I Гляжу на вас я, умница моя, Как на своем болезненном вы ложе Откинулись, раздумие тая, А против вас, со сказочником схоже, И бормочу и вспоминаю я О временах, как был я молод тоже; Когда не так казалась жизнь пуста, 8 И просятся октавы на уста. II Я был студентом. Жили мы вдвоем С товарищем московским, в антресоле Родителей его. Их старый дом Стоял близь сада, на Девичьем поле. Нас старики любили и во всем Предоставляли жить по нашей воле. — Лишь наверху; когда ж сходили вниз, 16 Быть скромными, таков наш был девиз. III Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи Нас удручали. Он долбил тетрадки Да Гегеля читал; а я стихи Кропал; стихи не выходили гладки. Но, боже мой, как много чепухи Болтали мы; как нам казались сладки Поэты, нас затронувшие, все: 24 И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе. IV И был ли я рассеян от природы Или застенчив, не могу сказать, Но к женщинам не льнул я в эти годы, Его ж и Гегель сам не мог унять; Чуть женщины — лишь не совсем уроды — Глядишь, влюблен, уже влюблен опять. На лекции идем, — бранюсь я вволю. 32 А он вприпрыжку по пустому полю. V По праздникам езжали к старикам Различные почтительные лица Из сослуживцев старых и их дам, Бывала также томная девица Из институтских. По ее словам, Был Ламартин всех ярче, как денница; Две девочки, — и ту, что побледней, 40 Звала хозяйка крестницей своей. VI Свершали годы свой обычный круг, Гамлет-Мочалов сотрясал нас бурно, На фортепьянах игрывал мой друг, Певала Лиза, — и подчас недурно — И уходила под вечер. — Но вдруг Судьбы встряхнулась роковая урна. — "Вы слышали? А я от них самих. 48 Ведь к Лизаньке присватался жених! VII Не говорят худого про него, С имением, хоть небольшого чину; У генерала служит своего, Ведет себя как должно дворянину: Ни гадких карт, ни прочего чего. — Серебряную подарю корзину Я ей свою большую. — Что ж мне дать? 56 Я крестная, а не родная мать". VIII Жених! жених! Коляска под крыльцом. Отец и дочка входят с офицером. — Не вышел ростом, не красив лицом, Но мог бы быть товарищам примером: Весь раздушен, хохол торчит вихром, Торчат усы изысканным манером, И воротник как жар, и белый кант, 64 И сахара белее аксельбант. IX "Вот, Лизанька! Бог дал и женишка! А вы ее, мой милый, берегите, Ребенок ведь! Немножечко дика, Неопытна, — на нас уж не взыщите". — А мне ее отец: "Вы старика Утешьте, вы и ей не откажите, Мы с Лизою решились вас просить, 72 С крестовым братом шаферами быть. X Ты, Лизанька, уж попроси сама, Вы, кажется, друг другу не чужие, Старинной дружбой связаны дома, А с крестным братом даже и родные". — "Я вас прошу". — "Ах, боже, дела тьма. Пора и дальше, люди молодые, И к тетушке мне нужно вас завесть. — 80 Так по рукам?" — "Благодарю за честь". XI Горит огнями весь иконостас, Хрустальное блестит паникадило И дьякона за хором слышен бас… Она стоит и веки опустила, Но так бледна, что поражает глаз; Испугана ль она иль загрустила? Мы стали цепью все, чтобы народ 88 На наших дам не налезал вперед. XII "Где ж мой платок? — старик воскликнул наш, — Дай мне хоть свой; отдам тебе на бале. Что возишься! да скоро ли подашь? Ну дайте вы, хоть вы бы отыскали". — "Да не найду". — "Вот завели cache-cache!" — "И у меня! и у меня украли!" — "Обчистили? Народец-то каков!" — 96 Вся наша цепь без носовых платков. XIII Стою да мельком на нее взгляну; Знать, от свечей ей томно, — от угара. И жалко, жалко мне ее одну, Но жалко тож индейского фуляра. — "А не такую бы ему жену. — Пожалуй, что она ему не пара". — Вот повели кругом их наконец, 104 И я топчусь, держа над ней венец. XIV Все кончено. Пустеет божий храм. — Подробностей уж не припомню дале, Но помню, что с товарищем я там, У них в дому, на свадебном их бале, Стою в гостиной полусветлой сам, А музыка гремит, и танцы в зале, Не знаю, что сказать, а предо мной 112 Давнишняя подруга молодой. XV "Пойдемте вальс! Вы не хотите? Нет? Но вы должны, — ведь я вознегодую… Вы сердитесь за давешний ответ?" — "Я не сержусь; я просто не танцую". — "Ну дайте ж руку! ссориться не след. — Та к сердцу ближе. — Руку ту, — другую". И без перчатки стала хлопотать, 120 Чтобы с моей руки перчатку снять. XVI Но тут товарищ мой влетает в дверь: "Вот где они! Куда запропастились. Вас кавалер, как разъяренный зверь, Повсюду ищет. — Вы б поторопились. Да ты-то что? Не кисни хоть теперь, Ступай за мной; там словно взбеленились". — "Нет, уж уволь. Тебе оно под стать, 128 Ты по полю давно привык плясать". — XVII Вот грянула мазурка. — Я гляжу, Как королева средневековая, Вся в бархате, туда, где я сижу, Сама идет поспешно молодая И говорит: "Пойдемте, я прошу Вас на мазурку". Голову склоняя, Я подал руку. Входим, стульев шум, 136 И музыка гремит свое рум-рум. XVIII — "Вы, кажется, не в духе". — "Я? Ничуть, Напротив, я повеселиться рада В последний раз". — И молодая грудь Дохнула жарко. — "Мне движенья надо: Без устали помчимся! отдохнуть Успею после там, в гортани ада". — "Да что вы говорите?" — "Верьте мне, 144 Я не в бреду, и я в своем уме. XIX А хоть в бреду, безгрешен этот бред! Несчастию не я теперь виною, И говорить о нем уже не след; Умру и тайны этой не открою. Тут маменька, виновница всех бед, Распорядиться ей хотелось мною. Я поддалась, — всю жизнь свою сгубя. — 152 Я влюблена давно!" — "В кого?" — "В тебя!" XX И мы неслись под пламенные звуки, И, боже мой! как дивно хороша Она была! И крепко наши руки Сжимались, — и навстречу к ней душа Моя неслась в томленье новой муки. "И я тебя люблю! — едва дыша, Я повторял. — Что нам людская злоба! 160 Взгляни в глаза мне: твой, — я твой до гроба!" XXI Что было дальше, трудно говорить И совестно. Пришлось нам поневоле С товарищем усерднее ходить В дом, где бывали редко мы дотоле. Тот все вином старался угостить; Пьешь, и душа сжимается от боли, Да к всенощной спешишь, чтоб как-нибудь 168 Хоть издали разок еще взглянуть. XXII О, сладкий, нам знакомый шорох платья Любимой женщины, о, как ты мил! Где б мог ему подобие прибрать я Из радостей земных? Весь сердца пыл К нему летит, раскинувши объятья. Я в нем расцвет какой-то находил. Но в двадцать лет, как несказанно-дорог 176 Красноречивый, легкий этот шорох! XXIII Любить всегда отрадно, но писать — Такая страсть у любящих к чему же? Ведь это прямо дело выдавать, И ничего не выдумаешь хуже. Казалось бы, ну как не помышлять О брате, об отце или о муже? В затмении влюбленные умы, 184 И ревностно писали тоже мы. XXIV Я помню живо, в самый Новый год Она мне пишет: "Я одна скучаю, Муж едет в клуб; я выйду из ворот, Одетая крестьянкою, и к чаю Приду к тебе. Коль спросит ваш народ, Вели сказать, что из родного краю Зашла к тебе кормилицына дочь. — 192 Укутаюсь — и не заметят в ночь". XXV С товарищем переглянулись мы; Хотя не очень прытки были сами, Но видим ясно: этой кутерьмы И бабушка не разведет бобами. Практические подлинно умы! Нашли исход! Рядиться мужиками. Голубушка! Я звать ее не мог; 200 Я не себя, — ее я поберег. XXVI А время шло. Кто любит так, не знает, Чего он ждет, чем мысль его кипит. Спросите вы у дома, что пылает: Чего он ждет? Не ждет он, а горит, И темный дым весь искрами мелькает Над ним, а он весь пышет и стоит. Надолго ли огни и искры эти? 208 — Надолго ли? — Надолго ль все на свете? XXVII Однажды мы сидели наверху С товарищем, витая в думах нежных, — Вдруг горничная. — Весь платок в снегу. Лицо у ней бледнее хлопьев снежных. — — "Да что ты?" — "Все пропало! Быть греху; Все письма отыскал он в нотах прежних, Да как пошел, — в столах, в шкапах, в трюмо 216 И в туфлях даже, глядь, — сидит письмо. XXVIII Под крик его и гам тут горьких слез Из девичьей я слышала немало. Не треснул ли ее, проклятый пес! Он сам ушел. В испуге написала Вам тут она. — Не помню, как донес Меня господь. Ответ я обещала. Прочтите же; а я пока пойду 224 И за калиткой стану — подожду". XXIX Читаю: "Все проведал этот зверь. С тобою он стреляться, верно, станет; И если ты убьешь его теперь, — Тогда, тогда и счастие настанет. Я верую, ты тоже сердцем верь, Оно меня, я знаю, не обманет. Я убегу в деревню за тобой, 232 И там твоею стану я женой. XXX А послезавтра в восемь приходи На монастырь и стань там у забора И на калитку с улицы гляди, — Хоть на часок уйду из-под надзора, — Стой там в тени и терпеливо жди, Как восемь станет бить, приду я скоро. Недаром злые видела я сны! 240 Но верь ты мне, мы будем спасены". XXXI Без опыта, без денег и без сил, У чьей груди я мог искать спасенья? Серебряный я кубок свой схватил, Что подарила мать мне в день рожденья, И пенковую трубку, что хранил В чахле, как редкость, полную значенья; Был и бинокль туда же приобщен 248 И с репетиром золотой Нортон. XXXII Тебе в могилу тихую привет, Мой старый друг, я, старец, посылаю. Ты был у нас деканом много лет, К тебе, бывало, еду и читаю Я грешные стихи, пускаясь в свет, И за полночь мы за стаканом чаю Сидим, вникаем в римского певца… 256 Тебя любил и чтил я как отца! XXXIII Зачем всю дрянь к наставнику я вез? Но лишь вошел, он крикнул мне: "Что с вами?" Я объяснил, как мог, повеся нос, И вдруг, как мальчик, залился следами. Меня он обнял и почти донес До кресла. Сам он с влажными глазами И с кроткой речью, полною любви, 264 Стал унимать рыдания мои. XXXIV — "Спасти ее!" — я только мог твердить. "Спасти-то нужно вас; расстроить эту Безумную попытку. Заложить Немедленно я прикажу карету… Инспектора вас в карцер посадить Я попрошу на месяц по секрету. Когда своей не жаль вам головы, 272 То хоть ее-то не губите вы". XXXV Давно стою, волнуясь, на часах, И смотрит ярко месяц с тверди синей, Спит монастырский двор в его лучах, С церковных крыш блестит колючий иней. Удастся ли ей вырваться-то? Ах! И олуха такого быть рабыней! На колокольне ровно восемь бьет; 280 Вот заскрипел слегка снежок… Идет! XXXVI Откинула покров она с чела И месяц светом лик ей обдал чистый. Уже моих колен ее пола Касается своей волной пушистой, И на плечо ко мне она легла. И разом круг объял меня душистый; И молодость, и дрожь, и красота, 288 И в поцелуе замерли уста. XXXVII И я ворвался в этот мир цветов. Волшебный мир живых благоуханий, Горячих слез и уст, речей без слов, Мир счастия и пылких упований, Где как во сне таинственный покров От нас скрывает всю юдоль терзаний. Нельзя душой и блекнуть, и цвести, — 296 Я в этот миг не мог сказать "прости". XXXVIII А вам не жаль? Чего? спросить бы надо: Что был я глуп, или что стал умней? Какая же за это мне награда? Бывало, точно, и не спишь ночей, Но сладок был и самый кубок яда. Зато теперь, чем дальше, тем горчей, Все те же рельсы и машина та же, 304 И мчит тебя, как чемодан в багаже. XXXIX Дня через два хозяйка за столом Вдруг говорит: "А наши молодые Уехали — и старики вдвоем Остались. Он сказал, что там большие В деревне хлопоты у них. Кругом Падеж скота, и есть дела другие. А вы чем сыты, молодой народ, 312 Что капельки вы не берете в рот?" XL Затем, затем — настал конец. А вы Простите, если сказка надоела. Я скоро сам уехал из Москвы, И мне писали: Лиза овдовела. Поздней искал я милостей вдовы, Но свидеться она не захотела. Болтали: там… какой-то генерал… 320 А может быть, кто говорил — соврал.