Лето 567 г.

Зажатый в своих крепостных укреплениях, Руан был слишком тесным для свадебных торжеств, которые пожелал устроить Хильперик. Он хотел повторить все, что было на свадьбе Зигебера, но с гораздо большим размахом, роскошью и блеском Королевская стража с трудом поместилась в церкви, поскольку Хильперик созвал не только своих приближенных, но воинов со всего королевства, — по крайней мере, свободных людей. Сотни и тысячи ежедневно прибывали в столицу — посуху или по реке. Вдоль берегов Сены раскинулись разноцветные шатры, где разместились все более-менее знатные люди королевства, вплоть до сотников самых небольших поселений, франки и галлы вперемешку. Лишь титулованные особы, графы или епископы, смогли поселиться во дворце, украшенном в честь торжественного случая гигантскими драпировками и знаменами с вышитыми на них лилиями. Чтобы прокормить всю эту огромную толпу, набережная, мост и острова с утра до ночи гудели, словно гигантские ульи, и туда-сюда постоянно сновали лодки и повозки, нагруженные мясом и рыбой, которые целая армия поварят жарила на гигантских жаровнях, тянувшихся вдоль подножия Руанского холма. По приказу Хильперика из его новых владений в Бордо доставили огромные запасы вина — на вереницах повозок громоздились дюжины бочек, — а также пива и хмельного меда. Недалеко от въезда в город была сооружена огромная арена для поединков и состязаний на колесницах, в которых могли участвовать все желающие. Кроме того, известие о королевской свадьбе привлекло в город множество портных, золотых дел мастеров, оружейников, жонглеров, дрессировщиков животных, шлюх и танцовщиц.

Когда все было готово к встрече принцессы Галсуинты, она появилась, подобно своей сестре Брунхильде, стоя на возвышавшейся в центре парадной колесницы деревянной башне, украшенной широкими серебряными пластинами. В колесницу были впряжены десять быков, а по бокам ехала сотня вестготских воинов, облаченных в стальные кольчуги, с овальными щитами. Они окружали и повозки поменьше, нагруженные невиданными доселе в этих краях сокровищами: золотой посудой, роскошными вазами, а также монетами и золотыми слитками, сверкающими, словно раскаленная лава под солнцем Все это богатство не было ничем укрыто, чтобы каждый мог убедиться в новом огромном состоянии короля Руанского. Отряды вооруженных людей, собранных Хильпериком, выстроились по обочинам дороги, словно для военного похода. Когда колесница принцессы проезжала мимо них, они громко приветствовали ее, и от этого рева содрогались городские стены.

Хильперик встречал свою невесту возле скромной церкви Петра и Павла. Сердце его переполнилось гордостью при виде столь сказочного зрелища. Возле него стояли только епископ Претекстат, вызванный ради такого случая, и немногочисленные командиры. Все остальные — не воины и не священники, собрались на крепостных стенах, возле наружных укреплений или вдоль берега реки. Женщины, дети, рабы и вольноотпущенники, завороженные невероятной роскошью, представшей их глазам, молча смотрели на процессию, лишь изредка выкрикивая приветствия вслед за воинами.

Фредегонда, стоявшая среди них, была, скорее всего, единственной, кто так и не нарушил молчания. Закутавшись в плотное покрывало, она пробилась в первые ряды зрителей, собравшихся на крепостной стене. Несмотря на все старания Уабы, невозможно было ослабить напиравшую со всех сторон толпу. Обеих почти расплющило о бревенчатое ограждение, обе задыхались от зноя, оглохнув от криков. На расстоянии полета стрелы от них стоял Хильперик, повернувшись к ним спиной, упоенный собственным триумфом. Порой легкий ветерок с реки приносил хоть немного свежести, и тогда слышались резкие звуки флейт и арф, хотя самих музыкантов со стены не было видно. Некоторое время, казавшееся им нескончаемым, сверкающая башня медленно двигалась к церкви, похожая на столб света. Даже уличная пыль казалась алмазным песком в ярких серебряных отблесках. Принцессу, стоявшую наверху, было почти не видно — в глаза бросалась лишь красное покрывало из переливчатого шелка, надеваемое по свадебному обычаю. Зрелище было ослепительным — в самом прямом смысле этого слова.

Когда Галсуинта спустилась с возвышения, воцарилась тишина. Потом Фредегонда увидела Хильперика, приблизившегося к ней и сжавшего обе ее руки в своих. С такого расстояния нельзя было расслышать, что жених и невеста говорили друг другу, но в следующую минуту Хильперик поцеловал ее в щеку. Это не было простым приветствием или проявлением нежности. Этот поцелуй на глазах у всех, как и обмен кольцами и принятие даров, означал, что свадьба состоялась. Никакой другой церемонии не было предусмотрено — разве что в церкви отслужат мессу, если Хильперик захочет умаслить епископов. Чувствуя, как горло у нее сжимается, Фредегонда принялась с силой орудовать локтями, чтобы выбраться из толпы раньше, чем из глаз хлынут слезы.

С наступлением вечера она решила уехать из города и уже приказала готовить лодку, чтобы удалиться с ребенком на свою тихую и спокойную виллу на побережье, когда в комнату вошла Уаба. С первого взгляда Мать увидела, что Фредегонда одета по-дорожному, а лицо ее искажено отчаянием. Маленький Хлодобер спал у нее на руках. Здесь же суетилась Пупа, укладывая вещи, с привычным для нее тревожно-глуповатым выражением на лице.

— Одевайся, — мягко сказала Уаба.

— Я одета.

— Ты понимаешь, о чем я. Снимай этот плащ, оденься понаряднее, и пойдем со мной.

— Зачем? — Фредегонда горько усмехнулась. — Думаешь, мне так хочется выставить себя на посмешище?

Она уже направилась к двери, но Уаба опередила ее и загородила дверной проем своим телом.

— Поверь мне, Geneta. Ты об этом не пожалеешь.

Это имя из далекого прошлого, которым Мать называла ее очень редко, заставило ее заколебаться. Словно вновь вернувшись в детство, Фредегонда послушно позволила Матери забрать у нее из рук Хлодобера и отдать его Пупе, потом снять с себя плащ, простое шерстяное платье и сандалии. После этого служанкам понадобился еще час, чтобы нарядить ее, расчесать спутанные волосы и умело накрасить — не слишком ярко, но заметно. Пока длилось это преображение, к Фредегонде мало-помалу возвращалась уверенность, еще усиленная лихорадочной веселостью Уабы.

Наконец они вышли из комнаты, пересекли дворец, кишащий тысячами слуг, танцовщиц, жонглеров, певцов и арфистов. Свадебный пир устроили на открытом воздухе, в восхитительной мягкой свежести летнего вечера. Подойдя к столам, они остановились, невольно пораженные разнообразием блюд и пышностью свадебного стола, составленного квадратом из четырех частей. За столами восседали сотня мужчин и почти столько же женщин. В центре поводырь медведя заставлял зверя танцевать под звуки флейты, но гости были заняты разговорами и не обращали на него особого внимания. Уаба и Фредегонда не сразу различили королевскую чету среди остальных, но, заметив короля и королеву, Уаба быстро схватила Фредегонду за рукав и потянула за собой.

— Хватит! — воскликнула та, выдергивая руку. — Ты можешь мне наконец сказать, что у тебя на уме?

— Доверься мне! Подойди к королю и заверь его новую супругу в своей дружбе. Ты сама увидишь…

И Мать улыбнулась ей такой обезоруживающей улыбкой, что Фредегонда снова повиновалась. Она глубоко вздохнула, приподняла подбородок и пошла вдоль столов.

Гости, завидев ее, бросали на нее странные взгляды. Она ожидала смущения или насмешек при своем появлении, но тут было нечто другое. Улыбки на лицах приглашенных не были оскорбительными — скорее участливыми или даже подбадривающими. Это неожиданное открытие так сильно взволновало ее, что она не заметила, как оказалась в нескольких шагах от новобрачных. Хильперик, увидев ее, вздрогнул и тут же отвел глаза. Галсуинта разговаривала с епископом Претекстатом, и Фредегонда видела лишь ее длинные косы и красную вуаль из переливчатого шелка. Она еще немного приблизилась, чувствуя, как все тело сковывает страх, — ее поддерживала лишь ненависть, которую она испытывала к этим двум существам. Наконец Претекстат ее заметил и, как и Хильперик, быстро отвел глаза.

— Мадам, — произнесла она самым ясным и чистым голосом, на который была способна, останавливаясь возле высокой спинки кресла принцессы, — я ваша покорная служанка.

Новая королева Руанская обернулась и улыбнулась ей.

Фредегонда не смогла произнести больше ни слова, но одолевавшее напряжение мгновенно угасло. Галсуинта была безобразна.

* * * * *

Август выдался необыкновенно жарким. Дышать в городе было нечем — слуги не успевали увозить и сжигать груды отбросов, оставшихся после празднеств. Фредегонда уехала на свою виллу на берегу реки, с ребенком и свитой. Что касалось новобрачных — говорили, что они отправились в Анжер.

Стояло раннее утро, воздух был еще свежий, и туманная дымка, подсвеченная первыми лучами солнца, не рассеялась полностью. Слышались первые трели птиц и шелест деревьев под лаской легкого ветерка. Фредегонда нежилась в полусне, наслаждаясь тишиной и покоем этих утренних мгновений и ощущая прохладу утреннего воздуха на обнаженной коже. Еще не совсем проснувшись, она грезила, что видит рядом с собой Хильперика, сидящего на кровати и с нежностью разглядывающего ее.

В следующий миг это видение заставило ее стряхнуть остатки сна, и она поняла, что все происходит наяву, — Хильперик действительно сидел на кровати рядом с ней. Фредегонда напрасно пыталась найти простыню, чтобы прикрыться, — ночь была такой душной, что она сама сбросила ее на пол.

— Я тебя разбудил, — прошептал он. — Прости.

Она вскочила одним прыжком и завернулась в простыню — к явному сожалению короля.

— Вам стоило бы заранее предупредить меня о своем прибытии, монсеньор, я бы распорядилась приготовить вам комнату.

— Но это лишило бы меня удовольствия тебя видеть.

Фредегонда не ответила ни на его улыбку, ни на протянутую руку. Она стояла по другую сторону кровати, прямая, как свеча, и совсем не казалась обрадованной.

— Ну, иди сюда, — позвал Хильперик. — Я проделал долгий путь, чтобы тебя увидеть.

— Монсеньор, вы должны уехать.

Улыбка короля померкла, но он по-прежнему протягивал к ней руку.

— Я не собираюсь продолжать эту дурацкую игру!

— Я тоже, монсеньор. Ваша жена приехала с вами?

— Моя жена…

Хильперик резко встал, обошел кровать и остановился, видя, что Фредегонда попятилась. Он опустил голову и машинально погладил деревянный столбик кровати.

— Я знаю, что ты злишься на меня, но ты должна понять: эта свадьба ничего не изменила между нами. Это просто политический союз, не более того.

— Она — королева.

— Какая разница? Фредегонда, у меня было время поразмышлять обо всем, что существует между нами. Все эти недели я думал только о тебе. Когда я закрывал глаза, ты была рядом…

— А когда открывал, то видел ее.

— Вот именно…

Он сделал шаг вперед, но Фредегонда снова отстранилась.

— Я тоже думала о тебе, — внезапно заговорила она с суровостью во взгляде, не обещавшей ничего хорошего. — И тебя я видела во сне сегодня ночью. Я хотела, чтобы ты вернулся, чтобы обнял меня, чтобы занялся со мной любовью. Но это только сны, Хильперик. В реальной жизни ты — муж Галсуинты, а я… Я — твоя любовница и мать твоего бастарда.

— Ты не сможешь уйти от меня!

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и королю показалось, что он видит слезы в ее глазах. Однако Фредегонда оставалась по-прежнему далекой и недосягаемой, ее холодность была холодностью мраморной статуи. И когда она сбросила окутывавшую ее простыню, это впечатление только усилилось. Она была обнаженной, восхитительно красивой, еще более желанной, чем в его мечтах. Он улыбнулся, заметив на ее талии кожаный поясок, который она никогда не снимала. Сколько раз он вспоминал эту черную змейку, обвившуюся вокруг ее бедер! Хильперик вспомнил их первую ночь, когда впервые увидел это необычное украшение. Его первым побуждением было снять с нее поясок, но она удержала его руку. «Нельзя нарушать волшебство» — такими были ее слова. И сейчас он готов был умолять, чтобы она околдовала его снова. Но, видя ее полностью открытой для его желания и одновременно недосягаемой, на этот раз уже он отступил на шаг.

— Я не хочу тебя потерять, — прошептал он.

Она расплакалась, закрыв лицо ладонями. В таком виде, с прижатыми к груди руками, она показалась Хильперику еще более желанной.

— У тебя может быть только одна жена, — сказала она.

* * * * *

Было слишком жарко для того, чтобы задергивать занавески. Через открытое окно доносился оглушительный шум, поднимающийся из общего зала, способный разбудить и мертвого. Галсуинта покинула собравшихся, как только стало возможно это сделать, не показавшись невежливой гостям, сидящим за королевским столом, сославшись на усталость, которой совсем не чувствовала Однако провести весь вечер, пытаясь поддерживать пьяные разговоры франкских баронов, чей язык она к тому же плохо понимала, было действительно выше ее сил. Они могли говорить только о женщинах и дичи, подстреленной на охоте, — то и другое, кажется, имело одинаковую ценность в их глазах. По сути, это были даже не разговоры, а отдельные выкрики — никто не слушал друг друга, разве что кому-то ненадолго удавалось всех перекричать, — и сопровождавшие их резкие жесты нередко заканчивались потасовкой, к большому удовольствию дам, накрашенных, словно куртизанки, которые, казалось, собрались здесь только с той целью, чтобы продемонстрировать себя наиболее шумным из гостей. В этот вечер Хильперик едва попрощался с ней, когда она уходила, точнее, проворчал себе под нос что-то невразумительное, — без сомнения, он был уже слишком пьян, чтобы встать с места. Выйдя на лестницу, она услышала громкий женский смех, прозвучавший, словно персональное оскорбление. Еще одно…

Галсуинта отошла от окна и села на кровать. Кровать была слишком большой, к тому же Хильперик ночевал здесь все реже. Сегодня он тоже не придет. Ничего не было сказано — внешне их отношения оставались прежними, но обычно он приходил среди ночи, после многочисленных возлияний, и сразу засыпал. Однако вскоре во дворце на нее стали смотреть иначе, и она слышала у себя за спиной шепотки и хихиканье служанок.

Каждое утро она старательно наряжалась, расчесывала волосы, стягивала поясом талию, казавшуюся широкой из-за узких платьев, и ждала от Хильперика слова или улыбки, или пары часов, проведенных вместе, но он постоянно ускользал, как песок сквозь пальцы. С каждым днем она становилась все более одинокой. У нее не было подруг, кроме придворных дам, прибывших вместе с ней из Испании, и никаких других удовольствий, кроме писем от ее сестры Брунхильды, приезда которой она с нетерпением ожидала.

Почти механическими движениями пальцев она принялась расплетать косу, потом расчесывать волосы, пока не заметила, что ее руки дрожат. Она опустила их на колени и принялась разглядывать серебряный гребень с зубьями из слоновой кости. Своей простой красотой этот предмет напомнил ей обо всем, что она утратила, оставив Толедо. Утонченность королевского двора, беззаботную юность, любовь матери и сестры, всеобщее внимание… Здесь, лишенная даже возможности найти утешение в своей религии, от которой ей тоже пришлось отказаться, она была не более чем призраком. Узница, проданная собственным отцом за богатые провинции, через которые она проехала только раз и которые, возможно, больше не увидит. Буквально через два месяца после женитьбы стало ясно, что это не более чем шаткий фасад. Скоро Хильперик перестанет утруждать себя и внешним соблюдением приличий…

Галсуинта задула свечу и легла. Шум внизу прекратился раньше обычного. Теперь она хотя бы поспит спокойно — это уже кое-что. В окно были видны звезды. По крайней мере, небо здесь было таким же, как в Толедо, когда они вдвоем с Брунхильдой по ночам тайно сидели на дворцовой террасе плечом к плечу и шепотом рассказывали друг другу истории о королях и принцессах. Истории любви…

Скрипнула дверь, и тонкий луч света на мгновение пронзил сумерки — она успела лишь заметить темный силуэт мужчины, вошедшего в комнату. Ее сердце встрепенулось в груди.

— Хильперик? Это вы?

Но ее улыбка погасла, когда она увидела в свете луны лицо человека, склонившегося над ней. Это был не король… Галсуинта попыталась приподняться, но человек схватил ее за горло и навалился всей своей тяжестью. Он не разжал рук до тех пор, пока она не перестала отбиваться.

Таков был конец Галсуинты, второй жены твоего отца. Я не убивала ее, и однако она умерла из-за меня. Тогда я этого не знала. Сказали, что она внезапно скончалась от лихорадки по причине летней жары. Ее похоронили на следующий же день. Во время похорон стеклянный светильник, висевший над ее гробницей, вдруг сорвался и упал на мраморную плиту, но не разбился и не потух, напротив, вспыхнул еще ярче. Присутствовавшие при этом были потрясены. Вскоре по всему королевству разошлись слухи, что Галсуинта была святой, а твой отец — убийцей.

Это не было правдой — ни о нем, ни о ней. Он был королем, и он любил меня.

Я тоже любила его, но один Бог знает, сожалела ли я о конце этой несчастной. Пожалуй, не о ней самой. Она была дурочкой, и эта смерть, должно быть, стала наиболее ярким впечатлением в ее жизни. Уже гораздо позже я узнала, что ее отец, король Атангильд, погиб вскоре после свадьбы Галсуинты и что вестготы оспаривали его трон. По сути, союз, заключенный Хильпериком, оказался бесполезным. Что, без сомнения, ускорило ее смерть. И это, и любовь короля.

Если я о чем-то сожалею — это о несчастьях, причиной которых она стала. С тех пор всю жизнь вокруг нас были войны и другие напасти, смерть преследовала нас повсюду. Смерть и ненависть.

Хильперик вскоре женился на мне. Я стала королевой, твой брат Хлодобер был провозглашен законным наследником короля, наравне с детьми Одоверы. Наше королевство было огромным, мы были богаты, нагие войско было сильным, как никогда.

Я любила Хильперика больше всего на свете и верила, что теперь мы будем счастливы до конца своих дней.

Но мы больше никогда не были счастливы. Чтобы отомстить за сестру, Брунхильда ввергла все три франкских королевства в жестокую войну, которая не кончится, пока я жива. Эта женщина ненавидит меня так же, как я ее ненавижу, — и по ее приказу меня убьют сегодня ночью.

Бог велит, чтобы ты предал ее смерти, которой она заслуживает.

Конец.