Ах, не плачь и не тужи, Мать родная! Покажи, Где его могила! Иль не знаешь ты того, Как я нежила его, Как его любила? Ох, родная, страшно мне: Он мерещится во сне С яркими очами! Всё кивает головой И зовет меня с собой Грозными речами. Нет, родная, бог уж с ним! Не пойду я вслед за ним: Он меня задушит. Пусть он спит в земле сырой; Мой приход его покой В гробе не нарушит. Ох, родная, покажи, Где он, где он? – Задуши Ты меня, мой милый! Сладко я умру с тобой; Ты поделишься со мной Тесною могилой. Не задушишь ты меня: Обовьюсь вокруг тебя Жадными руками; Я прижмусь к твоим устам И полжизни передам Мертвецу устами. Что ж ты смотришь на меня? Мне смешно и без тебя: Сердце лопнуть хочет! Тяжко мне среди людей! Слышишь… Свищет соловей, И сова хохочет. Ха-ха-ха! так смех берет! То из раны кровь польет, То застынет снова; Жадно кровию напьюсь, Сладко-сладко захлебнусь Кровию милова. В чистом поле он убит И в сырой земле лежит С раною кровавой. Кровь и слезы – слезы – кровь, Где ж ты, где моя любовь С головой кудрявой? Вскинусь птицей, полечу, Черны кудри размечу По челу кольцами. Улыбнись же, полно спать! Это я пришла играть Черными кудрями!

Простите мне невольное признанье! Я был бы нем, когда бы мог молчать, Но в этот миг я должен передать Вам весь мой страх, надежду и желанье. Я не умел скрываться. – Да, вам можно Заметить было, как я вас любил! Уже давно я тайне изменил И высказал вам всё неосторожно. Как я следил за милою стопой! Как платья милого мне радостен был шорох! Как каждый мне предмет был безотчетно дорог, Которого касались вы рукой! Однажды вы мне сами в том признались, Что видели меня в тот самый миг, Как я устами к зеркалу приник, В котором вы недавно улыбались. И я мечтал, что к вам закралась в грудь Моей души безумная тревога; Скажите мне, – не смейтесь так жестоко: Могла ли в вас наружность обмануть? Но если я безжалостно обманут, — Один ваш взгляд, один полунамек — И нет меня, и я уже далек, И вздохи вас печалить перестанут. Вдали от вас измучуся, изною, Ночь будет днем моим – ей буду жить, С луной тоскующей о прошлом говорить; Но вы любуйтеся веселою луною И ваших девственных и ваших светлых дней Участием в страдальце не темните; Тогда – одно желанье: разрешите, Лицо луны – или мое бледней?

Не силен жар ланит твоих младых Расшевелить певца уснувшей воли; Не мне просить у прелестей твоих Очаровательной неволи. Не привлекай и глазки не взводи: Я сердце жен изведал слишком рано; Не разожжешь в измученной груди Давно потухшего волкана. Смотри, там ждет влюбленный круг мужчин, А я стою желаний общих чуждый; Но, женщины, у вас каприз один: Вам нужны те, которым вы ненужны! Вам надоел по розам мягкий путь И тяжелы влюбленные беседы; Вам радостно разжечь стальную грудь И льстят одни тяжелые победы. Но ты во мне не распалишь страстей Ни плечками, ни шейкою атласной, Ни благовонием рассыпанных кудрей, Ни этой грудью сладострастной. Зачем даришь ты этот мне букет? Он будет мне причиною печали. И я когда-то цвел, как этот цвет, — Но и меня, как этот цвет, сорвали. Ужель страдать меня заставишь ты? Брось эту мысль: уж я страдал довольно — От ваших козней, вашей простоты И вашей ласки своевольной. Другим отрадно быть в плену твоем, Я ж сердце жен изведал слишком рано; Ни хитростью, ни истинным огнем Не распалишь потухшего волкана.

Побольше влаги светлой мне, И пену через край! Ищи спокойствия на дне И горе запивай! Вино богами нам дано В замену летских струй: Разгонит горести оно, Как смерти поцелуй, И новый мир откроет нам, Янтарных струй светлей, И я за этот мир отдам Всю нить грядущих дней. Лишь кубок, чокнув, закипит, — Воспламенится кровь, И снова в сердце проблестит И радость и любовь! В душе отвага закипит, Свобода оживет, И сын толпы не уследит Орлиный мой полет!

Солнце потухло, плавает запах Юных берез В воздухе сладком; лодка катится Вниз по реке; Небо прозрачно, плавает месяц В ясной воде. Там, за рекою, звездною цепью Блещут огни, Тени мелькают, вторится эхом Песнь рыбака; Здесь, над горою, к другу склонившись Легкой главой, Милая Мери с нежной улыбкой Шепчет: «Люблю». Мери, ты любишь! Скоро умолкнет Ночи певец, Лист потемнеет, – будешь ли так же, Мери, любить?..

Щечки рдеют алым жаром, Соболь инеем покрыт, И дыханье легким паром Из ноздрей твоих летит. Дерзкий локон в наказанье Поседел в шестнадцать лет… Не пора ли нам с катанья?— Дома ждет тепло и свет — И пуститься в разговоры До рассвета про любовь?.. А мороз свои узоры На стекле напишет вновь.

Сосна так темна, хоть и месяц Глядит между длинных ветвей. То клонит ко сну, то очнешься, То мельница, то соловей, То ветра немое лобзанье, То запах фиалки ночной, То блеск замороженной дали И вихря полночного вой. И сладко дремать мне – и грустно, Что сном я надежду гублю. Мой ангел, мой ангел далекий, Зачем я так сильно люблю?

Не бойся вечернего сада, На дом оглянися назад, — Смотри-ка: все окна фасада Зарею вечерней горят. Мне жаль и фонтана ночного, Мне жаль и жуков заревых, Мне жаль соловья заревого И ночи цветов распускных. Поверь мне: туман не коснется Головки-малютки твоей, Поверь, – ни одна не сомнется Из этих упругих кудрей. Поверь, что природа так гибко Твоим покорится очам, Поверь мне, что эта улыбка Царица и дням и ночам. Сопутники вечера – что ж вы? Ответствуйте милой моей! — Поверь мне, что узкой подошвы Роса не коснется твоей.

Безмолвные поля оделись темнотою. Заря вечерняя сгорела, воздух чист, В лесу ни ветерка, ни звука над водою, Лишь по верхам осин лепечет легкий лист, Да изредка певец природы благодатной За скромной самкою, вспорхнув, перелетит И под черемухой, на ветке ароматной, Весенней песнию окрестность огласит. И снова тихо всё. Уж комары устали Жужжа влетать ко мне в открытое окно: Всё сном упоено…

Как много, Боже мой, за то б я отдал дней, Чтоб вечер северный прожить тихонько с нею И всё пересказать ей языком очей, Хоть на вечер один назвав ее своею, Чтоб на главе моей лилейная рука, Небрежно потонув, власы приподнимала, Чтоб от меня была забота далека, Чтоб счастью одному душа моя внимала, Чтобы в очах ее слезинка родилась — Та, над которой я так передумал много, — Чтобы душа моя на всё отозвалась — На всё, что было ей даровано от Бога!

Ночь тиха. По тверди зыбкой Звезды южные дрожат; Очи матери с улыбкой В ясли тихие глядят. Ни ушей, ни взоров лишних. Вот пропели петухи, И за ангелами в вышних Славят Бога пастухи. Ясли тихо светят взору, Озарен Марии лик… Звездный хор к иному хору Слухом трепетным приник. И над Ним горит высоко Та звезда далеких стран: С ней несут цари востока Злато, смирну и ливан.

Но Он на крик не отвечал, Вопрос лукавый проникая, И на песке, главу склоняя, Перстом задумчиво писал. Во прахе, тяжело дыша, Она, жена-прелюбодейка, Золотовласая еврейка Пред ним, грешна и хороша. Ее плеча обнажены, Глаза прекрасные закрыты, Персты прозрачные омыты Слезами горькими жены. И понял Он, как ей сродно, Как увлекательно паденье: Так юной пальме наслажденье И смерть – дыхание одно.

Ночь. Не слышно городского шума. В небесах звезда – и от нее, Будто искра, заронилась дума Тайно в сердце грустное мое. И светла, прозрачна дума эта, Будто милых взоров меткий взгляд; Глубь души полна родного света, И давнишней гостье опыт рад. Тихо всё, покойно, как и прежде; Но рукой незримой снят покров Темной грусти. Вере и надежде Грудь раскрыла, может быть, любовь? Что ж такое? Близкая утрата? Или радость? – Нет, не объяснишь, — Но оно так пламенно, так свято, Что за жизнь Творца благодаришь.

Молода и черноока, С бледной смуглостью ланит, Прорицательница рока, Предо мной дитя востока, Улыбаяся, стоит. Щеголяет хор суровый Выраженьем страстных лиц; Только деве чернобровой Так пристал наряд пунцовый И склонение ресниц. Перестань, не пой, довольно! С каждым звуком яд любви Льется в душу своевольно И горит мятежно-больно В разволнованной крови. Замолчи: не станет мочи Мне прогрезить до утра Про полуденные очи Под навесом темной ночи И восточного шатра.

Я вас рассматривал украдкой, Хотел постигнуть – но, увы! Непостижимою загадкой Передо мной мелькали вы. Но вы, быть может, слишком правы, Не обнажая предо мной,— Больны ль вы просто, иль лукавы, Иль избалованы судьбой. К чему? Когда на блеск пурпурный Зари вечерней я смотрю, К чему мне знать, что дождик бурный Зальет вечернюю зарю? Тот блеск – цена ли он лишенья — Он нежно свят – чем он ни будь, Он дохновение творенья На человеческую грудь.

Я говорил при расставаньи: «В далеком и чужом краю Я сохраню в воспоминаньи Святую молодость твою». Я отгадал душой небрежной Мою судьбу – и предо мной Твой образ юный, образ нежный, С своей младенческой красой. И не забыть мне лип старинных В саду приветливом твоем, Твоих ресниц, и взоров длинных, И глаз, играющих огнем.

Не слушай их, когда с улыбкой злою Всю жизнь твою поставят на позор, И над твоей венчанной головою Толпа взмахнет бесславия топор; Когда ни сны, ни чистые виденья, Ни фимиам мольбы твоей святой, Ни ряд годов наук, трудов и бденья Не выкупят тебя у черни злой… Им весело, когда мольбой презренной Они чело младое заклеймят… Но ты прости, художник вдохновенный, Ты им прости: не ведят, что творят.

Прости, – я помню то мгновенье, Когда влюбленною душой Благодарил я провиденье За встречу первую с тобой. Как птичка вешнею зарею, Как ангел отроческих снов, Ты уносила за собою Мою безумную любовь. Мой друг, душою благодарной, Хоть и безумной, может быть, Я ложью не хочу коварной Младому сердцу говорить. Давно ты видела, я верю, Как раздвояется наш путь! Забыть тяжелую потерю Я постараюсь где-нибудь. Еще пышней, еще прекрасней Одна – коль силы есть – цвети! И тем грустнее, чем бесстрастней Мое последнее прости.

Я громом их в отчаяньи застигну, Я молнией их пальмы сокрушу, И месть на месть и кровь на кровь воздвигну, И злобою гортань их иссушу. Я стены их сотру до основанья, Я камни их в пустыне размечу, Я прокляну их смрадное дыханье, И телеса их я предам мечу. Я члены их орлятам раскидаю, Я кости их в песках испепелю, И семя их в потомках покараю, И силу их во внуках погублю. На жертвы их отвечу я хулою, Оставлю храм и не приду опять, И девы их в молитве предо мною Вотще придут стенать и умирать.

Между счастием вечным твоим и моим Бесконечное, друг мой, пространство. Не клянись мне – я верю: я, точно, любим — И похвально твое постоянство; Я и сам и люблю и ласкаю тебя. Эти локоны чудно-упруги! Сколько веры в глазах!.. Я скажу не шутя: Мне не выбрать милее подруги. Но к чему тут обман? Говорим что хотим, — И к чему осторожное чванство? Между счастием вечным твоим и моим Бесконечное, друг мой, пространство.

Ночью буря разозлилась, Крыша снегом опушилась, И собаки – по щелям. Липнет глаз от резкой пыли, И огни уж потушили Вдоль села по всем дворам. Лишь в избушке за дорогой Одинокий и убогой Огонек в окне горит. В той избушке только двое. Кто их знает – что такое Брат с сестрою говорит? «Помнишь то, что, умирая, Говорили нам родная И родимый? – отвечай!.. Вот теперь – что день, то гонка, И крикливого ребенка, По́век девкою, качай! И когда же вражья сила Вас свела? – Ведь нужно ж было Завертеться мне в извоз!.. Иль ответить не умеешь? Что молчишь и что бледнеешь? Право, девка, не до слез!» «Братец милый, ради Бога, Не гляди в глаза мне строго: Я в ночи тебя боюсь». «Хоть ты бойся, хоть не бойся, А сойдусь – не беспокойся, С ним по-свойски разочтусь!» Ветер пуще разыгрался; Кто-то в и́збу постучался. «Кто там?» – брат в окно спросил. «Я прохожий – и от снега До утра ищу ночлега», — Чей-то голос говорил. «Что ж ты руки-то поджала? Люльку вдоволь, чай, качала. Хоть грусти, хоть не грусти; Нет меня – так нет и лени! Побеги проворней в сени Да прохожего впусти». Чрез порог вступил прохожий; Помолясь на образ Божий, Поклонился брату он; А сестре как поклонился Да взглянул, – остановился, Точно громом поражен. Все молчат. Сестра бледнеет, Никуда взглянуть не смеет; Исподлобья брат глядит; Всё молчит, – лучина с треском Лишь горит багровым блеском, Да по кровле ветр шумит.

Смотреть на вас и странно мне и больно: Жаль ваших взоров, ножек, ручек, плечек. Скажите, кто вот этот человечек, Что подле вас стоит самодовольно? Во мне вся кровь застынет вдруг невольно, Когда, при блеске двух венчальных свечек, Он вам подаст одно из двух колечек; Тогда в слезах молитесь богомольно. Но я на вас глядеть тогда не стану, А то, быть может, сердце содрогнется. К чему тревожить старую в нем рану? — А то из ней, быть может, яд польется. Мне только легкой поступи и стану, Да скрытности дивиться остается.

Не говори, что счастлив я, Что я хорош собой, Что Бог благословил меня Прекрасною женой. Не говори, что жизнь сулит Мне счастье впереди, Что крошка-сын наш тихо спит, Прильнув к родной груди. Напрасных слов не расточай, — Ненужен мой ответ. Взгляни в глаза и отвечай: Что́ – счастлив я иль нет? Скажи – ты видишь по глазам, — По сердцу ль мне покой, — Иль, может быть, я жизнь отдам Померяться с судьбой? Отдам, что было мне дано Блаженства и тоски, За взгляд, улыбку, – за одно Пожатие руки.

Ты говоришь мне: прости! Я говорю: до свиданья! Ты говоришь: не грусти! Я замышляю признанья. Дивный был вечер вчера! Долго он будет в помине; Всем, – только нам не пора; Пламя бледнеет в камине. Что же, – к чему этот взгляд? Где ж мой язвительный холод? Грусти твоей ли я рад? Знать, я надменен и молод? Что ж ты вздохнула? Цвести — Цель вековая созданья; Ты говоришь мне: прости! Я говорю: до свиданья!

Видишь – мы теперь свободны: Ведь одно свобода с платой; Мы за каждый миг блаженства Жизни отдали утратой. Что ж не вижу я улыбки? Иль сильней всего привычка? Или ты теперь из клетки Поздно пущенная птичка? Птичка-радость, друг мой птичка, Разлюби иную долю! Видишь – я отверз объятья: Полети ко мне в неволю.

После раннего ненастья Что за рост и цвет обильный! Ты даешь мне столько счастья, Что сносить лишь может сильный. Ныне чувства стали редки, Ты же мне милей свободы; Но боюсь я той беседки, Где у ног почиют воды. Сердце чует, что недаром Нынче счастие такое; Я в воде горю пожаром, А в глазах твоих – так вдвое.

Мудрым нужно слово света, Дружбе сладок глас участья; Но влюбленный ждет привета — Обновительного счастья. Я ж не знаю: в жизни здешней Думы ль правы, чувства ль правы? Отчего так месяц вешний Жемчугом осыпал травы? Что они дрожат, как слезы, — Голубого неба очи? И зачем в такие грезы Манит мглу любовник ночи? Ждет он, что ли? Мне сдается, Что напрасно я гадаю. Слышу, сердце чаще бьется, И со мною что? – не знаю!

Какая холодная осень! Надень свою шаль и капот; Смотри: из-за дремлющих сосен Как будто пожар восстает. Сияние северной ночи Я помню всегда близ тебя, И светят фосфорные очи, Да только не греют меня.

Опять я затеплю лампаду И вечную книгу раскрою, Опять помолюся Пречистой С невольно-горячей слезою. Опять посетит меня радость Без бури тоски и веселья, И снова безмолвные стены Раздвинет уютная келья. Прочь горе земное; одно лишь Про землю напомнит мне внятно — Когда, обращая страницу, Увижу прозрачные пятна.

Снова слышу голос твой, Слышу и бледнею; Расставался, как с душой, С красотой твоею! Если б муку эту знал, Чуял спозаранку, — Не любил бы, не ласкал Смуглую цыганку. Не лелеял бы потом Этой думы томной В чистом поле под шатром Днем и ночью темной. Что ж напрасно горячить Кровь в усталых жилах? Не сумела ты любить, Я – забыть не в силах.

Как гений ты, нежданный, стройный, С небес слетела мне светла, Смирила ум мой беспокойный, На лик свой очи привлекла. Вдали ль душой ты иль меж нами, Но как-то сладостно, легко Мне пред тобою, с небесами Сдружившись, реять высоко; Без сожаленья, без возврата Мне сладко чувства расточать И на тебя очами брата С улыбкой счастия взирать.

Напрасно, дивная, смешавшися с толпою, Вдоль шумной улицы уныло я пойду; Судьба меня опять уж не сведет с тобою, И ярких глаз твоих нигде я не найду. Ты раз явилась мне, как дивное виденье, Среди бесчисленных, бесчувственных людей, — Но быстры молодость, любовь, и наслажденье, И слава, и мечты, а ты еще быстрей. Мне что-то новое сказали эти очи, И новой истиной невольно грудь полна, — Как будто на заре, подняв завесу ночи, Я вижу образы пленительного сна. Да, сладок был мой сон хоть на одно мгновенье! Зато, невольною тоскою отягчен, Брожу один теперь и жду тебя, виденье, И ясно предо мной летает светлый сон.

Слеза слезу с ланиты жаркой гонит, Мечта мечту теснит из сердца вон; Мгновение мгновение хоронит, И блещет храм на месте похорон. Крылатый сон опережает брата, За тучею несутся облака, Как велика души моей утрата! Как рана сердца страшно глубока! Но мой покров я жарко обнимаю, Хочу, чтоб с ним кипела страсть моя; Нет, и забывшись, я не забываю, — Нет, и в ночи безумно плачу я!

Следить твои шаги, молиться и любить — Не прихоть у меня и не порыв случайный: Мой друг, мое дитя, поверь, – тебя хранить Я в сердце увлечен какой-то силой тайной. Постигнув чудную гармонию твою — И нежной слабости и силы сочетанье, Я что-то грустное душой предузнаю, И жалко мне тебя, прекрасное созданье! Вот почему порой заглядываюсь я, Когда над книгою иль пестрою канвою Ты наклоняешься пугливой головою, А черный локон твой сбегает как змея, Прозрачность бледную обрезавши ланиты, И стрелы черные ресниц твоих густых Сияющего дня отливами покрыты И око светлое чернеет из-под них.

Заревая вьюга Всё позамела, А ревнивый месяц Смотрит вдоль села. Подойти к окошку — Долго ль до беды? А проснутся завтра — Разберут следы. В огород – собаки Изорвут, гляди. «Приходи сегодня» — И нельзя нейти! По плетню простенком Проберусь как раз, — Ни свекровь, ни месяц Не увидят нас!

Не ведал жизни он и не растратил сил В тоске бездействия, в чаду бесплодных бредней; Дикарь с младенчества, ее он полюбил Любовью первой и последней. Он не сводил очей с прекрасного чела; Тоскливый взор его светился укоризной; Он на нее смотрел: она ему была Свободой, честию, отчизной. Любимой песнию, улыбкой на устах Напрасно скрыть она старалася страданья: Он нежности любви искал в ее глазах — И встретил нежность состраданья… Расстались наконец. О, как порой легко Прервать смущение бестрепетной разлуки! Но в сердце у него запали глубоко Порывы затаенной муки. Ушел он на Восток. В горах, в развале битв, Который год уже война его стихия. Но имя он одно твердит среди молитв И чует сердцем, где Россия… Давно настала ночь, давно угас костер, — Лишь два штыка вдали встречаются, сверкая, Да там, на севере, над самой высью гор Звезда сияет золотая.

Угрюм и празден часто я брожу: Напрасно веру светлую лелею, — На славный подвиг силы не имею, Для песни сердца слов не нахожу. Но за тобой ревниво я слежу, Тебя понять и оценить умею; Вот отчего я дружбой горд твоею И близостью твоею дорожу. Спасибо жизни! Пусть по воле рока Истерзана, обижена глубоко, Душа порою в сон погружена, — Но лишь краса душевная коснется Усталых глаз – бессмертная проснется И звучно затрепещет, как струна.

Орел могучих, светлых песен! С зарей открыл твой вещий взор, Как бледен, как тоскливо тесен Земного ока кругозор! Впервой ширяясь, мир ты мерил Отважным взмахом юных крыл… Никто так гордо в свет не верил, Никто так страстно не любил. И, веселясь над темной бездной, Сокрывшей светлый идеал. Никто земной в предел надзвездный Парить так смело не дерзал. Один ты океан эфира Крылом надежным облетел И в сердце огненное мира Очами светлыми глядел. С тех пор у моря света вечно Твой голос всё к себе зовет, Что в человеке человечно И что в бессмертном не умрет.

Какая ночь! Как воздух чист, Как серебристый дремлет лист, Как тень черна прибрежных ив, Как безмятежно спит залив, Как не вздохнет нигде волна, Как тишиною грудь полна! Полночный свет, ты тот же день: Белей лишь блеск, чернее тень, Лишь тоньше запах сочных трав, Лишь ум светлей, мирнее нрав, Да вместо страсти хочет грудь Вот этим воздухом вздохнуть.

Я целый день изнемогаю В живом огне твоих лучей И, утомленный, не дерзаю К ним возводить моих очей; Но без тебя, сознавши смутно Всю безотрадность темноты, Я жду зари ежеминутно И всё твержу: взойдешь ли ты?

Твоя старушка мать могла Быть нашим вечером довольна: Давно она уж не была Так зло-умно-многоглагольна. Когда же взор ее сверкал, Скользя по нас среди рассказа, Он с каждой стороны встречал Два к ней лишь обращенных глаза. Ковра большого по углам Сидели мы друг к другу боком, Внемля насмешливым речам, — А речи те лились потоком. Восторгом полные живым, Мы непритворно улыбались И над чепцом ее большим Глазами в зеркале встречались.

Как ярко полная луна Посеребрила эту крышу! Мы здесь под тенью полотна, Твое дыхание я слышу. У неостывшего гнезда Ночная песнь гремит и тает. О, погляди, как та звезда Горит, горит и потухает. Понятен блеск ее лучей И полночь с песнию своею, Но что горит в груди моей — Тебе сказать я не умею. Вся эта ночь у ног твоих Воскреснет в звуках песнопенья, Но тайну счастья в этот миг Я унесу без выраженья.

Влачась в бездействии ленивом Навстречу осени своей, Нам с каждым молодым порывом, Что день, встречаться веселей. Так в летний зной, когда в долины Съезжают бережно снопы И в зрелых жатвах круговины Глубоко врезали серпы, Прорвешь случайно повилику Нетерпеливою ногой — И вдруг откроешь землянику, Красней и слаще, чем весной.

Я повторял: «Когда я буду Богат, богат! К твоим серьгам по изумруду — Какой наряд!» Тобой любуясь ежедневно, Я ждал, – но ты — Всю зиму ты встречала гневно Мои мечты. И только этот вечер майский Я так живу, Как будто сон овеял райский Нас наяву. В моей руке – какое чудо! — Твоя рука, И на траве два изумруда — Два светляка.

Заиграли на рояле, И под звон чужих напевов Завертелись, заплясали Изумительные куклы. Блеск нарядов их чудесен — Шелк и звезды золотые. Что за чуткость к ритму песен: Там играют – здесь трепещут. Вид приличен и неробок, А наряды – загляденье; Только жаль, у милых пробок Так тела прямолинейны! Но красой сияют вящей Их роскошные одежды… Что б такой убор блестящий Настоящему поэту!

Угадал – и я взволнован, Ты вошла – и я смущен, Говоришь – я очарован. Ты ли, я ли, или сон? Тонкий запах, шелест платья, — В голове и свет и мгла. Глаз не смею приподнять я, Чтобы в них ты не прочла. Лжет лицо, а речь двояко; Или мальчик я какой? Боже, Боже, как, однако, Мне завиден жребий мой!

Погляди мне в глаза хоть на миг, Не таись, будь душой откровенней: Чем яснее безумство в твоих, Тем блаженство мое несомненней. Не дано мне витийство: не мне Связных слов преднамеренный лепет! — А больного безумца вдвойне Выдают не реченья, а трепет. Не стыжусь заиканий своих: Что доступнее, то многоценней. Погляди ж мне в глаза хоть на миг, Не таись, будь душой откровенней.

Что молчишь? Иль не видишь – горю, Всё равно – отстрани хоть, приветь ли. Я тебе о любви говорю, А вязанья считаешь ты петли. Отчего же сомненье свое Не гасить мне в неведеньи этом? Отчего же молчанье твое Не наполнить мне радужным светом? Может быть, я при нем рассмотрю, В нем отрадного, робкого нет ли… Хоть тебе о любви говорю, А вязанья считаешь ты петли.