Прошло семь лет. Был конец 166… года. В приемной его сиятельства лорда Ричарда Фэнсгоу, представлявшего в Лиссабоне особу его величества Карла II Английского, мы встречаем двух наших старых знакомых, Балтазара и прекрасного падуанца, Асканио Макароне дель Аквамонда.

Балтазар нисколько не изменился. Это был все тот же наивный, простодушный и откровенный гигант. На нем была надета красная ливрея с голубыми отворотами, что обозначало в нем лакея милорда посланника.

Асканио, напротив, заметно состарился. Прекрасные локоны его черных волос сделались из черных серыми, его длинные белые руки покрылись морщинами, свежий румянец на щеках сменили ярко-красные и синеватые жилки.

Но зато его костюм улучшился почти настолько же, насколько ухудшилась наружность. Он по-прежнему был одет в мундир королевского патруля, но его кафтан был сшит из бархата, а панталоны и шарф из тонкого шелка, что же касается его сапог с серебряными шпорами, то они почти совсем исчезали под пышными волнами кружев. На его шляпе блестела белая звезда, отличительный знак рыцарей Небесного Свода, но она не выглядела мишурой, как прежде, она сверкала не хуже настоящей звезды на небе, потому что была сделана из пяти крупных бриллиантов, стоивших каждый не меньше ста пистолей.

Дело в том, что прекрасный падуанец за эти годы значительно поднялся в чинах. В это время он был ни больше ни меньше как капитан королевского патруля, и хвастался повсюду, что пользуется полным доверием своего знаменитого патрона, дона Луи Суза, графа Кастельмелора, фаворита короля Альфонса. Этот король держал скипетр, как ребенок игрушку, и оставлял Португалию в ужасной анархии.

Большая часть должностей при дворе была занята креатурами Кастельмелора, но народ был недоволен им, и даже королевский патруль готов был восстать против него, так как Кастельмелор значительно уменьшил его привилегии. Макароне, характер которого известен уже читателю, льстил Кастельмелору в глаза и охотно кричал в кругу товарищей: «Долой фаворита!»

Итак, Балтазар и Макароне встретились в приемной лорда Ричарда Фэнсгоу, где Асканио ждал, пока его сиятельству угодно будет принять его.

— Друг Балтазар, — сказал он, — мне помнится, что ты сыграл со мною некогда непохвальную штуку… Это было еще во времена блаженной памяти покойной королевы! Это была очень скверная шутка, товарищ; но я так же не злопамятен, как и не горд… Дай руку, приятель!

Балтазар протянул свою руку, в которой совершенно исчезла узкая кисть итальянца.

— Давно бы так! — воскликнул последний. — Пусть между нами не существует злобы! Скажи мне, хорошо ли тебе у милорда?

— Не дурно.

— Тем лучше! Я всегда принимал в тебе большое участие. А что, милорд щедр?

— Достаточно.

— Браво! Я в восторге, что ты доволен. Да, а кто у него теперь?

— Монах.

— Монах! — вскричал Макароне. — Они также ходят к англичанину?

— Да.

— И… ты знаешь этого монаха, Балтазар?

— Нет.

— Это удивительно! Ты так же неразговорчив, как и прежде. Ну ладно, довольно, да, нет… это не разговор, приятель. Черт возьми! После семилетней разлуки два приятеля встречаются… Ну, садись-ка сюда, рядом со мной, и поговорим.

Балтазар позволил увлечь себя к креслу и сел с самым равнодушным видом.

— За эти семь лет, — продолжал падуанец, — с тобой должно было случиться-таки порядочно приключений. Расскажи мне про себя.

— Я последовал за доном Симоном в замок Васконселлос, — сказал Балтазар. — Затем я возвратился в Лиссабон.

— Твоя история очень интересна, приятель, и главное не длинна. Итак, ты расстался с доном Симоном?

Балтазар сделал неопределенный жест.

— Я не знаю, жив он или умер, — сказал он.

— В самом деле!

— Когда он потерял свою молодую супругу, донну Инессу Кадаваль, которая умерла три года тому назад, в тот же год, как и вдовствующая графиня Химена, бедняжка чуть не помешался от горя, да и было отчего, потому что донна Инесса была настоящий ангел. Он отправился во Францию, я последовал за ним; но возвратился один.

— Почему?

— Не все ли равно. Я возвратился один.

— Вечно скрытен! — вскричал Макароне. — Но таинственность со мной бесполезна, я угадываю, в чем дело. Дон Симон остался у ног прекрасной Изабеллы Немур Савойской, которая в настоящее время королева Португалии.

— Я никогда не слыхал ничего подобного.

— Рассказывай другим, мой милый! Васконселлос был влюблен в Изабеллу, если он жив, то влюблен в настоящее время в королеву.

Самый внимательный наблюдатель не заметил бы ни малейшего изменения в лице Балтазара, он ограничился тем, что отвечал:

— Дай Бог, чтобы дон Симон был еще жив, сеньор Асканио.

— Аминь! — сказал последний. — Я против этого нисколько не возражаю! Но поговорим о нас, мы живем в такое время, друг Балтазар, когда такой малый, как ты, может очень скоро сделать себе карьеру.

Говоря это, падуанец небрежно поигрывал серебряной бахромой своего шарфа.

— Да, — продолжал он, — теперь я веду жизнь, сообразную с моим благородным происхождением. Я человек придворный, и дорогой граф питает ко мне большую дружбу.

— Какой граф? — спросил Балтазар.

— Великий граф! Брат твоего господина, Луи Суза. В Лиссабоне только один граф, точно так же, как один монарх… Ну, дитя мое, надо следовать моему примеру, тогда не пройдет и года, как ты уже будешь носить шпагу с золотым эфесом и бархатный кафтан, как я.

— А что вы сделали, чтобы приобрести все это?

— Я служил одному, потом другому; очень часто всем вместе. Ты меня не понимаешь? Я объяснюсь. В настоящее время в Лиссабоне все устраивают заговоры: буржуазия, духовенство и дворянство, все доставляют себе это невинное развлечение. Считай по пальцам: есть партия инфанта, младшего брата короля, партия королевы, партия графа, английская партия и, наконец, испанская.

— Это составляет пять партий, — сказал Балтазар, — но вы забыли шестую, сеньор.

— Какую же? — с удивлением спросил падуанец.

— Партию Альфонса Браганского, Португальского короля.

Макароне расхохотался.

— Сейчас видно, что ты возвратился издалека, приятель! Партия короля! По совести сказать, это-таки порядочно забавно, и я развеселю завтра графа, рассказав ему об этом… Я продолжаю: партия королевы многочисленна, она состоит из большей части дворянства, потому что королева хороша, а дворянство безумно.

Партия инфанта очень слаба, но некоторые говорят, что она может соединиться с партией королевы, и тогда с ней надо будет считаться. Партия Кастельмелора состоит из меня и всех его чиновников; это почтенная партия, так как в ее руках распоряжение финансами страны. Английская партия состоит из меня и народа, это очень хорошая партия; лорд Ричард не жалеет гиней. Наконец, испанская партия состоит из меня и королевского патруля. Этой партией не надо пренебрегать, по причине мадридских пистолей, которые очень хороши.

— Итак, — сказал Балтазар, — вы служите трем господам зараз?

— Я согласен, что это мало, — скромно заметил Макароне, — но у королевы и у инфанта нет ни одного дублона в их шкатулках.

— А что если бы мне случайно пришло в голову передать этот разговор милорду?

— Ты только предупредил бы меня, мой друг, — сказал, не смущаясь, Асканио. — Я пришел сюда для того, чтобы продать две другие партии, имеющие честь считать меня своим членом. Поверь мне, что хотя тебе и удалось обмануть меня один раз, но я не советовал бы тебе повторять этого.

— Я и не думаю этого делать, — отвечал Балтазар, — я пошутил.

— Твои шутки очень плохи, приятель, но все равно, ты мне нужен… Согласен ли ты услужить мне?

— Нет.

— А если я заплачу?

— Тогда да… За исключением того случая, если Васконселлос возвратится и потребует моей помощи, и еще если эти услуги ни в чем не будут противоречить моим обязанностям относительно милорда.

— Пожалуй. Что касается Васконселлоса, то я вполне уважаю его, что же касается милорда, то вместо того, чтобы вредить ему, я думаю внести под его кров радость и счастье.

Здесь Асканио покрутил усы, покачался, стоя на месте, и принял сентиментальный вид.

— О ты, счастливец, дышащий с ней одним воздухом, неужели ты не понимаешь меня?

— Нет!

— Оставим холодные политические расчеты! — вскричал, разгорячась, Макароне. — Оставим на время государственные заботы и поговорим о нежном чувстве, составляющем радость бессмертных обитателей Олимпа!

— Понял, — перебил Балтазар. — Вы влюбились в горничную.

— Фи! Влюбился в горничную! Я! Знаменитые Макароне, умершие в Палестине во время крестовых походов, затряслись бы в своих могилах!.. Однако в том, что ты сказал, есть доля правды. Я действительно влюблен… понимаешь ли ты? Влюблен!

— Понимаю.

— Я, неуязвимый Асканио, сердце которого, казалось, покрыто броней, я почувствовал наконец могущество этого бича, который… Одним словом, приятель, — продолжал Макароне, успокаиваясь как по волшебству, — я думаю остепениться.

— Что же, это похвальное желание, сеньор Асканио.

— И я устремил взор на мисс Арабеллу Фэнсгоу.

— Дочь милорда!

— На очаровательную дочь милорда.

Балтазар не смог удержаться от улыбки.

«Славная будет пара», — подумал он.

— Ну, что же? — сказал Асканио.

— Ну, что же? — повторил Балтазар.

— Что ты на это скажешь?

— Ничего!

— Твоя сдержанность красноречива. Ты меня одобряешь и соглашаешься мне служить?

— Почему же нет? Что надо сделать?

— Ш-ш! — сказал падуанец, вставая и обходя комнату на цыпочках, чтобы убедиться, все ли двери заперты и не подслушивает ли их кто-нибудь.

Исполнив этот долг скромного влюбленного, он возвратился к Балтазару и вынул из кармана маленькую надушенную записочку, перевязанную розовой ленточкой. Прежде чем передать ее Балтазару, Асканио поцеловал ее с обеих сторон.

— Друг, — сказал он, — я вверяю тебе счастье моей жизни.

— Оно будет в хороших руках, сеньор Асканио.

Он взял любовное послание и спрятал, но потом, подумав, прибавил:

— Может быть, вы хотите, чтобы письмо было передано сейчас же?

— Сейчас! Вот идея, которая делает тебе честь, Балтазар, и будь покоен, я не окажусь неблагодарным.

Балтазар вышел, чтобы передать любовное послание.

Едва за ним затворилась дверь, как Асканио бросился к дверям кабинета лорда Фэнсгоу. Сначала он приложил ухо к замочной скважине, но не услышал ничего. Тогда, переменив тактику, он заменил ухо глазом.

— Монах! — прошептал он. — Да, это действительно монах! И вечно этот капюшон на лице!.. Невозможно увидать его лица. Этот человек, вероятно, имеет несомненную причину скрываться!

Он выпрямился и сложил руки на груди. Лоб его был нахмурен, брови все более и более сдвигались. Все лицо выражало внутреннюю работу человека, старающегося найти разгадку трудной задачи.

«Под всякой тайной, — говорил он себе, — скрывается пожива для того, кто сумеет приподнять ее покрывало. Бывают, правда, удары кинжала. Но, ба! Я все же во что бы то ни стало должен открыть тайну почтенного отца».

И он снова стал глядеть в скважину.

«Странно! — думал он. — Даже в присутствии милорда он не снимает капюшона! Это личность до крайности интригует меня. Я дал бы десять пистолей, чтобы сорвать эту постоянно скрывающую его занавеску. Я встречаю его повсюду: у короля, у инфанта, даже у самого графа… И у милорда также! Это переходит всякие границы… Он должен иметь какой-то расчет, чтобы так дефилировать между враждебными партиями. Уж не конкурент ли он мне?»

Вдруг он услышал за дверями звон металла и снова поспешил наклониться к замочной скважине.

— Золото! — обрадовался он, всплеснув руками.

Англичанин открыл шкатулку, стоявшую на столе напротив двери. Он несколько раз опускал в нее руки и каждый раз вынимал полную пригоршню золота. Монах был неподвижен. Когда Ричард Фэнсгоу вынул сколько ему было надо, он пересчитал деньги и передал их с поклоном монаху.

— Он еще ему кланяется! — проворчал Макароне. — Кто знает, он, может быть, говорит ему еще и: «Ваше святейшество, вы очень добры, что избавляете меня от моих гиней, и я вам от всего сердца благодарен за это».

В эту минуту монах и лорд Ричард направились к двери. Падуанец едва успел вовремя отскочить в сторону.

Дверь отворилась.

— Я очень благодарен вашему преподобию, — сказал лорд Ричард Фэнсгоу, — и прошу принять уверения в моей преданности.

— До завтра, — произнес монах.

— Когда будет угодно вашему преподобию, я всегда к вашим услугам.

Монах вышел. Ричард Фэнсгоу с довольным видом потер руки.

Что же касается падуанца, то он был буквально поражен. «Он дал монаху пятьсот гиней, — подумал он, — и еще сам же благодарит его!»