– Некоторые из них умирают, – сказал Утер.

От внезапного испуга Блейз чуть не выронил оловянный тазик с водой и окровавленными повязками, которые он только что сменил раненому. Это были первые членораздельные слова, произнесенные королем за много дней, не считая странных выкриков на эльфийском языке, которые порой вырывались у него и разносились по коридорам дворца, словно вопли умалишенного.

Утер произнес это так тихо, что Игрейна, прикорнувшая у изголовья своего супруга, даже не проснулась. Монах не знал, как поступить, но она спала глубоко, утомленная долгими бессонными ночами, проведенными у постели короля, и он не стал ее будить, тем более что состояние короля того и не требовало. От пламени ночника – простого фитиля, опущенного в чашку с маслом – он зажег свечу и поднес ее к постели. Глаза короля были открыты – но взгляд был отсутствующим – они не реагировали на свет.

– Кто умирает? – прошептал монах.

– Войско, – ответил Утер (и от его голоса, такого спокойного, такого отрешенного, у Блейза побежали мурашки по коже). – Войско или то, что от него осталось. А их осталась всего лишь горстка…

Блейз покачал головой, не очень-то понимая, о чем говорил король. Утер был совершенно неподвижен, дыхание его было ровным, а тело – расслабленным, глаза так пристально смотрели в потолок, что монах невольно тоже посмотрел туда. Разумеется, ничего, кроме погруженных в ночной сумрак потолочных балок, он не увидел.

– Что вы сказали, государь? – спросил он. – Вы говорили о войске…

– Войска больше нет… Их осталось человек сто, может, меньше.

Блейз еле сдержался, чтобы не завопить, схватить короля за горло и вырвать его из этого безразличного оцепенения. Менее ста человек из многих тысяч, ушедших на битву под началом коннетабля Лео де Грана?

– Это невозможно, – прошептал он.

– Менее сотни, и некоторые из них умирают, – повторил Утер.

Опять этот отрешенный голос и открытые глаза, спокойно созерцающие где-то за пределами этой комнаты ужасную картину разгрома.

– Вы их видите, прямо сейчас?

– Они там, смотри… Им страшно, они прячутся, они растеряли свое оружие. Но огонь ослабевает. В лесу, наверно, было слишком сыро…

– В каком лесу?

Утер не ответил. Брат Блейз сильнее вытянул шею и увидел, как глаза короля постепенно закрылись, и он снова погрузился в глубокий сон.

– Какой лес, государь? – спросил он опять, более настойчиво и даже осмелился тронуть Утера за плечо.

– Бояться больше нечего, – пробормотал Утер. – Монстры разбежались и нынешней ночью не вернутся. И мы спасли священный лес. Дагда не позволил бы…

Монах перекрестился и машинально отодвинулся от королевского ложа, будто боялся обжечься о него. Дагда был первым из друидов, тем самым, которого эльфы звали Эоху – Отец Всемогущий, или Руад Рофесса – Светоч совершенного знания, бог-воин и обладатель волшебной чаши, ставшей его талисманом. Священный лес, о котором говорил Утер, не мог быть ничем иным, кроме Элианда, в самом сердце которого находились Роща семи священных деревьев и Чаша познания… Элианд, страна эльфов… Страна Ллиэн.

Брат Блейз сел, поставил подсвечник, обхватил голову руками и попытался справиться с головокружением, возникшим от того, что ему только что приоткрылось, по мере того как его разум терялся в догадках. Король снова был захвачен духом эльфов, лишен собственной души, а его тело было просто пустой оболочкой. Армия разгромлена. Монстры достигли Броселианда. Все это могло означать только одно – герцогство Соргаллей было захвачено. А как же герцогиня Хеллед? И осталось ли что-нибудь от войска? И сколько отрядов еще можно будет собрать для защиты Лота? Кто встанет во главе воинов, если король не придет в себя? Сколько времени отпущено, пока орды Безымянного не ворвутся сюда? Сколько времени пройдет, пока воинство демона не изгонит навек дыхание Бога из этой юдоли слез?

Монах поднял голову и с ужасом вгляделся в бесстрастный профиль Утера. Какое волшебство, более сильное, чем все молитвы и все лекарское искусство, поддерживало его в этом ужасном отсутствующем состоянии, в то время как вокруг него рушилось все королевство? Он снова и снова возвращался мыслями к Илльтуду. Аббат умел справляться с этим недугом… Охваченный внезапным наитием, он подошел к королевскому ложу и с бьющимся сердцем стал нашептывать на ухо Утеру заклинание из Священного Писания.

– Дух немый и глухий! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него!

Утер глухо застонал, и его тело вдруг резко изогнулось дугой в судороге невиданной силы. Монах так стремительно отскочил в сторону, что не удержался на ногах и рухнул на пол, задев аналой, который упал с таким грохотом, что среди ночи будто грянул гром.

– Что такое? – пробормотала Игрейна, просыпаясь.

Увидев судорожно изогнувшееся тело Утера, она вскрикнула от ужаса. Блейз, покрытый испариной, поднял на королеву безумный взгляд, держа в руках книгу, упавшую с аналоя, которая, как ему показалась, была послана прямо с Небес. Это был скромный требник в плохоньком кожаном переплете, неумелая копия «Энхиридиона», священного сборника воззваний, адресованных папой Львом III королю Карлу, произведение, которое она не могла знать, он же принялся нервно листать страницы, как безумный. Когда он, наконец, нашел то, что искал, на лице его появилась жуткая улыбка.

– QuiVerbum саrа factumest… – забормотал он настойчиво. – Слово, ставшее плотью и пригвожденное к Кресту, сидящий справа от Отца, чтобы внять мольбам верующих в него, и чье святое имя преклоняет колени каждого, соблаговолите защитить раба Божия Утера от всех, кто желает навредить ему, от нападок демонов, Вы, которые живете и правите в союзе совершенном…

Игрейна не могла оторвать изумленного взгляда от монаха, который, будучи в трансе, казался ей более одержимым сатаной, чем божественным духом. Однако Утер, казалось, реагирует на воззвания папы. Он покрылся потом, простыни упали с его бьющегося в судорогах тела, глаза были полуприкрыты, он прерывисто дышал.

– Он возвращается, – еле слышно произнесла она.

– Вот крест Господа нашего Иисуса Христа, в котором наше спасение, наша жизнь и наше воскресение, и смятение всех тех, кто хочет причинить нам зло, и злых духов, – продолжал Блейз, не глядя на нее. – Бегите же нас, стороны противные; потому как заклинаю вас, демоны преисподней, и вас, духи злые и нечистые, кто бы вы ни были, заклинаю к тому, чтобы прекратили вы ваш обман дьявольский и убрались бы немедленно во имя Бога живого, истинного, святого, Отца, Сына и Святого Духа.

Глаза Утера открылись, он с трудом повернул голову, и взгляд его встретился с взглядом монаха.

– Именем того, Кто был распят в образе человеческом и Кто заставил вас отступить по мере того как вы приближались, да не посмеете вы притеснять и мучить этого раба Божия ни в его теле, ни вне его тела, ни видением, ни страхом, ни днем, ни ночью, иначе рассею я над вами все проклятия, вины и кары мученические по велению Святой Троицы.

Утер пробудился. В тот же миг в Элиандском лесу Ллиэн закричала во сне, и крик ее был таким душераздирающим, таким пронзительным и внезапным, что у эльфов кровь застыла в жилах.

К Лео де Грану вернулось сознание незадолго перед восходом солнца. Его разбудил холод. Холод и сырость. Он увидел себя голым, лежащим на подстилке из папоротников, и захотел вскочить, но тут же вскрикнул от боли. Кинжал гоблина почти отсек ему руку в месте крепления наплечника, и когда он инстинктивно поднес к плечу ладонь, то почувствовал, что рану покрывает толстый компресс из листьев, растертых в губчатую душистую массу.

– Не шевелись…

Это был женский голос, почти детский, певучий и высокий.

Он скосил глаза, чтобы попробовать рассмотреть говорившую, но в потемках ему лишь удалось различить светлый силуэт, склонившийся на коленях подле него. Затем он почувствовал нежное прикосновение руки к своему пылающему лбу, легкое, как касание лепестка.

– Лежи спокойно, большой-пребольшой человек, – прошептал голосок. – Рана твоя глубокая, но ты выздоровеешь. Эти растения укрепляют тело.

– Что ты положила на мою рану, колдунья? Жжет!

Он снова попытался сорвать компресс, но рука остановила его и с силой, которой он даже не подозревал, уложила на землю.

– Это яд тебя жжет. Они всегда покрывают клинки ядом, ты должен об этом знать… Доверься мне, коннетабль. Если бы я хотела тебя убить, ты не находился бы здесь, в моем шалаше, а остался бы гнить там, вместе с другими… А чтобы тебе было спокойнее, знай, там всего лишь сосновая смола, листья плюща и земляники, пижма, мак… и другие растения, о которых тебе знать не следует.

Лео де Гран откинулся назад. На него нахлынули ужасные воспоминания о сражении. Засада, огонь, сыплющийся с неба дождем, кошмарное обличье орд Черного Властелина, возникших как из-под земли, подобно демонам, его люди, падающие один за другим вокруг него, порой даже не успев вытащить меча из ножен, затем их безумное бегство до самой границы большого леса… Кроме жестоко горящего плеча, все его тело с головы до ног дрожало от холода на подстилке из листьев, и ему было стыдно своей наготы перед женщиной, пусть даже эльфийкой.

– Кто ты такая? – прошептал он.

Блодевез не сразу ответила ему. Как любой другой из племени воздуха, она хорошо видела в темноте этих последних ночных часов и потому досыта и беспристрастно нагляделась на это мощное тело, такое крепкое и белое. Люди были грубыми, крупными, шумными, как стадо кабанов, но, надо признать, впечатление исходящей от них силы, столь отличавшее их от эльфов, было не лишено привлекательности. И потом, она часто спрашивала себя, что чувствовала Ллиэн в объятиях Утера… Кончиками пальцев она пощекотала бедро, живот и торс герцога, посмеиваясь над каждым его вздрагиванием, а потом скользнула к его мужской плоти, немедленно отозвавшейся на ласку, несмотря на холод и боль.

– Я еще навещу тебя, – шепнула она, пряча улыбку.

Она уже почти поднялась с колен, но Лео де Гран схватил ее здоровой рукой.

– Погоди-ка! Что стало с моими людьми?

– Твои люди мертвы! – резко бросила Блодевез. – Тем, кто остались в живых, помогают, как и тебе, мои соплеменницы. А теперь отпусти меня и спи!

Она сбросила его руку и вышла из шалаша, с щеками, зардевшимися от внезапной вспышки гнева, удивившей ее. Снаружи все еще темный подлесок колебался от стонов десятков и десятков раненых, вокруг которых хлопотали друидессы. Никогда еще лес Элианд не видел такого количества людей – рыцарей, лучников, пехотинцев, – израненных и заливающих своей кровью его священную землю. Выжившие держались группами, испуганно озираясь на шорохи в этих потемках, к которым их глаза не могли привыкнуть. Они молчали, тесно прижавшись друг к другу, как дети, склонив головы и прерывисто дыша, не веря, что им удалось выжить. Блодевез, скользившая между ними, была так бледна, что некоторые принимали ее за привидение, и их сердца сжимались еще сильнее с каждым ее движением. От людей исходила почти ощутимая, почти видимая волна страха и безысходности. Одни беззвучно плакали, другие тихо переговаривались, иногда сами с собой (возможно, это было то, что их монахи называли молитвами). Некоторые даже спали, повалившись на подстилки из мха, словно мертвые. Куда бы ни посмотрела Блодевез, везде она видела побежденных, разбитых людей, которые уже ничем не напоминали армию.

Вдруг у нее похолодело в груди от ужасного видения. Все эти распростертые существа, весь этот страх и страдание придавали священному лесу вид Сида, загробного мира, где пребывали души умерших. Даже бледные тени друидесс напоминали духов из древних легенд, стоны которых предвещали смерть. Это была невыносимая картина, но эльфы верили в сновидения, и ей хотелось бы заглянуть кому-нибудь в глаза, чтобы поговорить об этом – у эльфов такое было в обычае. Но никого из эльфов не осталось. Кроме лесных жриц, не было ни одного друида, поэта или воина, словно весь народ Элианда ушел подальше от людей, оставив их одних, ее и целительниц, с этой жалкой горсткой раненых.

Блодевез остановилась, охваченная испугом, и взгляд ее наткнулся на совсем юного солдатика, прислонившегося спиной к ясеню в стороне от остальных. Голова его была непокрыта, но на нем еще оставалась разорванная накидка и кожаный стеганый панцирь, тоже искромсанный до такой степени, что сквозь него проглядывало тело. Мальчишка вздрогнул, когда она отвела в стороны полы его одеяния, но позволил ей осмотреть себя – он был слишком измучен, и ей не пришлось его успокаивать. Три параллельных борозды, вероятно, от когтей волка, прорвали ткань и кожаный панцирь, но на теле царапин не было.

– Все хорошо, – сказала она. – У тебя ничего серьезного…

Она провела рукой по его щеке и собралась отойти, но мальчик буквально вцепился в нее.

– Не оставляйте меня одного, госпожа! Очень прошу вас, не оставляйте меня одного!

Он обхватил ее ноги с такой силой, что Блодевез чуть не упала, потеряв равновесие. Ей удалось оторвать от себя его руки, она села рядом с ним, и он тотчас же бросился ей в объятия. Эльфы не знали подобного одиночества, этой острой потребности прильнуть к другому существу, столь характерной для человеческой расы. Неужели люди чувствовали себя такими одинокими, что им было необходимо, чтобы их обняли? Этот ребенок, едва ли старше десяти лет, ростом был выше, чем многие взрослые эльфы, но ни один эльф его возраста никогда бы не проявил подобного отчаяния. Как этой расе удается быть такой сильной и такой слабой одновременно?

– Все кончилось, – шепнула она ему на ухо. – Монстры разбежались, королева среди нас. Они больше не вернутся…

Она улыбнулась, расчувствовавшись от собственных слов. Это правда, Ллиэн была где-то здесь, и она последовала за ней, как и все остальные, в едином порыве покинув свое убежище на Авалоне, не обменявшись между собой ни словом.

Блодевез задумалась о своем и вздрогнула от голоса мальчика, которого вдруг словно прорвало.

– Ничто не может их остановить, – говорил он. – Нас была целая армия, две или три тысячи человек, я никогда не видел такого… Они атаковали ночью, одним ударом. Они были повсюду, ревели отовсюду… Кругом все горело, весь лагерь был в огне… Мессир Хьюго пошел вперед, со всеми рыцарями. А мне приказал следить за вьючной лошадью и его вещами, а я все потерял… Я испугался, понимаете? Там были волки, а один из моих братьев был съеден волками, дома, в деревне, в ту зиму, когда был большой голод… И тогда я убежал… И вот все пропало.

Блодевез чуть не рассмеялась, но отчаяние этого щитоносца из-за имущества, утрата которого была просто смехотворной по сравнению с той бойней, в которой он выжил, было самым настоящим. Потерянные лошадь, кое-какая провизия и несколько теплых вещей делали из него несостоятельного должника, клятвопреступника, недостойного доверия своего сеньора, и эта перспектива убивала его.

– Может быть, он погиб, твой мессир Хьюго, – сказала она.

Ребенок повернулся и посмотрел на нее со смесью ужаса и удивления.

– Этого не может быть, – бормотал он. – Рыцари не могут умереть вот так! Это было бы… Это было бы слишком ужасно.

Блодевез улыбнулась, погладила его по щеке и мягко уложила у подножия дерева.

– Конечно, – сказала она. – Рыцари не могут умереть… А теперь спи, отдыхай.

Понемногу нарождался робкий серый день, стирал ночные тени, и люди, приободрившись от этого жидкого света, вставали и старались отойти хоть на несколько шагов, как будто стеснялись находиться рядом с другими. Они были далеко, отделенные от нее порослью подлеска, и наверняка не могли ее заметить, но Блодевез побежала, внезапно охваченная возрастающей тревогой. И так же как она, другие друидессы исчезали с последними остатками ночи, покидая этот лес, оскверненный солдатней. Она бежала напрямик, не разбирая дороги, но потом повернула к своему шалашу и, словно дитя, легла рядом с большим телом Лео де Грана.

– Ты вернулась…

Эльфийка не ответила, лишь сильнее прижалась к нему. Дневной свет едва проникал сквозь переплетенные ветви ее шалаша, но этого было достаточно, чтобы он разглядел ее светлые волосы, так редко встречающиеся среди лесного народа. Возможно, он думал, что для подобных дел нужна только женщина его племени, а может быть, это не имело в его глазах никакого значения? Блодевез позволила его тяжелым ладоням скользнуть по своим ногам и подняла муаровую тунику до своей такой тонкой талии. И потом сама обхватила его ногами, упершись в его массивный торс.

Вдоль опушки, среди густого кустарника и молодого подлеска спрятались эльфы. Неподвижные, словно пни и коряги, тысячи эльфов разных племен – Высокие эльфы Броселианда, зеленые эльфы рощ и долин, юные и старые, мужчины и женщины, воины, друиды, лесной народ – были столь безмолвны, растянувшись на многие лье единой плотной цепью в двух шагах от опушки, что даже птицы не замечали их присутствия. Среди них была Ллиэн.

Занимался день, в дыму и запахе гари. Первые несколько часов плотная дымка висела над долиной. Затем туман постепенно рассеялся, и не осталось никаких сомнений: монстры все еще были здесь.

Ужасные орды Безымянного отошли на значительное расстояние, чтобы оставаться недосягаемыми для стрел – горизонт представлял собой темную колеблющуюся линию, ощетинившуюся кроваво-красными стягами, развевающимися на ветру. Количество их было воистину неисчислимо. Армия, которая, казалось, была уничтожена навсегда, снова возродилась, и вся эта чудовищная свора орков и троллей, кровососущих монстров и фавнов – всего того сброда, который считался в землях Логра наемниками, – а также эльфов-отщепенцев, предателей-гномов Черной Горы и прочих мелких племен, – вся эта нечисть бурлила, как кипящая лава. Стаи волков временами отделялись от общей массы и бросались к лесу, объятые внезапной яростью. Некоторые подбегали так близко, что могли ощущать запах эльфов, скалили пасти, дыбили шерсть на загривках, в бешенстве раздували бока. Но эльфы не шевелились.

Своры человеко-псов, которых гномы называли кобольдами, дерущихся с падальщиками из-за пищи, вертелись перед войском, и их отрывистый лай разносился по долине, возбуждая своей безумной суетой какое-то исступление в стройных и дисциплинированных рядах гоблинов, которые единственные из этой орды напоминали армию. Периодически, с интервалами в несколько минут, а то и в час или больше, монстры начинали бить в свои бронзовые щиты: «Бомм… бомм… бомм…» – в медленном неотвязном ритме, и постепенно приближались к краю леса, ударяя ногами в землю с каждым шагом все сильнее, и эхо от их топота становилось оглушительным. Они приблизились таким образом на несколько туазов, с приводящей в отчаяние неторопливостью, делая по одному шагу и сопровождая его ударами мечей по щитам, после чего застывали как вкопанные, и воцарялась еще более ужасающая тишина, – так они неуклонно приближались в течение целого дня. Но эльфы не двигались.

Они оставались неподвижными и безмолвными до сумерек, до исхода дня, без еды и питья, не промолвив ни единого слова. Постепенно воины-люди присоединились к ним – теперь их было несколько десятков. Они улеглись рядом с эльфами и с ужасом наблюдали, как перед лесом размещается на боевых позициях несметное войско монстров.

Вдруг в тот самый момент, когда черные ночные тучи полностью погасили небо, группа всадников взломала строй гоблинов, безжалостно затаптывая тех, кто не сумел отскочить достаточно быстро. Позади них показалась громадная повозка, которую тянула длинная вереница запряженных быков. На повозке, продвигающейся впереди войска, громоздилась гигантская фигура, сделанная из дерева и сплетенной соломы, похожая на огромную клетку, к которой были приделаны уродливые конечности. Все это сооружение было столь велико, что напоминало крепостную башню. Немногие среди избежавших гибели солдат королевского войска понимали, что готовил противник, однако ветераны Десятилетней войны застонали от безысходности, а самые молодые задрожали от ужаса при виде их искаженных лиц. Сами эльфы прервали свое долгое молчание, и испуганный ропот пронесся по краю леса. Одно лишь название передавалось из уст в уста, вызывая ужас: викер нитх, «ивовый великан».

Гнетущая тишина повисла над долиной, но вскоре ее нарушило далекое эхо отчаянных воплей, леденящих ужасом сердца эльфов и вооруженных людей. Монстры забегали у подножия деревянного колосса, но смысл их беспорядочной суеты трудно было понять на таком расстоянии. Однако вдоль рук, ног и туловища великана были поставлены лестницы, на которые вскоре стали забираться сотни человеческих существ. Перед растерянными взглядами залегших по краю леса людей и эльфов они лезли вверх по лестницам, понукаемые копьями монстров, собравшихся внизу колосса, и бросались одни за другими в ивовую клетку. Наверное, самым ужасным было их смирение. Конечно, несчастные кричали от страха, как если бы осознавали ту жуткую участь, что их ожидает, но ни один из них не делал ни малейшей попытки к сопротивлению или бегству. Вероятно, они были околдованы каким-то чародейством Безымянного, и их тела им не подчинялись. Среди жертв было несколько эльфов, скорее всего, охотников, случайно схваченных за пределами леса, но большинство из них были люди – солдаты армии короля и герцогства Хеллед, крестьяне, женщины, дети, плененные во владениях Соргаллей. С жуткими воплями они падали одни на других, заполняя своими телами туловище и конечности великана, давя тех, кто был внизу. И когда последний из них оказался в ивовой западне, монстры закрыли люки и стали укладывать у ног великана горы хвороста и снопы соломы. С воплями безумной радости они подожгли их.

Ни один из тех, кто присутствовал при этом ужасающем зрелище, никогда не смог бы забыть ни разрывающих сердце предсмертных воплей и криков безмерного страдания сгорающих заживо пленников, ни поднимающихся к небу языков пламени, ни радостного гула армии гоблинов, приветствующих этот погребальный костер воинственными песнопениями и безумными плясками.

Некоторые эльфы убежали в глубь леса, затыкая уши. Другие зарылись лицом в землю, только бы ничего не слышать и не видеть. Страх проник в каждого из них, отравляя навсегда их тела и души. Сама Ллиэн чувствовала, как заледенела до костей, и слезы струились у нее по щекам, но она не замечала их. Крики несчастных были невыносимы. Те, что были брошены в ужасную пылающую клетку последними, молили о пощаде и безнадежно пытались пролезть сквозь прутья, сдирая кожу, чтобы избежать пламени, тогда как несчастные, оказавшиеся внизу, извивались в адских муках. Невозможно было выносить подобный кошмар. Но от этого некуда было деться…

– Ужас – вот их оружие. Страх – вот их сила…

Кто-то взял Ллиэн за руку, и она резко вырвалась, но смягчилась, узнав Гвидиона. Она уже вынула из ножен свой легендарный кинжал, Оркомиэла, «Поражающий гоблинов», и уже была готова ринуться в атаку, увлекая за собой на верную смерть весь лесной народ, если ее не остановить.

Старый друид взял ее за руку, а другой рукой сжал руку Ллоу Ллью Гиффа, своего ученика. Тот в свою очередь протянул руку юной эльфийке-воительнице с расширенными от ужаса глазами. И таким образом вдоль края леса протянулась огромная цепь. Затем Гвидион закрыл глаза и сильным голосом запел Теинм лаэгда, «Песнь света» – одно из самых могущественных друидических заклинаний, и все подхватили вместе с ним эту песнь Сида, дабы утешить души страждущих.

И вот так они пели до наступления ночи, уже после того, как ивовый великан обрушился в море огня. И когда остались лишь угли, окрашивающие трагическими алыми отблесками темное небо, войско монстров удалилось, оставив после себя отвратительные следы своего зверства.