Крики, разносившиеся по всему замку, вопли гнева или ужаса, отзвуки эпизодических стычек, призывы на помощь, грохот и лязг от бега множества вооруженных людей по каменным коридорам – весь этот оглушительный шум позволил им ничего не говорить друг другу, настолько трудно было найти какие-то подходящие слова.

Утер бросил свой кинжал на пол и продолжал стоять на месте, с бессильно опущенными руками, все еще задыхаясь от безумного бега, чувствуя, как ноют ребра и пульсируют только недавно зажившие раны на руке и ноге. Он не мог произнести ни слова, не мог пошевелиться. Между ним и Игрейной лежали два мертвых тела. Ему не нужно было останавливаться – надо было обнять ее сразу после того, как он убил эльфа, но теперь уже поздно, и чем дольше он молчал, тем труднее было заговорить. И потом, здесь была еще девочка, дочь Горлуа, – разбуженная шумом и криками, она залилась плачем, протягивая ручонки к матери.

Тогда Игрейна наконец очнулась, резко отвела глаза от лица Утера и, схватив Моргаузу, бросилась к дверям, все еще не выпуская нож, покрытый кровью мужа. Она собиралась закрыть дверь, но опоздала. Стражники, огромные, как медведи, в своих кожаных латах, для большей надежности проложенных шерстью, и круглых стальных шлемах, закрывавших нижнюю часть лица, заметили труп своего товарища у дверей королевской спальни. Один из них толкнул дверь плечом, отчего Игрейну с дочерью на руках отбросило прямо на руки Утеру, и тут же комната заполнилась вооруженными людьми.

Такими их и увидели, королеву и Пендрагона, прижавшихся друг к другу над неподвижным телом регента Горлуа. Утер – без доспехов и оружия, одетый по-эльфийски, без всяких знаков, указывавших на его королевский сан, – ни короны, ни золотой цепи, ни мантии, ни драгоценностей. Игрейна – такая хрупкая и бледная, в длинной льняной рубашке, с белокурыми волосами, струящимися по плечам и образующими полог над Моргаузой, которую она прижимала к груди. Стражники тяжело и хрипло дышали, как кузнечные мехи, их лица блестели от пота, глаза все еще возбужденно блестели от недавней схватки – но, однако, они не двигались с места. Одним не хватало мужества, чтобы сделать шаг, всего один шаг вперед, и разрубить на части этого проклятого Утера-Пендрагона, ибо, хотя он и был без оружия, им довелось услышать о нем немало страшных историй. Другие ждали приказа, неважно какого, ибо этого всегда ждут солдаты. А третьи, сами не понимая почему, испытывали чувство победы.

Игрейна увидела в их глазах и нерешительность, и ожидание, и эту странную экзальтацию. Она отошла от Утера и указала на тело Лилиана, пронзенное насквозь.

– Этот эльф убил регента, – произнесла она. – А мессир Утер убил эльфа. Что до меня, я жива и невредима, как и принцесса Моргауза.

Среди стражников возникло движение. Большинство из них хотели бы поверить Игрейне, но ее ложь оказалась слишком неуклюжей. Они колебались до тех пор, пока один из них, в красном плаще командира, не выступил вперед и не обернулся к ним.

– На колени перед королевой! – рявкнул он, сжимая в кулаке дубинку с гвоздями, достаточно мощную, чтобы убедить всех несговорчивых.

Игрейна отбросила длинные белокурые волосы назад и слегка улыбнулась Утеру. От этой улыбки он почувствовал жар одновременно в сердце и в чреслах. Несмотря на столпившихся вокруг стражников, несмотря на ребенка, которого она прижимала к груди, на холод этой комнаты, открытой всем ветрам, на трупы, лежавшие на полу, в этот момент он неудержимо хотел ее.

Она приблизилась к стражнику в красном плаще и положила руку ему на плечо. Он был таким здоровенным, что мог бы сломить ее одной рукой, однако он вздрогнул, смутился и покраснел, как ребенок.

– Твое имя? – произнесла она.

– Антор, госпожа.

– Твоя земля?

Стражник покраснел еще сильнее.

– У меня нет земли, госпожа. Я был на королевской службе в Лоте, я оттуда родом.

Игрейна улыбнулась. Ее тонкая изящная рука протянулась к забралу шлема и откинула его. Лицо стражника оказалось совсем молодым, лишь с едва начавшей пробиваться бородой, темные короткие волосы – жесткими и курчавыми. Мгновение Игрейна смотрела на него, затем, обратившись к одному из солдат, потребовала:

– Дай мне твой меч.

Тот молча исполнил повеление и снова отступил, почтительно склонив голову. Меч был таким тяжелым, что Игрейне пришлось взять его обеими руками, чтобы передать Утеру, который послушно взял его, хотя и не понимал, для чего это нужно. Тогда Игрейна вновь грациозно повернулась к Антору.

– Мессир Антор, преклоните колени перед вашим королем.

Наконец Утер догадался. Антор смотрел на него во все глаза, словно он был ангелом, спустившимся с небес, и дрожал всем телом. Он преклонил колено и опустил голову, весь в ожидании удара, который произведет его в рыцари, охваченный щенячьим восторгом.

На клинке, который Утер держал в руках, еще оставались следы крови. Крови эльфа – может быть, даже Дориана или Кевина-лучника… Утер резко отбросил меч, и он с грохотом упал на каменные плиты пола.

Антор бросил на него тревожный взгляд. Игрейна прижала к груди стиснутые кулаки, на глазах ее заблестели слезы. Стражники смотрели на Утера со смесью страха и удивления.

– Этот клинок запятнан, Антор, – сказал он, кладя руку на плечо командира стражников. – Он принесет вам несчастье…

И снова эта слепая собачья преданность в глазах…

– Пусть мне принесут Экскалибур.

Солдаты обменивались неуверенными взглядами, словно не понимая, о чем он говорит, но тут вмешалась Игрейна.

– Золотой меч, украшенный драгоценными камнями, что лежит в сундуке сира Горлуа. Ты, сходи за ним. Быстро!

Теперь королева не смотрела на Утера – она отвернулась, чтобы передать Моргаузу кормилице и набросить на себя плащ, отороченный собольим мехом, – но Утер чувствовал облегчение в её голосе. На мгновение она испугалась, что, отбросив протянутый ею меч, он отвергает ее саму – ее и трон Логра… Тогда, как и предсказывал Илльтуд, все было бы потеряно.

Илльтуд… Она вспомнила, как прошлой ночью стражники бесцеремонно увели его из этой же комнаты, и тут же повернулась к ним

– Монах. Где он?

– Госпожа, он в темнице, – ответил Антор, поднимаясь. – Сир Горлуа приказал заточить его, а остальных прогнать.

Игрейна попыталась отбросить мысль об этих несчастных, выброшенных из замка в промозглый ледяной холод, и приказала:

– Освободи его. И пусть унесут тело регента. Скажите аббату Илльтуду, что я его смиренная служанка и что я прошу его помолиться за упокой души сира Горлуа.

Все вышли, волоча по полу тело Лилиана и взвалив на плечи труп Горлуа. Игрейна и Утер остались вдвоем.

Она снова приблизилась к двери и, закрыв ее, со вздохом облегчения прислонилась спиной к толстым дубовым доскам, окованным стальными полосами. Теперь она наконец-то могла как следует рассмотреть Утера, столь непохожего сейчас на того молодого человека, о котором она некогда грезила, – с морщинами у глаз, с длинным шрамом на щеке и исходившей от него сверхъестественной силой… Он улыбнулся ей в ответ, но оставался неподвижным. И тогда Игрейна совершила нечто, на что прежде никогда не сочла бы себя способной, – она расстегнула застежку на плаще, развязала шнурок на вороте своей длинной льняной рубашки – и они поочередно соскользнули к ее ногам. Обнаженная и неподвижная, краснеющая от стыда и более бесстыдная, чем любая распутница, она позволяла Утеру любоваться всеми изгибами, округлостями и впадинками своего тела. Она тоже изменилась – это уже была не та юная девушка, почти девочка, в которую он влюбился в Лоте, а женщина, уже давшая жизнь ребенку… и отнявшая другую жизнь. Он невольно спросил себя, куда она дела свой окровавленный нож.

– Я принадлежу тебе, Утер. Я твоя королева или твоя пленница – как захочешь…

Она слегка изогнулась назад, когда ощутила прикосновение его заледеневших рук, но когда он обнял ее, прильнула к нему, забыв обо всем. Потом они взглянули друг на друга, одновременно вспомнив сладость своего первого поцелуя – так давно, еще в Лоте…

– Я хочу, чтобы ты была моей королевой, Игрейна – если и ты хочешь меня…

– Кто же тебя не захочет, Утер? – прошептала она, нежно проводя кончиком пальца вдоль шрама, тянувшегося по его щеке от уха до подбородка. – Ты – Пендрагон…

В дверь постучали, и Игрейна отстранилась от него, невинная и лукавая, потом, повернувшись спиной, снова оделась – такими медленными, дразнящими движениями, что поистине нужно было обладать магической силой, чтобы противостоять искушению. Но ведь он был Пендрагон…

В последний раз взглянув друг на друга, они отперли дверь, и комната снова наполнилась шумом и звоном оружия, но теперь это было преданное войско, впереди которого шел аббат Илльтуд – еще более изможденный и мрачный, чем когда-либо. Утер отступил в глубину комнаты и встал перед очагом. Сейчас ему снова было холодно, и он чувствовал озноб от прикосновения сырой, покрытой грязью одежды, – словно бы тепло Ллиэн мало-помалу уходило из него. Он слышал у себя за спиной перешептывания собравшихся, топот ног, шорох одежды и лязг оружия, но его сердце билось слишком сильно, чтобы он нашел в себе мужество повернуться к ним лицом. Вздрагивая от озноба, чувствуя, как горло сжимается от тревожного предчувствия, он снова думал о Дориане, о Кевине-лучнике и об остальных, кто последовал сюда за ним. Без сомнения, они все погибли в бессмысленной схватке… Все, кроме него. Его, кто готовился посвятить в рыцари одного из тех, кто рубил их мечами, – но при этом, как ни странно, не испытывал ни малейшего угрызения совести. Священный меч тоже скоро будет принадлежать ему. Цель всех его поисков, отныне утративших всякий смысл… Почему же теперь мысль о том, чтобы вернуть Экскалибур гномам, кажется ему такой нелепой? Он встряхнул головой, смущенный таким оборотом дела, и, оторвавшись от созерцания языков пламени, повернулся к толпе собравшихся, которые ждали на почтительном расстоянии.

Длинный, как жердь, монах в грубой серой рясе, мрачный, как ночь, и угрюмый, как Чистилище из его россказней, держал в руках талисман гномов, Каледвх, «Громовой удар», меч, принадлежавший некогда богу Нудду с серебряной рукой, – тот, который люди называли Экскалибур.

Золотой меч, сверкающий в полумраке комнаты драгоценными камнями, священная реликвия… Утер, избегая встречаться взглядом с Илльтудом, схватил меч за рукоять и вынул его из ножен, с долгим металлическим шорохом, заставившим всех мгновенно замолчать. Меч был тяжелым, с остро заточенным лезвием, покрытый по всей длине искусной резьбой. Несмотря на всю свою красоту, несмотря на блеск рубинов и изумрудов, украшавших рукоять и ее витую золотую ось, это было грозное оружие – оружие богов…

– На колени, мессир.

Антор приблизился и опустился на одно колено. Теперь в комнате не было слышно ни шороха, ни шепота – ничего, кроме потрескивания пламени и свиста ветра, доносившегося снаружи. Утер медленно поднял меч и плашмя опустил его поочередно на оба плеча молодого человека. Потом, когда Антор напряг все мышцы, чтобы выдержать последний удар, наносившийся ладонью, Утер убрал меч и обрушил ладонь на его затылок – с такой силой, что тот не удержался и рухнул на пол, под смех и остроты собравшихся, которые тут же почувствовали себя свободнее.

– Мессир Антор, это последний удар, который вы оставляете без ответа, – сказал он, поднимая стражника.

Затем, согласно ритуалу, троекратно облобызал его, после чего молодой человек почтительно склонился перед королевой и с трепетом поцеловал ей руку.

– Ваше величество, я ваш слуга. Моя жизнь и мой меч принадлежат вам.

– Да будет так! – провозгласил Илльтуд, и все осенили себя крестом, повторяя слова благословляющей молитвы.

– Мессир Антор, – сказала Игрейна, – пошлите ваших людей на поиски монахов, изгнанных из замка прошлой ночью. Пусть их приведут обратно и дадут им еды и питья.

– Все будет исполнено, моя королева.

– И позовите слуг. Пусть приготовят королю горячую воду, одежду и вино. Ему нужно переодеться и отдохнуть.

Утер улыбнулся, вспомнив обнаженное тело королевы, прижимавшееся к нему. Наверно, она тоже замерзла…

– Мессир Утер, – обратился к нему Илльтуд, все еще державший в руках ножны. – Что вы намерены сделать с этим мечом?

Молодой человек взял ножны, покрытые искусной резьбой, и с неохотой вложил в них меч. Вопрос был слишком уж в лоб. Он не хотел отвечать на него даже самому себе, а тем более этому мрачному монаху с вытянутой физиономией.

– Отец мой, с вашего позволения, я сначала повинуюсь приказу королевы, – сказал он. – Я устал и продрог, мне хочется есть и спать. Кажется, вам тоже не помешают еда и отдых.

Илльтуд открыл было рот, чтобы настоять на своем, но заметил нетерпение королевы и угадал ее мысли. Утер был рядом с ней, все были живы…

– Ты не помнишь меня, – сказал он уже совсем другим, ласковым и дружелюбным тоном, – но это я освящал часовню в крепости твоего отца, в Систеннене, когда ты был еще ребенком… Мне жаль.

Он прервал сам себя на полуслове, слегка улыбнулся Утеру и направился к двери.

– Я желаю вам доброй ночи, – сказал он, обернувшись на пороге, – или, по крайней мере, того, что от нее остается… Я буду молить Бога, чтобы он оказал мне последнюю милость.

– Какую? – не удержавшись, все же спросил Утер.

– Завтра, если будет на то Его воля, сюда приведут монахов, сопровождавших меня. И тогда я представлю тебе одного из них, которого ты хорошо знаешь. Может быть, он поможет тебе принять решение.

– Отец мой, – произнес Утер уже гораздо менее вежливым тоном, – я слишком много перенес в последнее время, чтобы играть в загадки. Если у вас есть что мне сказать, скажите сейчас

– Это не я должен с тобой говорить, – отвечал Илльтуд, – а тот монах, который дорог мне и тебе тоже. Его зовут Элад. Он был там, когда убили твоего отца, и он знает, кто его убил.

Над Авалоном занимался день. Сегодняшний рассвет был таким же, как тысячи других, так же ярко светило солнце, как было всегда, независимо от времени года, – но Ллиэн пробудилась с опустошенным сердцем и неодолимым чувством утраты.

Мирддин еще спал, завернувшись в плащ. Его лицо во сне совсем не выглядело юным. Он казался полностью истощенным и измученным теми испытаниями, через которые ему пришлось пройти в последнее время и которые отняли у него все силы. Ллиэн невольно спросила себя, не выглядит ли она так же, но тут Рианнон позвала ее. Нужно было заняться ею, накормить ее ягодами, черникой и малиной. Ллиэн собрала их и погладила дочь по уже сильно отросшим светло-каштановым волосам, которые под солнцем Авалона все больше выгорали, становясь почти белокурыми, словно бы Природа решила сделать Моргану похожей на девушку из ее сна, окруженную феями, в венке из буковых веток… В спокойных глазах Морганы была холодность, что порой тревожило ее. Это был холод льда, руны Ис, которая символизировала ее настоящее:

«Руна ожидания, – сказал тогда Гвидион, – которая приносит лучшее будущее или обещание вечной зимы… А будущее сейчас так темно…»

Ллиэн заметила, что Мирддин проснулся и молча смотрит на нее, почти с отчаянием. И тогда по щекам королевы заструились слезы.

Она чувствовала, что Утер отдаляется от нее, растворяется как облако, освобождает свою душу от нее и ее любви. И она, тоже лишенная силы Пендрагона, сейчас чувствовала себя более одинокой, чем когда-либо – несмотря на то, что Моргана и Мерлин были рядом.

Все было кончено.

Утер покинул ее.

Связь распалась.

Лучи холодного утреннего солнца проникли сквозь задернутый полог кровати и теперь подрагивали на льняных простынях от каждого движения Игрейны. Утер положил руку на ее обнаженное округлое бедро, медленно поглаживая нежную кожу, и Игрейна слабо застонала, словно каждое прикосновение его пальцев обжигало ее. Она закрыла глаза, но он продолжал смотреть на нее, улыбающийся и влюбленный, впитывая ее удовольствие, вызванное его ласками. Наконец он обхватил руками ее груди, упругие и тяжелые, так отличающиеся от грудей Ллиэн… И, словно чтобы отогнать эту мысль, с наслаждением зарылся лицом в их мягкую прохладную плоть… Игрейна крепко обняла его, словно хотела навсегда оставить в этом нежном плену, а потом опрокинула на спину и вытянулась сверху. Приподнявшись на руках, она смотрела на него, а ее волосы укрывали их обоих золотистой пеленой. И тогда, в первый раз, их тела соединились.

И возлегли король с Игрейной этой ночью, и в эту ночь зачали они славного короля, названного Артуром.