвищу „Катена“ убил своего молодого любовника».

Синьора Марителла швырнула газету на стол.

— Читай! О нас тут ни слова. Ты сделай вот что — поезжай к тетке в деревню. После того как приедет полиция и проведет расследование, ты вернешься. Езжай, не беспокойся, я их встречу.

Дон Дженнаро ушел, хлопнув дверью и проклиная все на свете. Я выбралась из своей комнаты, прошла мимо покоев Сузумеллы, которая, посмотрев на меня, шепнула:

— Бедная Катена, ее навсегда запрут в тюрьме, а ключи выбросят.

Я вернулась в комнату синьоры и увидела ее прильнувшей к телефону:

— Думаю, мы скоро сможем увидеться, мой старшенький уехал в школу за город… Да! Знаешь, я еще номер телефона поменяю, любовь моя! Может, мы даже сможем провести вместе всю ночь… да, любимый! Я тебе попозже перезвоню.

Хозяйка выбросила мобильный в мусорное ведро, потом посмотрела на меня и сказала:

— Паккьяна, сегодня — праздник. Мне очень жаль бедняжку Катену, но сегодня у меня праздник. Мой муж, «мой старшенький», уехал из Неаполя, и я смогу увидеться с моим любимым.

Она надела шубу, сделав знак следовать за ней; мы сели в машину и направились в салон сотовой связи. К радости продавца она купила целых семь телефонов. Мы снова сели в машину и поехали в офис семейного адвоката, которому она поручила защиту Катены. И в конце концов — к ветеринару.

— Бедная собачка! Что вы на нее нацепили? — спросил мужчина в белом халате и, снимая с моей головы бантики, начал меня осматривать. — Так у нее еще и глисты.

Хотелось бы посмотреть, после всего того, что мне пришлось испытать, что бы вылезло у него; вот смеху-то было бы: ветеринар с глистами.

— Собаку я оставлю, вернусь через полчаса. Помойте ее, выведите глисты, сделайте прививки, ну и все такое, увидимся.

И на всех парах синьора Марителла направилась к выходу, оставив меня в одиночестве, на руках у мужчины в белом, среди приторного запаха лекарств, шампуня и духов. «Ну ладно, — думала я, пока ветеринар заботился о моем маленьком тельце. — Она сказала через полчаса». Хотя полчаса прошли уже два часа назад, а от синьоры не было никаких вестей. Я прождала еще целый час, прежде чем раздался звонок. Врач, поглаживая меня по голове, свободной от этих отвратительных бантиков, сказал:

— Это была твоя хозяйка. Она сообщила, что заберет тебя завтра. Сегодня тебе придется провести ночь в лечебнице.

Я растерялась. Я скучала по Катене, я скучала по Сузумелле, мне даже не хватало Наташи, но терпеливая и сдержанная, я приняла такой поворот событий.

Прошел вечер, ночь и наконец утром, к открытию клиники, синьора приехала за мной. Она вся светилась, я же была счастлива вернуться домой. Когда мы садились в машину, она набрала номер на новеньком мобильном.

— Любимый? Любовь моя… какую чудесную ночь я провела с тобой. Я почувствовала себя королевой, танцующей прямо на луне… да! Я решилась… я уезжаю с тобой. Нет! Не будем торопиться, сейчас есть проблемы, с которыми надо разобраться, еще я должна позаботиться о Катене… я не отступаюсь, тебе просто надо немного потерпеть… да! Не беспокойся, все, я больше не могу говорить, я приехала… пока, любимый.

Синьора отключила телефон со счастливой улыбкой, порхавшей по ее прекрасному лицу, но тут мобильный снова зазвонил.

— Алло… а, это ты, Дженнаро?.. Нет, я была занята, я разговаривала с адвокатом… да, он сказал, что завтра пойдет в тюрьму, чтобы увидеться с Катеной, потом он расскажет, как дела… да, у детей все в порядке. Я отправила их к Нинетте: когда приедет полиция, я не хочу, чтобы они увидели весь этот спектакль… да! Если приедет полиция, я скажу, что ты уехал из Неаполя по работе… спала ли я одна? Я пока еще не завела себе любовника! Вот когда заведу, тогда я буду спать с ним… господи боже, Дженнаро, ты сразу хочешь убить меня, я пошутила… ладно, больше шутить не буду. Да, прости, созвонимся… да, мобильные я сменила. Я купила шесть штук с сим-картами… да, я отправлю эсемеску с номерами… мама миа, Дженнаро, ты думаешь, я совсем дура?… Эсемески нельзя отследить, а потом я напишу тебе, как в сказочке про Белоснежку, и ты все поймешь… не злись, созвонимся сегодня… пока, будь умницей.

Мы наконец вошли в дом. Я побежала к Сузумелле, которая, казалось, ждала меня, чтобы поговорить.

— Ты видела, какая мерзость? Муж уехал, и она тут же привела в дом любовника. Конечно, Дженнаро, мой внук, паршивый муж, но жена его просто отпетая проститутка. В свое время я содержала питейное заведение, но я потрясена тем, что творится сейчас. Мне жаль моего внука, но я надеюсь, что больше не увижу кровопролития. Эти жестокие негодяи, кровожадные ублюдки, — кто знает, что им еще придет на ум! А я понятия не имею, что будет со мной завтра, — вдруг Сузумелла, будто в бреду, запела:

Мы не карбонарии,

Мы не монархисты,

Мы — каморристы,

Мы отдерем и тех и других.

— В мои времена не рассуждали, не раздумывали, а просто взгляд, замах, прыжок, удар ножом, никаких признаний, никаких объяснений… а если синьора Марителла попробовала бы возразить! Да! Да! Она уже лежала бы в могиле.

Мелодия «Фуникули-Фуникула» прервала рассказ старухи. Марителла открыла дверь: это были полицейские, которые пришли насчет Катены, потом они спросили про Дона Дженнаро. В общем, они сообщили, что любовник Катены не умер и что журналисты выдали ошибочную информацию. Полицейские ушли, и Марителла сразу же позвонила адвокату.

— Приходила полиция… Да! Я сказала, что Катена здесь работала и что муж мой уехал по работе. Да, да! А еще они сказали, что тот мужчина не умер… как, вы уже знаете? Почему же вы мне не сообщили? Господи, такая важная информация, а вы молчите? Адвокат, Катена ведь как член семьи, что вы такое говорите? Конечно, вы должны действовать и как можно скорее… Ладно, дайте мне знать, всего доброго.

Она закончила разговор, сдобрив его напоследок отборными ругательствами, после чего добавила:

— Этот адвокатишка настоящий придурок!

Потом она снова взяла телефон и набрала другой номер.

— Алло, любовь моя? О, синьора, простите. Я ошиблась номером, — и, повесив трубку: — Господи, это его мерзкая жена.

Набрала еще один номер:

— Дженнаро?.. Да, приходила полиция. Все в порядке. Тот парень не умер… нет! Пока не приезжай, я сказала, что тебя нет в городе… Дженна, упрямая ты башка. Делай, что хочешь… Да!.. Да! Пока, — она закончила разговаривать, но мобильный вновь зазвонил.

— Алло, любимый, прости меня, но откуда мне было знать, что ты оставил телефон дома?.. Да наплюй ты на свою жену, через несколько дней мы уедем. Послушай, сегодня мы увидимся в той же гостинице… нет, у меня дома нельзя, потому что Дженнаро, может быть, вернется… и если он меня не найдет, я скажу, что уехала из дома к подруге, потому что боялась оставаться одна… Нет! Мне не страшно, если Дженнаро хочет быть со мной, ему придется вести себя хорошо, я слишком много знаю… я позабочусь о Сузумелле и собаке и приеду к тебе… пока.

Марителла приготовила бульон для старухи, наполнила мою миску сухим кормом, собрала сумку и вышла из дома.

Я улеглась рядом с Сузумеллой.

— «Сарачена» провела со мной всю ночь, она сказала, что скоро я буду с ней и в этом доме нас будет двое, только я и она. Я спросила, в чем же моя вина? И почему мне суждено остаться в этом доме? Она ответила, что, возможно, стены пропитаны моим присутствием и что меня ждет мучительная смерть. Но как это! Я умру в муках адовых? Неужели недостаточно было этих ста лет страданий? Никогда не было любви, о которой я мечтала, ни одного счастливого дня, я прошла через две войны, я пережила целые семьи, поколения, стиснув зубы, я вырастила своих детей. Мне хотелось, чтобы хотя бы они прожили достойную жизнь, но они, напротив, все умирали на моих глазах, я всегда одета в траур, а потом, после них, их дети и дети их детей, а я все так же в черном, и я не могла даже показать своего горя, своего траура, потому что я была Донна Сузумелла! Паккьяна! Я не хочу гореть в аду, что же мне делать?

Мне хотелось ответить этой столетней женщине, но я не могла. «Фуникули-Фуникула» в очередной раз отвлекла мое внимание. Дверь открылась, и вошел Дон Дженнаро, изрыгая проклятия.

— Марителла, Марителла, ты где? — он поднялся по лестнице, открыл все двери, затем спустился вниз с криками и проклятьями. — Когда она нужна, никогда ее нет. — Он взял мобильный и набрал номер. — Марителла, куда, черт побери, ты подевалась? У Джильды? Хочешь я приеду за тобой? Ну ладно, завтра увидимся… и забери детей. Пока.

Дон Дженнаро снова поднялся наверх и закрыл за собой дверь с табличкой «Синьора Марителла и ее супруг Дон Дженнаро». Я подошла вплотную к двери; навострив уши, я услышала, как хозяин опять говорил по телефону:

— Алло, Джильда? Передай трубку моей жене… как это ее нет? И ты не знаешь, куда она пошла? А дети? Ах, они с Нинеттой. Понятно, всего хорошего.

Дон Дженнаро в ярости вышел из дома, источая ругательства. Я посмотрела на Сузумеллу, она спала. Я спустилась в гостиную и свернулась клубком на диване. Утром меня разбудили крики детишек, которые с невероятным шумом ввалились в дом вместе с мамой. Как только Наташа увидела меня, она сжала мое тельце в объятиях, будто мягкую игрушку.

— Паккьянелла моя, как мне тебя не хватало… пойдем наверх, я приготовлю тебе ванну.

Эта маленькая Ландру собачек прямо-таки зациклилась на ванне, хорошо еще, что вмешалась синьора:

— Ее вчера уже помыли. Сходите за портфелями, сейчас за вами приедет школьный автобус, давайте быстрее.

Ребята побежали наверх и практически сразу же вернулись… сигнал клаксона — и вот уже они все несутся к автобусу. Марителла немедленно набрала номер:

— Любимый, где ты? На работе? Но что на тебя нашло сегодня ночью, ты казался каким-то другим… ну да! Ты был настоящим Гладиатором, Медведем, греческим Богом… это было просто прекрасно! — Отвратительный звонок другого мобильного прервал ее. — Я позвоню попозже.

Синьора отложила телефон и ответила на другой звонок.

— Алло! Джильда… как? И что же мне теперь делать? Ладно, не беспокойся, я придумаю что-нибудь.

Заметно нервничая, синьора закончила разговор и набрала новый номер.

— Любимый! Мой муж узнал, что я не ночевала сегодня дома… да, я придумала отговорку, скажу, что спала в мотеле, потому что за мной следила полиция и я не хотела подставлять Джильду… да, я тебе еще перезвоню. Пока. Люблю тебя.

Едва попрощавшись, она тут же начала следующий разговор.

— Алло, господин адвокат, какие новости о Катене? Ах, хорошо, слава богу… дайте мне сразу знать.

Зычный голос Дона Дженнаро, раздавшийся у нее за спиной, отвлек ее от многочисленных телефонных звонков:

— С кем ты говорила?

Синьора Марителла ответила:

— Ой, Дженнаро, я не слышала, как ты вошел. Я разговаривала с адвокатом, есть хорошие новости. У него состоялся разговор с семьей «Тролло», они пришли к соглашению, из уважения к тебе и твоему статусу они скажут, что это была необходимая оборона.

Дон Дженнаро вырвал из рук жены мобильный, нажал кнопку повторного набора номера и, подождав несколько секунд:

— Добрый день, адвокат, это вы… да, моя супруга все объяснила… ладно, всего хорошего!

Он отключил телефон, а в это время за его спиной появился молодой парень. Хозяйка присмотрелась и вскрикнула:

— Эй, Пеппе «Маппина»! А ты что здесь делаешь, разве ты не должен быть в тюрьме?

— «Маппина» робко поздоровался с синьорой.

— Пеппе вышел вчера, — сказал Дон Дженнаро. — А поскольку он уже работал на нас, пока пусть побудет нашим гостем, мы устроим его в комнате Катены. Но вернемся к нашему разговору. Где ты была сегодня ночью?

— Ну, Дженна! — перебила его Марителла. — Мы можем поговорить у нас в комнате?

Синьора поднялась наверх в сопровождении супруга. Я осталась наедине с «Маппина», который подошел ко мне, погладил и сказал:

— А ты кто? Ты уже познакомилась с Наташей, кошмаром всех щенков? Пойдем со мной, я должен разобрать чемоданы.

Пока мы проходили через коридор, раздался голос, точнее сказать, шепот:

— Он — подонок! — Я была уверена, что до меня донеслись мысли Сузумеллы. — Это самый гнусный и подлый тип, вот увидишь! Теперь я понимаю, почему «Сарачена» сказала, что я умру в муках адовых. «Маппина» покончит со всей семьей. Ты, наверняка, думаешь, почему я не расскажу все? Это бесполезно, никто мне не поверит… а потом, я ведь должна умереть, почему же я должна отравлять себе последние дни жизни; знаешь что? Единственное, чего мне жаль, так это оставлять тебя среди этих фарисеев, но ты не должна переживать, «Сарачена» сказала, что у тебя будет долгая жизнь… тяжелая, но долгая. Поэтому не бойся Наташи; Наташа не убьет тебя!

Звонок в очередной раз прервал Сузумеллу.

«Маппина» пошел открывать и с нескрываемой радостью приветствовал детей:

— Боже мой, как же вы выросли!

Наташа подозрительно посмотрела на него.

— Ты что, уже убил Паккьяну… и сейчас, как и в тот раз, свалишь вину на меня?

«Маппина» рассмеялся и сказал:

— Ах! Так вот как ее зовут, Паккьяна, — и, показывая на меня, — не беспокойся, вон она. Идите мыть руки, потом за уроки и будем ужинать!

Ребята пошли наверх, а «Маппина» отправился на кухню. Я последовала за ним, пытаясь разобраться, кто же это такой. Ему было около тридцати, хитрое лицо, мягкий в обращении, но за этой его мягкостью скрывалось лицемерное отношение к людям. Я никак не могла раскусить его игру. Он тем временем чистил овощи, жарил анчоусы, резал корнеплоды и вмиг по всему дому распространился аппетитный запах. «Маппина» накрыл на стол и позван все семейство:

— Готоооово!

Все расселись и с шумом принялись поглощать ужин. Только Дон Дженнаро был погружен в молчание, совершенно не свойственное ему. Закончив есть, дети стали спорить, какую программу смотреть по телевизору.

— Я буду смотреть футбольный матч! — громогласно заявил отец. — У каждого в комнате есть свой телевизор. Марш наверх!

Ребята послушались и с жутким грохотом поднялись к себе. Мать хотела последовать за ними.

— Нет! — остановил ее голос Дженнаро. — Марите, останься здесь, мы должны поговорить, садись.

Марителла подчинилась приказу.

— Дорогая моя женушка, ты что, принимаешь меня за идиота? Будь очень осторожна, не дай тебе бог даже в самом страшном сне допустить такой мысли. Я тебя предупреждаю, если на самом деле у тебя есть «кто-то», я его убью. Да, убью его, а тебя нет! Я устрою тебе ад здесь, на земле… медленная, медленная агония. Ты можешь клясться чем угодно, но я уверен, что он существует. Учти, Марителла, если это так… то недолго этому продолжаться, но если никого нет, тогда, значит, я ошибаюсь. Не забывай, что я Дон Дженнаро Мизерикордия, помни об этом! — и он принялся жестоко избивать жену руками и ногами.

— За что? За что? — кричала Мариттелла.

— Только за то, что у меня появились сомнения. Ну все, пошли спать.

Они отправились в свою спальню. Очень скоро звуки всех телевизоров умолкли и на весь дом опустилась тишина, нарушаемая время от времени только редкими покашливаниями. Я решила заснуть в ногах у мудрой Сузумеллы.

На следующее утро в доме появились здоровые толстые молодцы, с зализанными волосами и в модных солнечных очках. Они пили кофе с Доном Дженнаро и разговаривали об адвокатах, тюрьмах, делах. Потом хозяин сказал:

— Маруцьо! У тебя ведь двоюродный брат работает в сотовой компании, мне нужна распечатка входящих и исходящих звонков с телефона Марителлы, моей жены. Знаешь, ей постоянно кто-то названивает, анонимные звонки, и я должен узнать, кто это! Сделай мне одолжение!

Маруцьелло поднялся и сказал:

— Любое ваше слово — приказ, дайте мне пару часов и я все разузнаю, такие дела по телефону не выясняются!

— Кстати о нетелефонных разговорах, — перебил его Дон Дженнаро. — Сколько раз вам еще повторять, чтобы вы поменяли мобильные и были осторожны, когда разговариваете? Какого черта! Я вас спрашиваю: вы каморристы или нет?.. — он взял конверт с крупной суммой денег, вручил его одному из присутствующих и сказал: — Здесь недельные выплаты ребятам, подели все и раздай. Имей в виду, что там нет денег, причитающихся «Наркоману»! Дай ему пинок под зад и скажи, что мы больше не нуждаемся в его услугах, он слишком много накосячил и, если он только рот свой поганый раскроет, навешай ему таких, чтобы он на всю жизнь запомнил. Ну все, валите отсюда. Маруцьо, дай мне знать!

Все ушли.

Марителла спустилась вниз, все еще в халате и с опухшими красными глазами.

— Дженна, сколько раз я должна тебе говорить, что я не хочу видеть этих людей в своем доме? Ты что, хочешь, чтобы я и дети тоже влипли в какую-нибудь историю?

Хлесткая пощечина сбила синьору с ног, а из ее пухлых губ побежала струйка крови.

— В твоем доме? Это мой дом, и я буду делать здесь все, что захочу, если тебя это не устраивает, дверь вон там. Но запомни: этот дом ты покинешь только ногами вперед… только мертвой. И умойся, мы должны идти!

Они оба удалились. Я сидела, оторопевшая и озадаченная, и тут раздался звонок в дверь, никто не выходил открывать, и звонок продолжал надрываться надоедливой мелодией.

— Может, кто-нибудь все-таки отопрет эту чертову дверь? — разразился громом Дон Дженнаро.

В доме ощущалась нервозная атмосфера. «Маппина» пролетел сломя голову по лестнице, открыл дверь и увидел перед собой натянуто улыбающуюся даму.

— Кого вам надо? Вы кто? — спросил он у нее.

Дама была одета в костюм цвета «дохлой мыши», в шляпке, напоминавшей ананас, и с черной блестящей сумочкой, крепко зажатой в руках.

— Доктор Маргерита Феррари из социальной службы, — ответила синьора. — Я пришла с ежеквартальной проверкой. Хозяева дома?

«Маппина» внимательно осмотрел ее с ног до головы, затем, развернувшись к верхним этажам, закричал:

— Синьора! Пришла дамочка из социальной службы.

Синьора Марителла спустилась, подошла к женщине и, любезно поздоровавшись с ней, пригласила ее сесть. Собралась вся семья, включая Дона Дженнаро, и когда наконец все заняли свои места в гостиной, Маргерита Феррари нацепила очки, вынула папку из сумки и, буравя взглядом раздраженное семейство, заговорила:

— Я очень довольна, счастлива, безмерно рада быть здесь, с вами.

— И мы тоже безмерно рады! — с иронией перебил ее рыжий, заработав подзатыльник от отца.

— В общем, — вновь взяла слово социальный работник, — сейчас мы продолжим работать с нашей программой. Наташа, что ты хочешь делать, когда вырастешь?

— Я хочу быть монашкой! — ответила девочка.

— Заговорила Святая Мария Магдалина, — влез в разговор «Маппина», вызвав крайне жесткую реакцию у Наташи, которая тут же набросилась на него.

— Драная кошка, не лезь не в свои дела.

Хлесткая затрещина от папочки досталась и ей. Наташа громко заревела, прервав программный разговор синьоры Феррари.

— Ну, не надо, — промолвила она, пытаясь успокоить ребенка. — Ты не хочешь дать мне прочитать что-нибудь из того, что ты написала? Ты мне обещала!

Невероятно, но девочка послушалась ее, поднялась и направилась к себе в комнату.

— Вы не должны быть столь строги с дочкой, — обращаясь к родителям, серьезным голосом сообщила женщина. — Наташа — особенный и очень чувствительный ребенок.

Девочка вернулась спустя несколько минут с листками бумаги, она встала посреди гостиной, сурово посмотрела на «Маппина» и семью и начала читать:

— «Посвящается Пеппе „Маппина“»:

Все смотрели на нее с нескрываемым удивлением, а синьора Феррари внушала Наташе:

— Прекрасно. Очень красиво. Читай дальше, вижу — у тебя есть и другие стихи!

Девочка продолжала ровным голосом:

— «Посвящается маме»:

У синьоры Марителлы стояли слезы в глазах, остальные молчали в замешательстве. Никто не произнес ни звука.

— Продолжай, — вновь сказала социальный работник.

— «Семье», — объявила Наташа.

Дон Дженнаро, раздосадованный, перебил девочку:

— Но чего тебе не хватает? А потом, кто это живет в страхе, а?

— Замолчи, Дженна, замолчи, — решительно оборвала его Марителла. — Пеппе, отведи детей наверх, мы должны поговорить с синьорой.

«Маппина» нежно погладил по спине Наташу и велел ребятам идти за ним. Я осталась в гостиной, умирая от любопытства.

— Синьора, дела обстоят неплохо. Наташа в своих записях высказала все страдания, что ей доводится переживать в этом доме.

— Но она всего лишь ребенок, — возразил Дон Дженнаро.

— Вот именно, дорогой Дон Дженнаро, она — ребенок, а как по-вашему, почему я навещаю вас? Я — социальный работник, и ваша семья не раз попадала к нам на заметку, поскольку ваши дети живут в крайне жестокой атмосфере. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но я нахожусь на службе государства.

Дон Дженнаро вздрогнул, но госслужащая, непреклонная в своей правоте, продолжила:

— У меня нет права забрать у вас детей и у меня даже нет такого намерения, я ограничусь только констатацией фактов, а решение уже будет принимать мое руководство.

Дон Дженнаро, услышав это, взорвался.

— Да какие еще факты? Два-три листка, исписанных капризной, избалованной девчонкой?

— Нет, Дон Дженнаро, — перебила его женщина. — На этих страницах живет ребенок, который хочет спокойствия, ищет любви. И вы можете покупать ей по десять собак в день, но если вы никогда не бываете с ней ласковы и вынуждаете своих детей жить в страхе, как вы думаете, во что они превратятся? И потом, я очень прошу вас не повышать на меня голос, я всего лишь исполняю свой долг.

Дон Дженнаро резко встал.

— Нет! Вы не занимаетесь своим делами, — заорал он, — ни вы, ни тот, кто заявил на нас. Если я только узнаю, кто это был…

— И что же вы сделаете? — с вызовом спросила его синьора.

Дон Дженнаро побагровел и в ярости схватил эту строптивую тетку за воротник пиджака цвета «дохлой мыши».

— Ты сейчас же выйдешь вон из этого дома и больше здесь никогда не показывайся.

— Дженна, что ты делаешь? — заступилась за нее Марителла, но немедленно умолкла после полученной пощечины.

— Вон, пошла вон, я тебе покажу, кто такой Дон Дженнаро Мизерикордия.

Хлопнув дверью, хозяин тут же принялся звонить:

— Алло, Рафэ… это Дон Дженнаро… спасибо, хорошо… у тебя ведь есть друг в муниципалитете? Да! Ты должен ему приказать, слушай меня внимательно — ПРИКАЗАТЬ, чтобы эта долбанная тетка из социальной службы никогда больше не переступала порог моего дома, ты меня понял? — он резко оборвал разговор и обратился к жене: — И посмотрим, кто прав, я или эта идиотка! А ты в следующий раз даже не думай влезать. Но что себе вообразили эти придурки, они хотят командовать в моем доме?

Марителла, поглаживая пунцовую от удара щеку, собралась уходить, но остановилась на лестнице.

— Дженна! Ты рискуешь будущим наших детей… ты уважаемый человек, но мне кажется, ты перебарщиваешь.

— Ну да! Я делаю это намеренно… а ты ступай к себе в комнату, пожалуй пойду и я… выведу собаку погулять!

Дон Дженнаро взял меня и повез к своей любовнице. Мне повезло, что я сука, а то бы мне не избежать проблем с простатой… бедный мой мочевой пузырь. Время от времени кто-нибудь, решивший разобраться со своими делами, выводил меня якобы пописать. Пока Дон Дженнаро развлекался со своей любовницей, я думала о том, что мне рассказывала Сузумелла об уважаемых людях, о боссах каморры.

Дон Дженнаро вышел из комнаты, попрощался со своей второй синьорой и удалился. По дороге он ни на секунду не переставал изливать мне свои страхи, тревоги, которые ежедневно терзали его, но никто не должен был догадываться об этом, потому что он — «Босс» и никакое чувство, вроде сострадания или жалости, не должно было обнаружить себя; все в этом мире держалось на словах: убийства, оружие, засады и признания. И все же этому мужчине необходимо было поделиться с кем-нибудь своими слабостями, и он использовал для этого меня — я ведь просто собака… все понимаю, но ничего не говорю.

Мне было так жалко этого красивого, высокого, меланхоличного человека с грустным взглядом, невероятно сильного, но вынужденного никому не доверять, исповедоваться глухонемому священнику и изливать душу щенку. Дон Дженнаро был уважаемым синьором, все склонялись, когда он проходил мимо, но он был невероятно одиноким. Я увидела в нем человеческую теплоту, его страхи поразили меня в самое сердце. Я стала смотреть на него другими глазами и, кто знает, может быть, я даже влюбилась в него. Но это было лишь на мгновение.

Несдержанное проклятие в адрес водителя, который полз страшно медленно, вернуло меня в печальную действительность. Когда мы приехали домой, синьора вручила ему письмо:

— Это от Катены, если тебе интересно, прочитай!

Дон Дженнаро прочитал его вслух:

Дорогая синьора Марителла и дорогой Дои Дженнаро.

Целую детишек. Ваша Катена.

У меня все хорошо, надеюсь, что и у вас тоже. Адвокат сказал мне, что есть хорошие перспективы и что, возможно, я выйду под домашний арест. Спасибо вам за все беспокойства, но есть одна проблема: в тюрьме я встретила «Волосатую», вы ее помните? Это тот, которого отец отвел к врачу, когда он был совсем маленьким, потому что он был немного педиком и доктор прописал ему мужские гормоны, а когда он стал постарше, у него начали расти волосы по всему телу, даже на ступнях, и «Волосатая» всегда делал себе эпиляцию воском, а волосы опять вырастали, еще быстрее, вы его помните? И в конце концов бедняжка остался с густой порослью волос, но по-прежнему был педиком. Так вот, проблема в следующем: он не знает, куда ему податься, когда он выйдет из тюрьмы, я могу привести его с собой, мы потеснимся в моей комнатке? Я знаю, что у вас доброе сердце, поэтому и осмелилась попросить. Дайте мне ответ и надеюсь, что скоро смогу обнять вас, и простите за причиненное вам беспокойство.

— Ну вот! Еще один педрила в нашем доме, — прокомментировал Дон Дженнаро и, раздраженный, отдал письмо жене.

— Дженна! Что мне ответить Катене?

— Делай, как хочешь.

— Дженнаро, мы должны поговорить. Иди сюда, сядем в гостиной.

Супруги устроились на диване.

— Дженна, у нас так продолжается уже довольно давно… я знаю, что у тебя есть другая, и, может, так оно и должно быть, потому что ты мужчина, потому что ты босс, потому что ты…

Дон Дженнаро перебил жену:

— Потому что я тот, кто я есть, и ни перед кем не должен отчитываться, есть у меня кто-то или нет. Марителла, если ты надеешься через этот разговор выйти на другие темы, то ты зря стараешься. Марите! Я понял: ты думаешь, что за всеми проблемами, нависшими над моей головой, я не замечаю, что происходит вокруг меня? Пока что все должно быть так, до тех пор пока у меня совсем не поедет крыша и…

— … и ты меня убьешь! Ты что же думал, что я не знала, что это судьбоносное «я тебя убью» прозвучит?.. Дженна, времена изменились, все уже не так, как прежде, ты это понимаешь? С одной стороны, я тобой восхищаюсь, потому что ты один из немногих порядочных мужчин, которые еще живут согласно кодексу; уважение, честь, ты никогда не занимался ни торговлей мясом, ни какими-либо другими мерзкими делами. Но ты можешь понять, что нам надо задуматься о нашем будущем? Каждый день выходит на свободу какой-нибудь раскаявшийся предатель, и как только Босс сядет в тюрьму, найдутся сотни других, желающих занять его место; если ты сядешь по чьему-либо доносу, они какое-то время будут поддерживать семью, а потом просто исчезнут. А мне что делать? Твоим детям что делать? Я-то могу пойти и лестницы мыть, чтобы содержать детей, но как мне обеспечивать тебя в тюрьме?

Дон Дженнаро вскочил взбешенный.

— Чтобы жена Дона Дженнаро Мизерикордия была уборщицей? Марите, ты совсем, что ли, тронулась? А потом ты слишком мрачно смотришь на вещи, у нас есть недвижимость, деньги, рестораны, магазины.

— Все это заберут, Дженна, все. Так же, как поступил ты с…

— Замолчи, — оборвал он жену, — я больше не хочу тебя слушать, ты заводишь разговоры об этом, только чтобы отвлечь меня.

Но женщина продолжала настаивать:

— Нет, дела обстоят так, как я сказала, но, как говорится, все течет — все изменяется… Дженнаро, жизнь… наша жизнь, сегодня или завтра предъявит нам счет.

Хозяин возразил:

— Ну, когда придет счет, мы его оплатим!

— Но почему за все должны расплачиваться я и твои дети?

— Потому что ты всегда жила как настоящая синьора: шубы, драгоценности, новая машина каждый день, мобильные телефоны, самые модные тряпки и т. д. Мои дети — дети Босса и прекрасно знают, что их ждет в будущем.

Отвратительная мелодия звонка мобильного Дона Дженнаро прервала горячую дискуссию.

— Алло?.. Да, это я… а, Рафэ! Что у тебя… так, а нельзя послать кого-нибудь? Ну ладно, сделаем так, как ты говоришь… Да! Да! Будь здоров.

С ехидной улыбочкой он посмотрел на Марителлу и сказал:

— Это Рафаэле по поводу соцработника. Он сказал, что синьора Феррари придет в последний раз, чтобы завершить курс, потом она передаст дело другой своей коллеге, нашей подруге, которая уже не будет доставать нас. Так что мы отделаемся и от этой проблемы. Все, я пойду наверх отдохнуть, потом мы продолжим наш разговор… и ты объяснишь мне, куда ты клонишь!

Хозяин ушел, не дав жене времени что-либо ответить, оставив ее в одиночестве созерцать пустоту.

Я с любопытством ждала какой-либо реакции, но напрасно. В конце концов я решила пойти к Сузумелле. Я поднялась по лестнице и увидела ее величество Сузумеллу на своем месте с таким выражением, будто она меня ожидала.

— Началась война между мужем и женой, — прошептала она. — Дженнаро, мой внук, не понимает, что он играет с огнем. Женщины умеют быть опасными, крайне опасными, в особенности жены каморристов. Она ведь самая настоящая проститутка, но Дженнаро просто идиот, и он проиграет эту войну. Ты не понимаешь меня, но я знаю, что говорю. Я видела столько этих войн, этих женщин-воительниц любви, наемных воительниц, кровавых воительниц. Кстати о женщинах! Вчера ночью меня навестила «Дурочка Тавутара». В последнее время что-то слишком много визитов и нехороших предсказаний, но я все равно довольна, я уже долго живу и много чего повидала. Ты смотришь на меня Паккьяна, хочешь знать, кто такая «Дурочка»? Она была в высоту — метр шестьдесят, а в ширину — метр восемьдесят, грудь восьмого размера, косоглазая, она была замужем за Чиро Стелла, мужчиной неописуемой, захватывающей дух красоты, страстно влюбленным в свою жену; ее прозвали «Тавутара», потому что у нее была фирма по продаже гробов — «тавути». «Дурочка» никогда не пускала на порог своего дома ни одну женщину, поскольку страшно ревновала Чиро Стелла, но когда он преждевременно скончался, у гроба собралось множество дам, чтобы в последний раз взглянуть на само воплощение мужской красоты. Я стояла в первых рядах.

Молодой человек лежал в спальне, весь в белом, а в руках у него было распятие из слоновой кости с надписью «Чиро Стелла, жизнь моя». Распятие было погребено вместе с покойником. Все собравшиеся женщины с восхищением смотрели на него, но, приглядевшись повнимательней, заметили, что все стены в комнате были увешаны распятиями всевозможных размеров: латунные, железные, деревянные, стальные кресты покрывали каждый сантиметр поверхности. Удивленные, мы проследовали за гробом до кладбища. Спустя три месяца по кварталу стали ходить странные слухи о том, что Чиро Стелла пришел забрать с собой «Тавутару»… что «Дурочка» умерла. Я и мои приятельницы прибежали к ней в дом и обнаружили ее мертвой на кровати. Я инстинктивно огляделась вокруг, и удивительным образом стены комнаты оказались абсолютно белыми, девственными, стерильными, без единого гвоздя или креста. У «Дурочки» в руках было зажато распятие из слоновой кости с надписью: «Чиро Стелла, жизнь моя». Мы были потрясены этой сценой, но потом, как это говорится? «Время проходит и все забывается». Прошло восемьдесят лет со смерти «Дурочки», и сегодня ночью она пришла навестить меня… и сказала:

Сузумелла, ты помнишь смерть Чиро Стелла? Ты помнишь, как умерла я? И ты помнишь, все вокруг, да и ты сама, сколько вопросов вы задавали из-за того распятия? Так вот! Прежде чем ты умрешь, я пришла развеять твои сомнения. Дело было так! Я безумно ревновала своего мужа, я была слишком страстной собственницей. Я просто не давала проходу бедняге и это при том, что он очень любил меня, но чем больше я смотрелась в зеркало, тем сильнее болезненная одержимость одолевала мой мозг. Я не могла спать, я терзала себя тысячью вопросов. Почему он со мной? Он такой красавец, а я просто уродина! И столько, столько сомнений, пока наконец в моей голове не разразилась настоящая война… я отравила его крысиным ядом… И тогда душа моя успокоилась. Я пребывала в умиротворении, вспоминая о прошедшей любви, и я была уверена, что он был только моим. Но однажды ночью, кошмарной ночью, во сне, я почувствовала волну ледяного воздуха на лице. Я открыла глаза и прямо перед собой увидела во всей красоте Чиро Стелла, одетого в белое. Я подумала: «Это мне снится!» Нет! Это был не сон, Чиро стоял передо мной! Он хотел забрать меня: «Я пришел, потому что не могу без тебя». Он взмахнул руками, и все кресты, что были на стенах, исчезли и комната стала белой, чистой. Потом он положил мне на грудь распятие с надписью «Чиро Стелла, жизнь моя», то самое, с которым я его похоронила. И в таком виде вы обнаружили меня на следующий день. Прошло восемьдесят лет, а я так больше никогда и не увидела Чиро. Но я увидела всех тех, у кого я украла кресты с гробов! Потому что все те распятия на стенах я сняла с гробов, и несчастные покойники до сих пор не могут обрести покой… Прощай, Сузумелла, я рассказала тебе все. Мы скоро увидимся.

— Окутанная странной дымкой «Дурочка Тавутара» исчезла… Предчувствия… Паккьяна, дурные предзнаменования.

Сузумелла рассказала мне всю историю, не принимая во внимание, что я маленькая трусливая собачка… Совершенно без моего ведома лужа лимонно-желтого цвета появилась подо мной. Я взглянула на Сузумеллу и увидела странную, печальную улыбку на ее лице. Я убежала к себе в комнату, гонимая страхом, пытаясь закрыться изнутри, но кто-то или что-то пыталось пробраться ко мне. Я дрожала и думала: «Я умираю… „Дурочка Тавутара“, „Сарачена“ и все призраки Сузумеллы пришли забрать меня, но что им надо от меня? Я всего лишь крошечный щеночек». И пока меня одолевали эти мысли, дверь распахнулась и я в ужасе закрыла глаза. Я не хотела ничего видеть, но до меня ясно донесся голос Пеппе.

— Алло? Это Пеппе, как это какой Пепппе? «Маппина»… не беспокойся, меня никто не слышит, я спрятался в комнате собаки… да! Я собираю сведения… очень скоро мы прижмем Дона Дженнаро Мизерикордия и всю его семейку… пока!

«Маппина» закончил разговаривать и, обращаясь ко мне, сказал:

— Я ненавижу Дона Дженнаро, ненавижу его и всю его семью. Я ненавижу даже их покойников. Они убили моего брата, они, трусливые подонки, убили его во сне, пока он спал. Я вступил в сговор с полицией, я донес, я дал показания, также, как и Аббатемаджо. И вот! Я отсидел двадцать лет.

«Маппина» открыл дверь и вышел. Я попыталась заснуть. Утром детский визг разбудил меня, я спустилась вниз и увидела все семейство Мизерикордия в сборе. Дон Дженнаро, одетый очень элегантно, будто для важного торжества, позвал всех детей.

— Ребята, сейчас придет синьора Феррари. Пожалуйста, не нойте, не жалуйтесь, ничего не говорите ей, а то будет хуже. Наташа, я очень прошу тебя…

«Фуникули-Фуникула» оборвала наставления отца. «Маппина» пошел открывать. Это была синьора Феррари. Она вошла и, не дожидаясь приглашения, села.

— Дон Дженнаро, я пришла к вам в последний раз, потому что мне нашли замену. Давайте говорить начистоту, — продолжала она, сменив тон, — вы оказали давление и думаете, что таким образом победили, потому что вы привыкли побеждать, — она встала и вручила листок бумаги главе семьи. — Внимательно прочитайте все, что здесь написано, здесь все мечты ваших детей. До свидания, точнее прощайте! И помните, вы считаете, что победили, но это не так.

Синьора Феррари покинула дом, вдогонку ей донеслось грубое «да пошла ты!» от Дона Дженнаро. Вполне довольный тем, что отделался от назойливой дамы, он позвал «Маппина».

— Пеппе, отведи детей в школу.

Они последовали за Пеппе, оставив в гостиной синьору Марителлу и ее супруга. Дон Дженнаро расправил листок и начал читать вслух:

— Как красиво пишет моя дочка. Я ничего не понимаю, но это очень красиво. Что ты думаешь, Марителла?

— Ты прав!.. Ты ничего не понимаешь…

Марителла ушла, оставив мужа наедине с письмом. «Фуникули-Фуникула» вновь зазвонила, Дон пошел открывать. В дверях какой-то человек с мерзкой рожей поздоровался с ним, вошел и устроился на диване. Это был Маруцьелло, он принес распечатки телефонных звонков синьоры. Парень был в замешательстве, он не мог промолвить ни слова, но наконец выпалил:

— Дон Дженнаро, я сделал все, как вы велели, вот список.

Хозяин взял листок, быстро взглянул на него. Затем он направился к двери. Маруцьелло, обескураженный, сидел не двигаясь, потом он принялся смотреть вокруг. Наконец, обращаясь ко мне, промолвил:

— Чую, не миновать нам светопреставления. Все эти звонки — никто не ошибается номером, на самом деле синьора Марителла часами разговаривает с этим абонентом… Точно, скоро быть концу света.

Дон Дженнаро вернулся. Серьезное, напряженное выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Маруцьо, владельца этого мобильного я завтра же хочу видеть на страницах газет… иди!

Маруцьелло попрощался и вышел. Дон в задумчивости плюхнулся на диван с бледным лицом и блестящими глазами. Было невероятно грустно и трогательно видеть его в таком состоянии. Мерзкий звонок вернул ему привычное злобное выражение. Он резко поднялся и пошел открывать. Это были Катена и какой-то мужчина. Она поцеловала руки хозяина.

— Дон Дженнаро, спасибо, спасибо за все, что вы сделали для меня.

Дон Дженнаро холодно посмотрел на нее.

— Спасибо тебе, ты меня разочаровала.

Он повернулся и ушел, оставив Катену совершенно потрясенной и озадаченной такой реакцией. Наконец-то она увидела, что я сижу рядом.

— Паккьяна, ты все еще жива? — обрадовалась она, обнимая меня. — Это «Волосатая».

Мужчина, сопровождавший ее, погладил меня и посмотрел вокруг потухшими, невыразительными глазами. Спустя несколько минут спустились Марителла и дети, которые радостно приветствовали Катену.

— Наташа, — попросила Катена, — пожалуйста, проводи «Волосатую» в мою комнату.

— Вот и нет, Кате, — возразила девочка, — это больше не твоя комната. Теперь там живет Пеппе «Маппина».

Катена в растерянности посмотрела на синьору Марителлу, которая тут же ответила на ее удивленный взгляд:

— Наташа, доченька, устрой «Волосатую» в комнате для гостей.

Дети взяли чемоданы и, словно паучки, поползли наверх.

— Вот как! Синьора Марителла, а что, собственно, происходит? Что делает в этом доме «Маппина»? Ведь он гнусный тип, полицейская шестерка.

— Замолчи, Катена! Сейчас дела обстоят не так хорошо, как прежде, а потом, я думаю, Дженнаро о чем-то догадывается.

Две «заговорщицы» перешли на шепот, так что я уже не могла расслышать, о чем шла речь. Я решила пойти к себе в комнату и, поднимаясь по лестнице, увидела, как «Маппина» из укрытия шпионил за Марителлой и Катеной.

Я начала лаять, чтобы предупредить их об опасности, да так, что он аж задрожал.

— Чертова собака, — выпалил шпион, — ты перепугала меня!

Он пнул меня ногой и удалился в свою комнату. Я отправилась к Сузумелле и обнаружила ее все с тем же привычным взглядом, устремленным в пустоту.

— Паккьяна, приближается конец семьи Мизерикордия, я предчувствую. Боюсь, что… что все изменилось, семьи каммористов появляются, исчезают, и другие занимают их место, перерезав горло выжившим… женщины, дети, старики… нет больше уважения… я вижу: это — конец. Мне жаль тебя. Сейчас я чувствую себя обязанной снять последний камень с души и хочу рассказать все именно тебе, ты всего лишь животное, но очень отзывчивое, и я уверена, ты все поймешь:

Единственный раз в своей жизни я согрешила, его прозвали «Чахоточный», потому что он был невероятно тощим и бледным; странный, даже слишком странный, студент из Калабрии, он снимал комнату в доме напротив моего бассо. Каждый день юноша проходил мимо и всегда очень любезно здоровался со своим калабрийско-неаполитанским акцентом. Я не обращала на него внимания, но однажды он остановился и сказал мне: «Синьора, я узнал, что пару месяцев назад вы стали вдовой, прежде всего я приношу вам мои искренние соболезнования, а потом я должен сказать, что если вам что-нибудь понадобится, я в вашем распоряжении… Что-нибудь… все, что угодно…»

Он поцеловал мне руки и ушел, при этом одарил меня взглядом, в котором было то, о чем не говорят… В ту ночь я не сомкнула глаз, я металась в холодном поту, я была молода и я была вдовой. Я не собираюсь себя оправдывать, но уже очень долгое время никто со мной не обращался с такой обходительностью… И произошло «то самое». Два месяца спустя я поняла, что беременна, я сказала об этом студенту, и он был счастлив, сразу стал строить планы, собирался представить меня свой семье, хотел жениться на мне и родить еще детей. «Чахоточный, — остудила я его пыл, — у меня уже есть дети, я вдова уважаемого человека, если об этом узнают соседи, семья… они убьют и меня и тебя». Он посмотрел на меня, повернулся… и больше я его никогда не видела. У меня даже не было времени, чтобы разочарованно погрустить, я должна была решить эту проблему. Вот как я поступила: я всем сказала, что должна навестить больную тетку в деревне, оставила детей у своей приятельницы, а сама направилась на крестьянский хутор, что по дороге в Секондильяно. Там жили какие-то дальние родственники моей матери, им я сообщила, что врач предписал мне подышать свежим воздухом, потому что у меня проблемы со здоровьем. Они отвели мне маленькую темную комнатушку, наподобие антресоли, и там я стала испытывать разные народные средства, чтобы вытравить плод: припарки из петрушки, горячие ванны, слабительные и клизмы, в конце концов я дошла до того, что вставила себе вязальный крючок внутрь. Мне было очень плохо, начались сильные кровотечения, чуть было не дошло до заражения крови, но мысль о моих детях, сила воли и инстинкт самосохранения поставили меня на ноги. Крайне печальный опыт, милая Паккьяна! Для головы и тела. И потом, я ведь хотела этого ребенка, потому что он был от «Чахоточного», а я его очень любила. Я призналась тебе во всем еще и потому, что «Сарачена» сказала мне…

Вдруг я почувствовала, как какая-то сила отрывает меня от пола.

— Поганая собачонка, пойдем со мной, я выведу тебя пописать, — это был Пеппе «Маппина», который и оборвал на полуслове загадочную Сузумеллу; он отнес меня в сад к клетке с тигрицей, вынул из кармана мобильный и набрал номер.

— Алло, это Пеппе. Да! «Маппина». Утром вышли на свободу два педика; а сегодня вечером состоится сходка всех боссов, но я не смог выяснить где! И я думаю, в течение дня произойдет убийство… да, я что-то слышал… и как мне быть? Спокойно? Это кому вы говорите «спокойно»? Комиссар! Я здесь рискую своей шкурой, вы хотите, чтобы я спас жизнь какому-то ублюдку, пожертвовав своей собственной? Ладно! Сделаю, что смогу.

Он закончил разговор и ушел. Я пописала, покакала и направилась домой. Прошла через гостиную и увидела, как Дон Дженнаро разговаривает с «Маппина». Я устроилась у их ног.

— Дон Дженнаро, почему вы не хотите сегодня взять меня с собой?

— Нет! Это слишком важное дело, там будут все боссы, и ты не можешь пойти, но после мы должны собрать всех салаг, потому что нужно будет кое-что решить.

— А где вы встречаетесь?

Дон Дженнаро посмотрел на него с подозрением и сказал:

— Ты задаешь вопросы, которые не должен бы задавать!

«Маппина» взял меня на руки:

— Я выведу собачку погулять, — ответил он с обидой. — Дон Дженнаро, не забывайте, что я выказал вам всю свою преданность… та засада, вы помните об этом? Я предупредил вас и, если бы не я, вы бы давно уже были на небесах.

— Пеппе, я шесть месяцев отсидел в тюрьме.

— Куда лучше лязг решеток, чем звон колоколов по покойнику.

Они очень долго смотрели друг другу в глаза. Наконец, «Маппина» поставил меня на пол и вышел. Дон Дженнаро начал говорить сам с собой, изредка поглядывая на меня.

— Как же я ненавижу, когда со мной разговаривают таким образом. Я никому не могу доверять, как это отвратительно — ни с кем нельзя поговорить по душам, выразить свои самые глубокие и настоящие чувства. Сегодня вечером мне придется лишить жизни человека, я сотру его с лица земли только потому, что подозреваю, что он любовник моей жены… я разговариваю с тобой, потому что уверен, что ты не шпионка.

— Дженна, — остановил его голос Марителлы. — Дженна, ты что делаешь? Разговариваешь с собакой? Ты все еще не готов? Мы должны идти на мессу! Сегодня к обеду придет Ассунта «Трибунале» со всей семьей. Да что это с тобой? Ты такой задумчивый!

— Нет! Ничего. Ладно, идем в церковь, потом пообедаем с Ассунтой «Трибунале», но вечером тебе с детьми придется уйти, у меня будет собрание.

— Дженнаро, а нельзя ли устраивать ваши встречи не у нас дома? И потом, если тебя напрягает поход в церковь, давай останемся.

— Нет! Мы должны пойти туда, ты же знаешь, как это важно для меня и как меня достают эти обеды с «Трибунале».

— Но ведь ты сам пригласил ее.

— Ладно, ладно… болтает, сплетничает… слишком много. Зови детей — мы уходим.

Звонок прервал их разговор. Синьора пошла открывать, вошли три человека, которых Марителла очень тепло приветствовала.

— Катена, быстрей спускайся, тебя тут ждет приятный сюрприз. Тебя пришли навестить «Заика», «Коки Кола» и «Жемчужинка». Кате, быстро иди сюда.

Катена спустилась и тут же попала в объятья подруг. Хозяева поднялись наверх, оставив четырех девушек наедине. Катена просила их располагаться, а сама отправилась на кухню и вернулась оттуда уже с подносом, на котором стояли чай с мятой и пирожные. Они принялись отпивать чай маленькими глоточками, как самые почтенные английские дамы.

— Ну, Катена! — не выдержала «Коки Кола». — Как ты? Как у тебя с твоим? Вы помирились?

— Ты что, совсем дурочка, «Коки Ко?!» — перебила ее «Жемчужинка». — По-твоему после того, как она всадила в него нож, они должны были еще и помириться? Да что у тебя с головой? У тебя озоновая дыра в мозгу образовалась?

— При чем здесь это? — ответила «Коки Кола», прихлебывая чай. — Когда есть любовь, можно все забыть и простить.

— Нет! У этой точно не все в порядке с головой, серое вещество барахлит.

Тут вмешалась «Заика», подняв левую бровь до самых корней волос.

— Да вы что, не понимаете, что он с ней сделал? Конечно же, Катена от него без ума!

И она протянула руку к подносу, чтобы взять пирожное.

— Да заткнитесь вы наконец, прикусите свои язычки, давайте сменим тему.

«Жемчужинка» постаралась сменить скользкую тему.

— Итак, Катена, — выпалила она после долгой паузы, — «Тролло» дал о себе знать?

— Обалдеть, вот мы и сменили тему, какая деликатность! — воскликнула «Коки Кола», пристально глядя на подругу.

— Нет! — ответила Катена грустно. — Я его не видела и не слышала… и даже если бы очень хотела, я не могу с ним связаться.

— Бог мой! А почему? — спросила с любопытством «Заика».

— Из уважения к синьоре и Дону Дженнаро, после всего, что они для меня сделали, было бы верхом наглости снова спутаться с «Тролло».

Катена приняла горделивую позу, но «Жемчужинка» тут же одернула ее.

— Неужели у тебя хватило бы ума опять вернуться к этому ублюдку?

Катена опустила глаза и ничего не произнесла в ответ. «Коки Кола», желая развеять ее замешательство, вступилась, обращаясь к «Жемчужинке» с угрожающим взглядом:

— Кто бы говорил! Только послушайте ее! Ты что, забыла о своем дружке, который сбежал с какой-то Полячкой, да еще и двоих детишек ей заделал? Ну и где он теперь? У тебя дома! Он, Полячка да двое мальцов, а эта законченная дура еще кого-то учит тут.

Подружки принялись крыть друг друга последними словами. Катена была вынуждена решительно вмешаться в перепалку.

— Эй! Что вы разорались, как базарные бабы? Вы вообще-то в доме у приличных людей… знаете, вы просто две деревенщины!

Обе скандалистки посмотрели друг другу в глаза и перестали ругаться. «Коки Кола» с раздражением добавила:

— Ты права, Катена… прости, мы что-то совсем слетели с катушек. Кате, на самом деле мы пришли попросить у тебя об одолжении. У жениха «Заики» нет работы, и мы подумали, что Дон Дженнаро мог бы устроить его, ну там стоять на стреме у торговцев наркотой.

— На стреме? — повторила Катена, делая вид, что не понимает, о чем идет речь, но «Коки Кола» сразу же пояснила.

— Ну Катена! На стреме! Те, что стоят на углу и предупреждают, когда появляются приставы или полиция, в общем те, что стоят на стреме… понятно?

Катена кивнула, и в то же время в гостиную спустился Дон Дженнаро. Он поздоровался со всеми и собрался было уйти, но его остановил голос Катены.

— Дон Дженнаро, извините, можно вас на минутку? Вот здесь одна моя подруга, у нее проблема, она бы хотела переговорить с вами. Можно?

Не произнеся ни слова, хозяин сел на стул во главе стола и выслушал, как девушки робко и смущенно изложили свою просьбу. Дон выдержал долгую паузу и произнес:

— Я об этих делах ничего не знаю… и ничего в этом не понимаю… но у меня есть друг, который может вам помочь. Катена, — сказал он с напыщенностью босса, — пойди к Сандро «Вошке» от моего имени, объясни ему все… и он решит вашу проблему. — Затем он встал и добавил: — Скажи моей жене, что я жду ее в саду.

Подруги встали и поблагодарили хозяина. «Заика» бросилась к нему, чтобы поцеловать руку, и, несмотря на то что Дон Дженнаро попросил не делать этого, он не убрал руку и тут же обнаружил отпечаток губной помады на ладони. Дон вышел, расчувствовавшаяся девушка проводила его взглядом, полным восхищения, потом промолвила:

— Какой красивый мужчина, какой элегантный, — и, вздохнув, продолжила: — Для него я бы сделала все, о чем бы он ни попросил.

Но ее осадила «Жемчужинка»:

— Да что бы ты такого сделала? Ты что не видела, какая у него жена? Ты хочешь сравнить себя с ней? Ты? Вылитый уродливый пекинес? — а потом, обращаясь к Катене: — Кате, а как ты вообще умудрилась оказаться в этом доме?

— Вы должны знать: когда я была еще совсем юной, мне было лет пятнадцать или шестнадцать, я была очень симпатичным парнем, и донна Куку захотел встречаться со мной. Вы его помните? Донна Куку был гомиком, жившим рядом с Площадью Кавур, точнее у Ворот Сан Дженнаро. Все его звали Пеппино «Портной». Куку был признанным и уважаемым объектом для насмешек в квартале, потому что у него был горб и спереди и сзади, в общем, он был горбуном, ростом метр тридцать, с лицом Мойры Орфеи; он обладал необыкновенной красотой, поразительной, и плевать он хотел на свое уродство, напротив, он считал себя самым привлекательным. Куку был портным, и когда клиенты приносили ему задаток за какой-нибудь костюм, он сразу же просил меня, чтобы я взяла купальные плавки, полотенце, и мы отправлялись на море. Куку закрывал ставни на витрине дома-ателье, а сверху прикреплял похоронную карточку и опускал шторы в знак траура. Соседи, проходившие мимо, удивлялись: «Какая же большая семья у синьоры Куку, что ни неделя у него кто-то непременно умирает?» Но у Куку не было никакой семьи, он был сиротой из приюта Мадонна ди Помпеи, усыновленным одной неаполитанской парой, но этого люди не знали. Короче, мы с Куку закрывали магазин и уезжали на пляж «Элена» или на пляж «Королева Джованна» в Сорренто.

Куку очень часто одевался в женское: он надевал приталенный жакет, узкую прямую юбку синеватого оттенка, затем он красился, и мы играли в мужа и жену. Мне было хорошо с ним, он смешил меня, только представьте себе, когда мы ездили на пляж, он делал в песке углубление для горба на спине, а на горб спереди он набрасывал парео, и тогда люди принимали его за женщину. Потрясающий был человек, донна Куку; когда он умер, к витрине ателье прикрепили траурную карточку, но никто не обратил на нее внимания. «Донна Куку поехал пообедать с другом», — говорили все вокруг, а он на самом деле умер. На его похоронах была только я и мое неизмеримое отчаяние. Я вернулась домой с глазами, полными слез, и все рассказала маме. Обычная история — моя семья знать ничего не хотела о сыне-гомосексуалисте, они выгнали меня из дома. Я уже раньше приходила сюда убираться, и синьора Марителла взяла меня к себе на полный рабочий день.

После завершения печального рассказа девушки обняли и поцеловали Катену и ушли. Тут же снова вошел Дон Дженнаро, который ворчливо позвал вниз жену и детишек. Все спустились, празднично одетые, вместе с грустным «Волосатой», и наконец все ушли. Я вернулась к Сузумелле:

— Они ушли? Вот! Я ведь тебе говорила! «Сарачена» предсказала, что однажды этот дом опустеет, останешься только ты с семьей и мертвецом, истекающим кровью. Не то чтобы я очень хорошо разобрала ее слова… но посмотрим, что случится. Сейчас настало время молиться.

Трясущимися руками Сузумелла достала из кармана золотые четки и начала читать молитву:

— Ты смотришь на меня с удивлением, Паккьяна? Это очень старая молитва. Ее читала еще бабушка моей бабушки, старая молитва, которую сейчас уже никто и не вспоминает… она вышла из моды, а если даже кто-нибудь и произнес бы ее, Иисус и слушать бы не стал. Я не хочу тут разыгрывать мудрую старуху, молодые научили меня стольким новым вещам, о которых я и не подозревала, но теперешним молодым очень не повезло, у них ничего нет. Да! У каждого в комнате свой собственный телевизор, мобильный телефон в кармане, мотоцикл, модные фирменные тряпки… но что же на самом деле есть у этих несчастных юнцов? В песне тридцатилетней давности были такие слова:

Старуха уснула прямо с четками в высохших, костлявых руках, а я продолжала смотреть ей в лицо, пытаясь взглядом найти ответы на вопросы среди ее древних морщин. Но какие ответы? Все, что я хотела узнать, мне уже рассказали стены этого дома.

Я бесцельно бродила вокруг и вот снова увидела «Маппина», говорящего по телефону:

— Комиссар, сегодня вечером сходка состоится здесь дома. Да, но вам не надо приходить, дайте мне время, я соберу доказательства. Нет! Вы не сможете поставить жучки, у них есть детектор. Комиссар, вам надо набраться терпения. Да! Я дам вам знать!

Закончив разговор, «Маппина» принялся шарить по всему дому, среди ящиков, хватая и наскоро пробегая глазами попадавшиеся бумаги. «Уничтожить, я хочу увидеть стертым в порошок Дона Дженнаро Мизерикордия, — бормотал он себе под нос, — его и все его семейство до седьмого колена». «Маппина» ушел, а я сидела без движения, пытаясь понять причину такого всплеска гнева, такой глубокой ненависти к Дону Дженнаро. Такие люди, как он, чувствуют себя очень важными криминальными авторитетами, но потом все уходит в слова… и злобу. Пока я плутала в своих размышлениях, вернулась вся семья. Катена отвела детей наверх, а «Волосатая» направился на кухню. Хозяина не было.

— Катена, Кате, — закричала прекрасная Марителла, — иди сюда, помоги мне накрыть на стол.

Катена спустилась и вместе с синьорой занялась подготовкой к обеду.

— Синьора! С тех пор как я вернулась из тюрьмы, у меня не было и минутки, чтобы поговорить с вами: что это такое происходит здесь, очень странная атмосфера. А Дон Дженнаро! Как ему взбрело в голову привести в дом Пеппе «Маппина»?

Марителла ответила, сильно нервничая, но при этом лицо ее светилось от счастья:

— Кате! Я уже тебе сказала, мне кажется, что Дженнаро что-то подозревает, но я решилась — я убегу. Ты вот смотришь на меня, думаешь, я плохая мать; может быть, но я никогда в жизни не была счастлива, ни секунды, даже когда я родила и мне принесли малыша, я лишь подумала — вот еще один шрам на моем теле, и знаешь почему? Потому что ни в одной из моих беременностей не было и капли любви, никогда. Кате, никогда не было любви. Дженнаро женился на мне только потому, что я была самой красивой женщиной в Неаполе, а как я могла отказать ему! Он был и остается боссом. Постарайся и ты убраться из этого дома. Дженнаро, как только поймет, что я ушла, поверь, и тебе тоже от него достанется. А потом у меня какое-то странное предчувствие. Присутствие Пеппе «Маппина» в этом доме мне совсем не нравится, предчувствую, что он принесет недоброе. Кто знает, что здесь стрясется? Беги, Кате, беги и ты тоже.

Катена нежно посмотрела на хозяйку, вздохнула и сказала:

— Синьора! Я вас не осуждаю, вы знаете, как я привязана к вашим детишкам, и я постараюсь позаботиться о них как мать. Проблема в другом. Когда я была в Поджореале, я оказалась в отделении Рим, а потом меня перевели в карцер Париджино; и там повсюду шептались о семье Мизерикордия, а еще о полицейском рейде и болтали также о каком-то подлеце, сотрудничающем с правоохранительными органами. Мне не хотелось бы оставлять детей одних. Знаете, все это мне рассказал один парень, который попал в отделение Рим, выдавая себя за гомика, чтобы сойтись с каким-нибудь транссексуалом, чтобы не быть одному и чтобы его кто-нибудь содержал. Кстати я, несчастная дура, завтра отправляю ему посылку. Синьора, будьте очень осторожны.

«Фуникули-Фуникула» прервала их. Катена пошла открывать: невероятно толстая женщина, вся увешанная драгоценностями, до такой степени, что казалась ожившей Мадонной делль Арко, вошла в дом. Марителла приветствовала ее:

— Какая честь, в моем доме — Ассунта «Трибунале». Проходите, присаживайтесь.

Вслед за Ассунтой вошел Дон Дженнаро с пакетами сладостей и бутылками спуманте в руках. Все расселись, и начался шумный банкет. Ближе к вечеру, когда все уже закончили обедать, Дон Дженнаро встал, чтобы проводить домой синьору Ассунту, в дверях он обратился к супруге:

— Я провожу «Трибунале». Когда я вернусь, сделай милость, дом должен быть пуст.

Марителла, Катена, «Волосатая» и дети быстро собрались и ушли. Я осталась дома одна на пару часов, пока не вернулся хозяин. Он еще не успел снять плащ, а назойливая «Фуникули-Фуникула» уже стала беспрестанно звонить, и прежде незнакомые мне персонажи входили и устраивались в гостиной.

Все они тепло приветствовали друг друга, и началось собрание, сопровождавшееся непонятными мне выражениями:

КРУГОВАЯ ПОРУКА,

УВАЖАЕМЫЕ ЛЮДИ,

ПОНЯТИЯ,

ВЗЯТКИ,

ВЫМОГАТЕЛЬСТВО,

ПОЗОР,

ОТМЫВАНИЕ ДЕНЕГ,

УБИЙСТВА,

СЕКТЫ,

БАНДИТЫ И ГРУППИРОВКИ,

МАФИЯ И ЧЕРНАЯ РУКА,

НДРАНГЕТА И БОЛЬШАЯ МАМОЧКА

Гул их голосов сложился в чудесную колыбельную, и я унеслась в царство Морфея. Я всегда представляла себе мир снов так: множество облачков, гипсовые арки, фонтаны, сады, а на самом деле я оказалась за столом среди престарелых каморристов, которые обсуждали изменения, произошедшие за последние сто лет в системе каморры. Они все выглядели взволнованными и недоумевающими.

Я проснулась ранним утром. Дом был погружен в неестественную тишину. Раздался звонок в дверь. Катена спустилась, чтобы открыть, и увидела перед собой Маруцьелло.

— Доброе утро, Катена. Передай эту газету Дону Дженнаро, — он быстро развернулся и ушел.

Катена развернула газету, пролистала несколько страниц.

— Господи, Боже мой, кто же расскажет все синьоре? — пролепетала она, побледнев, — что же теперь будет?

Пока она, причитая, рассуждала о прочитанном, в гостиную спустился Дон Дженнаро.

— А, Катена, ты купила газету?

— Нет! — ответила она. — Ее принес для вас Маруцьелло.

— Ну, и почему у тебя такое перекошенное лицо? — поинтересовался хозяин. — Да в чем дело, ты этого не ожидала? Газета не для меня. Отдай ее моей супруге, лично в руки, и скажи, что я уезжаю в Милан по работе, и еще передай, что теперь для нее начнется настоящий ад. Кате, все, что ты знаешь и чего не знаешь, держи это лучше при себе, иначе ты тоже попадешь на страницы газеты. Привет от меня Марителле.

Катена застыла безмолвно у порога. Громкий голос Марителлы донесся с лестницы:

— Что тут говорил мой муж? О каком это аде? Он тебе угрожал? Почему? Говори же, Кате, говори!

Катена спрятала газету под халат.

— Синьора, давайте отправим детишек в школу, а потом мне надо с вами поговорить!

Она побаивалась слишком бурной реакции со стороны Марителлы и не хотела, чтобы дети присутствовали при этом. Катена позвала «Волосатую», который молниеносно собрал ребят и отправился с ними в школу.

— Синьора, соберитесь с силами, — сказала она Марителле, — случилось нечто страшное, — и протянула газету хозяйке.

Марителла прочитала заметку и свернула газету, не изменившись в лице. Правда, глаза ее загорелись. Потом она рухнула на пол, и страницы зашелестели, выпав из ее рук. Неким подобием прежнего голоса она принялась повторять, как заведенная, сквозь рыдания то, что прочитала несколькими мгновениями ранее. «Найден… обуглившееся тело мужчины… в машине… чья личность… пока не установлена. Труп находился в багажнике… со связанными руками… и ногами… отрезанным членом во рту… внутренности не были обнаружены. Считается… убийство… в стиле каморры. Он убил, отнял его у меня! — продолжала она безучастным, бесцветным голосом, будто бы читала вслух монолог, который не имел к ней никакого отношения. — Бедный мальчик, такой ужасный конец. Он убил единственное прекрасное, что у меня было, самое чистое, что было в моей жизни. И что мне теперь делать? Что мне делать без него? Ты знаешь, Катена, сколько времени я уже ненавижу своего мужа? — тембр ее голоса стал жестким и злобным, — с тех пор, как по его вине убили моего первого сына. Это была перекрестная месть. Когда нам сообщили об этом, я расцарапала себе лицо, разорвала одежду, я растерзала душу свою, я была похожа на сумасшедшую. Дженнаро же, напротив, без всяких эмоций стал звонить кому-то в Америку, а потом холодно констатировал:

— Из Нью-Йорка передали, что надо подождать, мы не должны ничего предпринимать.

— Но как же? — возразила я ему. — Ты не хочешь отомстить? Да ты вообще понял, что убили нашего первенца?

И знаешь, что ответил мне Дон Дженнаро Мизерикордия?

— Мы дети детей из старинного тайного общества, пришедшего из Испании, мы каморристы.

Этими ледяными словами он покончил со мной, с той самой минуты он исчез из моего сердца и из моих мыслей. Но ответ не заставил себя ждать. Резня и кровопролитие не прекращались, пока не был заключен договор, и, словно бы ничего не произошло, однажды я оказалась за одним столом с убийцами моего ребенка. С тех пор я стала другой, я больше ничего не чувствую, даже к своим детям.

И подумать только, что я любила Дженнаро больше жизни; в моих глазах он был всесилен, он был целым миром. Я была простой продавщицей, а он приходил каждый день покупать новую одежду, он никогда не давал понять, что он был большим человеком в каморре, я сразу же потеряла голову и, когда он пригласил меня выпить что-нибудь после работы, я немедля согласилась. В первый вечер мы поехали в Сорренто в очень изысканное место, люди смотрели на меня… знаешь, Кате? Я была молода и красива. Дженнаро в тот вечер сцепился с каким-то парнем, который излишне пристально смотрел в мою сторону, он выставил бедолагу из бара, превратив его в сплошное кровавое месиво. Я чувствовала себя по-глупому гордой. В тот же день он отвез меня в гостиницу, девять месяцев спустя я родила первого сына и девять месяцев спустя я узнала, что я — „жена босса“. Мне сказала об этом „Трибунале“, когда я кормила грудью малыша, она заявила это в таком жестком и грубом тоне, что у меня пропало молоко. В ту ночь я не смогла уснуть, я все размышляла о словах „Трибунале“, я думала, вернуться ли мне домой, где меня ждали одни проблемы, или смириться, — глаза Марителлы загорелись, будто два пылающих уголька, потом она добавила: — Пойдем собираться. Он убил самое дорогое, что было в моей жизни! А я убью его женщину».

Они поднялись наверх и вскоре вышли, не заметив, что все это время Пеппе «Маппина» подслушивал их разговор.

«Маппина» набрал привычный номер и сообщил все комиссару. Закончив разговаривать, он посмотрел на себя в зеркало и сказал:

— Кто старое помянет? Ну уж нет, это не так… Я — подлый предатель? Мне уже все равно, если меня вычислят и убьют, мне одна дорога — прямиком в гроб.

«Маппина» открыл дверь и вышел. Спустя пару часов вернулись домой Марителла, Катена и молчаливый «Волосатая» с детьми.

— Дети, идите наверх, приготовьтесь, мы на несколько дней уезжаем на Искью, — сообщила синьора. — Ты, «Волосатая», останешься дома присматривать за Сузумеллой. Кате, ты поедешь со мной, помоги мне собрать вещи.

Они обе направились к лестнице, и в это мгновение распахнулась входная дверь. Это был Дон Дженнаро в сопровождении Пеппе «Маппина».

— Я не смог уехать, — задыхающимся голосом объявил он жене. — Кто-то подставил меня, полиция по всему городу. Меня ищут, мне неожиданно позвонили на мобильный. Я должен исчезнуть. Пока что наш разговор откладывается, продолжим, когда я вернусь. Ты должна вести себя как жена босса.

Марителла выслушала супруга, стоя к нему спиной, и затем ответила:

— Так тому и быть, я — жена босса, — и, обращаясь к Катене: — Наверху, в спальне, собран чемодан. Принеси его Дону Дженнаро.

Пока Катена исполняла просьбу хозяйки, Марителла приказала:

— Пеппе! Помоги Катене.

«Маппина», подчинившись, последовал за Катеной, а синьора медленно повернулась к мужу.

— Дженнаро, я хорошо знаю правила. Ты станешь скрываться, а я должна помогать тебе, но когда весь этот бедлам закончится и ты вернешься домой… — Марителла достала из кармана пистолет и наставила его на супруга, — я прострелю тебе башку.

Дон Дженнаро хотел было ответить, но «Маппина» и Катена вмешались в напряженную сцену.

— Дон Дженнаро, я поеду с вами, — прошептала Катена, взглядом указывая на ненавистного шпиона, — этому я не доверяю, пойдемте.

«Маппина» намеревался пойти за ними, но его остановила синьора.

— А ты куда? Садись на диван и не двигайся.

Не сказав ни слова, он устроился на диване. Марителла взяла стул и села за стол, уставившись на «Маппина». Они просидели в тишине несколько часов, лишь перестук накрашенных ногтей хозяйки оживлял повисшее в воздухе напряжение.

— Почему ты так нас ненавидишь? — наконец громко спросила Марителла. — Почему столько злобы к нашей семье? Ведь мы тебе всегда помогали, мы всегда были готовы выслушать тебя… почему?

«Маппина» хранил молчание. Пока еще не настал момент, чтобы все прояснить. Марителла поднялась, смерила мужчину пронизывающим взглядом с ног до головы и добавила:

— Я поняла только одно… ты еще более опасен, чем кажешься и чем я могла себе представить.

Синьора оставила его в одиночестве. Когда она удалилась, из уст «Маппина» вылетела фраза, прозвучавшая как приговор:

— Я никогда не смогу ненавидеть вас настолько сильно, чтобы отплатить за ту ненависть, что живет в ваших сердцах.

Он сидел без движения до самого возвращения Катены. Он вскочил ей навстречу с вопросом, куда она отвезла Дона Дженнаро, но Катена с раздражением отбрила его:

— Ну, ты всегда тут как тут, ты как среда, всегда в центре… событий, занимайся своими делами и замолкни! — она подошла к нему с угрожающим видом. — Послушай-ка, если я только узнаю, что ты собираешься причинить зло этой семье… я вспорю тебе брюхо и подвешу, как свиную тушу, вниз головой! Ты будешь умирать медленно, медленно, в жутких муках. Ты себе даже не можешь представить, на что я способна. Будь осторожен, «Маппи», будь очень осторожен.

Услышав такие угрозы, Пеппе побледнел, потом он взял меня на руки.

— Выведу собачку погулять, — сказал он Катене.

Когда мы оказались в саду, он выместил свою ярость, швырнув меня на землю.

— Сначала я покончу с Доном Дженнаро, а потом разберусь с тобой, я раздавлю тебя, как жалкую крысу, — заключил он, не отрывая взгляда от Катены.

Он достал мобильный из кармана и набрал все тот же номер.

— Эй, комиссар, вы что натворили? Вы выставили все напоказ, будто торгуете на рынке… нет, вы должны снять все блокпосты в Неаполе; кстати, у вас завелась какая-то крыса… да, Дон Дженнаро знает, что вы его ищете, и он скрылся. Да, у меня все есть. Фотографии, документы, все доказательства, какие хотите… Сделайте вот что: вызовите адвоката Дона или пустите слух, что вы его разыскиваете за преступление, которого он на самом деле не совершал. Тогда Дженнаро почувствует себя в безопасности и выйдет из укрытия. Да! Да! Подумайте, как лучше все сделать, и дайте мне знать… всего хорошего.

Он отключил телефон и, потеряв меня из виду, стал искать повсюду. Я спряталась в клетке тигрицы.

— А, вот ты где! — он наконец меня обнаружил. — Не беспокойся, ты тоже умрешь.

Он резко развернулся и ушел. Взгляд и угрозы этого мужчины вселили в меня ужас, я никак не могла понять, что ему нужно от меня. Меня-то за что он ненавидит? Я-то здесь при чем, я, прибывшая совсем недавно в этот сумасшедший дом.

Столько вопросов оставалось без ответов. Неожиданно я почувствовала теплое дыхание у себя на затылке. Медленно повернувшись, я, маленький щенок Йоркшир, обнаружила прямо перед собой огромную пасть тигрицы. «Мне конец!» — подумала я, а ее клыки и высунувшийся язык все приближались к моему несчастному тельцу. Я уже видела себя пережеванной в этой пасти, спускающейся по горлу, вымоченной в желудочном соке в животе и наконец испражненной на следующий день. Тигрица широко раскрыла свою чудовищную пасть, высунула язык и… лизнула меня в нос и глаза. Она не собиралась меня есть, а всего лишь хотела поиграть со мной. Я ушла, виляя хвостом и признательно лая. Уходя, я почувствовала на себе зловонное дыхание тигрицы и задалась вопросом, кормили ли ее вообще когда-нибудь. Я вернулась домой, а в голове моей кружились тысячи мыслей и вопросов. Я хотела все забыть, убежать от страшных предсказаний Сузумеллы, убежать от всех «зачем» и «почему». Я пошла спать к себе в комнатку, пытаясь отогнать тяжелые мысли, но тут дверь распахнулась и грозная фигура Пеппе «Маппина» возникла у меня перед глазами.

— А сейчас я покажу тебе, как убивают сраную собачонку вроде тебя!

И прошипев эти злобные слова, он подошел ко мне с пластиковым пакетом в руках. Я хотела позвать кого-нибудь на помощь, громким лаем известить всех об ужасе, охватившем меня, криком предотвратить свой преждевременный уход из этого мира, но страх перекрыл мне дыхание.

— Стой, не трогай Паккьяну, а не то я тебя покалечу!

Мужчина застыл как вкопанный, а я увидела маленькую фигурку Наташи, которая смотрела с презрением и яростью на «Маппина», сжимая в ладошках огромный нож. Он улыбнулся и ушел. Девочка взяла меня на руки.

— Он хотел убить и тебя тоже, как всех других зверюшек, которых мне покупал папа. Он ненавидит меня, ненавидит животных, я думаю, он ненавидит весь мир.

Наташа отнесла меня к себе в комнату, положила на покрывало, и мы уснули с ней вместе. Это была последняя ночь, когда я ощущала человеческую теплоту. Это была вообще последняя более или менее нормальная ночь.

Наутро я проснулась от того, что меня гладила Наташа. Мы спустились в гостиную, где увидели синьору Марителлу и всех остальных за завтраком.

— Доченька моя, — сказала Марителла, увидев меня на руках у девочки, — что вы делали? Ты что, спала с собакой?

Малышка ответила, глядя прямо в глаза Пеппе «Маппина»:

— Да, мамочка, я должна была защитить ее от мерзких и подлых людишек.

Затем Наташа поставила меня на пол и села за стол завтракать.

Несколько минут все пребывали в абсолютной тишине, которую прервала Марителла:

— Все это скоро закончится. Дженнаро сегодня вечером вернется домой. Адвокат был в полицейском участке, чтобы понять, чего они хотят от моего мужа; мы узнали, что на самом деле у них ничего нет на него.

Затем, намазывая масло на хлеб, она обратилась к Пеппе «Маппина»:

— Ты пока что собери чемоданы, когда вернется Дон Дженнаро… или уйдешь ты, или уйду я… и будь уверен — уйдешь именно ты.

«Маппина» ничего не ответил, он продолжал есть под взглядами всех присутствующих, полными ненависти и отвращения. И никто не заметил, что в глубине души он посмеивался: он понимал, что должен поторопиться, иначе и с ним тоже будет покончено. Я дождалась ставшей уже привычной фразы:

— Я выведу собаку погулять.

В который уже раз меня подняли, в очередной раз меня бросили на землю, в сотый раз «Маппина» набрал номер.

— Комиссар… да, я узнал, этот возвращается домой… Сегодня вечером? Да! Учтите, что когда вы устроите рейд, он скроется по подземному ходу, который заканчивается под клеткой тигрицы. Как? Как это где она? Комиссар, я же предоставил вам план виллы… Да! Она находится в конце аллеи. А со мной все будет в порядке? Вы же не собираетесь со мной покончить? Комиссар, вы должны обеспечить мне стопроцентную защиту, в противном случае я не буду свидетельствовать. Отлично, увидимся сегодня ночью.

Гадкий предатель направился в дом, а я почувствовала себя бессильной, потому что не могла никого предупредить. Я с ужасом думала о последствиях, о том, что может ожидать детей и Сузумеллу! А потом я стала отдавать себе отчет в том, что я использую мысли, язык, даже манеры каморристов, казалось, и в мое тело проникла болезнь под названием «каморра», я тоже была заражена. Я лежала, свернувшись калачиком на диване, когда открылась дверь.

— Где же папины щенята? — с радостным криком вошел Дон Дженнаро. — Ребятишки, ваш папочка вернулся.

Все дети выбежали встречать отца с раскрытыми объятьями, за ними последовали Марителла, «Волосатая», Катена и даже гадкий предатель.

Дон Дженнаро позволил себе раствориться в объятьях и поцелуях детишек.

— А теперь, — прервала их мать, — пожалуйста, идите все к себе, я должна поговорить с вашим папой.

Ребята немедленно подчинились. Марителла, увидев, что остальные все еще здесь, жестко добавила:

— Я сказала — все!

Супруги Мизерикордия остались наедине и долго смотрели друг другу в глаза.

— Дженнаро, — начала Марителла твердо, — не надо понапрасну тратить слова. Ты прекрасно знаешь меня, так же как и я знаю тебя. У нас есть дети, ты могущественный человек, чего мы хотим? Мы хотим разрушить все то, что нам удалось построить? Мы хотим поставить крест на всем? В любом случае мы квиты: ты изменил мне, я изменила тебе… что же делать?

Дон пристально посмотрел на жену, охватил ее взглядом с ног до головы, затем сказал:

— Ну, ты все знаешь… ты ведь очень красивая женщина… И, как всегда, ты права! Поставить крест на всем — не кажется мне верным решением. Поступим так, как предложила ты! Но будь очень осторожна, то, что произошло, больше не должно повториться, иначе я привяжу тебе камень на шею и брошу в море. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Да, — с явным вызовом ответила синьора, — но это также относится и к тебе.

— Именно так! — довольно ответил он, снисходительно улыбаясь этой милой угрозе. — А теперь пойдем к себе наверх, я хочу сказать тебе кое-что.

Дон Дженнаро нежно взял жену за руку и повел ее в спальню. Я решила пойти за ними, но голос Сузумеллы задержат меня.

— Ты куда это? Оставь их, сейчас не время.

Ты это видела? Еще несколько дней назад они хотели перерезать друг другу горло, а теперь разыгрывают Ромео и Джульетту. Что тут поделаешь, такова противоречивая сущность человека, точнее неаполитанца, неаполитанца и каморриста, милая моя Паккьяна, а проблемы появляются с приходом врагов, Монтекки и Капулетти… и.

В последнее время старушка обрывала разговор, издавая странный звук, похожий на храп, и это мне совсем не нравилось. Я чувствовала, что ее дни сочтены. В тот вечер в доме семьи Мизерикордия был большой праздник. Пришли даже музыканты, чтобы поздравить Дона с возвращением. Глядя на все это безудержное веселье, я думала, а что собственно они праздновали? Радовались горемычной жизни, состоящей из тысячи страхов, тысячи опасностей, тревог — полиция, дышащая в затылок, другие семейные кланы, жаждущие лишить тебя власти и захватить все в свои руки. Что же, черт побери, праздновали эти люди, живущие в нищете своих богатств, зачарованные своей могущественной жизнью, жизнью, которая могла разрушиться в любой момент; зачастую — и это еще не худший вариант — они проводили остаток своей жизни в камере какой-нибудь тюрьмы, изводя себя мыслями о том, что кто-то другой занял их место, — и все только так, будто по бесконечной спирали, в современной истории все всегда было именно так. В тот вечер я не принимала участия в веселье, потому что душу мою охватила какая-то непонятная тоска. Я попрощалась, выпалив «гав-гав», на которое никто не обратил внимания, и залезла под диван. Около двух часов ночи все разошлись, «Волосатая» и Катена взяли на руки детей, которые прямо посреди празднества уснули на диване, и отнесли их в спальни. В гостиной остались супруги Мизерикордия и Пеппе «Маппина» более скользкий и веселый, чем обычно. Марителла стерла улыбку с его лица, произнеся:

— Дженнаро, этот гнусный тип должен уйти из нашего дома, понятно! Я уже попросила его собрать чемоданы.

Дон Дженнаро долго смотрел на него.

— Моя жена права! Ты мне больше не нравишься! Но мы не звери и не выставим тебя на улицу в такой поздний час. Но завтра утром, когда я проснусь, я не хочу тебя здесь больше видеть.

И вынеся приговор по поводу пребывания в этом доме Пеппе, они ушли к себе. «Маппина» разразился странным истерическим смехом, прерываемым бессвязными фразами.

— Ну да! Завтра ты не хочешь меня видеть? Если ты вообще увидишь завтрашний свет! Думаю, что к этому времени ты уже будешь в одиночке, забытый и проклятый всеми. И тебя сожрут мерзкие крысы. Всего тебе хорошего, Дон Дженнаро Мизерикордия.

«Маппина» наклонился к дивану, достал предварительно спрятанную сумку и вышел. В ту ночь я заснула со странным ощущением в сердце, я слышала по всему дому тысячи голосов, шепот умерших, голоса мужчин, женщин, детей, стариков. Такое впечатление, будто эти стены разговаривали, будто они кровоточили, а я все повторяла:

— Хватит, праведные стены, не надо быть такими жестокими к этой семье.

Я поняла, что, несмотря ни на что, очень привязалась к этим людям. Я выкрикивала ругательства в адрес стен, а они продолжали свой ужасный шепот. Я прошла мимо комнаты Сузумеллы, взглянула на нее, и она оглушила меня фразой:

— Все — это конец!

Потом она взяла четки и со слезами на глазах начала читать печальную молитву о душах, попавших в чистилище:

В первый раз я видела ее плачущей, и пока она утопала в слезах, у меня волосы встали дыбом, я убежала к себе в комнату, но так и не смогла уснуть. Дон! Дон! Дон! Бой часов с маятником предвещал нехорошие события. Дон! Дон! Дон! Дон! Четыре утра. Мелодия «Фуникули-Фуникула» на сей раз прозвучала выстрелом тысячи орудий, звоном тысячи колоколов по умершим, плачем тысячи бедняков, воплями тысячи ртов, жаждущих крови, криками тысячи подзаборных шлюх. Я выбежала из своей комнатки и увидела Марителлу в коридоре вместе с Катеной и «Волосатой».

— Кате, — прошептала синьора, — в такой час это могут быть только полицейские. Предупреди Дженнаро, чтобы он спрятался. Ты, «Волосатая», иди к детям. Я постараюсь потянуть время.

Словно завзятый босс, Марителла раздавала приказы, а затем спустилась вниз, чтобы открыть дверь. В одно мгновение десятки полицейских наводнили дом, рассредоточившись по всем углам с поднятыми автоматами. Начался кошмар.

— Синьор Дженнаро Мизерикордия дома? — спросил инспектор.

— Нет! Его нет. Вам известно, что вы не можете войти в дом без ордера?

— Нет, синьора, мы можем войти, мы пришли с ордером на обыск, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, вам законы известны лучше, чем любому члену суда, — с иронией заметил инспектор.

— Улица научила нас и законам тоже. Что вам вообще от нас надо, мы честные люди.

Пока Марителла предпринимала попытки отвлечь полицейского, сквозь вооруженную толпу протиснулся «Маппина» с гнусной рожей.

— Ну да! Честные люди, — вмешался он с презрительной ухмылкой. — Марите! Вот увидишь, ты станешь проституткой за решетками тюряги Поццуоли.

На лестнице появилась Катена.

— Я так и знала! Ты всегда был самым настоящим Каином. Синьора! Я же вас предупреждала, что нельзя впускать этого типа в дом.

— Катена, не переживай. Когда вернется Дон Дженнаро, он во всем разберется. Понятно? Во всем!

Она медленно повернулась, и ее грозный взгляд устремился прямо в глаза Пеппе.

— Когда вернется! — с насмешкой сказал он, подходя к хозяйке. — Да не вернется он больше. Его арестовали. Я рассказал инспектору про подземный ход, который ведет к клетке с тигрицей. Дон Дженнаро сейчас направляется в полицейский участок, потом его отвезут в Поджореале, и не видать ему больше белого света.

Марителла набросилась на Пеппе «Маппина». Понадобилось вмешательство шести полицейских, чтобы разнять их: лицо «Маппина» превратилось в кровавое месиво.

— Какая прекрасная флорентийская вышивка получилась у синьоры, — голос Катены пронзительно гремел над Пеппе, а дети испуганно смотрели на присходящее. — Да, тут уж ничего не поделаешь, правильную кличку тебе дали… «Маппина», «тряпка»! Потому что ты всего лишь тряпка, подтирающая старческие испражнения.

Внезапно из толпы вышла синьора Феррари в сопровождении двух мужчин.

— Синьора Марителла, я забираю детей под опеку государства. Не беспокойтесь за них, соберите их вещи, мы должны уехать немедленно.

Марителла пришла в себя, приказала «Волосатой» подготовить ребятишек.

— Инспектор! — обратилась она к полицейскому, — я могу взять все необходимое, чтобы проследовать с вами? Насколько я поняла, я еще не скоро смогу вернуться домой.

Он попросил коллегу:

— Проводите синьору в комнату и прихватите с собой Катену и «Волосатую». Думаю, они тоже не скоро окажутся дома.

Они втроем ушли под конвоем женщины-полицейской, и, когда агенты принялись обыскивать дом, доктор Феррари подошла к инспектору:

— Вы считаете, все очень серьезно? Они надолго попадут в тюрьму? Понимаете, я вас спрашиваю, чтобы правильно объяснить все детям.

Она смотрела прямо в глаза полицейскому в ожидании ответа, который прозвучал, как хлесткая пощечина:

— Синьора, здесь речь идет об убийствах, наркотиках, вымогательстве, преступных группировках. Это тянет на пожизненное. Решайте сами, как быть с несчастными мальцами. Хотя я уверен, что у них те же гены, что и у родителей, так что через несколько лет мы увидим и их имена на страницах газет.

Социальный работник пренебрежительно посмотрела на него и отрезала:

— Инспектор, преступниками не рождаются, ими становятся. Думаю, я отвезу их в детское учреждение всех вместе, мы не будем передавать их никому из родственников.

Дети спустились вниз с маленьким чемоданчиком. Они смотрели на окружающих бесстрашным взглядом. Рыжий подошел к инспектору и, протягивая руки вперед, скрестил запястья со словами «Арестуйте меня». Мужчина на мгновение смутился, потом попросил синьору Феррари увести детей. Она удалилась вместе с сопровождавшими ее лицами. Тем временем появился немой священник; мне сразу как-то полегчало, поскольку слуга божий был не в сутане, а в полицейской униформе. По лестнице спускались Марителла, Катена и «Волосатая». Они держались с нескрываемым презрением, даже когда на них надевали наручники и уводили.

Проходя мимо святого отца, Марителла приветствовала его плевком в лицо. Полицейский не опустил взгляда.

— Я всего лишь исполнял свой долг.

— Ты самый настоящий мерзавец, а мой муж — дурак, я всегда это знала.

Фальшивый священник вытер лицо рукавом куртки и повернулся к инспектору.

— Может быть, я и последний мерзавец, но муженек твой просто ублюдок. Инспектор, вы знаете, где сейчас яички мужчины, чей обуглившийся труп был найден в машине несколько дней назад? Они в желудке Дженнаро Мизерикордия, вот так-то! Он признался мне, что отдал приказ убить этого бедолагу, а его яички он съел на глазах у своих людей, чтобы продемонстрировать всю свою жестокость, потом он вырвал ему глаза, и эти нелюди помочились прямо в пустые глазницы. Вы найдете в моих отчетах все, о чем поведало мне это животное.

Полицейский побледнел, его охватил приступ тошноты, и он выбежал на улицу. Затем, один за другим — агенты, инспектор и Пеппе «Маппина» — вышли, оставив в доме беспорядок, включенный свет и несмываемые следы этого проклятого утра.

Я наблюдала за всем происходящим из-под дивана и оставалась там еще несколько часов, боясь, что и меня тоже могут арестовать. Когда дверь закрылась, я бегом поднялась по лестнице в комнату к Сузумелле. Я увидела ее, как всегда неподвижную, залаяла, стала дергать за подол юбки, чтобы разбудить, но она не подавала признаков жизни. Прошло два дня, я шарила по всем углам, пытаясь есть все, что мне удавалось найти: полицейские сбросили на пол бобы, кофе, чечевицу, открыли банки и коробки в поисках неизвестно чего, хотя и знали, что ничего они не обнаружат. Потом до меня донесся голос Сузумеллы:

— Паккьяна, поднимись сюда.

Я прибежала к столетней старухе, она сидела с четками в руках.

— Паккьяна, я хочу прочитать последнюю молитву.

Сузумелла перебирала четки и стучала об пол деревянной тростью, кивая в такт посеребренной головой. Трость издавала такой угрожающий звук, будто меня окружали тысячи старинных барабанов, а ее голос извергал всю скорбь минувших дней. Кричала Сузумелла о черной и белой луне, о царственном и загадочном солнце, о возбужденных лонах нагих старых дев, о прекрасной опечаленной Мадонне в голубом покрове, пронзенной семью мечами прямо в грудь. Кричала она о девственных грудях маленьких ангелочков, о древних шабашах беззубых ведьм и колдуний, о братьях-предателях. Просила она у солнца согреть сердца красивых женщин, просила у луны заставить полюбить сердца бессердечных. Вспоминала древние обряды, когда девочки оголяли свои незрелые груди и, подставляя их лунному свету, заклинали: «Луна, луна, белолицая краса, пусть растут мои груди». Кричала Сузумелла о противоречиях старинных верований, о добре и зле, о лицемерной сущности человека, который любит до тех пор, пока сам же не покончит со своей любовью. Кричала о жизни. Кричала о смерти. Кричала о душах, горящих в аду. О чистилище. Постепенно голос старухи становился все более хриплым, все более неистовым, и вдруг трость рассыпалась, издав траурный звук, а Сузумелла оборвала свою песнь, закончив ее словами: «Солнце, выжги наши глаза».

Неестественная тишина заполнила дом. Я подошла к Сузумелле и почувствовала сырость на лапах. С ног женщины стекала жидкость — сначала желтая, потом красная, — и постепенно у подножья трона образовалось большое пятно. Кровь, моча, старческие воды сочились по иссохшим конечностям. Сузумеллу бросили, забыли на ее троне — высохшую мумию. Истошный крик «Мама», руки, воздетые к небу, — а потом волна холодного воздуха вырвалась из тела старухи, закружила по комнате, вздымая занавески… и больше Сузумелла со мной не говорила.

Прошло много лет. Иногда в пустом доме мне слышится голос Сузумеллы, которая перебрасывается шутками с «Дурочкой Тавутарой», «Сараченой», и порой мне кажется, будто они втроем прогуливаются по вилле, погребенной в пыли, во времени. Некогда блестящий мрамор поблек, шторы сорваны невидимыми руками, гостиные изрезаны вдоль и поперек, вся роскошь затянута паутиной. Вы спросите меня, почему я не ухожу из этого дома? Я могла бы отправиться на Виа Петрарка к благородному семейству и поведать им мою историю, и они наверняка бы приютили меня с лицемерной христианской жалостью, столь свойственной им.

Однажды в саду, давно превратившемся в кладбище растений и цветов, я нашла свою любовь. Бездомный пес, помесь Сен-Бернара и микроволновки, бродил по заброшенному лесному массиву. Этот метис наткнулся на меня возле пустой клетки, в которой уже не было тигрицы, он был необычайно красив; в общем, спустя три месяца я разродилась тремя щенками. С тех пор мой спутник никогда не оставляет меня одну. Иногда он уходит, но тут же возвращается с чем-то съедобным. Я думаю, у него есть другая подружка, но как говорила Марителла: «Важно, что его тапочки всегда рядом с моей кроватью». Всего лишь один раз мы вышли за пределы виллы прогуляться и, бродя по улочкам, встретили «Трибунале», как раз собиравшуюся поведать пожилой синьоре новости о семье Мизерикордия.

— Ну, что мне вам рассказать, милая моя? Дон Дженнаро все еще под следствием и жена его тоже, еще и потому, что сотрудничавший с полицией «Маппина» был найден убитым… Детишки? Один дома у тетки, старой девы, двоюродной сестры синьоры Марителлы, Рыжий сейчас в тюрьме для малолеток, на Винченцо после исправительной колонии снизошло прозрение, и он готовится стать священником, Наташа — у синьоры из социальной службы: она учится на юридическом, хочет стать адвокатом. Сначала те, кто оставался еще на свободе, обеспечивали их, но потом все изменилось: появилась та, прежняя, мафиозная семья — и опять убийства, перестрелки, засады; это окончательно разрушило клан Мизерикордия. Ведь они специально поджидали ареста Дона Дженнаро, так как все уже давно было подготовлено, чтобы занять его место. Дон Дженнаро в свое время поступил с ними точно также, а сейчас он сам у разбитого корыта. Я никак не могу им помочь, у меня тоже все теперь по-другому… Всех моих деток поубивали, я живу на государственную пенсию… сейчас все по-другому. А гомосек их? Да кто знает, что с ним стало.

«Трибунале» ушла, печальная и сгорбленная, потерявшая прежнюю дерзость, одинокая в своих воспоминаниях, в трауре и на социальной пенсии. На ней уже не было золотых браслетов, колье и сережек. Пожилая синьора, выслушавшая ее рассказ с налетом лицемерного сострадания, тут же изменилась в лице.

— Вот она, старуха, одинокая, нищая и чокнутая… «Трибунале» больше не властвует и не командует, не подчиняются ей больше молодчики, расправлявшиеся со всеми неугодными, ни на секунду не задумываясь даже о Божьей каре, а потом, будто бы ничего не случилось, склонявшие колени в церкви в истовой молитве… «Трибунале»… когда она проходила по улице, казалось, будто это сам Папа Римский ступает. Ну и что! Посмотрите на нее, теперь она боится своей собственной тени. А что вы хотите! Сегодня ты — Королева, а завтра — прислуживаешь, верный слуга тайного общества, которое сначала тебя превозносит до небес, а потом швыряет о землю, будто простую тряпичную куклу, которая больше не нужна и лежит посреди кучи мусора. Могущественное тайное общество, скупающее души, тела, сердца, убивающее детей, женщин, подростков, а все из-за чего? Из-за Власти! И знаете, что я вам скажу, — уж лучше я буду есть гороховую пыль, как во время войны… но тогда по крайней мере вечером я смогу спокойно положить голову на подушку… если, конечно, мне это позволят, — синьора огляделась вокруг, плюнула и вошла к себе в бассо.

Я попросила моего любимого отвести меня обратно домой, я хотела вернуться в те стены, чтобы вспомнить старые времена. То, что я почувствовала, больно ранило меня. Единственное, что грело мне душу, то, что Наташа спаслась. Девочка никогда не хотела жить той жизнью, она всегда мечтала о «нормальной» жизни, но понимала, что это невозможно, так как она дочь босса. Мне решительно хотелось верить в то, что ее мечта сбылась.

Время от времени я поднимаюсь наверх поздороваться с Сузумеллой, которая стала еще больше похожа на картонную куклу, и рассказываю ей все, я доверяю этим остаткам «Большой Мамочки» свои мысли, также как прежде она выговаривалась наедине со мной. Но как они могли забыть о Сузумелле? Может и правда, иногда проститься с прошлым — это значит просто заставить замолчать наше подсознание и оставить мертвецов истлевать в одиночестве.

Любые совпадения с реальными людьми, именами, местами абсолютно случайны. Некоторые отрывки были взяты из трактатов Абеле Де Блазио.