Пролог

В тот день мы взяли еще три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли половину личного состава.

И вот в тот момент, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулеметов, я, израсходовав все патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.

Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя под трибунал. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.

— Ты знаешь, гад, — заорал я дезертиру, — что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!

Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.

— Нет! — пролепетал рекрут, от ужаса чуть не теряя сознание.

Бьюсь об заклад, еще минута и он бы уписался, такого я нагнал страха на парня своим текстом.

— Перебежчиков дэнверцы превращают в холодных, слизких медуз с отвратительными, тонкими щупальцами, — соврал я. Секундой позже рекрут исчез из поля моего зрения, а вслед за этим послышался грохот падающего тела. Я опустил взор книзу и обнаружил моего знакомого лежащим на полу. — Впрочем, насчет превращения в медузу я, возможно, и ошибаюсь, — заметил я. — Насчет медуз нам один офицер сказал перед высадкой на Дэнвер. Лично я давно подозреваю всех офицеров в заговоре против солдат и систематическом вранье им, то есть — своим подчиненным.

И насчет войны они врут. Война эта вовсе не освободительная, как они говорят. А захватническая. То есть, мы — пушечное мясо в кампании по реализации шкурных интересов кучки богатых жуликов. От кого дэнверцев освобождать? От самих себя? Мирная аграрная планета. Испокон веку здесь возделывали землю и выращивали клюквофасоль. Что наша армия здесь делает? Что мы здесь потеряли, я тебя спрашиваю? — спрашивал я у рекрута, лежащего у моих ног в очень глубоком обмороке.

Рекрут зашевелился, приподнялся, а затем и сел.

— Янтарь, — сказал он. — Чистейший янтарь. Биллионы тонн янтаря содержит в своих недрах планета и те, кто стоит за нашей армией, желают прибрать красивые камешки к рукам. — Рекрут криво усмехнулся. — Янтарь нынче в моде. Из него, после соответствующей обработки, возводят дворцы на необитаемых планетах и продают потом их по баснословным ценам.

— Верно! — стукнул я себя по лбу кулаком. — Ведь совсем недавно, три дня тому назад, я подумал то же самое, когда, наконец, обратил внимание на то, что наше командование отправляет грузовые корабли с Дэнвера в Систему Тау-Кита. Корабль за кораблем. С самого первого дня нашей высадки на планету… Послушай, дружище! — Обратился я к рекруту. — Ты ведь все равно практически под расстрелом ходишь… Если, конечно, дезертировать собрался.

— Я не собрался, — неумело врал дезертир.

— Не перебивай, — скомандовал я таким тоном, что дезертир заткнулся. — То, что ты дезертир, я по глазам вижу. Меня на мякине не проведешь.

— Ну, может быть, самую чуточку, — согласился дезертир.

— Проехали, — обрубил я. — Думаю, ты знаешь, что по законам войны в войне же должно погибнуть определенное количество живой силы действующей армии. Какой-то ее процент, выражаясь проще. И, уже не секрет, что если враг по каким-либо причинам не способен уничтожить это количество бойцов, за врага это делают специальные подразделения, которыми всегда, где бы ни происходила война, должна доукомплектовываться армия. Короче, свои же пулеметчики открывают огонь, чтобы довести количество своих бойцов до нужного числового значения, раз и навсегда рассчитанного в полковых бухгалтериях глобальной статистики. И в первую очередь отстреливают таких рекрутов, как ты.

— Каких таких?

— Рекрутов, у которых есть твердое, добротное сомнение. Сомнение, в чем бы то ни было. Начиная с победы своей армии и заканчивая сомнением в том, что нас накормят к вечеру традиционной синтетической кашей, скупо приправленной синтетическим же маслом… Вот ты, например, сомневался в бою, что останешься жив?

— Был не уверен.

— Вот видишь? — обрадовался я. — И это единственное, что нам прощают. Сомнение в том, что мы останемся живы. Остальные сомнения не прощаются. В некотором роде нашему командованию даже выгодно, чтобы мы гибли. Они, ведь, здорово на этом греют руки. Солдата давно нет в живых, а его зарплата и паек — вот они!

— Понял, — обрадовался рекрут. — Если меня застрелят или я попаду, к примеру, в вакуумную ловушку дэнверцев, какой-нибудь генерал будет съедать всю мою кашу.

— Болван! — взъярился я. — Не нужна генералу твоя засохшая каша! Ему нужны твои тугрики. То есть, деньги. То есть, те средства, которые высчитывают из налогоплательщиков на твое содержание. Ты все понял, недотепа?

Рекрут-дезертир задумчиво уставился в пол и даже поскребся у себя в затылке.

— А я то думаю, отчего это с нас плату за ночлег в армейской палатке не берут? — шлепнул он себя пятерней по коленке. — Хотя, если честно признаться, мы неплохо там устроились. Всего лишь по три человека на квадратный метр.

— Вот потому и не берут, что платой всему наша жизнь, — сказал я. — Рано или поздно они отберут и ее у нас.

— Дешево, — вздохнул с явным облегчением рекрут и почти счастливо улыбнулся.

— Тут ты не прав, парниша, — сказал я. — Нужно ценить жизнь.

— А я и оценил. Дешево.

— Что же тогда дезертируешь?

Рекрут шмыгнул носом.

— А я не дезертирую. Я только собираюсь. Уже третий год.

— Духу не хватает?

— Не хватает.

— Вот тут хочу заметить: дух у Императорской Гвардии должен быть на высоте. И, если уж собрался дезертировать, будь добр это сделать. Иначе грош тебе цена в базарный день, как боевой единице славной нашей в чем-то армии.

— Про дух я знаю. Нам капрал говорил, что он вышибет из нас дух, если что. — Рекрут взгрустнул. — Бывало ка-ак закричит: «В атаку, негодяи! Или за вас император должен воевать?» — так и не по себе становится. Я выскакиваю из окопа и несусь вперед под шрапнелью, как угорелый. И стреляю. Но это в толпе. А когда один остаюсь…

— Так почти у всех, — согласился я и тут же вздрогнул.

Совсем низко над домом проревел снаряд. А потом он разорвался где-то за деревней.

Стекол в окнах уже не было. Поэтому повылетали рамы.

— В укрытие! — крикнул я. — Дэнверцы перешли в наступление!

И я поискал глазами крышку люка, ведущего в погреб дома. В принципе, подполье было у каждого уважающего себя дэнверского крестьянина, проживающего в небольшом частном доме.

Поэтому я быстро нашел некое ржавое металлическое кольцо над квадратом, прорезанным в досках пола и, вцепившись в это кольцо рукой, потянул. Люк поддался, и вскоре на меня дохнуло сыростью и плесенью из затхлой, темной глубины.

— Вперед, — гаркнул я рекруту, лишь только убедился, что подвал не начинен минами.

— Следующий снаряд шандарахнет аккурат в этот домик. Нужно скорее убираться.

— Меня зовут Рядовой номер 152758, — представился рекрут перед тем, как я дал ему пинка, и он с воплем скатился вниз.

— А меня — Спасительный Пинок, — позлорадствовал я и прыгнул следом за уже забытым мной номером.

Я приземлился, а вернее придэнверился прямо на голову рекрута, о чем ничуть не пожалел. И, чувствуя под собой трепыхающегося рядового, отвесил ему еще хорошего тумака. Чтобы не зевал.

— Ральф меня зовут, — прохрипел рекрут, выбираясь из-под меня. — Я вспомнил! Меня звали Ральфом до того, как изловили и забрили в солдаты.

И Ральф, уселся на земляном полу и принялся перешнуровывать ботинки.

Наверху загрохотало. Неподалеку саданул второй фугас. От которого в доме, скорее всего, вслед за окнами повылетали двери.

— Дьявол! — сказал я, вытряхивая из пазухи попавшую туда землю. — Нужно уходить отсюда. Насколько хорошо я узнал уже дэнверцев, из этого подвала должен вести подземный ход.

Ральф указал на дыру в кирпичной стене, из которой к тому же дул прохладный ветерок.

— Сейчас посмотрим, — буркнул я и, сунув голову в дыру, поплелся между двух земляных стен, ведущих в никуда.

Пройдя метров пятнадцать, я остановился и, убедившись, что Ральф тащится следом, зашагал дальше. За спиной я слышал позевывание и почесывание. Скорее всего, бедолага Ральф уже успел подхватить от местных весьма распространенную в этих краях болезнь — чесотку-зевотку и, конечно же, самую легкую ее разновидность. Подхвати Ральф чесотку-зевотку-умиралку, он умер бы не сходя с места, в первые же минуты после заражения.

— Долго, а-а-ахх, (скреб-скреб) нам еще, а-эх-х, идти (чух-чух, скреб-скреб) еще (чух-чух)? — поинтересовался Ральф на каком-то участке нашего пути. — Будем идти, пока не придем, — философски ответил я. — Я же не могу бегом бежать. Здесь ни хрена не видно. Сам видишь.

— Да уж, вижу, — буркнул Ральф. — Темень, хоть глаз коли. Как бы нам на подвальных змей не нарваться. — А что? Бывают такие?

— В прошлый четверг у нас двоих сожрали. Эти двое даже пикнуть не успели. Попали к змеям в самое гнездо. Думали окоп. Туда запрыгнули. А назад уже никак. Змеи не позволили. Кстати, один из несчастных, его номер 347, являлся женихом моей сестры, которая, к сожалению, порядкового номера не имеет. — Почему к сожалению?

— Потому что от имен я уже отвык. С номером как-то привычнее. Имена ведь нам вроде бы ни к чему, когда хороший, добротный номер имеется. Наверху тем временем продолжали свистеть и разрываться снаряды. За шиворот сыпались целые куски и ошметья глины. И мне хорошо было слышно, как такие же холодные и плотные комья барабанили по каске Ральфа. Свою я потерял еще, когда запрыгивал в погреб.

Вскоре ход сузился. А потом и вообще повернул направо. Потом опять расширился и повернул еще раз. И у меня возникло стойкое ощущение того, что мы кружимся на месте. То есть, никуда не уходим от дома, а бродим где-то в его районе. И эти ощущения вскоре подтвердились. В какой-то момент я споткнулся о собственную, потерянную мной каску. То есть, мы вернулись в то место подземелья, откуда начали свое движение. Зачем хозяину дома, этому долбанному дэнверцу, понадобилось делать под своим домом лабиринт, являлось для меня загадкой. Эта загадка не давала мне покоя, пока мы шли по второму кругу подземелья, и легко разрешилась, лишь только я увидел нашего нового, молодого капрала. Теперь мои глаза и глаза Ральфа попривыкли к темноте, которая оказалась не такой уж и кромешной. Лабиринт был нужен для того, чтобы ловить дэнверцев-дезертиров.

Да, тьма оказалась далеко не кромешной. Ведь капрал и те десять рекрутов, что стояли за его спиной, были обвешаны зажженными фонарями с головы до ног, в результате чего в тоннеле стало светло, как днем. И в этом свете я увидел, что солдаты держат нас с Ральфом под прицелом своих игольчатых ружей. И, конечно же, я обрадовался, увидев несколько знакомых лиц.

Тем временем рубиновые шарики лазерных прицелов собрались на моем черепе, и мне не очень понравился такой ход событий. — Эй, ребята! Не найдется ли папироски? — поинтересовался я у коллег по полю брани и сделал приветственное движение ручкой. — А то мои закончились. Впрочем, как и боеприпасы.

— По дезертирам… Беглым… По команде… Пли! — проорал капрал и ни с того ни с сего первым нажал на курок своего здоровенного парабеллума. Такой гадости я от этого прыщавого начальничка не ожидал. Не знаю, какая сила бросила меня на землю… В общем, в самый последний момент я решил, что лучше мне лечь под стенку, прикрыв к тому же голову руками. Собственно, как и учили в лагере по подготовке пушечного мяса. ЛПППМ — сокращенно.

Мой же попутчик уже лежал под стеной. Правой рукой он отстегивал гранату от пояса. Видимо парень всерьез собирался воевать. Продолговатые и тонкие иглоподобные пули с сочным чмоканьем одна за другой впивались в земляную стену над нашими головами. И тут же эти пули разрывались, разлетаясь на десятки и сотни более мелких иголок, каждая из которых заключала в себе смертоносную силу.

Попади хоть одна такая в меня или Ральфа, любому из нас пришел бы каюк. Ральф полуконтуженный, полуослепший от набившегося в глаза песка, швырнул в стрелков гранату. А потом для верности добавил еще одну. Тем более что из первой, то ли от волнения, то ли по причине забывчивости, он не выдернул чеку.

Вторая граната рванула, наполнив узкое пространство подземелья громким треском, дымом и поднятой этим взрывом мелкой пылью. Граната разорвалась у самых ног, расстреливавших нас, стрелков и должна была просто смести их ливнем осколков. Но к немалому моему удивлению никакого вреда рекрутам заряд не причинил.

Только капрал куда-то запропастился. — Видал я такие штучки, — сказал Ральф, вытряхивая из правого уха целую пригоршню земли. — Весь взвод — голограмма. Кроме капрала, конечно, — добавил он, разглядывая чей-то дымящийся ботинок на краю свежеобразованной воронки.

А мне стало немного не по себе. Ведь, только что, судя по всему, мы угрохали своего боевого командира. Пусть и конченого молодого ублюдка. Остальные из веселой компашки пережили взрыв без каких-либо последствий для себя и продолжали делать то же самое, что делали и до взрыва. Свирепо глядя на нас, они раз за разом нажимали на курки. Видать у них что-то там заело. Я имею в виду голограмму. Но я уже знал, что делать.

Я отыскал этот чертов проектор и, сплюнув через зубы на землю, впечатал в небольшую пластиковую шкатулку свой армейский каблук. И в результате этих нехитрых манипуляций проектор замигал удивленно, а затем погас. Уничтожив коробочку, я уничтожил бойцов.

Ральф еще раз взглянул на дымящийся ботинок, все, что осталось от капрала, и принялся драить специальной щеткой бляху своего ремня. От волнения, наверное. Руки Ральфа дрожали, когда он орудовал инструментом. До сей поры он не убивал капралов своей армии. Только — вражеской. Если там, конечно, капралы есть.

В чем я сильно сомневался. Ведь давно известно в солдатских кругах, что никто не приносит столько вреда собственной армии, как капралы. Если не принимать, конечно, во внимание командармов. Которые, на мой взгляд, вообще все до одного вражеские агенты. Такой от них вред. Как бы то ни было, но одного из вышеперечисленных мной здесь вредителей, пусть и невысокого ранга, Ральф прикончил.

— Он был из соседней деревни, — сказал Ральф. И непонятно было, гордится Ральф взорванным им земляком или стыдится его. — Кажется, покойный даже приходился мне четвероюродным племянником. Точно не помню. Знаю только: на свадьбе, лет этак с пяток назад упился он, здорово, обрыгался и пришлось его поливать холодной водой, чтобы привести в кондицию, значит. — Ральф дохнул на бляху. — Черт бы побрал этого капрала с его переносным голографом! Знали б, что один, ограничились парой затрещин, а не тратили бы попусту гранаты. Теперь, если нас поймают!.. Ральф не стал договаривать. Но я и так знал, что бывает за умышленное или неосторожное убийство боевого командира.

То есть, за это воинское преступление, без лишних экивоков, обвиняемых и подозреваемых превращали в зомби и делали это с помощью особых, секретных технологий. А в зомбической службе, скажу я вам, хорошего мало. Настолько мало, что, аж мороз по коже пробегает, стоит лишь представить себе службу в этих подразделениях. На моей памяти немало парней погорело и их отправили в зомби. И ни один из них не вернулся. Потому что зомбическая служба приравнивается к пожизненному заключению. И не только поэтому.

Ральф в последний раз тиранул по бляхе и отправил щетку в заплечный мешок. Зато на смену ей достал свареное вкрутую яйцо и принялся очищать его от скорлупы. — Я всегда харч точу, когда волнуюсь, — пояснил он жалобно, заметив мой удивленный взгляд. Быстро покончив с яйцом, он вытер губы тыльной стороной ладони и вздохнул. — Моя бабушка всегда очень вкусно готовила яйца вкрутую, — заявил он, блаженно отрыгивая. — И меня этому, старая ведьма, научила.

— Рыгать? — Готовить болван.

— Сам болван, — не обиделся ни капельки я. Ведь, командиры нас, бывало, и не так обзывали.

— Не-а. Это яйца вкрутую у нас так называются. Бол-ван. Одно яйцо — один болван. Два яйца — два, соответственно, болвана… Так их называют у нас, и мне всегда нравилось это название. Оно такое поэтическое. — Куда уж, — потихоньку фигел я. — Ты только что чуть не оскорбил меня. И я всего лишь на волосок был от твоего оскорбления.

— Но все обошлось? — лучезарно улыбнулся Ральф. — Обошлось, — подтвердил я. — Но все равно я только чудом не обиделся.

— Прости, если сможешь. — Не знаю, как и быть с тобой.

— А никак не будь. Черт с тобой, обижайся дальше. Ой, смотри! Что-то движется. Там. Ральф ткнул пальцем мне за спину.

Я попытался скосить глаза в указанном направлении. Но подобный трюк еще никому не удавалось проделать, не вывихнув себе глаза или мозги при этом. И я здесь не являлся исключением. Волей неволей пришлось поворачиваться вокруг своей оси. Хотя, конечно, облом был страшный. Я ведь так хорошо пристроился на своем месте, пока мы с Ральфом вяло переругивались.

Очень кстати, к тому же, я вспомнил напутствие матери, которое произнесла она, когда меня еще только забривали в солдаты. — Сынок, — помнится, сказала она, — никогда не поворачивайся к врагу спиной. Это, по меньшей мере, неприлично. К тому же в таком положении легко получить пулю в спину, а ранение в спину приравнивается к трусости. И тебя будут судить, как покинувшего поле боя, если уцелеешь, и отправят в зомбическую службу, на которой жалованье в два раза меньше.

В общем, как я теперь знал, поворачиваться спиной в нашей ныне действующей армии к армии чужой — сплошные неприятности. Но с другой стороны в данную минуту наверняка я не знал, враг находится за моей спиной или друг. К тому же к сегодняшнему дню я уже стал самым настоящим дезертиром и стать еще и трусом в придачу к уже имеющимся преступлениям в моем послужном списке — довесок несущественный, а потому можно было теперь смело сидеть к врагу спиной хоть целыми днями и ничего это абсолютно не меняло. И я бы, наверное, с полным пренебрежением отнесся к любым, даже самым злобным врагам за спиной, если бы не тривиальное любопытство.

Палец Ральфа показывал за мою спину и потому хотелось, как можно скорее взглянуть в ту сторону и, наконец, определить для себя, что же это такое или кто такой объявился за этой самой пресловутой моей спиной, по определению военного Кодекса, практически спиной преступной и коварной. Не знаю, что бы я увидел там, успей я обернуться. Но как-то так получилось, что я не успел.

А за моей спиной тем временем происходило вот что. Вначале там захрустели камешки под чьими-то грузными шагами, а затем к моему затылку, в полном несоответствии с моими планами, прижался ствол винтовки и зычный голос проревел над ухом: — Стоять, канальи! Я покажу вам, безмозглые свиньи, как дезертировать в самый разгар сражения, бежать с поля боя в то самое время, когда каждый боец на счету!

Наконец, превозмогая свою просто прирожденную леность, я повернулся и перед самым своим носом увидел погоны командарма и от неожиданности повалился в обморок. — Ну, вот. Я же говорил, что приходится возглавлять хлюпиков, которые впадают в панику от одного моего вида, — сказал командарм.

 

1

— Обана! — сказал прапорщик Голенищев лейтенанту Патрикееву.

Но тот не поверил этим его словам и решил сам, так сказать, на личном опыте убедиться в объективности утверждений подчинённого.

Наверное, только поэтому он сунул нос в солдатский котелок и авторитетно понюхал там чего-то.

— Солидол. Как пить дать, солидол. Да-а… Гммм… Клянусь честью офицера! — воскликнул он возбуждённо и полез в карман с таким вдохновением, словно эта самая честь, о которой он в последнее время так часто упоминал всуе, находилась именно там и нигде больше на земле. То есть, в кармане его ношеных, измятых галифе.

И, тем не менее, к счастью или, к сожалению, но честью там отродясь и не пахло. Вместо же чести офицера в кармане, опять же, офицера лежали тривиальные спички и ещё более обыденные, земные, а точнее российские сигареты «дымок», которыми Патрикеев и не преминул воспользоваться тут же, применив их по назначению и не нарушив при этом ни на йоту устава. То есть, закурив, пусть и не в отведенном для курения месте, но и не в запрещённом.

В отличие от Патрикеева у Голенищева не было и не могло быть, просто по званию и должности, чести офицера, этого невидимого, но, тем не менее, реально существующего в природе атрибута всех офицеров планеты Земля.

Зато у Голенищева было самолюбие и некоторым образом себялюбие прапорщика. Потому-то Голенищев и взял на себя смелость не согласиться с доводами молодого литёхи и, в общем-то, заспорить с ним напропалую и всерьёз.

— Однако, — сказал он, многозначительно и грозно повращав бровьми для солидности, а затем пригнул голову литёхи вновь к котелку, этому вместилищу всех солдатских чаяний и грёз, определённого объёма ёмкости, наполненной в данное время некой брудной и отвратительно пахучей субстанцией, подозрительно напоминающей солдатскую похлёбку.

— Не-е, — тоненько протянул, словно пропел, лейтенант, вырывая мощный затылок из не менее мощных, волосатых, словно бы орангутаньих лап сверхсрочника. — Что я солидола от говна не отличу? — сказал лейтенант и почесал в раздумье переносицу. — Если б это было дерьмо, — заявил он может быть несколько самоуверенно, — я бы так и сказал. Но, если это солидол, то он солидол и есть, как ни финти… И я со всей ответственностью заявляю…

Может быть, он и успел бы озвучить своё заявление, и оно прозвучало бы во всеуслышанье и пошло бы это заявленьице гулять по полкам и дивизиям доблестной российской армии, обрастая немыслимыми легендами, неслыханными домыслами, прославляющими пока безвестное имя литёхи. Может быть, всё было бы так, а не иначе. Всё, ведь, как известно, может быть.

Но, как тут говорилось, заявление это малость не прозвучало. То есть, оно не прозвучало совсем и кануло втуне, так и не вырвавшись из молодого лейтенантского организма.

Зато, как раз в этот момент, из кустов неподалёку от культурно, я бы сказал, дискутирующих сослуживцев выскочила здоровенная бабища с граблями наперевес и заговорила баском, другими словами, тоном не предвещающим ничего хорошего.

Повадками же и тембральной окраской голоса эта непоседа напоминала полкового их, то есть Голенищева и Патрикеева, командира, причём напоминала она им полкового командира в часы его самого жуткого, сотворённого им же самим, командира похмелья.

— Уж я-то вам задам, — прогудела бабища, пошевеливая граблями так, что ветер загулял над весями и пажитями. — Уж я-то вам роги пообломаю, — пообещала. — Вы, что, не знаете Пелагею Кузьминичну Селёдкозасольскую? — спросила она практически официально с лёгким удивлением. — Ударницу каптруда?

И Пелагея Кузьминична загнула, походя, такое, что мелькающие с непостижимой скоростью грабли над её головой, показались сущим пустяком рядом с этими её словами, а лексикон дивизионного командира, слышимый денно и нощно до того всей дивизией и приводящий частенько в трепет условного, учебного врага и повергавший в дикий ужас всех новобранцев и новичков, этот лексикон показался рядом с, теперь высказанным Пелагеей, набором бессмысленных, не имеющих никакой эмоциональной окраски, фраз.

— Полегче, мадам! — предостерёг прапорщик прекрасную своей первобытнообщинной, кустодиевской красотой деревенскую бабищу. — Как бы, мадам, от ваших речей динамит на военном складе не сдетонировал. А то недавно наш комдив поимел неосторожность свободно и незакомплексованно выразиться публично насчёт мухи, севшей ему на щеку, и это обстоятельство чуть не закончилось для склада и, охранявший склад, роты трагически. Ваши же речи, леди, клянусь своим боевым опытом, как глубиной содержания, так и широтой кругозора в области ненормативной лексики нашего славного и могучего русского языка, превосходят стиль изъяснения поднаторевшего в этом деле боевого командира. Посему будьте осторожны с некоторыми оборотами, и я думаю, мы обойдёмся без незапланированных эксцессов, международных скандалов и техногенных катастроф. Вот так, мадам, и не иначе.

Но бабе, похоже, было плевать на техногенные катаклизмы, мировые войны, переселения народов и вообще — на конец света.

— Вы что это по огороду шастаете, крысы недобитые? — обалдело, вопрошала она.

— Так мы ж. Это… Проводим наблюдение, — сказал Голенищев и указал пальцем на бинокль, висящий на шее Патрикеева. — Так, Вася? А? — обратился он к литёхе.

— Допустим, — осторожно отозвался бравый и отчаянный лейтенант. — Хотя, конечно, информация сия военной тайной, товарищ прапорщик, является. Но в особых случаях, вроде нашего…

Он не без уважения взглянул на гигантские грабли зажатые в прекрасных, мозолистых ладонях крестьянки, ладонях от которых пахло чесноком, брагой и другими продуктами и прелестями привольной деревенской жизни.

К слову сказать, сам Патрикеев ничего в своей жизни, кроме трамваев, супермаркетов, городских каруселей, хот-догов со сникерсами, не видал.

Безвылазно и бездарно проведенная в городе жизнь сказывалась, конечно, и на повадках военного. Ко всем он всегда и везде обращался на «вы». Обожал ходить по музеям. И с детства пил лимонад вёдрами.

— Отставить! — приказал этот человек, завидев, что прапорщик принял боевую стойку дзен-куцу и, по всей видимости, собирался защищать командира от вооружённого противника не на жизнь, а на смерть, то есть, отметелить как следует приставучую, злобную бабищу.

И, в свою очередь, реагируя на приказ, Голенищев послушно расслабился, сделав при этом несколько вдохов-выдохов по системе хатха-йога.

— Есть отставить! — звонко щёлкнул он каблуками несколькими мгновениями позже. — Разрешите продолжить наблюдение!

— Разрешаю, — милостиво откозырял Патрикеев и сосредоточил теперь всё внимание исключительно на объекте, внёсшем переполох в их небольшое, состоящее пусть из двух человек, но боевое подразделение.

— Вы гражданка, извиняюсь, кто будете? И с чьего дозволу вторгаетесь на засекреченную напрочь территорию? — спросил он.

Баба слегка охренела.

Но только слегка. И — в первую минуту. Зато потом, как-то вяло шмыгнула носом, закатала застиранные рукава, которые, будь к её чести сказано, до сих пор были раскатаны, и пошла она вперёд, как танк, в полном смысле — грудью на наглых захватчиков. Каковыми, собственно, и являлись в её глазах Патрикеев с Голенищевым.

— Ты что чокнутый, паря? — поинтересовалась любознательная крестьянка и для наглядности покрутила толстым, как домашняя колбаса, пальцем у виска Голенищева. — Какая территория?… Это же мой огород, остолопы. Я сама сажала здесь капусту. И морковку и укроп. И картошки немного. И бабушка моя здесь раньше управлялась… Да вы что с ума совсем посвихнулись, товарищи евфрейтора?… Да я вас!..

И она приветственно помахала над головой ощерившимися зубьями всё теми же граблями. И, поднятый этим популярным в сельской местности предметом ветер даже пригнул к земле картофельную ботву.

А у Патрикеева невыносимо зачесалось между лопаток. Видимо, этим потаённым местом он предчувствовал фатальные последствия, уверенно назревавшего, грабельного катаклизма.

— Вы только не волнуйтесь, гражданка, — сказал он в некоторой степени даже заискивающе. — Мы вам всё объясним.

— Щас я вам объясню, — не поддалась на провокацию бабища и сделала ещё один вкрадчивый шажок в сторону бойцов.

От чего кошмарные грабли практически зависли над головами героев, создавая тем самым нездоровый антураж и опасную ситуацию в самом средоточии наблюдательного армейского поста. — Щас я вам покажу, голуби сизокрылые. Вы у меня всё поймёте, — с леденящей кровь убеждённостью вещала она.

— Гражданка! — почти с отчаяньем в голосе воскликнул молоденький лейтенант. — Опомнитесь! В данную минуту вы совершаете тяжкий грех и великое преступление перед министерством обороны. Вы предаёте свою Родину-мать, гражданка Селёдкозасольская. Стыд вам и позор.

— Ой, ты!.. Гляди, какие слова знает! «Родина-мать» — передразнила она, подшагивая к Патрикееву, отчего лейтенант, маленько отступив, чуть не свалился с крутого бережка прямо в быстрые воды местной речушки Петляевки. — Как я могу предать Родину, да ещё — мать, мать вашу, когда я на своём огороде?

— Теперь этот огород совсем не тот, что был раньше. Так как мы выполняем на нём секретную миссию, — понизив голос до заговорщицкого шёпота, произнёс Патрикеев. — Мы здесь по заданию высшего командования. А вы ж нам мешаете, гражданка.

 

2

— То-то, глядю я, вы с биноклей, — немного поостыв, заметила собеседница. — А я думаю: чёй-то вы здесь делаете? А, часом, не купаться ли вы забрели в наши края, служивые? А мне тут буки втираете. Думаете, раз деревенщина неотёсанная, мы ей лапшицы на уши и понавешаем по самое не хочу.

— Вот вам крест, — перекрестился Патрикеев. — Чтоб мне провалиться. — Он топнул ногой и, подмытый водами Петляевки, крутой бережок предательски дрогнул. — Мы не купаемся вообще. Нам по уставу не положено. Что мы моряки, что ли?… Мы действительно здесь с секретным заданием. И наблюдаем с вашего, извиняюсь, стратегически важного огорода во-он за тем…

— Лейтенант!!! — предостерегающе закричал прапорщик.

Но было поздно.

Лейтенант сказал то, что говорить был не должен, неподготовленному психологически к сказанному, совершенно штатскому человеку. А, тем более — этой барышне в мятом, стиранном перестиранном сарафане, деревенской малограмотной, не ведающей в своей жизни ничего, кроме мотыги, парного молока, здорового образа жизни, да латиноамериканских сериалов, бабе.

Четыре генерала отдали честь друг другу. А затем, низко склонившись над широким столом, принялись изучать лежащую перед ними карту.

Позади каждого из высокопоставленных чиновников стояло по рослому, холёному (а то и по два) полковнику — спортивных, широкоплечих и высокоинтеллектуальных мордоворотов. Вышколенных в лучших традициях русской армии и знающих толк в службе. То есть, знающих, когда следует вмешиваться со своей помощью в высокопоставленный и высокопарный разговор, а когда сделаться как бы невидимыми и неслышимыми.

В общем, генералы долго и деловито разглядывали непонятные для штатских значки и символы, нанесённые на карту. А потом один шумно выдохнул и, скрипнув, изношенными в тактических марш-бросках, суставами разогнул согбенную спину.

— Ни черта не понимаю, — признался генерал Мурлыкин и нервным, чисто механическим движением, подкрутил свой пышный, почти будёновский, ус.

Другой генерал, Березин в ответ лишь молча передёрнул плечами, тем самым, выражая полную солидарность и согласие с высказыванием вышеупомянутого коллеги.

Мурлыкин тем временем подкрутил второй ус, доведя их симметрическую красоту до немыслимого совершенства и молча, но требовательно взглянул на остальных членов Военного Совета — Пятёркина и Зимина.

Но Пятёркин и Зимин тоже пошли на попятную. Воровато переглянувшись, они лишь пожали плечами, шумно, пораженчески засопели и отступили на шаг назад.

В воздухе просторного помещения штаба КОВПСРОА, то есть — штаба Космических Операций Воздушно-Пехотных Сил Российской Объединённой Армии повисла, нет, не гнетущая, далеко не гнетущая, а выжидательная тишина.

И полковники поняли, что настало время их выхода.

Жестом фокусников они извлекли из-под своих благоухающих отменным дезодорантом благородных полковничьих подмышек тонюсенькие папочки с тиснёной золотом надписью на каждой «Совершенно секретно!» и, раскрыв эти папочки, мешая, друг другу, и, перебивая один другого, разом заговорили.

Генералы, пользуясь, случаем, расслабились. Некоторое время они слушали своих помощников, не перебивая, каждый — своего. Но вскоре адъютантам, в виду наступившей полнейшей словесной неразберихи, пришлось замолчать.

И тогда дали слово только одному. Тому, что был поближе к Березину.

— Говори, Коляня. Остальным молчать. А то — во! — показал кулак один из генералов, кажется сам Березин, в должности стоявший на несколько порядков выше своих коллег, собратьев и патронов по генеральским погонам.

— Да чего там говорить, — взял круто с места и, что называется, в карьер полковник Коляня. — Всё ж и так ясно, елки-моталки, ядрёный корень.

— Но-но! — строго осадил полковника Мурлыкин. — Никогда, парень, не ручайся за всех. Неблагодарное это дело, забодай вас всех комар. Можешь, брат, поскользнуться на ровном месте и загреметь, что называется.

— Да я чего?… Я ж ничего. Но понял. Отныне я — воплощение лаконичности, — пообещал полковник и резким движением захлопнул секретную папочку, содержимое которой он итак знал назубок. — Если в двух словах, товарищи, то дело обстоит так. В тамбовской области, неподалёку от деревни Тюрьевкрошевка-Щихлебаловка приземлился неопознанный летающий объект, в котором местные жители опознали НЛО. То есть — инопланетный корабль. — Полковник пригладил рукой волосы на голове и обвел взволнованным взглядом присутствующих. Вздохнул. — Прошу обратить внимание, товарищи, на такой нюанс в слове «инопланетный», как приставка «ино». Это особенно важно.

После этих слов полковника кто-то присвистнул, кто-то кашлянул. А потом в просторном, вылизанном уборщицей бабой Дусей до невозможного блеска, помещении генштаба на минуту воцарилась мёртвая тишина.

— Эка невидаль! — саркастически плюнул на паркетный пол Пятёркин. — Про такие корабли в последнее время только и пишут. Все газеты пестреют сообщениями об инопланетных захватчиках. Но никто их до сих пор и в глаза не видел. Стоило шум поднимать, да отрывать людей от шашлык… гммм… от государственных дел.

— Не забывайтесь, генерал, — посмотрел на Пятёркина долгим, пронзительным, как он считал сам, взглядом Зимин. — Одно дело, когда инопланетные корабли обнаруживают за сараем или за общественным туалетом дилетанты, вроде разного пошиба неугомонных журналистов, другое, когда эти же самые воздушные предметы видят непосредственно представители наших доблестных военно-воздушных сил.

— Может быть, вы и правы, — огрызнулся Пятёркин. — Но ВВС тоже иногда ошибаются.

А вот этого Пятёркину говорить не следовало.

При этих последних его словах Зимин чуть не задохнулся от охватившего его возмущения. А затем, достав из внутреннего кармана форменного кителя гаванскую сигару, погарского изготовления, генерал сунул её себе в зубы и демонстративно раскурил, выражая тем самым протест против сказанного коллегой.

— Миновали те времена, друзья, когда наши самолёты не могли попасть бомбой в стогектарное поле, а тем более — разглядеть, что находится у них под фюзеляжем. Потому не будем спорить на тему ошиблись ли ВВС относительно наличия на берегу, не имеющей стратегического значения, речушки, стратегически важной для нас чужепланетной техники.

— Правильно! — в один голос воскликнули звездоносные генералы, ибо дискутировать они очень уж не любили.

Ведь, все они, по большей части, людьми были мирными, несмотря на блестящую военную карьеру, и тратить свободное время предпочитали только на игру в покер, дегустацию лимонада и общение со своими домашними животными, включая аквариумных рыбок.

— Дискуссия в её чистом виде это такая хренотень, — выразил общее мнение генерал Мурлыкин и достал из кармана банан, который успел очистить перед секретным совещанием, но не успел, так сказать, употребить.

В воздухе ощутимо запахло тропиками и… трупиками. Ибо бананы, как скоропортящийся продукт, по древней торговой традиции после доставки с Югов местные шибко умные торговцы пропитывали специальным бальзамирующим составом, который, в общем-то, предназначался исключительно для применения в ритуально-похоронных конторах.

Однако Мурлыкину было по фигу. В отличие от своих соратников по тёплому местечку в генштабе, в вопросах обоняния он был не привередлив. Ведь, до того как стать генералом, вырос Мурлыкин в семье могильщика, а рос в доме, стоящем в непосредственной близости от кладбищенской ограды. К тому же мама Мурлыкина работала патологоанатомом и Мурлыкину с самого раннего детства, частенько приходилось играться с отрезанными конечностями и прочей ерундой человеческого экс — так сказать — организма. И потому запахи подобного химического состава, то есть, тления, гниения и биологического разложения, пробуждали у генерала лишь самые тёплые и приятные ностальгические воспоминания о далёком, безвозвратно и бесповоротно ушедшем игривом детстве. И, если и влияли эти запахи на генеральский аппетит, то только с самой положительной стороны.

— Начнём с того, господа, что вызовем для секретного собеседования по данному факту нашего суперагента. Кондратий Игнатьевич! Ваш выход! — выкрикнул генерал Мурлыкин.

— А вот и я! — радостно сообщил Придуркин, по привычке и для вящего эффекта открывая дверь ногой в святое святых — совещательную комнату генштаба.

 

3

Однако Придуркин вскоре понял, что ошибся и дверь привела агента не в совещательную комнату, а в общественный туалет-курилку.

И тогда Придуркин переменил тактику и грохнул кулаком в стенку справа.

С коротким, сухим треском стенка раскололась и в облаке штукатурки агент предстал пред ясным взором заждавшихся генералов.

— Ну, что? Не ждали? — произнёс он жизнерадостно и несколько через чур, оптимистично.

То есть произнёс всё это в полном соответствии со своим неунывающим и шебутным характером.

— Кондраша! — обрадовались генералы. — Где тебя носило, идиот ты наш безмозглый?

— Ты поаккуратнее, паря, — поморщился Зимин. — А то мы тут переволновались все. Предупредил бы вначале. Мол, захожу. Агент всё-таки, а не фуфло несчастное.

— Так я ж секретный! — напомнил Кондратий и лучезарно улыбнулся. — По долгу службы я обязан внезапно появляться и так же внезапно исчезать. Как Фигаро в театре, в общем.

И, словно иллюстрируя собой сказанное, Придуркин, вдруг, исчез.

Генералы же обескуражено и как-то даже обиженно заозирались, отыскивая взглядом несносного, такого ловкого и неуловимого Кондратия.

Но через минуту голова Кондратия показалась из-под крышки журнального столика, стоящего в дальнем углу.

— Ну что, господа? Недурно? — проблеял, сам собой восхищённый, Кондратий.

— И где только Космическая Глубинная Разведка откопала этого идиота? — вслух выразил мысль, возникшую спонтанно и одновременно у всех присутствующих, один из полковников. — Чувствую, с этим агентом мы не пропадём, но и горя тяпнем, — чуть ли не обречено вздохнул полковник, закругляясь.

Кажется, произнёс всё это Коляня.

Кондратий же к этому времени совсем обнаглел агентурной своей, хитроумной наглостью.

Исчезнув из-под стола, он появился в шкафу.

Зимин же, в ответ на столь чудесные, неоспоримо профессиональные перемещения ловкого агента, разгладил усы, заморгал, а потом рука Зимина самопроизвольно потянулась к висящему на его генеральском боку нагану.

Левый глаз генерала неудержимо дёргался и единственная мысль, которая билась в седой голове была примерно следующего, далёкого от сантиментальных оборотов, содержания: «Я тебя породил, я тебя и порешу!» Ибо генерал всё же вспомнил! Агента Кондратия нашёл в одном из заводских цехов не кто-нибудь, а именно он сам. Зимин.

Тем временем агент продолжал выкаблучиваться. То есть, он не прекращал свои, чуть ли не телепортационные перемещения ни на секунду, исчезая в одном месте и тут же появляясь в другом.

Остекленевшими глазами генералы, командующие космическими эскадрами, полками и армиями, смотрели на всё это непотребство.

Адъютанты, бывалые, участвовавшие в нелёгких учебных боях полковники, с бледными, как, вымоченный в хлорке, мел, лицами, стояли позади своих начальников и не знали, что предпринять.

В совещательной комнате зарождалась тихая паника, грозящая по мере своего развития, разрастись безобразно. Чтобы затем перекинуться на действующие армии, все полки и, частично — дивизии, и тем самым парализовать до того сытую, спокойную и беззаботную жизнь русской армии.

— Отставить! — вдруг рявкнул, перепугано Зимин и выстрелил из револьвера в потолок, отчего в последнем, то есть в потолке, образовалась дыра.

Потолок в месте попадания зиминской пули обвалился, и оттуда посыпались мышиный помёт и чья-то заначка — мухлявы разного достоинства.

Мухлявы были, как в пачках, так и по одиночке.

Оторопевшие полковники молча подсчитывали на лету свалившееся на них нежданное богатство.

Кто-то грохнулся в обморок.

Но тут же этот кто-то поднялся, не желая пропускать самое интересное — миг своей удачи, в случае возможного дележа посланного богом.

— Чья заначка? — грозно вопросил Зимин, прекрасно понимая, тем не менее, что заначка его и все мухлявы ворованы им, Зиминым собственноручно долгими, зимними ночами из государственной казны.

И в тот момент, когда Зимин спросил о принадлежности заначки, агент внезапно прекратил свои скачки в объёме ограниченного крепкими стенами штабного пространства и исчез.

А вместе с агентом исчезли и мухлявы.

Теперь уже трое полковников грохнулись в обморок.

Грешным делом эти полковники подумали, что ловкий агент помчался и к их заначкам.

— Во-он за тем стогом, — сказал Патрикеев и кивнул головой в направлении противоположного берега узкой, всего в один перелёт плевка, речки.

— Ты только что, Васёк, разгласил военную тайну, — угрюмо объявил Голенищев. — Ты предал нас, своих боевых товарищей и верных друзей и перешёл на сторону условного врага.

— И ничего он не предал! — вступилась за лейтенанта Пелагея Селёдкозасольская, услышавшая и слушавшая весь этот разговор. — Это мой стог. Сама его сложила. Тем летом. Никакой тайны из этого не делаю. То, что я кошу, знает всё село. То есть, вся наша Тюрьевкрошевка-Щихлебаловка.

— Ну вот, — повернулся к прапорщику Патрикеев. — А ты — «тайна, тайна»!.. Какая ж это тайна, если про неё всем известно?

— Так то про стог все знают! А то, что в нём НЛО замаскирован — только мы с тобой! — нечаянно проболтался Голенищев.

И тут же он прикусил язык. До окончательного разглашения военных секретов ему оставалось полшага.

— А ну рассказывай, нежить! — схватила Голенищева за грудки и чувствительно встряхнула Пелагея. — Какой такой нэлэо?… Отвечай, зараза, а то я из тебя сейчас всю твою заячью душу вытряхну.

— Уважаемая женщина, — заюлил прапор. — Так, ведь, мы не имеем никаких прав на разглашение секретных сведений. Нам за это начальство такого прочесону даст, что не возрадуемся. Вы уж, гражданка, совесть бы поимели, — обратился Голенищев к здравому смыслу Пелагеи Кузьминичны, возжелавшей удовлетворить своё праздное женское любопытство за счёт уменьшения общего количества государственных секретов.

Но барышня эта, царица огородов и полей, мастерица кошения травы и складывания скошенной травы в копны, не желала просто так сдаваться.

— Отвечай, кирзовое отродье, а не то я за себя не ручаюсь, — встряхнула она прапора снова так, что у того неприлично забренчали значки на покатой груди.

Лейтенант же сообразил, что хотя Голенищев и находится в данный момент в могучих женских руках, жизнь Голенищева всецело — в руках Патрикеева и висит она, эта жизнь в данную минуту на тонюсеньком волоске.

В общем, лейтенант Патрикеев бросился на защиту этой самой жизни своего приятеля.

— Уважаемая гражданка Пелагея, — умудрился влезть он между подчинённым и напавшей на подчинённого человекоподобной Пелагеей, фуриеобразной крестьянкой Селёдкозасольской. — Отпустите его, мадам, И мы вам, так и быть, в общих чертах обрисуем ситуацию. — Он вздохнул. — Всё равно, ведь, понадобится, ёлки-палки, ваша помощь. Поэтому, воле неволей, но и вас, мадам, придётся рано или поздно вводить в курс дела.

С видимым великим сожалением отказалась Пелагея Кузьминична от первоначального замысла, во что бы то ни стало вытряхнуть душу из бравого прапорщика и усилием воли заставила себя опустить руки с намертво зажатым в них прапорщиком.

— То-то же, — сказала она с некоторым облегчением.

Убивать по пятницам прапорщиков она не очень-то любила.

— Понимаете ли, мадам, я и Голенищев служим в специальном корпусе, который оказывает противодействие инопланетянам в тех случаях, если те, вдруг, решают захватить нашу планету, — начал, было, Патрикеев.

— Какую планету? — решительно перебила его Селёдкозасольская. — Точнее.

— Я имею в виду планету, на которой мы живём, — терпеливо пояснил Патрикеев. — А живём мы, посмею сообщить, с вашего позволения, на планете по имени Земля.

— Ясно, что не на Марсе, — сказала Пелагея. — Но Марс, ведь, тоже наш, раззявы. Ладно, валяй дальше.

Патрикеев вздохнул.

— Наше подразделение создано около полувека назад и время от времени нам приходится нейтрализовывать некоторых, безмерно зарвавшихся, инопланетяшек. Да… Гммм… В данное же время произошёл как раз такой случай. Другими словами, возле вашей деревеньки Тюрье… тьфу… крошевки-Щихлебаловки приземлился корабль, прилетевший из иных миров. Нам же до прибытия специального агента, профессионала по нейтрализации подобного рода инцидентов, поручено наблюдать за объектом. Что мы и делали до того самого момента как вы, пардон мадам, вмешались во все эти дела.

— А они красивые? — задумчиво перебила литёху Пелагея.

— Кто? — не понял Патрикеев, ошеломлённо поглядывая то на приводящего себя в порядок и недавно здорово помятого грубой женской силой, подчинённого, то — на себя.

— Кто-кто… Конь в пальто, — вновь озлобилась Пелагея. — Не ты же со своим прапорщиком-задохликом, простофили. Вы, господа, совершенно не в моём вкусе. Я об ино… иноп… планетяшках этих говорю. Мне бы такого, — она стыдливо потупилась, — метра под два росточком. Али поболе ишшо.

Пелагея тут совсем раскраснелась и целую минуту не решалась произнести ни слова.

Как воды в рот набрала.

 

4

— Существуют и трёхметровые и четырёхметровые существа из иных миров, — с видом знатока, читающего лекцию на общественных началах, приободрил женщину Патрикеев.

— Ого!.. Мне бы… Такого… В самый раз… Боле не надо… А то одежды не купить, — бормотала совсем ошалевшая от нечаянно свалившегося на неё женского счастья, Пелагея. — Обещайте, что познакомите меня с такими, ребята. Уж я-то вас отблагодарю. Не забуду. И выпивка у меня есть и закусочка. Огурчики малосольные там, рыбка вяленая… Вы уж расстарайтесь, ребятушки!

— Да погодите вы, гражданка хорошая, — встрял в разговор, малость пришедший в себя от давешней встряски, прапор. — Не все инопланетяшки годятся для создания семьи. — Он поморщился. — Среди них есть жуткие уроды, монстры и даже возможно — людоеды. И это всё не пустые слова и не сказки. У нас три года назад такого агента слопали, что вы бы и не подумали. Как сейчас помню, парня обвешали оружием с головы до ног и обучили всем инструкциям по обращению с инопланетянами. Но, вишь, как всё обернулось. И его удалось инопланетникам обвести вокруг пальца. А, ведь, был лучшим.

— Не стану спорить, господа служивые. Но меня интересует в этом вопросе исключительно рост и грубая физическая сила. Чтобы я, значит, по весне могла вскопать на таком мерине огород. А осенью привезти картошку с поля. Вот и всё. Агенты ваши с их росточком в метр девяносто не очень меня впечатляют. С маменькиными сыночками я сроду не жила и жить не буду. Вот такое моё последнее бабье слово и другова вы от меня не услышите.

— Ладно, мать, — взглянул на небо лейтенант, по солнцу тем самым, определяя время. — Перед тем, как отправиться на задание, мы подробно изучили местность по карте, а так же просмотрели данные всех, кто проживает в этих краях. Пелагея Кузьминична Селёдкозасольская, сорока с небольшим лет. У тебя два зуба запломбированы и есть родня в райцентре. А спать ты предпочитаешь на спине. И при этом храпишь.

— Не всегда, — вставила рассекреченная Пелагея.

— Что не всегда? — не понял Патрикеев.

— Храплю.

— Знаю, что храпишь. Про то и говорю, — начал злиться он. — Храпиш, мадам хорошая. И это нехорошо!

— Не всегда храплю, я говорю, — с терпеливостью великомученицы пояснила женщина. — Когда простокваши выпью на ночь, то обходится. А так…

— Слушай, Голенищев, — внезапно обратился Патрикеев к прапорщику. — А не кажется ли тебе, что…

— Кажется… Ой, кажется, лейтенант! Ещё как кажется, — забегал по бережку прапорщик. — Кажется, эта хреновина взлетает!

— Моё сено! Травка моя! Сто-о-ог!.. — в тон Голенищеву запричитала Пелагея. — Держи его! Щас улетит!

А вслед за этим и любой бы уже заметил, даже невооружённым глазом, как из-под стога на том берегу речки ударили струи белого пламени и стог стал подниматься вверх.

Он поднялся немного, подпираемый этим пламенем, и так завис в метре от земли, слегка вибрируя и издавая какие-то непонятные звуки, вроде тарахтения и рокота.

А потом случилось ещё более невероятное, даже для подготовленных ко всему Патрикеева и Голенищева.

Селёдкозасольская, вдруг, бросилась вперёд и поплыла через реку.

Очень скоро она оказалась на противоположном берегу, мокрая и освежённая, а её злосчастный стог к этому времени от земли отделяло не менее полутора метров.

— Моё! Не отдам! — завопила громогласно женщина и, вцепившись в сухую траву, попыталась вернуть матценность на исходное место.

Не тут-то было.

Стог упрямо рвался ввысь.

Тем не менее, Патрикеев с прапорщиком бестолково и суетливо бегали по берегу, не зная, что предпринять и тем самым помочь несчастной женщине, которую бессовестно и подло грабили прямо на их глазах инопланетяне.

— Ты наверх влазь! Наверх! — советовал Голенищев, сам понимая в то же время, что такая крайняя и очень рискованная мера вряд ли окажется действенной в существующем положении вещей.

— Потом подашь на инопланетный разум иск в суд, — вторил прапорщику лейтенант. — Кстати, сено твоё застраховано?

Но Пелагея военных не слышала. Тем более что стог к этому времени поднялся настолько, что ноги, не желавшей расставаться со своим добром Пелагеи, уже болтались в воздухе, не доставая до земли.

— Отпусти! Дура! — наперебой кричали военные, завидев фермершу в опасном для её жизни положении. — Отпускай, а не то улетишь в космос! Это же космический корабль! НЛО!

— Ни за что, — твёрдо заявила женщина. — Не отпущу бурёнкину жратву. И до этих воришек, помянете моё слово, доберусь.

Со стороны деревни, возле крайних хат послышались возбуждённые голоса. То бежали односельчане на выручку Пелагее.

Все эти земляки отчаянной женщины громко топали ногами, отчаянно размахивали руками и вообще, судя по всему, собирались принять самое активное участие в происходящем.

Один мужик так вообще бежал, размахивая огромной оглоблей над головой.

Некоторые из односельчан были на подпитии и потому бежали к речке, выписывая кренделя. Те, что были потрезвее, орали:

— За Родину! Уррра-а-а-а-а!

Очень скоро все они, и трезвые и пьяные, устремились к узенькому деревянному мосточку, переброшенному чуть в сторонке через Петляевку.

Подошвы обуви авангарда этой странной процессии уже барабанили по сухим, скрипучим доскам, когда мост, не выдержав тяжести наступающих, затрещал и рухнул в реку. А все, кто находился, на этом мосту, оказались по горло в воде.

— Караул! Тонем! — заорали некоторые. А ещё они кричали: — Сам погибай, а товарища выручай! — надеясь, что товарищи вытащат их.

Пелагея тем временем, подвывая от страха, с ужасом смотрела вниз, ибо, свихнувшийся в одночасье стог, поднял её на высоту не менее четырёх метров.

Сливаясь с криками односельчан, её визг достиг апогея, то есть пределов ультразвуковых частот в их верхнем регистре, добрался до самого дальнего края деревни, переполошил там курей и собак и улетел дальше к рубежам райцентра, как известно, отстоявшего от Тюрьевкрошевки-Щихлебаловки на целых четыре километра.

В райцентре, непосредственно в исполкоме и в райвоенкомате услышали пламенный призыв женщины и, памятуя роковые-сороковые прошлого столетия, когда фашистские захватчики мечтали покорить города, леса и долы тогда ещё советской родины, в общем, власти решили прийти на помощь женщине и направили в Щихлебаловку наряд милиции.

Вооружённые пистолетами, дубинками и свистками, милиционеры прибыли в Тюрьевкрошевку-Щихлебаловку, чтобы разобраться на месте, что происходит, и наказать по заслугам виновных.

НЛО взлетал.

 

5

Пожирая посредством стартового ускорителя, использованный ранее в качестве маскировки биоконсервант, проще говоря — сено, высушенную молодую поросль, ХХМТ-126-BDC-20 набирал скорость и высоту. Он возносил своё, в данную минуту уменьшенное посредством вакуумной экстраполяции до одной сотой первоначального объёма, тело в облацы.

Тит и Дит сидели в рубке управления, вдавленные в чёрную, податливую кожу противоперегрузочных кресел силой ускорения и терпеливо дожидались, когда корабль выйдет на околоземную орбиту и можно будет сбросить оплетшие их накрепко ремни безопасности и задышать, наконец, свободно и без напряжения своим инопланетным воздухом.

А в данное время у них даже челюсти поотвисали от дикой перегрузки, царящей на корабле.

— Ты видал? — с трудом повернул голову к соплеменнику Тит. — У этих туземцев картошку сажают в землю. И вначале ходят по ней ногами, тьфу какая гадость. А уж потом варят из неё суп.

— Да, антисанитария полнейшая, — отозвался Дит, вращая налитыми кровью глазами. — То ли дело на Фомальдегаусе. Все овощи выращиваются в специальных камерах. В физиологически полезном растворе, не в чернозёме смешанном с селитрой, как это делается на Земле.

— Дит, они эти овощи едят! — взвился Тит. — Да ты и сам видел как тот интеллигентный зверюга, в шляпе и очках лопал помидор!

— Это точно. Мясоедением здесь и не пахнет, — согласился Дит.

— Нет! Но тот, в очках!.. Елки-моталки! А ещё шляпу одел. Вроде самостоятельный.

— Да уж, надел, так надел, — вздохнул Дит. — По самые уши её натянул, гад!

— Козёл он, Дит, — не унимался Тит. — А ещё придёт домой и скажет своей жене: налей-ка мне борща, дорогая. А то я совсем проголодался на работе.

— Скажет, блин. Как пить дать, скажет, — согласился Дит. — Знавал я борщеедов в своё время. Жрали эти борщи, чтоб их, вёдрами и им хоть бы что.

— Но, ведь, то были синтетические борщи, Дит? — со слабой надеждой в голосе поинтересовался Тит.

— Какие там синтетические! Синтетические, конечно. Кто ж будет натуральные жрать? Так недолго и в Карантин загреметь, балда.

— Ох, уж этот Карантин, — отозвался с явно читаемым трепетом в голосе Тит.

И он вспомнил, как провел шесть долгих и нескончаемых землялет на планете Фархайт, где Совет Двадцати основал колонии для исправления трудно исправимых преступников.

Титу припаяли тогда срок за превышение на Звездолёте скорости света, раз и навсегда установленной физическими законами и теорией Тун-Бун-Штейна.

Тит оттрубил положенное и вышел на свободу с чистой совестью. Он вернулся на родную планету с неплохо выполненными татуировками типа «не забуду фомальдегауску-мать родную», знанием блатных песен и умением аккомпанировать себе во время исполнения этих песен на жидкокристаллической 72-ух струнной гитаре.

Именно за романтическое карантинное прошлое и полюбила его Зигитара. А, когда она же увидела у него на предплечье, вытатуированную с помощью новейших технологий, светящуюся комету с надписью «Бей ментов-фарагоссцев!», совсем разомлела.

На спине же у Тита, как она позднее узнала, размещался другой рисунок: целая плеяда звёзд, расположенных, как она считала, в северной оконечности галактики.

Но и это было ещё не всё.

На широкой и мужественной груди героя-эксзаключённого сиял Фэт. Солнце его планетарного мира. Мира, в котором Тит родился и вырос… А вокруг — блестящие капельки планет. К одной из них и приближался сейчас звездолёт, формой своей отдалённо напоминающий тот, собственно, из-за которого и загремел Тит в тюрьму.

Фомальдегаусец гордился своими татуировками. Ведь, вечером, распахнув рубашку, только при одном их свечении, можно было спокойно читать местную фомальдегаускую жёлтую прессу, здорово экономя при этом на не в меру дорогом фомальдегауском электричестве.

Татуировка заряжалась днём от солнца и отдавала свечение ночью.

— Слышишь, Тит?… А что мы скажем Совету Двадцати Звёздной Секторальной Ассоциации, когда вернёмся? Стоит ли говорить, что нас обнаружили и даже некоторым образом атаковали?

— Посмотрим по обстоятельствам, браток, — незаметно для себя перешёл на тюремный сленг отважный разведчик. И дальше, не замечая уже глубоко укоренившейся привычки к этому своеобразному и весьма образному языку, продолжил: — В Совете, верь мне, браток, чтоб мне век воли не видать, клёвые пацаны. А бугор ихний так вообще ништяк. У него бабла, говорят — вся планета завалена. Олигарх. Трудолюбивый мужчина. И, главное, знает толк во всём, что касается бабок. Если он сказал, что на Земле можно загрести немало мухлёвок, значит, ему можно верить. Во всяком случае, я верю и тебе советую так делать. Очень скоро, клянусь мамой, мы с тобой станем богатенькими.

— И купим себе безводный и безатмосферный астероид! — обрадовался Дит.

— Бери выше. По планете купим, — степенно поправил Тит. — С атмосферой, водой и даже сушей. Хочешь в одной звёздной системе, хочешь в разных.

— Вот я засажу тогда свою планету коноплёй, — мечтательно зажмурился собеседник Тита.

Тем временем перегрузка, терзавшая тела разведчиков, иссякла совсем и на смену ей пришла блаженная, благодатная невесомость

.

— Но как Совет собирается заработать на Земле? — ни с того ни с сего усомнился в успешном исходе дела Дит.

— Очень просто, — Тит ткнул коготком в какую-то кнопочку на панели, отчего весь корабль передёрнуло и сам он даже с опаской отодвинулся подальше от панели. — Мы выкачаем из Земли всю её гравитацию, потом запустим эту гадость в особые реакторы и она, вместо того, чтобы бездельничать, примется вырабатывать электричество. По принципу мельничного колеса. Гравитация всегда же падает сверху. Как вода. Колесо так раскрутится, что и не остановишь, а электрический ток рекой потечёт прямо в наши провода.

— Гениально! А земляне? Что с ними будет без их гравитации?

— А-а, дались тебе эти земляшки, — отмахнулся Тит от товарища, как от назойливой квабромухи. — Всех туземцев мы поместим в особые резервации, которые разместим в астероидном поясе Солнечной системы. Пусть колонизируют и осваивают космос. Нечего им на Земле отлёживаться. Как сами они любят говорить: третье тысячелетие на дворе… А слушай, дружище, — осклабился бывший зек острозубой фомальдегауской улыбкой. — А не махнуть ли нам, брателло, в какой-нибудь придорожный кабак. Из тех самых, что в немалых количествах понастроили синемордые фарагоссцы в последнее время возле звёздных трасс. Спиртное, я думаю, там найдётся. А уж девчонки сами в руки полезут, завидев наши тугие сберегательные книжки. Особенно — дэнверки и драгомейки. Напьёмся до чёртиков. Настоящий отдых для таких мужиков, как мы.

 

6

Конечно же, земные, и в особенности русские спецслужбы очень и очень постарались, разрабатывая методы и приёмы телепортации живой антиматерии. И не только антиматерии, но и антинематерии.

Но и у этих служб не всё получалось, как следует. То есть, не всё получалось как с материей неживой. Вернее, с живой материей получалось, как с мёртвой, в результате чего вся живая материя по прибытии на конечный пункт прибытия оказывалась, можно смело сказать, не совсем живой. А, если ещё смелее выразиться, то и — вовсе не живой.

Другими и теми же словами, все лягушки, мыши и попугаи, посланные из пункта «А» в пункт «Б» (и не только в пункт «Б», но и во все другие пункты всего русского могучего алфавита) эти маленькие существа самым наглым и беспардонным образом заявлялись в эти пункты безнадёжно бездыханными.

Придуркин, всего лишь выбранный для испытания телепортационной техники и назначенной посему для солидности на должность суперагента, но далеко не являющийся таковым, как мы прекрасно понимаем, на деле, ни сном, ни духом не ведал, что он в сем эксперименте — нечто вроде лабораторной крысы и не более того.

И потому должностью своей Кондратий гордился весьма и весьма.

До сей поры дённо, а иногда и нощно, беззаветно трудившийся на заводском конвейере по сборке унитазов и другой полезной в быту аппаратуры, он никогда и не думал, что однажды ему предложат столь высокий пост: вызовут в отдел внешней разведки и предложат под страхом немедленной смертной казни добровольно поработать на Отчизну. А заодно и — на благо всего прогрессивного и от того словно взбесившегося в последнее время человечества.

Не знавший в своей, более чем скромной и скоромной жизни ничего, кроме дешёвой колбасы, трендюлей от начальства, однокомнатной хрущёвки и сглаженных новостей о разгуле криминала в стране, он сразу и не уразумел, куда клонят приторно слащавые и хитро щурящиеся дядьки в дорогих костюмах.

Особенно, когда его спросили, не хочет ли он, Придуркин стать новым Штирлицом, Джеймсом Бондом, Рихардом Зорге, Сергеем Лазо и Павликом Морозовым в одном своём простом и неприхотливом пока что лице, разведчиком экстракласса, так сказать, это ж только вдуматься — супершпионом двадцать первого века!

А, когда уразумел, что к чему, перепугался не на шутку. Вследствие чего очень скоро Придуркину отчего-то захотелось домой.

Помнится, его даже бросило в жар и холод одновременно. Вспотев, как вареный рак, он затрясся одновременно от холода. И долго топтался на месте, бестолково лупая глазами и бубнил односложно: бу-бу-бу-бу!..

А, когда высокопоставленные во внешней космической разведке мужики прислушались к его невыразительной речи, то уловили:

— А чаво я? Возьмите вон Сёмку. Из механического. Всё я, да я. Как премии, так — Сёмке, а как песочить кого в конце месяца, так Придуркина. Я ж вам не виноватый, что всегда виноватый. Хвамилия у меня такая. Меня с ентой хвымилией и в школе не всегда дразнили. Потому что и дразнить неинтересно, когда фамилия такая дразнительная. Бери эту хвамилию, в обчем, и дразни сколько пожелаешь. Куда уже дразнить? Некуда… Учитель, тот сразу и сказал про меня всему классу, что с такой фамилией, как у меня, в космонавты не берут. И о пятёрках мне помышлять и не стоит. Дело бесперспективное и заранее обречённое на провал. Как бы мне на троечки всё закончить, учитель сказал… Не, ни Штирлиц, ни Борман из меня не получится. Не та лингвистика. С ентой хвымилией даже в магазине появляться опасно. Сразу обсчитывать начинают. Вот и в ЖЕКе… Там и то насобачились приписывать мне свои долги. То есть, господа, хвамилиё многое значит для человеческого счастья на Земле или его же несчастья. Нет, ищите себе другого Штирлица, а не мою кандидатуру. Того же Сёмку, из механического. Он ведь подлиза страшный! Как увидит начальство, так весь тремтит, так ему подлизаться хочется. У него прямо мания какая-то подлизываться и лебезить. Он ничего с собой поделать не может на этой почве. И на любой другой. Сам мне об этом говорил. «Я, — говорит, — Кондратий, маньяк-подлиза страшный и это моя планида такая». Вот.

— Заткнитесь, пожалуйста! — почти вежливо перебили словоохотливого слесаря-сборщика. — Вам, что Родина-мать прикажет, то и будете делать, а не выдвигать свои кандидатуры. А наше предложение — так, для проформы.

И Кондратий, не откладывая дела в долгий ящик, хотел поинтересоваться у строгих, но добрых дядек, что такое «проформа», но не решился, уж больно серьёзными и занятыми они казались.

А штатский с военной выправкой продолжал между тем:

— За Вас, верьте моему слову, господин… хмм… гмм… э-э… Придуркин, уже всё давно решено. Родина-мать, так сказать за Вас решила. И она же Вам, эта самая Родина, ядреный корень, уже приказала. С завтрашнего дня, а, вернее, утра Вас последовательно и целенаправленно примутся переделывать в спецагента лучшие наши специалисты. Для дальнейшего, так сказать, целевого использования… Гмм… Хмм… Умм… В открытом и закрытом для общественного использования, так сказать, космосе, но открытом для всех наших агентов.

— Позвольте спросить? — поднял руку Придуркин. И, получив милостивое разрешение, прокашлялся: — А отчего только с завтрашнего? Нельзя ли процесс ускорить?

Придуркин, конечно, слышал о стремительных методах работы спецслужб. Но, поняв, что ему не отвертеться от почётной миссии, решил в самом начале своей работы выслужиться, ускорив работу по своей вербовке ещё на порядок-другой.

Штатский сурово сдвинул брови в ответ на инициативу Придуркина.

— Оттого, что сегодня Вы будете подписывать обходной на своём заводе, а так же прощаться со знакомыми и близкими Вам людьми, — сказал он.

Придуркин похолодел.

— Всё настолько серьёзно? — одеревеневшими губами спросил он.

— Серьёзнее некуда, — подтвердил штатский.

Придуркин махнул рукой.

— С Сёмкой прощаться тоже?

— Ну почему сразу с Сёмкой? — поморщился штатский. — Хотя надо и с Сёмкой. У Вас есть какие-нибудь родственники? К примеру.

— К примеру, есть. Сёмка, например. Из механического. Он мой двоюродный. Есть ещё мать, отец. В воронежской области. Туда билет дорого стоит, — опечалился Придуркин. — Туда, да обратно, сами понимаете, процесс — денег стоит. Да, к завтра и не получится.

— Понимаем, — согласился штатский. И впервые с сомнением взглянул на кандидата в агенты. В глазах штатского ясно читалось любопытство, странным образом уживавшееся с недоверием. — А у Вас и аттестат об окончании школы имеется? — поинтересовался он как-то вяло.

— Имеется, конечно, — поспешил заверить Придуркин. И, видя, что недоверие в глазах штатского не погасло, добавил: — Сам директор школы выдал. Сказал, — Придуркин наморщил лоб, пытаясь вспомнить дословно речь директора. — Сказал, что для него день окончания школы Придуркиным — великий праздник и радостный день. И, если он, директор сумел продержаться все десять лет учёбы Придуркина и не свихнуться при этом, значит жить ему, директору ещё и жить. Не меньше ста лет. А может даже и больше. Потому что закалился он, директор небывало. И теперь ему всё нипочём. И ещё директор сказал, — сообщил Придуркин, — что таких идиотов, как я, он в жизни своей не встречал и возможно уже не встретит. Иначе ему, директору крышка. Потому, что какая бы закалка ни выработалась, второй такой встречи ему не перенести. Потому что его директоровская нервная система рассчитана только на одного идиота и, уж, во всяком случае, не на их парочку. Два таких идиотов, как я, для него, директора это через чур, даже учитывая его директоровские заслуги перед образованием страны и звание почётного учителя.

— И чем закончилась ваша беседа в тот день. Ну, день выдачи аттестата?

Придуркин разморщил лоб, отчего тот, собранный вначале в гармошку, разобрался в гладкий бубен.

— После того как я намекнул диру на возможность продолжения мной учебы в его прекрасном учебном заведении, этом чудесном Храме Знаний, он попросил меня ни под каким предлогом не делать этого. Просто из чувства человеколюбия и гуманных соображений. А потом ему стало плохо, когда он включил своё воображение и представил, что я хотя бы на день, на урок остался учиться в этой школе и директора унесли. Лучше бы он не включал воображение, потому что учиться в этой проклятой школе я не собирался. Боже сохрани! С тех пор видели впоследствии только завуча. И это завуч, как-то, чуть позже всех этих событий, сказал мне, что директор «сковырнулся с ума». А так же попросил меня поклясться самой страшной клятвой, какую я только знал на тот день, что я не только никогда больше не переступлю порог их школы, но и на пушечный выстрел не приближусь к её стенам. Иначе он, завуч меня убьёт собственноручно, не моргнув глазом. Сей контракт я свято блюду и выполняю и по сей день, так как видел глаза завуча в момент заключения нашего с ним этого договора. Его глаза не врали. Я не забуду их по гроб своей жизни! По экзальтированному до невозможности взгляду завуча я определил, что этот, в общем-то, безвредный, муху не обидевший в своей жизни, человек, так и сделает, подвернись ему под руку случай. То есть, он убьёт, не задумываясь, если только я попадусь ему на глаза в пределах досягаемости… К тому же, — ухмыльнулся Придуркин, — у меня предубеждение против всякого рода наук с самых пелёнок. В том числе и — школьных.

— Что ж, — задумчиво вытащил из пачки сигарету человек в штатском и Придуркин ясно отметил, как дрожат от волнения руки мужественного сотрудника спецслужб, — я, думаю, Вы нам подойдёте. Именно о таком работнике, как Вы, мы и мечтали, — добавил он менее уверенно.

А в глазах штатского, как показалось Придуркину, медленно проступала тоска.

И потому, чтобы приободрить хоть как-то этого славного и в чём-то даже понравившегося ему человека, Придуркин немного даже спел какие-то рулады на манер альпийских горцев. А затем и чечётку станцевал, споткнувшись при этом в самом конце начала разудалого песни-танца и слегка разбив себе при этом нос о столешницу.

После этих его выкрутасов скисли все члены приёмной в агенты комиссии.

А тот штатский, что был постарше, выразился в том смысле, что поработать над «материалом», то есть над Кондратием придётся здорово и это его вдохновляет. И, если они что-то и слепят из этого набора бессмысленной биоплазмы, то сие окажется с их стороны немалым достижением, даже — подвигом.

А Кондратий, в свою очередь, приободрил членов приёмной комиссии, сообщив, что сделает всё возможное, чтобы заработать хотя бы одну на них всех медаль.

Так началась блестящая карьера Придуркина, ставшего впоследствии тем, кем он, собственно, и стал — суперагентом космической внешней разведки? 13–13, если верить документам. И — шутом-эксцентриком номер один звёздных баталий, если исходить из фактических данных.

С родственниками он таки попрощался. Денег на дорогу в кэгээре дали. Но вот поверить в то, что он, Придуркин, всю свою жизнь подтверждавший полное соответствие их фамилии, работает в разведке, да ещё космической, никто из родственников не собирался.

Наверное, у них попросту не хватало смелости фантазии и куража воображения.

Но Придуркин, в конце концов, пообещал всем — матери, отцу, дядькам, тёткам, братьям и сёстрам и даже Шарику во дворе, что, как только у него появится мощная рация и его зашлют в дальний космос, он передаст всем привет. А так же — некоторые самые секретные коды, которыми непременно его обучат пользоваться в кэгээре.

Может быть, эти коды в хозяйстве и пригодятся, полагал Придуркин. Кто ж его знает?

 

7

Но Голенищеву и Патрикееву пока было не ясно передал ли секретные коды своим любезным родственникам, да и вообще, кому бы то ни было Придуркин. И потому все они оказались в немалом изумлении, когда увидели улетающий, подобно ракете, стог сена, с отчаянно вопящей Пелагеей.

А Патрикеев так даже икнул, машинально и без особой надобности вытаскивая из кармана и снова засовывая туда армейский дезодорант «Благоухающая Портянка», который всегда носил с собой Патрикеев, где бы ни был. По старой и неистребимой, так сказать, армейской привычке, благоприобретенной им ещё в далёком, безусом детстве.

К тому же сигареты Патрикеева насквозь и безнадёжно промокли, а в фирменных кроссовках «reebok» нанайского производства, которые, по случаю необыкновенности задания, разрешило надеть начальство, хлюпала и чавкала вода. С одежды текло, как из водопроводной трубы.

Не лучше дела обстояли у Голенищева. И тем временем, пока Пелагея, как дева Мария, возносилась на копне сена в заоблачную высь, под сломанным щихлебаловским мостом отдавали богу душу, матерились, плевались и зыркали глазищами ни в чём не повинные люди. Они барахтались на волоске от смерти и прощались с жизнью.

Хорошо хоть речка в этих местах была неглубокой и щихлебаловцам, стоило лишь закрыть своё матюгальное хлебало, не орать дурным голосом и опустить ноги вниз, чтобы нащупать пятками дно и к ним бы незамедлительно пришло вожделенное спасение в образе просто-таки тотального, катастрофического обмеления стратегически важной на взгляд кэгээра речки Петляевки.

Как бы то ни было, но тем временем по дороге к речке подрулила вызывающе синяя тойота и принялась бибикать купающимся и тонущимся, внося во всеобщую сумятицу и немалый переполох, как это ни покажется странным, порядок и структуру.

Из райцентра возвращались Огурцовы, где закупили домашний японский кинотеатр в новый коровник и это им принадлежала новая и синяя, как старая майка завхоза, тойота. Не зная, что предпринять — мост разрушен, односельчане, скорее всего, тонут, а луговое сено, украшенное Пелагеей, поднимается в облацы — Огурцовы, до сего дня люди не являвшиеся неисправимо набожными и вообще-то далёкие от каких бы то ни было религиозных церемоний и сверхидей, они, вдруг, вспомнили кое-что из Библии, и грешным делом возомнили, что вот он славнозвестный и неувядаемо ожидаемый Апокалипсис нагрянул.

Так же считали и щихлебаловцы. Вернее, те из них, кто по чистому везению ещё не удосужился свалиться в речку, когда мост рушился под напором такой необузданной прогрессивным человечеством стихии, как их товарищи-односельчане.

Патрикеев обернулся на звук клаксона, заподозрив, что приехало его армейское начальство с новыми инструкциями и ценными указаниями к этим инструкциям и только тут заметил, что Голенищев и он, Патрикеев, форсируя некоторое время назад Петляевку, умудрились, совершенно неосознанно для себя, найти в ней самое глубинное место.

Во всех иных местах, на всей протяжённости, речка едва доходила до колен грудного ребёнка, если бы тот, вдруг, вздумал пройтись по ней. И потому Петляевку можно было всю пройти лёгким, походным шагом, пешком, под барабанный бой своего сердца, шагая от истока до устья и напевая походные марши и строевые песни.

А стог с Пелагеей поднимался всё выше и выше и в какой-то момент, заложив крутой вираж, бесцеремонно и невежливо стряхнул вниз глубокоуважаемую Кузьминичну. И Селёдкозасольская, не выдержав космических перегрузок, а может и, наоборот, выдержав их, а не выдержала сухая трава, оборвавшаяся в мощных ладонях монументальной женщины, но женщина отделилась от стога и стала неотвратимо падать в самое глубокое место неглубокой Петляевки.

И, надо ж, в это самое время Огурцовы снова разуверились в боге и начали бесстыдно матюгаться, а на бережок Петляевки выбежал сельский дурачок Сенька-Хренька.

Выскочил Хренька, как водится, с гармошкой, выпимши и весёлый весь снизу доверху и начал наяривать на своих кнопках. Так как он всегда мечтал стать профессионалом художественной самодеятельности.

Раздвинув меха, Сенька грянул так, что даже тонущие на мелководье заинтересовались его пассажами и начали притопывать, а, точнее сказать, прихлюпывать ногами по проточной воде.

А Хренька, ведь, грешным делом подумал, что начался великий праздник петляевского Нептуна, раз уж у их грёбаной речки собралось столько народищу!

То, что село сегодня с утра уже праздновало два других праздника: местный — «Тысяча пятьдесят лет Щихлебаловке» и всероссийский «200 лет гранёному стакану» Сеньку-Хреньку не смутило. Бывает, ведь и поболе праздников, чем два в один день. Ну, во всяком случае, теоретически такое возможно.

Хренька был неплохо знаком с теорией праздников и местными обычаями и заскоками. И только потому над долами, окружающими со всех сторон Щихлебаловку, поплыли, а если быть точным, поскакали разудало божественные звуки «Барыни-сударыни».

Оставалось только объявить конкурсы, поздравить всех через рупор и закончит всё народной игрой «ручеёк» и митингом, когда сверху в речку всей своей многострадальной и почтенной массой произвела падение Селёдкозасольская, чем вызвала цунами, лёгкое землетрясение и долгие пересуды окружающих.

И, пока Селёдкозасольская прохлаждалась в речке, рыба похлопывала хвостами на берегу, а односельчане драпали от цунами, Патрикеев сунул нос в солдатский котелок, с которым почему-то не расстался, даже переплывая Петляевку «брассом», понюхал исходящий из котелка запах и только после этого отшвырнул посудину далеко в кусты.

Лирично звякнув о камешки, котелок скатился в речку, а Патрикеев обернулся к Голенищеву.

— Ты, Голенищев, прав, как никогда, когда утверждаешь обратное, — сказал Патрикеев Голенищеву и после этого громко чихнул.

И никто вначале не заметил, как на берег выбрался бродячий и шальной бык Борька. Являвшийся теперь неуловимым представителем некогда благоденствовавшего, а ныне, присно и вовеки веков развалившегося колхоза «40 лет без урожая» и странствовавший до сего дня, где попало и зимовавший, где придётся, этот бык, а точнее говоря — бычара, повеселевшим взглядом теперь обозревал всю сотворившуюся у речки кутерьму.

Грешным делом племенному бугаю в какой-то миг показалось: вот оно! Вернулись славные денёчки. Те времена, когда все (колхозники и коровы) голодные, но весёлые, то есть весёлые голодной жизнерадостной злостью, дружно и исправно выполняли решения съездов, почины депутатов и делегатов, досрочно завершая пятилетки, семилетки, перевыполняли все мыслимые и немыслимые нормы, нормативы, планы, госпланы, указы, приказы, наказы, заказы, а так же немалое количество разных там заветов.

Названный пьяным колхозным пастухом Торреодором и им же в спешном порядке, уже проспавшимся, переименованный в Борьку, бык не обижался за своё прозвище, так как с такой кличкой ощущал себя, пусть рогатым и на четырёх ногах, но почти что человеком.

Хуже было колхозному козлу, которого в назидание другим строптивым козлам, назвали Гитлером. С тех пор козлу доставалось. Хотя, впрочем, никто и не требовал его расстрелять, предварив расстрел формальным нюрнбергским процессом.

Свободный, как остров барбудов, остров зори багровой, Борька оглядел шумное сборище и, не заприметив в нём привычных и таких милых сердцу транспарантов и плакатов с надписями типа «Миру мир», «Наша цель — заставить корову доиться!», «Выбьем железным кулаком пролетариата хитрожопые зубы буржуя!», понял, что попал не на свой праздник, не в свою эпоху и обольщаться не стоит. Потерянного не вернёшь.

А потому, молча, со слезливой обречённостью, Борька повернулся и угрюмо побрёл по бережку. В голове вертелось неизбывное «выходила на берег Катюша». Без советской власти нынешняя безыдейная жизнь потеряла для него всякий смысл. И даже присутствие в сих местах Пелагеи Кузьминичны, симпатизировавшей Борьке своими формами и ими же напоминавшей ему волоокую бурёнку Зорьку, предательски отданную год назад на живодёрню, не ободрило его.

Экс-Торреодор решил свести счёты с жизнью и добровольно сдаться на бойню. Он не знал ещё, что крах советского животноводства негативно сказался и на наличии боен.

Но не так плохо обстояли дела, в отличие от постсоветских боен, в действующей российской армии. И особенно — дела её сверхсекретных подразделений. В этих подразделениях бойня, наоборот, правда, пока ещё только чисто теоретически, предполагалась.

— Слушай, лейтенант, — сказал Голенищев, рассеянно выливая воду из снятого с ноги ботинка прямо на кроссовки командира. — Объект улетел. Что будем делать?

— Сказано же в инструкциях: действовать по обстановке, — по-военному чётко и раздельно ответил лейтенант.

А прапорщик задумался, глядя ничего не выражающим взглядом на тактическую обстановку.

А обстановка эта складывалась следующим образом.

Из воды, как из морской пены, располневшей Афродитой, вылезала Пелагея. Она ткнула пальцем в ничего не подозревающих, разведчиков.

— Это вы во всём виноваты, — объявила она. — Вы сами всё подстроили.

Обвинения гражданского лица в сторону кэгээра были добротными и достаточно серьёзными.

Но не настолько, чтобы лихие разведчики потеряли присутствие духа и самообладание.

 

8

Да-а… Как ни финти, а Придуркину на роду было написано стать непременно суперагентом подразделение КГР, то есть — Космической Глубинной Разведки, сокращённо. И миссия Кондратия, его роль в грёбаной космической разведке заключалась как раз в том, чтобы не оставлять безнаказанными наглые вторжения инопланетных шпионов в нашу Гелиоцентрическую систему, с целью покорения этой чудесной системы инопланетным разумом.

Почти два месяца Придуркина тренировали. Над ним до потери пульса трудились двадцать тренеров, суровых и мужественных специалистов своего дела, не одну собаку съевших на подготовке таких вот, как Придуркин, раздолбаев, маменькиных сыночков.

Однако на третьем месяце обучения программу обучения пришлось свернуть в виду полной бесперспективности последней, а так же по причине частичной умственной дебильности и полной неспособности к обучению Придуркина.

Но штабного заштатного и очень засекреченного хироманта, гадавшего на кофейной гуще и без неё, маршал Забубеев помнил так же хорошо, как и свою родную мать. И ещё он помнил дословно все слова этого мага проницательности и интуиции.

— Позолоти ручку, золотой, мать твою, — вещал, увешанный регалиями, паранорм. — Ещё позолоти. Что-то ты сегодня, как не родной. Ещё. Не жлобься, золотой… Ждёт тебя, золотой, дальняя дорога, казённый дом и казённая казна. А в конце той дороги ждёт тебя хороший человек Придуркин, гроза инопланетных планетян… Будешь ещё золотить ручку, золотой или удовлетворишься таким ответом?… Сам пошёл, красивый!..

При всей своей врождённой алчности предсказатель говорил правду про Придуркина, значит Придуркин и был тем самым мессией, которого КГР решило напустить на инопланетян.

И, прежде чем Забубеев ушёл, хиромант ещё многое порассказал ему о Придуркине, то и дело переспрашивая своего ассистента, в то время как сам он разглядывал хиромантическое хитросплетение линий руки Забубеева:

— А это для чего? А что означает эта линия? А как она называется? А почему я ничего не слышал о ней?

Но и двух месяцев подготовки в учебном, секретном Центре КГР Придуркину хватило, чтобы у него зашёл ум за разум. А потом этот разум вышел с другой стороны головы, но совершенно в другом порядке и в других пропорциях и удельном весе по отношению к общей массе тела.

У Придуркина всегда присутствовало врождённое отвращение к всякого рода муштре, учёбе и дисциплине, однако после двух месяцев это отвращение, помноженное на самоё себя, прекрасно увеличилось в объёме, достигнув невероятных масштабов и высот.

Привыкший жить просто и незатейливо, Придуркин, по сути, так и не понял сути Скрытого Наблюдения, применяемого сплошь и рядом в разведке. Не понял он и тонкостей личного сыска.

Кондратий всё время лез из кожи вон на рожон, чтобы доказать недоказуемое. Он постоянно спорил с преподавателями, превращая сложное разведывательное искусство в пошлятину и легкомысленный фарс.

Однажды он подружился с неким местным изобретателем Кулибиным-Загибиным, который давно обивал пороги различных министерств и ведомств по поводу своего последнего изобретения — уникальной по своим качествам ракеты способной покинуть пределы не только загородного сарая самого Загибина, но и пределы земной атмосферы.

Ракета, конечно, производила впечатление. Ведь корпус её был набран из старого соснового штакета, выписанного Загибиным по дешевке и приводилась вся эта чудо-машина уникальными преобразователями гравитационной энергии, которые преобразовывали притяжение в отталкивание. «Меняем полюса гравитации, — как сам говорил Кулибин-Загибин, — и дело в шляпе! Нас «вымывает» в космос!»

Таким образом, детище Кулибина-Загибина было нехитрым сооружением и вполне могло по некоторым параметрам утереть нос аналогичным техническим средствам инопланетян.

Единственной неувязочкой в деле изобретателя было то, что до сих пор не было формального повода для апробации и испытания чудо-корабля.

Тут возникали осложнения. Ведь, подобных инстанций по перемене полюсов гравитации в ведомствах, как гражданских, так и военных министерств не существовало по причине того, что до того менять местами полюса гравитационных полей никто не собирался и не осмеливался. Кто же знал, что появится такой дурошлёп, как Кулибин-Загибин и всё в один момент рухнет. Уйдёт в прошлое целая система представлений и никому не видимую гравитацию оседлают такие, как Кулибин.

В общем, было над чем призадуматься чиновникам.

И Кондратий поверил в своего новоприобретенного друга, а так же поверил в талант его, гнездящийся глубоко внутри изобретателя и потому на первый взгляд невидный. А потому Придуркин как-то и сказанул своему самому непосредственному начальству, что, если он, Придуркин и полетит когда-то в космос, то только на корабле Загибина и ни на чьём больше.

Начальство пришло в ужас и взялось за голову, но в ходатайстве Придуркину не отказало и вскоре «Скользкий Гром» (так назвали корабль) начали готовить к полёту.

 

9

Генерал Березин задумчиво закурил беломор-каналину или, объясняясь, другими словами — беломорино-каналину и клубы синего дыма неспешно поплыли под низким, белым потолком просторного и скупо обставленного антиинопланетного бункера.

На столе перед Березиным лежали фотографии отснятых совсем недавно НЛО и ОЛО. Ко всему прочему, в качестве ОЛО (Опознанные Летающие Объекты) здесь выступали не только, собственно, сами ОЛО, но и «Скользкий Гром» Кулибина-Загибина, корабль, который Совет учёных признал летающим, проведя над кораблём целую серию испытаний и экспериментов.

И, как бы ни противилась мысль Березина тому вопиющему и противоестественному факту, что гравитация способствует взлёту, а не только падению, факт сей, после испытаний, стал очевидным, а с фактами, как говорится, не поспоришь.

Генерал захандрил. Он с тоской вспоминал те дни, когда его пращуры ездили на телегах, а небо предназначалось исключительно для птиц, туч и мошкары. Вакуум в те славные времена был абсолютно пустым, гравитация неизученной, агентов набирали из числа смекалистых, а ракеты строили уж точно не из фанеры.

Но этот Кулибин, черт его задери! — Загибин всё перевернул! К тому же, малохольный конструктор утверждал, что конструировал и строил своё детище по методикам строительства НЛО, выуженным им, Загибиным из информационного поля созвездия Тау-Кита.

Ещё Березин подумал, что, пожалуй, у него, Березина тоже, наверное, есть информационное поле. Правда, до поры до времени оно не изучено и показывать его Березин никому не собирается. Ибо поле это березинское, как и вся его деятельность в кэгээре, секретное.

Да и то верно. Нечего своим информационном полем размахивать перед носом каждого встречного поперечного, доводя дело, таким образом, до измены Родине и, к тому же, нарываясь на обязательные в таком случае санкции со стороны руководства — расстрел в особо крупных условиях.

Санкций Березин ох как не любил! Он не любил их лютой, смертельной нелюбовью и менять свою такую нелюбовь к санкциям начальства вовсе не собирался. Да и согласитесь сами, кто захочет потерять тёпленькое местечко из-за какой-то там легкомысленной измены какой-то Родине? А? Правильно. Никто.

Глубинная разведка это вам не фунт изюма и не три фунта, а нечто большее. Неизбывное и тёплое на ощупь, как электрогрелка. В общем, сурьёзная инфраструктура.

Генерал нажал кнопочку внутреннего селектора.

— А ну подать мне сюда этого Улыбина-Загибина! — приказал он бодро и с чувством собственной значимости.

А про себя подумал:

— Небось, опять эта стервозная секретарша Светка драит ногти пилочкой, только искры летят, да пахнет жжёным рогом по всему коридору.

— ВасильСеич? — с жеманной гундосостью защебетали в динамике селектора через минуту. — Конструктор Кулибин-Загибин выехал на объект.

— Вот дьявол, угораздило меня связаться с этим конструктором-конкистадором, — подосадовал вслух Березин. — Никогда не знаешь, чего можно ожидать от этих… ммм… творческих… ммм… талантов.

И, действительно, генерал и предположить не мог в самых смелых своих предположениях, что Загибин не в пивбаре ошивается с закадычными дружками, как и все порядочные люди, а возле сконструированной им собственноручно ракеты сидит день деньской. Небось, в своём гравитационном преобразователе ковыряется, мерзавец… Рожа в смазке. Руки по локоть в нигроле. Да ещё в карманах гвоздики бренчат. Нет, не гвоздики. Гвозди — у плотников. У конструкторов — гаечные ключи и гайки. Вот. Тем не менее, мерзость сплошная.

Как бы там ни было, но генерал задумался над описанными раньше свойствами русского изобретателя.

А мы, пока генерал думает, перенесёмся туда, где на взлётной полосе стояла деревянная с виду ракета Кулибина-Загибина, а возле неё в позе роденовского мыслителя сидел сам изобретатель.

Так вот, своими обводами «Скользкий Гром» напоминал в чём-то аналогичные ему ракеты «Союз» и «Восток», то есть, ту технику, на которой летали первые герои космической целины.

Только «Скользкий» был разика в четыре меньше «Союза».

Стекловидная масса, напоминающая, на первый взгляд, лак, покрывала всю эту посудину сверху донизу и служила она не столько для красоты, сколько для того, чтобы защитить корабль от перегрева, при прохождении последним плотных слоёв атмосферы. А так же — для изоляции стенок «Скользкого» и, естественно — нутра корабля от вредоносного, разрушительного действия низких температур космоса.

Кулибин-Загибин сидел недалеко от ракеты, собственно в её тени. Был он действительно в промасленном комбинезоне, с потёками машинного масла на физиономии, каким, собственно, безошибочно и представлял его опытный генерал Березин. А в начищенных, до труднопереносимого, даже самим Загибиным, зеркального блеска, загибинских ботинках отражались стапеля, нипеля и крипеля обихаживаемого им детища.

С плеч Загибина небрежно свисал косо сидящий на нём пиджак в серую клетку, а белоснежная с накрахмаленным воротом рубашка лежала тут же перед Загибиным, на горке ящиков из-под кока-колы и на этой рубашке великий изобретатель самозабвенно рисовал в данное время чертежи. Чертёж новой ракеты. Он придумал её совсем недавно прямо во сне, как это и водится у всех великих изобретателей, более совершенную и быстроходнее, чем первую.

От усердия Загибин даже вспотел и закусил губу, но сам не замечал этого. Вдохновение всё перебило. От вдохновения у изобретателя ёкала селезёнка, а глаза его в порыве творческого, ментального прорыва на новые горизонты науки и техники и от творческого запала и восхищения внезапно открывшимися горизонтами технических перспектив, чуть не вылазили из изобретательских орбит на его же аристократически выдержанный лоб.

О, если б Загибина в эти минуты увидели спецслужбы времён Джордано Бруно! Эти спецслужбы уж точно нанесли бы серьёзнейший ущерб генофонду человечества, арестовав Загибина и посадив его в ГУЛАГ тех времён и тех народов за одну только смелость технической мысли и полёт её в ноосфере новаторства, за один лишь вдохновенный взгляд изобретателя.

Ведь, эти, вполне соответствующие своим временам, службы хорошо знали. Что в порыве творческого вдохновения творческий человек, человек созидательной, конструктивной мысли очень смахивает на сбрендившего с ума маньяка-мокрушника и может натворить столько прекрасного в полном несоответствии с установленными нормами общества, что общество, в котором живёт и мучается сладкими муками творчества изобретатель, может получить столь неслыханный импульс к прогрессу, что быстренько слетит с катушек.

Однако Загибин родился в своём времени и потому не станем ему мешать в его творческих метаниях, а переключимся на уже знакомого нам Придуркина, если уж и не страстного поклонника творчества Загибина, то, во всяком случае, и не противника.

Суперагент Придуркин, конечно же, ничего не знал о такой категории человеческой деятельности, как мыслительная активность. Особенно, в интенсивном выражении таковой.

Потому, когда Кондратий подошёл к корпеющему над рубашечными чертежами Загибину, он смело и даже в некоторой степени навязчиво поздоровался с другом, а проще говоря, хлопнул его по плечу, ничуть не комплексуя по поводу таких своих просто врождённых качеств, как серость и убогость, где-то даже граничащих с ничтожностью.

Вообще-то, конечно, возникает закономерный вопрос: отчего ж в суперагенты взяли именно Придуркина, а не кого-то другого, более смыленного и прямо скажем — развитого?

Но ответ на этот закономерный вопрос гениально прост, напрашивается сам, стоит лишь хорошенько задуматься и заключается он в следующем.

Ведь, более умного агента легко сбить с толку. То есть, соответствующие службы инопланетян умного земного агента запросто смогли бы переманить на свою сторону, купив его по дешёвке или запугав. Или подложили бы ему в постель прекрасную инопланетянку с богатой планеты.

Проще говоря, умного можно перевербовать. Тем более, что Земля с её в последние столетия участившимися природными катаклизмами, вряд ли сейчас является тем местом, в котором можно спокойно, беззаботно, а, главное, безбедно зажить каждому.

Потому, если уж коварные инопланетяшки предложат разумному в меру, но недостаточно патриатизированному в плане гражданской сознательности агенту для житья-бытья планету со стабильным, комфортным климатом, на которой к тому же нет техногенных катастроф и прочего урбанистического негатива, разумный схватится за такое предложение обеими руками.

Чистых и непорочных дураков всё меньше и меньше на белом свете. Они вымирают, как динозавры. Ещё они есть, но в очень незначительных количествах бродят по планете и потому сейчас дураки на вес золота. И от того этих придурков, недоумков надо, где только можно, отыскивать, отмывать, вычищать и давать им оперативный простор для реализации их по-детски простодушных и наивных и бесхитростно бредовых идей в отношении патриотизма.

Естественно, Придуркин с его пассивным складом ума, который правильнее было бы характеризовать по восточной терминологии, как склад «не ума», как нельзя лучше подходил для миссии квасного, разудалого патриотизма и вследствие этого — по обузданию слишком далеко зашедших захватчиков инопланетной направленности.

В общем, для перевербовки Придуркина у Придуркина просто не было ума. К тому же, Придуркин был не просто дурак, а ещё и придурок. Придурок талантливый. С большой буквы. А одно это обстоятельство меняло в корне весь подход к существующей проблеме смертоносных контактов с инопланетными шпионами и делало поставленную КОВПСРОА задачку разрешимой не только с точки зрения реалистического формализма, но и с позиций некоторых форм эмпирического пофигизма.

Проще говоря, Придуркин был гож для предстоящего дельца в виду совершенной собственной неспособности его к перевербовке.

Но вернёмся к его другу Загибину. Короче, когда Придуркин демонстрируя лихость, ухарство и удаль, всё это вместе и сразу, плюнул мимо чертежа Загибина и плевок, не выполнив приданной ему Придуркиным траектории, шлёпнулся на рубашку конструктора с накрахмаленными манишками и причём прирубашился он в самом интересном месте головоломных графических построений гениального конструктора, Загибин ничуть не обиделся.

Ибо он понимал: непосвящённому в тонкости конструкторского ремесла трудно оценить всю умопомрачительную глубину значения этих линий, кружочков и кренделёчков.

Потому Загибин в ответ на плевок друга лишь трепетно и слабо воскликнул: «Эврика!» Ибо случайный плевок забредшего в эти урожайные загибинской мыслью места и случайно попавший в нужное место чертежа, натолкнул виртуоза тонкой и изящной мысли ещё на одну ещё более сногсшибательную идею, решение которой сулило землянам прикованной к земле узами гравитации небывалые перспективы и потрясающие прерогативы в плане грядущих ретроспектив и завоеваний недружелюбного космоса.

 

10

В общем, конструктор не обиделся на плевок Придуркина. А, оттолкнув, уже усевшегося на ящик с бутылкой пива, а вместе с ящиком усевшегося и на чертёж Загибина-Кулибина, воскликнул:

— Не тронь мои чертежи! — а затем принялся рисовать себе дальше, как нив чём не бывало.

Да-а, как бы там ни вышло, а сбить настырного Загибина с мысли коварному провидению не удалось. Не на того нарвалось!

Но обиделся зато Кондратий, так как только что собирался распить беспрепятственно бытылочку пива, а заодно сообщить гению, что имеет честь лететь в космос на его загибинской ракете. И тут, на тебе, его, Придуркина, будущего героя, так сказать, космоса и непобедимого космолётчика, бойца межзвёздных баталий и адепта инопланетных рейдов спихивают чуть ли не силком с удобного, культурно застеленного, словно для него, Придуркина, ящика. Да ещё и сталкивает какой-то, извините, друг!

Придуркин обиделся. Такого Кулибину он прощать не собирался. И потому, надувшись, как сыч, отошёл в сторонку и долго дулся уже там, не забывая тем временем с математически выверенной и сидящей у него в крови периодичностью прикладываться к бутылке.

Но Загибину некогда было ублажать суперагента. Изобретателю предстояло проделать определённую нужную работу по осчастливливанию человечества. До Кодратия ли в такой ситуации? Во всяком случае, лишние несколько граммов ослепляющей славы Загибину, как он сам считал, не помешали бы. А слава эта нив коей мере не была связана с Кондратием.

Придуркин думал иначе. Он терпеть не мог всяких выскочек, помня ещё школьных времён отличников-ябед. И, если к бездарям Придуркин относился с известной лояльностью, в виду их полной не конкурентоспособности, то на всякие таланты и сопутствующие им ненормальности, которыми без сомнения на взгляд Кондратия страдал и его друг, Придуркин дышал неровно.

Да что там говорить! В этом плане Придуркин был овощ ещё тот. И не зря его взяли в космическую разведку. Попадись на жизненном пути Придуркину инопланетянин, он бы быстро раскатал его в котлеты в виду полной несхожести последнего с земными стандартами, которых всевозможно и придерживался наш герой повсеместно.

Вот как. В вы говорите — конгруэнтная реальность, конгруэнтная реальность… Это ещё посмотреть надо какая в ней конгруэнтность!

Впрочем, искра зарождающегося между конструктором и агентом антагонизма по мере их дальнейшего знакомства, была временно погашена в самом её зародыше прибывшим на космодром без фурора и помпы, начальством.

Весь генералитет КГР в полном составе, не считая прочей мелюзги в звании майоров и полковников, подрулил сразу на четырёх кадиллаках и, выскочив из обустроенных по последнему слову науки и техники, салонов, захлопал вразнобой дверьми.

— Строиться! — заорал Березин ещё не успевшему отойти от обид Кондратию. — Равняйсь!.. Сми-и-ирна!

Суперагент вытянулся, как мог, в ожидании других, более содержательных и имеющих, в отличие от уже поданных, команд.

Но таковых, увы, в русской армии не предусматривалось.

— Волььььна-а-а! — изгалялся начальник КГР. — Агент 13–13, — начал официальную беседу генерал. — Приказом? 1 штаба Космической разведки вы направляетесь с планеты Земля в планетарную Систему Фэт для проведения осмотра этой системы, а так же для выяснения на предмет того не ведётся ли подготовка в этой системе массированного шпионского захвата в бинарной системе Земля-Луна нашей шпионской сети. В случае наличия подобных намерений с указанной стороны вы обязаны разгадать все их планы, рассекретить секреты и передать в срочном порядке все эти сведения на Землю. Вот вам рация. Вот вам ключ, посредством которого выстукиваются сообщения. А вот антенна для рации. Через пять минут — взлёт!.. Шаго-ом… аршшш!.. в ракетууууу! — снова перешёл на привычный и потому кажущийся ему лёгким, армейский жаргон, генерал.

Приказ есть приказ. Делать нечего. Взвалив рацию на спину, а антенну сунув в карман, агент 13–13, горбатясь и покряхтывая, зашагал к ракете.

Он прошёл мимо, абсолютно игнорировавшего происходящее, сосредоточенного исключительно на чертежах и витающего мысленно совершенно в иных измерениях и пространствах, Загибина.

А, когда люк «Скользкого» категорично захлопнулся за струхнувшим не на шутку агентом и из дюз корабля повалил едкий, удушающий дым, Кондратий, вдруг, вспомнил, что не взял с собой семейную фотографию, на которой он ещё в бытность свою мальцом, сидит на руках у матери и сосёт здоровенный чупа-чупс.

— Выпустите меня отсюда! — заорал агент, барабаня в стенку корабля. — Я ещё не попрощался с матушкой! — Березин подошёл к люку с наружной стороны, заинтересованно прислушиваясь и пытаясь расслышать, что там орёт его подопечный, лучший агент КГР, идиот Придуркин. — Выпустите, уроды, а то я за себя не отвечаю! — вопил суперагент.

— И где только вы отыскали этого кретина? — флегматично заметил генерал Пятёркин, кивая в сторону люка, то есть — на то самое место, где в это самое время околачивался Березин.

— Тссс!.. А то услышит. Да, вы правы. Он — идиот! Но, об этом никто не догадывается. И, к тому же, он — генерал, полковник. А это не хрен собачий, — заговорщицким шёпотом пояснил Мурлыкин, в то же время, пытаясь отодрать от кейса окаменевшую клубничную жвачку, которую присобачили туда внуки.

— Да я не про Березина… Я про этого… Как его… В общем, в ракете что…

— А-а, — испуганно протянул Мурлыкин, понимая, что проболтался и тут же поспешно переключился на личность, запечатанную в ракете, как шпрот в консервной банке, Придуркина.

— Придуркин… Гммм… Результат компьютерного тестирования больше, чем тысячи кандидатов. Как ни верти, он победитель! Больше всех набрал баллов. Конечно, непонятно какими соображениями руководствовался компьютер, выбирая Кондратия, но он без колебаний сделал этот выбор. Заметьте, с ошеломляющим отрывом от остальных участников конкурса.

Тем временем, брызнув искрами и осколками пламени, «Скользкий Гром» взлетел, уходя в небо и унося с собой вопящего со страху Придуркина.

Поняв, что его попросту надули и то, что он раньше принимал за весёлую и забавную развлекуху, оказалось абсолютно серьёзным и, разумеется, опасным занятием, Придуркин как-то успокоился и перестал понапрасну оббивать о стены кулаки, задумавшись в это же самое время над вопросом конкретной мести обидчикам — всем этим задавакам в генеральских штанах и с внушающими уважение портфелями, но по сути выбросившими его, беззащитного Кондратия в холодный и неуютный космос, как какого-нибудь паршивого щенка.

В общем, Кондратий нёсся к верхним слоям атмосферы, которые, в свою очередь, плавно переходили в вакуум. Кровь суперагента кипела в венах, требуя приключений!

Он нёсся и нёсся, пока не снёсся!.. Пардон… Пока не вынесся!

И только тогда Придуркин заметил, что воспарил не только с кораблём, но и в корабле. В общем, с гравитацией было покончено. Вернее с ней пришлось распрощаться до тех пор, пока антигравитационные ускорители не выключатся.

Каким-то непостижимым образом, догадавшись, смекнув, что не следует вмешиваться в естественный процесс происходящего, Голенищев и Патрикеев молча наблюдали как воды Петляевки медленно и как бы нехотя возвращались в свои берега. А Пелагея Кузминична Селёдкозасольская, будто пенорожденная Афродита Милосская (не помню как по батюшке), выкарабкивалась на четвереньках на глинистый и скользкий бережок, рискуя ежеминутно своими полуторацентнеровыми телесами грохнуться обратно, на этот раз, видимо, совершенно выведя речку из строя и направив её воды вспять.

Наблюдая за всем этими перипетиями Селёдкозасольской, Патрикеев и Голенищев всё же краем глаза видели как уносится в небо, всё выше и выше, селёдкозасольский стог, уменьшаясь в размерах по мере отдаления.

Видели это и остальные. То есть, с криком и матом вылезающие из воды, раздосадованные своим незапланированным падением с моста и вместе с мостом, тюрьевкрошевцы-щихлебаловцы.

И, приняв с перепугу матерящуюся на чём свет стоит Пелагею за возвращающуюся в мир людей и спустившуюся в дырявых комнатных тапочках с небес Деву Марию; приняв Селёдкозасольскую за святую, а никак не за самогонщицу, каковой, собственно, эта персона и слыла на всю округу, некоторые из односельчан Селёдкозасольской пали ниц перед Кузьминичной, а другие, хотя и остались стоять в меньшинстве, но стояли они не без благоговения.

То, что святая материлась, тюрьевкрошевцев не обескуражило. Привыкшие к мату сызмальства, они считали его сочленения нормальным и само собой разумеющимся явлением как в быту, так и в более возвышенной жизни.

В глазах же тех жителей Щихлебаловки, которые узнали в святой Пелагею, но которые поддавшись всеобщему психозу, посчитали Селёдкозасольскую новым воплощением — неисповедимы твои пути, о, Господи! — Девы Марии, в глазах этих Щихлебаловцев светилась неприкрытая зависть. Вот, мол, Пелашка в люди выбилась, а мы как были, блин, щихлебаловцами, так ими, блин, и остались!

Но Пелагея как раз в люди, тем более — в люди святые, выбиваться не собиралась. Наоборот, в эти минуты Кузьминична грешила в мыслях своих и в воображении нещадно! Она готова была доутопить недоутопших и обматерить ею по какому-то упущению ещё необматерённых, ибо, как она считала — со стогом всё подстроили щихлебаловцы. Не со зла, конечно, а по пьяни, но тем не менее.

Но какая разница в шутку щихлебаловцы запустили её стог в космос или со зла, если теперь бурёнка на зиму без сена остаётся?

Вот долбаные любители фейерверков! Пелагея понимала, праздник есть праздник. И сама другой раз не против была запустить в памятную дату парочку «весенних бабочек» или «фантом», но вывести целую копну сена на околоземную орбиту — это уж слишком.

И Пелагея уже собиралась открыть своё хлебало или орало, по определению некоторых щихлебаловцев, как вдруг Голенищев с Патрикеевым дёрнули головами, знаменуя этим некоторое оживление в своих застывших в статике позах.

— Тудыт меня по голове! Вот блинище! — сказал, восхищённый линией сюжета развивающихся событий, прапорщик и, глядя, как над речкой опять что-то взвилось и устремилось вслед за умчавшимся в высь строптивым стогом.

Ни кто, конечно, ни Патрикеев с Голенищевым, ни щихлебаловцы во главе с Селёдкозасольской не знали всей грандиозности замыслов КГР, а так же того, что с секретного космодрома, тщательно замаскированного неподалёку в густом березняке, стартовал земной космический корабль с агентом 13–13 на борту, предполагаемым грозой всех шпионов-инопланетян и их пособников — предателей-землян.

Как бы там ни было, но и самообматерившийся Голенищев и тонущие с матом на побледневших губах щихлебаловцы, не без любопытства наблюдали за стартом и полётом инородных для земной атмосферы тел.

И все они, и щихлебаловцы, которые топли как хотели, но назло себе не утопали и самообматерённый, но не поддающийся само-мату (авто-мату) Голенищев, все они, эти люди наблюдали, как, презрев ещё непознанные человеком законы гравитации, оба наблюдаемых ими тела покинули пределы земной атмосферы.

— Коля, блинище! Ты видал?! — подтолкнул локтём в бок прапорщика Патрикеев. — Как они это… Фууух!.. Жжжик!.. Вжих! Фьиють! И нет их!. А? Каково!

— Ну, прямо ты и скажешь: фьюить, жих! — заспорил Голенищев. — Всё как раз было не так, а наоборот. Не фьюить, а фьють! Быстрее, значит. Не вжих, а жик! То есть, на одну десятую секунды быстрее. Понял?

— Тебе абы выспорить. Выспренный ты какой-то, хоть и друг мне! Я бы тебе за твою неуёмную тягу к дискуссиям и звания ефрейтора не дал бы, а не то, что прапорщика.

— Ну и не давай, — обиделся Голенищев. — Я и так похожу.

К этому времени Пелагея, наконец, выбралась из взбаламученной ею речки. Облепленная донельзя речным илом и тиной, она приставила ладонь козырьком ко лбу и молчаливо вглядывалась в исчезающие среди облаков две точки, одна из которых ей до боли была знакома.

В другой руке, не оправдавшая надежд щихлебаловцев, дева сжимала пустой солдатский котелок. Односельчане же, рассмотрев в явившейся Марии Пелагею, возмущённо зароптали, сетуя на повсеместный обман, подтасовку и невозможность в связи с этим доверия к разного рода знамениям и чудесам.

— Пелагеюшка, что ж ты нас омманула? — прошамкала в ухо богатырше, шустрая бабка Пантелеевна.

— Но Пелагея, не сказав ни слова, только отодвинула локтём посмевшую раскрыть рот в её присутствии вредную бабулю.

Бабка затрусила прочь, а Пелагея только сейчас с удивлением обнаружила в своей руке предмет бесхитростного солдатского быта. Предмет от чего-то очень вонючий и с осоловевшей от этой вонючести зелёной лягушкой внутри.

— Не иначе ещё от наполеоновской армии остался, раз лягушка в едё наличествует, — определила Пелагея. — Может даже сам Бонапарт из этой лохани трапезничал. Но гарнир пахнет по-русски, а не по-французски, — рассудила псевдо дева Афродита.

И угадала. Как ни странно.

После всех этих своих мыслей Пелагея обмакнула палец в вонючий холодец, что покрывал стенки котелка изнутри и поднесла палец к носу.

Конечно, как она и предполагала, едкая смесь по части вони, как это ни странно, несколько уступала её самогону, но, тем не менее, душу выворачивающий смрад был Пелагее близок и привычен.

— Пожалуй, если чуток чудесной эссенции этой добавить в конопатку «аля-селёдкозасольская», — мелькнула шальная мысль в голове Селёдкозасольской, — продукт только выиграет. Покрепчает точно.

Пелагея икнула. То ли от запаха, то ли от простуды. Как ни как, а водичка в реке была не очень тёплой.

 

11

Лягушка квакнула, видимо прощаясь по-французски со своим славянским гарниром и выпрыгнула из котелка на траву. После чего бодро поскакала к зарослям камыша, вольготно и привольно разросшегося по берегам.

— Объект пропал из виду, — деловито доложил по рации майору Замятину Патрикеев после того, как уже даже через бинокль не смог разглядеть умчавшийся в небо стог.

Майор Замятин, прямой начальник наблюдателей доложил то же самое по инстанции полковнику Козыреву. Но Козырев, находившийся в то же самое время на секретном космодроме, неподалёку от генералов КГР, успокоил майора, сказав ему, что меры приняты и сотрудник космической разведки евфрейтор Придуркин уже преследует объект, не оставляя последнему шансов для спасения и использует агент Кондратий для своих целей ракету придуманную и построенную архиталантливым конструктором Загибиным.

— Чем я в зиму Маруську кормить буду? — риторически вопрошала Пелагея то пустое место, на котором ещё совсем недавно стоял стог.

Под Маруськой Пелагея, конечно же, имела в виду то двурогое и парнокопытное животное, которое обычно стояло в её хлеву, а теперь паслось неподалёку в окружении ромашек, незабудок и прочей идиллически выдержанной самой матушкой Природой растительности.

Но пока, нагло обворованная самими инопланетянами, Маруська сангвинистично пережёвывала идиллические колокольчики, с ихними пестиками и тычинками, совсем не идиллическая картина отчётливо наблюдалась Придуркиным в космическом корабле.

В какой-то момент, перестав колотить кулаками в герметически закрытую дверь и обнаружив вокруг уйму приборов непонятного назначения и целые россыпи подмигивающих ему огоньков, Придуркин и впрямь почувствовал себя некоторым образом идентичным и адекватным по отношению к собственной фамилии. И эту адекватность он ни коим образом не собирался оспаривать.

Земля-земелюшка-землица тем временем скоренько отдалялась. А Придуркин и понятия не имел, что ему делать со всей этой электрикой внутризагибинского монстра. Тем более, что спереди и по бокам корабля отныне простирались только россыпи звёзд и ничего белее.

Да, какое-то время и, возможно, длительное Кондратий работал на заводском конвейере, имея косвенным образом дело с техникой в виде болтов, гаек и шайб к этим болтам.

Но «Скользкий», само собой, был посложнее любой гайки и вдвое сложнее любой шайбы. К тому же работа с гайковёртом на корабле не требовалась.

И Придуркин даже расстроился из-за того, что его познания в области закручивания и раскручивания на этом корабле, судя по всему, не будут востребованы. И, конечно, гайковёрт в натруженных и мозолистых ладонях при полном отсутствии серого вещества в некоторых местах того, кто гайковёрт этот держал, инструмент более надёжный, чем наушники и ключ, замысловато отстукивающий точки и тире товарища Морзе.

За квадратным, как окно в сортире, иллюминатором уже вовсю пылали своим голубоватым огнём звёзды, звёздочки и звездищи, когда с негромким, утробным шипением одна из стенок корабля раздвинулась, открывая Кондратию небольшое помещение для отдыха, которое одновременно с этим являлось комнатой для приёма пищи и местом отправления естественных надобностей.

Рациональность мышления изобретателя «Скользкого» в очередной раз поразила воображение даже Придуркина. Гениальный мыслитель был настолько не дурак, что, экономя пространство и материалы, совместил несовместимое — унитаз с сиденьем у обеденного стола.

Другими словами, не утруждая себя вставанием из-за стола после сытной и обильной трапезы и, отодвинув особую заслонку, можно было… В общем, многое что было можно!

Впрочем, не эти детали внутрикорабельного быта интересовали в данное время суперагента Кондратия, а — юркий кораблик инопланетных злодеев, позорно бегущих с Земли и струхнувших, лишь только их заприметили отважные бойцы земной действующей армии.

Автопилот «Скользкого Грома» был настроен только на победу и прорыв. Автопилот был надёжен, как бог, и уверенно вёл корабль, сообразуясь с показаниями носового радара, уверенно прокладывая курс вслед за уходящим зигзагами и загогулинами тем самым инопланетным шпионским кораблём, что упёр сено у земной Пелагеи.

Клочья сухой травы всё ещё сыпались с бочкообразного корпуса инопланетника, засоряя космос, орбиты звёзд и траектории полёта метеоров. Но зато теперь на сверкающем в неверном свете ближайших галактик борту инопланетника можно было прочесть какие-то иероглифы. Какие это иероглифы Кондратий не знал, как не знал он и китайского языка. Но зато теперь Кондратий знал, что на борту вражеского корабля есть надпись. Из этого явствовало: инопланетный корабль строили шибко грамотные существа!!!

Скорость полёта обоих кораблей всё увеличивалась…

Но в какой-то момент бочкоподобный инопланетник решил спрятаться. То есть, резко вильнув сторону и зарулив за Луну, теневую её сторону, на какое-то время инопланетный корабль действительно исчез из поля зрения Кондратия.

Одновременно с неожиданным маневром инопланетника включился бортовой Комп «Скользкого» и Кондратий попытался ввести в него программу перевода инопланетных символов на язык слов (всё-таки время, потраченное на усвоение секретных земных дисциплин в классах КГР не пропало для Кондратия даром), а затем Кондратий отдал наказ компьютеру задействовать инфракрасное излучение. Ведь, Кондратий не понаслышке знал, что там где неймёт око, очень здорово помогает инфракрас.

Хотя, уже через мгновение чуть ли не забыл о своём наказе, ужаснувшись тому, что увидел!

Корабль инопланетян посредством задействованных собой инфракрасных приборов, Кондратий то увидел. Но ещё он увидел длинную-длинную инопланетную пушку, ствол которой рыскал в широком растре, отыскивая корабль прилипчивого землянина!

Тем не менее, «Скользкий» не зря был покрыт деревом и толстым слоем лакоподобного, но совсем не лакового вещества. Псевдосостав земного звездолёта вкупе с деревом оказался абсолютно невидимым для инопланетной сонарной техники.

Правда, уверенным тут нельзя было быть ни в чём. Как только инопланетник отыщет иной, более хитроумный способ обнаружения живой и другой силы противника, пиши пропало. А такие коварные способы у инопланетян, безусловно, имелись.

Ведомый всё тем же, уже знакомым Кодратию, автопилотом, «Скользкий» заложил крутой вираж, обошёл инопланетник по пологой дуге и подошёл к нему с той стороны, где «Скользкого» не могли достать вражеские пушки.

Теперь инопланетник видел на своих экранах размытый силуэт земного корабля и он разгадал манёвр землянина, а потому стал опускаться к самой поверхности Луны, устремившись к той её части, что была освещена ярким, колючим космическим солнцем.

Ещё через миг оба корабля сбавили скорость и зависли в нескольких метрах от поверхности планетоида, отбросив чёткие, чернильные тени на сверкающую, серебристую равнину.

Маневр с перемещением на освещённую сторону Луны был простым, но действенным трюком со стороны инопланетян. Благодаря этому трюку и тому, что «Скользкий» вышел на освещённую поверхность, инопланетник не имеющий возможности видеть корабль Кондратия напрямую, получил теперь возможность вычислить его местонахождение по косой падающй на поверхность Луны тени «Скользкого».

Кондратий поздно осознал, что пошёл на поводу у инопланетян. Но, осознав, тотчас же ударил по клавишам маскировки и на приборной панели, повинуясь быстрым действиям агента, зажглись огоньки с надписями: «маскировка», «сложная маскировка», «маскировка глубокая».

А на мониторе компьютера зажглась надпись: «Внимание! Существует возможность активизации противником тяжёлого вооружения!».

Это означало, что ни один из уровней маскировки «Скользкого» не сработал.

Тем временем самая длинная пушка инопланетника почти упёрлась в самое брюхо «Скользкого».

Кондратий быстро ткнул пальцем в кнопку «уход влево». А из жерла инопланетного орудия выскользнул увесистый снаряд, похожий на перезрелую дыню, и, стремительно набрав скорость, понёсся к «Скользкому». «Скользкий» на всех парах отваливал в сторону, выбрасывая из открывшихся люков одну за другой несколько сфер, которые к тому же стали раздуваться, увеличиваясь прямо на глазах. «Скользкий» снова шёл к теневоё стороне спутника Земли. Ведь, пришло самое время спасаться от «дынь» противника.

Смертоносный «подарок» инопланетян угодил в один из шаров и тот беззвучно и в полном соответствии с физикой пустоты разорвался, превратившись в ничто. Вслед за первым шаром стали разрываться другие. Их пробивали осколки сдетонировавшего снаряда инопланетника. Тем не менее, «Скользкого» минула участь быть разорванным и он пока оставался невредимым.

 

12

«Скользкий» достиг лунного терминатора и нырнул в спасительную тень.

Второй выстрел инопланетника тоже не имел успеха. Ведь он был произведён уже после тог, как Кондратий завёл свой корабль за линию горизонта.

Здесь следует сказать, что во время боя, практически все манёвры «Скользкого» осуществлялись в автоматическом режиме и, естественно, в полном соответствии с вложенной в бортовой Комп программой стратегии и тактики ближнего, дальнего боя и боя средней дистанции.

И лишь в ключевых моментах, требующих не столько ума, сколько алогичной отчаянности, столь присущей всем землянам в общем и Придуркину в частности, включался в процесс сам пилот корабля, то есть Придуркин.

По большей части, конечно, Кондратий предпочитал отсиживаться, так как ещё толком не разобрался в боевой оснастке детища Кулибина-Загибина.

Но такое время, время вмешательства когда-то должно было наступить. И пришло оно, когда Кондратий обнаружил вынырнувший из-за горизонта и устремившийся к «Скользкому» инопланетник.

Суперагент быстро догадался, что пришла пора действовать. Поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, он извлёк из памяти Компа перекресте прицела, наложил его на инопланетник мерцающий в центре экрана монитора и, сведя вместе эти два изображения, собирался уже нажать клавишу «выбор оружия», но не успел этого сделать.

Он вообще ничего не успел. Потому что ни с того ни с сего «Скользкий» перестал его слушаться.

В какой-то момент корабль, вздрогнул и замер, а затем самовольно вошёл в боевой разворот.

Теперь «Скользкий» сам выбирал оружие. В носовой части корабля и в обеих его бортах с тихим щелчком отошли в стороны заслонки и в открывшихся узких щелях замерцали жерла далеко, очень далеко, не маленьких пушек.

С этого момента «Скользкий» словно взбесился. А Кондратий, уразумев, что дела его при таком раскладе никакие, обречённо вздохнул и мысленно переложил всю ответственность за происходящее на плечи Загибина.

В общем, он ушёл в комнату отдыха и психической разгрузки и, усевшись там в кресло-унитаз, пододвинул к себе поближе ящик с крем-содовой.

Открыв зубами бутылку, как это он делал всегда, Кондратий присосался к горлышку бутылки и переключил видеоизображение инопланетника на ближайший к нему монитор.

Собственная участь теперь не очень волновала Кондратия. Какого хрена он будет волноваться, если от него с некоторых пор ничего не зависело и весь он был во власти электронного мозга?

Конечно, жалко было, что Кондратий не мог видеть весь бой со стороны, как это показывают в фильмах. Удовольствие он бы получил не малое, обладай он такой возможностью. Но такова была Придуркина се ля ви.

Но события продолжали развиваться, следуя своей, непонятной Кондратию логике. В какой-то момент «Скользкий», замедлив ход, остановился. Он неподвижно завис у самой поверхности Луны, едва не цепляя брюхом лунный грунт, а для радаров противника почти слившись с поверхностью планеты.

И потому инопланетник, потеряв «Скользкого» из виду, описывал неподалёку концентрические круги, как коршун, выискивающий добычу.

Но так продолжалось недолго и «коршун» отыскал свою добычу! Видимо поисковые сенсоры вражьего корабля сумели настроиться, на кажущуюся им до того безтелесной, массу «Скользкого».

Однако и «Скользкий» не собирался отсиживаться. Включив самым нахальным образом все габаритные, какие только у него имелись, огни, он совершил пол-оборота вокруг продольной оси и двинулся к преследователю. И, если вначале шёл он медленно, то по мере приближения к противнику, скорость его нарастала и вскоре увеличилась настолько, что уже через пару секунд после начала движения корабль мчался на второй космической и проскользнул мимо фомальдегаусцев до того, как те успели применить свои пушки.

Но сразу вслед за этим «Скользкий» выполнил разворот и снова помчался к противнику.

Тем временем носовая пушка инопланетника выплюнула сгусток плазмы и Кондратий увидел как к нему несётся, пульсирующая энергетическими прожилками, уже видимая им раньше, фиолетовая дыня. Заряд летел с непостижимой быстротой, а Комп «Скользкого» словно и не хотел замечать стремительно надвигающейся опасности.

Так Кондратию казалось. Но, когда расстояние отделяющее «дыню» от «Скользкого» сократилось вдвое, «Скользкий» вильнул в сторону с такой резвостью, что Придуркин даже выронил из рук бутылку с недопитой крем-содовой и та укатилась куда-то в угол.

Корабль Кондратия впритирочку прошёл рядом с «дыней» и, пока на вражьем судне в казённик магазина подавался следующий заряд, выпроставшаяся из левой бойницы землянина молния расколола чёрное космическое пространство, а вместе с ним и снаряд противника надвое.

Евфрейтор даже поморщился глядя на всю эту картину. Ведь он не знал хорошо то или плохо, что «Скользкий» выстрелил не в инопланетник, а в бомбу фомальдегауских шпионов. Но потом он вытащил из ящика вторую бутылку и веселье продолжилось.

Краешком сознания Кондратий понимал, что остался не удел. Что со взбесившимся «Скользким» сейчас не справился бы и сам Загибин, а потому интерес его к баталии несколько поугас, хотя та только ещё начиналась и впереди Кондратия, как зрителя, ожидало много чего интересного. Нет, Кондратий решил пока просто поболтать с начальством. Излить, так сказать, накипевшее.

— Взлёт произошёл нормально, — доложил он, ведя разговор издалека. Но уже в следующую минуту переключился на самое главное: — Веду бой с противником.

И уж, конечно, разговор с начальством Придуркин вёл не посредством точек и тире доктора Морзе. Ведь, вся эта помпа — рация и телеграфный ключ к ней вместе с длинной проволокой первобытной антенны, закидываемой, как правило в доисторические времена перед передачей сообщения на крышу или дерево — вся эта древняя, давно вышедшая из употребления амуниция, была лишь символом. Традицией, ритуалом, если хотите, сложившимся очень давно и ставшее частью разведывательного юмора, который с некоторых пор стал неотъемлемой частью быта КОВПСРОА и КГР.

Нет, на «Скользком» стояли, довольно современные средства связи и Кондратий, естественно, разговаривал в данное время с начальством по обычному коротковолновому передатчику, внесённому в реестр технических коммуникативных средств «Скользкого» ещё на Земле-матушке.

— Мать твою перемать, — донеслось сквозь разряды космических помех земное и такое родное и привычное. — Ты что же, мать твою подмать, не связался с нами, сучий ты сын, ещё раньше, ещё три месяца назад? Мы уже думали, что ты копыта откинул, — вырывалось из возмущённо шипящих динамиков.

Обвинение, выдвинутое против Кондратия, Кондратий посчитал необъективным.

— Так три месяца назад я стоял у заводского конвейера и выдавал на гора план, выполняя свою нехитрую рабочую норму, — не растерялся Придуркин. — Помнишь, гад, я ещё работал в бригаде Сидоркина! Именно тогда ты подошёл ко мне и хитренько завербовал в КГР.

— А, это ты, 13–13? — прошкворчало в динамиках. — Что там у тебя? Жду доклада, мать твою перемать. Где доклад? Мы же должны, просто обязаны быть в курсе всех событий, происходящих с тобой!

— Как я могу докладывать, когда вы и слова мне вставить не даёте? — возмутился суперагент. Но потом принялся докладывать по уставному. — Сижу в комнате Отдыха и Перекура. Пью лимонад. «Скользкий» не подчиняется. Он ведёт бой с противником и всё больше разъяряется. В нашу со «Скользким» сторону движутся две бомбы противника. «Скользкий» с перепугу находится в ступоре. Ведь он никогда не видал сразу две неприятельских бомбы. Что делать?…

Бомбы, а точнее снаряды фомальдегаусцев, те самые. Что и вправду были очень похожи на дыни, действительно приближались к Кондратию. И «Скользкий» действительно казался негодным для маневра.

От чего-то корабль землян не мог сдвинуться с места. В недрах многотонной махины что-то жужжало, пощёлкивало, время от времени взрыкивало, да и сам «Скользкий» дёргался, как паралитик и вздрагивал агонистически, но сдвинуться с места и на сантиметр у него не получалось.

И Придуркин, в связи с последним обстоятельством, всерьёз заопасался за свою жизнь, небезосновательно полагая, что ему, Придуркину в этом смысле наступил конец.

Перед глазами героя, как водится в таких случаях, промелькнула вся его жизнь. И в частности — всё его конвейерное производство. Он с теплотой вспоминал сладковатый запах пригоревшего металла и богатырский окрик бригадира и ему стало щемяще жаль себя и потерянного заводского рая и он даже впервые за месяцы службы в разведке пожалел о том, что подался в КГР, вместо того, чтобы сделать карьеру по заводской линии.

Впрочем, жалел Кондратий о прошлом недолго. Потому что «Скользкий», вдруг, дёрнулся, содрогнулся, загудел всеми фибрами своей железной души и трансформаторами в придачу, а потом неуклюже, боком принялся уходить от торпед.

 

13

Завыли сирены. Замигал аварийный свет. А в космос полетел сигнал «СОС», в текстуре букв которого, помимо сообщения об опасности угрожающей кораблю и Кондратию, содержалось описание всех тех событий, какие приключились со «Скользким» и Придуркиным, начиная с момента старта корабля с Земли.

Конечно, положение, в которое попал Придуркин было очень и очень щекотливым. Но он и не собирался терпеть всё это свинство только потому, что Комп взял на себя управление кораблём, взял но не справился с задачей, то ли сломавшись в ответственный момент, то ли ещё от чего.

Впоследствии Кондратий узнал, что Комп «Скользкого» увлёкся игрой в нарды сам с собой, но потерпел поражение сам от себя. И потому, расстроившись, в критический для корабля момент просто не смог адекватно оценить ситуацию и чуть не подставил Кондратия со «Скользким».

Но как бы то ни было, Кондратий не собирался прощаться с жизнью просто так, походя и сидя на месте с бутылкой лимонада в потной руке.

И потому, приняв инициативу на себя и, прикинув в уме, где, примерно, находится пушечная палуба, он скатился по трапу вниз и кинулся к масляно поблёскивающим затворам и лафетам готовых к бою орудий.

Снаряды он нашёл сразу. Они лежали тут же, у лафетов орудий, по шесть штук в ряд в пластиковых зелёных ящиках.

Откинув крышку первого, Кондратий подхватил руками тридцати пятикилограммовую чушку и, поднатужившись, заслал эту штуку в казённик.

То же самое наш герой-канонир проделал и с двумя другими пушками. То есть, зарядил их, как полагается.

Прильнув к окуляру прицела и покрутив нужные колёсики, совместил цель с крестиком прицела и открыл вентиль подачи сжатого воздуха и снаряды рванулись в сторону приближающихся бомб.

Первый снаряд Кондратия прошёл мимо цели, в каком-нибудь метре от неё.

Второй, вообще, не вылетел из ствола. Зато третий, петляя, как заяц и дёргаясь, как паралитик, помчался куда нужно.

Кондратий не видел вспышки, так как поправлял сбившийся набок форменный кэгээровский галстук, который обязаны были носить на выполнении задания все секретные агенты КОВПСРОА. Зато бортовой Комп отреагировал на вспышку правильно, вовремя записав её на видеоленту для последующего внесения, согласно установленному порядку, в реестр совершённых «Скользким» сколь нибудь героических поступков и порывов.

После галстука Кондратий принялся за шнурки. Они у него развязались и он боялся, что как-то наступит на них и упадёт, больно ударившись о железную палубу подбородком. С ним уже было нечто подобное на его работе и он хорошо помнил, как ему стыдно было за то падение перед начальством.

Он тщательно завязал шнурки, а, когда разогнулся, на фоне тёмного, мерцающего звёздами неба уже не увидел мчащихся на него бомб.

Но Кондратия не успокоило отсутствие вражеских снарядов. Он, ведь, знал, что разорвалась только одна «дыня». Вторая же где-то околачивалась, выжидая когда «Скользкий» зазевается и повернётся к ней спиной. Возможно потерявшаяся бомба — самая коварная бомба фомальдегаусцев и теперь она невидимая и неслышимая, мчится к «Скользкому», лелея в своём пороховом сердце злобную надежду подорвать корабль землян, как какую-нибудь ржавую, старую жестянку.

И Кондратию только приходилось надеяться, что чёртова бомба заплутала где-то в звёздах, сбившись с курса.

Но наш суперагент напрасно рассчитывал на благополучный исход дела и плохие штурманские качества торпеды инопланетян. Вскоре так шандарахнуло, что зазвенело в ушах, а в животе заурчала крем-содовая.

И, оставляя за собой шлейф дыма, корабль землян стал падать.

Нет, конечно же, никакого дыма не было. И падения — тоже. Как ни забавно, но в огромном космосе просто некуда падать. Просто Кондратию так легче было видеть ситуацию: дымящийся «Скользкий» падает на… Чёрт его знает на что!

Он нервно хохотнул и приник к окуляру перископа, надеясь разглядеть через него хотя бы вражеский корабль. Однако, оптика с этой стороны, в результате недавнего попадания снаряда, вышла из строя. Тогда Кондратий распрямился и устремился по трапу наверх.

Обзорные экраны рубки чахоточно мигали, не показывая ничего, а в воздухе пахло оплавленной пластмассой. Скорее всего «дыня» инопланетника нашла самое уязвимое место в обороне «Скользкого». Если уж и защитное поле не помогло.

Кондратий взволновался и почувствовал. Что взмок. Пот струился по его лицу, щекам и стекал на накрахмаленный воротник форменной рубашки.

В утробе корабля что-то ухнуло, заскрипело, а затем звонко хлопнуло. Дым в рубке сделался ещё гуще.

Решительным жестом Придуркин сорвал с шеи галстук и с тем же настроением лишая себя и рубахи. Он понял, что жить ему осталось считанные мгновения. То есть, то непродолжительное время, пока инопланетяне не вгонят в бок «Скользкого» ещё парочку своих зарядов.

Становилось не очень-то и весело, если посмотреть хоть с какой стороны. Особенно, учитывая то обстоятельство, что у Кондратия разболелась голова.

Головная боль возникла исподволь, она разрасталась и вскоре охватила не только голову, но и шею, плечи, рёбра, таз, копчик и прочее. И Кондратий понял, что кто-то использует ультразвуковые пилы, пытаясь проникнуть в его корабль.

Об ультразвуковых пилах Кондратий догадался, потому что читал раньше, до того как стать агентом КГР, фантастические романы, в которых этот способ проникновения в чужие корабли считался самым быстрым и удобным.

Конечно же, ещё совсем недавно Кондратий не верил ни в каких инопланетян. И, стоя у заводского конвейера считал их досужей выдумкой и фантазией, распаливших своё воображение с помощью кофе, писателей. Но теперь всё складывалось по другому. Теперь всё было не понарошку, а всерьёз.

Очень скоро его схватят чешуйчатые и возможно зубоклыкие страшилища со злобными фиолетовыми глазами и перепончатыми лапами. Бррр!..

Так всё и произошло, как представлял себе Кондратий.

В тот момент, когда головная боль улеглась, стена, рухнула отделявшая Кондратия от холодного космоса, и в клубах пыли перед ним предстали те самые существа, которых он и представлял себе в своих леденящих кровь фантазиях.

Пророчества обпившихся кофе писателей сбылись. И сейчас агент с инвентарным номером 13–13 мог воочию убедиться в мерзоглядности представленной ему космической судьбой картины. К тому же существа, которых Кондратий чисто автоматически насчитал целых четыре, держали в своих мерзких перепончатых лапах, скорее всего, оружие, пусть и напоминавшее Кондратию безобидные водяные пистолеты.

Инопланетяне злобно глядели на суперагента земной разведки и Кондратий не знал на что злобы у этих монстров космоса больше, на него, Кондратия или на земную разведку.

Одна из тварей подошла к герою и ткнула его в грудь тем, что сжимала в своих чешуйчатых, отвратительных лапах.

— Мордой к стене! — прошипело страшилище тоном не терпящим возражений.

И, не желая искушать, итак, в общем-то, обделившую его, как он сам догадывался, судьбу, Кондратий послушно, но с гордым и независимым видом повернулся к гостям обратной стороной своего же фасада. И, понимая всю малокультурность своего поступка, он всё ж таки догадывался, что лучше не перечить.

После этого его тщательно обыскали, но не обнаружив ничего крамольного, кроме ручки, блокнота и удостоверения на имя секретного агента-13-13 евфрейтора Придуркина, чешуйчатые разочарованно присвистнули своими жаберными щелями. Ведь чешуйчатники рассчитывали на больший улов.

Потом его допросили.

— Сколько на Земле человекоединиц? — пытали его.

— Практически семь миллиардов, — не задумываясь отвечал Придуркин.

Уж это-то он помнил хорошо.

— Какое тысячелетие на земном календаре?

— Кажется, третье! — бойко отвечал Кондратий.

— Самая большая глубина вашего мирового океана?

— Марианская впадина. Одиннадцать километров.

Кондратию становилось даже весело. «Ну и лёгкие же вопросы у этих инопланетян!» — думал он. На экзаменах в школе и то потрудней.

— Кто руководит КГР? Имена! — потребовали от него.

И Кондратий только-только открыл рот, чтобы произнести заветные имена, но вовремя сдержался. Кондратий не знал наверняка понравится ли его руководителям то, что он выбалтывает их фамилии каким-то чешуйчатым созданиям.

— Имена, придурок! Или мы тебя сейчас выбросим в космос, — настаивал следак чешуйчатников.

— Не надо пороть горячку с космосом, — резонно заметил агент 13–13. — Всему своё время.

— Ты что жить не хочешь, умник? — позеленел ещё больше, хотя был итак весь зелёный, следак.

— Не хочет, — подтвердил другой чешуйчатник. — Или хочешь? — внезапно спросил он у Кондратия. — А ну-ка расскажи дяденьке следователю всё без утайки и он тебе ничего не сделает за это.

— Да пошёл ты! — стараясь подражать героям голливудских блокбастеров, которых насмотрелся за свою короткую жизнь вволю, сплюнул на стенку Кондратий. — Видал я таких как вы субчиков знаете где?… — ввернул уже не голливудский штамп Кондратий, хотя на самом деле чешуйчатников видел впервые.

Не зная особенностей лексики землян, чешуйчатомордые не могли даже подозревать, где их по логике рифмы мог видеть Придуркин. Однако, будучи существами, от природы, смекалистыми, они все же догадались, что это место не совсем соответствует общепринятым в среде гуманоидов этическим и моральным нормам.

 

14

Наверное, только поэтому один из лягушачьеподобных приложился прикладом между лопаток отважного героя, отчего тот даже упал на колени и с трудом сдержался, чтобы не выматерить распускающих руки собратьев по разуму.

— Координаты штаба! Шифры! Пароль скайпа конструктора! — продолжали допрос инопланетяне, не забывая время от времени приложиться к боку Кондратия то кулаком, то прикладом имеющегося у них оружия.

По большей части Кондратий лишь молчал, изредка посылая настырных дознавателей в различные далеко не престижные места. Отвечать на заведомо шпионские вопросы отважный разведчик не собирался.

В конце концов, уразумев, что от агента земной разведки ничего не добиться, во всяком случае — на первых этапах своего донельзя извращённого допроса, чешуйчатники положили его лицом на пол и заковали в наручники, решив устроить перекур и посовещаться.

— Чихал я на вас, — ерепенился, лёжа на полу, Придуркин. — Я напишу на вас рапорт своему начальству! — угрожал он. — Я научу вас уму-разуму! — так и сыпались от него угрозы.

Честно говоря, Кондратий и сам не рассчитывал на эффективность своих реприз. Но облегчить себе душу он был не прочь.

Тем временем чешуйчатые вышли в соседнее помещение покурить, как предполагал Кондратий, а заодно и составить план мести презираемым ими землянам. К тому же Кондратия они ещё не довели до нужной кондиции, раз он лежал и разговаривал на полу.

И, пока они там совещались, пуская дым от тонких сигареток к потолку, Придуркин не придумал ничего лучшего, как подползти к клавиатуре компьютера и потыкать носом в кнопки, в такой последовательности: «выбор оружия», «дезинтегратор», «выдача».

В конечном итоге этих нехитрых манипуляций стеклянная стенка одного из шкафов отъехала в сторону, явив взору космического разведчика некое приспособление, весьма схожее на домкрат, а на самом деле являвшееся оружием, предназначенным для уничтожения живой силы противника в местах наибольшего скопления этой силы.

Жаль только Кондратий был не в состоянии взять оружие в руки. Разве только что — задом наперёд.

Потому, полюбовавшись на гениальное творение не менее гениального человечества, Придуркин разочарованно вздохнул и пополз обратно, ведь с минуты на минуту могли вернуться чешуйчатокожие. Не застань они героя на месте, ему не сдобровать. Выколотят из него всё геройство скоренько.

Те не менее, вернувшиеся инопланетяне так и не заметили, что дезинтегратор, имеющийся на балансе «Скользкого», оказался распакованным.

Совершенно не мучаясь угрызениями совести, они схватили Придуркина за ноги, протащили его по палубе, а затем и — по каким-то ступенькам, ведущим вниз, и бросили Придуркина подыхать на холодном и заплёванном ещё земной приёмной комиссией полу.

Но Кондратий не собирался подыхать. Это совершенно не входило в его планы. Ведь отважный разведчик рассчитывал получить в будущем орден за личное мужество и героизм, проявленные в бою!

И даже то обстоятельство, что в подвале корабля отчего-то воняло немилосердно и его по всей вероятности подлые чешуйчатники решили во чтобы то ни стало убить этим запахом, Придуркина не обескуражило. Ведь, он не понаслышке знал. Что так может пахнуть только паёк разведчика-космолётчика и, как вскоре выяснилось, оказался в этом прав. Повсюду на полу, лишь только Придуркин обвёл, помутившимся от едкого смрада взором помещение, он увидел целые груды тюбиком с пастеризованной космической едой. Была здесь и селёдка в маринаде и картофельное пюре к этой селёдке, а ещё — квашеная капуста к картошке, а к квашеной капусте… Да, в общем, чего тут только не было!

И только есть всё это было невозможно. Потому что сия продукция предназначенная для откорма астронавигаторов во время их славных межзвёздных перелётов безнадёжно испортилась. Что-то дало сбой в программе компьютера и холодильник отключился начисто, бросив космолётчицкую пищу на произвол судьбы.

— Да-а, — только и протянул Придуркин.

Он попробовал пошевелиться, но жутко болели отбитые рёбра, да к тому же и наручники несколько мешали. И только теперь он заметил, что ноги его прикованы тяжёлыми кандалами к титановой переборке корабля.

Он подёргал за цепь, но с таким же успехом он мог дёргать слона за хвост.

— Мало того, что Загибин жратву перепортил, — подумал Кондратий, — так он ещё так устроил, что кандалы хрен от стенки оторвёшь!

Но потом Придуркин заметил к своей радости, что цепи кандалов не впаяны намертво в металл, а привинчены к ней болтиками с гаечками. А по гаечкам спецагент, как мы уже говорили выше, был мастак. Насобачился ещё в бытность свою сборщиком на конвейере.

Придуркин быстро развинтил всю еду хреновину и уже через минуту тащился по лестнице обратно в рубку. Гремя цепями, как какой-нибудь каторжанин или, если хотите — цепной кобель, он подошёл к знакомому ему стеклянному шкафу, вырвал дезинтегратор из зажимов и направил его раструб себе на щиколотки, моля лишь только космического бога о том, чтобы не промазать. В случае промаха, он мог бы освободить не щиколотки от оков, а оковы от щиколоток. Повоюй тогда с жабомордыми!

— Эх, а на Земле сейчас июньский полдень! — вздохнул Придуркин, нажимая на спуск дезинтегратора и имея в виду, конечно же, не то, что на всей Земле лето. Такого просто не могло быть в силу того, что Земля не относилась к классу стопроцентно комфортабельных планет. Ностальгируя по лету, Придуркин имел в виду свой Раздолбаевск, где и в самом деле сейчас ярилось лето, с его дождями, цветами и валяющимися пьяными мужичками на клумбах и газонах.

Вместе с кандалами исчезли и кроссовки, но Придуркин нисколько не жалел о них. Они ему слегка жали и все равно он собирался их выкинуть в самое ближайшее время. Зато ноги остались при нём, то есть при Придуркине. Он придирчиво пересчитал свои слегка кривоватые пальцы, от которых, может быть, лишь слегка пахло — всё было на месте. Пятки… Мозоли, как свежие, так и давние…

Ботинки Придуркин решил срезать со скафандра. Не ходить же босым! Скафандровая обувь ноская, прочная и ещё немало послужит Кондратию, прежде, чем прохудится.

Инопланетян нигде не было видно. Кондратий прошёл к тому месту, где эти сукины дети проникли в корабль и увидел на стене свежезаваренный шов.

«Скользкий» только снаружи был деревянным. А внутри он состоял из железа и пластмассы.

Короче Придуркин скоро понял, что инопланетные следаки перебрались на свой корабль, а его оставили подыхать в тесном и сыром подвале загибинского детища. Потом он посмотрел в иллюминатор и увидел движущиеся звёзды и подумал, что это не спроста. И, что он или наблюдает воочию разбегание звёзд и галактик, так сказать — теорию большого взрыва наглядно или его буксируют. Потому, что «Скользкий» атрофировался полностью и не желал самостоятельно проявлять каких-либо признаков жизни.

Тем временем пол под ногами накренился, а звёзды поплыли ещё быстрее.

— Следующая остановка — Юпитер, — прозвучало в динамиках. — Не курить и приготовиться к посадке.

— А нельзя ли остановку по востребованию? — закричал Придуркин, когда увидел Землю, пролетающую в иллюминаторе, но ему никто не ответил. Наверное, обратная связь была повреждена. — Дьявол, мне же в обратную сторону! — забегал по рубке Кондратий, глядя на удаляющуюся Землю и кинувшись к компьютеру, забарабанил кулаками по клавишам. — Поворачивай. Сволочь! Я кому говорю! — требовал он. — Мне же преследовать шпионов нужно, недоумок! Я ж тебя на металлолом сдам, поганец ты эдакий, только вот вернёмся на Землю!

И тут, то ли испугавшись угроз, то ли у него пробудилась совесть, но Комп внезапно включился и на экране его, самопроизвольно, высветилась картинка: в плотные слои метановой атмосферы врезался инопланетный корабль.

Вокруг корабля чешуйчатников бушевало сиреневое пламя, а от кормы его к «Скользкому», как заметил Кондратий, тянулся трос из жаростойкого материала.

Да, Кондратия буксировали! Как какого-нибудь мальчишку. Тянули на верёвочке на заклание.

Возможно, его хотели съесть. Суперагент допускал и такое. Но не это сейчас тревожило его, а то, что перед тем, как его съесть зеленомордые выведают у него всю информацию о Земле и кэгээре и даже, возможно, попытаются его перевербовать, посулив ему несметные сокровища и своих самых прекрасных зеленомордых девушек. А становиться на сторону врага Кондратий, ох, как не хотел! Не для того же он заканчивал краткосрочные курсы в КОВПСРОА, что бы использовать полученные знания на благо инопланетян. Да были бы ещё инопланетяне нормальные, а то всё норовят захватить Землю — его родную вотчину! Прямо мания какая-то. Вон сколько планет в космосе! Нет, подавай им Землю…

— Чего же им ещё надо? — спрашивал Кондратий у своего отражения в зеркальной крышке стола. — А вот чего! — и показал фигу своему отражению.

Мысль о том, что инопланетянам, возможно, нужен его родной завод с его, Кондратия бывшим бригадиром ужаснула Кондратия. И он почувствовал, как волосы на его голове, в результате закипающего в нём возмущения, буквально встают дыбом от такой неслыханной дерзости и нахальства инопланетного разума.

Между тем инопланетник, а за ним и «Скользкий» уже приближались к планете, которая, увеличиваясь в размерах, словно её надували компрессором через резиновый шланг, пока не закрыла большую часть космоса, что не очень-то нравилось Кондратию.

За иллюминатором вовсю бушевало и ревело пламя, порождённое трением обшивки корабля о сильно затвердевшую на такой скорости кораблей, атмосферу. Пол под ногами Кондратия и стены вокруг него сотрясались.

Тем не менее, приземлились они более или менее удачно на берегу пересохшей начисто речушки. Оба звездолёта замерли прямо у подножия красно-бурых скал, отшлифованных ветрами и непогодой.

Инопланетник, да что там говорить, и «Скользкий тоже, нелепо торчали посреди плоской, как бильярдный стол, выжженой солнцем, равнины и защитные силовые поля обоих кораблей, раскалённые до зеленоватого свечения, ещё во время прохождения атмосферы планеты, теперь чуть слышно потрескивали, остывая под порывами сухого и от того колючего ветра.

Чешуйчатники выбрались из своей космической колымаги ещё до тог, как она остыла и, приблизившись к «Скользкому», постучали по силовому кокону когтистым кулаком.

В этот раз чешуйчатогрудых было трое. Их зеленоватые фигуры чётко выделялись на фоне желтоватого невысокого бархана, в который и уткнулся носом «Скользкий».

— Приём отменяется, господа чешуйчатозадые! — объявил в микрофон Кондратий, предварительно проверив все ли люки звездолёта заперты на засовы и запоры, а наружные динамики с безукоризненной чёткостью и хорошей дикцией изрыгнули из себя эти его слова. — Приходите в четверг, — посоветовал суперагент, — может быть что-то придумаем для вас.

Придуркин никогда не был поклонником бюрократии и канцелярской волокиты, но вдруг он понял, что бывают в жизни случаи, когда эти два распространённых на Земле явления бывают просто необходимы. — Итак, до четверга, господа хорошие, — сказал он. — Нет лучше — до пятницы. А ещё лучше: приходите со следующей недельки. А то, знаете ли, в пятницу у нас короткий рабочий день в связи с всеобщим санитарным днём и таких же масштабов, если не больших, интенсивной санитарной уборкой.

Инопланетяне, словно бы послушавшись Кондратия, отошли. Но после краткого совещания, произошедшего между ними, один из чешуйчатников отошёл в сторонку и поднял до уровня своей килевидной, прямо таки птичьей груди оружие, которое держал в руках с того самого момента, как вылез из своего бочкообраного корабля.

Тончайший красноватый луч вырвавшийся из дульного среза, впился в кокон силового поля «Скользкого» и, оставляя на нём борозду, прошёлся по нём наискосок. Дерево под защитным полем вспыхнуло, как вощёная бумага. А луч тем временем уже добирался до внутреннего металлического слоя обшивки «Скользкого», распластывая и его.

Увидев такую картину. Кондратий пошёл немного на попятную.

— Хорошо, я пересмотрю дату нашей встречи, — поспешно сказал он. — Если вам так уж невтерпёж, можете зайти пораньше. Только не портите, господа, имущество КГР! Если о том, что вы сейчас проделываете с этой прекрасной машиной узнает Пятёркин, он начнёт против вас интервенцию. Вести же бюрократическую войну с земными бюрократами вам не по зубам, господа хорошие! Немедленно уберите эти ваши штуки! Руки прочь от «Скользкого»! Свободу жертве чешуйчатников — Кондратию! — перешёл на скандирование Придуркин, видя, что зеленомордые и не думают прекращать потрошить его корабль. — Кстати, вы не знаете часом, почему это великолепное детище загибинского ума назвали «Скользким Громом»? вопросил он у агрессоров, вроде тех, действительно могло интересовать эта забавная мелочь. — Хорошо, — частил Придуркин. — Я вам расскажу, что лежит в основе этого имени. — Он собрал лоб в гармошку. — Несколько лет назад, когда этот перец ещё спускали со стапелей, он назывался «Громом». Но вот один из рабочих не удержал лебёдкой многотонную громадину и корабль с пугающей быстротой заскользил вниз. «Ну и скользкий же этот «Гром»!» — закричал рабочий в своё оправдание. Вот так «Гром» стал «Скользким Громом», а в просторечии — «Скользким»… Но вы меня, господа, кажется, не слушаете! — рассердился Кондратий, заметив, что чешуйчатники и не думают останавливать свой шипящий лазер и тот уже проделал основательную дыру в боку «Скользкого».

Секундой позже неровный квадрат стены обозначенный глубоким. Малиново светящимся рубцом, рухнул. Он вывалился наружу, а в салон корабля землян ввалились вооружённые с головы до ног чешуйчатники.

Двое из них сразу бросились к Кондратию.

 

15

Чешуйчатые были дюжими парнями и потому, бесцеремонно заломив Придуркину руки за спину, поволокли его прочь из корабля под свет чужого солнца. И там, под ослепительными лучами этого иноземного светила малость отмутузили агента, надавав ему по морде, как этого и требовал, наверное, этикет этих, отдалённых от Земли, а потому малопонятных Придуркину мест.

Надо сказать, что Придуркин не очень-то поддавался. И пару раз даже лягнул кого-то из этих, прямо скажем, жутковатых созданий ногой, а одного даже укусил. Но силы были неравны.

— Эге, господа хорошие! — сказал Придуркин в ответ на их явно запрещённые международной конвенцией тычки и подножки и сплёвывая кровь с разбитой губы под ноги этим беспардонным созданиям. — Значит безапеляционная, безудержная демократия не является отличительной чертой вашей чешуйчатомордой демократии? Я вас правильно понял? В таком случае, джентльмены, готов поспорить, все эти барханы, — Кондратий кивнул головой в сторону совершенно безводной пустыни, которая представляла собой тотальный и единственный ландшафт планеты, — готов поспорить, что все эти дюны — следствие вашей четвёртой мировой войны.

— Заткнись, земная крыса и подойди к тому почтенному йоркцу, — порекомендовал один из фомальдегауских умников, кивая куда-то за спину Кондратия.

Кондратий оглянулся и только сейчас заметил недавно подошедшего, заросшего с головы до пят рыбьей чешуёй, старца.

— Добро пожаловать на Фомальдегаус, — поприветствовал землянина старец с изборождённой морщинами чешуёй.

— А разве это не Юпитер? — удивлению Кондратия не было предела. Его рубашка расстегнулась на груди во время потасовки, представив на обозрение чокнутых фомальдегаусцев грудь землянина, густо поросшую волосом — предмет мужской гордости Придуркина на Земле. — Вы часом не оговорились? Это и вправду не Юпитер? — продолжал допытываться Придуркин.

Не без подозрения взглянул Кондратий на фомальдегауское светило, которое, если бы и было солнцем, то должно было быть на несколько порядков меньше, находись Кондратий на Юпитере.

— Нет, презренный лазутчик, это планета Фомальдегаус звездной системы Фэт.

— Точно? — не поверил Придуркин.

— Точнее не бывает, — подтвердил один из чешуйчатников. — Скоро ты сам в этом убедишься.

И чешуйчатник повернулся лицом туда, где зависли в слегка фиолетовом небе несколько огромных шаров. — Видишь в небе планеты? Всего их двадцать. Просто, большинство из них сейчас не видно, потому, что находятся они за линией горизонта. Всего же планет в системе двадцать и все они обитаемы. Мы же в данное время находимся в самом сердце фомальдегауской пустыни Гири-Гири. Есть у нас и более красивые места. Но ты их никогда не увидишь, так как ты инопланетный шпион и место твоё…

— О, нет! — перебил его Придуркин. — Посмею не согласиться с вашим последним утверждением, при всём моём уважении к вам. Это вы шпионы, а я — разведчик, сукины дети! И, будьте добры, поднимите все руки. Вы арестованы, господа чешуйчатники!

Между тем, фомальдегаусец Кондратия не слушал и продолжал свою речь.

— …Твоё место, земной шпионяка, в самой страшной тюрьме фэтского мира — Бараклиде! Ты заслужил такую участь, уродливая твоя харя!

— Кто? Я — харя? Да ты посмотри а себя облезлая жаба! За мной знаешь как девки земные бегают? — возмущался Кондратий. — Увидали б они тебя, — хмыкнул он.

— Смирись и признай свою вину, земной червяк, — потребовали у Кондратия между тем. — Добровольного признания требуют наши законы, иначе мы не сможем тебя засадить в нашу тюрьму. Хотя нам этого ох как хочется!

— Я ещё не сошёл с ума, хари ваши немытые, чтобы помогать вам посадить себя в тюрягу, — нервно захихикал Кондратий. — К тому же я подозреваю, что санитарные условия в вашей тюрьме прямо-таки скотские. Да и заключение, скорее всего — пожизненное.

— Нои преступление, которое ты совершил, немаленькое, — напомнил фомальдегаусец. За него меньшего срока просто не предусматривается. У нас всё по справедливости.

— Хотелось бы в это верить, — криво усмехнулся Кондратий.

— Ты у нас подпишешь все нужные бумаги! — прошипел, выскочив вперёд один из чешуйчатников. — Не подпишешь, пеняй на себя.

— Ни хрена себе заявочки, — упрямо бубнил себе под нос межзвёздный агент.

Но он уже и сам понял, что влип здорово. Чешуйчатники от своего не отступятся — читал он в их глазах. Не уговорами, так хитростью, но своего добьются.

И тогда сидеть ему в этой треклятой… как её… Бараклиде, не пересидеть. Одним словом — до скончания века.

И всё-таки не зря болтают, что надежда умирает последней.

— Хорошо, ребята, — кивнул Придуркин, по возможности игнорируя оплеухи и пинки, которыми его то и дело и по ходу дела награждали весёлые парни с Фомальдегауса. — Я подпишу ваши филькины бумажонки. Но за это вы должны кормить меня, как положено…Слыхал я о вашей тюремной баланде, — соврал Кондратий.

— Генеральского слова тебе достаточно? — спросил старец.

— Нет. Скажите: честное ящерицкое, — издевался Придуркин. — В общем, дайте слово чешуйчатника.

Фомальдегаусцы переглянулись. Затем сунули в руки Кондратию бумаги.

— Ну, так будешь подписывать? Или нам тебя живьём сначала нужно поджарить? — кивнул один из фомальдегаусцев на лазер, зажатый в лапах другого.

Придуркин посмотрел на лазер, потом на бумажки с закорючками и его чуть не стошнило, до того эти документы, в которых решалась его участь, показались ему противными.

— Будь, что будет, — вздохнул он и, прищурясь глазом на неземное солнце. — Но не забывайте, — напомнил он чешуйчатникам, — за мои подписи мне положены премиальные: ежедневное кофе на десерт со сливками и двухчасовая прогулка по вечерам иначе наша сделка потеряет свою юридическую законность… Не откажусь я и от ежегодного отпуска, — расширял своё правовое поле посредством психического нажима на оппонентов, Кондратий. — Надеюсь, во время его проведения я сумею смыться от вас.

Кондратий поставил закорючки на всех бумажках, куда только ему ткнули когтистым пальцем зеленомордые, а потом они же посадили его в грузовик и куда-то повезли.

Эта машина, совершенно не имеющая колёс, а опирающаяся на землю исключительно посредством воздушных струй, казалось, вот-вот вытряхнет из Кондратия душу. Тем не менее, фомальдегаусцы переносили езду неплохо. Они словно и не замечали как у всех, кто сидел под тентом грузовичка бренчат кости, когда тот скатывался с очередного ухаба перед тем как забраться на следующий.

— Развели тут антимонии, понимаешь, — не мог успокоиться секретный агент с тех самых пор, как его грубо втолкнули в грузовик и повезли в неизвестном направлении.

Дюзы, те, что снизу поддерживали грузовик в метре от земли и те, что располагались сзади и толкали его же вперёд, с воем и скрежетанием выбрасывали из себя центнеры воздуха и грузовик, хотя и не быстро, но полз вперёд, последовательно отвоёвывая у пустыни километр за километром.

Они ехали часа три, пока не остановились возле внушительного трёхэтажного строения, сложенного из увесистых каменных глыб.

— Это и есть ваша говенная Бараклида? — желчно поинтересовался Придуркин, но ему никто не ответил. — Эй, хозяин, принимай товар! — распорядился разведчик, до конца решивший оставаться хозяином положения.

Пока всё выглядело безобидно и презабавно. Единственное, что не нравилось Кондратию при существующем раскладе. Так это хмурые и неприветливые лица охранников, которые стояли под стенами зловещего здания и по всей видимости охраняли покой и сон узников.

На взгляд Кондратия, обслуживающий персонал известной во всей фэтской системе фирмы мог бы быть и поприветливее.

Так он прямо и сказал всем этим придуркам в камуфляжной форме. За что ему едва не выбили зубы.

Но уворачиванием от дубинок стражников Бараклиды сегодняшние приключения Кондратия не закончились. Едва его провели по узким и обшарпанным коридорам тюрьмы и бросили в душную и вонючую камеру размером восемь на двенадцать квадратных фомальдегауских муслонов и он по достоинству оценил всю по спартански незатейливую обстановку нового обиталища — две трёхярусные кровати, грубо отлитый стол из нешлифованной пластмассы, да вонючая параша в углу — только он всё это рассмотрел, как с верхнего яруса одной из коек спрыгнул резвый малый с кастетом на пальцах и с перекошенным хронической формой мизантропии лицом.

Этот малый времени даром не тратил. И пока Кондратий удивлённо разглядывал его, надумал заехать сотоварищу по камере кастетом по физии, но малость промахнулся. И тогда малый истошно завизжал, что он в этой камере главный после директора тюрьмы и потому все должны беспрекословно подчиняться ему.

Кондратий успокоился. Он то уж совсем было думал, что встретился с чокнутым. Но этот субьект был всего лишь одним из целой армии заражённых бациллой властолюбия.

Тем не менее. Обследовав визуально ещё раз внутренность помещения и не обнаружив в нём хоть каких-нибудь существенных признаков власти этого харизматического донельзя субъекта, Кондратий позволил себе усомниться в объективности слов сокамерника, товарища, так сказать, по несчастью. А оттого решил себя вести пока нейтрально, не вступая ни в какие переговоры с провокатором.

Между тем экзальтированный до крайности экстраверт, каковым без сомнения возомнил себя зам директора по камере не на шутку огорчённый несговорчивостью новенького, одним махом запрыгнул на стол, сменил кастет на нож и принялся размахивать этим ножом в опасной близости от кондратьевской горлянки.

Вёл себя стервец, конечно, по свински. И, возможно. В соответствующих кругах сошёл бы за обаяшку. Но на взгляд суперагента, каковым без сомнения являлся Кондратий, не должен вести себя так добропорядочный зек, воспитанный к тому же судом и охраной.

Он так прямо и сказал об этом казематному горемыке и коллеге по камерной пайке.

После чего тот неожиданно успокоился, слез со стола на скамейку и сказал человеческим голосом:

— Спорим, я знаю, как смыться из этой клоподавильни?

Со стороны нервного субьекта попавшего в сокамерники к Кондратию это был хоть какой-то конструктивизм. Но Придуркин пока не собирался влазить в новые неприятности.

— Извини, приятель, — вздохнул Кондратий, — но лично мне здесь нравится. И я пока не собираюсь тикать отсюда. С меня на сегодня хватит стрельбы и погони. Всё это у меня вот уже где стоит, — чирканул он пальцем себе по горлу. — Пожалуй, я лучше отдохну малость, а там видно будет. — Кондратий оглянулся на дверь. За которой раздавались гулкие шаги охранника. — Во всяком случае, мне необходимо какое-то время, чтобы собраться с мыслями, — закончил свою тираду Кондратий, пытаясь сообразить, что он сам имеет в виду под своей последней фразой и имеет ли в виду что-нибудь вообще.

Но сокамерник обиделся. Насупившись, он спрятал нож в рукав и отошёл в дальний уголок. Паучьим выжидательным взглядом он принялся наблюдать за Кондратием.

А Кондратий, выбрав себе поудобнее шконку, взбил перину и прилёг немножечко вздремнуть, притушив торшер.

 

16

В отяжелевшей голове суперагента вертелась одна и та же мысль. Но — какая, было уже неважно.

Возможно этой мыслью было желание Кондратия во чтобы то ни стало стать героем КГР! Или сбежать из Бараклиды и прославить себя этим в фэтской системе. А может…

…«Скользкий» агонизировал. Заваренная чешуйчатниками дыра в правом боку, а перед этим ими же проделанная, плохо затягивалась. Другое место, тоже вырезанное лазером, саднило и побаливало. Но постепенно, медленно и неотвратимо обе дыры самоустранялись.

Не секрет, корабль Загибина был так сконструирован, что являлся как бы живым организмом. И потому восстановление его частей проходило по принципу регенерации биоструктур. Хотя, конечно, несколько иным способом. Другими словами, по специальным микротрубочкам — своеобразным венам и капиллярам — особый жидкий состав поступал в любой, даже самый отдалённый уголок корабля и там, изливаясь наружу, застывал, вытесняя разрушенную ткань и заменяя её новой, правильно структурированной.

Основой для постоения, матрицей корабля служила его голограмма, объёмный рисуноу со всеми деталями — своеобразное биополе «Скользкого».

Этот голографический двойник «Скользкого» всегда был при нём и проецировался изнутри корабля посредством невидимого, всепронизывающего излучения специальной проекционной, самокорректирующейся установкой.

Да, корабль, как и всё живое, мог ощущать боль. И пока всепроникающий и вездесущий Комп не устранял существующую неисправность, «Скользкий Гром» испытывал нешуточный дискомфорт — он страдал.

Вот и сейчас — тоже. Но это страдание, как и должно происходить по логике вещей, являлось залогом выздоровления.

Уничтожить «Скользкий» можно было только отключив или разрушив какой-то один из его важнейших узлов. И такими узлами являлись: голографический проектор и его автономный источник питания; венозно-капилярная сеть; резервуары с жидкой материей и кое что другое, то, о чём подробно рассказано в технической документации корабля Кулибиным-Загибиным.

В общем, корабль был довольно уязвим. Но в то же время и очень живуч. И, наверное, только поэтому сейчас он медленно, но последовательно восстанавливался. И первым делом, которое он сделал, лишь только регенерация оказалась завершена, это проведение осмотра окрестностей, определение координат своего нахождения. А, обнаружив поблизости инопланетник, «Скользкий Гром» немедленно задействовал программу самозащиты. Проще говоря, он открыл огонь по вражеской машине.

В какой-то миг над безжизненной песчаной равниной с редкими островками скал на ней засверкало, грохот поднялся неимоверный.

Инопланетник принялся отражать удары. Он отбивался, как мог, выставив перед собой защитное поле. Однако Комп «Скользкого» использовал технику нанесения точечных ударов. Т есть, его снаряды ложились исключительно в одно и то же место, расшатывая таким образом оборону задействованного противником силового щита.

Боезапас земного корабля для 45-милиметровых орудий был рассчитан на миллион снарядов и потому конвейер-автомат, подающий заряды, зарядов этих не жалел.

Между кораблями протянулась огненная дуга, сверкающая даже при ярком солнечном свете, а сам инопланетник превратился в сияющий огненный шар. Зрелище было неописуемым и дорого, наверное, дал бы Загибин, чтобы увидеть в эти минуты свой сражающийся корабль.

В то же время сам инопланетник не мог отвечать на удары «Скользкого», так как все силы задействовал на погашение чудовищного давления термитных бронебойных снарядов посылаемых в него «Скользким» со скорострельностью 600 снарядов в минуту или 10 штук — в секунду.

При таком режиме боя и с таким боезапасом «Скользкий» мог стрелять 1666,5 часов подряд или — почти семьдесят суток без перерыва.

Пока инопланетнику удавалось сдерживать натиск огня «Скользкого». Но сие не могло продолжаться бесконечно. По идее силы инопланетника болжны были иссякнуть до того, как закончатся снаряды «Скользкого». И, понимая эту нехитрую истину, инопланетник попытался уползти от «Скользкого» на брюхе, чтобы спрятаться за ближайшими скалами.

В общем, через несколько минут после начала сражения корабль фомальдегвусцев включил двигатель и, оставляя за собой взвихренный песок — целую маленькую бурю — и отталкиваясь от земли струями реактивного пламени двинулся прочь от «Скользкого».

«Скользкий», работающий по несколько другому принципу и на несколько ином топливе, обнаружив, что враг уходит, не бросился преследовать его, а прекратил огонь и сосредоточил всё внимание на другой задаче, задаче поиска своего хозяина. То есть — Придуркина Кондратия Игнатьевича, суперагента-13-13.

Чуть помедлив, пушки спрятались в бойницах, а на смену им из приоткрывшегося на секунду отверстия в той части ракеты, которая была поближе к корме, выскользнул небольшой, почти игрушечный реактивный вертолёт, снабжённый телекамерой, датчиком теплового видения и мощной радио- и телепередающей системой.

Вертолёт-лилипут, размеры которого, к слову сказать, не превышали размеров мяча для пинг-понга, со скоростью 200 км/час устремился вдоль следа фомальдегауского грузовика.

Вертолёт шёл точно последу оставленному вездеходом фомальдегаусцев и сканируя изображение проходимого пути в аналитический центр Компа «Скользкого Грома». Оставалось лишь подождать, когда в нескончаемом потоке поступающей на борт земного корабля пустой информации появится хоть что-то дельное.

Тем временем инопланетник, используя затишье, распластал все свои солнечные батареи и набирался энергии. После трёпки, заданной «Скользким» восстановление сил для него являлось насущной необходимостью.

«Скользкий» же, почти забыв о недавнем инциденте, терпеливо ожидал, когда же, наконец, появится информация о местонахождении Хозяина. Ему не терпелось поспешить на выручку агенту. В памяти «Скользкого», а точнее — Компа Кондратий значился как Тот, чьи приказы следовало выполнять беспрекословно и в случае опасности спасать прежде всего Кондратия. «Скользкий» был, как могучий, выученный пёс. Стальная, преданная машина. Слуга. Этот слуга не желал служить ничему и никому, как только Кондратию, внесённому в реестры его электрической памяти на то время, пока специальным кодом, цифровые значения которого знало только руководство КГР, пока этим кодом не будет «Скользкому» назначен другой Хозяин.

На всякий случай «Скользкий» вывел наружу аннигилятор, оружие страшной разрушающей силы. И теперь ствол этого монстра среди другой артиллерии, известной человечеству, торчал над самой высокой башней-надстройкой корабля, словно невиданно ядовитая змея выползла из своего убежища погреться в ослепительном сиянии фомальдегауского солнца.

И почти сразу же вслед за тем, как смолкло жужжание сервоприводов, видвигающих опасную установку, в Комп поступило сообщение с Земли для агента 13–13:

— Агенту 13–13. Выйдите на связь. Как поняли? Приём.

— Хозяин отсутствует. Устраняю повреждения, — ответил Комп. — Осуществляю поиск Хозяина — агента-13-13.

— Сообщите подробности, — поступил приказ.

— Есть сообщить подробности, — ответил Комп.

И тот час же с поверхности чужой планеты на Землю полился поток информации о событиях произошедших со «Скользким» с момента старта его с Земли.

Была в этом огромном информационном блоке и гонка в космосе и обман, посредством которого чешуйчатники повредили корабль землян, а потом вывели его за пределы Солнечной системы, а затем вынудили сесть на одну из планет Фэтской системы. Рассказывалось в этом объёме информации и о пленении секретного агента, в то время, как израненный Скользкий» оказался совершенно бессилен в чём-либо помочь разведчику, ведь вся энергия корабля в те минуты была брошена на восстановление «Скользкого»…

Конечно, первоочерёдность самовосстановления «Скользкого» в то время, как не меньшая опасность угрожала Придуркину, была спорным вопросом. Но Загибин понимал, что безопасность пилота корабля прежде всего зависит от сохранности и от правильного функционирования этого корабля, а потому он ввёл такую программу в Комп «Скользкого», согласно которой в некоторых случаях корабль спасался в первую очередь. Именно таким случаем, по мнению Загибина и проводника его идей Компа и был случай с пленением фомальдегаусцами отважного и непобедимого агента-13-13.

К тому же Загибин слишком дорожил своим детищем, чтобы поставить его существование под угрозу ради какого-то там агента, пусть даже агент этот был другом гениального конструктора.

В общем, следуя извивам загибинского ума у Кондратия не было никаких шансов в сложившейся ситуации. Зато у «Скользкого» их было полно. И потому «Скользкий», только оправившись от ран, принялся за спасение Кондратия.

Генералы же, руководившие операцией «Земная контрразведка против фомальдегауской разведки» слишком были заняты развивающейся операцией, чтобы вникать в ту программу, что заложил конструктор в корабль. Потому и от их внимания ускользнул факт внесения Загибиным в программу, имеющую государственное, общечеловеческое и планетарное значение личностных мотивов, каковыми и являлись мотивы Загибина сбережения «Скользкого» любым путём, пусть даже ценой жизни земного разведчика.

А в тюрьме Бараклиде, что означало по фомальдегауски «хрен уйдёшь!» шла собственная размеренная жизнь. И после того, как сокамернику Кондратия, этому приписнутому фомальдегаусцу не удалось запугать мужественного разведчика, а лимит тюремных развлечений вовсе не исчерпывается отчаянными поножовщинами и идиотскими драками с выкрикиванием угроз в адрес противника и местной матерщины, помирившись и даже побратавшись, вскоре братья (теперь уже) по неволе сели за единый стол играть в карты.

Эти карты, слепленные из хлебных крошек и старых носков с помощью слюны были гордостью Чендапурки, так звали этого, как оказалось, приятного во всех отношениях фомальдегауского парня.

Конечно, его манеры, а так же методы воздействия на окружающих с помощью таких нехитрых, но проверенных приспособлений, как нож и кастет, не вызывали у кого бы то ни было иллюзий и симпатий, но терпеть этого недоумка было можно.

Не взирая на то, что ещё в самом начале игры, фомальдегауский хлыщ раздал себе пять тузов и вдобавок всё время норовил заглянуть в карты Придуркина, агент продолжал с ним играть, самозабвенно отдаваясь этому занятию.

И уж совсем Придуркин не знал, что в это самое время на далёкой теперь Земле, пославшей его на спецзадание, в кабинет генерала Березина строевым чётким и чеканным выверенным шагом вошёл связист полковник Кнопкоскрепкин и чётко по уставному доложил начальству, что, несмотря на препятствия чинимые КГРу Полудуркным, наконец-то с кораблём восстановлена связь и теперь остаётся найти лишь самого Полудуркина, который, как и планировалось-ожидалось, попал в передрягу, а точнее — на вотчину инопланетян, в их планетарную систему.

 

17

— Не Полудуркин, полковник, а Придуркин, — мягко поправил связиста генерал. — Полудуркин — это было бы мягко сказано. Очень мягко, — ласково пробубнил он.

— Как?! Совсем?!! — не поверил своим ушам полковник.

— Увы нам, увы, — чуть ли не цитатой подтвердил генерал и удручённо-счастливо покачал головой. — Дело обстоит именно таким образом. То есть, самым серьёзным образом. — Березин вздохнул. — И потому нам всем, — генерал показал на коллективное фото членов генералитета, сделанное на какой-то гулянке и висевшее на стене позади письменного стола генерала, — и потому, херр полковник, придётся мириться с этим безобразием, то есть, с полнейшей некомпетентностью компьютера, выбравшего на роль суперагента именно этого… этого маньяка в смысле смысла своей фамилии.

— Значит не ПОЛУ, — растерянно моргал глазами связист.

— К счастью, полковник, — в тон ему вздохнул Березин. — И, если бы дело обстояло именно так, как вы его себе до того представляли, из этого дела, пожалуй, исчез бы фактор непредсказуемости, а значит присутствовал бы элемент уверенности в успешном исходе операции. А так этого элемента нет, полковник. И в этом наша беда.

Вот такая беседа проходила в штабе КГР между генералом Березиным и полковником-связистом. Но всего этого не знал Кондратий.

Позабыв обо всём на свете — и кто он такой и по какому заданию прибыл на Фомальдегаус, а так же куда попал вследствие этого пибытия-задания — Кондратий самозабвенно резался в карты, время от времени выкрикивая Чендапурке, которого он вместо прежнего длинного его имени называл просто Уркой, в общем, периодически Кондратий то идело выкрикивал фомальдегаусцу. Если, вдруг, тот прятал козырные карты Придуркина себе в рукав, а свою некозырную мелочь совал в рукава Придуркина. Да ещё при этом и уличал того в мелком воровстве и мошенничестве, в общем, Кондратий яростно выкрикивал этому типу с замашками прожжёного шулера:

— Ах ты фэтский шпион! Ещё один мухлюх с твоей стороны и я тебя в бараний рог сотру! — вопил он, вскакивая из-за стола.

На что фомальдегаусец лишь корчил рожу и съедал очередной козырный валет сокамерника. Предварительно, конечно, стырив его у него.

Впрочем, не так уж безнадёжен и туп был Кондратий. И в карты играть он умел. Просто в какой-то момент, а точнее, в самом начале игры он обратил внимание на то, что на тыльной стороне карт Чендапурки имеется изображение планетарной системы состоящей из звезды и двадцати планет. И почему бы ему, Кондратию было не предположить, что этот рисунок не отображает Фэтскую систему, о которой до сих пор земляне не знали ничего?

В общем, Кондратию было выгодно шельмовское поведение Урки-Чендапурки. Игра таким образом сильно запутывалась и самому Кондратию ничего не стоило, в виду этой запутанности, одну из карт спрятать в карман, тем самым обеспечив себя не просто игральной картой, а картой планетарной системы Фэт!

В будущем, полагал Кондратий, эта универсальная во всех отношениях карта ему Кондратию пригодится. Хотя бы для того, чтобы удрать с Фомальдегауса и вернуться на родную Землю. Эта проклятая Бараклида уже порядком осточертела Кондратию и он не мог дождаться того дня, когда путём проведения подкопа сведёт с ней счёты.

В отличие же от Кондратия, Чендапурка, похоже, чувствовал себя в каземате, как дома.

Когда принесли тюремную похлёбку и Урке с Кондратием пришлось отложить в сторону краплёные до невозможности Уркой карты, у Кондратия совсем настроение пропало. Ибо принесенные помои напомнили Кондратию казённую баланду земных курсов разведчиков, которые ему пришлось закончить прежде, чем он сменил местожительство с земного на фомальдегауское.

Во всяком случае, тёплые воспоминания о Земле вкус похлёбки Кондратию не отбил. И, тем не менее, поскольку, предложенное персоналом тюрьмы, блюдо являлось абсолютно несъедобным, разведчик отставил в сторону миску и принялся вертеть в руках большую оловянную ложку, которая бесплатно прилагалась к еде, как необходимый и жизненно важный шанцевый инструмент.

И пока Кондратий вертел в руках этот нехитрый инструмент, прикидывая, не запустить ли им в стенку или же подождать, пока появиться кто-то из обслуживающего персонала тюрьмы и запустить этой ложкой в него, присовокупив к ложке миску с «едой», пока он прикидывал и так и сяк, неожиданно для себя он, вдруг, обнаружил небольшое отверстие в рукоятке ложки из которой извлёк на свет божий свёрнутую трубочкой бумажонку.

Почуяв что-то экстраординарное в этой свёрнутости бумажки, Кондратий, не обращая вниманя на свиняцее чавканье рядом с собой своего товарища, развернул бумажку и, трепеща сердцем, принялся читать.

Неказистый на вид клочок бумажки оказался запиской от «Скользкого»:

«Уважаемый ага-13-13! — значилось в послании. — Мы все живы и здоровы, чего и тебе желаем. Мы: Березин, Зимин, Пятёркин и Мурлыкин и весь остальной контингент КГР знаем, что ты евфрейтор в руках подлых и коварных фомальдегаусцев. Крепись, 13–13! Мы все очень переживаем за тебя. Поэтому хотели наказать «Скользкому» подложить в ложку пилочку для перепиливания решёток. Но всё место там заняла записка. Но ты не огорчайся. Ты погибнешь героем, но мы отомстим за тебя.

Целуем тебя все. Твой КГР в полном составе»

А внизу было приписано неровным компьютерным шрифтом:

«И «Скользкий».

Придуркин перевернул записку и на обратной стороне тут же написал, используя в качестве чернил всё ту же тюремную баланду, которую незадолго до этого принесли надзиратели:

«Будете высылать пилку, вышлите, пожалуйста, и одежду. Свою я проиграл в карты!

Агент-13-13».

В общем, тюремная баланда оказалась очень кстати. Она ещё с самого начала напоминала и по виду и по запаху Придуркину типографскую краску, а потому, когда дело приняло нешутейный оборот, она очень хорошо легла на бумагу, оказавшись, как заменитель, даже лучше краски.

Тем временем за решёткой во всю светило ласковое для фомальдегаусцев фомальдегауское солнышко, а на верхушках хвощеподобных деревьев исходили пением рептилиеподобные воробьи.

Внезапно Чендапурка, сидящий на соседней кровати, икнул и, выронив из рук наполовину опустошенную миску, повалился на бок, хрипя и дёргаясь. Он словно танцевал какой-то танец лёжа.

Глаза Чендапурки закатились под лоб, а его зелёное лицо стало синим. Видимо, калорийность принятой Чендапуркой пищи оказалось для него чрезмерной.

Ещё раз перечитав вдумчиво записку, Кондратий, не торопясь, затолкал её обратно в ложку и в мечтательной отстранённости уставился на агонизирующего и дёргающегося фомальдегаусца с татуировкой бунтарского содержания на правой когтистой лапе: «Бей мусоров, спасай Фомальдегаус!»

Во всяком случае Кондратий предполагал, что смысл татуировки такой. Но, как бы там ни было, слушая как бедолашный парень стучит ногами об пол, Кондратий представлял мысленно и в воображении. Как друзья-кэгээровцы спасают его, Кондратия из проклятой тюрьмы и его, героя дальнего космоса и сочестями и звездой Героя на груди возвращают, согласно описи, на Землю, в, милый его сердцу, Раздолбайск-сити и в него, Придуркина влюбляется там уйма девушек. Да, чего там уйма? Ещё больше!

Столь сладостные грёзы, приятные сами по себе, не помешали, тем не менее, услышать Придуркину, что Урка на соседней кровати подозрительно затих.

А потом, что-то с треском лопнуло, словно порвалось. И, взглянув направо, Придуркин увидел как на уже — нет не синем и не зелёном — фиолетовом лице отдавшего богу душу соседа по камере разорвалась его чешуйчатая кожа и на свет проступило нечто ещё более ужасное, чем его прежний облик.

Этим, ещё более ужасным, было — розовое, холёное и самодовольное.

«Видимо, так пугающе для земных разведчиков умирают все фомальдегаусцы, — подумал Кондратий с трепетом и принялся наблюдать за дальнейшим ходом событий и процессом склеивания ласт Чендапуркой.

Однако, уже через минуту Кондратий резко переменил своё мнения относительно умирания фомальдегаусцев на мнение диаметрально противоположное. Ибо фомальдегаусец не умирал. А из его чешуйчатой шкуры, сквозь образовавшиеся неровные прорехи проступило вполне земное, человечье лицо и из шкуры, сбросив её, как мешок, выбрался живой и невредимый хомо сапиенс, собственной, как говорится, персоной.

Как известно, в переводе «хомо сапенс» означает — человек разумный. Однако то, что предстало перед Кондратием в эту минуту, вряд ли можно было даже с натяжкой назвать разумным. В общем, что касается разума, представшего перед ним человека, Кондратий не был до конца уверен. Но то, что это жизнерадостный, неунывающий человек, а не злобный фомальдегаусец, он видел точно.

Хомо сапиенс тем временем, мужик среднего роста и крепкого телосложения, подзадоривая себя, а заодно и сбрасывая остатки зеленоватой кожи, тряхнул плечами и, увидев Придуркина, заговорщицки подмигнул ему.

— Ну, вот и встретились, евфрейтор. — сказал оборотень с Системы Фэт и представился: — Майор Середа. Прошу любить и жаловать.

— А как же… это… Остальные дни недели? — поинтересовался не без ехидства Придуркин, не очень то веривший всяким выскочкам из фомальдегауской кожи.

И на всякий случай незаметно нащупал миску с тюремным супом, который, как догадывался Придуркин, мог послужить неплохим химическим оружием, в том случае, если его применить в ближнем бою и выжечь им глаза противнику, благодаря особым химическим свойствам этого универсального и потому чудесного супа!

— Елизар Семёнович, — протянул руку вперёд назвавший себя майором.

Но Придуркин не спешил пожимать крепкую, слегка мозолистую ладонь.

— Все эти грубые шпионы, умело прикидывающиеся следователями, когда им это выгодно… — поделился Придуркин сомнениями, а заодно и свежеприобретенным опытом.

— Понимаю, — опустил руку Середа. — Вас, агент, фомальдегаусцы не сумели убедить в том, что им победа над землянами нужнее, чем землянам победа над фомальдегаусцами.

— Я не собираюсь предавать землян в самом начале своей разведческой карьеры, — напыщенно и велеречиво произнёс Придуркин. — Не на таковского нарвались!

Майор подошёл к решётке вделанной в окно и попробовал один из её прутьев на зуб. Послышался скрип, но решётка, как стояла, так и осталась стоять в окне.

— Я, ведь, уже седьмой годик, как на планете. Кому ещё как не мне знать, что за типы эти фомальдегаусцы. И, несмотря на все многочисленные достоинства своей чешуи, такие, как теплопроводность, ветрозащищённость и неподверженность воздействию челюстей зубопилов, эти типы довольно мерзкие существа, только и думающие о благополучии своей планеты. И, тем не менее, на большинстве планет фэтского мира процветают воровство и коррупция, фомальдегаусцы тщеславны и раздражительны по пустякам и, вообще, они любят пустить пыль в глаза и песок, когда им это выгодно. Например в уличной драке или кабацкой потасовке. Главная цель их перелётов на другие планеты — заразить бациллой коррупции и лени другие миры.

— Но, ведь!.. — возмущённо вскричал Придуркин.

 

18

— Никаких но! — оборвал Придуркина майор. — Да, вы правы, агент, коррупция у нас на Земле не меньшая. А может быть, даже и большая. Но, ведь, чешуйники, то есть, чешуйчатники — я хотел сказать, этого не знают! Вот в чём дело, агент-13-13! Или — знают? — вдруг, спросил он непонятно у кого.

Может быть у самого себя.

— Не знают, — неожиданно для самого себя предположил Придуркин, в не слабой степени заражённый воодушевлением Середы.

— Вот видите, — поднял вверх палец майор. — Какие времена настали. Что даже вы, простой супераент можете выдвигать свои версии происходящего и никто вам этого не запрещает. А прежде? — Тут Придуркин, аж затаил дыхание, так ему захотелось услышать, что же было прежде. — А прежде… — Тут майор сбился с мысли и перешёл на следующую идею. — Эти жабьемордые крысы со своими мышиными мозгами и неуёмным свинячим гавканьем в сторону прекрасных землян, ещё земного пороху не нюхали. А как понюхают, — поделился своими сокровенными мыслями майор, — им станет места мало и земли… Ха-ха-ха! — возбуждённо потёр он ладони друг о дружку. — Вот им! — И без зазрения совести майор показал кукиш в сторону дверного окошка, которое предназначалось для подачи пищи фомальдегаусцами. — Вот им, нашим дорогим! Мы вытянем из них все деньги. А потом прихлопнем, как цыплят. Они прилетят на Землю устанавливать там коррупцию и попадут в сети такой коррупции, какая им не снилась. Мы перекупим их армии с помощью их же денег и их агентов, а потом направим эти армии против них самих. А? Каково?

— Ловко, — согласился Придуркин. — Теоретически — безукоризненно. Но не могли бы вы, уважаемый товарищ майор, объяснить мне, что мы здесь делаем и для чего торчим в этой раздолбаной тюрьме, жертвуем лучшие свои дни проклятой неволе, если с фомальдегаусцами разобраться ничего не стоит?

— Видите ли, евфрейтор, — задумчиво задумался Середа. — Не всё так просто, как это явствует из моей болтовни… Я сейчас обьясню вам свою тонкую мысль ума.

И, возможно, майор Середа и объяснил бы Придуркину свою мысль, чем чёрт не шутит. Но тут разгорячившийся Придуркин перебил его.

— Вы меня извините, товарищ майор. Может, я неправильно изъясняюсь или неправильно понял вас. Но позвольте взглянуть на ситуацию моими глазами. То есть — глазами агента-13-13. Вот как всё было. Меня послали в погоню за инопланетным кораблём чешуйчатых. Чешуйчатники взяли меня на абордаж и притащили на свою планету. Засадили в тюрьму. И тут является какой-то хлыщ и заявляет, что он майор КГР и все тут должны подчиняться ему. Но почему я должен верить этому хлыщу, то есть, вам господин мною уважаемый майор-ага? Покажите ваши документы, майор-ага, и инцидент можно будет считать исчерпанным. Во всяком случае, я его буду считать исчерпанным.

Лицо майора побагровело.

— Какие документы, идиот! Я же работник секретной организации, выполняющий, к тому же, секретное задание! Меня зовут — майор. Майорушка или майорчик — ласкательно. В конце концов, у нас все в роду были майорами. И никто из окружающих даже не подозревал об этом! Ведь, даже звание это у нас у всех секретное. Я офицер в двенадцатом поколении! В нашем роду теперь даже рождаются майорами и не ниже. Так как звание это от частой повторяемости из поколения в поколение записалось в ДНК нашего майорского рода. А вы мне тут претензии предъявляете, господин евфрейтор! Стыдно, коллега! Не на базаре торгуемся, чтобы так, извиняюсь, не по делу базарить.

— Стыдно, не стыдно, а покажите ваши документы, майорчик, — упорствовал Придуркин, снова беря миску со смертоносной едой в руки.

Середа покосился на миску в руке Придуркина и сдался.

Злобно сверкнув на Кондратия глазами и в сердцах сплюнув на пол, он повернулся к Кондратию спиной. И тут Придуркин увидел на широкой спине своего предполагаемого непосредственного начальства некую странную татуировку, выполненную специальным, явно не фомальдегауским шрифтом — Мандат, выданный на имя Елизара Семёновича Середы, майора КГР, уполномоченного от КОВПСРОА, имеющего к тому же 75 благодарностей, копии которых тут же прилагались микрошрифтом, двадцать почётных грамот и орден Почётного Мужества малой Степени.

К документу, запечатлённому на спине геройского майора, прилагалась тоже татуированная, весьма неплохого качества, фотография, на которой Придуркин без труда опознал майора, печать штаба КГР и подпись самого Березина, сделанная вкривь и вкось, но, тем не менее — разборчиво.

Всё было верно. Тут подделки быть не могло. Слишком хорошо Кондратий знал подпись своего генерала.

— Вот блинище! — воскликнул потрясённо Кондратий и отставил миску с химреактивом. При всём своём оптимизме, такого поворота событий Придуркин не ожидал. До последней минуты славный разведчик думал, что перед ним подлый фомальдегауский оборотень. — С прибытием на Фомальдегаус, товарищ майор. Будьте, как у себя на Земле дома.

— Спасибо за гостеприимство, — язвительно прошипел майор, одновременно с этим прислушиваясь к шагам за дверью.

Придуркин вскочил на ноги, нечаянно зацепив локтём миску с бараклидской баландой и та выплеснулась на пол, последовательно и быстро прожигая доски.

— Но как вам удалось напялить шкуру чешуйчатника и ходить в ней полдня, так, что я даже и не заметил, что вы это не вы, а кто-то другой?

— Полдня-я-я-я! — взъярился Середа. — Да я в ней семь лет хожу! Ты понял? Семь лет! Семь! Целых семь лет и ни годом меньше!

И он поскрёб ногтями волосатую грудь, расчесав её до красноватых борозд, которая невыносимо чесалась, так как Елизар Семёныч давно уже не парился в жарко натопленной русской бане.

— Да-а, — только и смог протянуть сочувственно Придуркин. — Нелёгкая вам досталась…

— Доля! — живо подхватил Середа.

— Легенда, — поправил Придуркин, который заметно нахватался знаний по части службы в КОВПСРОА ещё в месяцы учебы в классах КГР.

— Чего уж лёгкого, — согласился Середа, натягивая рубашку и брюки Кондратия. — Другие вон по отпускам все. Да с любовницами. На худой конец — с жёнами… А — я? А-а!.. — махнул он досадливо рукой и застегнул пуговицу на ширинке.

Придуркин же стоял перед Середой совершенно раздетым, если не считать больших семейных, в цветочек и потому далеко не форменных, трусов на бёдрах.

Зато у Придуркина была грудь волосатее, чем у Середы. И Середа это заметил не без зависти.

— Вот блинище! — сказал он, недобро глядя на грудь Придуркина. — Это ж надо — семь лет!..

— Да бросьте вы расстраиваться, товарищ майор, — попробовал утешить майора Придуркин, в то же время понимая, что из-за совершенства своей груди попал в опалу. — Мы им ещё покажем. Отольются фомальдегауским поросятам наши слёзки!

— Чьим поросятам, агент? — не понял Середа. — При чём здесь фомальдегауские поросята? Они то в чём виноваты?

— Да это фразеологизм, товарищ майор. Это я так фомальдегаусцев назвал, гы-гы, — объяснил Кондратий старшему по званию товарищу.

— А-а. Ну, так бы и сказал, — облегчённо вздохнул майор. — А то я сразу и не понял при чём здесь поросята. Но ты ловко их обозвал!

— Так я ещё и не так могу! — расхрабрился Кондратий. — Вы, товарищ майор, ещё не слышали, как я их хорьками называю!

— И не надо, Придуркин, — повёл рукой Семёныч. — Фразеология вещь, конечно стоящая, но нельзя недооценивать противника. Чтобы, это, значит, не попасть впросак. Вот. Ты всё уразумел, евфрейтор?

— Всё, что только возможно! — посмотрел влюблёнными глазами на майора Кондратий, которому, ох как надоело ошиваться среди фомальдегаусцев в одиночку.

«Пусть теперь и эта напыщенная обезьяна в моей одежде понюхает со мной пороху!» — подумал, не без злорадства, Кондратий.

Между тем «Скользкий», находящийся в двухстах километрах от самой мрачной и самой зловещей фомальдегауской тюрьмы, имеющей удручающе кровавую репутацию, усиленно разрабатывал план освободительной операции. И как бы ни складывались дела у Середы и Кондратия, целью «Скользкого» было спасение агента-13-13, вызволение его из тюремной крепости.

«Скользкий» вполне был способен разнести всю эту цитадель, примету тоталитарного режима одним залпом своих бортовых пушек, но в таком случае пострадал бы агент-13-13, жизнь которого и должен был охранять корабль-робот.

Да и майор Середа, как теперь знал «Скользкий» из секретных файлов бортового Компа, находился рядом с Кондратием, на пожизненном заключении и полуголодном пайке.

План всё не составлялся. При любом раскладе, что-то да мешало. Всегда создавалась какая-то помеха, какую бы схему действий «Скользкий» не разработал. И потому он решил действовать наобум, наугад, напропалую, что в подобных ситуациях иногда приводило к положительному результату.

Корабль решил приблизиться к зданию тюрьмы, а там будь, что будет.

И он бы приступил к осуществлению этого мини-плана немедленно, если бы не инопланетник. Стальная тварь уже успела очухаться от той взбучки, что задал ей «Скользкий» и теперь, укрывшись за скалами, ждала своего часа.

«Скользкий» видел химероподобные перископы, торчащие из-за скалы. А камеры слежения, ползали неподалёку от «Скользкого» на паучьих, уродливых ножках, ослепительно сверкая никелем. И «Скользкий» думал о том, что орудия инопланетника так же, скорее всего, готовы давно к феерическому всё сметающему и всесжигающему, опаляющему землю бою.

«Скользкий» видел нечто себе родственное в инопланетнике. Родственное в силу того, что корабль фомальдегаусцев управлялся точно так же как и «Скользкий», посредством бортового компьютера. Но в родстве таком «Скользкоий» видел больше уродливого, чем приятного. Инопланетник-робот отнюдь не собирался завершать своё противостояние земному кораблю на основе того, что оба они были изначально похожи, и оба управлялись электронным мозгом, каждый своим. Инопланетник собирался уничтожить «Скользкого», этим утверждая своё превосходство, превосходство фомальдегауской военной мысли над аналогичной формой разума Земли. И «Скользкий» хорошо это понимал, ибо его аэрокамеры давно следили за фомальдегаусцем, как следили «паучьи» камеры инопланетника за «Скользким».

Разум обоих кораблей — военных кораблей, заметим — был направлен не на установление мирных, соседских отношений между двумя цивилизациями, а — на подавление друг друга, на уничтожение как живой, так и не живой силы противника. Будь эта сила кораблём или теми, кто сидел в корабле.

Без сомнений корабль чешуйчатых собирался реваншировать в этой затянувшейся, по его мнению, дуэли. И потому «Скользкий», желая занять более выгодную для себя позицию до того, как фомальдегаусец начнёт атаковать, попытался обойти скалы возвышающиеся красновато-бурыми столпами слева от него, однако очень скоро заметил за этими скалами, замершую в боевой готовности целую дюжину боевых торпед и отменил своё решение.

Сверкающие и на первый взгляд довольно симпатичные ящички стояли за скалой в ряд и их управляемые сервоприводами хромированные колёсики нетерпеливо прокручивались, тихонько жужжа и подвывая. В то время как усики приёмных антенн, ожидающих решительного приказа, нервно подрагивали в раскалённом до бела воздухе пустыни Гири-Гири.

«Скользкий» затаился в раздумье. Он знал, что попытка прорыва к Бараклиде, пока он не выведет из строя инопланетный корабль, невозможна. Инопланетник вполне оправился после первого нанесённого ему «Скользким» удара и теперь фактор внезапности землянин применить не мог. Второй раз инопланетник «Скользкого» к себе не подпустит. Не подпустит по той простой причине, что блокировка и дезактивация чужака, которым и являлся для Системы Фэт «Скользкий», была прямой обязанностью фомальдегаусца.

Орудия обоих кораблей давно были изготовлены к бою. И «Скользкий», исследовав позиции врага через мощную оптику, пришёл к заключению, что следует обойти вражескую машину по кривой.

В общем, он включил двигатели и на малом форсаже сполз в пересохшее русло, некогда протекавшей здесь бурной и многоводной реки. К этому времени на фомальдегауском небе появилась пятая планета фэтской системы, прибавив к четырём, уже имеющимся на грунте Фомальдегауса теням, ещё одну. И Комп «Скользкого» внёс в навигационные системы корабля поправки.

Благодаря рассеянному свету фомальдегауского солнца, отражённого этими разнокалиберными, хотя и довольно крупными планетами, тени Фомальдегауса не были столь резкими и насыщенными, как, например, на Земле. Но и жиденькие до полупрозрачности, они надёжно укрывали «Скользкого» между высоких, обрывистых берегов.

Чтобы преодолеть пять километров петляющего среди скал русла при включенных на 12 процентов мощности нейтрализаторах инерции массы, «Скользкому» понадобилось лишь три секунды.

Однако и этого времени инопланетнику хватило, чтобы обстрелять, форсируемый «Скользким», участок. В результате обстрела на всёй протяжённости пути «Скользкого» в воздух поднялось свыше двухсот тонн грунта. Песок, камни, пыль… Вся эта огромная масса едва успевала падать обратно, как на смену ей поднималась следующая волна, состоящая из земли и обломков скал.

Снова и снова поднимала целые горы земли неодолимая сила разрывающихся снарядов, снарядов, вылетающих непрерывным и не иссякающим потоком из жерл фомальдегауской артиллерии.

Сотни, тысячи, нет, десятки тысяч осколков рубили и крошили податливый воздух.

В этом хаосе, этой мясорубке, казалось, ничто не может уцелеть. Но «Скользкий» был уже далеко. И несколько вмятин на коконе силового поля не причиняли «Скользкому» сколь нибудь заметного неудобства или беспокойства.

При первой же возможности он устранит повреждения, ну а сейчас энергия использовалась для особых нужд.

Торпеды инопланетника погнались, было за «Скользким», но «Скользкий» расстрелял их все до единой из своих зенитных батарей.

Тем временем фомальдегаусец поднялся в небо и ринулся наперерез землянину. «Скользкий» прижал врага к земле огнём аннигилятора, и вскоре инопланетнику вообще пришлось сесть, чтобы не провалиться в схлопнувшийся в результате применения «Скользким» аннигилятора, вакуумный мешок.

Закрученный потоками ледяного воздуха, весь в вихрях снежинок и крупного, как валуны, града, фомальдегаусец шлёпнулся на землю в шести километрах от того места, с какого взлетел. И его ещё долго тащило по щебнистой поверхности плато в тучах, вздымаемых им мелких камешков и песка. Его разворачивало то так то этак, пока он не зацепился за одну из скал и не застыл, косо и нелепо, выставляя дюзы в сторону одной из планет проклятого фэтского мира, называемой аборигенами Хэнджеликс.

 

19

Целых два смерча, поднятые схлопнувшимся вакуумным мешком — результатом задействовования аннигиляционного разрядника, заплясали на плоскости раскалённой равнины. Но, пройдя зигзагами не больше пары километров, смерчи рассыпались в пыль и исчезли.

Фомальдегаусец долго не двигался. Он словно пытался осмыслить то, что произошло с ним. А потом принялся выравнивать относительно линии горизонта своё стодвадцатиметровое тело.

Конечно, повреждения, нанесенные фомальдегаусцу земным кораблём, были незначительны, но, тем не менее, он снова потерпел поражение. Второе за сегодняшний день.

Повинуясь приказу старшего, нет не по званию, по возрасту, Придуркин подтянул трусы и, как был в них, так и полез на подоконник, где оценивающе потрогал пальцем металлические прутья решётки. В пальцах правой руки он сжимал небольшую острую пилку.

Середа сопел где-то внизу, подняв к агенту кажущееся умным, но зато волевое и вдохновенное лицо.

— Семь лет! Семь лет я парился в этом гнусном и вонючем клоповнике, — простонал он и тряхнул головой, словно стряхивал тех самых гипотетических клопов, о которых косвенным образом упомянул. — Но нет уж. Фигушки. — Подытожил он и показал в сторону слышащейся за дверью равномерной поступи стражника кукиш. — Лучше уж гнить в этом клопо-гниднике, чем гулять по фомальдегаускому городу и там попасться в лапы полицейских! Там тебя в любую минуту может сцапать вражеская контрразведка и тогда пиши пропало! Тебя подвергнут допросу третьей степени и это будет для тебя крышкой, концом потому что тебя упрячут на пожизненное.

— Так ты, Семёныч, итак на пожизненном, — лизнул отчего-то холодную сталь пилки Конратий.

Сталь была кислой и невкусной.

— Оно, конечно, так, — согласился майор, чухая пятернёй затылок. — Но лучше уж сидеть, как одному из ихних, чем как инопланетному разведчику. Больше поблажек. Для того я и напялил однажды их шкуру и сдался властям, обьявил, что я предатель и чужепланетный агент. К еде я ихней привык. Раз в три месяца мне позволено отправить письмецо родным и близким. И я, пользуясь случаем, пишу докладную Березину и всему штабу КОВПСРОА. — Майор гыгыкнул, от чего-то развеселясь. — Чешуйчатники, как правило, читают только начало письма. И, если оно не покажется им подозрительным, дают добро на отправку. Потому я все письма в КГР начинаю примерно так. — И майор процитировал воображаемое письмо. — Здравствуйте дорогие, дядька, тётка, брат, сестра, деверь, тётка деверя, дядька тётки деверя, мама, папа, жёнушка и сынок-шалунишка! С большим приветом к вам, ваш агент номер 99996, Довожу до вашего сведения, товарищ генерал… И так далее и в том же духе. Всё по порядку. От начала и до конца. В последовательности, напрямую зависящей от степени важности обнаруженного и зафиксированного мной.

— Да-а, — только и протянул Придуркин. — А как же жена?

— А никак. Жена и не верит, что я разведчик. Она считает, что я валяю дурака и где-то таскаюсь со шлюшками, а ей пудрю мозги. Просит только, чтобы вовремя алименты отсылал.

— Да уж, много непонятностей в нашей профессии, — вздохнул Придуркин и, пристроив пилку к пруту, начал потихонечку вжикать ею. Вжик да вжик! Туда-сюда! Вперёд-рраз! Назад-дваааа!.. Очень скоро железные опилки посыпались дождём! — Как говорится, терпение и труд всё перетрут, — сообщил майору Кондратий между делом.

— Давай, паря! Работай! На тебя вся кагээра смотрит, — подбодрил евфрейтора тот, выуживая из нагрудного кармана рубашки Кондратия его же, Кондратия жвачку и запихивая её в свой ненасытный рот потомственного майора, да ещё и в двенадцатом поколении.

Кондратий только жалобным взглядом проследил за исчезающим продуктом, но, воодушевлённый и приободренный Середой, с ещё большим рвением принялся работать.

— А как вы, Семёныч, вообще попали в разведку? — поинтересовался суперагент и он же — мастер по пилению решёток.

— Предложили, — немногословно, но со значением ответил майор.

— Как мне? — любопытствовал Кондратий.

— Как тебе, — подтвердил майор. — Подошли и сказали. Я тогда ещё по дискотекам шастал. С кастетом, конечно, в кармане, — сказал майор и счастливо улыбнулся, отдавшись светлым воспоминаниям. — Драки там разные. Попойки с дружками, такими же, как и я, отпетыми хулиганами. Девчонки, само собой…

— Жалеешь, что в разведку пошёл, Семёныч?

— Да чего там жалеть. Кто я раньше был и кем я являюсь теперь? Я Землю защищаю. Слыхал о такой?

— Слыхал. А как же не слыхать? Землица наша. Матушка. Украшение всей Солнечной Системы. Кстати о кастетах. У нас девчонка одна с кастетом ходила.

— Ну, это перегиб. Девчонка должна со скакалкой ходить. В куклы играться.

— Так ей уже за двадцать было, Семёныч! Она у нас с парашютом прыгала, на дельтаплане летала, а игралась на борцовском ковре. Сразу с несколькими спарринг партнерами.

— Доставалось, наверное, бедняжке, — посочувствовал Середа.

— Доставалось. Ей потом наш тренер Ибрагим Ахмедович таких выписывал, что не пожелаешь! За повышенный травматизм на производстве золотых медалей. Целыми днями сама не своя ходила. А, как выйдет на ковёр, так — снова. Не могла удержаться. А так хорошая была. Душевная. Как говорится, последнее с себя снимет…

— ???

— …и другому отдаст, Семёныч. Подержать. Пока душ примет.

— А-а, — догадливо протянул майор. — Душевичка, значит, была.

— ??

— В душевой, я говорю, любила помыться!

— А-а, — пришла очередь Кондратия демонстрировать понятливость. Он быстро допилил первый прут и принялся за второй. — А где вы пилкой разжились, товарищ майор? — поинтересовался, как бы, между прочим, Кондратий.

— А я не говорил? У меня была. Давно. Когда летел на Фомальдегаус, с собой прихватил. — Семёныч поднял вверх назидательно палец. — Каждый уважающий себя шпион, паря, заруби себе это на носу, должен иметь при себе пилку. Мало ли чего? Ходим по тонкому льду, сынок! Бесконечные облавы и провалы, аресты и побеги. В общем, гуляя на свободе, нужно быть готовым, чтобы утратить свободу. Но главное уметь смываться из тюрем, из-за её решёток, каменных стен и прочей колючей свинячей проволоки! Ты проходил курсы по смыванию, заморыш?

— А как же, — гордо расправил плечи Придуркин, не прекращая тем временем вжикать. — Вот, — указал он на еле заметный шрам у себя на лбу.

— След от «колючки», — догадался Середа, дожёвывая кондратьевский «стиморол» и проглатывая его.

— Не-а, — помотал головой Придуркин. — След от стены. Мой инструктор сказал мне однажды: «Ты, Кондрашка, хоть об стену головой расшибись, а перелезь через неё». Я его слова тогда за чистую монету принял. Вот так и получилось.

— А-а, — отчаянно махнул рукой майор. — Что там говорить о вас, салагах. — И он с чувством собственного превосходства плюнул, выпятив губу, но попал себе на рубашку. — Вот у нас в военном секретном училище, не буду говорить в каком, таких шрамов, как у тебя, у каждого второго.

— Да ну! — не поверил Кондратий. — Ну, у вас, Семёныч, и инструктора. Звери настоящие!

— Что ни на есть звери, Кондраша. Как вспомню их свинские хари, спасибо им за науку, мороз, веришь ли, по коже! До сих пор снятся. В самых страшных кошмарах. Но мы не об этом, паря…

— А об чём?

— Об энтом. Об ейном энтом самом. Самом дорогом и святом для нас разведчиков. Ты когда-нибудь совершал, к примеру, побег, Кондраша? Или ты жёлудь зелёный с дуба елового?

— Жёлудь, Семёныч. Незрелый. В ентом смысле, конечно. В побегственном.

— Нельзя так говорить, Кондраша, — выгнул укоризненно бровь Середа, хотя, конечно, Кондратий, изо всех сил терзающий решётку и не видел артистической мимики Семёныча. — Не коверкай русские слова, паря. Самые могущественные из всех слов. Они тебе ещё пригодятся, поверь моему жизненному опыту, паря.

— Кто, Семёныч? Пригодится…

— «Кто-кто»!.. Дед Пихто!

— Как прикажете, Семёныч, — пожал плечами Кондратий, тем не менее, умудряясь при этом пилить крепкий металл. Кондратий вздохнул. — Ох, и жрать хочется, Семёныч! А ничего под рукой нет. Эти проклятые… как их…

— Фомальдегаусцы!

— Во-во! Они, Семёныч! Эти грёбаные чешуйчатники нас голодом заморить решились! Супостаты! Была б моя воля!..

— Рррррразговорррчики! — донеслось из-за обитой металлом двери. — Бунт затеяли? Кто там недовольство проявляет?

— Не мы! — закричали в один голос разведчики.

Но в замке уже грохотал ключ. Дверь широко распахнулась и на пороге объявились двое стражников с дубинками в лапах. Глаза их злобно уставились на узников.

— А это что такое? — спросил грозно один показывая дубинкой на Кондратия, торчащего на подоконнике.

— Ты чего туда залез, недоумок? — ласково, почти нежно спросил другой.

— Да я вот… — стушевался Придуркин. — Это… В общем… того.

 

20

— Физкультурники мы, — нашёлся Середа. — Ведём ЗОЖ… Без физических упражнений нам жизнь не мила. Синдром олимпийского многоборья. У него мечта, — кивнул он на Придуркина, — убежать бегом от инфаркта.

— Я вам убегу! — погрозил дубинкой охранник. Приземистый, квадратный тип и, скорее всего, с такими же мозгами. — Никакой физкультуры у нас не полагается. Всё по расписанию и по распорядку… А это что? — заметил стражник свежий надпил на прутьях.

— Это не я! — попробовал отмазаться Придуркин.

— И не я, — взял степенно самоотвод Середа и для солидности даже надул щёки.

— А кто? — спросил охранник.

Но Середа с Кондратием только пожали плечами.

Отказываясь от содеянного, оба разведчика делали честные глаза, однако у Середы это лучше получалось.

И потому охранник замахнулся дубиной на Кондратия. Но Кондратий, не желая получать трендюлей, кубарем скатился вниз, свалив на пол Середу и бросился мимо охранников в двери. И, конечно же, единственной целью Кондратия сейчас был не побег, а спасение собственной шкуры от побоев.

В общем, все удары достались майору. И, разозлившись не столько на охранников, сколько на Кондратия, майор заорал Кондратию вслед:

— Ну, блинище! Вернёшься назад, кондратий, порву, как влюблённый ромашку!

Охранники подумали, что угроза предназначается им и ещё сильнее принялись колотить Середу.

Завязалась нешуточная схватка между офицером земной разведки и охраной, в процессе которой майор метался из угла в угол, отыскивая, по всей видимости, тот легендарный пятый, но скорее всего, не нашёл его и решил, в конце концов, дорого продать жизнь, после чего принялся махать во все стороны кулаками.

Сбитые с ног крепкими майорскими кулаками, фомальдегаусцы чуть не размазывались по стенкам. Но, оказавшись невероятно живучими, снова вставали и снова шли в атаку с дубинками наперевес, как в последний свой, но почётный бой.

Тем временем Кондратий мчался по коридору, оглашаемому воинственными криками Середы. А за Кондратием гналась целая свора чешуйчатников-охранников.

Придуркин скакал, как заяц. Пару раз, споткнувшись, он падал. Один раз он не вписался в поворот и здорово приложился бестолковкой о стену. Но в целом убегал он хорошо и исправно, не позволяя погоне схватить себя, но и не позволяя ей отстать. А вскоре уже он выбегал во двор. И его широкие, в цветочек трусы победоносно развевались то между мусорных баков с фомальдегаускими кошкохвостами, то между местными хвощеподобными деревьями. Никому до Придуркина не удавалось выбежать во двор из тюрьмы. Даже по нужде.

Середа раздавал удары направо и налево. Не зря лихой разведчик до того, как пойти в разведку работал на мясокомбинате в колбасном цеху. Колбасил он противника, как положено. К тому же майор знал кучу запрещённых приёмов, которые разучил ещё в школе на переменках с другими такими же как сам двоечниками, своими товарищами, мечтавшими податься во взрослой жизни в бандиты.

Фомальдегаусцы не успевали с пола подниматься. И всё ж, в конечном счёте, им удалось сверзить могучего агента на пол и скрутить его, как положено.

Аналог земных крыс — фомальдегауские крысозубы с длинными зелёными хвостами и, под стать этим хвостам, яркими гребнями на макушке спешно и с противным кудахтаньем разбегались во все стороны лишь только Кондратий приближался к ним во главе дикой компании.

Зато не убегали от Кондратия сабробаки. Нелепые двухвостые создания с длинными ушами, лишь только заслышали шум, производимый погоней, рванули за Придуркиным. Под шумок эти существа хватали и своих за пятки, то есть — фомальдегаусцев, их хозяев. В результате, тем пришлось поучить озверевших псов и те малость успокоились, получив дубинками по бокам, отошли в тенёк под стену и прилегли там, высунув длинные розовые языки.

После этого они не участвовали в беготне, а только водили из стороны в сторону глазами, наблюдая за процессом издали.

Перескочив через целый ряд мусорных баков, заполненных до самого верха гниющими и вонючими отбросами, Кондратий увидел небольшую аллейку из деревьев и ринулся туда, громко топая ногами по гранитным плитам. Гранитная дорожка привела к бараклидскому крематорию, о существовании которого Придуркин даже не подозревал, но смутно догадывался. Это последнее пристанище на жизненном пути каждого бараклидчанина не очень-то вдохновило или обрадовало земного разведчика и он вполне разумно и тактично обогнул приземистое строение с высокой трубой и, полный самых радостных предчувствий и ожиданий, устремился дальше. По дороге, что вела в неизвестном направлении.

Тем временем со стороны тюрьмы неслись вопли, накрепко связанного уже и брошенного на пол, но не сломленного духом майора.

— На кого батон крошите, недомерки! — орал матёрый разведчик. — Да вы знаете, кто я? Вам это не простится! Вы сами будете сидеть у меня в кутузке!

Кондратий слышал мужественные выкрики майора, но остановиться не мог, чтобы послушать их, так сказать, в спокойной обстановке и тем самым поучиться беспримерному героизму старшего по званию товарища. Любопытство и тяга к открыванию новых горизонтов толкали Кондратия вперёд.

И оно, это любопытство толкало Придуркина до тех пор, пока не вытолкало его на дорогу, где он встретил едущий грузовик. В кузове машины сидели, одетые в камуфляж, чешуйчатники и в лапах каждого виднелось, маслянисто поблёскивающее, ружьё, похожее на длинную подзорную трубу.

— Эй, инопланетянин! — закричали весело фомальдегауские вояки, завидев Кондратия. — Куда бежишь? Залазь к нам. Подвезём, так и быть.

Служба уже порядком осточертела чешуйчатникам и они радовались хоть какому-то разнообразию в облике Кондратия в череде своих унылых будней.

Кондратий воровато оглянулся и, увидев, что погоня безнадёжно отстала, облегчённо взмахнул рукой.

— Да гонются тут всякие, — сказал он. — Честному Хомо Сапиенс совсем проходу не стало. — Чешуйчатники протянули когтистые лапы и подхватили Кондратия, втаскивая в кузов машины. В машине нашлось свободное местечко. Грузовик ехал быстро и дерзкие выкрики Середы, всё более, отдалялись, пока не затихли. — Куда путь держите, служивые? — поинтересовался Кондрат, насторожённо озираясь и разглядывая солдат.

— Как куда? — недоумённо вопросил один из камуфлированных с тараканьими усиками над верхней губой. — И дураку понятно, дорога ведёт только в одно место — ракетодром Трёх Свиней.

— Только трёх? — уныло протянул Кондратий. — Неизвестно почему, но ему жутко хотелось, чтобы этих свиней было побольше. Может быть потому, что в Бараклиде жрать было нечего и у него давно кишки в животе марш играли.

— Только, — авторитетно подтвердили. — Больше, наверное, не завезли, когда называли это почтенное место. А, что, ты и вправду не знал, куда ведёт дорога?

— Знать то знал, — схитрил Кондратий. — Но вот решил вас проверить.

— Нам к этому не привыкать, — угрюмо буркнул один из чешуйчатников и внезапно зло взглянул на пассажира. — А ты, паря, случаем не из той комиссии будешь, что добивается уравнивания прав служащих фомальдегауской доблестной армии с крысозубами и урезания солдатского пайка на одну треть?

При упоминании об урезании пайка уже все чешуйчатники с ненавистью посмотрели на Кондратия.

— Не, я не из комиссии, — поспешил откреститься Кондратий, с облегчением вздыхая оттого, что он и вправду не из комиссии.

Кондратий, ведь, прекрасно понимал, стоит ему признаться в урезании пайка и гибель его при невыясненных обстоятельствах в результате несчастного случая стопроцентно обеспечена. Не нужно было быть большим учёным, чтобы понять, что солдаты любой из армий галактики не любят, когда урезают их паёк.

— Смотри, — подтвердил мысли Кондратия тот, что спрашивал про комиссию, — не дай бог раскроется, что ты из Комиссии, кранты тебе обеспечены. Усёк?

— Чего ж тут не усечь, — кивнул Кондратий. — Всё и так ясно, как дважды два.

— Что ж ты в трусах бегаешь, молодой человек? — повернулся к Кондратию фомальдегаусец с нашивками унтер-капрала на рукаве и бугрящимися мышцами под этим рукавом.

— Да как вам сказать, уважаемый унтер-ага, — замялся агент-13-13. — В общем, ограбили меня. Прямо на дороге. Одежду и деньги забрали, сволочи!

Когда Кондратий произносил последнюю фразу своей тирады, он вспомнил гнавшихся за ним тюремных надзирателей с дубинками и потому слово «сволочи», слетевшее с его губ, прозвучало более, чем натурально в том контексте, в котором он его сказал. И, наверное, только поэтому, в виду достоверности интонации Придуркина, солдаты в грузовике и в особенности сам унтер поверили ему.

— В последнее время на дорогах шалить начали, — переглянулись солдаты. — Никому житья не стало.

— Коррупция, — сказал тощий и бледный очкарик, сжимая уже видавшую виды винтовочку в тонких и нервных пальцах.

— При чём тут коррупция? — возразил другой. — Всё дело в инфляции и ни в чём другом.

— А я думаю, виновата эпидемия Морголиса, унёсшая в прошлом году всё поголовье скота в Междуречье, — покачал головой третий.

И на этом разговор о причинах падения уровня жизни на Фомальдегаусе и развившейся в связи с этим преступности, сам собой угас.

— Во! — внезапно показал Придуркину унтер-капрал на всё того же очкарика с очками-велосипедом на курносом чешуйчатом носу. — Чемпион! Самый умный в отделении боец. Никто Умника в домино обыграть не может. Скоро поедет в полк играть за честь полка.

— Плевать я хотел на ваш полк! — внезапно обиделся очкарик. — Мне и здесь хорошо.

— Ррразговорчики! — прикрикнул на очкарика унтер и, повернувшись к соседу очкарика: скользкому типу с водянистыми глазками-буравчиками, попросил-приказал: — Эй, Гундосый! А ну сбацай нам что-нибудь на своей пищалке-громыхалке! Авось, полегчает. Апосля вчеряшнего на душе, ой, как муторно.

 

21

Не заставляя себя долго уговаривать, тот, которого назвали Гундосым, выудил из кармана нечто напоминающее губную гармонику и грянул на ней бравурное и весёлое, приложив предварительно последнюю к тонким, фиолетовым губам. Солдаты запритопывали.

Время летело быстро. Так быстро, что Кондратий и не заметил, как они доехали до ракетодрома. Возле вьездных ворот машину встретил малоприветливый, заспанный фомальдегауский офицер.

— А это, что за безобразие? — ткнул он пальцем в руку Кондратию. — Почему не в форме? — И тут же переключился на остальных. — По ракетам, свиньи и бездельники! И живо мне! — Новоприбывшие рейнджеры, позабыв обо всём на свете, принялись выпрыгивать из кузова и помчались, сломя голову, к огромным металлическим конусам, что стояли на краю ракетодрома и являлись, скорее всего, фомальдегаускими ракетами. Каждый из этих конусов, как рассказывали Кондратию ещё по дороге, вмещал в себя до десятка бойцов Фомальдегауской Звёздной Гвардии и был по сути управляемым летучим космическим дотом при полном вооружении. — А ты чего расселся, как квохкудалка на насесте? — обратился офицер к Кондратию? — Бегом одеваться в склад! И, что б мне по форме был через две минуты! Да пошевеливайся, недоумок, сегодня я в плохом настроении! Через пять минут жду в ракете: побритого, одетого и надушенного солдатским убийственным одеколоном из серии «Смерть врагу!». Этот запах сильно действует на неприятеля, побуждая его к бегству.

Кондратий, нехотя, поплёлся к складу — длинному, неказистому сооружению с висящей на одной петле, обшарпанной дверью.

Часть неба к этому времени закрылась низкой облачностью, прикрыв, таким образом, некоторые из висящих над горизонтом планет. Две из пяти. И теперь тело разведчика отбрасывало не пять теней, что являлось на планете очень хорошей приметой, как уже знал Кондратий, а только — три.

Кондратию даже через стены склада-барака было слышно, как стартовали в облачное небо Фомальдегауса одна за другой ракеты Звёздной Гвардии, своим рёвом перекрывая осипшие голоса офицеров, выкрикивающим вдогонку поднимающимся кораблям богохульства и проклятия.

— Кто так взлетает, свиньи? Разве вас так учили взлетать? Пять нарядов вне очереди каждому, чтобы неповадно было позорить доблестную фомальдегаускую армию, недоумки!

Из беспорядочных, гортанных выкриков офицеров Кондратий определил, что ракеты летят на Фарагосс. Но, что собираются делать рейнджеры на Фарагосе, ему было непонятно.

Очень скоро Кондратий отыскал подходящий комбинезон и примерил эту нехитрую пятнистую одежонку. Было в самый раз. Он-то думал, что придётся одевать бриджи с прорезью для хвоста. Но брюки оказались практически земного фасона и это успокоило Кондратия. Конечно, определённые и несомненные удобства в прорези на заднем месте фомальдегауских брюк есть, но не всегда это эстетично и прилично.

Он уже напяливал широкую, как таз для варки варенья, каску себе на голову, когда услышал сбоку громкий шёпот.

Шёпот не просто был громким, но в нём ещё сквозили и нотки озабоченности за жизнь обладателя этого шёпота, жизнь Кондратия и за чью бы то ни было жизнь вообще.

— Эй, приятель! — сказал шёпот. — Ты, что, оглох! Я у кого спрашиваю?

— Не знаю, — сказал Придуркин первое, что пришло на ум.

— Вот и я говорю, — сказал шёпот. — Совсем обнаглели эти чешуйчатники, а? Пора бы взяться за них, как следует.

Возглас ликования едва не вырвался из груди Кондратия. Наконец-то, он встретил кого-то своего! Но что-то удержало его от легкомысленного поступка.

— Допустим, — осторожно сказал он.

— «Допустим — передопустим», — передразнил голос, который, как теперь определил Придуркин, раздавался со стороны контейнеров с напалмом, что стояли в самом конце склада. — Ты, что, не узнал меня? Это же я Матрёна Фёдоровна, етить твою налево! — сказал всё тот же этот мужской бас. — Агент-000002!!

— Какая ты Матрёна Фёдоровна, когда тебя не видно? — позволил себе немножко усомниться Кондратий.

— Я стесняюсь, — ответил голос застенчиво. — Я голая. Видел, когда-нибудь голых женщин на картинах? — внезапно поинтересовался голос. И в его голосе, как показалось Придуркину, послышались волнующие интонации.

Картин таких Придуркин не видал, потому что в музеи, не то что бы принципиально, а просто не ходил и потому честно признался: — Только — на картах!

— Там и я была!!! — признался мужской голос с фальшивым придыханием. — На этих картах!

— Не хило, — односложно ответил Придуркин. — Так оденься, если стесняешься ходить по складу голой. Вон сколько одежды, — повёл он рукой. — Мне счас обнажёнка — до одного места. Мне бы домой. Нах хаус, — пояснил он.

— Понятно, — протянул голос. — А, эти, чешуйчатники уже слиняли?

— Ещё не все, — сказал Придуркин. — Последние линяют. И я должен с ними линять, — вздохнул он откровенно.

— А ты забей на это дело, — тихо посоветовал голос. — Пошли они все! — пробился его голос сквозь рёв ракет, от которого пол под ногами Придуркина ходил ходуном. Голос в конце склада притворно вздохнул и что-то не понравилось Кондратию в этом голосе. Но, тем не менее, он подошёл к одному из стеллажей с винтовками и освободил из зажимов одну. — Ах, как я ненавижу чешуйчатников! — продолжал между тем голос гнуть свою линию сладкоелейно, даже приторно.

Кондратий не стал подходить к голосу слишком близко, а только протянул ствол винтовки и ткнул им в угол, образованный стенкой бака и дощатым полом. Громкий металлический лязг стосильного фомальдегауского капкана оповестил Кондратия о том, что разведчик правильно сделал, что не бросился в объятия к голосу сразу, лишь только услышал его.

— Объект задержан и обездвижен! — будничным тоном возвестил капкан. И представился: — Фомальдегауская ловушка-побрехушка номер десять. Конец связи.

Кондратию стало не по себе. Только что он едва не угодил в мощные челюсти самого отвратительнейшего из изобретений подлой выдумки извращённого в хитрости фомальдегауского ума.

— Ни фига себе, — сказал он с лёгким возмущением. — Эти фомальдегаусцы с их параноидальной шпиономанией едва не покалечили меня! Я давно догадывался, ещё на Земле, что все они — маньяки и сволочи!

Тут Придуркин врал. На Земле он ещё и не догадывался о существовании фомальдегауской цивилизации.

— Эй! Ты долго там будешь копаться?! — донеслось снаружи и в двери склада появилась фигура знакомого Кондратию, командующего погрузкой, офицера. Фигура погрозила Кондратию кулаком. — Живо мне! — И офицер исчез.

Кондратий хотел спрятаться в складе и переждать погрузку. Благо, места здесь было валом. Но, что-то удержало его от этого шага. И он, с гримасой брезгливости на лице, высвободил винтовку из стальной пасти, а затем, закинув её себе за спину, затрусил к последней, ещё не взлетевшей ракете.

По дороге Кондратий думал о том, что, если бы он поддался на провокацию электронного устройства, сконструированного специально для того, чтобы тестировать новичков-гуманоидов на предмет склонности к предательству, его бы уже, пожалуй, заковывали в наручники агенты госбезопасности Фомальдегауса. В армии Фомальдегауса, ведь, служили не только чешуйчатники, но и гуманоиды из разных миров. Некоторые из них сочувствовали обширному лагерю гуманоидов, противостоящих Фомальдегаусу. Вот для таких и предназначались провокаторы-ловушки!

Во всяком случае, вызывающие подозрение без устали отлавливались на планете и беспощадно расстреливались на месте.

Фиолетовые языки пламени, выбивавшиеся из-под кормы последней на ракетодроме ракеты, уже лизали шершавый, почерневший бетон, когда Кондратий подбежал к люку. Офицер нетерпеливо махал рукой, стоя в проходе. И Кондратию пришлось повернуться боком, чтобы протиснуться в узкое отверстие, оставленное мощным торсом фомальдегаусца.

Когда Кондратий сел на единственное свободное место, ракета оторвалась от земли и устремилась в небо, успев взлететь на высоту не менее, чем в пятьдесят километров прежде, чем чертыхающемуся дежурному офицеру удалось закрыть очень некстати заклинивший люк.

Слегка пригладив пальцами, подпаленные реактивным пламенем, но уже припорошенные космическим инеем, усы, офицер рухнул в противоперегрузочное кресло и вяло выругался. А за ним принялись материться и новички-рейнджеры. Перегрузка вдавила их в кресла так, что они едва не уписывались.

— Хорошо летим, — попытался разрядить обстановку Кондратий. — Узнать бы только цель экспедиции!

Ракета фомальдегаусцев тем временем уже рассекала чернильную тьму космоса, оставив далеко позади желтоватый шар планеты чешуйчатников.

— Лучше некуда! — ругнулся ещё раз офицер. — По мне бы, так уж лучше сидеть дома перед зутавизером и почёсывать спинки этих маленьких негодников, моих сопливых детишек-чешуйчатников. Но твоя мысль о рассекречивании страшной военной тайны мне понравилась, салабон, — кивнул он Кондратию. — Случаем, ты не инопланетный шпион? — спросил он и изобразил дурашливый ужас на морде, от чего остальные бойцы фомальдегауской гвардии буквально скорчились от смеха в своих противоперегрузочных креслах. — Сейчас, ведь, предательство в моде, — улыбнулся он обворожительно.

— Есть немного, — ответил Кондратий, сам удивляясь тому, с какой лёгкостью он балагурит с этими, в общем-то, враждебными ему существами.

— Слушай меня, салапеты! — обратился офицер к пассажирам ракеты. — Ни одна живая тварь не должна знать, куда мы летим! Поняли? Но так уж и быть, вам я порасскажу что и почём. Хрен с вами, гнидами. Всё равно тайну эту унесёте с собой в свою грёбаную братскую могилу. Ибо вы — смертники, смертниками и умрёте, пушечное вы такое-растакое мясо, мать вашу и так и разэтак! — Ругаться этот полоумный офицер, что ни говори, был мастак. И, именно, эта его удалая особенность нравилось больше всего тем из рейнджеров, которые закосили в армию от тюрьмы, а не из патриотических побуждений нарядились в серо-зелёный камуфляж. — Вы, сосунки, ещё понюхаете у меня пороха, — орал офицер, озабоченно подкручивая опалённые усы, — или я не отвечаю за свой базар, придурки!.. — Он задумался. — Операция, на которую мы летим, называется, лоботрясы, «Захват и узурпация власти на Фарагоссе». Вы все поняли меня, дерьмо сабробачье и олухи царя небесного?!

— Так точно, господин капитан! — рявкнули все десять рейнджеров, как в одну глотку, специальное подразделение, вымуштрованное для эффективного и быстрого подавления и уничтожения живой силы противника, как на территории противника, так и на любой другой.

— Сделаем всё, чтобы ни один вражеский солдат не ушёл от справедливого возмездия! — ревели фомальдегауские гвардейцы.

— То-то же, очень вонючее и очень скользкое дерьмо сабробачье, — раздобрился капитан. — Я научу вас, как воевать, придурки. Или я — это не я.

— А кто? — заинтересовался один из новеньких, но его тут же оттёрли.

Пламенные речи капитана воодушевили солдат и те хотели немедленно ринуться в бой. Вот только высота мешала, да стенки ракеты сдерживали. А так бы!..

Правда, Кондратий уже не слушал, словно взбесившихся, вояк. В уме он анализировал то, что услышал. Итак, очередной переворот. Некий мелкопоместный князёк, скорее всего Верховный Правитель этого Фарагосса не угодил Большой Двадцатке или, выражаясь газетно-юридическим языком — Совету Двадцати, как именовало себя объединённое верховное правительство двадцати обитаемых планет-миров системы Фэт. Вот и послали несущую смерть команду укрощать непослушного и строптивого Владыку…

— Мы атакуем их с воздуха и, если повезёт и наш драндулет не разнесёт первым же залпом лазерных батарей, мы прифарагоссимся прямо у дворца этого выскочки и зададим перцу его охране. — Продолжал развивать нехитрую мысль капитан рейнджеров. — После этого, слушай меня, ублюдки, мы должны взять живьём главаря фарагосской шайки и доставить его…

 

22

Куда должны доставить президента непокорной планеты, Кондратий так и не услышал, потому что капитан внезапно умолк и разговорить его теперь могли разве что раскалённые клещи самих мятежных фарагоссцев. Наверное, название планеты или орбитальной станции, подразумевавшейся, как конечный пункт доставки Главы фарагосцев было тщательно засекречено и даже такой сорви-голова и рубака, как офицер фомальдегаусцев, сидящий теперь рядом с Кондратием, не имел права разглашать эту тайну.

Правда, как предполагал Кондратий, узнать название конечного пункта их операции им всё-равно не удастся по той простой причине, что ракету чешуйчатников рано или поздно обнаружат радары фарагосцев и тогда сбить её останется лишь делом техники.

Во всяком случае, Президент Фарагосса не станет дожидаться, когда ему свернут шею десантники чешуйчатников. Он оставит дворец и уйдёт в подземные убежища. А в районе дворца воцарится кромешный ад со стрельбой, взрывами и криками умирающих солдат обеих армий. В общем, чрезмерно лёгким дельцем захват Фарагосса Кондратию не казался и потому Кондратий поделился только что возникшими у него соображениями с капитаном.

— Возможно, ты и прав, сынок, — согласился капитан. — Скорее всего, ты прав на все сто! Но, что ты предлагаешь?

Капитан повернул к Кондратию своё лицо, на котором даже под чешуёй ясно читалась озабоченность.

— Есть одна идейка, — загадочно усмехнулся Кондратий, чем ещё больше заинтересовал капитана.

И пока Кондратий, набивая себе цену, скромно разглядывал шнурки на собственных, недавно полученных им, ботинках, офицер-чешуйчатник сильнее заёрзал в кресле.

— Говори! Не тяни душу! — почти умоляюще вымолвил он.

— Для начала скажите, что натворил этот мятежный Президент, — поставил условие Кондратий.

— Быть по-твоему. Кое-что я расскажу, — смилостивился капитан, презрительно сплюнув Кондратию на новые ботинки, раздобытые им на фомальдегауском складе, и внезапно поморщился. — Этот прощелыга ещё совсем недавно объявил всему Фэту о своём выходе из Двадцатки. Другими словами, путём серии точно рассчитанных взрывов он собирался плавно вывести Фарагосс из гравитационного поля Фэта и присабробачить эту дрянную планетёнку к соседней звёздочке Бетельгауз… Проще говоря, он предатель и дезертир и, забрав у нас целую планету, налоги в дальнейшем собирается платить бетельгаузцам! Сволочь…

Кондратий пожал плечами.

— Зачем ему это надо? Обиделся чего? Может с ним поговорить надо?

— Уже говорили! — махнул запальчиво капитан. — Целый взвод самых отборных снайперов с помощью лазерных винтовок разговаривал с ним в течение суток. Но договориться так и не смогли. Его снайперы оказались лучше. Половина наших полегла.

— Разве это метод убеждения — вести переговоры с помощью оружия? — Кондратий недоумённо пожал плечами. — Вот был у нас на работе один прогульщик…, — начал было он, но вовремя прикусил язык.

Ещё не хватало, чтобы фомальдегауский офицер узнал о методах борьбы землян с прогульщиками!

— Жвачку дать? — ни с того, ни с сего предложил капитан и протянул Кондратию пластину в красочной упаковке. — Ты мне, парень, нравишься. Есть в тебе что-то не фомальдегауское, — сказал он, явно подразумевая под выражением «не фомальдегауское» то, что на Земле понимается как «не от мира сего», «неземное». — Ты жуй, жуй, — поощрял капитан, глядя, как Кондратий запихивает презентованное угощение себе в рот прямо с упаковкой.

Капитан, ведь, не знал, что Кондратий уже и забыл, что такое ходить с набитым брюхом.

— Эх, Середу бы сюда! — мечтательно вздохнул Кондратий, когда со жвачкой было покончено.

То есть, через мгновение.

— Середу…гмм… уммм… А кто это? — заинтересованно поднял надбровные чешуйки капитан.

— Нннууу… это… В общем, мой товарищ. Мы с ним одного вида, — уклонился от прямого ответа Кондратий.

— С одной планеты, что ли? — обрадовался офицер.

— Так точно. С одной, — подтвердил Кондратий. — Однее просто не бывает.

Он шмыгнул носом.

— Ну, раз так, то вы с ним почти родственники, — определил капитан, выуживая из холодильника вделанного в стену, посудину с аналогом земной кока-колы. — Вот, — сказал он. — Брока-брола. Прекрасный тонизирующий напиток. К тому же поднимает боевой дух, когда это требуется. А давай, мы забросим тебя во дворец, — предложил он без всякого перехода. — А ты попробуешь уговорить там этого строптивца, Президента. Красноречием, видит бог, ты не обделён. Уболтаешь его сдаться — Героя получишь. А? Как тебе? Пурпурный Герой Лучезарной звезды Фэн! Звучит!.. Хотя, конечно, можешь и лазерный луч в брюхо получить. Тут, как повезёт. Ведь, стоит лишь нам без приглашения приблизиться к Дворцу, как охрана откроет беглый огонь на поражение.

— Дай-ка мне этой брока-бролы, — попросил Кондратий. — А я пока подумаю, нужен ли мне пурпурный герой лучезарной звезды. — И сделав несколько крупных глотков прямо из горлышка, Кондратий вытер рукавом губы. — А, что! Это мысль!

В это время ракета фомальдегаусцев вошла в плотные слои атмосферы и её так швырнуло, что бутылка выскользнула из руки Кондратия и покатилась по потолку, сминая старую прошлогоднюю паутину, которую навил там фомальдегауский паук ещё тем летом.

Кондратий повис на ремнях. Впрочем, как и все остальные.

Через минуту ракета сменила курс на курс, паралельный поверхности планеты и теперь полом для звёздных рейнджеров стала стена, а в иллюминаторе замелькали ландшафты Фарагосса.

В какой-то момент Придуркину захотелось в туалет и он поинтересовался у товарищей по оружию о местонахождении этого почтенного заведения.

— Не туалет, а — гальюн, — поправил капитан. — Туалеты у штатских и у барышень, а у космической пехоты — гальюны, — пояснил он. — Можешь мне поверить на слово.

Но Кондратию было не до тонкостей военного дела. И, узнав, что требуемое находится на корме, поспешил туда.

— Долго там не рассиживайся, — предупредил капитан. — Скоро приземление.

Кондратий что-то буркнул в ответ и захлопнул за собой дверь.

Но засидеться, как и предвидел капитан, Кондратию не пришлось. Едва он успел как следует устроиться, ощущая себя орлом рассевшимся на верхушке скалы, как случилась беда. Дружным залпом фарагосских зениток разнесло пол ракеты, на которой летел, а вернее, сидел в… ммм… гальюне Кондратий и его унитаз выбросило из транспорта десантников, как старую и ненужную, отслужившую срок безделушку.

При таком раскладе дел, разбиться насмерть суждено было Кондратию, как с унитазом, так и без. И, тем не менее, он ухватился за края фарфоровой посудины и пикировал, не расставаясь с ней!

С высоты птичьего полёта хорошо были видны игрушечные города и деревни фарагосцев.

 

23

Но ещё он видел слева и справа горящие ракеты фомальдегаусцев, понимая, что на Фарагосс вряд ли сядет хотя бы одна. Повезло ему или нет, трудно было судить в его нынешнем положении. Но ракеты, бомбардируемые снарядами защищающегося неприятеля, горели, как свечи, разваливаясь прямо на глазах. А Кондратий всё ещё оставался жив и даже пока неплохо себя чувствовал.

Уже многих из тех, с кем он прибыл на Фарагос, не было в живых. И Кондратию так стало обидно за свою молодую, только начинающуюся жизнь, что он изо всех сил дёрнул за кольцо сливного бачка, от всей души надеясь, если не разбомбить подлых фарагосцев, то хотя бы утопить их частично в дерьме.

И случилось великое чудо! Что-то хлопнуло над ним и его стремительное падение существенно замедлилось, плавно перерастая в парение. Теперь он опускался неторопливо и обстоятельно, можно сказать даже, величаво покачиваясь в воздухе.

Оказалось, унитаз был снабжён парашютом! Какой-то идиот, пришлёпнутый шутник присабробачил к унитазу десантный парашют!

— Ни фига себе! — только и воскликнул Кондратий, лишь только почувствовал над собой упругую силу парашютного купола.

Но тут же умолк, завидев пролетающего мимо капитана. Капитан был, как всегда подтянут, выглажен и гладко выбрит. И, сверкая начищенными до зеркального блеска ботинками, за те недолгие мгновения, в которые он пролетал мимо Кондратия, капитан успел оглядеть самого Кондратия, его парашют, отдать честь Кондратию и передал ему свои полномочия командующего, увы, как видел землянин, уже не существующей 10-й фомальдегауской десантной дивизии.

— Помни, боец, только на тебя вся надежда! — выкрикнул капитан прежде, чем бряцнуться о землю.

Придуркин планировал дальше.

В отличие от капитана и его гвардии, Придуркин приземлился неплохо. Если не считать того, что уже при приземлении его накрыло куполом парашюта и Кондратий едва не задохнулся, прежде, чем выпутался из строп.

Сказано же: ни везением, ни невезением назвать то обстоятельство, что Кондратий остался жив при произведении им неуклюжего вываливания из десантной ракеты в обнимку с унитазом, причислить это обстоятельство к области везения или невезения было невозможно.

Хотя некоторый аспект удачливости, конечно, в этом деле для Придуркина присутствовал. И Кондратий его отметил сразу. Лишь только его, извиняюсь за столь частое употребление этого отнюдь не салонного слова, унитаз пробил крышу президентского дворца, парочку межэтажных перекрытий и встал намертво на первом этаже рядом с точно такими же изделиями, произведениями изощрённого человеческого ума. Что внешне и со стороны выглядело вполне естественно и нормально. То есть, так, как, если бы и унитаз и Кондратий — вполне органичный ансамбль в данной ситуации, если вдуматься — всегда находились на этом месте. А, если уж и не всегда, то, по крайней мере, периодически.

Парашют Кондратия оборвался, когда ещё зацепился за каминную трубу и потому сейчас гордо реял на ветру подобно флагу Фомальдегауса, тем более, что на флаг и был он похож. Ибо сделан был, уже упоминавшимся выше чешуйчатником-шутником, так и оставшимся инкогнито для истории Фэтской системы, из фомальдегауского флага!

Скептически взирая на фарагосский интерьер, раскинувшийся вокруг и очень напоминавший Кондратию любой другой такой же интерьер любой другой части цивилизованного мира, Кондратий и предположить не мог, что он один навёл на Фарагоссе больше переполоху, чем вся фомальдегауская гвардия, сгоревшая бесславно в тесных и пропахших фомальдегауской чешуёй, ракетах.

Тем не менее, не более, чем через минуту после падения Кондратия, во дворце поднялась такая паника, что ему даже и неловко стало за то, что он всех этих людей побеспокоил.

— Разбомбили! — кричали одни, пробегая мимо восседающего на своём «троне» Кондратия.

— Нас предали! Во дворце десант чешуйчатников! — кричали другие.

— Фарагоссу — амба! — вопили третьи. — На крыше Президентского дворца фомальдегауский флаг!

Как бы там ни было, но Кондратий твёрдо решил пока не вмешиваться в ход событий, а лишь беспристрастно наблюдать за происходящим, ожидая момента, когда обстоятельства потребуют инициативы.

Тем более, что в проломленную им дыру в потолке президентского гальюна ввалился ящик с брокен-бролой и встал приглашающе на полу рядом с Кондратием, словно предлагая отметить удачное взятие неприступной твердыни фарагоссцев.

Чем Кондратий и не преминул воспользоваться, раскупорив одну бутылочку.

Весь драматизм ситуации заключался в том, что, хотя дворец, по мнению осаждённых, и был взят фомальдегауским десантом, самих чешуйчатников никто не видел. Кондратий же был надёжно замаскирован в отхожем месте, будучи к тому же внешне весьма и весьма похож на фарагоссцев. Ибо фарагоссцы, как и земляне, принадлежали к гуманоидной расе.

Между тем из коридоров дворца доносился множественный топот и возбуждённые голоса.

— Фарагосс пал. На дворце вражеский флаг! — долетел до ушей Кондратия чуть хрипловатый мужской голос.

— Мы обречены, — ответил визгливый и тоже мужской голос.

«Чего вы распаниковались? Это же мой парашют, а не флаг! — хотел им сказать Кондратий, но вовремя сдержался. А, вдруг, все, кто устроил эту беготню в коридоре, опознают в нём фомальдегауского лазутчика? Тем более, что, увидев форму Кондратия, расстрелять его будет нетрудно.

Отхлебнув из бутылки несколько раз подряд, Кондратий принялся составлять план действий.

Итак, он во дворце. И, хотя все фомальдегаусцы десантировавшиеся с ним мертвы, тем не менее, враг в панике, он здорово напуган и готов с минуты на минуту выбросить белый флаг. Самое время заявить о себе, чтобы не упустить момент и не оказаться в последствии в дураках, когда правительство Фомальдегауса приступит к раздаче орденов. Пока всё шло, как по маслу, и единственное, что смущало Придуркина в его нынешнем положении, так это его спущенные форменные штаны. По мнению Придуркина нельзя в таком виде принимать сдачу в плен армии целой планеты.

Но натягивание штанов было секундным делом. И вскоре Придуркин уже бодро вышагивал по кафельной плитке в сторону коридора.

За окнами Дворца пылали обломки сбитых фарагосскими зенитками фомальдегауских ракет. Вряд ли кто из чешуйчатников выжил в аду, который им устороила фарагосская артиллерия и всё же Кондратий повёл взглядом по бескрайним степям, окружающим дворец в надежде увидеть знакомые чешуйчатые фигуры.

Конечно, не следует считать, что Кондратий так уж сочувствовал этим весьма бесцеремонным, с агрессивным, захватническим характером существам, хорошо помня, что они и к Земле протянули свои загребущие лапы. Но и сказать, что они совсем уж были ему безразличны, тоже было бы неправильно. Ведь, за то время, которое он жил на Фомальдегаусе, он как-то свыкся с ними и даже некоторым образом подружился с отдельными особами фомальдегауского сословия. Несмотря на все их антикондратьевские замашки: такие, как учёба его дубинками в Бараклиде, тестирование капканом-ловушкой в складе, чуть не покалечившим его и насильная вербовка в отряд смертников, который впоследствии выбросили на Фарагосс и расстреляли, как мух.

Естественно, Кондратий радовался полной гибели некоторой части фомальдегауской гвардии. Однако ему ещё нужно было время, чтобы свыкнуться с той мыслью, что он, наконец-то, избавился от их опеки и теперь является вольным гражданином свободной галактики.

Останки фомальдегаусцев, разбросанные на площади не менее чем в 500 квадратных километров, вперемежку с обломками догорающих ракет, как нельзя лучше свидетельствовали о полученной Кондратием свободе, но ему ещё следовало выжить среди, не менее агрессивных, фарагоссцев.

Поэтому, допив брока-бролу и вышвырнув бутылку в окно, Кондратий под аккомпанимент чьей-то брани, тут же донёсшейся снизу, зашагал дальше.

По коридору бежали точно такие же, как и Кондратий люди. То есть, своим внешним обликом весьма напоминавшие его. Все эти гуманоиды были в камуфляжной форме и с оружием в руках. Что это за оружие и какого оно типа, Кондратий не знал. Но это ему и не нужно было знать.

— Ты чего так вырядился? — подскочил внезапно к нему какой-то тип с лицом, словно вымазанном синей глиной.

Такого цвета кожа была у этих фарагоссцев.

— Так… это… Заставили, — честно признался Кондратий.

 

24

— Ну и ну, — укоризненно покачал синей, как крашеное пасхальное яйцо, головой абориген. — Совсем у этих парней из контрразведки разжижились мозги. Неужто, им совсем непонятно, что для того, чтобы стать похожим на чешуйчатника, недостаточно напялить фомальдегаускую одежонку. Как минимум, нужно ещё отрастить себе хвост и наклеить рыбью чешую

.

Кондратий только пожал плечами и хотел ускользнуть от синеликого. Но тот уже держал его за плечо. — Вот до чего дожились! — сетовал синеликий. — Контрразведка мышей не ловит, чешуйчатники этим пользуются и бомбят Фарагосс и захватывают Президентский дворец, а мы ничего и поделать-то не можем. Слишком неравны силы. Высадилось их на планету не меньше двух армий и дворец захвачен чешуйчатниками полностью, а вдобавок к тому же — окружён.

По всему было видать, что фарагоссец, беседующий с Кондратием — патриот своей родины, о чем явно свидетельствовала слеза, скатившаяся по его щеке, при упоминании последним об окружённом дворце. И Кондратию хотелось обнять этого человека и сказать ему, что он, как и все фарагоссцы заблуждается и на Фарагоссе в данное время нет ни одного чешуйчатника, потому что погибли все они, не долетев до поверхности планеты.

Но тут откуда-то снизу донёсся истошный крик:

— Президента убили! Бутылкой брока-бролы по башке!

И Кондратий посчитал пока преждевременным раскрывание тайны, которую он знал один, насчёт отсутствия наличия на планете фомальдегаусцев. Трудно сказать, почему он так сделал. Может быть от того, что заподозрил, что это его бутылка, то есть, посудина, выброшенная им лишь пару минут назад, прихлопнула лидера и героя национально-освободительного движения фарагосского народа.

Тем более, что самые его мрачные подозрения относительно своего влияния на судьбу планеты фарагосцев вскоре подтвердились.

Чуть погодя, из дальнего конца коридора прозвучало:

— Господи, нигде от этих диверсантов покоя нет! Уже из туалета прицельно бутылками бьют. Да прямо в самое уязвимое фарагосское место — их Президента!

Голос принадлежал уборщице. А Уборщица эта, как и все приверженцы этой профессии, обладала, естественно, не абы какой врождённой наблюдательностью. Поэтому Кондратий, опасаясь разоблачения и по логике вещей, последовавшего бы вслед за этим, четвертования тут же на месте без суда и следствия, поспешил поскорее убраться с места совершённого им жуткого до невозможности, вопиющего преступления!

Во всяком случае, приняв невозмутимый вид, он отодвинул в сторону собрата по гуманоидности и затопал по длинному коридору дальше, пока не пришёл в его конец и не увидел там большую, крупнокалиберную пушку, настоящую гаубицу среди гаубиц и гаубицу всех гаубиц.

Эта огромная пушка была повёрнута к окну и являла собой весьма впечатляющее и устрашающее одновременно зрелище. Рядом с лафетом, прямо на полу были навалены горкой снаряды: серебристо-голубоватые металлические шары, начинённые дьявольской силой.

«Вот бы нам такое в КГР! — восхитился Кондратий. — Мы бы показали этим фэтовцам! Подумаешь, двадцать планет в Системе, — скептически подумал он. — У нас тоже не хило — около десятка. А там ещё найдём, если понадобится. Всего-то сразу в хозяйстве и не углядишь. Никто, ведь, планеты наши толком не считал. Куролесят себе вокруг Солнца. А сколько их там, сам чёрт не разберёт! Он мог бы даже вновь открытым дать имена. Например, назвать в честь своей бабушки, которая лупила в детстве Придуркина смертным боем (детстве, конечно, Придуркина, а не бабушкином), когда он лазил рукой в сметану за обеденным столом. Нет, пожалуй, бабушка отменяется. Слишком неприятными были воспоминания Придуркна о ней».

Тут Кондратия посетили совсем другие мысли, более продуктивные и он начисто забыл о своей бабушке и ещё не открытых планетах своей системы. Эти посетившие его мысли были навеяны голосами, донёсшимися до него с внутреннего двора дворца.

— Это не Президента убили, а его двойника. И не убили вовсе, а только покалечили. И даже не покалечили, а всего лишь поцарапали. Да и то не сильно. Даже незаметно. Оглушили только. Но скоро он придёт в себя. Эй, там! В медсанчасти! Несите нашатыря! Да побольше!..

У Кондратия, конечно же, от такого сообщения аж мурашки по коже забегали от радости. И он даже бросился к пушке, обцеловывая её, как родную. Потому что рядом с ним больше не было ни кого, кого он мог бы расцеловать от всего сердца и от всей души и поделиться радостной для него и сногсшибательной новостью.

Но потом он опомнился от первых проявлений нежданной радости и принялся крутить и вертеть колёсики и штурвальчики пушки, наводя её ствол вдоль коридора, то есть — на то место, в котором синелицых фарагосцев столпилось больше всего и которые уже заподозрили в Кондратии фомальдегауского шпиона.

— Так просто, синемордые, я вам не дамся! — крикнул он. — Не на того напали, — добавил чуть тише.

Фарагоссцы, завидя, как Кондратий закладывает в ствол наведенной на них пушки снаряд, почуяли не ладное. Да и не мог слишком долго крыться обман, бессовестно и беззастенчиво чинимый Придуркиным. И даже его лицо, посиневшее от страха, в результате падения с унитазом на планету, пусть оно и было очень синим, но всё же не в достаточной степени для коренного фарагоссца.

В общем, физиономия Кондратия была не кондиционной синевы. А теперь, когда Придуркина разоблачили, так и вообще — побледнело, став светло-синим, цвета майского неба, а не оттенка морской волны, как, например, у фарагоссцев.

— Лазутчик!.. Держи шпиёна! — орали уже между тем синемордые и некоторые и них направились к Кондратию, сжимая в руках своё оружие, с заранее передёрнутыми ими затворами.

Кондратий приник к оптическому прицелу левым глазом, как когда-то видел это делали в кино. Руки его напряглись, а вены на висках вздулись уже не по киношному, а по настоящему.

— Врёшь, не пройдёшь! — взревел он. А уборщица тем временем вцепилась ему в ногу, пытаясь оттащить Кондратия от пушки. Швабра уборщицы валялась на полу, но в поднявшейся суматохе никто уже не обращал внимания кто или что и самое главное — где валяется. — Помирать, так с музыкой! — то ли наставлял Кондратий фарагоссцев, обучая их таким образом вполне бесплатно нехитрой армейской науке, то ли решив пофилософствовать вслух для самого себя.

Синемордые орали, уборщица визжала, а Кондратий, с не очень синим лицом по стандартам этой планеты, уже тянулся к спусковому рычагу и всё, как уже говорилось выше, не слишком синемордое лицо его лучилось при этом тихой неземной, а вернее не фарагосской радостью.

Наконец-то осуществилась давняя детская мечта Кондратия — пострелять из артиллерийского орудия!

И вот Кондратий, как Хон Гиль Дон нового времени, дёрнул за рычаг и снаряд, пролетев зигзагами вдоль коридора и не зацепив никого, влепился в торцевую стену здания на обратном конце коридора. Проломив стену насквозь, снаряд вырвался наружу.

Те, кто стоял в это время возле дворца и, задрав вверх голову, прислушивался к шуму творимому на верху, принялись разбегаться во все стороны, заметив несущуюся на них бомбу.

Но совсем другое узрел Кондратий. Сквозь образовавшися в стене пролом посредством фарагосского снаряда, выпущенного Кондратием из фарагосской же пушки, он увидел космический корабль с весьма знакомыми обводами, отозвавшимися в сердце Кондратия приятной дрожью: поплёвывая на все зенитные установки, дезориентированных паникой фарагосцев, на планету собственной персоной опускался «Скользкий Гром»!

— Скользкий!.. Середа! — перебивая самого себя и не помня себя от радости, закричал Придуркин, одурев при этом от радости. — Я знал, я знал, что вы не бросите меня! — пританцовывал он на месте. — Вы не бросили друга в беде. Вы настоящие товарищи по беде, — сказал Придуркин в заключение и, перепрыгивая сразу через три ступеньки, помчался вниз к «Скользкому».

— Фомальдегауский шпион! — вякнула вслед уборщица, но, увидев через окно «Скользкий Гром» с непонятными ей опознавательными знаками Земной России, заткнулась, решив принять пока выжидательную позицию.

— Вы не бросили меня… Вы не бросили меня…, — напевал между тем Кондратий на мотив вечнозелёного российского шлягера, исполняемого «Стрелками» «Ты бросил меня». И так он прыгал по ступенькам вниз, пока не оказался наружи, перед дверью, ведущей во дворец.

Навстречу бежал Середа.

— Брось ты эту бабу, — крикнул тот ещё издали, указывая Кондратию на что-то у ног агента-13-13. И только тут Кондратий обнаружил, что зловредная уборщица и не думала расставаться с ним. Всё это время она волочилась за Кондратием, как истинная патриотка Фарагосса, вцепившись в ногу земного мужика обеими руками. Она даже успела поспать по дороге и теперь земляне едва растолкали её. — Тебе, что, заняться нечем? — поинтересовался строго у Кондратия Середа. — Столько дел у земной разведки, а ты заводишь шашни с ихними синемордыми старухами. — И Кондратий, вняв совету бывалого товарища, стряхнул с ноги фарагосскую ведьму. Между тем, Середа не успокаивался. — Видишь Фомальдегаус? — указал он пальцем на низко висящий в небе коричневый шар.

— Ну, допустим, — осторожно ответил Кондратий, приставляя ладонь козырьком ко лбу. — Если ты говоришь, что это Фомальдегаус, то, скорее всего, так оно и есть. Хотя, не факт. Но, что с того, что этот, на мой взгляд, кусок глины Фомальдегаус, как ты говоришь? Нам-то что с того? Он, что. Какой-то особенный? Другие шарики. Что похуже? — повёл рукой Кондратий. — Отвечай. Не томи. Я весь изождался.

— Отвечаю, — доложил Середа. — Видишь маленькую как бы запятую на экваторе указанной мной планеты?

— Вижу, — отвечал Кондратий. — Но это не запятая, а скорее — двоеточие. Ты обознался, майор.

— Двоеточие рядом со знаком вопроса. А слева от знака вопроса, между многоточием и дефисом — запятая… Увидел?

— Что под скобками квадратными?! — обрадовался Придуркин.

— Точно, — подтвердил Середа. — Ты угадал. — Он вздохнул. — Это остров, Кондратий. Его рамерв 50 на 30 километров. Наивысшая точка над уровнем моря 800 метров.

— Для чего ты мне это говоришь? — подозрительно покосился на недавно потерянного и вновь обретённого друга Кондратий. — Ты. Что-то задумал?

— Ничего я не задумал, — рассердился майор. — Вечно ты со своими подозрениями лезешь.

— Я не лезу, — обиделся Кондратий. — Я говорю.

— Ну, говоришь, — еле сдерживался майор. — Какая разница. Я тебе показываю этот остров, дурья твоя башка, чтобы ты знал, что на этом острове изготавливают зделия под секретным кодом? 333. Вот почему.

Придуркин почесал затылок.

— И, что это значит? 333 — это оружие?

— Похуже. Чем оружие — нахмурился майор. — Остров — место, где проходят подготовку фэтско-фомальдегауские шпионы. Потом их забрасывают на Землю и они портят жизнь нашей разведке.

— Как это портят? Они, что вредители? — опешил Кондратий.

— Хуже, — ещё больше нахмурился Середа. Так, что даже смотреть на него стало страшно. — Они там занимаются разведывательно-диверсионной деятельностью. Вот. В пользу Большой Двадцатки!

Придуркин присвистнул.

— А, кто такая двадцатка?

— Двадцатка, олух, это Совет Двадцати, цивилизация фэтского мира.

— Значит и фарагоссцы против нас, эти милые, словно намазанные глиной создания? — поинтересовался Кондратий.

— Они — в первую очередь, — подтвердил майор. — Хотя и не все, а лишь некоторые из них.

Тогда разрешите вернуться во дворец, товарищ майор! — козырнул Придуркин.

— Зачем? — не понял Середа.

 

25

— Чтобы задать этим синим перцу, — пояснил Кондратий.

— Не думаю, что они в этом нуждаются, — крякнул Середа. Что и говорить, был он опытным и матёрым разведчиком в КГР. Тёртым калачом, одним словом. У него даже кличка секретная была такая в кэгээровских кругах — Тёртый Калач. Только кличка эта, оперативное погоняло, была настолько засекречена, что никто и не знал об этой кличке, кроме самого Середы. — Не думаю, что это будет целесообразно, товарищ евфрейтор с позиций тактики и стратегии, — пояснил майор.

— Ну раз нельзя задать перцу синим, давай, Семёныч, зададим его кому другому! Что-то руки у меня чешутся сегодня, товарищ майор! Мне бы кило тротила, я бы остров этот… Так шандарахнем, Семёныч, что любо-дорого будет посмотреть. Поверь мне. А нам после операции присвоят Героев Космоса.

— Посмертно. И — после операции по переливанию крови, агент-13-13, — строго произнёс Середа и, вынув из кармана бинокль, принялся наблюдать, нависшую над ними неподъёмной каменной махиной, планету.

Мощная оптика позволяла видеть Середе многое. Даже движущийся по дороге одного из континентов автобус с пьяным водилой за рулём.

Середа неодобрительно зацокал языком, некоторое время разглядывая безответственного пьянчугу.

Но Середа лишь настраивал бинокль, когда глядел на континент. После того, как резкость была должным образом наведена, он перевёл оптику на тот остров, о котором говорил Кондратию. И сразу же поймал в видоискатель чешуйчатника. Неподалёку от общественного сортира тот бросал нож в дерево.

— Кто так бросает, мазила! — воскликнул Середа, понаблюдав некоторое время за фомальдегауским суперменом.

— Не переживай так, Семёныч, — попытался его успокоить майора Кондратий, заглянув одним глазком в его бинокль. — Мы их за это ещё в порошок сотрём, за то, что они не научились как следует владеть холодным оружием и тем самым пристроились портить тебе настроение, Семёныч.

— Тебе бы в состав руководства КГР, — сказал устало Середа. — Цены б тебе не было.

— И звание старшего евфрейтора! — обрадовался Придуркин.

— Бери выше! — согласился майор. — Главного евфрейтора! Вот!

Глаза Придуркина мечтательно закатились так, что чуть не вывихнулись.

— Да ты что Семёныч! Да я бы!.. Синие, блинище! — вдруг, заорал Придуркин, показывая пальцем на приближающихся к ним фарагоссцев. Линяем, Семёныч! Пока у нас ещё есть время для этого гениального по своей уникальности маневра.

Фарагосцы, действительно, направлялись к ним, да ещё и с винтовками в руках.

— Отступаем к «Скользкому», — приказал майор.

— Эй, вы! Розовомордые задницы! — послышалось вызывающее со стороны синих. — Куда это вы собрались?

— А тебе какое дело? — Приосанился Придуркин. — Ты, что, всем такие глупые вопросы задаёшь?

— Не всем. Только розовомордым задницам, — не унимался бойкий на язык фарагоссец.

— Достал ты меня уже своей задницей, — сказал Придуркин. — У тебя других слов нету?

— Да не связывайся ты сними, — потащил Кондратия к кораблю Середа. — Они тут дома. Им лишь бы задраться. Хамы!

— Да никто с ними и не связывается, Семёныч, — упирался Кондратий, которого всё же сильно задело слово «задница». Таким словом его даже родная бабушка не обзывала, которая называла его, как ей вздуматся, когда он был ещё маленьким. — Я же не первый полез, Семёныч! Ты ж сам всё видел!

Кондратий пробовал вырваться из цепких рук майора.

— Да что ты всё заладил: Семёныч, да Семёныч! Пошли.

— Так они ж сами, Семёныч! — упирался Кондратий, показывая рукой на синих.

— Человеческого в них мало, Кондраша. Не стоят они того, чтобы с ними разговаривать.

— Так не я же начал. Они.

— Что, сдрейфили, маменькины сыночки? — неслось вслед отважным разведчикам издевательское.

— Да пошли вы, гады! — крикнул обиженно Кондратий.

— Улетайте на свою планету, раз вам не нравится, — подсказали сзади. — Чего припёрлись? Кто вас просил?

Середа изо всех сил тащил вырывающегося у него из рук Кондратия к «Скользкому».

— А мы, что, сами сюда прилетели? — не сдавался Кондратий. — Это всё ваши чешуйчатники!.. Они нас затащили!

Синемордый тоже не сдавался.

— Они такие же наши, как и ваши, — кричал он. — И вы, видать, с их поля ягода.

— На себя посмотрите!

— Наша цель не Фарагос. А вся фэтская система, — увещевал тем временем Кондратия Середа, не обращая внимание на колкости синемордого. — Вспомни остров по подготовке разведчиков на Фомальдегаусе, — указал он пальцем вверх. — Нам нужен, именно, остров, а не этот жалкий и засранный Фарагосс, паря.

К этому времени к первому синему присоединились другие. И все они загалдели, что мол «ходють тут всякие», «поразлетались» и — «честным синим житья не стало».

— Не нужен, так не нужен, — ответил Середе Кондратий и погрозил в сторону синих кулаком. — Полетели, раз так, на Фомальдегаус, Семёныч, — сказал он. — Зададим перцу другим. Раз эти получать не хотят.

— Проваливайте! — поддержали их задумку хозяева планеты.

— Эй, Семёныч, полегче! — крикнул Кондратий майору лишь только ведомый опытной рукой, «Скользкий», заложив крутой вираж, чуть не врезался в скалу.

Середа только чертыхнулся.

— Не видишь, блин, нас чуть не подстрелили? Гляди, зенитки аж захлёбываются.

— Вот гниль. Не люди, блин, а дерьмо! — возмутился Кондратий. — Давай бомбу скинем, Семёныч? Достали уже!

И Кондратий умоляюще сложил руки, глядя на майора.

Майор, достав из холодильника бутылку фомальдегауского пива, вышиб из неё пробку и приложился к горлышку.

— А у тебя она, мля, есть? — осведомился он, оторвавшись от напитка на минуту.

— А, что, разве этот…

— Загибин…

— Разве он…

— Бомбу?

— Ага.

— Предусмотреть-то предусмотрел. Да только я её потерял. Когда летел к тебе на выручку.

— Где, Семёныч? Потерял где?

— Известно где. Над Бараклидой, парень. Над ней, где ж ещё.

Кондратий чуть отодвинулся от майора, восхищённо уставясь на него.

— Ну, ты и голова, Семёныч! — сказал он. — Не голова, а Дом Советов!

— Есть немного, — скромно потупился Середа.

— Это ж надо было до такого додуматься!

— Посидел бы ты, Кондраша, с моё, ты бы и не до такого додумался.

— Ой, голова, Семёныч! Ой, голова! Ты меня просто обрадовал. Осчастливил, как говорится!

— Это только так говорится, Кондраша. А Бараклиды больше нет. Тю-тю!.. «В результате несчастного случая…» — как пишется в прессе.

— Да и хрен с ней, Семёныч. Забили на неё.

— Забыли, Кондратий, забыли, — ослышался майор. — Нечего там вспоминать. В смысле — хорошего.

Придуркин уставился на обзорный экран.

— Ты куда нас везёшь, Семёныч?! Это ж не Фомальдегаус!

— А ты только заметил? — ухмыльнулся бывалый разведчик. — Это Ханаон, парень. Четвёртая по счёту планета системы Фэт. Вот как!

— На хрена она нам сдалась, Семёныч? — скривился Кондратий так, как будто съел лимон. — Нам что, трёх предыдущих мало? Мы же, вроде, как не к ней собрались.

— Оно-то так, — поёрзал в противоперегрузочном кресле майор, одним махом допивая содержимое бутылки. — Но нам стоит зарулить на эту планетёнку, паря. Надо там побывать вот как позарез, — чиркнул майор свободной рукой по горлу и отшвырнул тару в сторону. Потом воровато огляделся. — У нас дела тама, паря. На Ханаоне ентом. Ба-а-альшие дела, Кондраша. Какие?… Правильный вопрос. И главное — своевременный. Ханаон, как известно, паря — планета динозавров. Таких больших ящериц с хвостами и гребнями, если ты понимаешь, о чём я говорю.

— И с ногами. Понимаю, майор, — кивнул Кондратий.

— Гигантские кровожадные рептилии, с которыми лучше не встречаться в тёмном переулке поздно вечерком!

— И это понимаю, товарищ майор. Но зачем тогда лететь в их кровожадные лапы? — удивился Кондратий. — Если у них хвосты, как брёвна!

Середа рыгнул.

— А вот почему. — Он повёл мутноватым взглядом по многочисленным реле корабля. — В своё время оттуда, Кондраша, смылись чешуйчатники. Во-о! — Он поднял палец. — И смылись, заметь, Кондратий, вовремя. Ведь, хотя они родом и с Ханаона, их вид на планете динозавров находился на грани исчезновения, так как являлся тупиковой ветвью динозаврячьей цивилизации, ввиду своей малой приспособленности к господствующим на Ханаоне зверским условиям. Понял? Дикие, хищные динозавры, паря, являющиеся ближайшими родственниками чешуйчатников по эволюционной линии Ханаона, безжалостно уничтожали чешуйчатников, в виду их относительной мелкости и полной, в виду этой мелкости, их неприспособленности к происходящим на Ханаоне регулярно и повсеместно дракам со смертельным исходом для чешуйчатников и поеданием чешуйчатников массово их более крупными, а потому, значит, и более везучими родственничками по этой их эволюционно-динозаврячьей линии. Понял?

— Понял, товарищ майор. Всё понял. Бедные чешуйчатники, — только и смог промолвить Кондратий.

— Теперь уже — не бедные, — перебил его Середа. — Эти существа давно пошли по пути эволюционного умственного развития и теперь они — одна из могущественных рас нашего сектора галактики. Теперь уже не дикие динозавры на Ханаоне, а фомальдегауские чешуйчатники в галактике пытаются подчинить себе всё живое! Всё, что находится в пределах досягаемости их быстрых и манёвренных ракет. Не забывай, — майор причмокнул губами, как будто сосал соску — что это фомальдегаусцы шпионят на Земле за землянами и вынашивают милитаристские планы порабощения земного человечества!

— А я-то думал, что их нужно жалеть, — признался откровенно Кондратий.

 

26

— Не. Не нужно, — прихлопнул с лёгким раздражением по панели ладонью майор. — А, если уж тебе не втерпёж и ох как хочется кого-то пожалеть, то пожалей меня. Видишь у нас пиво закончилось, Кондраша?… Кстати, Кондраша, ты не знаешь, отчего молчат двигатели «Скользкого»?… — лицо Середы приняло озабоченное выражение. Минуту спустя он выглянул в иллюминатор и тихонечко присвистнул. — Мать честная! — Воскликнул он. — Что же это делается, а?

И Кондратий тоже почуял не ладное.

«Скользкий» падал на Ханаон. И его двигатели, действительно, молчали. «Скользкий» сам их выключил. И единственным побуждением, заставившим земной корабль-робот сделать это, было желание лёгкой мести. То есть, «Скользкий» вознамерился маленько проучить этих двуногих неженок и белоручек, которые управляли им сидя на его борту, но на самом деле и шагу не могли ступить без его, «Скользкого» помощи. Однако в то же время они, эти людишки легкомысленно вмешались, в частности это сделал майор Середа, в дуэль «Скользкого» с инопланетником.

Обладающий, хотя и искусственным, но тем не менее не слабеньким интеллектом, «Скользкий», конечно же, имел аналог человеческих органов чувств, в самом крайнем случае — зачатки таковых, рудименты, так сказать. И вот эти чувства этих рудиментов брали сейчас верх над интеллектом «Скользкого».

Конечно, согласно закону робототехники Азимова, на любом земном корабле стояли особые устройства, предохраняющие системы корабля от нанесения хоть какого-то вреда людям. Но имитировать нанесение вреда человеку «Скользкий» мог. То есть, корабль мог поиграться в игру «Противостояние» человеку и «Несогласие» с человеком. Что он сейчас и делал.

Бросив корабль в крутое пике, Комп вовсю наслаждался произведённым эффектом паники. Вернее, собирался этим эффектом наслаждаться, пока не заметил, что эффекта такового нет и в помине. То есть, корабль падал на планету, двигатели его молчали, но люди находящиеся внутри «Скользкого», два пришлёпнутых земных придурка орали не своим голосом, какие-то частушки типа:

В конце концов, уразумев, что человечишек так просто не проймёшь и стараться в этом вопросе нет смысла, «Скользкий» отключил органы витальных чувств и перешёл на режим ментало-рассчёта. А этот режим в свою очередь посчитал своей обязанностью включить двигатели, а в последствии и мягко приземлить всё это дело куда надо. То есть, на Ханаон — себя самого и разведчиков в себе.

— Слушай, Семёныч, — сказал Придуркин, лишь только «Скользкий» ткнулся брюхом в крупнозернистый морской песок, — у меня такое чувство, словно мы совсем недавно избежали гибели.

— Чувства, паря, для разведчика — первое дело, — сказал Семёныч обстоятельно. — Разведчик должен всё с чувством делать, а иначе, паря, дело табак!

— Вот и я думаю, Семёныч, с чего бы это? — недоумённо пожал плечами евфрейтор, выбираясь из чрева корабля и ступая ногой, вернее наступая ею на ханаонскую ящерицу.

Ящерица, не желая сдаваться, тут же тяпнула разведчика за ногу.

_ У-у, — завыл Кондратий, пытаясь поймать супостатку за хвост, с тем, чтобы в дальнейшем треснуть её о ближайший камень.

— Прекратите эмоционировать, евфрейтор! — приказал майор. — Стыдно, коллега! Вы же на службе, а не у тёщи на блинах, извиняюсь. И вы же не кисейная барышня, в конце-то концов. Ну подумаешь, представитель местной фауны отхватил вам немного от ноги. Производить скрытое наблюдение можно и покусанным. У же бывали преценденты!

— Ага, Семёныч, — прыгал на одной ноге агент-13-13. Вы бы не так эмоционировали и не такие слова говорили, а покрепче, если б вас тяпнули за пятку!..

— Да, евфрейтор, лексикон мой известен на полгалактики. Этого не скроешь, — похвастался майор. — Но уверяю вас, свой лексикон я редко применяю по той простой причине, что, прежде чем ступить куда-нибудь, смотрю себе под ноги. В отличие от некоторых.

— Так и я ж смотрел, — оправдывался Кондратий. — А она, сволочь зелёная, под цвет песка. Притаилась. Вот и вышла неувязочка. Знал бы, чёрт побери, что так выйдет, не полетел бы на этот Хамамон.

— Ханаон. — Середа откашлялся. — Но вот это-то как раз от тебя не зависело, — ухмыльнулся он, выуживая откуда-то фарагосский автомат. — Вот спёр по случаю, — пояснил он, — пока ты болтал с тем синемордым. Проверим технические характеристики этого оружия в деле.

— Дай я проверю, Семёныч! — заинтересованно потянулся к автомату Кондратий, в то же время не сводя глаз с зелёной ящерки.

Но майор только усмехнулся и покачал головой.

— Мстительность — нехорошее дело, голубчик, — сказал он и, наконец-то, сам сошёл на песок.

В отличие от Кондратия, майору повезло. Никакой гадины под ногой у него не оказалось. Зато гнус набросился на разведчика так, словно не ел с самого дня своего рождения.

Звонко хлопнув себя по щеке так, что эхо пошло гулять между деревьев, Середа принялся оглядывать окрестности. А окрестность эта являлась узким участком песчаного донельзя, морского берега и на этот берег с негромким плеском накатывались бирюзовые солёные волны.

А метрах в двадцати от берега колыхались в воде медузоподобные твари, которые учуяв людей, стали подбираться к ним.

С другой стороны песчаного пляжа вздымались вверх высокие, хотя и редкие деревья. Некоторые из них были похожи на земной хвощ, некоторые — на папоротники.

— Куда мы попали, Семёныч? — так и не получив вожделенного автомата, вопросил Кондратий. — Это прямь джунгли какие-то, а не лес!

Конечно же, Кондратий всю свою жизнь проведя в родном Задрипинске, никогда не видел джунгли вживую, но зато он видел их на картинках в книгах, а так же в кино.

— Ты, Кондраша, не очень-то зевай, — предостерёг молодого разведчика майор. — Экзотика экзотикой, а по сторонам поглядывай. Не ровен час выскочит какая-нибудь гадина размером эдак с паровоз и пиши пропало. Что будешь тогда делать?

— А, что такое паровоз, Семёныч?

Семёныч округлил глаза.

— Ну, паровоз… это такая… такое… В общем такая штука, что возит пар и свистит им при этом… так: фьююююююю!..

— На рельсах? — обрадовался Кондратий.

— Точно. Без рельсов он, как без рук.

— А чего ж он выскочит тут без рельс?

Семёныч живо изменил форму своих глаз, придав им теперь соответствующую случаю квадратуру. Может быть, Середа что-то и ответил бы Кондратию, но в это самое время в реденьком лесу что-то затопало, потом зашуршали ветки и послышалось сочное чавканье, сопровождаемое треском молодой поросли.

Где-то ухнуло, хрюкнуло… А потом на поляну вышло странное существо о четырёх ногах с клиновидной головой и маленькими, влажно поблёскивающими глазками.

Существо томно посмотрело на разведчиков и, не прекращая размеренно жевать целые охапки веток, торчащих из его пасти, направилось к землянам. У разведчиков не вызывало сомнений, что животное, появившееся перед ними, травоядно и всётаки размеры обитателя Ханаона вызывали у них обоих опасения.

И Середа с Кондратием едва успели отскочить в сторону, как гигант прошёлся по тому самому месту, где они только что стояли. Тварь же направилась к облюбованному ей дереву.

Вскоре земляне услышали позади, с боков и спереди точно такое же чавканье и сопение, какие извлекала, встреченная ими, тварь и они поняли, что находятся в середине стада гигантских травоядных рептилий. И они подумали о том, что, если на планете обитают гигантские травоядные, то отчего же не допустить и существование на ней огромных хищников?

— Это не совсем то, что нам нужно, — сказал Середа, провожая задумчивым взглядом гигантскую тушу. — Пошли-ка туда, евфрейтор! — приглашающе махнул он рукой.

— Семёныч, если что, стреляй! — посоветовал Кондратий.

— Не маленький. Сам знаю, — огрызнулся Середа, поправляя автомат на плече. — Ты только иди сбоку. Не закрывай обзор, — сказал он Кондратию.

— Слушаюсь! — по военному бодро ответил Придуркин.

И майор, услышав такое рвение в службе, даже прицокнул языком одобрительно.

— Вот это по мне. Это-то мне-то и нравится, — сказал он. — Дисциплинку я, ооххх, как уважаю. За неё я готов, что угодно отдать! Но ты всё же, разговаривай здесь, Кондраша, как штатский. Никто не должен в нас заподозрить разведчиков, паря. Уяснил себе?

— Себе? Уяснил, Семёныч! — подкозырнул Кондратий. — Разрешите приступить к исполнению ваших желаний? — запросил он ответ.

— Исполнению чего-чего?

— Чёткого и раздельного приказа!

— Разрешено!

— Есть!

— Что есть?

— Что-нибудь!

— Что-нибудь нельзя.

— А, что можно?

— Кондратий ты меня уже достал, — заскрипел зубами майор. — Нельзя ли олбойтись без всего этого словесного поноса и мусора? А прямо и непосредственно перейти к выполнению.

— Выполнению чего? — остановился Придуркин, как раз прямо под веткой дерева, с которой свисала здоровенная и, что самое хреновое, очень злющая на вид змея.

Эта змеюка только и делала, что шипела и лишь Придуркин за своим разговором не слышал этого шипения.

— Приказа, который я тебе отдал, — ответил Середа, осторожно поднимая на уровень груди автомат.

— Это того самого приказа, который вы дали мне перед этим?

— Нет. До того. До того, как ты совсем поглупел, — ответил майор, ловко перерезая очередью змею пополам. — Этот приказ гласит, евфрейтор: заткнись и остальную часть пути шагай, как воды в рот набрал. Вы поняли меня, господин евфрейтор?

— Так точно!

Кондратий, конечно же, всё понял. Всё до капельки. Он лишь напоследок хотел что-то спросить, возможно, уяснить некоторые детали предмета их предыдущей беседы, но майор вовремя заметил поползновения Кондратия и грозно гаркнул, пресекая:

— Ррразговоррчики!

Таки образом майор оборвал, начавшую было зарождаться новую тему кондратьевской беседы. А Кондратий шмыгнул носом и внезапно пропал.

Одним словом, он только что был рядом с майором и, вдруг, его не стало. А в следующую секунду майор увидел Придуркина высоко-высоко в небе у себя над головой. Другими словами, прямо в пасти гигантского чудища.

— Стреляй, Семёныч, — обратился смиренно к начальнику Кондратий, поправляя неудобно застрявшую между зубов хищника ногу. — Не жалей патронов, командир. Да стреляй же, не то она сожрёт меня!

— А, вдруг, в тебя попаду? — раздумывал Середа.

— Тогда не надо, Семёныч, — согласился Придуркин, сноровисто исчезая в утробе хищника.

Только майору было непонятно, чья это была сноровка, Кондратия или хищника.

Хищник же сделал ещё одно добавочное глотательное движение, тем самым лишая Придуркина каких либо надежд на светлое будущее и тому подобное.

— Эй, евфрейтор! — крикнул Середа. — Ты слышишь меня, Кондраша?. Если — да, дай какой-нибудь сигнал.

Из утробы что-то невнятно промычали. Голос был глухой и еле слышимый, но кое-что разобрать было можно.

— Здесь тёпленько, Семёныч. Только воздуха маловато. Минут пять ещё, Семёныч, продержусь. Ты уж, майор, извини, что подвёл…

— Ничего, ничего, Кондраша, — процедил сквозь зубы Середа, раскладывая штык-нож на фарагосском автомате. — Счас.

И майор с криком «урааааа!» подбежал к брюху монстра.

Монстр взрыкнул и, вырвав из земли лапой пласт дёрна размером с одеяло, пошёл сам на Семёныча. Семёныч бежал быстро, но тварь шла ещё быстрее, поэтому она раньше настигла Семёныча, чем тот её. Семёныч приготовился умирать. Но тут у него над ухом раздалось:

— Прыгай! Давай сюда!

И, скосив глаза в сторону, Семёныч увидел парящий в метре от земли некий дисковидный аппарат, издававший тихое жужжание.

На диске сидела полуобнажённая девушка с чем-то, весьма похожим на пистолет в правой руке и махала Семёнычу. — Ну, запрыгивай же, идиот, пока не поздно! — кричала она.

— Не могу! Там Кондратий! А мы, разведчики товарищей в беде не бросаем, — ответил Середа, у которого по сути не было времени удивляться внезапному появлению рядом полуголой девицы. — Да и по уставу коллегу покидать не положено, — кивнул Середа на рептилию, но имея в виду, конечно же, Кондратия, засевшего намертво в рептилии.

Рептилия, между тем, взревела на своём языке и, очевидно, собираясь на этот раз прикончить и майора, и снова пошла вперёд.

 

27

Над лесом, потревоженные громогласным рёвом хищника, взвились перепончатокрылые, в которых Середа без труда для себя опознал птеродактилей всевозможных видов и размеров.

Но следом за рёвом лесного чудища из блестящего предмета, что держала в руке барышня, водитель летающего блина, вылетела голубоватая змейка, она быстро преодолела расстояние, разделяющее пистолет девушки и майора КГР и вонзилась в него.

Майор не почувствовал боли, а только — лёгкое головокружение. Потом навалилась какая-то усталость, он почувствовал головокружение, колени его подогнулись и майор, как кряжистый, подмытый водой столетний дуб, рухнул на землю.

Вернее, он чуть было не рухнул на неё. Но в последний момент его подхватили. Серебристый блин девицы принял его на плоскость и тут же умчал, кренясь поочерёдно то вправо, то влево и лавируя таким образом между деревьев. Диск умчал майора практически из захлопнувшейся на нём пасти динозавра.

Да, с громким треском пасть захлопнулась в считанных сантиметрах от головы Середы. И ещё долго после этого динозавр не мог прийти в себя от того, что добыча ускользнула. Ведь такой конфуз у этого хищника случался очень редко. А может быть он и вообще у него не случался никогда. Мы этого не можем знать, так как досье на динозавров у КГР не заводились.

Во всяком случае, настроившийся было сладко пообедать майором КГР динозавр, не ощутил в определённый момент специфического, отдающего дисциплиной и исполнительностью, а так же неколебимой уверенностью в успех своего дела, майора на своём языке.

Лишь только поэтому, потоптавшись на месте и для порядка взрыкнув так, что замертво свалились с деревьев некоторые, наиболее нервные и впечатлительные птерозавры, хищник диковато осмотрелся и, поняв, что довольствоваться придётся тем, что есть уже в желудке, не без опаски прислушался к странным булькающим звукам. Динозавр, ведь, никогда ещё не слышал осмысленной человеческой речи в собственном животе. Тем более, что Кондратий сегодня был, как никогда словоохотлив.

— Середа, голубчик — бубнил монотонно из под толстой шкуры храбрый разведчик. — Вытащи меня отсюда! Я хочу домой, к маме. Какой я на хрен разведчик? Я жертва чревоугодия. Несчастное существо, проглоченное другим, более счастным зверем. Сделай милость, майор, дай этой паскуде, что решила подкрепиться мной, по рогам. Пообломай их ей. Я не хочу превращаться в динозаврячье дерьмо, Семёныч!

Так чревовещал Кондратий в полном смысле этого слова, чем приводил рептилию в неописуемое изумление.

Но майор Середа совершенно не слышал товарища, ибо был теперь далеко от того места, где попал в неприятность Кондратий. Серебристый блин или серебрящаяся блинистая тарелка, на которую уложила славного разведчика ханаонская красавица, выписывал среди деревьев такие виражи и зигзаги, словно за этим блином гналась целая стая таких же разъярённых чудищ, какое только что напало на отважных земных шпионов.

Волосы девицы развевались на ветру, глаза блестели, а одежда её, больше смахивающая на довольно рискового покроя купальник, переливалась в лучах ханаонского светила серебристо-изумрудными блёстками.

Что и говорить, девушка была прекрасна. И, хотя на вид ей было не больше девятнадцати, в глазах её светился немалый жизненный опыт, свидетельствующий о пережитом. К тому же тот пистолет, из которого она так грациозно и не навязчиво подстрелила майора и который теперь висел на её правом боку, он недвусмысленно намекал: девица привыкла к обострению отношений, а значит потому она в данное время в бирюльки с майором не играла.

— Ты земной шпион, — поделилась она своими соображениями с Середой, лишь только тот пришёл в себя. — Ты прибыл по заданию КГР рассекретить и нейтрализовать гнездо фомальдегауской разведки. Не так ли? А заодно и штаб разведки Совета Двадцати.

— Ну, шпион — слишком громко сказано, — поморщился Середа, потирая ладонью лоб. После того, как его отключили с помощью хитроумного приспособления, немного подташнывало и болела голова. — Скорее я разведчик. Шпионы — это чешуйчатники. — Он вспомнил надвигающегося динозавра и его передёрнуло. Произошедшее совсем недавно, казалось нереальным сном. — Я разведчик, это они шпионы, — повторил майор.

— Какая разница? — усмехнулась девушка. — Теперь детали не имеют значения.

— Как это не имеют? — обиделся майор. — Да ты знаешь, кто я? — Он принял напыщенный и важный вид.

Правда, справедливости ради следует сказать, что вся его напыщенность не возымела на девицу абсолютно никакого значения.

— Конечно не имеют, — согласилась девушка. — Сейчас ничего не имеет значения. Ибо до схлопывания вселенной остались считанные дни. А может и часы.

«Бог ты мой!» — подумал Середа, в силу каких-то необъяснимых причин поверив в голословное заявление существа в купальнике, умело управлявшегося и спистолетом и с аппаратом.

— Дело в том, — продолжала красавица, — что учёные-пирегойцы с двенадцатой планеты нашей звезды Фэт придумали какую-то штуку, способную сворачивать пространство в рулон, наподобие стенных обоев. Или — туалетной бумаги. — Она вздохнула и даже сквозь прерывистое жужжание диска Середа хорошо расслышал этот вздох, похожий на шипение воздуха, выходящего из пробитой велосипедной камеры. — Предварительно они рассчитывали, — она снова вздохнула, ещё более «пробитее», — что пространство будет сворачиваться на определённом локальном участке. Но в аппарате был задействован принцип использования энергии уже где-то свёрнутого пространства (ГТСП — сокращённо). И это оказалось серьёзной ошибкой на пути учёных. Сворачивание превратилось в неуправляемую реакцию, способную продолжаться до тех пор, пока пространство не свернётся всё целиком и полностью. То есть, пока вся вселенная не превратится в рулон, а затем и в точку. Бесконечно малую точку, которую не заметишь и в микроскоп. Для наглядности поясняю. Вначале эта точка будет размером с микрон, затем — с атом, а потом станет близка к абсолютному нулю в плане его, этого нуля пространственности. В данное время прошёл первый этап СП. И мы, естественно, — девица взглянула на Середу, от чего у последнего сладко заныло сердце, — мы естественно все умрём и наш мир перестанет существовать. — Порыв ветерка донёс до Середы запах духов девицы и этот аромат показался ему ароматом амброзии, божественной и возвышенной. — Мы уже в некоторой степени умерли и только в самое ближайшее время доумрём, так сказать.

— Вот блинище-голенище! — прокомментировал заявление дамы в купальнике Середа и подумал, что для его друга Кондратия теперь мир уж точно свернулся в рогожку. Ведь в желудке монстра, наверное, не сладко приходится агенту.

 

28

— Так зачем же тогда ты меня спасла, если нам всё равно крышка? — поинтересовался не без ехидства закалённый в переделках и передрягах разведчик.

— А затем, — ответила девушка. — Я ведь слыхала, что ты бывалый разведчик. Знаю даже, что ты успешно бежал из Бараклиды, откуда практически ещё никто не убегал.

— Это не я, — поспешно возразил Середа. — Это «Скользкий». Он расстарался. Он у нас вообще умница. Заносчивый, правда. То есть, на больших скоростях его непременно заносит. Но ничего, как-то уживаемся.

— …Вот я и подумала, — продолжала между тем девица, словно и не замечая реплики майора. — Может, есть какой выход? И почему бы тебе не найти его?

— Кого? — не понял майор.

— Выход. Что ж ещё? — девушка слегка притормозила аппарат и поправила волосы на голове рукой.

— Надо подумать, — сказал майор. — Дело не простое. Хлопотное. А вселенная не так уж часто и схлопывается, насколько я знаю. Во всяком случае, на моей памяти такого ещё не было.

— Раз в сорок миллиардов лет, — уточнила девушка.

— Вот видишь? — надул от переполнившей его вдруг важности щёки Середа. — Сорок миллионов — это тебе не хрен собачий!

— Это уж точно, — подозрительно легко согласилась девушка.

Середа повернул к ней голову.

— Кстати, чья ты будешь, детка? — спросил он. — Не обижают ли часом?

— Когда как, — дёрнула плечиками ханаонка. — Бываетслучается, бывает сдачи даю. Но в целом ништяк. Нормально. Если б не эти дурацкие учёные с их опытами по сворачиванию пространства… — Она приветливо улыбнулась. — А зовут меня Рифма. Я с планеты Пирегойя.

— Так там же эти… учёные! — чуть не заорал майор.

Ханаонка-пирегойка Рифма пожала плечами.

— Ну, они, в целом, люди порядочные. Конечно, не без выкрутасов. Они ведь не нарочно это, поверь мне.

Девица вывела «летучку», как она называла пилотируемый ею аппарат на лесную просеку и повела её по просеке, слегка снижая скорость.

Просека упиралась в некое строение аметистового цвета и издали напоминало древний замок. Зато вблизи строение оказалось тщательно продуманном дизайнерами хаотическим нагромождением разнокалиберных геометрических фигур — кубов, сфер, усечённых пирамид и конусов — в целом, собственно, и составлявших архитектурный ансамбль удивительной красоты.

— Это мой ханаонский дом, — представила невероятное жилище девушка. — Подобный этому есть у меня на Пирегойе. — Одним поворотом рычага она подняла «летучку» на высоту крыши здания и там зависла над небольшой округлой дырой. — В этом замке наружных дверей нет, — пояснила она. — В целях безопасности двери перенесли на крыши и потолки. Теперь никакой хищник не сумеет войти внутрь. На крышах к тому же установлены излучатели отпугивающие крупных хищных птиц и летающих рептилий.

— Что ж, неплохо, — похвалил Середа.

— Я знаю, зачем вы прилетели на Ханаон, — сказала девушка. — Вам нужны ддзеги.

Середа несказанно удивился.

— Верно! — почесал он лоб. — Но как вы узнали?

— Все используют ддзеги против воинствующих чешуйных.

— Чешуйчатников. Вы так хотели сказать?

— Это вы их так называете.

— Впрочем, какая разница? — согласился майор. — Главное, что в обоих названиях используется определение чешуи, как характерного признака вида.

— Точно.

— Ну вот.

— У меня есть несколько особей. В подвале… В клетках, конечно, — Рифма указала при этих словах рукой себе под ноги. — Все они такие милые!.. Такие хорошенькие!.. Пока…

— Пока их не выпустишь наружу, — хмыкнул Середа. — Некормленных и потому обозлённых. Вот тогда они и показывают на, что способны.

— Откуда вы всё знаете? — удивилась девушка.

— От верблюда, — пояснил Середа обстоятельно. — КГР всё знает. Это ведь только для большинства землян полёты в космос — дело развивающееся. Но, если по правде, полёты начались ещё в 1882-м году. И осуществили их первыми китайцы. Индийцы тоже не дремали и освоили межзвёздные перелёты ещё раньше. Используя резонансную гравитацию, они облетели вначале всю солнечную систему, а потом побывали и в других звёздных мирах. С тех пор космонавтика на Земле непрестанно развивается. Другими словами, Рифма, с фэтской системой мы знакомы уже пятьдесят лет.

Разговаривая таким образом, Середа и пирегойская девушка Рифма сошли с аппарата на крышу ультрасовременного замка и остановились под растущей неподалёку грушеяблоней. А Середа даже, чтобы отдохнули ноги, снял свои разведческие ботинки, после чего несказанный «аромат» пошёл гулять по окрестностям, распугивая, таким образом, всё живое и неживое в радиусе видимости.

— Каким дезодорантом вы пользуетесь, мистер? — не преминула поинтересоваться пирегойка, лишь только у неё прошли первые спазмолитические признаки удушья и головокружения в результате сделанного ею неосторожного вдоха в опасной и непосредственной близости к майору.

В голосе девушки скользили слабые нотки протеста, возмущения и безысходности одновременно.

— Я?! — возмущённо переспросил Середа. — Да зачем он мне сдался, этот ваш демномзорант?! Я, что чокнутый?

— Но ваши носки… — слабо протестовала девушка.

— Ах, это? — осклабился майор. — Есть немного. Но только немного. — Он участливо заглянул в глаза ханаонской красавицы. — Запах, дорогуша, помогает мне мобилизовать защитные силы организма в критически опасных ситуациях. Вот так. Однажды я даже посредством этих носков поднял из гроба мёртвого. Просто приблизил их к лицу покойника. Родственники уже выплакались всласть над ним и поделили наследство. А тут он поднимается. Как увидел носки, которые я держал перед его носом, ещё раз заорал и в могилу снова брякнулся. Но дело было сделано. Международная организация по исследованию аномальных явлений зафиксировала мой рекорд. Говорят, что, если бы носки пахли чуть поменьше, мертвец ожил бы совсем. А так запах его оживил, но запах и убил. Вторичный эффект реанимации, так сказать.

— Так вы убийца?

— В некотором роде, — кивнул головой Середа согласно и беззаботно пошевелил пальцами освобождённых от башмаков ног. И внезапно он стянул один носок с ноги и швырнул его в одно из окружающих замок деревьев. Носок совершенно безболезненно для дерева приклеился к его коре, не причиняя флоре ощутимого вреда, зато птеродактиль, сидевший на верхушке, страшно закричал. Потом упал на землю замертво. — Действует, как девятимиллиметровая винтовка, — прокомментировал Середа. — Безотказно. — И с сочувствием посмотрел на корчащееся в предсмертной агонии существо. — Мёртвых подымает, живых валит с ног. В общем, ни тем ни этим покоя, — резюмировал он.

— А не могли бы вы натянуть ваши ботинки обратно, — попробовала увлечь такой идеей майора девушка. — Я же на вас не нападаю, зачем меня отпугивать?

— Как пожелаете, — пожал плечами Середа и быстро, по-военному сделал одолжение для девушки — обулся.

В результате этой нехитрой операции, проделанной Середой лицо девушки вновь порозовело. И она даже перестала пошатываться. А глаза её уже не слезились, как прежде.

 

29

Чудом оставшийся в живых птеродактиль, принялся потихоньку отползать в сторонку от опасного места, то есть, от дерева с прилепленным к нему носком Середы. Птеродактелиха с птеродактелятами счастливо встречали его, что-то умилённо каркая. Да и к самому птеродактилю возвращалось хорошее настроение.

— Вот так лучше, — подытожила ханаонка. — Удар по основам экологии Ханаона в результате ваших непродуманных действий, мог бы оказаться фатальным для биоценоза всей планеты и ты должен это учитывать, майор.

— Вам виднее, — любезно согласился майор. — Вы тут свои в доску.

— Итак, на чём мы остановились?

— На крыше дома твоего, — чётко и без запинки, как и полагается кадровому офицеру, отрапортовал майор.

— Я не то имела ввиду, — сказала ханаонка.

— Тогда чётче сформулируйте мысль, — предложил майор. — Донесите её, так сказать, до моего сознания.

И пока птеродактили миловались и прихорашивались, радуясь счастливому исходу дела, Рифма объяснила Середе концепцию своей точки зрения относительно его мыслительных способностей вообще. С чем майор, конечно же, мог согласиться только отчасти. Ведь он чётко придерживался той идеи, выбранной им раз и навсегда, что, если он, майор Середа и не гений в кэгээре, что и не самый глупый в нём.

Лишь только евфрейтор Кондратий скользнул в чрево динозавра, а Середу умыкнула черезчур влюбчивая и супергуманная в отношении Середы Рифма, обстоятельства принялись складываться быстро и стремительно следующим образом.

Ну, во-первых, евфрейтор задумался о смысле жизни и в частности — смысле своей жизни в брюхе двуногого крокодила. А ещё точнее, о последних мгновениях этого смысла. Или — о смысле этих последних мгновений своей жизни в брюхе крокодила, считайте, как хотите.

Никто до Кондратия так интенсивно на эту тему не думал. В любом случае он начал искать выход из создавшегося положения. И после тщательных размышлений уяснил для себя, что выход из пищевода рептилии только односторонний. И очень позорный. Настолько позорный, что Кондратию об этом и думать не хотелось. Потому что даже думать на эту тему было позорно.

И неизвестно, чем бы всё закончилось, вернее, известно, чем бы всё закончилось, если бы не эльфы и гномы. Как известно эти небольшие существа проводили в то время войну с ханаонскими комарами да мухами. Поэтому, совершив подкоп под вражеское дерево, являвшееся до того целых три месяца неприступной цитаделью мух, этих крупных и весьма злобных ханаонских хищников, эльфики и гномики были вполне уверены, что теперь-то они справятся с могучими насекомыми, но тут в дело вмешались Кондратий и его некоторым образом носитель — динозавр. В общем, пока они прогуливались неспешно по зелёной лужайке — один снаружи, другой внутри и тот, что снаружи так уже собирался прилечь на зелёную травку, дабы прочувствовать весь процесс переваривания пищи, когда земля дрогнула под ним и предательски провалилась.

Конечно, динозавр этот, как и водится среди динозаврьего племени, был безупречной грозой джунглей и царём животного мира, но и у царей испуг порой выполняет роль слабительного.

Потому не стоит удивляться, что такой представительный представитель животного мира Ханаона наделал, образно выражаясь, в «штаны». А поскольку, не то традиционно, не то принципиально штанов динозавры издревле не носят, всё невидимое и дотоле прятавшееся в чреве динозавра, вдруг, оказалось, как вы сами понимаете, у общественности на виду.

— Ах, ты мерзкий дезинтерийщик! — заорал Придуркин, лишь только осознал, что с ним сделали, а вернее то, что им, героем, так сказать космоса, очень бесцеремонно и разнузданно оправились. — Меня, подлый какальщик, ты осмелился прировнять к безмозглому органическому удобрению? Да ты знаешь, что после этого с тобой нужно сделать?

Тем временем подкопанное гномами дерево безобразно закачалось и рухнуло прямо на динозавра. Динозавр захрипел, получив открытую черепно-мозговую травму и издох. Эльфы же бросились на поднявшихся тучей с дерева комаров. Комары разбивались на звенья-кучки по трое-пять боевых единиц и атаковывали эльфов.

Эльфы сбивали гигантских насекомых короткими, но сильными ударами маленьких, крепких кулачков и комары падали наземь, а там уже на них набрасывались гномы, прижимали к земле и связывали супостатам крылья.

Шум стоял неимоверный!

Обе сражающихся стороны словно и не замечали ни опозорившегося динозавра, ни ещё более стыдно появившегося на свет Кондратия. Хотя, что касается Кондратия, так он, наоборот, сгорал от стыда.

— Середа! — крикнул Кондратий, когда его стыд и срам достигли апогея и весь он стал пунцово красным от прилившей к коже краске гнева. — Ты предал меня и сбежал от какой-то жалкой ящерицы! Но я победил чудище, дезертир ты этакий! Смотри, вот оно лежит жалкое и раздавленное, как какой-нибудь червяк. Я оглушил сперва её деревом, майор! Учись! Признавайся, смог бы такое проделать ты?

Отчасти майор был прав, высказавшись в том смысле, что он не самый глупый в КГР. По уму он сам занимал лишь предпоследнее место. И компьютер, которому Середа сдавал экзамен на профпригодность для работы в дальнем и ближнем космосе в окружении коварных и лелеющих захватнические планы инопланетяшек, этот компьютер признал лишь его, Середу подходящей кандидатурой в компанию Придуркину.

В общем, с этой стороны вопроса вопросов небыло и агенты являлись идеальной парой. И вряд ли кого-то из них при всём желании руководства КГР, если такое вдруг у руководства возникло бы, можно было на кого-то заменить. Замена просто исключалась. Компьютер знал, что делает, а генералитет верил ему, компьютеру. Хотя, конечно, никакой логики в действиях компьютера генералитет не видел. Но она и не нужна была, эта логика, если всё шло, как по маслу. И генералитет закрывал глаза на логику, а вернее на её полное отсутствие и делал вид, что с мозгами у генералитета, а вернее у компьютера всё в порядке.

Хотя, конечно, пьяный программист, заложивший в супермозг супермашины свою суперпрограмму приведшую к тому, к чему эта программа впоследствии и привела, мог и ошибиться. То есть, программист мог совершить непростительный убийственный для КГР промах, но кэгээровцы верили программисту, потому, что он был их собутыльником. Во всяком случае, они вынуждены были ему верить, потому что совершенно не разбирались в программах, а тем более в компьютерных. Они, ведь, не читали даже программ телевизионных. А, если кто из них и читал таковые, то только мельком. Что они могли с таким отношением к программам?

Поэтому могло так статься, что вся эта возня с ракетой Кулибина-Загибина, в которую сначала запихали Кондратия, могло так статься, что она, вся эта возня не стоила и выеденого яйца.

Наверное, и сам компьютер относился с юмором к принятому им однажды решению, иначе, зачем бы он похохатывал, когда назначал на полёт в космос кандидатуры Середы и Кондратия. Но, как бы то нибыло, когда генерал Березин спросил у компьютера какую агентурную кличку присвоить Семёнычу, компьютер без тени сомнения выдал: «Середа». А всё дело в том, что настоящая фамилия Среды была не Середа и даже — не Среда, а — Вторников. Вот и выдал комп блаженый. В общем, на лицо качественный скачок, переход компьютерной техники на следующий виток, уровень прогресса, знаменующий собой вообще новую эру компьютерной цивилизации, эру иронии, сарказма, интеллектуального юмора и ума.

Сказано — сделано. Компьютером сказано, генералитетом КГР приказано, а Кондратием и Середой выполнено. Чётко и безукоризнено, в точно назначенный срок. То есть, ракеты стартовали в разное время, но для выполнения одной задачи, перенося на своих бортах в район предполагаемых действий этих двух, скажем прямо, весьма своеобразных и колоритных агентов.

А там, уже на месте, с ними случилось то, что случилось, то есть то, о чём общественность не должна знать, но здесь рассказать можно. И без сомнения, прямо-таки сверхактивные действия этих двух ультраразведчиков привели к тому, о чём мы будем рассказывать, само собой разумеется, дальше.

 

30

Так вот, после того, как майор Середа с Рифмой, ханаонской девушкой прекрасной наружности, высадились на крыше её замка и между ними произошёл интересный и вышеприведенный, содержательный диалог, экзальтированная до умопомрачения девица повела майора к лифту, который должен был перенести их немедленно на жилые этажи этого строения — Бродибоулдинга, как назвала его девушка. И, конечно же, это название само по себе не несло в себе сколь-нибудь осмысленного смысла, а лишь являлось следствием реализации футурологических изысканий суперсовременной девушки и невиданного разгула её пижонистых ума и запросов.

Одним словом, сели они в застекленную и дребезжащую кабинку и опустились на пяток этажей ниже, пока майор размышлял вот над чем: не поразмышлять ли ему над чем-нибудь, пока есть время, а, если и поразмышлять то, над чем?

Между тем кабинка лифта опустилась в подвал, где в проволочных клетках метались небольшие, отблёскивающие чешуёй существа.

У существ были огромные глаза, короткий вараний хвост, четыре когтистых лапы и заострённая с мелкими крысьими зубами пасть. Почуяв людей, зверьки затаились и уставились на них.

Эти зверьки и являлись теми самыми ддзеги, за которыми прилетел Середа. Их флюоресцирующие блюдцеобразные глаза производили жуткое впечатление. И Середа, чтобы хоть как-то сгладить затянувшуюся зловещую паузу, возникшую в метании зверьков в клетках при появлении людей, протянул сквозь пруться ближайшей руку и попытался погладить выгнувшее спину дугой животное. Естественно, не без традиционно сопутствующему такому поступку возгласу-приговариванию: «Ути-ути-ути, вы мои!..»

Клацнули челюсти и Середа чуть не поплатился рукой за такую свою всеохватную любовь к, в общем-то неизветным ему и неизученным им животным, а ханаонка шагнула вперёд. Под ногой девушки тут же хрустнула кожура некоего тропического плода и зверьки снова пришли в движение. Они заметались в клетках, расправляя одновременно игольчатые гребни на спинах и неприятно вибрируя этими опасными гребнями.

Майор Середа взглянул на свою старую синюю татуировку, на которую обычно смотрел, когда нужно было успокоить нервы.

— Вы знаете, мадмуазель, а, ведь, до того я только слышал о торпедоподобных ддзеги. Они родом с Кассиопеи, не так ли?

— Правильнее было бы их назвать биоторпедами, — поправила Середу девушка, заплетая в то же время волосы в косу.

Середа по-хозяски обошёл одну из клеток, возбуждённо потирая руки.

— Вот с ними мы, конечно, этих долбаных чешуйчатников и победим, — сказал он радостно.

— Если раньше не исчезнем. Вместе со вселенной, — напомнила ханаонка.

— Биоторпеды, биолокация, био, крио, — невнятно, словно помешанный, бормотал Середа, обходя клетку за клеткой. Потом он ухватил за ручки три таких клетки и, покряхтывая, поволок к лифту. — Прикрой меня, детка, если что, — попросил он новую знакомую.

— Я думаю, ты зря волнуешься насчёт этого, — мило улыбнулась пирегойка. — Пока мы в моём замке и пока его не заняли эти подлые чешуйчатники, мы в полной безопасности, поверь мне. Ну, а, если инцедент возникнет, я не подведу, можешь в этом смело положиться на меня.

— Постараюсь. В самое ближайшее время, — отдуваясь и безостановочно матерясь в процессе уволакивания клеток к лифту, сказал Середа.

Вскоре он уже запихивал клетки в тесную кабинку, а затолкав их туда, потянулся к кнопке.

— Погоди, — попыталась остановить его девушка. — Может быть, сперва попьём чайку?

Середа уставился на одного из зверьков бегающего по клетке.

— А что, это мысль! — сказал он. — Только чай должен быть непременно с ромом. Или на худой конец с медицинским спиртом. Хотя, конечно, — Середа уставился на один из двух кондратьевских кроссовок, надетых на его ноги, — нам, разведчикам строго запрещается без крайней на то необходимости употреблять крепкие напитки в чужедальних, запредельных звёздных мирах.

— А я и не предлагаю спиртное, — улыбнулась девушка. — Я предлагаю чай.

Середа лишь махнул рукой, как всегда это делал в минуты, хоть и редкие, нарушения им устава.

— А-а, наливай, старуха!.. Предлагаю выпить шерри, если это дело у тебя, конечно, есть! Тяпнем по стакашку и сие будет очень ко времени и к месту во вселенной, которую хотят скрутить в бараний рог.

— Свернуть.

— Какая разница!

— Как пожелаете, милостивый государь, — кивнула новая знакомая Середы и тут же направилась к выходу из подвала. — Только не забывайте, сударь, об уставе КГР, — сказала она.

Середа промолчал на этот раз. Только сморщился как будто наблюдал, как на его глазах только что без хрена, сахара и соли слопали здоровенный, размером с футбольный мяч, лимонище.

— Ох, уж эти уставы! — бормотал он, тащась вслед за пирегойской девкой. — Никогда не знаешь, когда придёт пора нарушить тот или иной их пунктик.

Очень скоро эта офигенная парочка поднялась по широкой, застеленной яркой ковровой дорожкой, лестнице и оказалась в большой, обставленной лакированной мебелью комнате.

Судя по размеру и антуражу, помещение являлось гостиной.

— Фууууххх! Ну и тяжелы же эти ублюдки! — задвинул клетки со зверями разведчик под стол. А там ещё и наподдал им хорошенько ногой. — Одним словом, торпеды они и есть. Бомбы.

— Вы поаккуратнее с ними, — попросила красавица. — Не ровен час, приведёте их в действие. Тогда не помогут и железные прутья. К тому же, — она почти ласково улыбнулась, — ддзеги очень злопамятны. И, если вы кого-то из них обидите, они припомнят вам всё при случае даже по прошествии многих лет.

К сожалению, последние слова Рифмы Середа пропустил мимо ушей, так как в это самое время заметил бак с абсентом, заканчивающийся, вполне приличествующим баку шлангом, который в свою очередь заканчивался краником.

— Вот это по-людски, — сказал разведчик. — По человечески. — И, стараясь держаться солидно, прошёл боком к ёмкости с интересующим его продуктом. — Пожалуй, чай на сегодня, в виду не слишком высокой калорийности последнего, отменяется, — вполне нахально заявил он, одновременно отыскивая быстрым взглядом на стойке посудину, соответствующую его богатырским представлениям и размаху.

А вскоре уже включенный насос нагнетал струю в подставленный стакан. И не успел стакан наполниться, как следует, как уверенная рука подхватила его.

— А дамы, что в расчёт не принимаются? — напомнила о себе Рифма и стакан Середы замер в каких-нибудь миллиметрах от его пересохшего за время фэтских перипетий рта.

Теперь в майоре происходила внутренняя борьба. Одна его часть требовала немедленно выпить халявное пойло, и эта часть была не лучшей частью разведчика. Другая его половина, воспитанная в лучших офицерских традициях говорила: «Семёныч! С тобой же баба! Молодая пирегойская тёлка. Ты её наклеил, ты её и споить должен в первую очередь, а потом уже лакай эту дрянь из бака, хоть вёдром!».

И Середа, крепя сердце, оторвал от губ самое дорогое, что он встретил в фэтской системе и чисто по рыцарски предложил даме.

Дама милостиво приняла из рук кавалера напиток и опрокинула его в свой прелестный, но от этого не менее вместительный ротик, словно то был лимонад, а не спиртной напиток.

Тем временем Середа, отнюдь не падая духом, подставил под краник второй стакан.

— Вы знаете, мадам, — признался он барышне, лишь только зарядил в себя не менее трёх порций волшебного пойла. — Я, ведь, до того, как попасть в шпиё… эээ… в разведчики, подрабатывал частным извозом.

— Знаю, — ошарашила его барышня. — Я читала, дорогой мой майор, ваше досье. Мы с генералом Березиным давно связаны, как представители двух дружественных разведок и общаемся посредством пси-связи.

— Вот блинище-голенище! — воскликнул Семёныч. — А мне ведь старый пень ничего не сказал. Что же за нужда заставила вас, вернее — нас объединиться, составив, так сказать, конклав Земля-Пирегойя?

— Чешуйники.

— В смысле чешуйчатники?… Гмм…

— Они всем надоели. И землянам, вернее — земным спецслужбам и нам, пирегойцам. Захватнические планы фомальдегаусцев вот уже где у тех и других, — провела девушка ладонью у себя по горлу.

И этот недвусмысленный, вернее двусмысленный, то есть, имеющий два смысла жест живо напомнил майору истинный смысл его нахождения в гостиной замка. Или просто вызвал у майора соответствующие ассоциации. И в стакан вновь побежала тонкая, тугая струйка.

В задумчивости майор уставился на клетки с живыми биоторпедами.

— Мне Березин рассказывал, как пользоваться ими, — сказал майор.

— Очень просто, — оживилась Рифма. — Вытаскиваешь такую штуку из клетки, дёргаешь за хвост, как следует, и направляешь, куда следует. Вот и всё.

— А, что, если попробовать прямо сейчас? — теперь уже оживился и Середа, которому хмельное слегка, лишь самую малость ударило к этому времени в голову. — Испытать, так сказать, в полевых условиях?

И Середа, недолго размышляя, отправился к клеткам. Дама, тем более, не возражала.

Рухнувшее дерево динозавра насмерть не погубило. Оно лишь слегка временно контузило тварь. И, оклемавшись маленько после сотрясения своего исчезающе малого мозга, рептилия встряхнула чешуёй, и выбралась из-под завала, а потом помчалась за Придуркиным.

Придуркин недалеко успел отойти от того места, где, как он уже успел вбить себе в голову, он расправился с царём джунглей.

Окрылённый успехом после того, как был начисто съеден и проглочен тварью, унизительно погребён, так сказать, в чреве прожорливого животного, а затем благополучно эвакуирован на свет, он, весело насвистывая, продвигался по джунглям вперёд.

И, хотя от него сперва более чем изрядно попахивало, проливным тропическим ливнем, прошедшим час назад, начисто смыло все следы пребывания человека в утробе ящера. И теперь Кондратий выглядел не хуже, чем раньше. Вполне симпатично и презентабельно.

 

31

Птеродактили так и вились над Кондратием, может быть, они выпрашивали у Хомо Сапиенс хоть какое-нибудь лакомство. А некоторые так просто любопытствовали.

Было легко и непринуждённо на душе. Хотелось петь и радоваться одновременно. И такому безоблачному самочувствию и настроению быть бы и быть у Придуркина на чужой планете, если бы сзади не раздались такие знакомые шаги, по которым он определил, что его опять настигает царь зверей.

«Да-а, не добил я тебя малость!» — подумал Придуркин, прикидывая, не взобраться ли на дерево, пока есть время.

Но времени уже небыль. Динозавр выскочил из кустов, а Кондратию стало жаль, что с ним не было сейчас одного из тех приборчиков, что придумал Кулибин-Загибин, и целый десяток которых лежал теперь мёртвым грузом на «Скользком».

«Надо же, — расстроился Придуркин. — Что мне стоило прихватить один такой? Тем более что весят они не более четырёхсот граммов каждый.

Приборчики, о которых вспоминал Кондратий, назывались вибротроны, были одобрены штабом КГР и предназначались исключительно для входа в виртуальную суперреальность, если таких действий требовали обстоятельства.

А обстоятельства требовали. Ох, как требовали обстоятельства таких действий! И потому, единственное, что могло помочь Придуркину в его ну совершенно безвыходном положении, так это «Скользкий» и существовавшая между кораблём и Кондратием возможность установления экстренной пси-связи.

Только сейчас о ней вспомнил Придуркин. И, именно, её отрабатывал он во время многочасовых тренировок под руководством лучших офицеров КГР и КОВПСРОА перед тем, как его отправили в глубинный космос.

— Скользкий! Это я, евфрейтор Кондратий. За мной гонится вражеский динозавр, возможно — шпион фомальдегаусцев. Прилетай скорее. А то мне трандец. Люблю, жду и целую. Твой навеки, — послал он срочную пси-грамму кораблю-роботу.

«Скользкий» откликнулся сразу. Ибо был настроен постоянно на частоту задействованной Кондратием пси-связи и практически круглосуточно находился в режиме приема сообщений Придуркина. Поэтому он сразу, лишь только услышал сигнал бедствия, исходящий от Кондратия, сорвался с места и, другими словами, покинул ту территорию, на которой его оставили разведчики.

Очень скоро корабль оказался над Кондратием.

— Стреляй, сволочь! — завопил Кондратий, лишь только завидел «Скользкого» и шпаря со всех ног от монстра. — Стреляй, гад, он же уже рот раскрывает!

Но стрелять «Скользкому», как говорится, было не с руки. Ведь, он мог запросто подстрелить Кондратия за компанию с ящером. Поэтому «Скользкий» и сбросил ту самую коробочку, о которой незадолго до его прибытия вспоминал Кондратий.

Инвертор был к этому времени включен, и потому его схемы сработали даже раньше, чем сам он коснулся земли.

Стальные челюсти ящера сомкнулись на туловище Придуркина, могучая сила подбросила Кондратия вверх и он разделился. Нижняя часть Придуркина оказалась в зубах чудовища, верхняя упала на землю, рядом с инвертором. Но теперь вокруг Кондратия царил не настоящий, виртуальный мир. Всё вокруг стало мультяшным: мультяшные деревья, мультяшный Кондратий, мультяшный динозавр…

— Вас приветствует новый мир, самый совершенный из миров виртуальных! — прогремело откуда-то сбоку, как бы в подтверждение свершившегося чуда.

И, словно принимая правила игры в матеральном трёхмерном мире новой реальности, та часть Кондратия, что упала на землю, погрозила верхней своей части кулаком. А точнее, она погрозила той пасти, что сжимала в зубах верхнего полуКондратия.

Нижняя же часть после этого переоформилась в нового, абсолютно целого Кондратия. С руками, ногами и головой, только Кондратия вдвое меньшего.

Что поделать, закон сохранения массы в данном случае распространялся и на виртуальную реальность.

Новый Кондратий вскочил на ноги и, подпрыгнув высоко, попытался выдернуть из ужасной пасти свою нижнюю половину. Однако зубы зверя крепко держали добычу, ни за что не собираясь отпускать.

— Отдай, гад, ноги! По-хорошему прошу, — обратился к зверю космический разведчик.

— Ыа, — помотал головой зверь, разглядывая при этом прыткого человечка циничным взглядом.

— Ну, ты ещё пожалеешь об этом, — погрозил евфрейтор и мгновенно правая рука его превратилась в сверло, а ноги — в раздвижную лесенку.

Лесенка раздвинулась, и сам Кондратий оказался на уровне головы монстра. Дико взвизгнул приведенный в действие электромоторчик и сверло, бешено вращаясь, вонзилось ничего не подозревающему зверю прямо в шею.

От неожиданности и виртуальной боли хищник выронил свою жертву, а вернее, полжертвы и та упала на землю.

— Вот так-то, — удовлетворённо хмыкнул евфрейтор, а затем мигом опустился на землю.

Лестница вновь превратилась в его ноги. Потом Кондратий шагнул к своей второй половинке и слился с нею, опять превратившись в прежнего Кондратия, прежней комплекции и статуры.

Эта виртуальная по всем параметрам фигура отрастила себе вторую электродрель и бросилась к динозавру. Динозавр взревел жутко, раскрыл пасть и направился огромными шагами к виртуальному Хомо Сапиенс.

Но виртуальный смельчак уже догадался, что электродрель в борьбе с монстром не самое эффективное средство и быстро сменил слесарный инструмент на оружие воина.

Проще говоря, дрели в руках Кондратия вытянулись, удлинились и в мановение ока превратились в сверкающие отточенной сталью клинки.

Добротные самурайские катаны, как нельзя лучше приличествовали текущему моменту и, как предполагал сам Кондратий, при умелом обращении с этими штучками, они могли проделать определённую работу по возвращению Кондратию былого статуса царя природы.

С криком «кьяяя-й-яяяя!» разведчик бросился вперёд и его руки замелькали с непостижимой быстротой. А визжащая и воющая сталь превратилась в два смертоносных вихря, от которых слабый ветерок пошёл гулять по лесу, да полетела серебряными брызгами чешуя с боков агрессора.

Не выдержав головокружительного натиска Кондратия, динозавр попятился.

— Ххха! — рубанул зверюгу Кондратий.

Тогда ящер не на шутку рассердился и пнул разведчика ногой так, что тот отлетел назад и врезался в дерево спиной. Кондратий так и растёкся по этому дереву тонкой лепёшкой, а мечи его с тихим звоном вонзились в землю рядом.

Поозиравшись вокруг и не заметив больше противника, динозавр принялся заращивать свои раны нанесённые оружием землянина. Благо, в мире виртуальной реальности такое представлялось возможным.

Тем временем, поверх абстрактной кляксы, так мастерски нанесённой ящером на ствол дерева, с негромким хлопком выскочили глаза Кондратия, затем появилась его рука. И эта рука, ухватившись за какое-то место поверх глаз, одним рывком выдернула наружу сначала голову Кондратия, затем и его самого, собственной персоной.

Таким образом, целый и невредимый он вскоре, как и прежде, стоял на земле среди деревьев и только ошеломлённо озирался по сторонам, отыскивая взглядом голодного врага.

Правда, в поиске этом не было особой необходимости, ведь динозавр сам искал встречи с Кондратием. И, наоборот, ящер сразу же пошёл в атаку, едва увидел, что пища его снова приобрела товарный и вкусный вид.

Изогнувшись для нового броска, монстр взревел и…

И в этот момент ящер наступил на инвертор!

Хрустнуло и виртуальная реальность схлопнулась, как карточный домик. Она превратилась в слабо сияющую серебристую точку, которая вскоре исчезла совсем. Зато вовсю развернулось обычное трёхмерное пространство. И в этом, ужасающе реальном мире, зубы ящера оказались в смертельно опасной близости к голове евфрейтора.

Кондратий понял, что мгновения его сочтены и приготовился умирать. К сожалению, из его рук больше не могли вырасти, ни катаны, ни какие-нибудь другие полезные в данной ситуации штуки, с помощью коих Кондратий мог бы проучить надоедливую и ненасытную тварь.

— Ну, ты и тяжеленький! — сказал Середа, вытаскивая за хвост из клетки упирающегося, чешуйчатого зверька. — А ну, посмотрим, красавчик, на что ты гож, когда тебя правильно зарядить.

И, говоря эти слова, майор поднял повыше биоторпеду и, изо всех сил, дёрнул её за хвост.

Существо заорало, что есть мочи и рванулось из мозолистых майорских рук и, словно снаряд, понеслось к противоположной стене прямо по воздуху.

 

32

Рифма только рот раскрыла, когда мимо неё пролетело обтекаемое, мускулистое, с плотно прижатыми к туловищу лапами и вытянутыми головой и хвостом, тело.

Тело врезалось в стену, пробило её насквозь и унеслось чёрт его знает куда!

— Дьявол! — прохрипела пирегойка, выпучив свои и без того прекрасные глаза. — Сколько раз уже видела подобное. Но каждый раз здорово впечатляет.

Майор, потирая руки, чуть ли не вывихнутые толчком ног ддзеги, глупо уставился на круглый и аккуратный пролом в стене.

— Кажется, во всём этом что-то есть, — сказал он потрясённо и не без уважения к тому, что ещё совсем недавно держал в руках. — Но чем же эта штука лучше обыкновенных, самонаводящихся ракет?

— Ракета поражает только одну цель, в крайнем случае, — несколько. А такая биоторпеда, как ддзеги, в одиночку способна разнести целую дивизию неприятельской армии. Достаточно лишь того, чтобы солдаты этой армии отстояли друг от друга на расстоянии не более пяти метров. В противном случае ддзеги теряет ориентацию и падает на землю.

— Но за счёт чего в них возникает кинетическая энергия такой мощи?

— Ддзеги черпают энергию, в том числе и разрушающую из торсионных полей. То есть, из моря Дирака, чистого физического вакуума. Как известно, там заложен потенциал всей нашей вселенной. Ддзеги это особая форма биологической жизни. Явление, не поддающееся пока какому-то более-менее логическому объяснению. В обычное время, то есть, в процессе своей жизни они, как и всё живое, питаются, размножаются и спят. Но, если их правильно настроить, раздразнив предварительно, они способны разрушать всё вокруг с такой энергией, что не выразить и словами. Возможно у них в генах какая-то давняя обида связанная с раздражением при дёрганьи хвоста. Но все равно в данном случае налицо левитирование, помноженное на взятую из торсионного поля кинетику. Зверь словно скользит по невидимым нитям, при необходимости осмысленно меняя направление.

Внимательно слушая Рифму, Середа опустился на сиденье у стойки.

— Пожалуй, ты права, — сказал он, наливая в стакан очередную порцию. — У этих милых и в чём-то даже забавных зверушек обиды хоть отбавляй, если первая же из них при запуске чуть не оторвала мне плечо.

Он посмотрел в прозрачную жидкость, словно раздумывая, стоит ли её выпивать или оставить на потом.

— Обычно их запускают со стартового стола. Особо опытные пускальщики делают это с рук. Но они очень осторожны и делают это только после длительной предварительной подготовки.

— Учтём, — Середа бухнул в себя уже вознесенный стакан и потянулся снова к кранику.

— Тебе ещё здорово повезло, — утешила землянина пирегойка. — Обычно новичкам отрывает руку после первого же неправильно произведенного пуска.

Майор закашлялся, словно проглотил только что не напиток, а уксусную кислоту.

— Что же ты мне сразу не сказала? — просипел он. — Ещё до того как я эту тварь вытащил из её клетки?

И в эти минуты у него не только лицо, но и даже белки глаз побагровели.

— Я же не думала, что ты биоторпеду и впрямь запустишь, — прощебетала пирегойка, доставая откуда-то сигарету и раскуривая её.

— Чтоб меня контузило на спецзадании, если я ещё хоть раз попробую запускать эту штуку без этой самой пусковой установки, — поклялся, как на духу, Семёныч самой страшной клятвой разведчика. — Дня два теперь плечо ныть будет. — Он сжал и разжал в кулак несколько раз пальцы. — Хотя на этот раз можно конечно и ускорить процесс выздоровления, — сказал он и одним тренированным движением открыл краник.

— Ты не очень-то налегай на лекарство, — предостерегла Рифма. — Как бы нам не пришлось в очень скором времени уворачиваться от собственной же торпеды.

И в чём-то она была права.

Между тем, торпеда, выпущенная Семёнычем, мчалась уже далеко от замка. Она барражировала среди высоких, толстых, как колонны, деревьев, пронзая на своём пути хищнически настроенных самой эволюцией динозавров, если те только попадались на её пути. И одним из таких динозавров, которым не повезло встретиться с торпедой, оказался ящер, давно сегодня гонявшийся за Придуркиным.

В то время как биоторпеда приблизилась к Придуркину, со склонившимся над ним динозавром, Придуркину оставалось жить лишь считанные секунды и разведчик приготовился достойно встретить смерть в лице, а вернее в морде ужасного ящера. И в этот самый момент стремительный ддзеги с каким-то невероятным чмоканьем вошёл в тело огромного ящера, пробил его насквозь и, распугав по пути любознательных птеродактилей, умчался дальше. То есть, искать себе следующую жертву.

Испустив дух, на этот раз окончательно, ящер рухнул на землю, а Кондратий, так и не понявший произошедшего, громко вопросил:

— Семёныч, твоя работа? Ну, ты, блин, и даёшь!

Но Семёныч ему не ответил, потому что был сейчас майор далеко и залечивал своё искалеченное тело. То есть, лечил растяжение сухожилий в плече проверенным и надёжным народным средством.

— Лекарства всегда принимаются в строго дозированном виде, — пыталась образумить Рифма залечившегося в конец майора, проявлявшего к тому же такие признаки аллергии к выбранному им виду лечения, как нетвёрдость движений, пошатывание и заплетающийся язык.

— У каждого своя доза, проверенная жизнью, — философствовал майор. И такая философия являлась признаком того, что майору требуется промчаться на «Скользком» то ли в открытом космосе, то ли в атмосфере планеты, чтобы проветрить, как нельзя лучше, свои мозги. — Послушай детка, — обратился он к Рифме, — не слетать ли нам на Пирегойю или как там её, твою планету. Надаём под зад пинков этим учёным, что свернули целую вселенную сдури. — Майор обвёл мутными зрачками помещение, потом заглянул зачем-то в дыру, проделанную ддзеги. — Жаль, конечно, что Кондратия больше нет в живых. Погиб, так сказать, геройски в желудке твари, защищая жизнь своего боевого командира. Если бы не ты, — он ткнул пальцем в грудь девице, — я бы показал этой крокодилихе, что съела моего напарника!

— Что бы ты ей показал? — заинтересовалась девушка. — У тебя есть, что показать? Чтобы ты своим штык-ножом сделал пятитонной громадине? Да эта «крокодилиха», — передразнила она майора, — раздавила бы тебя, как клопа, не будь меня с моей «летучкой» рядом.

— Может быть, ты и права, — кивнул Середа. — Но не должен разведчик бросать друга в беде.

— В беде? Или в животе?

— В данном случае эти слова синонимы.

— Вот и был бы ты ещё одним синонимом своему полупереваренному сослуживцу, — злобно прошипела девка. — Я тебя, можно сказать, спасла от верной гибели, а ты ерепенишься. Может тебя назад отправить? — Внезапно поинтересовалась она. — Тогда вперёд. Становись на «летучку» и нажимай на газ. Лети к своему динозавру.

— Как ты считаешь, Кондратия ещё можно спасти?

— Думаю, вряд ли. Хотя всякое может быть. Помнится, в прошлом году здесь проглотили одного профессора. Слава богу, он был в скафандре. К тому же с месячным запасом кислорода. На исходе 29-го дня с момента нахождения его в желудке рептилии, хищника подстелили. Так представь себе изумление охотников, когда из распотрошённого чрева вывалился живой и практически невредимый старичок-профессор. Позже этот учёный человек рассказывал своим коллегам, что ему ужасно повезло, что в течение целого месяца ему представилась возможность наблюдать работу кишечника животного в непосредственной близости от самого кишечника, а вернее в нём самом. А вскоре профессор тот ушёл в джунгли, чтобы снова стать проглоченным. И с тех пор его не видели.

— Презабавная история, — улыбнулся Середа, в задумчивости наливая из шланга в бокал, и не замечая того сам. — Возможно, Кондратий тоже выжил и мается сейчас в тонкой кишке ублюдка, так как не может протиснуться сквозь неё.

— Вполне может быть. А может быть, и нет, — шмыгнула носом девица.

— Как бы там ни было, но совершенно не лишним будет, если мы поищем агента, — сказал Середа. — Разведчик он не плохой. И, если уж умер, похороним, как положено. Тихо и без лишней шумихи. То есть, секретно.

Между тем Кондратий и сам уже вваливался в замок через дыру, проделанную ддзеги в стене гостиной.

— Ну и козёл же ты, Семёныч, — сказал Кондратий, проводя рукавом под носом и громко шмыгая. — Я там, можно сказать, нехилое сраженьице устроил, а ты здесь с тёлкой загулял. Совести у тя, Семёныч, вот столько! — показал Кондратий. — А сколько выпить у тя, Семёныч? Изнервничался весь я.

Семёныч, а вместе с ним и Рифма несколько минут стояли, словно парализованные, и такое их шоковое состояние можно было объяснить лишь тем, что мысленно они уже похоронили Кондратия, закопали его и дали залп из всех имеющихся в их воображении орудий над могилой смелого агента. Они, ведь, не ожидали, что можно выбраться благополучно из желудка гигантской рептилии.

— Ты… это… откуда? — судорожно сглотнул майор.

— Говно дело, Семёныч, — сказал Кондратий. — Завалил я этого ублюдка. Только вот не пойму, хоть убей, одного. Вроде бы вначале ничья была. А потом — бац! И лежит гадина на земле. А в грудняке его вонючем дырка сквозная. И весь он такой из себя ни дать, ни взять скворечник по осени! Почернелый и дырявый.

 

33

— Осени, весне! — оборвал Кондратия бывалый разведчик, наконец, обретя дар речи. — Ты что, поэт недоделанный? А ну рассказывай, как всё было. Как ты из его пуза вылез? Мы то уж тебя тут оплакивали, — покосился Семёныч на ёмкость с абсентом. — Докладывай, как положено, не то из тебя дух вышибу, — сжал кулак он, но тут же поморщился и потёр плечо.

— Так ведь, как было, Семёныч? Оправился, блин, мерзавец, мною. Да, стыдно, конечно. Кто спорит? Так ведь не виноват я, Семёныч. Это ж он всё, подлец!

— Ладно, ладно, герой, — помягчел Середа. — Главное, что ты мужество и отвагу проявил. А не стал кричать позорно: «Помогите! Помогите!», когда тобой какали.

— Так ведь рот был залеплен, майор! А то бы кричал.

— Ну, так не признавайся никому, что не кричал поэтому. Кто теперь узнает? Не то весь твой беспримерный героизм, весь твой пафос полетит насмарку, Кондратий. Теперь даже, если будут пытать, тверди, что с честью выходил из заднепроходного отверстия, предварительно так напугав её изнутри, что она обделалась тобой. Говори, что по ходу дела даже разбередил старый геморрой чудища, здорово навредив этим супостату… Видишь, какие орлы в нашем кэгээре водятся, старушка? — спросил майор у Рифмы, скептически разглядывавшей всё это время Кондратия. Потом снова повернулся к Кондратию. — А теперь живо в душевую, герой! Я хоть и пьян, но не настолько, чтобы ничего не обонять совсем.

Вскоре Кондратий, блаженно похрюкивая, смывал с себя запахи чуждого его мыслящему организму состава, состава, опять же нанесённого на него мыслящим только в диапазоне жратвы динозавром.

И пока ддзеги носился, как угорелый, по лесу, выискивая себе тех тварей, что похищнее, Кондратий даже стал напевать песенку, так негромко себе под нос, но от души и с чувством.

Что и говорить, был он в приподнятом настроении, поскольку ему дважды удалось ускользнуть сегодня от смерти, в первый раз — в прямом смысле этого слова. К тому же Кондратий попал в расчудесный суперсовременный замок, где ему составили компанию прелестная хозяйка и его же, Кондратия космический друг и товарищ по звёздным перипетиям. В общем, было чему умиляться и чему радоваться. А вот, если б ещё и хозяйка ему благоволила!.. От приятных мечт Кондратий аж сладко причмокнул губами… На душе его было спокойно и привольно.

— Ну, что? Пойдём громить чешуйчатников или сначала навестим твоих учёных с Пирегойи? Что б неповадно им было изобретать вредоносность для вселенной? — спрашивал между тем майор у пирегойки, пока Кондратий под упругими струями душа дезинфицировал своё тело.

— Наверное, уж лучше сначала чешуйчатникам показать, что и к чему, а потом уж браться за академиков, — сказала Рифма, давя окурок в пепельнице так, словно это был, свернувший всю вселенную, академик. — И Середа аж поёжился, наблюдая за этим зловещим и леденящим кровь процессом погашения пирегойкой окурка. — Учёные от нас никуда не денутся, — моргнула пирегойка. — И, если они уж изобретут ещё что-то против своего изобретения, то сделают это, поверь мне, и без нас. А, если не изобретут, то нам всем будет не до полётов к ним. Сам понимаешь отчего.

— Да уж, понимаю, — согласился Середа. — Значит, ударим по чешуйчатникам, забодай их комар?

— Ударим, — подтвердила Рифма. — Так ударим, что мало не покажется.

«Броня крепка и звездолёты наши быстры!..» — напевал Середа бодро, и голос его слился с голосом, напевающего в душевой Кондратия, производя всеобщую какофонию и диссонанс.

Пара нот, извлечённая храбрыми разведчиками из собственных голосовых связок, составила благозвучные аккорды, но остальные соединились в немыслимые терции и малые секунды, произведя, таким образом, очень негативное впечатление на присутствующих, то есть, на прекрасную пирегойку. И рука Рифмы, не умышленно, конечно, а чисто рефлекторно потянулась к уже знакомому Середе пистолетику. Угадав недоброе и зная, что разведчику нельзя ошибаться, так как ошибается разведчик только раз, Середа немедленно заткнулся. И даже сделал вид, будто он здесь не при чём.

Рифма же облегчённо вздохнула. А её судорожно скрюченные пальцы, находящиеся теперь всего в нескольких сантиметрах от рифлёной матово поблёскивающей рукоятки, расслабились, и только изредка подёргивались ещё, пока она совсем не успокоилась и не подобрела.

— Итак, чешуйчатники, — подытожила она.

— Чешуйчатники, — подтвердил разведчик.

А Рифма взглянула на висящий низко над горизонтом Фомальдегаус. Чуть дальше и правее Фомальдегауса виднелся Чхпкапс. А в точках либрации двух планет зависли их естественные спутники Карол-1 и Карол-2.

— На Чхпкапсе живёт моя сестра, — доверительно сообщила она.

— Надеюсь, её зовут так же благозвучно, как и тебя? — выразил свои пожелания Середа, в то же самое время, собираясь обследовать огромный холодильник, который совсем недавно заметил неподалёку.

Рифма улыбнулась.

— Её зовут Фирма, — сказала она.

— Те же долбанные пять букв, но какое разительное отличие! — воскликнул Середа может быть через чур эмоционально в результате выпитого.

— По характеру мы с ней антагонисты. Хотя, конечно, и близнецы.

— Что ж, рад слышать, что у вас есть родственница. Почему-то я считал вас круглой сиротой.

Пирегойка фыркнула.

— У меня больше пятисот сестёр и целых два брата. Мы пирегойцы очень плодовиты, — пояснила она, не без удовольствия заметив изумление разведчика.

— Ваша планета, наверное, перенаселена до крайности, — заметил майор.

— Я бы не сказала, — пожала плечами девушка. — Всё там в норме.

— ???

— Излишки народа мы отселяем в смежные пространства, которых, кстати, открыли во вселенной, в том числе и в окрестностях нашего Фэта великое множество. Да и вообще, наша фэтская система по численности слоёв этих пространств, превосходит все другие системы мне известные. Тут она на первом месте в галактике. Вокруг Фэта, по выражению одного из пирегойских учёных, пространство словно резиновое. Резиновый мешок.

— Вот не знал, — искренне удивился Середа, наконец-то залазя руками в холодильник и осуществляя тем самым свою розовую мечту.

После этого на некоторое время разведчик умолк. И из правого угла гостиной целых семь минут доносилось лишь его размеренное чавканье.

Потом он вздохнул облегчённо и сказал:

— Я… мням, мням, мням… уже трое суток… мням, мням, мням… ничего не ел… мням, мням, мням… Все кишки и селезёнки свело… мням, мням… к чертям собачьим.

— Вы же не забывайте, что нам лететь к чешуйчатникам, — напомнила Рифма. — Как бы не перегрузить корабль.

— Я ещё немножко колбаски вот этой съем и всё, — сказал майор, вытаскивая на божий свет здоровенное, прямо таки гигантское красно-коричневое кольцо.

— Как знаете, — пожала плечами пирегойка. — только не сетуйте потом, если корабль станет заносить на поворотах.

Середа кивал, соглашаясь, но к своему стыду, стыду бывалого разведчика не мог остановиться!

— Ещё немножечко… Я только немножко, — невнятно бормотал он, перемежая свою речь громким и вызывающим аппетитным чавканьем.

Между тем из душевой вышел Кондратий. И был он настолько чист, что даже как-то не верилось в его сияющие розовизну и стерильность.

С шеи евфрейтора свисало мокрое полотенце.

— Так, ребята, — сказал Середа, засовывая огрызок колбасы в карман. Видимо на чёрный день. — Мы улетаем. Где «Скользкий»? Что-то я его не вижу в последнее время.

— Так он, Семёныч, это, в джунглях, — хихикнул евфрейтор. — Выпендюривается, блин! Я, когда топал сюда он, подлец, мёртвые петли над лесом выписывал. Совсем мёртвые, Семёныч. Я таких мёртвых в жизни своей не видел. Не иначе бортовой Комп «Скользкого» ввёл в свою память алкогольную программу!

— Ну-у, это будет вообще кранты, — протянул Середа. — Загибин ведь говорил, что с опохмелья «Скользкий» вообще никудышний.

Рифма включила вентилятор, а Кондратий полез вместо Середы к холодильнику.

— Эй, Кондратий! — окликнул его майор. — Не забывай, что мы не должны преувеличивать вес корабля!

— Не будь такой жадиной, майор, — отозвался Кондратий. — Я только надкушу.

— Нечего даже надкусывать! — прикрикнул на Кондратия Середа. — Не тобой положено!

Но Кондратий уже вовсю жевал изделие. Рифма же снова закурила, наблюдая за процессом.

— Ребята, не ссорьтесь. Колбаса изготовлена из особого сорта лиан. А лиан на планете предостаточно.

 

34

— Лиан? — переспросил Кондратий. — А почему ж тогда так вкусно.

— Лиан, — разочарованно протянул Середа. — А я то думал на крайняк это конина.

— Конина здесь не при чём, — вздохнула Рифма. — Она здесь попросту не фигурирует. Потому что не водится.

— Конина? — переспросил Кондратий. — А что ж это такое?

— Не то, что баранина и свинина, — пояснил майор.

— Поал, — сообщил евфрейтор в то время, как колбасное изделие было им доедено.

Майор с сожалением взглянул на место в холодильнике, где до этого лежала колбаса, а сейчас зияла пустота.

— Вижу, что понял, — скорчил он кислую мину.

Кондратий шумно рыгнул.

— Готов к выполнению любого задания, любой степени сложности, — отрапортовал он, звонко щёлкнув босыми пятками, а руки прижав к бокам.

Огромное же махровое полотенце, прикрывавшее до этого всё его тело, соскользнуло вниз и повисло в районе пояса.

Рифма вытянула шею и заинтересованно отвела в сторону руку с сигаретой, чтобы не закрывать себе обзор.

— Семёныч, так летим или нет? — тем временем вопросил Придуркин. — Если летим, так не морочь людям, Семёныч, голову, пожалуйста.

— Придуркин, всегда вы идёте впереди событий, — подосадовал майор. — Бегите, мчитесь, так сказать, впереди себя.

— Я ж не виноват, Семёныч, что у меня скорость такая, — оправдывался Придуркин. — Что я быстрее даже самого себя. Кстати, товарищ майор, когда я находился в душевой, я принял пси-сообщение «Скользкого».

— Где он?

— Он пикирует, Семёныч. Биоторпеда сбила его нафиг. И, судя по его углу падения, нашему судну, Семёныч, трандец.

— Прошу не выражаться в присутствии барышни, — напомнила о себе Рифма.

— А я и не выражаюсь, — просто, но со значением ответил Кондратий. — Я только говорю, что нашему «Скользкому» кабздец. И это не ругательство, а констатация факта. Всего лишь. Разве не так, Семёныч? Или я может быть отчасти не прав?

— Постой, Кондратий. Не части. Дай подумать, чем чреватее слово «трандец» от слова «кабздец». Значит «Скользкому» по твоему мнению…

— Кабздец!

— Но нам не…

— Кабздец!

— Именно. А раз нам пока не…

— Кабздец!

— Значит, мы должны улетать с этой долбаной планеты как можно скорее. Иначе нам тоже будет…

— Кабздец!

— Всё то ты понимаешь, Придуркин. Только, бывает, прикидываешься.

— Летит. Семёныч! Ой, как летит!

— Что летит, Кондратий? Не томи душу. Не говори загадками.

— Летит, Семёныч. Сюда. Это он!

— Кто он, Кондраша?

— «Скользкий», Семёныч!

И в это самое время за стенами замка послышался рёв приближающихся двигателей. А вскоре и пол под ногами присутствующих затрясся, как в лихорадке.

— Осторожно, падаю! — проревели снаружи динамики «Скользкого» и с северной стороны раздался такой грохот, что уши позакладывало.

— Я же говорил, — сказал Кондратий философски спокойно, — что «Скользкому»…

— Кабздец, — на этот раз закончил майор.

— Вот именно, — внесла свою словесную лепту в содержательную беседу разведчиков пирегойка. — И, если вы сейчас же не прекратите эту словесную чехарду, я вам сделаю…

— Кабздец! — дружно отозвались разведчики.

Пирегойка же вытащила из кармана здоровенный ключ и протянула его землянам.

— Вот ключ от моего звездолёта, — сказала она. — Он стоит в двух милях отсюда и, к тому же защищён от биоторпед. Двойная степень защиты. Вы не пожалеете, если полетите на нём.

— Мы только на «Скользком»! — опять в два голоса воскликнули разведчики. Мы его не бросим. «Скользкий» — наш друг.

— Да вы знаете, что с вашим «Скользким» случилось? — усмехнулась не без сарказма Рифма. — Вы что шума не слышали?

Середа отрицательно повертел головой.

Вы «Скользкого» не знаете, — улыбнулся он. — Его бортовой Комп настолько хитёр и коварен, что вряд ли какое банальное нападение могло серьёзно навредить системам этого кораблишки.

— Не спорим, биоторпеды — серьёзное оружие. Но второй раз на эту удочку «Скользкий Гром» не попадётся, — уверенно и авторитетно заявил в свою очередь Кондратий.

«Скользкий» зализывал раны. Впервые его повредили возле земной Луны. Второй раз здесь, на Ханаоне. И теперь регенерация его повреждённых поверхностей уже шла полным ходом.

Корабль Загибина с неприязнью вспоминал ддзеги. Биоторпеда появилась неожиданно. Она летела по идеальной прямой. В первый раз, когда торпеда пошла на него, корабль сумел увернуться, уйти от опасности. Увернулся он и в третий и в пятый раз. Но наступил момент, когда существо, всё же, настигло «Скользского» и он уже ничего не мог противопоставить ддзеги, когда та впилась в правый бок корабля, прошила его насквозь и, скользнув в генератор антигравитационного ускорителя, сгорела там дотла.

Таков удел всех без исключения ддзеги. Рано или поздно такое случается со всеми ими. То есть, врезавшись во что-нибудь массивное, погибнуть. Такими вывел их неизвестный селекционер много веков назад, для торпедирования морских кораблей. С тех пор, одичавшие, но генетически помнящие своё предназначение ддзеги исправно выполняли свою роль в случае необходимости.

И вскоре «Скользкий» с выведенным из строя двигателем пронёсся над лесом, минул замок и рухнул в трёхстах метрах за ним на бережку небольшого, но довольно глубокого с голубоватой, кристально чистой водой, озера.

В результате такого грандиозного падения, как уже упоминалось выше, содрогнулась земля. И из нор повыскакивала в панике мелкая чешуйчатая живность, а над лесом взвились в небо переполошено орущие птеродактили.

— Что б мне вовек не выпить кока-колы, но я без своего «Скользкого», то есть, не на «Скользком» никуда не полечу, — повторил Середа, потянувшись за шлангом.

— И я, — сказал Придуркин, поглядывая на холодильник.

— Тогда оставайтесь, — подвела итог пирегойка. — Я забираю клетки. И я сама справлюсь с чешуйчатниками. — И, выбросив на мозаичный пол довольно демонстративно окурок, Рифма встала с табурета и, вихляя бёдрами, направилась к двум, оставшимся в замке, ддзеги. Её пальцы вцепились в ручки клеток. — Если вам нужна такая мамкина титька, как «Скользкий», я сама начну войну. И, поверьте, не позже третьего дня с её начала, разгромлю этих жалких чешуйчатомордых в пух и прах. Что б мне с этого места не сойти. — Она ухмыльнулась. — И тогда вся слава в фэтской Системе достанется исключительно мне. А вы продолжайте и дальше держаться за подол своего «Скользкого»! Тем более, — Рифма загадочно улыбнулась, — сдается мне, он у вас через чур самостоятельный, где желает, там себе и летает. Не слишком ли много свободы для простого корабля-робота категории XYZ? Он ведь, всё-таки средство передвижения, а не личность.

— Личность. Ещё какая личность! Загибин ввёл в него свой интеллект, — поспешно вставил Середа.

— Ну, как хотите, — вздохнула пирегойка и с натугой, приподняв клетки, потащила их к «летучке».

— Одевайся! Чего вытаращился? — рявкнул ни с того ни с сего Середа на товарища, с которого к этому времени совсем спало полотенце, и товарищ потому стоял совсем голый, глупо уставясь вслед уходящей девушке.

 

35

Рифма взгромоздила ношу на плоскость «летучки» и набрала на колонке управления нужный код. Тотчас из боковых граней «летучки» выползли своеобразные плоскости, напоминающие лепестки огромного, диковинного цветка. Эти выгнутые лепестки с негромким щелчком сомкнулись над головой девушки, заключив её в своеобразный сферический кокон.

— Адью! — прокричала она, пересиливая жужжание работающего двигателя. — Думаю, на этом транспорте я без проблем доберусь до Фомальдегауса. Благо, в эти дни планеты, как нельзя больше, сблизились.

Она взглянула на окно замка, за которым в полуденном жарком мареве Ханаона виднелся краешек коричневато-красного диска Фомальдегауса.

— «Скользкий» скоро восстановится! — закричали наперебой разведчики. — Мы полетим следом!

Но пирегойка уже не слушала их. Включив на полную катушку форсаж, она вознеслась на своём аппарате к потолочному шлюзовому отверстию, и вскоре благополучно скрылась в нём.

— Это ты виноват, — сказал Середа Придуркину.

— Есть! — отдал честь голый Придуркин. — Разрешите и дальше выполнять задание!

— Какое ещё задание, придурок?

— Быть виноватым, товарищ майор!

— Так ты и так виноватый. По самое нехочу. Или ты хочешь поспорить со мной?

— Никак нет, ваше бродие! Что-то желания нет. Пропало.

— Ну, тогда, продолжай быть виноватым, — как-то потерянно махнул рукой майор, ожидавший, что Придуркин заспорит с ним. — Но сначала сходи к «Скользкому». Узнай, не нужно ли ему чего. Может наша помощь требуется? Гаечные ключи подать или ещё чего… Мало ли что. Только натяни сначала брюки. А то ты с этим делом — майор опустил взгляд, — на кондрария похож.

— Кондрария? — встрепенулся Кондратий. — А что это такое — кондрарий?

— Кондрарий это секретная, не подлежащая разглашению информация, евфрейтор. Настолько секретная и засекреченная, что даже я не знаю, что это такое. А тебе, так вообще не положено знать. Но, вообще-то, мы разведчики в своей разведческой среде кондрариями называем нерадивых и неисполнительных сослуживцев. Вот, например, тех, кто, в чём мать родила, щеголяет перед разными смазливыми инопланетянками, чем позорит нашу разведку.

— Больше такого не повторится! — торжественно отрапортовал младший по должности разведчик. — Кто же знал, Семёныч, что я голый? В смысле, я ведь не видел, товарищ майор, свою голытьбу. Ты уж извини!

— Да ладно, — благодушно махнул рукой Середа. — Ты чуть женщину, Кондратий, не напугал. А, если б она в обморок шлёпнулась? Это ж межпланетный скандал, Кондратий!

— Так ведь не шлёпнулась, Семёныч!

— Потому что разведчица. Кондратий. Нервы крепкие.

— А-а, — протянул Кондратий. — Закалённая значит в перипетиях разведческой жизни?

— Именно в перипетиях, Кондраша и нигде больше, — подтвердил Середа. — А сейчас бего-ом к «Скользкому»… Аррршшш!..

И Кондратий к этому часу натянувший свою одежонку, нырнул в отверстие, так, кстати, проделанное биоторпедой и… исчез.

Кондратий исчез в мановение ока на самом деле. Он словно растворился в воздухе, лишь только минул дыру. Пропал до того, как ноги разведчика коснулись земли и с этой самой минуты Кондратия долго не видели в пределах фэтской Системы.

Досужие теоретики эзотерики и приверженцы фундаментальной физики впоследствии даже придумали эффект Кондратия-пропадалы, согласно которому биологический объект массой в 86 килограммов, направляясь из точки А в точку Б, исчезает без каких бы то ни было причин и без любых объяснений с точки зрения науки. Физики обосновывали такое исчезновение-пропажу наличием в нашей вселенной пространственно-временных ям. Такую яму трудно найти официальной науке, по их утверждению, зато их валом попадается людям малосведущем в физике или вообще даже несведущим, и потому явление это малоизученное и совсем уж неисследованное. По мнению маститых учёных одна из таких ям-ловушек перебросила отважного евфрейтора на сотни тысяч парсеков от Фэта к системам близким к центру галактики.

Там, вроде, и видели Кондратия, околачивающегося возле пивнушек и баров, завсегдатаи этих миров и этих заведений. И слышали даже захватывающие рассказы Кондратия, повествующие о его межзвёздных приключениях, приключившихся с ним, а не с кем-нибудь другим после того, как он волею случая и нелепых обстоятельств, ещё, как мы говорили уже, не изученных наукой, по прихоти космических аномалий покинул Ханаон, а заодно и своего боевого командира Середу.

Вот один из таких рассказов Говоруна Кондратия, как его прозвали в тех звездных Системах, записанный земной вездесущей разведкой и приведенный здесь лишь для того, чтобы показать всем наглядно то, кто ещё не знает того, какой головоломной бывает порою судьба некоторых человеческих индивидуумов и особенно — космических разведчиков.

Итак, слушайте. Приводим расшифрованную стенографическую запись без купюр и сокращений. Как она есть. По времени эта запись датирована числом, отстоящим от того дня, когда Кондратий исчез, ровно на три месяца.

Конечно же, и за такой короткий срок может произойти уйма событий, которые не вместить в обычную земную жизнь обычного человека. То ли дело разведчик КГР! У земной разведки совсем другой подход к насыщенности жизни тем, что только способно в неё вместиться.

В общем, слушайте… Запись произведена агентом-99999 в вечернее время в баре созвездия Тау-Кита «Пенистый и игривый Космос».

Итак, даём слово самому Кондратию…

«Служил я как-то, ребята, в совместном десантно-штурмовом батальоне отдельной противопехотной роты Сириуса-25. Командир у нас был большой придурок, но не в этом дело. Однажды его как-то спросили напрямик:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

На что этот, убелённый сединами, мужик ответил, язвительно кусая ус:

— Да шёл бы ты, Кондратий, куда подальше. На камбуз, например. Чистить картошку. Там без тебя не справляются.

Приказ есть приказ. И вряд ли его любой из нас ослушается. Служба, мужики!

И вот сижу я, значит, в этом камбузе, извиняюсь за выражение, этого десантно-штурмового батальона, скребу, значит, картошку. На дворе в дендрарии искусственное термоядерное солнышко греет. Кибернетические всякие птички поют. А я вместо того, чтобы по всяким резиновым бабам в сексшопах шляться, сижу, рассказываю таким же, как и сам, горемыкам, не угодившим своим командирам, анекдоты. Вы, конечно, уже знаете, что рассказывать анекдоты я мастер.

Но пока я так балаболил, наш военный драндулет подрулил к тому самому злополучному Дэнверу.

Капралы орут-разоряются. Офицеры только глазищами зыркают, да сплёвывают сердито себе под ноги. А мы на камбузе притихли, сидим незаметненько. Вроде нас и нет. Но нашли нас, дали по мордасам, подняли в ружьё и — в десантный бот.

Не успели оглянуться, как налетели на дэнверские зенитки. Там нас встретили порциями горячего свинца.

— Даёшь. Ребята, хорошую атаку! — орёт наш капрал, а у самого аж слюнки текут, так не терпится ему прикончить какого-нибудь дэнверца. Пусть и ценой жизни взводов и рот своей армии. — Не посрамите чести космического батальона, чудо-богатыри! За императора-батюшку и его Отечество бей супостата на его же, супостата, родной территории!

Вот такие слова, несусветный бред нёс наш капрал пред началом этого бардачного боя.

Снаряды за стенками воют. Осколки по днищу барабанят. Вот-вот судёнышко наше развалится от частых попаданий.

Тем не менее, приземлились мы. Нормально приземлились, если не считать парочки прямых попаданий в бак с кислородом ракет «дэнвер — десантный бот».

Сменив скоренько портки, мы смело ринулись в бой. И наш капрал орал, что мы были бы молодцы, если бы небыли такими лентяями».

 

36

Мы ворвались в деревню этих крысоедов с её северного конца, а закончили атаку на южном. И капрал не уставал повторять, что лет через триста из нас выйдет толк. Жаль только, что окочурится он раньше и не увидит этого впечатляющего момента.

В общем, мы победили в том бою за деревню. Мы согнали всех её жителей на главную площадь и объявили, что теперь у них демократия, на планете объявляется комендантский час, а продукты будут выдаваться только по карточкам.

Короче, весёлые денёчки наступили для дэнверцев. Но что-то никто из них не веселился. Наоборот. На нас они смотрели искоса и с плохо скрываемым подозрением. Во всяком случае, энтузиазма минные поля, которыми мы окружили их деревню, дэнверцам не добавили.

А мы пошли штурмовать следующую деревню. Поменяв предварительно портки, конечно, которых каждый уважающий себя солдат берёт с собой в бой про запас, аж пять пар.

Мы ворвались в деревню с огнемётами наперевес, распугивая местных кур, уток и мчались так по её главной улице, пока не повстречали на пути заградительный заслон.

Засев за овином, аборигены обстреляли нас гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Рядом со мной ткнулся лицом в дорожную грязь совсем молоденький рекрут. Помидоры оказались замаскированными под помидоры гранатами, и я решил, было, что парня прикончили.

Но он, оказывается, уснул, намаявшись за время марш-броска от одной деревни к другой. И я попробовал разбудить бойца, но вокруг свистели пули и рвались гранаты. И тогда я решил затащить солдатика на один из огородов этих чёртовых дэнверцев и положил его там, на грядку с помидорами. Что б полежал, пока всё не образуется.

Слышно было, как наши отступали. Озлобленные дэнверцы преследовали моих однополчан, поливая доблестных десантников из своих пулемётов и плазмострелов. А потом раздались громкие хлопки. Конечно же, в спешке тактического отступления, наши налетели на ими же самими поставленные минные поля.

Далеко окрест разносился зычный голос капрала:

— Отступать смело, скоты! И умирать счастливо! Я из вас ещё повыбью интеллигентское дерьмо и понавью холопских верёвок! И, поверьте мне на слово, если уж придётся, сделаю из вас людей! Очередной взрыв на время оборвал патетическую речь командира. Это капрал наступил на им же собственноручно и ловко поставленную мину. После чего этот бравый вояка и записной храбрец практически трагически добавил: — Голубчик, принеси мою ногу. Она лежит во-он там, под кустиком, в десяти шагах отсюда. Я теперь её заспиртую. Всё, господа, я ухожу, а вернее — уползаю. В инвалидный корпус. Так и не удалось мне из такого дерьма, как вы, сделать людей. Но думаю это дело по зубам кому-то другому.

И, перевязав культю, всё, что осталось от ещё недавно мускулистой, крепкой ноги, капрал уполз в нужном направлении. А командование отделением взял на себя рекрут, доселе числившийся в помощниках капрала.

— Отступать счастливо и умирать смело! — заорал он мальчишеским фальцетом, и наше, значительно поредевшее войско, снова ринулись в круговерть из пуль и шрапнели.

Тем более что в небе объявилась белая ракета самого командарма. Командарм, а, вернее, его голографическая проекция стояла на ракете в эполетах и аксельбантах, картинно подняв голографическую руку, как бы призывающую сражаться до конца. А, выпущенные дэнверцами, пули оставляли рваные дыры в пульсирующей ткани голограммы.

Дыры, впрочем, тут же зарастали.

Я перевернул рекрута на спину и только тут обнаружил в груди его, выжженную плазмой, дыру.

Тем временем вспыхнула факелом подбитая дэнверцами ракета командарма. Ракета пробарражировала над дэнверскими домами, оставляя за собой след состоящий из плотного дыма, и рухнула за околицей, подняв вверх тучи пыли, дыма и стрекочущих кузнечиков.

Командарм на парашюте опускался в трёх милях севернее лично и собственной персоной прямо на свинарник.

Наскоро закопав мертвеца под колосящимися дэнверскими помидорами, я побрёл прямиком к свинарнику. Уж очень хотелось жрать.

С запада на трёх звездолётах к дэнверцам прибывало подкрепление — подразделения, под кодовым названием «Сдохнем-но-не-сдадимся». А прибытие таких частей не сулило нам ничего хорошего. Ведь целой эскадрилье таких звездолётов наш «Неподдающийся» мог и поддаться.

Новоявленный капрал отчитывал кого-то, не стесняясь в выражениях, которых прежде от него, безусого и наивного в чём-то юнца, мы никогда не слышали.

— Ты воевать, мать твою, собрался или мамкину титьку сосать? — вопрошал он у кого-то.

— Никак нет, ваше высокобродь! — восклицали ему.

— Что, никак нет, болван?

— Никак — титьку, ваш бродь!

— То-то же, тогда вперёд, орёл! В атаку! А не то расстреляю, как шпиона. Всё. Действуй.

Топот ног.

Командармская ракета тем временем догорала за овином. А сам командарм опустился в стог сена, под конец, запутавшись в стропах парашюта. Проклиная, на чём свет стоит планету, не умеющую сдаться, как положено, то есть — без стрельбы, воплей и чётко и грамотно налаженного сопротивления, он повёл по сторонам налитыми кровью глазами.

Звено вражьих звездолётов пронеслось над деревней и его головой. И от рёва огромных штурмовых машин в окнах соотечественников повылетали последние стёкла, после чего корабли опустились на заливном лугу.

Там у небольшой речки, посреди дикой, нетронутой красоты они начали благополучно и картинно тонуть.

Луг оказался болотом.

Из силосной ямы свинарника торчали железные ноги командарма. Главнокомандующий пытался выудить из лужи зловонной жижи боевую рацию. При этом он не забывал громко пыхтеть и ругаться. Я же залёг за бугорочком, пережидая дурное настроение начальника. В дурном настроении этот тип мог пристрелить любого, подвернувшегося ему под руку.

— Ты, что, клонированный?! — внезапно заорали подо мной. — А ну свали! Ты ж, гад, весь сектор обстрела мне закрыл. Ошибка галактики!

Я заглянул себе под пупок. И не заметив ничего существенного, недоумённо пожав плечами, откатился в сторонку. Но таинственный голос продолжал вещать дальше:

— Точно клонированный. Клон-идиот. Нет, вы такое видели? Ох, и понабрали на мою голову в армию калек.

Не сразу я понял, что таинственный голос исходит, а вернее раздаётся из динамика рации, которая находилась в моём нагрудном кармане. Кажется, рацию в карман сунул раздатчик амуниции. Впрочем, по рации тогда получили все. Для улучшения координации в бою.

На ускоренных трёхдневных рекрутских курсах нас обучали, как обращаться с этой рацией. Но все мы тогда, после ночных пьянок в борделе, прохрапели на лекциях все три дня.

Поэтому я не шурупил в рациях той модели. Потыкав в кнопочки пальцем наугад, я буркнул:

_ Извиняйте.

— «Извиняйте, извиняйте!» — передразнил ворчливый голос. — Какое к чёрту «извиняйте»? Видишь олуха в генеральском мундире? У меня есть шанс его подстрелить, если ты перестанешь мне мешать.

— В мою душу медленно вползало подозрение насчёт личности, скрывавшейся за таинственным голосом. В собеседнике я, вдруг, заподозрил врага.

— К… к… кто ты? В… в… в чьей вы армии служите? — слегка заикаясь, спросил я.

— Как «кто»? — удивился голос. — Фулаинтроп я. Гумукулез Первый, чёрт меня подери, если это не так»!

Так и есть. Я разговаривал с дэнверцем. Ибо только на Дэнвере имена, похожи на собачьи клички.

Включив автоматический искатель цели на своей плазменной винтовке, я обернулся назад и сразу выстрелил. Фулаинтроп Гумукулез Первый испустил дух, а его медузообразное тело выпустило струю мутноватой субстанции довольно неприятного вида и запаха.

Зато командарм был спасён!

— Молодец, орёл! — донеслось из силосной ямы. И тут же на краю её появился командарм, собственной персоной, в своём, слегка подпорченном, мундире. Правда, мундир, вымаранный во что-то, весьма напоминавшее дерьмо, совсем не портил величия командарма. — Ты спас мне жизнь, солдат. А генералы такое не забывают. Теперь я твой должник, приятель. Проси, чего пожелаешь. Только не наглей в своей просьбе.

— Хочу домой. К маме, — захныкал я, немного поразмыслив и смекнув, что, пожалуй, дома можно совсем неплохо при известном желании оторваться со шлюшками в баре. (Главное только во время этого занятия не нарваться на срамные болезни — мой совет всем).

Зная, так же, что все генералы, хотя и штабные крысы, однако они терпеть не могут, когда плачут герои звёздных баталий, я разыграл весь этот спектакль. А генерал, завидев на моём лице плаксивую гримасу, досадливо поморщился, прокашлялся и сказал:

— Видишь ли, сынок, — и он так ласково посмотрел на меня, что мне нехорошо сделалось. — С мамой своей можешь распрощаться раз и навеки. Не для того мы тебе здесь обривали голову, чтобы так просто отпустить. Живого и невредимого, с не покалеченными руками и ногами и не контуженой головой. Такое наше поведение было бы очень неосмотрительном и поставило бы крест на всей нашей дальнейшей карьере, а так же — на репутации среди вышестоящих чинов. Но даю тебе своё генеральское слово: лишь только тебе, что-нибудь отхренячит в бою, то есть, оторвёт из вышеперечисленного мной, я тут же подпишу указ о направлении тебя в инвалидный корпус. Где ты продолжишь свою службу, как ни в чём небывало. Там ты, боец, вволю начистишься пушек и от души позабавишься, набивая патронами обоймы звездолётных скорострельных установок. — Генерал вздохнул. — Но о маме, солдат, позабудь. Не мама она тебе. Я теперь твоя мама. А вот и моя титька.

И генерал показал мне такой здоровенный кукиш, что я уже с особой теплотой вспомнил расстрелянного мной Фулаинтропа Гумукулеза.

— Как нет у меня мамы? — завопил я, не унимаясь и прикидываясь дурачком. — Ещё вчера была. Её Клементиной звать!

— Ну, в общем-то, она есть, конечно, — скрипнул зубами генерал. — Никто не спорит. Но в то же самое время её как бы и нет. Понял, дурак? Она есть, но её нет. Она где-то там, в той жизни. А я здесь. И ты здесь.

Тон генерала становился всё более угрожающим.

— Не до конца понятно, — упирался я. — Если она есть, то, как её нет. А, если её нет, то почему она есть. Вы, что убили её, скоты? А? Если вы прикончили втихаря мою мамочку, вы за это ответите.

Генерал занервничал.

— Не говори глупостей, парень. Мы с бабами не воюем. Тем более, с бабами, которые являются матерями наших солдат. Например, мы вполне могли бы пристрелить ту Дарью, что никак не хотела отдавать своего сыночка в нашу долбан… э-э… доблестную армию.

— Это того, которого вы убили на прошлой неделе?

— Его никто не убивал. Его разорвало снарядом. Баммм! — и нет парня. Только кровавая жижка на дне воронки. Да ещё — куски мяса на ветках деревьев. С которых стекают тоненькие ручейки крови…

— Прекратите!!

— Страшно, конечно.

— Ни капельки.

— Нет, страшно.

— Да-да! Не страшно!

— Нет-нет, страшно!

— Да-да!

— На, покури мою трубку. Иногда помогает от нервов. Но только иногда, — протянул генерал вперёд видавшую виды командармскую трубку.

— Не хочу.

— Заставим.

— Не умею.

— Научим.

— Неа!

— Тогда я сам покурю.

И генерал ушёл, поскрипывая стальными протезами и совершенно похоронив мою мечту, относительно обещания им исполнить любое моё, посильное для его генеральского положения желание.

 

37

В тот день мы взяли ещё три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли к тому же половину личного состава.

И вот в тот момент, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулемётов, я, израсходовав все свои патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня противника. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.

Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя под трибунал. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.

— Ты знаешь, гад, — заорал я дезертиру, — что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!

Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.

— Нет! — пролепетал рекрут, от ужаса чуть не теряя сознание.

Бьюсь об заклад, ещё бы минута и он бы уписался, такого я нагнал страха на парня своим текстом.

— Перебежчиков дэнверцы превращают в холодных, слизких медуз с отвратительными, тонкими щупальцами, — соврал я. Секундой позже рекрут исчез из поля моего зрения, а вслед за этим послышался грохот падающего тела. Я опустил взор книзу и обнаружил моего знакомого лежащим на полу. — Впрочем, насчёт превращения в медузу я, возможно, и ошибаюсь, — заметил я. — Насчёт медуз нам один офицер сказал перед высадкой на Дэнвер. Лично я давно подозреваю всех офицеров в заговоре против солдат и систематическом вранье им, то есть — своим подчинённым. И насчёт войны они врут. Война эта вовсе не освободительная, как они говорят. А захватническая. То есть, мы — пушечное мясо в кампании по реализации шкурных интересов кучки богатых жуликов. От кого дэнверцев освобождать? От самих себя? Мирная аграрная планета. Испокон веку здесь возделывали землю и выращивали клюквофасоль. Что наша армия здесь делает? Что мы здесь потеряли, я тебя спрашиваю? — спрашивал я у рекрута, лежащего у моих ног в очень глубоком обмороке.

Рекрут зашевелился, приподнялся, а затем и сел.

— Янтарь, — сказал он. — Чистейший янтарь. Биллионы тонн янтаря содержит в своих недрах планета и те, кто стоит за нашей армией, желают прибрать красивые камешки к рукам. — Рекрут криво усмехнулся. — Янтарь нынче в моде. Из него, после соответствующей обработки, возводят дворцы на необитаемых планетах и продают потом их по баснословным ценам.

— Верно! — стукнул я себя по лбу кулаком. — Ведь совсем недавно, три дня тому назад, я подумал то же самое, когда, наконец, обратил внимание на то, что наше командование отправляет грузовые корабли с Дэнвера в Систему Тау-Кита. Корабль за кораблём. С самого первого дня нашей высадки на планету… Послушай, дружище! — Обратился я к рекруту. — Ты ведь все равно практически под расстрелом ходишь… Если, конечно, дезертировать собрался.

— Я не собрался, — неумело врал дезертир.

— Не перебивай, — скомандовал я таким тоном, что дезертир заткнулся. — То, что ты дезертир, я по глазам вижу. Меня на мякине не проведёшь.

— Ну, может быть, самую чуточку, — согласился дезертир.

— Проехали, — обрубил я. — Думаю, ты знаешь, что по законам войны в войне же должно погибнуть определённое количество живой силы действующей армии. Какой-то её процент, выражаясь проще. И, уже не секрет, что если враг по каким-либо причинам не способен уничтожить это количество бойцов, за врага это делают специальные подразделения, которыми всегда, где бы ни происходила война, должна доукомплектовываться армия. Короче, свои же пулемётчики открывают огонь, чтобы довести количество своих бойцов до нужного числового значения, раз и навсегда рассчитанного в полковых бухгалтериях глобальной статистики. И в первую очередь отстреливают таких рекрутов, как ты.

— Каких таких?

— Рекрутов, у которых есть твёрдое, добротное сомнение. Сомнение, в чём бы то ни было. Начиная с победы своей армии и заканчивая сомнением в том, что нас накормят к вечеру традиционной синтетической кашей, скупо приправленной синтетическим же маслом… Вот ты, например, сомневался в бою, что останешься жив?

— Был не уверен.

— Вот видишь? — обрадовался я. — И это единственное, что нам прощают. Сомнение в том, что мы останемся живы. Остальные сомнения не прощаются. В некотором роде нашему командованию даже выгодно, чтобы мы гибли. Они, ведь, здорово на этом греют руки. Солдата давно нет в живых, а его зарплата и паёк — вот они!

— Понял, — обрадовался рекрут. — Если меня застрелят или я попаду, к примеру, в вакуумную ловушку дэнверцев, какой-нибудь генерал будет съедать всю мою кашу.

— Болван! — взъярился я. — Не нужна генералу твоя засохшая каша! Ему нужны твои тугрики. То есть, деньги. То есть, те средства, которые высчитывают из налогоплательщиков на твоё содержание. Ты всё понял, недотёпа?

Рекрут-дезертир задумчиво уставился в пол и даже поскрёбся у себя в затылке.

— А я то думаю, отчего это с нас плату за ночлег в армейской палатке не берут? — шлёпнул он себя пятернёй по коленке. — Хотя, если честно признаться, мы неплохо там устроились. Всего лишь по три человека на квадратный метр.

— Вот потому и не берут, что платой всему наша жизнь, — сказал я. — Рано или поздно они отберут и её у нас.

— Дёшево, — вздохнул с явным облегчением рекрут и почти счастливо улыбнулся.

— Тут ты не прав, парниша, — сказал я. — Нужно ценить жизнь.

— А я и оценил. Дёшево.

— Что же тогда дезертируешь?

Рекрут шмыгнул носом.

— А я не дезертирую. Я только собираюсь. Уже третий год.

— Духу не хватает?

— Не хватает.

— Вот тут хочу заметить: дух у Императорской Гвардии должен быть на высоте. И, если уж собрался дезертировать, будь добр это сделать. Иначе грош тебе цена в базарный день, как боевой единице славной нашей в чём-то армии.

— Про дух я знаю. Нам капрал говорил, что он вышибет из нас дух, если что. — Рекрут взгрустнул. — Бывало ка-ак закричит: «В атаку, негодяи! Или за вас император должен воевать?» — так и не по себе становится. Я выскакиваю из окопа и несусь вперёд под шрапнелью, как угорелый. И стреляю. Но это в толпе. А когда один остаюсь…

— Так почти у всех, — согласился я и тут же вздрогнул.

Совсем низко над домом проревел снаряд. А потом он разорвался где-то за деревней.

Стёкол в окнах уже не было. Поэтому повылетали рамы.

— В укрытие! — крикнул я. — Дэнверцы перешли в наступление!

И я поискал глазами крышку люка, ведущего в погреб дома. В принципе, подполье было у каждого уважающего себя дэнверского крестьянина, проживающего в небольшом частном доме.

Поэтому я быстро нашёл некое ржавое металлическое кольцо над квадратом, прорезанным в досках пола и, вцепившись в это кольцо рукой, потянул. Люк поддался, и вскоре на меня дохнуло сыростью и плесенью из затхлой, тёмной глубины.

— Вперёд, — гаркнул я рекруту, лишь только убедился, что подвал не начинён минами. — Следующий снаряд шандарахнет аккурат в этот домик. Нужно скорее убираться.

— Меня зовут Рядовой? 152758, — представился рекрут перед тем, как я дал ему пинка, и он с воплем скатился вниз.

— А меня — Спасительный Пинок, — позлорадствовал я и прыгнул следом за уже забытым мной номером.

Я приземлился, а вернее придэнверился прямо на голову рекрута, о чём ничуть не пожалел. И, чувствуя под собой трепыхающегося рядового, отвесил ему ещё хорошего тумака. Чтобы не зевал.

— Ральф меня зовут, — прохрипел рекрут, выбираясь из-под меня. — Я вспомнил! Меня звали Ральфом до того, как изловили и забрили в солдаты.

И Ральф, уселся на земляном полу и принялся перешнуровывать ботинки.

Наверху загрохотало. Неподалёку саданул второй фугас. От которого в доме, скорее всего, вслед за окнами повылетали двери.

— Дьявол! — сказал я, вытряхивая из пазухи попавшую туда землю. — Нужно уходить отсюда. Насколько хорошо я узнал уже дэнверцев, из этого подвала должен вести подземный ход.

Ральф указал на дыру в кирпичной стене, из которой к тому же дул прохладный ветерок.

— Сейчас посмотрим, — буркнул я и, сунув голову в дыру, поплёлся между двух земляных стен, ведущих в никуда.

Пройдя метров пятнадцать, я остановился и, убедившись, что Ральф тащится следом, зашагал дальше. За спиной я слышал позёвывание и почёсывание. Скорее всего, бедолага Ральф уже успел подхватить от местных весьма распространённую в этих краях болезнь — чесотку-зевотку и, конечно же, самую лёгкую её разновидность. Подхвати Ральф чесотку-зевотку-умиралку, он умер бы не сходя с места, в первые же минуты после заражения.

— Долго, а-а-ахх, (скрёб-скрёб) нам ещё, а-эх-х, идти (чух-чух, скрёб-скрёб) ещё (чух-чух)? — поинтересовался Ральф на каком-то участке нашего пути.

— Будем идти, пока не придём, — философски ответил я. — Я же не могу бегом бежать. Здесь ни хрена не видно. Сам видишь.

— Да уж, вижу, — буркнул Ральф. — Темень, хоть глаз коли. Как бы нам на подвальных змей не нарваться.

— А что? Бывают такие?

— В прошлый четверг у нас двоих сожрали. Эти двое даже пикнуть не успели. Попали к змеям в самое гнездо. Думали окоп. Туда запрыгнули. А назад уже никак. Змеи не позволили. Кстати, один из несчастных, его номер 347, являлся женихом моей сестры, которая, к сожалению, порядкового номера не имеет.

— Почему к сожалению?

— Потому что от имён я уже отвык. С номером как-то привычнее. Имена ведь нам вроде бы ни к чему, когда хороший, добротный номер имеется.

Наверху тем временем продолжали свистеть и разрываться снаряды. За шиворот сыпались целые куски и ошметья глины. И мне хорошо было слышно, как такие же холодные и плотные комья барабанили по каске Ральфа. Свою я потерял ещё, когда запрыгивал в погреб.

 

38

Вскоре ход сузился. А потом и вообще повернул направо. Потом опять расширился и повернул ещё раз. И у меня возникло стойкое ощущение того, что мы кружимся на месте. То есть, никуда не уходим от дома, а бродим где-то в его районе. И эти ощущения вскоре подтвердились.

В какой-то момент я споткнулся о собственную, потерянную мной каску. То есть, мы вернулись в то место подземелья, откуда начали своё движение. Зачем хозяину дома, этому долбанному дэнверцу, понадобилось делать под своим домом лабиринт, являлось для меня загадкой. Эта загадка не давала мне покоя, пока мы шли по второму кругу подземелья, и легко разрешилась, лишь только я увидел нашего нового, молодого капрала. Теперь мои глаза и глаза Ральфа попривыкли к темноте, которая оказалась не такой уж и кромешной. Лабиринт был нужен для того, чтобы ловить дэнверцев-дезертиров.

Да, тьма оказалась далеко не кромешной. Ведь капрал и те десять рекрутов, что стояли за его спиной, были обвешаны зажженными фонарями с головы до ног, в результате чего в тоннеле стало светло, как днём.

И в этом свете я увидел, что солдаты держат нас с Ральфом под прицелом своих игольчатых ружей. И, конечно же, я обрадовался, увидев несколько знакомых лиц.

Тем временем рубиновые шарики лазерных прицелов собрались на моём черепе, и мне не очень понравился такой ход событий.

— Эй, ребята! Не найдётся ли папироски? — поинтересовался я у коллег по полю брани и сделал приветственное движение ручкой. — А то мои закончились. Впрочем, как и боеприпасы.

— По дезертирам… Беглым… По команде… Пли! — проорал капрал и ни с того ни с сего первым нажал на курок своего здоровенного парабеллума.

Такой гадости я от этого прыщавого начальничка не ожидал. Не знаю, какая сила бросила меня на землю… В общем, в самый последний момент я решил, что лучше мне лечь под стенку, прикрыв к тому же голову руками. Собственно, как и учили в лагере по подготовке пушечного мяса. ЛПППМ — сокращённо.

Мой же попутчик уже лежал под стеной. Правой рукой он отстёгивал гранату от пояса. Видимо парень всерьёз собирался воевать.

Продолговатые и тонкие иглоподобные пули с сочным чмоканьем одна за другой впивались в земляную стену над нашими головами. И тут же эти пули разрывались, разлетаясь на десятки и сотни более мелких иголок, каждая из которых заключала в себе смертоносную силу.

Попади хоть одна такая в меня или Ральфа, любому из нас пришёл бы каюк.

Ральф полуконтуженный, полуослепший от набившегося в глаза песка, швырнул в стрелков гранату. А потом для верности добавил ещё одну. Тем более что из первой, то ли от волнения, то ли по причине забывчивости, он не выдернул чеку.

Вторая граната рванула, наполнив узкое пространство подземелья громким треском, дымом и поднятой этим взрывом мелкой пылью.

Граната разорвалась у самых ног, расстреливавших нас, стрелков и должна была просто смести их ливнем осколков. Но к немалому моему удивлению никакого вреда рекрутам заряд не причинил.

Только капрал куда-то запропастился.

— Видал я такие штучки, — сказал Ральф, вытряхивая из правого уха целую пригоршню земли. — Весь взвод — голограмма. Кроме капрала, конечно, — добавил он, разглядывая чей-то дымящийся ботинок на краю свежеобразованной воронки.

А мне стало немного не по себе. Ведь, только что, судя по всему, мы угрохали своего боевого командира. Пусть и конченого молодого ублюдка. Остальные из весёлой компашки пережили взрыв без каких-либо последствий для себя и продолжали делать то же самое, что делали и до взрыва.

Свирепо глядя на нас, они раз за разом нажимали на курки. Видать у них что-то там заело. Я имею в виду голограмму. Но я уже знал, что делать.

Я отыскал этот чёртов проектор и, сплюнув через зубы на землю, впечатал в небольшую пластиковую шкатулку свой армейский каблук. И в результате этих нехитрых манипуляций проектор замигал удивлённо, а затем погас.

Уничтожив коробочку, я уничтожил бойцов.

Ральф ещё раз взглянул на дымящийся ботинок, всё, что осталось от капрала, и принялся драить специальной щёткой бляху своего ремня. От волнения, наверное. Руки Ральфа дрожали, когда он орудовал инструментом. До сей поры он не убивал капралов своей армии. Только — вражеской. Если там, конечно, капралы есть.

В чём я сильно сомневался. Ведь давно известно в солдатских кругах, что никто не приносит столько вреда собственной армии, как капралы. Если не принимать, конечно, во внимание командармов. Которые, на мой взгляд, вообще все до одного вражеские агенты. Такой от них вред.

Как бы то ни было, но одного из вышеперечисленных мной здесь вредителей, пусть и невысокого ранга, Ральф прикончил.

— Он был из соседней деревни, — сказал Ральф. И непонятно было, гордится Ральф взорванным им земляком или стыдится его. — Кажется, покойный даже приходился мне четвероюродным племянником. Точно не помню. Знаю только: на свадьбе, лет этак с пяток назад упился он, здорово, обрыгался и пришлось его поливать холодной водой, чтобы привести в кондицию, значит. — Ральф дохнул на бляху. — Чёрт бы побрал этого капрала с его переносным голографом! Знали б, что один, ограничились парой затрещин, а не тратили бы попусту гранаты. Теперь, если нас поймают!..

Ральф не стал договаривать. Но я и так знал, что бывает за умышленное или неосторожное убийство боевого командира.

То есть, за это воинское преступление, без лишних экивоков, обвиняемых и подозреваемых превращали в зомби и делали это с помощью особых, секретных технологий. А в зомбической службе, скажу я вам, хорошего мало. Настолько мало, что, аж мороз по коже пробегает, стоит лишь представить себе службу в этих подразделениях.

На моей памяти немало парней погорело и их отправили в зомби. И ни один из них не вернулся. Потому что зомбическая служба приравнивается к пожизненному заключению. И не только поэтому.

Ральф в последний раз тиранул по бляхе и отправил щётку в заплечный мешок. Зато на смену ей достал свареное вкрутую яйцо и принялся очищать его от скорлупы.

— Я всегда харч точу, когда волнуюсь, — пояснил он жалобно, заметив мой удивлённый взгляд. Быстро покончив с яйцом, он вытер губы тыльной стороной ладони и вздохнул. — Моя бабушка всегда очень вкусно готовила яйца вкрутую, — заявил он, блаженно отрыгивая. — И меня этому, старая ведьма, научила.

— Рыгать?

— Готовить болван.

— Сам болван, — не обиделся ни капельки я.

Ведь, командиры нас, бывало, и не так обзывали.

— Не-а. Это яйца вкрутую у нас так называются. Бол-ван. Одно яйцо — один болван. Два яйца — два, соответственно, болвана… Так их называют у нас, и мне всегда нравилось это название. Оно такое поэтическое.

— Куда уж, — потихоньку фигел я. — Ты только что чуть не оскорбил меня. И я всего лишь на волосок был от твоего оскорбления.

— Но всё обошлось? — лучезарно улыбнулся Ральф.

— Обошлось, — подтвердил я. — Но всё равно я только чудом не обиделся.

— Прости, если сможешь.

— Не знаю, как и быть с тобой.

— А никак не будь. Чёрт с тобой, обижайся дальше. Ой, смотри! Что-то движется. Там.

 

39

Ральф ткнул пальцем мне за спину.

Я попытался скосить глаза в указанном направлении. Но подобный трюк ещё никому не удавалось проделать, не вывихнув себе глаза или мозги при этом. И я здесь не являлся исключением.

Волей неволей пришлось поворачиваться вокруг своей оси. Хотя, конечно, облом был страшный. Я ведь так хорошо пристроился на своём месте, пока мы с Ральфом вяло переругивались.

Очень кстати, к тому же, я вспомнил напутствие матери, которое произнесла она, когда меня ещё только забривали в солдаты.

— Сынок, — помнится, сказала она, — никогда не поворачивайся к врагу спиной. Это, по меньшей мере, неприлично. К тому же в таком положении легко получить пулю в спину, а ранение в спину приравнивается к трусости. И тебя будут судить, как покинувшего поле боя, если уцелеешь, и отправят в зомбическую службу, на которой жалованье в два раза меньше.

В общем, как я теперь знал, поворачиваться спиной в нашей ныне действующей армии к армии чужой — сплошные неприятности. Но с другой стороны в данную минуту наверняка я не знал, враг находится за моей спиной или друг. К тому же к сегодняшнему дню я уже стал самым настоящим дезертиром и стать ещё и трусом в придачу к уже имеющимся преступлениям в моём послужном списке — довесок несущественный, а потому можно было теперь смело сидеть к врагу спиной хоть целыми днями и ничего это абсолютно не меняло.

И я бы, наверное, с полным пренебрежением отнёсся к любым, даже самым злобным врагам за спиной, если бы не тривиальное любопытство.

Палец Ральфа показывал за мою спину и потому хотелось, как можно скорее взглянуть в ту сторону и, наконец, определить для себя, что же это такое или кто такой объявился за этой самой пресловутой моей спиной, по определению военного Кодекса, практически спиной преступной и коварной.

Не знаю, что бы я увидел там, успей я обернуться. Но как-то так получилось, что я не успел.

А за моей спиной тем временем происходило вот что. Вначале там захрустели камешки под чьими-то грузными шагами, а затем к моему затылку, в полном несоответствии с моими планами, прижался ствол винтовки и зычный голос проревел над ухом:

— Стоять, канальи! Я покажу вам, безмозглые свиньи, как дезертировать в самый разгар сражения, бежать с поля боя в то самое время, когда каждый боец на счету!

Наконец, превозмогая свою просто прирождённую леность, я повернулся и перед самым своим носом увидел погоны командарма и от неожиданности повалился в обморок.

— Ну, вот. Я же говорил, что приходится возглавлять хлюпиков, которые впадают в панику от одного моего вида, — сказал командарм.

Меня и Ральфа определили в один и тот же взвод с-зомби для новичков. Но не по доброте душевной нас не разъединили, а по причине неразберихи и спешки. В последнее время дезертиров появилось видимо-невидимо. Их просто не успевают отлавливать и доставлять в зомбические подразделения, а так же ставить на довольствие.

К моему удивлению Ральф не очень-то и расстроился нашим нынешним положением. Скорее — наоборот. Лишь только нас дубинками и пинками загнали в общую казарму, Ральф тут же с удивительной для него сноровкой добыл немного стирального порошка, старый помятый алюминиевый таз с вогнутым дном, воду и полностью погрузился в решение таких солдатских бытовых проблем, как стирка своего обмундирования.

И в то время как на шнуре, протянутом поперёк казармы, появились и стали просыхать дырявые стираные перестиранные портянки Ральфа, на колченогой тумбочке, стоявшей между лежаками, опять же, возникли вполне пригодные для использования кофейник, спиртовка и пригоршня-другая заплесневелых галет.

Как оказалось, жизнь с поступлением в с-зомби не закончилась и её, с грехом пополам, удалось наладить и в этих условиях. Попивая ту тягучую и мерзкую субстанцию, которую здесь называли кофе, мы с неподдельным интересом разглядывали всё вокруг себя.

И очень скоро полностью ознакомились с местным фольклором, увековеченным безвестными летописцами, энтузиастами казарменной истории и философии. И довольно скоро по старательно и неспешно выведенным записям на стенах и мебели казармы, мы определили основной лейтмотив всей этой фольклористики и поняли на ком свет клином сошёлся в этих гиблых и задрипанных до невозможности местах, называемых местами дислоцирования подразделений с-зомби.

Комбат. Только комбат и никто иной стали гвоздём и стержнем программы этих моральных уродов, распущенных негодяев. Повешенный, расстрелянный, четвертованный он неизменно сопровождал любой шедевр казарменного творчества, будь то поэзия, рисование или афоризм. Все эти стены, потолки и даже пол пестрели изображениями фигуры комбата с недвусмысленными подписями.

Попив кофейку и, чтобы как-то отвлечься от, начавшей приедаться, этой, к сожалению, ещё мной не виданной, легендарной личности, я забрался с ногами на скрипучую койку, улёгся поудобнее на ней и уставился в экран включенного телека. Каково же было моё удивление, когда я и на телеэкране увидел уже знакомую по рисункам физиономию.

Плешивый тип с лиловым шрамом через всю щеку пытался нам втемяшить, какие мы скоты и, что он с нами сделает не позже завтрашнего утра, если мы не возьмёмся за ум уже сегодня. Потом он заявил, что мы совсем уж хреновые дезертиры, если не сумели по всем правилам довести своё дезертирство до конца.

Он так и сказал:

— Я научу вас, как правильно дезертировать. И в следующий раз, когда я вас изловлю улепётывающими по привычке с поля боя, вы будете у меня уже не салагами-неумеками, а опытными и матёрыми дезертирами-рецидивистами. После этого вас смело можно будет расстреливать без суда и следствия, непосредственно на месте поимки. И, скорее всего, адвокат не возьмётся доказывать вашу невиновность, потому что ему это не удастся… А теперь за работу, кретины, — взревел комбат. — И, чтобы никакого оптимизма и веры в добро в ваших ублюдочных глазах, свиньи, я не видел все три месяца подготовки. Никакой жизнерадостности! Она отныне под запретом! Вы поняли меня, сынки?! — прокашлявшись, добавил уж совсем зловеще он. — Оптимизм, и вы мне в этом поверьте, всего лишь недостаток нужной информации и ничего боле, как это ни смешно звучит, мать вашу. А этой информацией я вас обеспечу вдосталь, как это ни парадоксально.

Он подленько хихикнул и бросил на нас последний уничтожительный взгляд, от которого сердце останавливалось, и отключил свою леденящую кровь трансляцию.

Но ещё долго мы не могли прийти в себя после въевшегося в мозги накрепко выступления нашего нового и в достаточной мере опасного командира. Ральф, например, как стоял с развёрнутой для просушки второй портянкой, так и остался с ней стоять ещё полчаса и даже не заметил этого.

Я же в свою очередь, сделав вдох, забыл сделать выдох, но потом очухался и увесистым пинком вывел Ральфа из его полукоматозного состояния и вышел из него сам. Раскурив дешёвую сигаретку, которыми нас уже снабдили здесь, я задумался.

— Как ты думаешь, — спросил Ральф с гримасой отвращения на лице, — наш новый комбат случайно не людоед или вампир?

— Я думаю, вряд ли, — не очень уверенно предположил я. — Скорее он беглый уголовник. Рецидивист-убийца. Напялил на себя военную форму, вот и выпендривается. А подними его личное дело, так там не сплошные подвиги и победы, а грабежи, да убийства. Хотя, нет, не думаю, чтобы он был серьёзным убийцей, например, маньяком. Хотя и близок к этому. Ты заметил, какие у него глаза?

— Как у петуха, которому удалось снести яйцо, — заметил Ральф.

Я подумал некоторое время над сравнением Ральфа и пришёл к выводу, что оно очень точное, хотя и несуразное на первый взгляд.

А Ральф, покончив со второй портянкой, повесил её рядом с первой и, нисколько не смущаясь наведенным им в казарме смрадом, пошёл играть в карты в дальний угол, где в это время пара жуликов как раз обдирала какого-то новенького. На новеньком из его солдатской одежды остался уже лишь солдатский жетон, да и то висящий на шее на очень тоненькой верёвочке.

Картёжники, видя, что поживиться у глупого новичка больше нечем, с радостным оживлением приветствовали появление следующего кретина, какового они заподозрили в Ральфе.

Но, как вскоре я увидел, затрапезный вид Ральфа оказался обманчивым. И то, что проиграл совсем недавно неопытный солдат, стало перекочёвывать в карманы моего приятеля и уже, буквально, через полчаса он выиграл всю дневную поживу этой шайки казарменных шулеров. А ещё через два часа он раздел их до портков и тем ничего больше не оставалось делать, как стыдливо прикрывать обнажённые участки тела руками.

Я видел, как быстро мелькают карты в уверенных руках Ральфа и в голову мне пришла мысль, что уж не фокусник ли он или цирковой артист, до того уверенно Ральф держался в компании картёжников!

Но после карт в ход пошло домино. Но и здесь мой приятель не дал маху, удивляя партнёров по игре мастерством и не предоставляя им никакой поблажки. Перепробовав кучу игр с экзотическими названиями, многие из которых не имели аналогов в культурной речи цивилизованного социума, Ральф выиграл и эти все игры. И очень скоро приунывшие профессиональные мухлецы проиграли моему дружку не только своё казённое обмундирование, но и казённые шконки, казенные табуреты, саму казарму и даже аксельбанты боевого командира полковника Кромса и, естественно, без согласия на это самого Кромса и даже без его ведома.

Близился финал, конец, завершение этого блестящего игрового блицкрига. И по идее, Ральфа не позднее сегодняшнего вечера должны были зверски убить ножкой от табуретки, проигравшиеся в пух и прах бандиты, каковыми без сомнения и являлись эти злобные парни, развязно сидевшие за столом.

Некоторые в казарме даже стали специально готовиться к захватывающему зрелищу смертоубийства в казарме и ни один из сидевших за игровым столом с Ральфом не внушал на этот счёт у нас, простых наблюдателей сомнений. Ни тот, что сидел справа от Ральфа и прятал свирепое лицо в тени фикуса, ни тот, что сидел слева, маленький и юркий, с, через чур, вороватыми даже для солдата замашками, ни тот, что уже изготовил финку для убийства и прятал её до поры до времени в рукаве вместе с крестовой шестёркой под столом.

Все эти парни с тупым изумлением смотрели на разбросанные по столу карты и не могли сообразить, как тупая деревенщина, типичный крестьянин, которого они углядели в Ральфе, смог обыграть их, битых шулеров и мошенников. И, так и не придя к какому-нибудь логическому умозаключению на этот счёт, они, в конце концов, начали с пугающей медлительностью подниматься из-за стола.

— Эй, ребята, сбавьте обороты и выпустите пар. Это всего лишь игра! — пришёл я на помощь другу и попытался разрядить, таким образом, обстановку.

Но всё было тщетно. Мои старания оказались сродни гласу вопиющего в пустыне и потому пропали втуне. Бандиты уже смотрели на Ральфа — главного виновника их плохого настроения, как на покойника, внутренне они уже вполне созрели для предстоящего «мокрого» дела. Поставщик их позора сидел на расстоянии вытянутой руки и почему бы было не воспользоваться данным обстоятельством.

Лишь только товарищи Ральфа по столу встали со своих мест, в затхлом помещении казармы, насквозь провонявшей солдатским потом, портянками и кислым хлебом, воцарилась мёртвая тишина. А в дальнем углу, вдруг, кто-то принялся читать нараспев заупокойную молитву, явно опережая события и время и потому нещадно греша этим.

Я сделал шаг назад, как мне казалось, совсем незаметно, вцепился пальцами в толстый металлический прут спинки кровати, который, начнись всеобщая потасовка, мог очень пригодиться мне.

Ральф без видимого волнения глядел в лица тех, чьей жертвой ему предстояло стать в ближайшее время. По внешнему виду так он вообще казался агнцем божьим, послушной овечкой, идущей на заклание и, что-то даже не от мира сего сквозило в облике моего приятеля. Какая-то загадка, запредельная таинственность и безмятежность.

Что меня особенно позабавило. Ведь я-то видел, как без каких бы то ни было колебаний мой дружок взорвал своего командира. А потому я как никто в этом прекрасном казарменном сборище с-зомби знал истинную сущность своего друга, записного ублюдка. Вкупе с открывшимся мне внезапно виртуозным мастерством умением играть в карты мой знакомый представлял собой весьма и весьма мерзкую личность. А его безусловная способность прикидываться безмятежным простачком, в то время как все уже тряслись кругом, словно осиновые листья, превращала Ральфа вообще, на мой взгляд, в монстрическую личность.

Если мой приятель и разыгрывал из себя чокнутого недоумка, так это не помешало ему увернуться от табурета, который запустил в него один из тех, кому не повезло в карты. Выигрыш, сосредоточенный сегодня в руках Ральфа, сделал небезопасным его дальнейшее существование в казарме.

Табуретка же запущенная в Ральфа и просвистевшая мимо него, навернула меня. И я, получив ею по башке, свалился замертво там, где и стоял, не успев даже пикнуть.

 

40

А последнее что я увидел перед своим начинающим смыкаться взором, это некоторые мизансцены начинающейся всеобщей катавасии, казарменной потасовки, в которой приняли участие все без исключения с-зомби. А ещё я увидел, как вбегали в распахнутые настежь двери военные полицейские, призванные, собственно, следить за порядком в среде всего того сброда, который и представляли собой подразделения с-зомби.

Лицо моё заливали потоки крови, которая хлестала из рассеченной головы, а вокруг военные дубинками учили наиболее упрямых драчунов, да и тех, которые не дрались, но просто подвернулись под руку полицейским.

Очнулся я лишь тогда, когда мне кто-то наступил ногой на живот. Чья-то нога, обутая в военный тяжелый башмак, пристроилась на моём животе в районе пупка и ни за что не хотела расставаться с ним. Тогда я вцепился зубами в надоедливую ногу и не отпускал её до тех пор, пока не оторвал от штанины, мной укушенного, здоровенный клок материи. Ещё немного погодя я уже оказался на ногах и, раздавая тумаки направо и налево, успел здорово порезвиться, а заодно и отомстить за рассеченную голову, прежде чем полицейским удалось разогнать нас окончательно, по нашим вонючим углам.

К тому времени кровь из раны на моей голове перестала течь и вообще рана оказалась пустяковой царапиной, которую впоследствии смог легко залатать наш полковой хирург по прозвищу Ветеринар. Ветеринар сумел наложить сорок шесть швов и даже выразился в том смысле, что видел травмы и похлеще. А с такой пустяковой ссадиной, как у меня, по мнению хирурга, не стоило и обращаться в санитарную часть, так как такой хреновиной я только отвлекаю людей от серьёзных дел.

Но мне-то уже было известно, какими «делами» занимался этот коновал, когда у него не было пациентов. Чистый медицинский спирт, да старые, наспех размоченные в тёплой воде горчичники на закуску — вот и все дела нашего Ветеринара в свободное от работы время.

К вечеру наш эскулап, бывало, так надирался своего спирта, которого у него было невпроворот, что с трудом попадал в дверь казармы. И на койку его уже относили двое дневальных, менее пьяные, чем он, а потому более скоординировано держащихся и называющих его почтительно «док» и «мистер», невзирая на всего лишь ветеринарское образование последнего.

Ну, насчёт «мистера» не берусь судить, но до того, как стать доком, он целых двадцать семь лет проработал портным. И потому надравшись, как следует, после памятной драки, он наложил на моей голове латку по всем правилам портняжного мастерства.

Эта латка, вырезанная из шкуры некоего местного экзотического животного, так и осталась у меня на темени, как память о той драке и портняжном прошлом дока. И теперь, когда я снимаю за обедом с головы пилотку и склоняюсь к своей плошке с едой, эта латка весело посверкивает на удивление остальным бойцам всеми своими 62-мя разноцветными чешуйками кассиопейского окуня, что занесён нынче в Красную книгу, а прежде был на грани исчезновения.

Но чешуйки были потом. А вначале, после того как мне крепенько врезали табуретом, над моими боками хорошо поработали эти парни из военной полиции. Они словно сбрендили и, судя по их усердию, в тот вечер приняли меня за зачинщика драки. А потому в выражениях, отпускаемых на мой счёт в процессе воспитательной работы, учинённой надо мной, они не стеснялись. И всякий раз, лишь только я заползал под кровать, они меня вытаскивали оттуда за ноги и снова нещадно били-учили. И дело даже дошло в какой-то момент до того, что я начал тихонько материться. В общем, непруха в тот день привязалась ко мне крепенько и лишь потому я начал выкрикивать, в конце концов, что я здесь не причём и вообще я не местный. А в с-зобби попал случайно.

Тогда у них возникла идея, что я хочу дезертировать и оттуда. Из с-зомби. И начали всё сначала. Но, что меня особенно удивило, так это то, что дружок мой, Ральф, из-за которого, собственно, и началась вся заваруха, этот кретин даже не дёрнулся, когда меня поволокли к патрульной машине, стоявшей тут же, неподалёку от казармы. Вот блин! Единственное, что меня несказанно утешило в создавшейся ситуации, так это то, что гимнастёрка на груди Ральфа заметно оттопыривалась, недвусмысленно намекая этой неровностью, что мой приятель до прибытия патруля успел запихать в пазуху большую часть выигранных денег. А значит, отмутузили меня не зря и в дальнейшем было, чем залечивать раны.

Меня отвезли к зданию санчасти и бросили у её входной двери, поленившись даже занести внутрь. Таким образом, превозмогая боль и охватившую всё моё существо по понятным причинам слабость, мне пришлось заползать внутрь самостоятельно, так сказать, своими силами, где я и узрел пьяного врача, спавшего сном младенца прямо на своём рабочем месте — операционном столе.

Ошеломлённый и деморализованный отсутствием логики в том, что люди в обиходе привыкли называть жизнью, я быстренько растолкал доктора, попутно дав ему понюхать нашатыря, и принялся оттеснять его со стола. И, когда, в конце концов, рефлексы медика возобладали над животными рефлексами спанья, он выполнил свои профессиональные обязанности, а мою голову с тех пор, как вы знаете, украшает большая квадратная латка, переливающаяся всеми цветами радуги — лоскут кожи морской рыбины.

Мало того, что я стал красивее, так я ещё и остался жив.

Впоследствии меня обвинили в том, что я поднял со стола и заставил сделать себе хирургическую операцию человека, которому в данный момент самому делали операцию. Это вопиющая клевета и необоснованные нападки моих недоброжелателей, скорее всего вражеских шпионов. Хотя, с другой стороны, действительно, тот тип, которого я поднял, был подключен к анестезирующему аппарату, но вряд ли только одно это обстоятельство могло повлиять на суд, который мне устроили всего лишь через неделю после проведенной мне той операции.

О, вы не знаете, что такое дисциплинарный батальон, да ещё в том виде, в каком он наличествует в подразделениях с-зомби, господа! Штука эта, в общем, скажу я вам нелицеприятная. Но тюрьма, которая существует ещё и в этой душегубке — вообще, ад кромешный.

Не успел я очухаться от тумаков полицейских и сделанной операции, как вашего покорного слугу бросили на холодный, цементный пол карцера, предварительно заковав в кандалы. И пригрозили, что, если я буду просить есть, меня отмутузят так, что прежние мои злоключения покажутся мне невинной детской забавой, не более.

В полной темноте лежал я на нарах и вспоминал те весёлые денёчки, когда служил в КГРе под руководством добрейшей души человека майором Середой. И пусть в прежние дни этот почтенный и уважаемый мной во всех отношениях человек казался мне через чур строгим и требовательным, педантичным даже до крайности. Сейчас в этом душном и вонючем подвале, в свете последних нелицеприятных событий, случившихся со мною, Семёныч виделся мне этаким рыцарем на коне, нимбоносным ангелом, крылатым существом, сошедшим с небес на грешную землю, чтобы удивиться творящимся здесь со мной безобразиям.

Во всяком случае, с тем зверьём, что охраняли меня теперь, майора сравнить было нельзя. Да, майор Середа был требователен и принципиален, но эти скоты с перекошенными в хронической злобе лицами и охранявшими меня теперь, ни в какое сравнение не могли идти с порядочным и честным Семёнычем.

Я сразу объявил забастовку. Каша, которую мне подали, в конце концов, после обеда, показалась мне недоваренной, а прислуживающий персонал недостаточно учтивым. В первый же день нахождения в своей новой тюрьме я написал жалобу директору тюрьмы, в которой объяснил негодяю, что, если он и дальше будет так содержать своих заключённых, это выльется для него в непредсказуемые последствия. Я требовал в своём письменном послании, чтобы директор принял безотлагательные меры по улучшению условий содержания заключённых.

И вскоре меры были приняты. Меня заставили изжевать и проглотить свою кляузу!

Все эти тюремные выкрутасы здорово не нравились мне. Особенно после того, как я нажил себе в личные враги самого директора тюрьмы. Но ещё злее оказался фельдфебель Янушкевич — толстый и рыжий увалень с жиденькой чёлкой на лбу, в пятнистом камуфляже.

Как я успел уже поразузнать, этот тип в отличие от тех врачей, что делают в подразделениях с-зомби солдатам хирургические операции, в случае такой необходимости, этот действительно некогда был хирургом. И, всё по тем же слухам, этот позарезал уйму народу, за что его и выдворили из больницы, в которой он работал, а заодно и из медицины вообще.

Поговаривали, что он вначале проигрывал свои будущие жертвы тёще в карты, а лишь затем убивал их.

С того самого дня, как захлопнулись за Янушкевичем двери всех медицинских учреждений, он перепробовал себя на многих поприщах. И, в конце концов, остановился на тюрьме. Этот зверь в человеческом обличье быстро смекнул, где он без помех сможет реализовать свои античеловеческие замашки.

 

41

В общем, как бы там ни было, но с тех самых пор, как аномальный вихрь унёс вашего покорного слугу от стен ханаонского замка, я не знал человека человеконенавистнее, чем этот толстый, дирижаблеподобный фельдфебель.

Придраться он мог по любому поводу и к любому пустяку.

— Заключённый номер триста двадцать шесть! — орал он, как ненормальный, лишь только рано по утру заходил в мою камеру. — Встать, скотина, ты же не на вечеринке у приятелей. Мордой к стене, приятель. И не вздумай вспоминать о своих правах, которых, кстати, у тебя здесь нет. О правах надо было думать в то время как ты совершал свои мерзкие преступления.

— Далее следовал набор традиционных более крепких словечек, сопрвождаемый тычками дубинки в копчик и, в конце концов, мерзавец убирался в другую камеру, которых в тюрьме было предостаточно.

Там весь спектакль повторялся. Но уже с участием других действующих лиц. Что и говорить, жизнь солдата с-зомби в тюрьме сладкой не назовёшь. Да и не затем меня сюда посадили, чтобы я наслаждался ею.

На третий день пребывания в этих отвратительнейших условиях меня перевели в общую тюрьму. Там стало полегче. Но только самую малость и всё потому, что там небыло Янушкевича. Теперь я мог брать в библиотеке книги и читать их.

И перая книга, которую я прочёл называлась «Как совершить побег из тюрьмы». Правда писал книгу дилетант и на все случаи жизни он предлагал отмычку, пилки, да подкуп охраны. Все данные средства были хорошо мне знакомы ещё по прошлой жизни на Земле, так как там я пересмотрел немало фильмов и перечитал немало книг на эту тему. Но все они не годились для нынешней ситуации. Ну, где мне было взять указанные инструменты и уж, тем более — деньги для взяток. Я был гол, как сокол, и из всего имущества имел арестантскую робу, да и то — казённую.

В общем, я сильно разочаровался в книге и поделился своим скепсисом с библиотекаршей.

Библиотекарша, очень начитанная и потому душевная женщина, сказала мне, что б я не переживал и что не обязательно для того, чтобы убежать, подпиливать решётки. Достаточно было по её мнению совершить подкоп, и дело было бы сделано. И, более того, она сказала, что подкоп уже существует. Электрофицированный, хорошо вентилируемый с киосками, в которых можно купить разную мелочь и нужно лишь не полениться воспользоавться этим подкопом. С тех пор, как его прорыли, по словам библиотекарши, из тюрьмы смылась половина заключённых и только ленивые остались коротать время на нарах.

Опешившему мне несказанно от такого рода информации добрая женщина даже выдала ксерокопию плана хода. А я уж постарался тщательно последний изучить, прежде, чем порвал его в клочья и съел.

Я не стал тянуть кота за хвост и назначил побег на утро в воскресенье. В то время, когда добрая половина зоны сидит на толчке, а другая дожидается своей очереди. В неволе, как и на своблде, всегда полно стукачей, поэтому приходилось держать ухо востро.

— Я полезу в подкоп, а ты постоишь на шухере. Если что, говори «атас!», — наставлял я здоровенного арктурианца, с которым уже успел подружиться и которого все звали здесь Дили-Дибили. — Если всё будет в порядке и там не будет засады, я свистну и в ход полезешь ты. А там покладёмся на удачу и везение.

— Я перекрестился. И арктурианец перекрестился тоже. Он уже полгода ходил в церьковь и знал наперечёт имена всех святых.

— Можно вас спросить уважаемый батоно Латаный, — спросил арктурианец осторожно и с благоговением поглядывая на поблёскивающую чешуёй латку на моей голове. Об этой латке теперь ходили самые невероятные слухи по зоне.

— Валяй, раз уж начал, — милостиво согласился я.

— А, если нас поймают, батоно Латаный?

Я хохотнул.

— Нам засунут в одно интересное место антигравитатор и отправят в космос.

— Ну, тогда, может быть, отложим, батоно Латаный-ага, побег до следующего раза?

— Может и отложим, — сказал я, смерив напарника презрительным взглядом. — Но тогда нас закормят до смерти этой тюремной баландой, что всегда подают на завтрак, обед и ужин в тюрьме.

При слове «баланда» арктурианец отчего-то вздрогнул, облизнулся и с тоской посмотрел в сторону столовой.

Как я понял, бежать он не собирался. И потому доверять ему было нельзя. Ведь Дили-Дебили мог запросто заложить меня. Потому-то я и огрел его подвернувшимся под руку булыжником, а не оттого, что парень мне не нравился.

Громко захрипев, несостоявшийся подельник свалился на землю. А значит в первые полчаса я мог не опасаться погони.

Я скользнул в ход, который начинался сразу за казармой-бараком и рванул, что есть мочи, вперёд. К свободе. Ведь я ещё не знал, что за мной начали слежку с самого того момента, как я взял вышеупомянутую книгу в библиотеке и, что эта книга была насквозь провокационной, лакмусовой бумажкой, так сказать, на предмет побега с зоны заключёнными. Библиотекарша же являлась тайным агентом тюремных властей, подсунувшим мне эту книгу.

Ко всему прочему, должен сказать откровенно, ход мне не понравился. Как это часто бывает, действительность не вполне соответствовала рекламе: освещение было скудноватым, вентиляция — принудительной, киоскёры в киосках грубили все напропалую и ни за что не соглашались отпускать товары в долг. После некоторых уговоров мне удалось лишь выпросить у них в долг один единственный чупа-чупс, да и то, скорее всего, продукт был просроченным, так как на его упаковке не стояла дата изготовления.

Меня взяли в самом конце пути, когда я уже выбирался из хода на вожделенную волю. Не желая расставаться с уже практически обретённой свободой, я кусался и брыкался, извиваясь в руках охранников, как какой-нибудь взбешённый земной угорь. Я вопил, что они не знают с кем связались. Что, будь сейчас у меня парочка гранат, я бы им всем показал.

Но меня придавили к земле и заткнули мой вопящий рот ударом кулака. А затем подняли на ноги и повели к гостеприимно распахнутым по этому случаю воротам.

На воротах тюрьмы красовалась издевательская надпись: «Отдохни от преступлений!»

За побег мне впаяли ещё дополнительный срок. И теперь я должен был отсидеть в общей сложности 80 лет вместо прежних 77. Срок, скажу я вам, далеко не рекордный в этих застенках. Но, как вы понимаете, и не маленький. Тем более, что отсидел я из него всего-то пару месяцев.

Но самое интересное ждало впереди. Меня снова потащили в карцер. А так как я уже отсиживался в нём, то я и не очень-то его боялся. Однако, только карцером дело не ограничилось. На этот раз меня впихнули в металлический ящик, закрыли его крышку и завинтили крышку на болты и гайки. Теперь, сидя в металлическом гробу, я мог дышать только через специальное, проделанное на уровне рта отверстие.

— Посидишь здесь, — сказал один из охранников, прежде чем уйти, и пнул ящик ногой так, что тот загудел.

А второй плюнул в лицо.

Я смиренно принял нанесённые оскорбления, не имея возможности достойно ответить. Что поделать? Не нужно доверяться всяким «добреньким» тюремным тётенькам-библиотекаршам.

В ящике я провёл двое суток. И, когда меня извлекли на свет божий, я стоял пошатываясь и думал, что вряд ли теперь когда-нибудь захочу бежать из тюрьмы…

Но судьба распорядилась иначе.

Лишь только после отсидки в ящике я вернулся в общую казарму, которая была забита заключёнными до отказа, как по массиву заков прокатился шепоток:

— Латаный… Латаный вернулся!..

И по некоторым интонациям, проскакивающем в этом благолепном шепотке я понял, что с недавних пор приобрёл нешутейный авторитет среди этого почтенного уголовного сброда. Что меня, конечно, привело в немалое изумление. Ведь побеги здесь совершают чуть ли не каждый день и чуть ли не каждый день беглецов ловят и сажают в железный ящик. Не мог же я приобрести авторитет только за то, что, оказывая сопротивление при поимке, поставил кому-то из вертухаев синяк под глаз.

Загадка разрешилась скоро. Оказалось, что мой напарник, тот самый арктурианец, которого я навернул куском камня по дурацкой башке, был не простым заключённым, а, вернее, не совсем заключённым, а Президентом целой сети тюрем, с подобным нашей тюрьме уклоном. То есть, с уклоном в сторону издевательств и вопиюще садистского отношения к заключённым.

Вот такого фрукта я и огрел в горячке побега, в результате чего, сам того не желая, приобрёл известность, а Президент потерял память. И вот здесь-то и начинается самое главное!.. Потеряв память, Президент начисто забыл кому он собирался продлить срок заключения, а кому (шестёркам же, конечно) скостить.

В общем, с того самого момента, как новость о потери памяти Президентом облетела даже самые отдалённые камеры зоны, лагерь разделился на две половины. Одна из них заключала в себе тех заключённых, что должны были получить добавочный срок, но теперь не получили его, требовали предоставить мне самое лучшее место в тюрьме. А те, что могли бы попасть под амнистию, не потеряй Президент память, но не попали, благодаря моим стараниям, обвиняли меня в самом разнузданном предательстве и тайном сговоре с тюремными властями.

В общем, спор в нашей тюряге разгорелся нешуточный. В ход даже пошли такие атрибуты бесхитростной тюремной жизни, как финки и ножки от табуреток. Стенка на стенку парни дискутировали до тех пор, пока треть из них не оказалась на полу с травмами различной степени тяжести.

Охрана не вмешивалась. Деморализованные и растерянные до крайности, охранники стояли бледнее мела и лишь беспомощно стискивали в руках щиты и дубинки.

Забытый, как своими почитателями, так и хулителями, я наслаждался незабываемым зрелищем, той катавасии, которую сам и устроил косвенно, пока кто-то не вспомнил обо мне.

Этот «кто-то» держал в руке тесак таих размеров, что я и представить себе не мог, где он его взял. К тому же, наблюдая, как сыплются, словно лущеный горох, на пол мои товарищи заключённые, зажимая руками раны и ушибы, я с самого начала решил не влазить в молодецкую забаву, решив переждать тихонечко в уголочке пик этой всеобщей тюремной гульбы.

И я уже практически улизнул с места описываемый мной событий, когда путь мне преградили несколько вертухаев. Из тех, что теперь лишались работы по моей милости, так как допустили травматизацию на производстве главного тюремщика целого региона планеты. Тюремщики слабо поигрывали дубинками в руках, контролируя глазами каждое моё движение. И стоило мне только шмыгнуть носом, как они навалились на меня.

Дубинки замелькали с невероятной быстротой. И я, всего лишь спасая свою шкуру и совсем не думая в эти минуты о последствиях, прыгнул в ту самую яму, из которой и начинал совсем недавно нашумевший и даже до сих пор ещё шумящий, как я слышал краем уха, побег. Чем добавил себе ещё немалый срок.

И всё произошло так быстро, что я даже не успел сообразить, что добавляю себе время отсидки, при всём при том, что время итак строго лимитировано в человеческой жизни.

Теперь я становился рецидивистом побега. А значит, самым злостным нарушителем тюремного режима!

 

42

— Держи его! Уйдёт! Он снова убегает! — кричали за моей спиной. — Прямо, не уследишь! Глаз да глаз за ним нужен!

— Латанный снова намастырился дать дёру! — восхищённо кричали позади мои тюремные поклонники.

— Вот гад! — кричали шестёрки и сексоты всех мастей, выслуживаясь по мере возможностей.

Но, кроме этих криков я ещё слышал за спиной тяжёлое сопение гнавшихся охранников, а их увесистые дубинки раскачивались в опасной близости от моей спины.

— Держи! Держи подлеца! — подзадоривали себя преследователи. — Уйдёт ведь! Как пить дать уйдёт!

И я лишь прибавлял в темпе, надеясь, если не уйти, то хотя бы попортить этим сволочам нервы в достаточной степени.

Я уже было выскочил на поверхность земли с другой стороны колючей проволоки, как раз в том месте, где проклятые вертухаи устроили мне прошлую засаду, когда…»

На этом первая стенографическая запись обрывалась. Зато начиналась вторая.

Но вначале перенесёмся на то место, где мы оставили Середу с его неистребимой потребностью в верности и дружбе «Скользкому» и всмотримся в дыру, проделанную в стене ханаонского замка ддзеги и ловко использованную Кондратием и Середой вместо обычной двери.

Середа сунул нос в дырку и, не обнаружив за ней Кондратия, своего боевого товарища, здорово удивился. Но евфрейтор от этого в указанном месте не прибавился. А пустая лужайка перед замком была лучшим тому подтверждением.

— Кондратий, ты где? — позвал подчинённого майор, но в ответ услышал лишь отрывистый лай, долетевший до него со стороны парящих в небе птеродактилей.

Середа внимательно оглядел пространство у стены замка, но увидел там стайку, оносительно мелких, размером с коз, пасущихся травоядных динозавров.

В отдалении, возле озера искрился серебром звездолёт пирегойки.

И, не обнаружив нигде Кондратия, Середа выбрался через отверстие из замка и поплёлся к «Скользкому».

«Скользкий» к этому времени уже приступил к ремонту и теперь выбрасывал из себя остатки сгоревшей биоторпеды. Робот-уборщик, снабжённый совком и веником, ловко управлялся с тем, что осталось от ддзеги, что-то недовольно ворча себе под нос. «Скользкий» же снова нагнетал жидкую материю из специальных баков в места поражения торпедой. И края ран медленно заростали.

Когда Середа, как у него и водилось, по-шпионски, незаметно подошёл к «Скользкому», корабль услужливо распахнул двери, хотя, конечно, пройти в корабль можно было и через огромную рваную дыру в его боку, ещё не успевшую зарости.

— У меня есть для вас пси-сообщение, — доложил корабль. — Уже переведенное мной в запись магнитного режима.

И по кораблю разнёсся истошный вой Кондратия.

— Ай!.. Ой!.. Мамочка, забери меня отсюда!

— Запись произведена в момент захвата агента-13-13 торсионным, имеющим левосторонее отрицательное вращение вихрем Чёрной дыры, перед тем, как этот вихрь перебросил евфрейтора в точку, отстоящую на сто парсеков от Ханаона и находящуюся приблизительно в созвездии Лиры. Более точное местонахождение разведчика пока определить не удаётся.

— А этого и не требуется, — усмехнулся майор. — Зная характер Кондратия, я могу с точностью один к одному предположить, что он ошивается где-то возле тамошних пивнушек. Но я сам отыщу храброго разведчика. Твоё дело — побыстрее самоотремонтироваться, а там разберёмся.

— Осталось совсем немножко, товарищ майор. Скорость регенерации нельзя увеличить, но системы восстановления действуют на полную мощность. Поэтому весь процесс займёт ещё какие-то полчаса. Отдохните пока и заправьтесь.

А Середа, услышав об отдыхе и заправке, вновь вспомнил об абсенте. Но возвращаться в замок не хотелось, тем более — через дыру. Поэтому он развалился в корабельном гамаке и, откупорив бутылку земной кока-колы — аналог фомальдегауской брока-бролы, принялся потягивать холодный напиток прямо из горлышка.

В голове его вертелись разные мысли. И некоторые из них носили такой оттенок, что майор и сам бы не мог предположить о наличии подобных мыслей у себя в голове. Но некоторые были вполне продуктивными, оптимистичными, гуманитарной направленности, за которые было не стыдно и которые вполне можно озвучить в подходящей, светской обстановке. В общем, мысли те были не новые, они давно уже вертелись в голове разведчика и касались его лично-общественной жизни. В частности, майор давно собирался претворить их в явь и по прибытию на землю жениться, например, на бывалой и опытной разведчице с хорошим послужным списком, а там и детишек завести. Кучу-малу. Да и жить себе в удовольствие неприхотливой разведческой жизнью, да добра наживать. Как это описывается в сказках.

И, тем не менее, вскоре майору пришлось отогнать даже эти мысли, так как они не соответствовали его морально-боевому облику и статусу. Ведь подобные мыслеустремления являлись признаком некоторой гражданской слабости, а слабость майор не мог допустить в свою, в общем-то, мужественную и где-то героическую автобиографию. Не из того теста был он сделан, а из другого — теста героического и беззаветно и беспримерно отважного.

В небе ещё не расстаял инверсионный след аппарата Рифмы, а все системы «Скользкого» были готовы к полёту, а сам он с нетерпением рвался в бой. То есть, в полёт.

— Куда летим, командир? Пирегойя? Фомальдегаус? — поинтересовался автопилот «Скользкого».

— Созвездие Лиры, — ответил майор. — Поищем Кондратия. Сдаётся, парень попал в переплёт. Но не в правилах земных разведчиков оставлять сослуживцев в беде.

— Это уж точно, — согласился «Скользкий» и принялся напевать себе что-то под корабельный нос не то из Чайковского, не то из Шнитке.

И снова майор вспомнил об абсенте. Но на этот раз помянул его недобрым словом — слишком болела голова.

Шесть разнокалиберных планет висели невероятной гроздью над северным полушарием Ханаона. Имея, в общем-то, очень сложные и замысловатые орбиты, они сегодня собрались вместе, в точке либрации совместного центра двух других планет, самых больших в фэтской системе.

Рифма уверенно вела капсулу к одной из планет-гигантов, зная, что в запасе у неё всего лишь два часа времени и именно на это же время рассчитаны запасы кислорода. Кроме того из космоса исходили и другие более серьёзные опасности, которые следовало знать и остерегаться. Но вопиющая жестокость космоса была продиктована не из желания творить зло, а во имя соблюдения его законов.

Холодная лють вакуума, смертоносные пальцы абсолютного холода медленно вползали во внутренности корабля, охлаждая воздух и выступая серебристой изморосью на тонких стенках. И изящные, слегка загорелые руки Рифмы, лежащие на руле судёнышка, давно окоченели, но тем не менее девушка уверенно вела аппарат к цели и ничто не могло её теперь остановить в устремлении к заветной планете — светлокоричневому шару Фомальдегауса.

Два часа в обледеневшем изнутри корпусе «летучки» показались вечностью. Но, в конце концов, Рифма приблизилась к планете, а затем и вошла в плотные слои её атмосферы. И ощущая всей кожей, как тает лёд внутри обшивки корабля и на ней, она вглядывалась в закрытую серебристыми облаками поверхность планеты, пытаясь отыскать по ей одной ведомым признакам клочок суши в безбрежном бирюзовом океане — не то небольшой материк, не то большой остров. Там прошло детство и там она была в рабстве до того, как её вызволили из плена соотечественники.

Официально рабство на Фомальдегаусе запрещалось. Но на деле оно не только там существовало с незапамятных времён, но и процветало самым пышным цветом, впрочем, как и подпольная торговля оружием и наркотиками.

Исковерканное детство отважная пирегойка не собиралась прощать врагам. Давно ждала она того момента, когда за всё можно будет воздать сполна.

И вот этот долгожданный час настал. На полу «летучки» стояли две клетки с существами, способными истреблять целые армии. За считанные часы эти два зверька обратят в бегство полки и флотилии фомальдегаусцев. Правда, сейчас ддзеги вели себя вяло и аппатично. Но их вялость была всего лишь реакцией на тяготы перелёта. Главное, зверьки были живы и здоровы и уже приходили в себя.

Впрочем, перелёту этому было далеко до перелётов даже второй степени сложности. Принцессе Пирегойи приходилось и раньше совершать подобные турне. Но сейчас она волновалась. Решалась судьба фомальдегаусцев. К тому же, расположение планет в системе в данное время не очень-то благоприятствовало перелёту Ханаон — Фомальдегаус. Гавитация нескольких сблизившихся планет могла в клочки разорвать утлое судёнышко Рифмы, и целым оно до сих пор оставалось лишь благодаря мастерству водителя.

Рифма падала-планировала на ночную сторону Фомальдегауса, пройдя терминатор планеты на её сороковом градусе и за хрупкими стенами уже бились шершавые языки фиолетового пламени.

Как неукротимый болид, оставляющий за собой огненный хвост, судно стремительно приближалось к острову. И первое, что увидела Рифма среди погружённых во мрак ночи холмов и равнин, это россыпи бесчисленных огней — свет городов Фомальдегауса. А, когда до поверхности острова оставалось не более двадцати километров, она решительно направила корабль к одному из таких городов, сменив крутое пике на горизонтальный полёт.

Вскоре она уже летела над одной из улиц города, узкой и извилистой, изобиловавшей выбоинами и мусорными баками. По улице бродили худые и измождённые люди. Всё их убранство составляли грязные лохмотья и стоптанные башмаки. А на лицах всех этих людей особенно выделялись несчастные и страдальческие глаза.

Заметив Рифму люди настораживались и провожали её аппарат долгим и пристальным взглядом. Рифма чувствовала на себе их ненавидящие взгляды и понимала, что жизнь несчастных, проведенная в скотских условиях, вряд ли способствовала в них воспитанию человеколюбивых устремлений. Ведь когда-то, она тоже, взрощенная на этой планете, видела мир лишь в серых тонах, а в каждом встречном предполагала исключительно конкурента по выживанию в мире насилия и зла.

Сейчас всё было по другому. Теперь она смотрела по иному на мир и озлобление окружающих ничего не вызывало в ней, кроме сочувствия и грусти.

Когда она подлетала к кварталам, в которых размещались надзирающие за подневольными, ддзеги зашевелились в своих клетках. Они истово ненавидели фомальдегауских чешуйчатников, чувствовали их везде и при каждом удобном случае стремились любой ценой уничтожить чешуйчатников. И, скорее всего, Рифма вскоре предоставит им один из таких шансов.

Рифма вспомнила своё детство. Их похитили, когда им с сестрой-близняшкой было всего по четыре года. Их продали в рабство фомальдегаусцам и с тех пор светлые дни для них закончились надолго. Девочек поднимали в четыре утра и заставляли выполнять непосильную работу на кухне, а лишь только они подросли, их ожидали плантации и изнуряющая работа под палящем фэтом. О детских играх и думать не приходилось. Внутренне девочки очень рано повзрослели, ведь, приходилось яростно бороться за существование и школа испытаний, которую они прошли, навсегда закалила их волю, а потом и вовсе сделала их ловкими и бесстрашными.

Однажды, когда на Рифму напал насильник, такой же пирегоец, как и она, но разуверившийся в человеческой доброте и потому вставший на путь преступлений, она, тогда ещё шестнадцатилетняя девчонка, парочкой отработанных удоров сумела уложить на почасика распоясавшегося бандюгу на землю и в дальнейшем тот уже никода не предпринимал попыток даже приблизиться к ней.

Впоследствии тот человек умер, надорвавшись на тяжёлой работе. А ей почему-то стало тогда жаль его.

Что ни говори, а ручка у Рифмы, или, как её звали друзья — Риф, была тяжёлой и тот, кто её хотя бы однажды пробовал обидеть, надолго раскаивался в своём поступке и в дальнейшем никогда уже не предпринимал попыток разговаривать с белокурой бестией на повышенных оборотах.

В этих бесплодных для добродетели местах, лишённых даже самого малого лучика надежды на более счастливую и лёгкую долю, Рифму рано начали уважать и побаиваться. Спуску она не давала никому.

В шестнадцать с половиной Рифма вступила в шайку отморозков, банду конченых ублюдков и записных подонков, с которыми провела немало времени.

Но однажды она встретила молодого человека, который перевернул всю её жизнь и открыл ей путь к спасению. Случилось это так… Однажды она от нечего делать слонялась возле мусорных баков на 111-ой улице в надежде подкараулить какого-нибудь зазевавшегося кошкохвоста на ужин, когда к ней подошёл молодой рослый парень с тщательно прилизанными волосами и опрятно одетый, что являлось само по себе сенсацией в мире оборванцев и нерях. Ведь неряшливые мужчины, женщины и дети тех мест с постоянно всклокоченными волосами являлись нормой для незатейливых пейзажей гетто. Само собой, что о своём внешнем виде жители грязных, залитых помоями и нечистотами кварталов в потоке событий, главным лейтмотивом которых являлась погоня за жратвой, не заботились, никого не тревожило как они выглядят. Затюканные и запуганные, они появлялись на брусчатке улиц лишь затем, чтобы быстренько прошмыгнуть от одного дома к другому, избежав при этом многочисленных уличных опасностей. Добывая руду в карьерах для чешуйчатников или вкалывая на плантациях, они ни о каком внешем своём виде и не думали.

Рифма не являлась исключением во всеобщем, тотальном пренебрежении собой со стороны жителей трущоб. Потому, когда перед нею появился холёный и статный молодой человек с хорошими манерами, она несколько опешила.

— Ты кто? — только и смогла произнести она, не сводя глаз с безукоризненного пробора незнакомца.

Чем-то он напоминал ей тех дядек, что видела она в очень раннем детстве на страницах дорогих журналов, и смутное воспоминание о которых донесла её память до сегодняшних дней.

— Я Кейт. Я из северного Трикса, — назвал мужчина адрес очень отдалённого района города. — Я набираю людей в отряд, согласных воевать с чешуйными.

Риф знала, таких, как этот, чешуйники называли бандитами, а коллективы их — бандами. В самих же гетто считалось, убивающие чешуйников, наносят большой вред остальным жителям гетто, так как после каждого убийства чешуйного проводились облавы, массовые аресты и расстрелы. За одного чешуйного убивали целый десяток гуманоидов. Таким образом своей очень грамотно построенной политикой фомальдегаусцы превращали героев в тотально преследуемых, ненавидимых всеми отщепенцев и выродков.

— Чёрт! Да ты сумасшедший — воскликнула Риф восхищённо, полностью согласная с таким своим утверждением. И в то же время ей понравился этот тип. Он был не таким, как все. Спокойный и вдумчивый, он производил хорошее впечатление. Во всяком случае в глазах симпатичного мужчины она не видела тоски безысходности и тупой, необоримой злобы, печать которых хронически лежала на лицах её соседей и знакомых. — Тебе жить надоело! — скорее констатировала, чем спросила она.

— Ни то, ни другое, — подытожил мужчина. — Я не сумасшедший. И очень ценю свою жизнь. Как и жизнь любого другого человека. Просто я вижу как страдают люди и хочу помочь им. Нужно прекратить это скотское унижение… Разве ваша жизнь достойна человека? — внезапно спросил он. И Риф поразилась глубине его стального цвета глаз, когда ненароком заглянула в них.

— Я не знаю, — ответила растерянно она. — Об этом я не думала. Вернее, давно не думала, — поправилась она. — Но, вообще-то, наша жизнь не так уж и плоха. Я не скучаю и не всегда голодна.

— Но и не всегда сыта, — усмехнулся Кейт. — Ты знаешь по сколько лет живут фомальдегаусцы и сколько живём мы?

— Я не интересовалась.

— Наш век — 30 лет, в отличие 200-летнего фомальдегауского! Ты умеешь считать?

— Немного.

— Двести лет — это почти семь наших жизней. К тому же фомальдегаусцы проживают свою невообразимо длинную по сравнеию с нашей жизнь не в пример лучше.

— Да? — без всякого выражения удивилась девушка.

— Нам нужен человек, который возлавил бы освободительное движение. В этом регионе города. Желательно, чтобы он был из знатного рода.

— Рада помочь, но ничем не могу. В моём окружении нет нужных вам людей.

Мужчина внимательно посмотрел на Риф.

— Ты будешь нашей принцессой. — Он побледнел. — Потому что ты и есть принцесса… По происхождению и по статусу.

Внезапно Риф увидела большого, жирного кошкохвоста, тайком пробиравшегося к мусорному баку и ей стало жаль, что она повстречала, пусть и симпатичного, но такого навязчивого и очень не к стати подвернувшегося мужчину. В её положении сытый ужин был предпочтительнее самого хорошего секса. Мужиков у неё и так хватало. Пусть и не таких ухоженных и вежливых, как этот, но тем не менее сильных и выносливых.

Риф собралась уходить и мужчина заметил это.

— Погодите, не уходите! — чуть не взмолился он. И, упав на колени, пополз следом за замухрышкой. — Я проделал опасный путь, чтобы найти вас. — Принцесса, не уходите! — крикнул он.

Риф на секунду остановилась, чтобы кое что прояснить для себя. Но просто из женского любопытства, не более того. Ведь, из всей той тарабарщины, что произнёс Кейт, одно слово было ей не знакомо.

— Что такое… принцесса? — с трудом выговорила она. — Это главарь звена бандитов?

Глаза Кейта наполнились неописуемой грустью, когда он услышал такого содержания слова от Риф.

— Принцесса это почти, как Королева, — сказал он. — И очень часто принцессы становятся Королевой.

Риф кое что слышала о королях и королевах.

— Ты лжёшь. Я не могу быть принцессой. У меня нет такой одежды и украшений.

— Если кому-то дать королевские одежды и украшения это не сделает её принцессой. Ею можно только родиться.

Риф на время забыла о кошкохвосте и тот, прокравшись незамеченным к баку, нырнул в него, поудобнее устраиваясь на месте предстоящего пиршества.

— Почему же я здесь, а не возле трона короля и королевы?

— Это долгая история, — сказал Кейт и, встав с колен, полез во внутренний карман дорогого пиджака.

Глаза его, не отрываясь, смотрели на Риф. Из кармана Кейт достал несколько фотографий и протянул Риф. — Вот, — сказал он. — Взгляните.

 

43

Риф взяла фото и с них на неё взглянули две маленькие девочки. Совсем крошки, в розовых, почти воздушных платьицах и под цвет платьицам маленьким сандалиям на босу ногу. Позади близняшек стояла монаршья чета со всеми атрибутами своей монаршьей власти.

Король и королева строго и независимо смотрели в обектив съёмочного аппарата, девочки улыбались. В принадлежности запечатленных на фотографии мужчины и женщины к царской династии и сомневаться не приходилось по целому ряду признаков отображённых на фотографии.

Обе девочкм разительно походили на взрослую Рифму.

— Дьявол! — сказала потрясённо Риф. — Везёт же некоторым! — Она вздохнула. — Если бы я не знала наверняка, что родилась в этих фомальдегауских трущобах, то непременно поверила бы вам. Но к сожалению или к счастью у меня здесь есть мать и я очень люблю её. К тому же меня объявят сумасшедшей, если я объявлю себя дочкой короля и королевы. А я не хотела бы терять свою репутацию в преступном мире. Эта репутация помогает выжить мне в криминальном мире.

Она украдкой взглянула на Кейта.

— Вынужден тебя разочаровать, — ухмыльнулся Кейт. — Ты принцесса. А, если ты считаешь своими родителями тех алкоголиков, что приютили тебя, когда ты была ещё совсем мала, то ты глубоко заблуждаешься. Впрочем, мы можем прямо сейчас пойти к твоей матери и спросить её напрямик её ли ты дочь. Я думаю она скажет правду, коли уж на неё сильно поднажать. Но можешь мне верить, говоря, что люди на этой фотографии твои родители я нисколько не вру.

— Почему же я здесь? — поставила вопрос ребром Риф. — Почему я не с ними?

Кейт нахмурился.

— Тебя похитили, когда тебе ещё четыре годика было. Всё пирегойское царство было поднято по тревоге, но никто не мог и подумать, что тебя увезли на Фомальдегаус и засунули в трущобы. Ведь выкуп, который предлагали за тебя родители, практически небыл ограничен. Девять лет назад некто из сыскной конторы заподозрил, что ты на одной из планет системы. Этим «некто» был сам генеральный директор полицейского управления планеты Пирегойя. Он снарядил военный корабль для поиска и успел облететь три из девятнадцати планет, но ему не повезло, его корабль разбился при заходе на посадку на Фомальдегаусе. Не случись такое несчастье, тебе бы не пришлось маяться в рабстве ещё почти десятилетие.

Риф притихла. Что-то в словах Кейта было такое, что заставило, пусть и не совсем, но немного поверить в сказанное им. Ноги её подкашивались, перед глазами повисла мутная пелена. Ещё бы немного и она поверила этому незнакомцу с аристократическими манерами, хотя всё услышанное и напоминало горячечный бред больного сыпным тифом. Таких больных она предостаточно повидала в своей короткой жизни.

Неужто? Неужто она и впрямь принцесса?… Всю жизнь прожившая в выгребной яме фэтской цивилизации, она вдруг оказалась принцессой одной из планет фэтской системы. Разве можно в такое поверить, если и одежды толковой она никогда в жизни не видела. А тут вдруг… Было от чего и разум потерять. И как совместить то, о чём говорит этот красивый и на вид сильный мужчина с её положением и её мозолистыми, натруженными ладонями, с её замашками и выходками завсегдатайки трущоб?

Нет, всё это только сон. Всё ей, наверное, примерещилось. Скоро она проснётся и химера развеется.

— Я хочу увидеть могилу… того человека, что занимался розыском, — пролепетала она одними губами, чувствуя как замирает сердце, а кровь ритмично и громко стучит в висках. — Вы знаете, где его захоронили?

— Я ещё не был там. Но думаю мы легко отыщем место упокоения. Ждите, я вам скоро подам весточку.

После этого Кейт ушёл. А она ещё долго не могла прийти в себя. Ей казалось всё произошедшее с ней сном.

Дома Риф ждала традиционно подвыпившая мать.

— Где шлялась, шлюшка? — почти ласково спросила она. — К тебе снова приходил Раоп. Хочет взять в жёны. Ему ведь нравяся такие чистоплюйки и белоручки, как ты. И не задирай нос, когда с тобой мать разговаривает. Я этого не потерплю!.. Я знаю, что ты не любишь Раопа. Но он настоящий мужчина, научит тебя добывать на пропитание семьи одним местом… Сама знаешь каким. Да, без зубов и плюгавый… Зато ему 55. А так долго у нас не живут. Не будь дурой, дура! Такого парня себе ты не найдёшь даже при всей твоей привередливости. Через годик, второй он окочурится, а ты его добро получишь в наследство.

«Корзину грязного тряпья» — подумала Риф, а вслух сказала:

— Хорошо, мама.

И повторила это слово мысленно, словно пробуя на вкус. По отношению к этой женщине, называвшейся её мамой и худо-бедно, но выкормившей её, теперь это слово имело бутафорский окрас, что-то ненастоящее и лживое было в нём. Хотя с другой стороны женщина воспитавшая её так, что Риф практически не знала проблем в своём жестоком мире, стала теперь ей ещё дороже и роднее. Странно, но в эти минуты Риф чувствовала себя так словно обманула свою названную мать и предала. Как будто пообещала стать чьей-то дочерью, но не сдержала слова.

Было тошно и противно.

Но, вместе с тем из средоточия её подсознания поднималась некая не испытанная и не испытываемая ей ранее радость. Словно прозрачный и живительный родник забил из глубин души. Наверное, это гены, настоящие её гены просыпались в ней и кровь её королевских предков бурлила в венах.

Риф уже почти поверила в то, что она дочь не этой усталой, спившейся и сломленной жизнью женщины.

Как-то утром, спустя неделю после описываемых событий Раф подсела к матери и заговорила с ней.

— Ко мне сегодня вечером придёт молодой человек, мама. Ты уж не гони его, пожалуйста.

— Один из этих голодранцев, — презрительно проскрипела женщина. Она уже устала спорить со строптивой дочерью. И делала это только по привычке. — Попомни моё слово, доченька, лучше, чем Раоп тебе пары вовек не найти. Представительный, даже немного благородный и, самое главное — нагулявшийся. Не блудник какой-нибудь. А все эти молодые свистуны… Кобели они да гуляки. Был уменя один, — мечтательно закатила глаза женщина под морщинистые веки, и прицокнула языком, но тут же спохватилась и приняла прежний строгий и благопристойный вид. — Не скажу, чтобы он был плохим мужиком. Но по ночам его застать дома было практически невозможно. Вечно по бабам, чудило, шатался. А домой заходил лишь для того, чтобы поколотить меня, да забрать деньги, что я заработала честной давалкой.

Вечером пришёл Кейт. Вернее, он приехал на большой оранжевой машине. Таких машин раньше Риф никогда не видела. Она была шириной чуть ли не с улицу. В машине с Кейтом сидели двое мужчин. Когда они вышли из машины, Риф увидела, что они рослые и плечистые. Один из визитёров внимательно вгляделся в Риф и позвал её.

— Фирма, — сказал он.

— Это не Фирма. Это Рифма, — поправил его Кейт.

— Я знаю, — только и смог выдохнуть мужчина. — Но до чего схожи!

Этот второй, как позже узнала Риф, занимал пост директора управления пирегойской полиции.

— Другого ведь и нельзя ждать от близнецов, не так ли Гарди? — усмехнулся третий и, как тоже в последствии узнала Риф, являвшийся секретарём Имперской Канцелярии.

— То-то Фирма всегда у веряла, что чувствует, что сестра её жива, только она не знает, где находится Рифма.

— У меня, наверное, белая горячка началась, раз я вижу возле своего дома королевский лимузин, — услышала за спиной Риф голос матери.

Мать подошла и встала рядом с Риф.

— Мама, у меня есть сестра! — сказала Риф.

— Что-то я не припомню, как я рожала вторую. Разве что только пьяная в дым была. Тогда всё объясняется. От этих пьянок всё в голове перекрутилось. Не могли бы вы пожертвовать бедной сиротке, — внезапно обратилась старуха к высоким визитёрам, кивая на Риф, — несчастной, беспородной замарашке на дешёвенькую кофточку, а заодно и её мамашке, воспитавшей её, на бутылочку?

Гарди поморщился, а Тодди, порывшись в карманах, извлёк на свет божий пухлый кошелёк и бросил старухе.

— Здесь ровно столько, чтобы купить себе виллу и прожить остаток жизни безбедно, — пояснил он.

Старуха вертела в руках кошелёк расшитый биссером из драгоценный каменьев и ошалело глядела то на этот кошелёк, то на незванных гостей.

— Вы сумасшедшие, — сказала она убеждённо. — За гораздо меньшие деньги здесь убивают не раздумывая, а вы вот так просто раскидываетесь миллионными состояниями.

— Вы заслужили эти деньги, — сказал Гарди.

— Чем же это? — не унималась старуха.

— За то, что спасли жизнь члену королевской семьи.

— Тебе, что ли? — ощерилась женщина.

— Не мне. Ей. — С достоинством сказал Гадри и посмотрел На Риф.

— Ма, они говорят — я принцесса с Пирегойи.

— Пирегойи? — повторила старуха и приставила руку козырьком ко лбу, обратив взор к одному из шаров, зависших гигантскими глыбами в небе. Потом она опустила руку и вновь обратила взор к приезжим. Некоторое время бездумно глядела на гостей, шевеля беззвучно губами. — Жаль соседи не знают, кого я родила, — наконец, подытожила она. — Потом женщина развернулась и поплелась к своей покосившейся лачуге, утопавшей в грудах мусора и других отходов человеческой жизнедеятельности. — Теперь за тебя, доченька, уличные сутенёры будут запрашивать вдвое больше, а от клиентов отбоя не будет, — сказала гордо она, прежде, чем скрыться за дверью. — Сдай бутылки, девочка, и принеси мне баночного пива! Ты же знаешь, я люблю баночное, — раздалось уже из дому.

— Стоит сказать пьянчужке, что мы забираем Риф, — сказал Кейт.

— Не нужно, — остановил его Гарди. — Мы ещё вернёмся, когда будем вручать ей правительственную награду от имени Его Императорского Величества.

У Риф сладко закружилась голова, когда все эти очень важные персоны из самого высшего общества, которое только можно себе представить вдруг опустились на колени перед ней и попросили её сесть в лимузин.

Начавшийся неделю назад сон, никак не заканчивался. Он продолжался и по мере продолжения становился всё интереснее и интереснее.

— Я всю жизнь почему-то чувствовала себя принцессой, — сказала Риф, ни к кому не обращаясь, лишь только все они сели в машину.

— Это не удивительно, — мягко заметил Кейт. — В вас говорила королевская кровь…

Но перенесёмся пока к Кодратию. А, вернее, к той стенограмме, в которой подробно описывался учинённый им побег из тюрьмы предназначенной для провинившихся бойцов с-зомби. И немаловажное значение представляет то факт, что стенограмма сия была составлена земной вездесущей разведкой КГР практически с места события и описывала побег Кондратия чуть ли не в живую с его же слов. Посмотрим же, что происходило после того, как Кондратий учинил переполох на всю тюрьму, саданув по башке тяжелой каменюкой не кого-нибудь, а самого Президента Тюремной Сети западного региона планеты.

«…Обернувшись, я увидел, что бежавший впереди всех охранник споткнулся и упал, а его дубина и вставная челюсть покатились по земле. Зато остальные охранники протопали дружно по спине лежащего, но потом ещё один из них споткнулся и они все попадали…»

И дальше словами автора.

Он вырвался на бескрайнее поле и набрал уже приличную скорость, когда увидел, что с ближайших холмов к нему скатываются огромные прозрачные шары. Увидев шары Кондратий сразу определил, что по всей видимости это те самые сфероиды-псы, которые были воспеты тюремным фольклёром и о которых столько рассказывали заключённые. Если уж выражаться популярно, эти существа прибыли с далёкого созвездия для охраны тюрем ибо в своё время заключили контракт с Директорией Союза гуманоидных тюрем.

Кондратий попробовал бежать зигзагами, надеясь таким образом сбить с толку разумные сфероиды, а заодно не оказаться для них слишком лёгкой мишенью на тот случай, если в распоряжении кругленьких церберов, вдруг, окажется какое-нибудь оружие.

— Врёшь, не возьмёшь! — орал Кондратий, мчась с той скоростью, на которую был способен и совершая по ходу дела, а вернее — ходу бега гигантские скачки влево-вправо. — Век воли не видать, не взять вам меня, псы поганые, легавые недобитые!.. Попомните, Латаный ещё выпьет чарочку-другую отборной косорылки с правильными пацанами! — Конечно же тот лексикон и те замашки, которые Кондратий усвоил за время отсидки на зоне не являлись самыми лучшими в смысле этикета правилами поведения. Но, прыгая по полю как заяц он и не претендовал на то, чтобы его удостоили в самое ближайшее время премии за примернное поведение и содержательную речь. Однако, стоит отдать должное евфрейтору, вёл он себя столь непристойным образом неосознанно и к тому же в период величайшего волнения, проистекавшего от судьбоносности момента. — Сарынь на кичку! Вот вам, шарики, а не Кондратия, — показывал он дули во все стороны, то есть, адресуя их, а вернее — заключённый в этих дулях потаённый смысл, катящимся ему наперерез шарам. — Вот получите! — щедро раздавал шарам символы совсем противоположные символам щедрости и хлебосольства он.

Потом Кондратий вытащил из волос, тщательно упрятанную от тюремных властей иголку и ткнул ею неожиданно прямо в появившийся перед ним шар.

В результате этого спонтанного и скорее всего интуитивного выпада двухметровая сфера лопнула, разлетевшись на неровные рваные куски и прекратила своё существование. Кондратию же настолько понравился сей результат, что то же самое он проделал и со вторым шаром. И только после этого, поняв, каким могучим оружием обладает, восприял духом и даже некоторым образом повеселел.

 

44

— А ну отведайте моей иголочки! — ликовал он, приплясывая и подпрыгивая, остановившись, на месте.

А потом бросился к третьему шару. Но третий шар посчитал благоразумным откатиться подальше и теперь наблюдал за земным разведчиком со стороны, не рискуя приблизиться. Кондратий же побежал дальше. Остальные псы-сфероиды, учавствовашие в погоне, увидев, что сталось с ихними земляками, несколько поутратели боевой пыл и задор и теперь флегматично катились чуть поодаль от преследуемого ими же Кондратия.

И псов-сфероидов можно было понять. Получая денежки тюремных властей планеты, никому не приятно в то же время получить швейную иглу в брюхо.

Через полчаса такого непрерывного и в некоторой степени даже утомительного бега Кондратий выбежал на берег речушки, стремящей воды между пологих холмов и тут, слегка снизив скорость, помчался вдоль берега, надеясь обнаружить исправную лодку. На лодке, по мнению Кондратия, было легче смыться от погони.

А шары тем временем, перестроив ряды, погнались за Кондратием с новой силой, но теперь они выдвинули перед собой некое подобие прозрачных щитов — силовые светящиеся экраны. Из боков сфер выдвинулись в то же время тонкие и достаточно длинные щупальца. Эти щупальца потянулись к евфрейтору.

Кондратий с опаской взглянул на мерцающие квадраты и даже плюнул на один, желая проверить из чего тот состоит. Слюна зашипела на щите и через непродолжительное время испарилась, свидетельствуя о повышенной их энергетике. Зато разведчик убедился лишний раз, что сфероиды, при всём своём затрапезном внешнем виде, не пальцем деланые и при случае могут постоять за себя. Даром что круглые и не местные.

Но оказалось, что сфероиды уже взялись за Кондратия всерьёз, так как из-за бугра, до тех пор на взгляд Кондратия, не представлявшего для него никакой опасности, вдруг, выкатились тройка новых шаров и каждый из этих трёх выстрелил в Кондратия сгустком плазмы. Агент едва успел увернуться. С тоской вспоминал разведчик об оставленном в «Скользком» дезинтеграторе. С помощью той нехитрой штуки он бы показал круглобоким, кто чего стоит!

Пока Кондратий уворачивлся от стреляющих в него шаров, остальные взяли его в кольцо и Кондратий грешным делом уже подумывал не сдаться ли ему добровольно, пока его не размазали по воздуху одним из сгустков плазмы, которые в него выпускали то и дело псы-сфероиды, когда, вдруг, один из шаров без видимой на то причины и без какого-либо участия в этом процессе Кондратия взял и лопнул сам себя.

Он разлетелся в клочья, превратившись в валяющиеся в беспорядке там и сям комки слизи ядовито-зелёного цвета. А ещё через пару секунд Кондратий обнаружил истинную причину взрыва шара. Причиной этой были заросли кустарника похожего на земной колючий шиповник и именно об его иглы шар пробил свою оболочку. Пёс-сфероид ничего не мог противопоставить этой возникшей вдруг новой опасности.

Тем временем разведчик КГР, каковым всё ещё считал себя Придуркин, не смотря на все перепетии, что с ним приключились за последнее время, тем временем он смекнул в связи со сложившейся ситуацией, что ему делать и как выпутаться из создавшегося положения. И потому, сумев изменить направление бега, врезался в самую гущу зарослей и обдирая в кровь лицо и кисти рук, помчался по этим кустам в неизвестном ему, но зато безопасном, как он считал, направлении. За спиной несколько раз хлопнуло и яркие и ядрёные сгустки раскалённой плазмы пронеслись над головой, прожигая в кустарнике настоящие тоннели, но ни один из зарядов Придуркина не зацепил.

Невзирая на продолжающийся обстрел со стороны псов-сфероидов, Кондратий теперь был в относительной безопасности, если, конечно, у тех не оставался в запасе какой-нибудь фортель типа телепортации или ещё чего такого.

Но, скорее всего, сфероиды не умели ни телепортироваться ни левитировать. Поэтому, опасаясь смертельных для себя шипов растительного происхождения, они так и остались стоять перед стеной колючек, а Придуркин тем временем выскочил к некоему, одиноко возвышающемуся зданию. Домик был вычурно раскрашен и на фасаде его висела вывеска, на которой крупными буквами было написано «Если ты захотел выпить — выпей!» И чуть ниже мелкими буквами — «Корчма». И только сейчас Кондратий почувствовал нестерпимую жажду и подумал, что корчма очень кстати повстречалась на пути и не зайти в неё просто грех и только. Он лишь пожалел о том, что где-нибудь поблизости нет второго домика с другой лаконичной надписью типа «Если ты захотел поесть — поешь!» Он бы, конечно, заглянул и в столовку и от жареной картошки с сосисками не отказался. Но так как надпись была одна и касалась исключительно выпивки, Кондратию оставалось только надеяться, что вместе с выпивкой в этом богоугодном заведении сердобольные хозяева подадут и баранью ножку или на худой конец — яичницу с ветчиной.

Не заставляя себя приглашать, очень скоро Кондратий оказался внутри питейного заведения, где с благоговейным трепетом узрел столы заставленные разного рода питьём и за ними — различного пошиба пьянчужек, поглощавших питьё в неимоверных количествах.

На полу валялись менее стойкие из вышепомянутого контингета и сотрясали богатырским храпом низкие своды почтенного заведения. Кондратий повёл по валяющимся на полу богатырям выпивки враз повеселевшим взглядом и подумал, что, пожалуй, он то уже поди и забыл о существовании цивилизации с её утончённо изысканными развлечениями, подобными этим.

Кондратий прошёл к столам и взгромоздился за один на свободное и относительно чистое место. В корчме плавали клубы сизого табачного дыма, а по заплёванному полу сновали сабробаки. Где-то в углу угасала драка. Зато в другом углу она только начиналась, в то время как участники первой, двое приятелей с разбитыми рожами умиротворённо расползались по своим местам.

— Послушай, приятель, — обратился к Кондратию один незнакомый мужик, невысокий и худой с выбитыми передними зубами и всклокоченной, нечёсаной бородой. — Выпить поставишь? Я тебе чечётку отобью, — предложил он.

В мутноватых, слегка пьяных глазах промелькнула искорка молодецкой и какой-то разбойницкой удали, с помощью которой собеседник видимо хотел запугать Кондратия, чтобы беспрепятственно раскрутить его на пару кухлей пива.

Но Кондратий после земной спокойной и умиротворённой своей жизни уже успел насмотреться разного. Такого, что какой-то пропойца, маскирующийся под бандита, его мало впечатлял. Потому он просто отодвинул жулика локтём в сторону и попросил, чтобы тот отстал. Беззубый притих и больше не лез со своими предложениями. А Кондратий, посидев некоторое время и поразглядывав завсегдатаев, поднялся и прошёл к стойке бара.

Первый стакан он выпил залпом. Второй чуть посмаковал. Но, когда очередь дошла до третьего и с него потребовали оплату за предыдущие два, он показал лишь фигу, этот отработанный им ещё в тюрьме до немыслимого совершенства жест. Данный жест, ставший для него наиболее удобным в процессе товарно-денежного обмена, стал для разведчика наиболе характерным в течение последних месяцев и потому он и пользовался им где ни попадя и при любых обстоятельствах.

Бармен побагровел. Но это единственное, что указывало на истинные чувства внешне по прежнему улыбчивого и в целом доброжелательного человека.

Кондратий пододвинул к хозяину стойки стакан, требовательно заглянув ему в глаза.

— Хоть кто-нибудь расплатится когда-нибудь в этом заведении? — проворчал негромко и, как показалось Кондратию, привычно бармен, наливая в то же время щедро в стакан. — Или мне достать винчестер и немного проредить толпу халявщиков? Слишком много уж вас развелось, господа паразиты.

— Не доставай винчестер, — раздалось откуда-то сзади Кондратия. — Всё равно его у тебя нет.

— Лучше поставь «Крошка Ву, помаши мне щупальцем», — добавили слева.

— Поставь музон, приятель, и замнём дело, — подсказали слева сзади.

— Канальи, — лишённым всякой жизнерадосности голосом просипел бармен. — Я девятый раз за сегодняшний день ставлю эту заезженную пластинку, а им всё мало. Эй, вы сборище отродья, — обратился он к не в меру галдящей за столами аудитории, — разве нет другой достойной музыки для вашего тупого слуха?

И вслед за этим он направился к невзрачному музыкальному автомату, прикорнувшему в углу между окном и бильярдным столом.

Когда бармен проходил мимо Кондратия, Кондратий сделал ему «ножку» и бармен со всей высоты своего почти двухметрового роста грохнулся на пол.

Из-за столика неподалёку поднялся здоровенный малый в форме шерифа. Полицейский незаметно для большинства посетителей расстёгивал кобуру на поясе.

— Эй, приятель! — окликнул он негромко Кондратия. — Я всё видел. Разве так поступают с порядочными барменами?

— Бывает, что поступают, — рассеянно буркнул Кондратий, не поворачиваясь к полицейскому и тот, удовлетворённый ответом, застегнул кобуру и стал опускаться на место.

Тем временем бармен дополз до музыкального автомата и в корчме зазвучали первые ноты популярной «Крошки Ву».

Полицейский сел.

— Послушай, малый, ты случаем не из тюрьмы сбежал? — раздался за спиной Кондратия вкрадчивый шёпот Беззубого. Ты не беглый, друг, случайно?

— Послушай, Беззубый, — в тон ему ответил Кондратий, — мне надоело называть тебя мысленно Беззубым. Скажи своё имя.

— Беззубый, — сказал Беззубый.

— Тебя что назвала так твоя мамочка? — съехидничал евфрейтор.

— А, как ей меня называть, если я и родился беззубым, — осклабился остроумный пьянчуга.

Поднимаясь из-за столов, на чистую площадку возле музыкального аппарата стали выходить танцующие пары. Только теперь Кондратий заметил, что среди посетителей немало девушек и раньше он их не замечал просто потому, что все они были одеты в мужскую ковбойскую одежду.

У Кондратия потекли слюнки.

— Здесь неподалёку женская тюрьма, — пояснил недоумевающему евфрейтору бармен, отползающий от музаппарата и уже смирившийся с мыслью, что платить ему в этом заведении не будут никогда. Ведь бармен прекрасно знал, что все посетители заведения — беглые преступники и эта корчма единственное для них пристанище. Спасаясь от сфероидов-альтаирцев, преступники инстинктивно нашли затишное место в зарослях колючек, а те из них, кто по какой-либо причине прошёл мимо, находились сейчас либо в тюрьме либо… Бармен поднял глаза вверх, тем самым символизируя понятно что. — Господи, упокой их душу! — озвучил он кое-какие свои мысли.

Кондратий уже понял, что это за место.

— Эй, громила, сколько нам ещё здесь париться? — обратился он к бармену.

Перспектива провести остаток дней в гадюшнике для пьянчужек в оцеплении псов-сфероидов не очень-то ему нравилась. Хотя, в тюрьме, конечно, не лучше.

— Продукты завозят раз в неделю. Выпивка есть. Некоторые считают это место раем, — многозначительно поднял палец вверх бармен. — Бабы, выпивка, жратва… Что ещё нужно нормальному, здоровому мужику, истинному джентельмену-аристократу?

— Но только не разведчику КГР, — возразил Кондратий.

И тут же прикусил язык. Но хозяин корчмы уже мёртвой хваткой вцепился в оплошность клиента.

— Кому, кому?

— Дело в том, что я землянин, — заметил Кондратий, поняв, что проболтался и терять ему нечего. — Меня, молодого разведчика Космической Глубинной Разведки послали в фэтскую систему отследить, а, если потребуется, и уничтожить фомальдегаускую преступную группировку, специализирующуюся исключительно на шпионаже, диверсиях, саботаже и захвате чужих миров, с последующей их губительной эксплуатацией и зверским уничтожением. Эти шпионы-разбойники считают свою миссию освободительной, а себя мессиями. То есть, они освобождают населённые миры от их населения, а потом временно закрепляются в этих мирах, пока не истощаются природные ресурсы планеты.

Внезапно бармен посмотрел на Кондратия, как на родного и полез к нему обниматься.

— Кондраша! Дорогой! — завопил он и троекратно облобызал агента. — Я тебя сразу и не признал. Я ведь давно тебя жду, сынок, — едва не прослезился он. — Ты забыл меня? Я же твой родной генерал Березин! Ну, помнишь, там, в КОВПСРОЛе мы встречались ещё? У меня ещё форма такая была… Со звёздами. И лампасами.

 

45

И генерал вздохнул, как бы сожалея, что форму пришлось оставить в штабе КГР. После этого они сели за свободный столик и повели неспешную беседу. Как это и водится в среде земных разведчиков в интерьере уютных явочных квартир.

— Посадили в тюрьму, говоришь? — то и дело всплёскивал руками генерал. — Удалось троекратно бежать? Ай-ай-ай!.. Попал сюда говоришь, паря?…

— То не вихрь тебя сюда перебросил, а я, — признался, скромно потупясь руководитель КОВПСРОЛа. — Дело в том, дорогой ты наш, Кондраша Игнатьевич, что все эти ублюдки, — генерал широко повёл рукой вокруг себя, — не беглые преступники, за каковых себя выдают, а курсанты академии шпионов фомальдегаусцев, а корчма — один из филиалов центра по подготовке шпионов враждебных нам цивилизаций. Да и сам подумай, — хлопнул пятернёй по столу генерал так, что весь электорат корчмы вздрогнул, — сам подумай, садовая ты головушка, что может лучше подготовить зверя по шпионажу и вредительству, как не тюрьма с её скотскими условиями содержания и воспитания?

— Ничто, — с усилием помотал отрицательно головой Кондратий, который не по наслышке знал о тюремном режиме.

— Вот и я говорю, — продолжал Березин. — Из тюрем выходят хорошо подготовленные для вредительства мерзавцы, то есть — то, что и нужно фомальдегаусцам для экспансии миров. Вас там не наказывали и перевоспитывали, а тренировали, Кондраша. Обучали ненавидеть и вредительствовать. Мы тебя забросили, Кондратий, в это заведение, «университет», так сказать жизни, не для того, чтобы ты там прохлаждался и шлындал по коридорам, а затем, чтобы изучал обстановку изнутри и узнал весь их мерзкий распорядок.

— Благодарю за доверие, товарищ генерал! — вскочил с места Придуркин. — Разрешите и дальше слушать вас?

— Можешь считать, что уже разрешено, — махнул рукой член руководства одной из самых опасных и в то же время самой гуманнейшей разведки галактики и снова склонился к Кондратию. — Может быть ты ещё не забыл майора Середу, майора КГР, матёрого разведчика, агента-99996? Да, да, того самого непоседливого, много мнящего о себе, майоришку, хорошего товарища и неутомимого разведчика. Так вот, паря, сейчас он летит к тебе, на Драгомею. Когда прибудет, сядешь в его ракету.

— В «Скользкий»?

— И в «Скользкий» — тоже. Куда же ещё. Улетишь к едрёной матери от сюда. То есть — на Фомальдегаус, выяснить отношения с чешуйниками. Задание своё ты здесь выполнил, то есть, нашёл уязвимые места в подготовке диверсантов. За что тебе большое КОВПСРОАльское спасибо. А теперь — в путь. С минуты на минуту «Скользкий» с Середой внутри будет здесь.

— Есть! — вскочил на ноги, чуть не опрокинув стол Кондратий.

— Что есть? — не понял генерал. — «Есть» в смысле «пожрать» или «есть» в смысле «не пить не есть, но выполнять задание»?

— В смысле «слушаюсь», товарищ генерал!

— А-а… Это ты правильно решил. Молодец. По уставу живёшь, а не как попало и почём зря.

— Рад стараться, товарищ генерал! — рявкнул Кондратий так, что у присутствующих заложило уши.

— Старайся, старайся, евфрейтор, — поощрил генерал. — только не ори на меня так. Всех сфероидов переполошил в округе.

— Намёк понял, товарищ генерал!

— Ну, раз понял, действуй, — подвёл итог разговору высокосановный военный чиновник и, подводя черту под разговор, поднялся с места и направился к стойке.

В суете и спешке Березин забыл вновь одеть маску, под которой подвизался в качестве бармена. Но перепившиеся вдрызг завсегдатаи корчмы, а на самом деле — курсанты шпионской академии фомальдегаусцев даже не заметили, что бармен поменял лицо. А, которые и заметили, отнесли сие событие на счёт своей личной, индивидуальной горячки, с которой успели подружиться за те долгие месяцы учёбы, которые им пришлось провести в стенах академии. Белая горячка в условиях масовой пьянки, которая царила здесь безраздельно, была делом для фомальдегауских курсантов обычным, привычным и само собой разумеющимся…

Доведя ремонт до логического завершения, «Скользкий» по личной просьбе Середы стартовал с Ханаона. Середа же вложил в соответствующее место «Скользкого» необходимую программу с указанием дальнейшего маршрута и, прихватив из холодильника пару бутылок колы, завалился в гамак, надеясь не умереть от скуки за время перелёта.

Лететь долго не пришлось. «Скользкий» знал наикратчайшие пути к Драгомее, так как Загибин, прежде, чем выпустить своё детище в свет, нашпиговал до отказа Комп программами самообеспечения прохождения космоса через подпространство и потому «Скользкий» отныне знал это подпространство вдоль и поперёк, как свои пять дюз.

В общем, скоро они появились возле сиреневой звезды, по одной из орбит которой неслась землеподобная Драгомея.

Только вот на подлёте к Драгомее вышла неувязочка. Другими словами, едва приблизились они к планете, в надежде быстренько и без помех выйти на нужную орбиту, как с одного из спутников Драгомеи стартовала целая эскадра истребителей. Космические Истребители (КИ-10), прозванные в народе щупоками за их внешнее сходство с этими хищными представителями драгомейских озёр и речушек, были довольно опасным оружием даже для оснащённого аннигилятором «Скользкого».

Майор ударил по тормозам, лишь только завидел драгомейские бронемашины. И, тем не менее, было уже поздно. Маневренные КИ-10 заходили для атаки. А позади лёгких истребителей он громоздился тяжёлый крейсер, тип которого Середа не смог даже определить. Вполне возможно, то была стандартная модель орбитальной крепости, а может быть то была совершенно новая модель крупнотоннажного боевого судна, ещё не внесённая в анналы компьютерной памяти КГР.

— Дьявол, — сказал Середа, разматывая пулемётную ленту скорострельного орудия. — Только этого мне и не хватало. Погибнуть в сотне километров от…

Договорить ему не пришлось. От одного из истребителей, стремительно промчавшегося неподалёку, отделился слабо мерцающий голубоватый шар и устремился к «Скользкому».

Где-то в недрах «Скользкого» взвыла сирена, оповещающая невесть кого невесть о чём и корабль Середы сделал левый разворот и ушёл в сторону. Но к нему уже ринулись ещё два шара.

Майор не стал ждать, когда шары приблизятся вплотную, а, вдавив гашетку скорострельной установки, повёл турелью, превращая в пыль и брызги все три смертоносных шара.

Тем временем вражьи истребители затерялись в безбрежных просторах космоса. Всё пока складывалось не самым худшим образом. Во всяком случае, опасность на время отступила и Середа в самых глубинах души надеялся, что вражескую эскадру в своей жизни больше не увидит.

Но, как и следовало ожидать, майор просчитался. Где-то в неоглядной дали космические истребители развернулись и пошли в атаку снова. Пропавший на время из поля зрения эсминец, включил габаритные огни и развернулся левым бортом к «Скользкому». И только теперь Середа увидел, что бок космической громадины начинены стволами зенитных орудий, как густой суп макаронинами.

Теперь ублюдочный крейсер был рядом и Середа мог даже пересчитать его пушки без бинокля. Но считать он не стал, может быть потому, что на такой пересчёт небыло времени, ведь, уже в следующую минуту весь борт стальной крепости расцветился залпами-вспышками самых разнокалиберных орудий.

«Скользкий», ещё не успевший очухаться после первой атаки, вынужден был войти во второй вираж.

Перегрузки чуть не разорвали тело разведчика. Но, когда он, слегка отойдя от оглушающего давления, поднял затуманенный взгляд к обзорному экрану, понял, что неприятности только начинаются. С левого борта приближались истребители.

Середа не любил воевать. Его работа, если всё упрощать, сводились к сбору жизненно важной информации с последующей передачей её в своё ведомство. По мере сил он всегда старался избегать конфликтов и острых углов в человеческих взаимоотношениях. Но не таковой была возникшая теперь ситуация. От Середы сейчас ничего не зависло и вряд ли он мог применить на деле те основы дипломатии, с которыми был неплохо знаком. Ведь вражеские корабли не обращались к майору за разъяснениями по поводу его прибытия на Драгомею. Выход, конечно, был. И выход состоял в том, чтобы адекватно ответить агрессору. И Середа пошёл напропалую. Он натиснул в нужный момент все необходимые кнопки, опустошая без жалости все артиллерийские погреба «Скользкого».

Гениальный конструктор в своё время потрудился над кораблём и его вооружением неплохо. Наверное, только поэтому звено КИ-10, после сокрушающего залпа, произведенного Середой, прекратило своё существование… В мановение ока пять истребителей превратились в пылающее облако. Правда, крейсер к тому времени уже вышел на новые позиции и Середе пришлось снова уворачиваться в то время, как его взяли в клещи два звена уцелевших истребителей, лишая Середу маневра.

Но майор совершил невозможное. Распылив в вакууме целую тонну специального металлического порошка, и создав тем самым непроницаемую для для радаров завесу, он провалился вниз и спрятался за один из естественных спутников планеты, остановившись за ним.

Истребители, кое-как разобравшись в ситуации и рванувшиеся следом, напоролись на куски льда, спрятанные в пылевом облаке предприимчивым майором, льда, образовавшегося в результате промерзания энного количества воды, выброшенной вместе с порошком. И на той скорости, с которой вражьи машины мчались, в общем-то, небольшие кристаллики превратилтись для КИ-10 в несущие смерть снаряды. Потому очень скоро ещё одна пара КИ-10 прекратила своё существование. А обломки истребителей ещё долго вертелись волчком в ледяном безмолвии, отдаляясь от Середы, пока совсем не исчезли из виду.

И только один из таких обломков — огромный кусок покорёженного металла — врезался в бронированную обшивку крейсера, кромсая и коверкая её, сминая башни крейсера и надстройки. Но у могучего корабля в результате этого случайного, шального попадания погас лишь один из габаритных фонарей.

И тем не мее в стане врага воцарился нешуточные переполох и сумятица. А Середа, пользуясь моментом, выскользнул из-за спутника и направился к Драгомее.

Зеленоватые лучи сверхтемпературных лазеров напрасно шарили в том месте, где только что находился «Скользкий». Стремительно наращивая скорость, корабль землян мчался к быстро растущей поверхности планеты, как ополоумевший. И, когда, наконец, смертоносные лучи дотянулись до «Скользкого», «Скользкий» резко сбросил скорость и включил защитное поле, вложив в это поле почти всю энергию освободившегося теперь от работы антиинерционного генератора.

Защитное поле лишь слегка ослабило разрушительную мощь лазерных установок врага, но полностью нейтрализовать их не сумело. Таким образом, не выдержав сверхвысоких температур, обшивка «Скользкого» запузырилась, а индикаторы целостности корабля подняли невероятный трезвон. И Середа мысленно перекрестился, представив себе какие разрушения претерпевал сейчас корабль.

Жизнь разведчика и корабля отныне находились в божьих руках, да сфере везения. И Середа, как никогда, понимал это. И, тем не менее, лазерные лучи прошлись по бокам корабля лишь в рекордно короткое время, потом они ушли вперёд, а Середа, развернув искалеченную посудину, приготовился к посадке. В душе он надеялся, что враг прекратит преследование вблизи поверхности собственной планеты.

Так оно и случилось, командующий потрёпанной «Скользким», драгомейской космической эскадры лишь сообщил в Центр наземной разведки Драгомеи о вторжении на планету неизвестного корабля и принялся подсчитывать убытки. Таким образом Середа проскочил сквозь заслон и оказался на планете, славящейся, как ни кто, во всей галактике обилием тюрем.

«Скользкий» быстро снижался и придэнверился в некоем совершенно дремучем лесу, подальше, конечно же, от любопытных глаз обывателей и вьедливого ума полицейских. А, выбравшись из корабля, Середа направился в ту сторону, где по его расчётам обретались Кондратий и Березин.

У Середы ещё было время в запасе и потому он не очень торопился. Вдыхая лесные запахи, неторопливо брёл он по полузаросшей сорной травой дороге. Над головой светило ласковое драгомейское солнышко, в ветвях пели невиданные птицы, в траве стрекотали, похожие на земных, кузнечики… И как-то не верилось, что он на чужой планете, практически под прицелом целого сонма смертоносных машин, кружащихся на орбите.

Хотя впрочем, майору было плевать в данный момент на только что открытый им прекрасный планетарный мир. Он прибыл сюда не из сентиментальных побуждений и не затем, чтобы защишать планету от себя самой. В задачу Середы входила эвакуация из системы сотрудника, евфрейтора Кондратия, а также тех ценных сведений, что собрал Кондратий о драгомейском лагере подготовки сверхсекретных супершпионов.

Березин скорее всего улетит на своём корабле, почти точной копии «Скользкого». Правда, неизвестно каким образом Березину удалось проникнуть на планету при таком усиленном и многочисленном патруле, но это всё его, Березина проблемы. Этот старый пресс-папьевщик везде проскочит, не зря же он закончил Генеральную Академию канцелярских крыс.

Вот так, весело насвистывая, агент-99996 минул водопад, грохочущий центнерами чистой воды, прошёл по небольшому полусгнившему мосточку над речушкой и углубился в бескрайние поля, поросшие местными злаками. Восемь земных километров, что отделяли Середу от корчмы «Девять грохочущих дюз» — путь не близкий. Но именно столько предстояло пройти, прежде, чем он встретится с евфрейтором. Хотя, конечно, как полагал Середа, предусмотрительный Березин всё продумал и скорее всего выслал молодого разведчика Середе навстречу.

Ведь, именно, от Березина майор получил пси-сообщение. Сообщение о том, что он, Березин забирает Кондратия для выполнения последнего, особо сложного задания. Получил Середа это сообщение ещё до того, как его «Скользкий» самоотремонтировался и стартовал с Ханаона. В дальнейшем же майору требовалось лишь забрать Кондратия у Березина и переправить на Землю для несения дальнейшей, так сказать, службы, награждения его и выполнения текущих задач земного содержания и характера.

Углубившись в поля, Середа остановился и посмотрел в ту сторону, где в белесоватом драгомейском небе реяли левитирующие медузообразные создания, высматривающие в густой, некошеной траве неосторожную добычу.

Потом он покопался в карманах и извлёк на божий свет небольшой бинокль, прихваченный со «Скользкого», и приставил этот бинокль к своим глазам. Тщательно, метр за метром Середа осмотрел прилегающую к лесу равнину. Он выискивал псов-сфероидов, которые на взгляд разведчика должны были здесь водиться, и скоро обнаружил таковых. Правда все сфероиды были далековато, с другой стороны заросшего колючим кустарником поля. Бить тревогу было пока рановато и насчёт собственной безопасности Середе можно было не беспокоиться. Другое дело — Кондратий.

Ещё издали Середа увидел Кондратия, пробирающегося навстречу. Одежда евфрейтора представляла собой жалкое зрелище. Она была вся изодрана и свисала клочьями. Сам Кондратий имел худой и весьма измождённый вид. Одним словом, всё указывало на то, что проживание Кондратия в разведывательном центре драгомейцев не очень-то пошло последнему на пользу.

 

46

— Эге-гееееей! — радостно заорал Середа Придуркину, как будто не видел его сто лет. — Чеши сюда, штирлиц ты наш. Да поживее. Некогда нам здесь с тобою антимонии разводить. Ехать пора. — И Середа махнул сторону «Скользкого». Что подразумевал в данном случае под «штирлицем» майор, он и сам не знал. Просто подвернулось под язык такое словечко, где-то когда-то слышанное, вот и всё. Тем не менее, шагающий навстречу, «штирлиц» не спешил. Видимо, намёка командира насчёт езды не понял. — Кондратий! — заорал опять майор, что есть силы, — шевели поршнями, гадёныш! Время, как категория, хотя и относительно, но лишь в масштабе вселенной. А в нашей галактике оно, ох, как поджимает! Ох и поджимает, Придуркин ты наш! — орал Середа.

И только после этих слов майора Кондратий зашевелился и слегка прибавил шагу.

— Да я чего, Семёныч, — яглил он. — Ты ж знаешь, что пространственно-временные константы нашей проявленной вселенной далеки от совершенства. А с биоструктурами обитаемых трёхмерных миров они так и вообще мало совмещаются.

— Кто тебе сказал, Придуркин, что наш мир несовершенен? — изумился Середа. — Совершенен, евфрейтор, очень даже совершенен. Только конгруэнтен и не нужно легкомысленно так закрывать глаза на окружающую нас гармонию.

— Я и не закрываю, Семёныч. Я глядю, — тупо вставил Кондратий.

— Не «глядю», Кондратий, а — глажу… То есть, я хотел сказать, гляжу. Зрю, значит. Зрю, зрим, зрит…

— Зря, — дополнил Кондратий, совсем уже приближаясь к Середе.

— Ну «зря» это ты зря сказал, Кондратий. Только с толку меня сбиваешь, — рассердился майор, чувствуя как медленной волной на него накатывает бешенство.

— Пошли к «Скользкому», Семёныч. Жрать охота, — примирительно шлёпнул широкой ладонью командира между лопаток Придуркин. — Ох, и охота жрать мне как, Семёныч!..

Лишь только Придуркин вышел из корчмы, Березин в свою очередь выскользнул через заднюю дверь и быстрым шагом направился к спрятанной в глубоком и длинном овраге «Шершавой Молнии» — практически точной копии «Скользкого». Сюда, на Драгомею генералу удалось проскочить благодаря телепортационной установке — очередному, но скорее всего не последнему, детищу Кулибина-Загибина. Но вот с возвращением назад следовало всё хорошенько обдумать. Ведь телепортирующая установка существовала только на Земле. А на Драгомее второй небыло. Пробиваться же сквозь плотные ряды драгомейских космичекских флотилий было по меньшей мере не разумно.

Генерал тихонько соскользнул в овраг и войдя в корабль, задраил все люки. Оставалось запустить двигатели и взлететь. Но прагматичный Березин первым делом проверил наличие керосина в баках антигравитационного генератора. На взгляд генерала до Земли топлива должно было хватить, если не растрачивать, конечно, драгоценное горючее на выпендрёжные маневры возле Драгомеи. Но таковых ведь, скорее всего, не избежать и виною тому будут космические эскадры драгомейцев. Он ещё раз пожалел, что телепортационная установка Загибина прибор одностороннего действия и нажал кнопку запуска двигателей «Шершавой».

Тут же прямо в воздухе перед ним заплясали бледные цифры, отсчитывающие корабельное время. Они же, эти цифры производили обратный отсчёт времени, остававшегося до запуска маршевых, основных двигателей. Приятный женский голос дублировал убывающее мелькание цифр.

— Счастливого пути! — пожелал мурлыкающий голос и «Шершавая» оторвалась от земли, а перегрузка вдавила тело Березина в кресло.

«Чёрт! — запоздало подумал Березин, — Опять забыл включить гравитационные компенсаторы. Стареем ребята. Стареем. Пора на пенсию».

На удивление быстро он оказался в космосе. Только что был на Драгомее и — ррраз! — и в открытом космическом пространстве, с его чистым, незасорённым вакуумом, с миганием крупных, величиной с кулак звёзд. И сразу же Березин увидел драгомейскую эскадру, вернее, часть эскадры — светящиеся точки на фоне чернильно непроницаемой пустоты.

Пальцы заучено пробежались по контактным панелям подлокотников кресла. Березин разворачивал корабль для боя.

Между тем сам Кулибин-Загибин в это время прохлаждался в одном и земных баров потягивая через соломинку знаменитый русский квас. В то же время Загибин задумчиво разглядывал формы довольно бесформенной леди, сидящей напротив и угрожающе умолявшей о снисхождении.

— Дай мне шанс, — требовала леди. — Когда-то ведь мы любили друг друга. Мерзавец.

— Я лишь однажды по пьянке сделал вам комплимент, — не сдавался изобретатель. — Но это было давно и тогда вы ещё в состоянии были поместиться без проблем в моей лаборатории.

— Пять лет назад ты меня чуть не соблазнил.

— Всего лишь подал руку, когда вы выходили из такси.

— И я чуть не отдалась вам неосмотрительно там, прямо возле машины.

— Скорее, слишком нагло, чем неосмотрительно. Хотя и второе в данном случае тоже правильно. Между мной, Генеральным Конструктором министерства космических перелётов и вами простой лаборанткой этого ведомства ничего, абсолютно ничего не было. Зарубите это себе на носу.

— Очень жаль.

— Посмею не согласиться с вами.

— Чудовище! Вы изверг. Вам кто-нибудь говорил об этом?

— Вы первая.

— Вы должны на мне жениться. Немедленно, сию же секунду!

— С какой стати?

— С любой.

— Очень неубедительный аргумент. Вам пора. Вы забыли, что куда-то торопитесь. Куда — неважно. Главное, вам срочно нужно куда-то бежать. Это я вижу по вашим глазам.

— С чего бы это?

— Думаю, с того, что вам пора кушать, — Загибин красноречиво оглядел фигуру мадам сидящей напротив, — Здесь, осмелюсь напомнить, подают лишь лёгкие закуски. Чупа-чупс, ведь вас не устроит?

— Как вы догадались, что у меня по расписанию сейчас плотный обед?

— Методом исключения, — отставил в сторонку стакан изобретатель. — Я исключил, что вы живёте впроголодь.

Он ещё раз оглядел фигуру собеседницы.

— Я ещё вернусь, — с мстительной влюблённостью пообещала леди и шумно поднялась из-за стола.

Покачивая необъятными бёдрами, едва ли не грациозно она поплыла между столиков к выходу.

Вскоре Татьяна, а именно так звали знакомую Загибина, выбралась из кафешки и замаячила в широком окне супермаркета, магазина расположенного напротив кафе и специализируеющегося на продаже пищевых полуфабрикатов.

Загибину было видно, как эти полуфабрикаты с пугающей быстротой принялись исчезать в утробе влюблённой. Загибин наблюдал это леденящее кровь и вместе с тем захватывающее зрелище не без некоторой дрожи, тем более, что ощущающая любовный зуд дама, жуя свою поедуху, не забывала посылать предмету своих воздыханий смачные воздушные поцелуи.

Загибину и самому было пора отправляться домой. Время было позднее, а ему предстояло ещё кое-что сделать. Отставив в сторону стакан с морсом, он направился к выходу.

В дверях он столкнулся с полковником Коляней Поповым. На лице полковника лежала печать озабоченности, а от дорогого костюма кэгээровца вовсю несло секретным одеколоном «Меткий Снайпер». Ко всему прочему в правой руке полковник сжимал увесистый кейс, который был пристёгнут к его запястью, сверкающими в свете ламп титановыми наручниками.

— О, хорошо, что я тебя встретил, — обрадовался Коляня. — Ты мне нужен.

Загибин заглянул через плечо военного и увидел стоящий скромно под стеной здания иссиня чёрный воронок.

Ни дать, ни взять голодная пантера изготовилась к броску.

Машины эти Загибин не любил и предпочитал ездить на пятнистых кадиллаках и линкольнах последних моделей. «Воронки» все эти выпуска тридцатых годов, хотя и несколько модернизированные в соответствии с требованиями современных стандартов, не вселяли в душу изобретателя доверия и должного оптимизма. Генетическая память предков, дотоле мирно дремавшая, всегда при виде этих машин просыпалась и принималась бить тревогу.

— А другой тачки у тебя нет? — поинтересовался Загибин у Коляни.

Коляня лишь беспомощно развёл руками:

— Вот взял из музея боевой славы.

— Мдаа, — только и протянул изобретатель, он же — конструктор и, облегчённо вздохнув, похлопал Коляню по плечу. — Ты так больше не шути с транспортом, полковник. У меня ведь нервы не железные.

И Загибин молча направился к машине. Коляня семенил следом. Рослый и плечистый по сравнению с конструктором, он очень хорошо понимал какого важного человека ему приходится сопровождать. Ведь таких, как Коляня в российской армии не пересчитать. Зато гениев с загибинской мыслью, кроме самого Загибина, вряд ли где можно найти. Перемани Загибина инопланетная разведка, на всех начинаниях КОВПСРОА можно поставить крест. Лет на десять Космичекой Глубинной Разведке придётся свернуть всю программу своего развития и освоения собой же неосвоенного космоса, а так же — программу активного противодействия воинственно настроенным инопланетным цивилизациям. Долгие годы придётся искать замену гению, а за это время эфиопы и марокканцы, эфиоп их мать, уйдут в освоении межзвёздных галактик так далеко, как только смогут! Пиши тогда пропало!

Так думал Коляня, глядя в спину Загибина, пока тот шёл по лакированным плитам бульвара. И только взялся Загибин за ручку дверцы автомашины, как тут же между ним и машиной встала намертво, перемазанная тортом, Танька-лаборантка и возмущёно посмотрела на Загибина.

— Не покидай меня, любимый, — вкрадчиво попросила она, поигрывая бицепсами, трицепсами и чёрт знает ещё какой ерундой, прячущейся в многочисленных складках её жира.

Загибин на несколько секунд запаниковал, а Коляня, зная не по наслышке о Рудницкой, которую в кругу спортсменов ещё называли Безбашенной Танькой, поспешил на выручку. Подойдя к парочке, полковник взял под козырёк и вежливо обратился:

— Уважаемая, мадам, — сказал он преисполненныйсамых благостных намерений, — шли бы вы куда подальше, блин горелый, и не мешали нам заниматся делами.

— Чтооо? — протянула озадаченно Танька и вперила недобрый взгляд в кадрового военного, офицера генштаба можно сказать. — Здесь кто-то что-то сказал или мне показалось? — спросила она Загибина.

— Показалось, — перепуганно кивнул Загибин.

Танька угрожающе протянула руку к полковнику, но тот ловким заученным приёмом поднырнул под руку Таньки и нырнул в машину, втаскивая туда и Загибина.

Завести исправный мотор явилось делом секунды. И вскоре они уже неслись по широкой улице, оставляя далеко позади хнычащую в неизъяснимой любви Таньку, которая уже начала примеряться к стенам, окружающих строений, в надежде выместить свою злобу и ярость.

И вскоре, действительно, послышался грохот ударов и шум падающих на тротуар кирпичей, а из-за ближайшего угла выскочили со включеными мигалками милицейские машины. И Танька развернулась всем своим фронтом к машинам.

— Осторожно! Безбашенная Танька в городе! — передали по рации милиционеры запоздало всем патрульно-постовым службам города.

А Коляня с Загибиным, отделавшиеся лёгким испугом и так ловко вырвавшиеся из лап «русской медведицы», как ещё называли Таньку её зарубежные коллеги-сумоисты, мчались по дороге ведущей на дачу Пятёркина.

 

47

— Березин, сволочь, продал нас инопланетянам! — без обиняков заявил Пятёркин, лишь только Загибин и Коляня объявились перед ним. — Я ему говорил, смотри, блин, Егорыч, не продайся. Эти инопланетные суки коварны, как незнамо кто. Но он мне не поверил. И вот теперь один из лучших работников КОВПСРОЛа стал жерствой преступных агрессоров.

— Ну, не расстраивайся ты, генерал, — бросились утешать Пятёркина гости. — С кем не бывает. Добрейшей души человек, потому и продаётся дешевле любой самой дешёвой проститутки.

— Да ладно, чего уж там, — махнул рукой Пятёркин. — Я предвидел, что так обернётся. Не надо его было посылать к этому подлому инопланетному разуму. Погубили человека, пятно поставили на репутацию.

— Не вижу связи между моим прибытием сюда и генералом Березиным, — сказал изобретательный, а потому более сообразительный Загибин, закуривая гаванскую «козью ножку» с фирменным красно-золотистым ярлычком.

— Вы не могли бы не курить, когда я дышу? — обратился Пятёркин к Загибину, морщась.

— С удовлетворением, — кивнул конструктор и сунул раскуренное изделие в аквариум с ползающим по дну сердитым омаром.

— Я вызвал вас лишь для того, — взглянул на гостей Пятёркин, — чтобы посоветоваться. — Назрела необходимость в использовании ТРЕТЬЕГО корабля. — Он кивнул Загибину. — Для переброски в систему Фэт парочки генералов. Меня, например, и ещё кого-то.

— Но генералы могут продаться, как и Березин! — заметил полковник у которого судя по его интонациям сформировалась устойчивая фобия к предательству и недоверие к генералам.

— Вот этого-то я и не учёл, — стукнул себя по темени Пятёркин. — А ведь знал! Знал, что такое возможно, чёрт меня подери, если это не так! И он нервно заходил по комнате, подсчитывая что-то в уме. Может быть суммы предлагаемые инопланетянами генералам. Вскоре, успокоившись, он вновь повернулся к приглашённым. — В общем, затрудняюсь что-либо по этому поводу сказать и ответить на собственный вопрос: кого послать к Фэту. Но, несомненно, вы могли бы что-нибудь посоветовать. Кого-то — для проведения крупномасштабной операции с целью наведения порядка на Земле и переполоха в фэтской системе.

— Есть у нас один человечек. Человечище! — задумчиво поскрёб подбородок Коляня и подмигнул Загибину. — Как думаешь, уважаемый?

Загибин, в любое другое время отличавшийся невероятной сообразительностью, тут забуксовал. Он стоял, раздумывая над тем, что Коляня имел в виду под своим подмигиванием и наблюдая одновременно за здоровенным чёрным котярой, подбиравшимся за спиной хозяина к аквариуму с живым и донельзя злым омаром, но Загибину так ничего в голову и не пришло путёвого относительно намёка полковника. Загибин пытался сообразить, одним словом, но ничего не соображалось, то есть в голову ничего не приходило. Из неё только выходила мысль: сожрёт или нет кот омара?

Между тем кот достиг вожделенной цели и, взгромоздившись на краешек стеклянного куба, наполненного на треть водой, попытался подцепить когтями, шевелящееся в воде ракообразное. С ликующим мяуканьем хвостатый разбойник потащил добычу наверх в предвкушении сытной и вкусной трапезы, но, к сожалению, членистоногий монстр оказался сильнее и уже в следующую секунду затащил пушистика в воду. Пуская пузыри и теперь уже по другому мяукая, кот принялся бороться за жизнь, пуская пузыри и барабаня лапами по воде. Однако его лапа находилась в надёжных клешнях, не оставляя Котофеичу никаких шансов.

Внезапно в голове Загибина, пока он наблюдал за борьбой двух существ промелькнуло: Танька! Вот оно! Искомое решение, так сказать, проблемы! Чёрт подери, как это он раньше не догадался?! И, действительно, кто, как не богатырша, способен нанести ощутимый урон живой силе и технике противника? Подобную задачу следует смело ставить в разряд ей посильных.

— Танька, — сказал вслух Загибин.

— Танька, — подтвердил Коляня.

— Танька, — повторил Пятёркин. Но тут же спохватился. — Что? — переспросил он. — Какая ещё Танька? Я знаком с нею? Фигурой статна? Лицом пригожа?

— Пригожее не бывает, — успокоил генерала Коляня. — Морда, как квашня. А, что касается стати, то она сейчас разваливает Центр досуга в соседнем Пятигорске. К утру, ею задуманное, будет выполнено.

Генерал прислушался. Вдалеке погромыхивало, а пол под ногами ходил ходуном.

— А я думал учения идут, — сказал он в отношении звуков, напоминающих артиллерийскую канонаду. — Только недоумевал, отчего меня не предупредили. Я ведь не кто-нибудь, а генерал, — сказал он важно.

— Знаем, что не полковник, — ответил полковник завистливо. — Но это Танька, а не канонада. Она перед соревнованиями всегда нервничает. Да ещё и влюбилась впридачу, дура.

Загибин закатил глаза.

Тем временем, придушив слегка кота, омар отпустил его на волю. И бедное животное выползло из аквариума и поползло по полу, пряча глаза от позора. Мокрый, жалкий и униженный, кот проскользнул в дальний угол и, забившись там за шкаф в тихом ужасе вглядывался в аквариум.

Загибин потоптался на месте.

— Не то, чтобы она влюбилась, но она думает, что влюбилась, — сказал он.

— Вы близко знакомы? — быстро спросил генерал, повернувшись к Загибину.

— Не то, чтобы близко, но достаточно плотно, чтобы держаться от неё подальше, — промямлил изобретатель.

— Он и есть — предмет воздыхания этой суперменши, — вздохнул полковник.

— Поздравляю… Поздравляю, дорогой друг! — почему-то обрадовался генерал.

Но Загибин лишь кисло улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он.

В отличие от генерала он не видел в существующем положении дел с Танькой для себя никаких плюсов.

— Вот вам-то мы и поручим вербовку объекта.

Загибин тихо простонал, а потом прислушался к тому, что творилось в городе. И в эти минуты Загибину казалось, что возложенная на него миссия вряд ли ему по зубам.

Истошный вой милицейских машин, долетающий даже сюда, как бы подтверждал его догадку.

— Представляю, что там творится, — буркнул он. — Настоящий маленький апокалипсисик.

— Вот такой апокалипсисик и даже побольше, голубчик, желательно, чтобы и создала уважаемая Татьяна в фэтском мире, — сказал генерал, возбуждённо и радостно потирая руки.

— Если дать волю этой мегере, она и полгалактики развалит, — сказал Коляня.

— Галактику мы не позволим ей развалить. А вот вреднючих инопланетяшек проучить — это по мне. Это в наших интересах, — генерал наклонился к домашнему омару и заглянул в глаза твари. — Что, опять с Васькой поцапались? — с лёгкой укоризной спросил он. И, уже обращаясь к гостям, поведал историю: — Когда-то, будучи котёнком, Васька жил в этом аквариуме и до сих пор считает его свой вотчиной. Потому и не может простить новому жильцу покушения на его апартаменты. Время от времени у них случаются стычки. Но омар, его кстати зовут Боря, ещё не проиграл ни одной схватки. Ваське приходится всякий раз убираться не солоно хлебавши. Но ненависти друг к другу животные не питают. Это они от жира бесятся. Кормлю я их исправно, вот энергия и прёт из них во все стороны.

— Мышей не ловит? — спросил Загибин, лишь бы что-нибудь спросить.

— Принципиально. Более того, даже ухаживает за ними. Облизывает… Одним словом, дружит. Когда я поставил мышеловки, Васька даже забастовку объявил.

Тут уже заинтересовался Коляня.

— Интересно, интересно! — сказал он. — И в чём же выражалась забастовка?

— Соорудил гнездо себе на дереве в саду, — ласково посмотрел на животное Пятёркин, — и не появлялся в комнатах до тех пор, пока я не поклялся страшной клятвой тёмной ночью на заброшенном кладбище, что не трону и пальцем ни одну из его подопечных.

— Странный у вас кот. Очень странный, — сказал Загибин.

— Хитрый.

— ?

— Он понимает. Что пока есть мыши в доме, они будут прогрызать отверстия в стенах и полу. А пока есть отверстия, есть и естественая вентиляция. Летом здесь бывает довольно жарко.

— Ах, вот в чём дело!

— Да, все до банальности просто. Тривиальный расчёт и не более того.

— Кажется шум в Пятигорске утихает, — послышался голос Коляни от окна.

— Полковник, не перебивать! — вскричал генерал гневливо. — Как вы посмели вмешаться в беседу изобретателя и генерала про кота?!

— Как посмел, так и посмел, — почесался полковник. — Это моё личное дело.

Лицо генерала стало ещё строже.

— Два наряда вне очереди, полковник! И — зубной щёткой драить унитаз! Пока блестеть не будет. Выполняйте приказ.

— Есть зубной — унитаз, — вяло отозвался полковник.

— Да не моей. А своей, болван! Впрочем, отставить. Почистите потом. Как-нибудь. По выходу на пенсию, в качестве отдачи долга. А теперь бегом марш в милицию вызволять Безбашенную Таньку. Надеюсь милиция не очень пострадала, задерживая её.

— Думаю в самый критический момент её удалось уговорить сдаться, — перепрятал полковник подальше в карман свою зубную щётку, а заодно и расчёску, от пытливых глаз генерала.

— Критический для кого? — решил на всякий случай уточнить генерал и склонился над письменным столом проверяя наличие пыли.

— Критический для города, — ответил за полковника Загибин, которому приходилось сталкиваться с Танькой Безбашенной гораздо чаще полковника.

— Хм… Да, конечно. — Генерал распрямился и подошёл к окну, за которым на толстом дереве виднелось старое гнездо Васьки. Потом он достал из кармана мобилу и потыкал в кнопочки пальцем. — Гмм, — сказал он. — Это ты, Жень? Да, я. Понимаешь, Жень, вот какое дело. Очень важное, паря. Родине и всему человечеству нужна Танька-сумоистка. Борчиха. Которая, как раз сейчас барабанит срок в твоей конторе — смиренном и полезном для общества учреждении В общем-то, за пустяк. Набила кому-то морду, поцарапала малость стенки каких-то малозначащих в стратегическом плане домов… Что?! Двадцати двум набила? Ой-ё-ё! Завалила парочку домов и водонапорную башню впридачу? Ну, я понимаю. Конечно неприятно. Естественно. Но и не такая уж и большая это потеря. Тем более, что такое, с другой стороны, даже и хорошо. Некоторым образом, конечно, хорошо. Почему хорошо, когда всё плохо? А вот почему. Расшифровываю. Приготовься записывать. Ручку взял? Так запомнишь? Ну, запоминай, Капица. Так вот, устроив такой ералаш на улице, Танька показала свой потенциал. Запомнил? По-тен-ци-ал. Что значит никогда слова такого не слышал? Теперь будешь знать. Представь себе, что мы эту уважаемую нами Таньку запускаем в стан врагов. Представил? Это же думающий танк, Женька! Сомневаешься, что думающий? А ты не сомневайся, паря. Раз положила двадцать ваших, значит думала. В общем, нужна она нам, парень. Третьи сутки не пью. Мда. Не очень-то сочувствуй. В общем, мы выезжаем. Жди. Пока, пока…

Генерал сунул в карман мобилу и повернулся к гостям.

— Берите Таньку и везите её в телепортационный Центр. Ракета под кодовым названием «Грозовая Туча» уже ждёт. За час до старта я сам с Танькой поговорю. Уверен, что уговаривать её не придётся.

В углу зашевелилось. Кот Васька после полученной взбучки уже начал отходить. Теперь он сладко зевал и потягивался. Его мокрая шерсть малость подсохла и он сам обретал в себе былую уверенность и готовность к новым авантюрам и ещё большему хулиганству.

Кулибин же с полковником вышли из дачи генрала Пятёркина, сели в «воронок» и вырулили со двора.

— Прихватите бутылку коньяка по дороге для начальника милиции! — инструктировал вдогонку генерал.

 

48

— Прихватим, — заверил шефа Коляня, перекатывая из одного уголка рта в другой дорогущую сигару и крутя в руках баранку. — Не боись.

Загибин же склонясь над блокнотом, вычерчивал ручкой новую и весьма замысловатую схему. Идея, как всегда, посетила изобретателя неожиданно.

На сей раз изобретателя осенило убрать на планете Земля навечно две стороны света: север и запад. И вот почему. С позиций релятивистской физики и концепции пространственно-временного континуума отсутствие этих двух сторон, особенно севера освободит место для двух других сторон, их антагонистов, распространяя по планете таким образом вечное глобальное лето и вечное утро.

Технически идея была выполнена с позиций многомерности пространства и связана со сворачиванием времени, сворачиванием его навсегда и в бараний рог. То есть, именно так и не иначе графически выглядело время свёрнутое для образования вечного утра на чертежах Загибина. Внешне оно напоминало бараний рог. А внутренне было многомерным и многоплановым золотым сечением.

— Ты делай, Игнатьевич, чтобы утро было туманное, с птичками и прозрачной росой, — попросил Коляня, заглядывая в гениальный чертёж Загибина. И Загибин, откликаясь на глас пожелания народа в лице полковника, ввёл в и без того сложные расчёты кое-какие коэффициенты. — И петухи, чтоб пели. Люблю на зорьке петухов, — жмурился, в предвкушении сладкой жизни, полковник.

И Загибин тотчас математически вычислил сколько нужно птицеферм, чтобы обеспечить голосистыми, крикливыми петухами все континенты. Вечное южное утро реально замаячило на горизонте нынешней, слегка поднадоевшей от своего несовершенства, четырёхстороннесветовой и дуалистической жизни на Земле.

— Неужто больше не будет ни зимы и осени, — завздыхал, поёрзывая на сиденьи Коляня.

— Не будет, — подтвердил Загибин. — Мы время так свернём, так свернём его, что вовек ему не развернуться. Кому оно надобно вообще?

— Точно, Игнатьевич! — горячо поддержал идею Коляня. — От него люди только стареют. Дадим отпор ненужным законам вселенной! Пора, наконец, человечеству разобраться со всем тем хозяйством, что называется Проявленной Вселенной и имеется под ней ввиду. Молодцом, Игнатьевич! Время в первую очередь обуздать нужно! Оборзело вконец оно. Мчится, как угорелое. Всегда с ним проблемы. Когда оно не надо, оно тут как тут. А, когда надо, — его, фьють! — и нету!

Так непринуждённо болтали они, пока не вкатились во двор пятигорского отделения милиции, в то время, как сами работники милиции принялись разбегаться во все стороны, едва завидели масть «чёрного воронка», и, тем более — номера машины — «БЕР-00-00».

Бедняги абревиатуру «БЕР» приняли за сокращённое слово «Берия», а нули номера — за намёк на то, что в случае чего их скоренько аннулируют. Превратят, так сказать, в безобидные трупики.

— Не бойтесь, господа. Мы не причиним никому репрессий, — высунулся из окошка Коляня. — И помните, дорогие сограждане, нет ничего безопаснее для народа службы безопасности.

Паника малость поутихла. И, наконец, уразумев в чём дело и настороженно держась за дубинки и пистолеты, милиционеры вывели на крыльцо, закованную в железо Таньку.

— Ну, что, хитромудрые, воспитывать намастырились? — мрачно поинтересовалась Танька. — Небось в ГУЛАГ повезёте?

— Да что ты, дорогая, — замахал руками Коляня. — Какой гулаг-мулаг! Его-то в природе и в помине не существует, этого гулага-мулага. Иностранные туристы на сувениры разобрали. Но, если пожелаете…

— Не пожелаю! — очень даже поспешно отозвалась Танька.

— Если опасаетесь ехать с ними в очень безопасной машине, можете заказать такси, — пошутил начальник милиции.

— «Такси-макси», — передразнила Танька. — Я ведь тут вроде как заключённая, с чего бы мне разъезжать в такси.

Попов улыбнулся.

— Дядя майор пошутил. Никакая ты не заключённая, а молодая, здоровая…

— Очень здоровая. Прошу внести в протокол! — потрогал рукой бланш под глазом худенький милиционер.

— …Здоровая женщина, у которой, к тому же, гормоны в крови играют, — закончил Коляня.

— Ещё как играют, — подтвердил второй работник КПЗ, у которого погон на плече держался на честном слове и разпух и покраснел слегка нос. И милиционер рукой коснулся почему-то не носа, а своего бока, где, по его мнению, неуравновешенной Танькой ему были нанесены лёгкие увечья, чуть ли не приведшие его к временной нетрудоспособности… — До сих пор рёбра ноют.

— Нечего шшупать было, — зарделась Танька, только теперь завидя в окне чёрной машины своего кумира.

— Я не щупал, я наручники одевал и обыскивал, — оправдывался милиционер.

— Знаю я эти наручники, — нахмурилась Танька. — Тебя не учили куда наручники одевать? — грозно придвинулась она к милиционеру. — Разве их туда одевают, где ты ошшупывал?

Посрамлённый милиционер на всякий случай отодвинулся, а Танька протянула скованные руки майору, терпеливо пережидая, пока тот снимет «браслеты».

— Итак, господа, как я понимаю, — холодно обратилась она к Попову с Загибиным, — урон, нанесённый мною в состоянии лёгкого раздражения, оценён в размерах, которые с лихвой тянут на небольшую диверсию. Дальше что?

— Дальше полезай в машину, — кивнул Попов. — Я подвизаюсь в других сферах, нежели поднимаемые здесь тобой вопросы.

Обречённо и жалобно скрипнули рессоры, пока Танька устраивалась на заднем сиденье. При этом Безбашенная вперила взгляд в затылки представителей КОВПСРОЛа, сидевших спереди. В отличие от представителей славной милиции и исходя из некоторых сплетен, дошедших до её ушей, Танька знала, что эти двое сидящие впереди, далеки от расстрелов, издевательств и пыток, но у них другая манечка — разные там НЛО и всякие инопланетяне.

— Дело в том, гражданка Рудницкая, — начал без обиняков Попов, — что вам выпала трудная, но почётная задача по покорению враждебной земному разуму планеты. Не скрою, задание смертельно опасное, полное безкрайнего риска. Но даже, если вы погибнете, мы наградим вас почётной медалью «За взятие Фомальдегауса». При условии, конечно, что этот долбаный Фомальдегаус вы возьмёте.

— Взять? — переспросила Танька. — Взять-то возьму. Да на хрен он мне нужен? Я же не Копенгаген какой. Я в иных мирах не шуруплю, — она искоса взглянула на Загибина.

— За компетенцию в отношении чужих миров не беспокойтесь, — сказал ей Попов. — Это мы берём на себя. С вами же будет всё просто. Мы доставим вас на враждебную нам и всему земному человечеству планету, а ты уж там, Танюша расстарайся. В общем, действуй по обстановке. И помни, наша победа — лишь дело техники.

— Да, техникум я закончила. Когда-то.

В дальнейшем путь наших героев проходил в полнейшем молчании. Только на выезде из города Попов связался с Пятёркиным и сказал, что всё идёт по плану.

Генерал приказал действовать таким же образом, то есть — по плану, и дальше. А Попов притормозил возле небольшого магазинчика и купил даме парочку крупных, под стать ей, тортов.

И пока суперменша забавлялась нехитрой снедью, блаженно урча и томно воздыхая, машина стремительно мчалась по асфальтовому шоссе, рассекающему надвое реденький лесной массив, состоящий главным образом из сосонок, да чахлых, искривленных берёз.

— Хочу пи-пи, — доверительно сообщила Танька, лишь только вторая коробка под аккомпанемент её, то есть Танькиной, шумной отрыжки кувыркнулась в окно.

Пришлось останавливаться. Тем не менее, через полчаса они добрались до съезда с основной трассы, где путь им преградил полосатый шлагбаум, просто по отечески опекаемый малоразговорчивым седым прапорщиком в пятнистом камуфляже.

— Стоять падлы! — приказал военный, нацеливая на путешественников какую-то непонятную трубку, с мигающей на конце зелёной лампочкой.

— Это ж я, Сергеич, — высунулся в окошко Попов. — Али не узнал?

— Прознать-то прознал, но порядок соблюдаться должон, — убрал странную штуку военный. — Милости пршу, судари и сударыня. Проезжайте.

— Но-но, — погрозила Танька кулаком. — Не обзываться.

— А, что случилось, товарищ прапорщик, что вы сканер используете? Или опять ИНО заскакивали?

— Они, товарищ полковник. ИНО! Кто ж ещё, — проворчал страж, задирая полосатую балку и таким образом открывая путь моторизованному отряду.

Попов помрачнел.

— Эти инопланетяшки, — процедил он сквозь зубы, лишь только они отъехали подальше от форпоста, — эти пупырчатые инопланетяшки совсем оборзели. На прошлой неделе высосали все мозги у грибника, весьма известного и уважаемого в области человека, работника можно сказать телевидения. Говорят он теперь ничего не соображает.

— Кто? Инопланетянин? — решила уточнить Танька.

— Кто-кто! Дед пихто! Конечно же, грибник.! — рассердился полковник. — Требует отпустить из реанимации домой. Но вы же сами понимаете, — Попов повернулся к Загибину. — Как отпускать, когда в башке буквально ничего. А вдруг кто обнаружит недостаток серого состава в голове? Вы представляете скандал какой?! Безмозглый журналист, работник телевидения. Это же катастрофа! Четвёртая власть без мозга!

— А может ум и не в мозагах вовсе? А ещё в чём? — встряла Танька.

— В тортах! — рявкнул на неё, уже не нашутку рассердившийся, Попов. — В тортах и сосисках. Чем больше жрёшь, тем умнее становишься! — бесновался он, как берсеркер.

И делал он это может быть отчасти потому, что дорога пошла ни к чёрту. Сплошные рытвины, да ухабы.

Лес стал гуще, плавно переходя из преимущественно хвойного в лиственный. Дорога пошла под уклон, знаменуя тем самым предверие некоего обширного болота. По обочинам, непосредственно у дороги, тянулся ольшаник, перемежаемый редкими осинками.

Деревья подступали так близко к дороге, что ветки шлёпали по стеклу, царапали по бамперу и с лёгким шуршанием скользили по металлической обшивке. В днище стучали стебли сухой прошлогодней травы.

Но вскоре они выползли на другую дорогу. Ровную и гладкую, покрытую укатанной щебёнкой.

— Уффф! — вздохнул облегчённо Попов. — Я думал заблудились. — Он посмотрел в зеркало заднего вида, словно проверяя не гонится ли кто. — Это резервный космодром. Его строили как раз для такого случая. То есть, для засылки диверсанта во вражеский тыл. Корабль «Грозовая Туча» уже подготовлен к телепортационному броску.

— Туча? Грозовая? Какое романтическое название! — воскликнула Танька, вообще-то страдающая чрезмерной эмоциональностью. — А кто диверсант? — поинтересовалась она, как бы между прочим. И поймав на себе красноречивые, многоговорящие взгляды кэгээровцев, протянула, слегка охренев: — Ни фига себе! Вот это да!

И Безбашенная прихлопнула комара, нахально усевшегося ей на шею. Да уж, чего-чего, а этого пищащего «добра» на болоте было валом.

Тем временем Березин в своей «Шершавой Молнии» пытался убить комара космического, залетевшего в корабль через отверстие, проделанное метеором, то есть — одним из тех небольших обломков, что разлетелись в радиусе трёхсот километров от взорванного им только что очередного истребителя КИ-10.

Как и положено в бою, генерал был одет в тяжёлый скафандр и лишь потому не пострадал во время разгерметизации отсека. Пытаясь хоть как-то залатать брешь в боку корабля, он заткнул дыру пальцем, но в это время мимо «Шершавой» прокувыркался фомальдегаусец, основательно упакованный в скафандр.

 

49

Чешуйчатник держал в руке булочку.

Сдоба! — определил храбрый земной командир. И ему стало даже интересно зачем боец вражеской армии изготовил для употребления булочку. Ведь съесть её, находясь в скафандре, ещё никому не удавалось. Как известно, чтобы пообедать в таких условиях, нужно, как минимум, поднять забрало шлёма. И это при том, что температура в открытом космосе далека от идеальной, а горячего кофе в комплекте к булочке генерал не заметил.

Но чешуйчатник, как выяснилось, совсем не собирался трапезничать. Подлетев к «Молнии», он пришлёпнул подозрительную булку к носовой части корабля Березина и, подмигнув генералу весело, полетел восвояси. А, пролетая мимо иллюминатора, к которому прилип в недоумении землянин, чешуйчатник ещё и прихлопнул по обшивке пятернёй, заправленной в пластик и осведомился вежливым голосом который сейчас час.

Березин чисто автоматически ответил, осознавая в то же время, что булочка, которую чешуйник прилепил к кораблю, может быть и не булочкой вовсе, а, чем-то другим. Например, миной разрушительной мощи. А, если так, и булочка на самом деле — мина, скоро шарахнет так, что мало не покажется.

Сдержанно поблагодарив генерала за исчерпывающий ответ, вражеский десантник отправился восвояси, оптимистично что-то насвистывая при этом в индивидуальную радиостанцию. Березин хорошо слышал этот доносящийся до его ума и сводящий с ума свист и ему ужас как хотелось наказать инопланетянина. Ведь подобный способ установки мины не одобрялся КОВПСРОЛом и назывался «подкладывание свиньи в межзвёздном пространстве. ПОСВИВМЕЖПРО — сокращённо. Что поделать, санкции и диспозиции КОВПСРОЛа не распространялись на враждебные ему галактики и туманности.

Короче, драматические события на рассматриваемом нами здесь участке вселенной развивались по нарастающей и события эти усугубились ещё, когда Березин дотянулся до рычагов системы аварийной защиты и включил режим перенаправления кинетической энергии взрыва. И только потому, взорвавшаяся секундой позже, мина не причинила «Шершавой» никакого вреда.

Зато пороховые газы и смертельно опасные осколки погнались за нелишённым музыкального слуха, юмора и насвистывающим чешуйчатником, даже не подозревающем об опасности угрожающей ему, собственно, от его же мины. А догнав чешуйчатника, осколки изрешетили его, как сито, прежде чем то успел досвистеть песенку до конца.

Теперь только свист произвольно выходящего воздуха через многочисленные дыры скафандра и тела, знаменовал собой умолкшую песню.

Свет Фэта, проходящий беспрепятственно сквозь дырки в теле чешуйчатника, приятно согревал тело и душу генерала, осознающего в свою очередь, что против хитрости инопланетянина земной разум — весьма эффективное средство. А, вернее — противодейственное! Противоминнодейственное!

Полёживая на палубе и нежась в лучах тёплого Фэт, краем глаза генерал заметил как с левого борта к нему приблизились аж три фомальдегауских КИ-10 и навели на него пушки.

«Что за жизнь, — подумал генерал сокрушённо. — В последнее время просто невозможно стало летать по вселенной. Не промчишься и парсека, чтобы за тобой не погнались. И одно средство только есть от всех этих настырных космичеких приставал: дать им хорошенько…»

— …По шее, — уже вслух додумал генерал.

И ему весьма по сердцу пришлась такая мысль. По шее ведь обычно легче получать, чем давать.

«Зато давать неизмеримо приятнее», — подумал он и направился к артиллерийскому погребу подсчитывать оставшиеся снаряды.

Между тем КИ-10 не стали обстреливать «Шершавую Молнию». Они просто телепортировали один из своих снарядов внутрь корабля Березина. И Березин так и замер на полушаге, с поднятой ногой, когда увидел материализовавшуюся прямо из воздуха и зависшую в метре от пола рубки большую металлическую болванку, способную, если не разнести в клочья «Шершавую», то здорово повредить её. Березину повезло, что снаряд не разорвался в первые же мгновения. «Шершавая» успела телепортировать опасного гостя за борт, но и там снаряд шарахнул так, что генерал слетел с ног и так и остался лежать, гадая цел он или нет. Малая телепортационная установка внутри корабля работала безотказно, но это не умаляло степени опасности, грозящей «Шершавой». Генерал подполз к пульту и включил обзорные экраны. Истребители теперь подобрались ближе. Они зависли в километре над» Шершавой».

— В рот им каши, — выругался генерал. — Они же совсем оборзели.

И, раздевшись до пояса, он принялся готовить аннигиляционную пушку. Генерал в одиночку вёл бой с превосходящими силами противника и даже не надеялся этот бой выиграть. Хотя понимал, что выиграть его нужно. — Пятёркин, едрит твою в корень! — проорал он по пси-связи, — Ты, что уснул там? Высылай подкрепление — «Меченосца» и «Монархиста»! Один я не управлюсь!

Генерал Пятёркин к этому времени отправивший на секретный ракетодром троицу во главе с Поповым, уловил волны пси-связи, исходящие от коллеги и задумался.

— Пожалуй, одна Танька теперь там не управится, — вслух подумал он. — Эффект внезапности потерян. Березин прав, следует принять особые меры.

И он снял трубку экстренной связи.

— Полковник Зубов? — на всякий случай уточнил он, лишь только в трубке отозвались и, получив утвердительный ответ, отдал приказ: — Поднимай, Зубов, сладкую парочку — «Меченосца» и «Монархиста». Березин в опасности! Да, система Фэт. Действуй.

Березин затолкал в ствол аннигиляционной пушки снаряд с антиматерией и нажал на рычаг, чувствуя, как вместе с выстрелом содрогнулся весь корабль и увидел, как снаряд уходит к цели — одному из многочисленных скоплений щупакоподобных истребителей.

— Врёшь, не возьмёшь! — процедил сквозь зубы канонир и жилы на его шее вздулись, как змеи.

КИ-10 дали ответный залп, потеряв сразу трёх из своих кораблей. «Шершавую» основательно встряхнуло, а помещение, в котором находился землянин, заполнилось клубами едкого, удушающего дыма.

И только тут генерал заметил корабль Середы и Кондратия. Тот, так сказать, на всех парах спешил к Березину на помощь.

— Эй, Середа, — прошипел Зимин, давясь едким дымом. — Ты нарушаешь приказ. И потому, если хочешь, чтобы тобой не занялся трибунал, поворачивай и рули к Земле. Немедленно!

— А, как же вы, товарищ генерал? — вздохнул Середа. — Они же вас раздавят! Глядите сколько их!

— У меня есть аннигилятор, герой. Смотри, как я их! — И Березин взялся за следующий снаряд. В это же время в «Шершавую» врезался голубоватый плазменный шар фомальдегауско-бараклидского крейсера и «Шершавая» принялась гореть. — Уводи «Скользкий», Середа, не мути космос! Ты должен доставить Кондратия на Землю, а здесь я разберусь сам. Уходи, я прикрою. Беру огонь на себя! — повторил Березин.

И Середа нехотя ответил:

— Слушаюсь.

Но, перед тем, как совсем отвалить, он дал залп из всех имеющихся на борту пушек. И, наверное, выстрел был хорошим, потому что, как раз после него, загорелся бараклидский эсминец.

— Вот вам за Березина, — злорадно прошипел Семёныч и, развернув корабль, устремил машину к Земле.

Залп Середы здорово помог Березину, так как заставил поколебаться противника в своих намерениях. Фомальдегаусцы видели, что на них напали с другой стороны, но не знали сколько нападающих. К тому же их эсминец получил повреждения. Но и сдаваться они не собирались. Поэтому, выстрелив по «Шершавой», они устремили некоторые из кораблей вслед за «Скользким».

Но «Скользкий» к тому времени был далеко. К тому же по скоростным качествам он превосходил фомальдегауские КИ-10.

Сразу два попадания в «Шершавую» бросили генерала на пол. И он с удивлением увидел, как из глубокой раны в бедре у него заструилась кровь. Точно такая же рана, как он определил минутой позже, находилась в его боку. Генерал потянулся за аптечкой, но силы быстро покидали его. Совсем близко он увидел вражеские истребители и приготовился погибать. Но эти корабли как-то странно повели себя и, вместо того, чтобы напасть на Березина в последнем сокрушительном натиске и добить его, они устремились к Бараклиде.

— Дьявол! — прохрипел командир. — Да вы же драпаете!

И, достав, наконец, из аптечки заживляющий спрей, генерал выпустил на обе раны широкую струю благотворной смеси.

Тем временем КИ-10 всё же настигли «Скользкого». Вернее «Скользкого» настигли их снаряды, перед тем, как он совсем скрылся в подпространстве на пути к Земле.

«Скользкий» тряхнуло очень сильно. Так, что у Середы зубы чуть не повыскакивали. Что-то загорелось, что-то — ещё нет… А Кондратий сорвал топор с пожарного щита и бросился к стене, размахивая шанцевым инструментом.

— Ты куда, Кондратий? — окликнул его Середа, почёсывая ушибленный бок и поднимаясь с пола. — Далеко ли собрался, я спрашиваю?

— Да это… Горим же, Семёныч! Хочу лаз сделать, чтобы нам выбраться отсюда, значит. Дыру прорубить, вот. Окно, что ли…

— А ну, брось топор, Пётр Первый недоделаный! — приказал майор. — Окно он прорубить задумал! Видали мы такие окна! «Скользкий» сам знает, что делать. Понадобится высадить нас, он высадит. А ты не вмешивайся и сиди тихо, как мышка. Понял?

— Понял, Семёныч.

Полковник Зубов положил трубку на рычаг.

— Михалыч, — сказал он своему заму Голицыну, — Седлай «Монрахиста» и «Меченосца»! Пора, брат, за дело браться! Березин в переплёт попал.

И заместитель молча растворился в сгущающемся сумраке кабинета. Словно и небыло его. Зубов взглянул на часы. Что ж, времени в запасе оставалось мало, но оно ещё было.

В этот раз «Скользкому» удалось залатать повреждения за считанные секунды. Кондратий ещё не успел повесить топор обратно, а повреждения были устранены и остатки дыма всасывались мощными вентиляторами.

— Достали таки! — больше с уважением, нежели с досадой отметил Середа.

Корабль шёл в подпространстве и звёзды за иллюминаторами слились в мерцающие синим потоки. «Скользкий» слабо вибрировал.

— Может телепортируемся? — предложил Кондратий. — Всё ж побыстрее будет, чем в подпространстве идти.

— Подожди. Я думаю, — ответил майор.

— Нахрен думать, Семёныч, — заныл Кондратий. — На Земле нас награды ждут, а ты думаешь. Я ж кроме ударника капиталистического труда, что мне дали на моём заводе, ничего ещё в жизни не получал.

 

50

Дедовщина в полках и взводах Земной Звёздной Гвардии или, выражаясь по-другому, Гелиос кой Звёздной Гвардии была в те времена нешуточной. В ту пору был её, можно сказать, апофеоз, пик развития. А началась она давно. С тех пор, как эту Гвардию десять лет назад сформировали. С некоторых пор новобранцы, приходя на службу, вместо того, чтобы взяться за службу, как следует, то есть, с усердием и старанием, принимались чистить до самоварного блеска латунные бронепрыги «старичков», штопать их изношенные скафандры и стирать хотя и универсальные и способные выполнять функцию полотенец, половиков, подушечных наволочек, но синтопортянки.

По правилам неуставных взаимоотношений, господствующих в Звёздных батальонах галактики, новоиспечённый боец не имел права даже поднять взгляд на старослужащего в присутствии последнего, зато обладал неограниченным никем правом считать дни, которые остались «дедушке» до дембеля. Где бы этот новобранец ни находился — хоть на плацу во время занятий строевой, хоть на примерке скафандра и подгонке его под свою новобранскую нескладную фигуру — он имел полное право пересчитывать дни оставшейся службы любого из приглянувшихся ему старослужащих в любом порядке. То есть, в порядке обычном, с заду — наперёд и — перекрёстно-выборочном.

Старослужащие молодым были благодарны за добровольно-принудительное рабство и освобождали особо отличившихся в подсчёте дней от лишних оплеух и подзатыльников.

Ко всему прочему новобранцы широко эксплуатировались в частях звёздных рейнджеров на тех непосильных работах, где обычно использовались роботомулы и киберишаки, как известно — механизмы выносливые и неприхотливые.

Новобранцы тоже были выносливыми в меру, а неприхотливость их являлась следствием особенностей солдатской службы и непосильным гнётом совсем потерявших меру «дедушек».

Самым лёгким в звездных гвардиях считалось мытьё зубными щётками палуб, а так же трапов — снизу вверх. Такое занятие вообще было самым обычным для только что начавших служить военнослужащих, их времяпрепровождением и досугом, а вернее — досугом «дедов». И, если кто-то из новобранцев не справлялся с полученным заданием и не укладывался в определённый срок, его заставляли до опупения маршировать в тяжёлых космических ботинках с присосками по металлическому потолку.

Вначале молодогвардейцам забава такая даже нравилась, но потом они немного скисали. Потому, на втором месяце службы довольно часто можно было увидеть молоденького безусого рейнджера, бредущего по потолку среди ночи с потухшим, лишённом радости жизни, взглядом, и донельзя хмурым выражением лица.

Не редкостью в звёздных частях являлось и использование ещё слабых духом салапетов для езды на них старослужащих в буфет за пончиками или для скачек-гонок с препятствиями на них же, с последующим наказанием пришедших в арьергарде, уже упоминавшимся здесь, хождением по потолку.

Езда на новичках так вообще практиковалась не только старослужащими, но и некоторыми штабными офицерами и всеми без исключения гарнизонными поварами. Повара, в общем-то, набирались из штатских, а потому видели во всей армейской службе с её авралами, отбоями, подъёмами, полундрами и стрельбой в тире, только потеху, да хохму.

К тому же гарнизонные повара являлись лицами преимущественно женского пола, а потому практиковали в повседневной жизни не только езду на молодых военнослужащих, но и езду, извиняюсь, под ними, то есть — военнослужащих на поварихах, если кто понимает, о чём речь. Но, последнее — особая статья в жизни военнослужащих и о ней речь пойдёт, скорее всего, в следующей книге, написанной мной или ещё кем-то.

Сейчас же мы говорим о молодых военнослужащих, замордованных самой своей солдатской жизнью в неприглядном образе старослужащих.

Перепёлкина тоже не минула сия участь. Его поставили на табурет и, приказав ему ни в коем случае не мигать, принялись швырять метательные ножи, которые с противным шелестом проносились то возле одного его уха, то возле другого и с не менее противным стуком вонзались в деревянный щит позади Акакия. Потом в него начали стрелять. Ему прострелили каску и рукав куртки в двух местах. На большее, разучившиеся служить, деды оказались не способны. Подоспевший, хотя и к шапочному разбору, но в то же время очень своевременно, комбат прекратил это безобразие, спасши Акакия от дальнейших издевательств и измывательств над ним и, пообещав ему выдать взамен испорченных каски и куртки, новую амуницию.

В свою очередь, Акакию пришлось лишь клянчить новые штаны под унизительный хохот дедушек. А, когда его просьбу вежливо отклонили, поплёлся в моечную. Стирать то, что было. Впрочем, и куртку с каской ему тоже не выдали. Куртку он зашил, а треснутую каску, которая в дальнейшем могла пригодиться для варки каши, заклеил очень прочным скотчем, каким обычно склеивали танко-пушки в разгар сражения специально обученные для такого дела бойцы технической роты.

На четвёртый день пребывания в Гвардии Акакию выдали пулестрел. Незнакомый доселе с этим видом оружия, он долго вертел в руках непонятную штуку, не понимая, для чего предназначена эта железяка, напоминающая с виду поварской черпак. Но, когда у него зачесалось между лопаток, понял, что этой штучкой очень удобно чесать спину. Что и проделал, лишь только остался наедине с собой и пулестрелом-черпаком в полковой сушилке, где со всем неподражаемым великолепием в это время благоухали только что отстиранные носки всего полка.

— Ты что тут делаешь? — услышал он у себя над ухом и от неожиданности даже вздрогнул.

Он резко обернулся, отдавая на всякий случай честь, и увидел багровую ухмыляющуюся рожу фельдфебеля. — Ты что делаешь? — повторил фельдфебель голосом, в котором даже приблизительно не было ничего человеческого.

— Чешу спину, ваш бродие! — доложил Акакий чётко и по уставу.

— А, если бабахнет?

— Кто?

— Ну, не я же, — сознался Поликарпыч, недобро щерясь.

— Тогда кто, если не вы? — разыгралось некстати у Перепёлкина любопытство. — Ведь кроме нас здесь никого нет. А я тоже бабахать не собираюсь. Но, если я не бабахну, значит, вы бабахнете?

— Ну, если мне попался такой умный боец, то придётся бабахнуть, — сказал Поликарпыч и, засучив рукава, заехал Перепёлкину в ухо с такой силой, что тот, сложившись пополам, в один миг преодолел тесное пространство сушилки.

А вдобавок ещё выдержал весьма плотное соприкосновение собственного затылка со стеной. И всё это на фоне донельзя эпатажного армейского мата Поликарпыча.

Уже часом позже другие несчастные новобранцы, у которых шишек да синяков к этому времени было поболее, чем у Перепёлкина, объяснили Акакию, что черпак на самом деле — не черпак, а лишь с виду только черпак. На самом деле черпак изначально предназначался по их утверждению для уничтожения живой силы противника, как одиночными выстрелами, так и очередями. А, будучи оснащён под ствольным гранатомётом, он ещё и являлся грозным оружием для такой вражеской техники, как различные вертолёты, аэростаты, аэросани, дельтапланы, мотодельтопланы и бронемашины пехоты.

Применять «черпаки» на крейсерах категорически запрещалось. Широко использовались они на планетах и в открытом космосе.

— Вот те на! — удивился Акакий, когда новобранцы разъяснили ему истинную сущность того, что уже, грешным делом, он собирался вернуть на кухню, так как считал, что вещь выдана ему скорее по ошибке и недосмотру, чем осмысленно и целенаправленно, и на самом деле принадлежит поварам, этим добрым людям, слегка подворовывающим по мере сил на своём камбузе.

— Когда спускаешься на гравишюте, только успевай нажимать на курок, — учили, уже поднаторевшие в военном деле гвардейцы, Перепёлкина и прослужившие чуть больше его. — Инопланетяшки будут мельтешить перед глазами и по тебе метить, но ты, знай, меняй обоймы в пулестреле и веди огонь на поражение. Главное не попасть под термопушки.

— А это что такое? — насторожился он.

— Увидишь обугленные человечьи кости, некогда принадлежавшие твоим боевым товарищам, сам поймёшь, — невесело усмехнулся один из гвардейцев.

Акакий представил себе в образе, хорошо запеченного куска мяса, фельдфебеля Поликарпыча и у него почему-то стало легче на душе.

— И не думай даже, — уловил мысль Акакия тот новобранец, которого Акакий уже прозвал про себя Очкариком, в который раз почему-то оказавшийся от Перепёлкина очень близко. — Поликарпыч никогда не полезет на рожон. Старик всегда руководит сражением из укрытия. Под пули и огнемёты поканаем мы, пушечное мясо. Кстати, меня зовут Фрол, а тебя?

— Акакий… Кашка, — машинально ответил Акакий.

И оба новобранца протянули друг другу руки, скрепив, только что возникшую, мужскую дружбу крепким рукопожатием.

Ты чем прежде занимался? Наверное, шмотки продавал на межпланетных станциях и орбитальных вокзалах? — предположил Фрол и, как он считал сам, понимающе улыбнулся.

— Не-а, — улыбнулся Перепёлкин в ответ. — Летом, например, бычков выпасал. А весной пахал. Осенью скирдовал солому, зимой чинил упряжь роботомулов.

— Понятно, — протянул Фрол-очкарик с некоторым превосходством в голосе и сунул под язык супервитаминную таблетку, из тех, что рекламировали денно и нощно по всем средствам внутрикорабельной связи.

Будучи сам исконно городским, Очкарик, услышав, что Акакий — дремучий крестьянин, несколько поохладел к новому другу, однако уже в следующую минуту позабыл о всколыхнувшем его душу чувстве превосходства. Было что-то в сельском пареньке, каким представился ему Кашка, простое, чистое, как сама деревенская природа. Наверное, только потому Фрол решил про себя: будь, что будет, но пока нужно придерживаться этого Акакия. В отличие от других он честен и бескорыстен. Во всяком случае, он настолько простодушен, туп и неискушён в жизни, что ожидать от него какой-либо каверзы, скорее всего, не придётся. Не то, что все эти городские, которые, блин, уже пытались под видом запасного аккумулятора для пулестрела всучить Фролу мультидешёвый портативный гайковёрт в упаковке.

От таких мыслей Фрол помягчел.

— На, попробуй, — вытряхнул он из пёстрой коробочки розовую таблетку не больше ногтя величиной, весьма красивую, конечно, на вид, но пахнущую уж очень подозрительно.

— Это что? — осторожно, словно цианид, взял Перепёлкин презент и поднёс к глазам.

— Не бойся, — гыгыкнул Фрол. — Это такая штука, от которой становится очень и очень весело.

— Героин, что ли? — осенило Перепёлкина, который кое-что слышал в этом плане от молодёжи, то и дело наезжавшей в его деревню из города, по их же словам: «встряхнуться «травкой» на лоне природы» и «приобщиться к весям и пажитям через галлюциногены и димедрол».

— Героин простому солдату не по карману, Акаша, — вздохнул не без сожаления Фрол.

— Я не буду, — решительно протянул назад таблетку Акакий.

Фрол же громко расхохотался и хлопнул Перепёлкина ладонью по широкому и тяжёлому, привыкшему к нелёгкому крестьянскому труду, плечу.

— Я ж пошутил, — фыркнул он, сияя, словно начищенный микроволновый процессор. — Сия таблетка, как и написано на упаковке, — сунул он под нос Перепёлкина коробочку, — является витамином. Глотай, — поощрил он. — Завтра нам понадобятся дополнительные силы, чтобы сдать экзамен, вытянуть на хорошо оплачиваемый разряд.

Акакий бросил таблетку в рот и сделал глотательное движение.

— Как это оплачиваемый? — поинтересовался он.

— Третий разряд не оплачивается. А за первый приплачивают на пять кредов больше, чем за второй.

— Негусто, — нахмурился Акакий.

— Зато на эти деньги можно купить кило сухого печенья и сделать из него отменный торт «Слоёная планета».

— Как это?

— Придёт время — покажу. А пока нужно сдать на этот разряд. За второй платят всего три креда и печенья, в таком случае, на полноценный торт не купишь.

— Да уж. Первый лучше, — согласился Перепёлкин, имея в виду разряд и чувствуя, как у него начал вздуваться живот от таблетки и газы стали потихоньку пробираться к выходу.

Хорошо хоть сейчас не было рядом подружки Насти, самой красивой девушки во всей его деревне Всегалактические Недогарыши. Его зазноба ужасно не любила звука выпускаемых кем бы то ни было газов, будь то испускающий их деревенский кузнец Кузьмич или общественный мерин Непокорный. И, если Перепёлкин портил воздух в присутствии своей возлюбленной, она очень сердилась, демонстративно морщила носик, затем отворачивалась и произносила фразу, которую Перепёлкин уже знал наизусть, так много раз она звучала. Ведь в деревне Перепёлкина воздух портили многие и очень часто. Можно сказать — всегда. Особенно, после того как собирались в сельском клубе на коллективном просмотре голографического фильма.

— Ну и дерьмо! — не замечая того сам, вслух повторил любимые слова любимой Перепёлкин.

 

51

А так как он, Перепёлкин уже к этому времени сам окончательно и бесповоротно испортил воздух, Фрол-очкарик вполне адекватно и без излишней эмоциональности отнёсся к замечанию Акакия.

— Так всегда бывает после приёма, — заверил он с убеждённостью человека, знающего толк во всех этих делах и давно практикующего витаминотерапию.

После этого Фрол-очкарик сам громко испортил воздух.

Так громко, что сработали противометеоритные сирены, приняв звук вырывающегося из Фрола газа за треск рвущейся наружной обшивки эсминца.

Очень скоро датчики наружной охраны дали отбой, но суматоха, поднявшаяся на корабле, ещё долго не утихала.

Фрол же лишь плотоядно ухмыльнулся, а Перепёлкин твёрдо уяснил себе из этого примера следующее: на корабле, даже в такой скукотищи, каковой является, как известно, армейская служба, можно неплохо поразвлечься и одним из таких развлечений является употребление витаминных таблеток, провоцирующих срабатывание звуковых датчиков корабля.

Таким образом «Меченосец» на полном ходу нёсся к звёздной системе Фэт.

Перепёлкин и Фрол-Очкарик так и не сдали на престижный первый разряд в гимнастическом зале эсминца и им удалось только в складчину купить необходимый для торта килограмм печенья.

Но положение их ещё больше усугубилось, когда выяснилось, что Фрол-Очкарик совершенно не знает, как готовить торт из этого печенья. Оказалось, Фрол только слышал, что из печенья можно изготовить торт. Но как это делается в реальности, он ни в зуб ногой.

— Наверное, нужно было сахару добавить, — смело предположил Фрол, когда оба уселись перед глубокой миской, на самом деле — каской Перепёлкина, на дне которой влажно поблёскивала однообразная желтоватая масса — растолчённое и размоченное водой печенье. — Фрол сунул в тесто руку и, отделив от него бесформенный податливый кусок размером с кулак, смело отправил его себе в рот. — Ничего, итак сойдёт, — сообщил он, слегка пожевав.

А через некоторое время, порывшись в карманах, достал уже знакомую Перепёлкину упаковку и вытряхнул в собственноручно им изготовленный кулинарный шедевр несколько синих и розовых таблеточек. Эффект получился потрясающий. Тестяная масса принялась пузыриться и взрываться, громко хлопая при этом и разбрасывая во все стороны липкие жёлтые брызги.

Дело происходило в столовой, потому очень скоро солдаты, находящиеся там повернули лица к шутникам и принялись молча наблюдать.

Между тем, тесто колобродило всё сильнее, а звук взрывающихся на его поверхности пузырей, уже напоминал разрывы средней мелкости петард.

— Пусть израсходует газы, — пояснил Фрол-Очкарик свою задумку. — Нам меньше тужиться придётся.

— А стоило ли вообще добавлять? — выразил сомнение по поводу данного газообразующего ингредиента Акакий.

— Не знаю, — опасливо полез во взрывающееся тесто пальцами Фрол.

И он всё же залез в тесто рукой и даже положил его часть себе в рот, когда во рту его садануло так, что он даже откинулся назад.

— Во даёт! — с лихорадочным возбуждением и восторгом сообщил он. — Даже зубы заныли.

И Фрол блаженно улыбнулся.

Зато Перепёлкин побледнел.

— Чёрт меня дери, Фрол! — зашептал он горячо. — У тебя их нет! У тебя же их нет!

— Кого нет? — прошепелявил Фрол.

— Зубов нет. Кого ж ещё!

— Не транди, парень. Зубы у меня всегда на месте. Куда бы они могли деться?

— Я не знаю куда. Но у тебя их нет! — настаивал на своём Перепёлкин.

— Не может такого быть, — упорствовал Фрол. — Я сам их сегодня чистил. Да и врач на прошлой медкомиссии отметил, какие у меня здоровые и крепкие зубы.

— Не такие уж и крепкие они оказались, Фрол, Они вообще теперь никакие.

И Акакий сокрушённо покачал головой.

— Не говори ерунды, парень. Я ужас как не люблю ерунду… То есть, я хотел сказать, что не люблю, когда меня разыгрывают.

И, наклонясь вперёд, Фрол попытался разглядеть своё отражение в гладко выбритой и смазанной специальным космическим вазелином «Салапет-2» голове товарища.

Отражение было слегка расплывчатым и искажённым. Но даже при таком его качестве Фрол и вправду обнаружил недостачу, то есть, то, что у него на самом деле во рту стало посвободнее.

— Вот блин! — заметил Очкарик. — И это всего от одного слабо лопнувшего маленького пузырька. А, если бы я высыпал в тесто пол упаковки? А? Что бы тогда было?

— Голову бы снесло на хрен! — прокомментировал заявление друга Перепёлкин.

— И не только, — ощерил рот в теперь уже беззубой улыбке Фрол. — Вот радость-то какая!

— А чему тут радоваться? — всё ещё не понимал, куда клонит друг, Акакий.

— А вот чему, — интригующе подмигнул Фрол. — Только что мы изобрели с тобой взрывчатое вещество большой силы, балда, — Он нервно хохотнул. — Гораздо более мощное, чем есть на вооружении в нашей армии.

— И что с того?

— Ты что, не понимаешь? То, что у нас уже имеется, продаётся по 30 кредов за кило. Наше же тесто — пять кредов кило. Плюс два креда за… — Фрол не договорил и красноречиво похлопал себя по карману, в котором хранил драгоценные пилюли. — И того всего шесть кредов, парень!.. Шесть вместо тридцати! Кумекаешь?!

— Не совсем, — честно признался Акакий, бесхитростному крестьянскому уму, которого непосильны были задачи на сложение и вычитание.

Фрол же, поменяв позицию, приблизил к уху сидящего напротив друга рот и заговорщицки зашептал:

— Теперь нам добавят пайку!

И, если выразиться точнее, он даже не шепнул, а шепельнул эти слова, но Перепёлкин и не заметил этого. Так его прагматичный крестьянский ум захватила идея на халяву увеличить пайку.

И неизвестно, чем бы закончился разговор товарищей, если бы не прозвучала команда строиться.

Опрокидывая табуретки, все ринулись к выходу. А через минуту Поликарпыч уже прохаживался перед строем, глядя на бойцов десантной гвардии, как на последних никчем и неумек. Что отчасти имело под собой основания, учитывая малый срок службы большинства.

— Обстоятельства изменились, — сказал Поликарпыч негромко, но отчётливо. — Враг напал, как всегда неожиданно и из-за угла. То есть, профессионально грамотно и не менее профессионально вероломно. Одним словом, коварства ему, нашему врагу, как и нам, всем не занимать. Но на то он и враг, бойцы, чтобы учить нас уму разуму. В нашу задачу входит десантирование на планету Драгомея и оказание жесточайшего сопротивления противнику там же, то есть, на его территории.

— Нельзя ли просто напасть на этого… как его… противника? — послышался из задних рядов звонкий мальчишеский фальцет.

— Нельзя, — сказал командир. — Потому, что на нас уже напали. А, когда нападают, нужно защищаться. Если бы напали мы, защищаться нужно было бы врагу. Я понятно объяснил?

— Нет вопросов, — пропищал всё тот же голос.

— Тогда в бой, ребята! Занимайте посадочные капсулы, в каждую не более десяти человек, потом капсулы отстрелит автоматический оператор с центрального пульта. Патроны вам выдадут на планете. Есть вопросы?

— Есть! Подадут ли вовремя обед, и есть ли там туалетная бумага, в драгомейских сортирах? Если нет, выдайте газеты!

— Из жратвы в капсулах — лягушачьи консервы, конина и по бутылке древесного спирта на брата. То есть, на рыло. Ещё там печенье. Каждому по ящику. От постной каши пока придётся отказаться.

— Откажемся! — рявкнули, как в одну, все пятьсот глоток, потому что бойцы знали наверняка: лягушачьи консервы гораздо вкуснее и питательнее той пищи, от которой фельдфебель только что предложил отказаться.

— И не вздумайте считать себя умниками, ублюдки! — погрозил кулаком Поликарпыч, злобно сверкая глазками. — Не забывайте, за вами будут наблюдать. И, если кто-то станет плохо воевать, мы это сразу увидим. А теперь бегом марш в капсулы. Тому, кто не успеет занять место к моменту старта, придётся добираться до поверхности планеты кувырком. Правое плечо вперёд!.. Бегом!.. Аршшш!..

И гвардейцы дружно затопали по клёпаному вдоль и поперёк полу, сотрясая своей молодцеватой, да богатырской поступью, не менее клёпаные, стены и потолок корабля.

— Трепло, — проронил на бегу Фрол.

— Что? — не понял Перепёлкин.

— Поликарпыч — трепло, вот что.

— Это почему?

— Потому что, скорее всего, опять забудут патроны доставить на планету.

— Откуда знаешь?

— Знаю, — загадочно ответил Фрол и дальше они бежали к своей капсуле номер тринадцать уже молча.

И лишь только они заняли места в шлюпе и пристегнулись ремнями, как кто-то, кажется, это был долговязый старослужащий с глубоко посажеными глазами, заметил:

— Ох, не нравится мне вся эта операция. У нашего корабля номер тринадцатый. Номер шлюпа тоже тринадцать.

В голосе долговязого звучала смертная тоска.

— Слава богу, что у планеты хоть номер не тринадцатый. Как-нибудь долетим, а там…, — радостно гыгыкнули в конце капсулы.

— Ошибаешься, — заметили сбоку. — В технических сводках, переданных Лигой Объединённых Планет, этот шарик на древнем языке хинди имеет в своём названии тринадцать букв. К тому же планета, если считать от её солнца, то есть — от Фэта, тринадцатая по счёту. Да, в звёздном каталоге она не имеет тринадцатого номера. Но, что это меняет?

Кто-то негромко ругнулся.

— Да, попали в переплёт, — сказали слева. — Как бы теперь из катавасии выбраться целёхонькими.

— И не мечтайте, — пробасили из-за штабелей банок с лягушачьей икрой. — Интересно, на сколько дней нас забросят в это адское местечко?

— Дней? — нервно хихикнули справа. — Месяцев, парень! Не дней, а месяцев, будет правильным сказать!

— Вот отчего армейское начальство расщедрилось насчёт сухого пайка, — с запоздалым озарением промямлили опять из-за банок с деликатесом.

А сухощавый и бледный новобранец в новенькой форме и неправильно, задом наперёд, одетой на голову каске, громко икнул. Наверное, со страху.

Что-то загудело. Где-то закричали:

— Десятый пошёл!

— Двенадцатый!

— Трин…

Окончание команды Перепёлкин не расслышал, так как ещё сильнее загудело, пол под ногами завибрировал, а потом и вообще куда-то пропал.

А потом он ощутил, как тело его стало неимоверно лёгким. И, если бы не ремни, его бы здорово шмякнуло, наверное, о потолок.

Зато, по чьей-то нерадивости плохо закреплённый, ящик взмыл свечою вверх и, врезавшись в стальную потолочную балку, отрикошетил от неё и пошёл прямо на Акакия, с беспомощным ужасом взиравшего на этот тяжеленный ящик и от страха изо всех сил вжавшегося в кресло.

В последний момент, благодаря маневру шлюпа, ящик изменил траекторию и врезался в пол в каких-то двух шагах от Перепёлкина. От удара крышка ящика лопнула и отлетела, а во все стороны брызнули упаковки с печеньем.

— Весёленькое начало, — заметил худой новобранец. — Нас уже пытаются прикончить.

За узкими, мутными и запотелыми квадратиками иллюминаторов вовсю бушевало фиолетовое пламя — шлюп входил в плотные слои драгомейской атмосферы.

Кто-то из новеньких заплакал.

Кто-то его утешал.

Среди личного состава Звёздной Гвардии, особенно в тех её подразделениях, что были прикомандированы к «Монархисту», с незапамятных времён ходили слухи, что в соседних полках и взводах живут получше. И кормёжка там вкуснее и командиры обходятся со служащими помягче, а не гоняют их день-деньской до одури, как ихних, по плацу.

Молва доносила, что обращаются к рядовым в других подразделениях исключительно на «вы». Страшно подумать, но апологеты «Монархиста» слышали, что если и приказывают там что-либо рядовым, то непременно вставляют высокие командиры — евфрейторы и хвильдфебели в свой приказ «мерси», «пардон» и «пожалуйста». В иных случаях — всё сразу вместе.

Ночами гвардейцы плакали от обиды, потому что у них всё было по-другому.

— Ррротааа!.. Ррравняяяйсссь!.. Смирнаааааа!..Вольнааа!.. Заааправиться!.. Рядовой-космонавт Пупкин, почему шлём вашего скафандра не блестит как лазеро-штык?… Вы что опупели, Пупкин? Огурцов, не играйтесь с бластером. Это не игрушка. И отчего у вас перекрыт краник на кислородном баллончике? Вот уже и всё лицо посинело от недостатка дыхания, а глаза закатились под лобик. Откройте краник! И без истерик. Мне за вас отвечать! Пупкин, возьмите кирпич и надрайте, наконец, этот свой дурацкий шлём. Впрочем, отставить. Пора грузиться на корабль… Ррротааа! Правое плечо вперёд! Шааагооом!.. Ааарршшш!!! Пупкин, я сказал — правое. И перестаньте, наконец, драить этот дурацкий шлём. Скрежет стоит на целый мегагигапарсек. Почистите на Драгомее. Заодно попугаете андроидов-аборигенов. Готов поспорить, их жабромозги нипочём не поймут, чем вы занимаетесь и что делаете, олухи.

— Товарыщ хвильхвебель, а, правда, шо…

— Отставить! Заткнуться и отставить задавать глупые вопросы. Я вам не справочник, гниды. Вы сами должны знать все глупые ответы на все ваши глупые вопросы, крысы. А, иначе какие вы к хренам десантники? Ну вот… Теперь мне кислород перекрыли. Кто перекрыл мне кислород, сволочи?… Я сам?… Что-то не припомню.

Была четверть восьмого когда «Монархист», наконец, взлетел с западного пирса.

Все 500 десантников, а вернее — 499 (один, пострадавший в неравном бою с диареей, остался в туалете космопорта) сидели в креслах и тупо пялились друг на друга.

Бывалый космический волк фельдфебель Михалыч ходил между рядов кресел с пристёгнутыми к ним намертво героями-гвардейцами и тыкал резиновой дубинкой кому в физию, кому в урчащий от непонятной и невкусной пищи живот.

 

52

Не блевать на палубу, канальи, — с коварной ласковостью увещевал Михалыч. — Вы, что на эсминцах не летали? Знаю, этот тип кораблей вам не по нутру. Резко стартует. А болтает эти долбаные корыта во время полёта из-за несбалансированности двигателей так, что мне самому дурно становится. Но на то вы и пушечное мясо, канальи, чтобы с вами не церемониться. И не смейте мне, хоть что-нибудь сметь! Не перечить и не плакать, ублюдки. Слабаков ненавижу и их собственными руками буду выбрасывать в иллюминатор… Ну вот! Опять краник перекрыли. Что? Вообще не открывали?… Сидоров спрячьте фотографию девушки. Сейчас не время для сантиментов. Мы идём в бой. Не девушка? А что же это… кто же это такое?… Жучка?… Чья? Вашей девушки? Всей деревни?… Кто? Жучка?… Не путайте меня, Сидоров. Мне итак нелегко… Галактионов-Колбасинский-Парсеков! Поменяйте фамилию. Короткая более удобна для служб похоронного бюро. Электронов-Сарделькин-Дециметров, например… Полундра, ребята!! На нас напали!!! Метеорит врезался в камбуз…Господи, если ты есть, спаси и сохрани…

— Солдатскую жрачку! — рявкнул остряк из задних рядов и эсминец вздрогнул от дружного хохота остолопов, которые в силу своего интеллектуального развития и не понимали, что в данную минуту идут на смерть, а не на свидание к портурианским зелёнокожим дояркам.

Коврижкин сидел в туалете. Нет, он не страдал диареей. Просто любил иногда посидеть. Поразмышлять о судьбах галактики, а заодно и отдохнуть телом и душою в этом богоугодном заведении. Как некоторые любители покоя отдыхают душою, например, на кладбище.

Суматоха, что по обыкновению царила во взводе Коврижкина, да и, вообще, чего греха таить, во всей батарее, несколько раздражала его и нервировала. Именно по этой простой причине только в туалете и можно было спрятаться и отдохнуть от вездесущего фельдфебеля Михалыча, который вечно совал нос, куда не положено.

В руках Коврижкин держал боевой листок «Гелиосец! Не дрейфь и не поддайся врагу!», который он собственноручно сорвал со стены незаметно, когда проходил по коридору. Но не батарейную газету читал сейчас Коврижкин, газету он предназначил для другого, а — надписи на стенах.

Надписи и рисунки эти были по-своему уникальны. Каждый день их закрашивали. Но, вечные, неуничтожимые, наутро они проступали вновь. Проявлялись во всей своей красе и неувядаемости.

Да, смысл настенных каракулей в корне отличался от того, что было написано в боевом листке. И, если в газете батареи, в каждой её строчке культивировалось безмерное враньё, то на стенках туалета писалась чистая правда, одна только правда и ничего кроме правды.

По сути, туалетное творчество являлось вторым боевым листком эсминца, листком стоявшим в неприкрытой оппозиции к уже упоминавшейся здесь и вывешиваемой в коридоре корабля собственноручно фельдфебелем газете.

Никто не знал в лицо бесстрашного и неуловимого редактора туалетной стенной (в полном смысле этого слова) газеты. И, скорее всего, в туалете действовала целая редколлегия партизан-журналистов. Но только здесь можно было узнать о том, что действительно думают о фельдфебеле, командирах взводов, рот, отделений, а также о воинской службе, вообще, как таковой, солдаты, гвардейцы Космической Гвардии Гелиоса и Земли.

Воистину, туалетное творчество являлось народным творчеством. И, где, как не здесь, можно было прочесть бессмертные слова, несущие к тому же глубокий философский смысл и повергающие новичков в озноб, дикий ужас и благоговейный трепет, размышлений.

«Хвильтхвебиль — сволочь!», «Камроты — казёл!», «Михалыч — критин звезданутый» — было начертано рукой безымянных летописцев, героев космогвардейского эпоса на многострадальных стенах простым и немудрёным космическим слогом.

О, эти святые наивность и простота!.. Были сотворены и другие надписи типа «Салаги, вы загнётесь драить унитазы», «Зеленопузые, вам ещё служить, как медному электрокотелку», «ДМБ неизбежен, как взрыв сверхновой», философско-ницшеанское «Свой скафандр ближе к телу» и откровенно провокационное «Не троньте фомальдегаусцев и они вас не тронут!».

В случае последней, здесь приведенной надписи, Коврижкин подозревал вообще заговор. Заговор и чистой воды предательство. Даже — измену, если хотите. Ведь, фомальдегаусцы всегда при случае тайно нападали на землян с тем, чтобы шпионить за ними. И утверждение насчёт того, что, мол, ежели чешуйчатников не трогать, то и они себя поведут корректно и конгруэнтно, должным образом, такое утверждение было совершенно лишено основания и, в некоторой степени, являлось даже опасным заблуждением. И потому, исходя из изложенного, надпись эту, как предполагал Коврижкин, оставил фомальдегауский шпион, завербованный среди гвардейцев Гелиоса ещё в летнем лагере на Земле, где мужественных рейнджеров тренировали дённо и нощно, делая их ещё мужественнее и готовя их к суровым реалиям непростой воинской службы, грядущим походам и, не менее, грядущим, сражениям.

Одним словом, шпионы, как пережиток прошлых эпох, всё ещё водились в Звёздной Гвардии. И один из них успел таки навредить гелиосцам, нацарапав провокационную надпись, если можно так выразиться, в общественном месте эсминца.

Было от чего прийти в ужас. Но Коврижкин от рождения был человеком не очень впечатлительным и потому не особо переживал относительно любых шпионов и даже некоторым образом сочувствовал им. Ведь, работа у шпионов вредная и опасная. И опасная она, в первую очередь, для жизни самих шпионов.

Хладнокровно, но не без удовольствия употребив газету «Гелиосец! Не дрейфь и не поддайся врагу!» по назначению, Коврижкин остался доволен, полученным результатом. И потому, напевая себе под нос «Марш отважных Космогвардейцев», он уже подтягивал форменные фирменные и потерявшие после первой же стирки первоначальную форму бриджи, когда дверь туалета с треском распахнулась, являя очам несколько опешившего новобранца грозного, могучего и непостижимого для простого солдатского ума Михалыча.

Лицо Михалыча было всё сплошь в красных пятнах, следствии, как по опыту знал Коврижкин, с трудом сдерживаемых эмоций.

— А вас, боец, что не касается общее построение? — поинтересовался седовласый крепыш негромко, но так, что Коврижкин чуть не взвизгнул от страха, а потом задрожал и, путаясь в так и не одетых до конца штанах, ринулся вон из туалета, попутно огибая отважного командира.

И, конечно же, следствием такого необдуманного Коврижкиным поступка, как круговое движение со спущенными штанами, явилась полная потеря Коврижкиным равновесия и падение им же на цементный пол заведения.

Да, чёрт возьми, он грохнулся на пол, как какой-нибудь сражённый неумолимым гелиосцем задрипанный чешуйчатник, выставив к тому же на всеобщее обозрение своё очень и очень неприличное, а можно сказать даже, срамное место.

В результате этой непродуманной Коврижкиным, спонтанной акции всеобщее обозрение в виде совсем уж рехнувшегося от гнева Михалыча, обозрело Коврижкина и его в край оборзевшее неприличное место и высказалось в том смысле…

Ох, не хочется повторять высказанное. И, тем более, не хочется вникать в смысл этого высказанного!.. Тем более, что неподалёку от громоздящегося на полу срамной грудой Коврижкина, валялись следы его недавнего и ещё большего, чем описанное здесь нами, преступления: клочки изорванной им и, как он неколебимо до сих пор считал, к месту (наверное — мягкому) применённой газеты с героически несгибаемым и многообещающим названием.

В любое другое время Коврижкина за подобные вольности и свободомыслие расстреляли бы на месте без суда и следствия. Но в данное время Михалыч, видимо, был чем-то уж слишком озабочен, чтобы придавать значение такому пустяку, как изорванная и вымаранная Коврижкиным героическая газета целого эсминца.

Скорее всего, Михалычу сейчас было, вообще, плевать на все войсковые СМИ и именно поэтому он заорал, как буйнопомешанный:

— Бееееееееееееееееее… гом! В строй… Арш!

Естественно, Коврижкин, не привыкший перечить начальству, мигом подхватился на ноги и, подпрыгивая на одной из них, выскочил из туалета, как известный крейсер «Белая Звезда», однажды выскочивший из одной нехорошей и очень Чёрной дыры.

Вскоре Коврижкин стоял в строю. Михалыч тоже был тут как тут. Важно прохаживаясь вдоль первой шеренги и поглядывая на гвардейцев, как акула на планктон, он прокашлялся.

— Для чего рождён солдат? — всё в той же, нагоняющей страх, манере говорить громким хриплым шёпотом, спросил Михалыч.

— Солдат рождён, чтобы умереть! — гаркнули, как в одну глотку, 499 человек.

— А перед тем как умереть, что должен сделать солдат?

— Убить врага! — прокатилось по рядам.

— Убить насмерть, придурки! — крикнул Михалыч и бросил взгляд на запястье, где красовались наручные песочные часы — последний писк моды. — После того как вы пообедали и повергли врага наземь, вы должны убедиться, что враг мёртв. Понятно, сволочи? — Песок в миниколбах фельдфебеля был распределён равномерно, что указывало на полдень. — Сейчас вы мне покажете, как умеете воевать, лежебоки. Мы опускаемся на Драгомею.

По рядам пронёсся вздох разочарования. А кто-то даже хихикнул.

— С кем же там воевать? — поинтересовались из строя. — На Драгомее одни жабы, да комары. Пусть они и размером со слона.

Михалыч нахмурился

.

— Три часа назад на планету высадился десант фомальдегаусцев, — сказал он. — А в окрестности Драгомеи стягивается флот альверян. Эти две империи, чёрт бы их побрал, заключили союз. И теперь они желают только одного: стереть гелиосцев, то есть нас, в порошок.

— А зачем фомальдегаусцам порошок? — выкрикнул из строя молодцеватый новобранец с оттопыренными ушами и только что начавшими пробиваться усиками. — Что обычно делают чешуйчатники с таким порошком? Ответьте мне, пожалуйста, если можете. Уж очень хочется знать. Прямо невмоготу. Заранее благодарен.

Не в меру разговорчивого и любопытного быстро осадили, саданув ему в бок локтём. А потом ещё наподдали в промежность ногой, обутой в тяжёлый армейский башмак.

— Стереть в порошок гвардейцев — дело нехитрое, — сказал негромко, но так, что слышали все, один старослужащий, долговязый малый с глубоко посаженными крысиными глазками, очень подошедшими бы, на взгляд Коврижкина, любому фомальдегаускому шпиону. — У нас всего-то два эсминца… А у них?

Старослужащий был в новеньком скафандре, отобранном, скорее всего, у «молодого» и старых, стоптанных шлёпанцах на босу ногу.

— Сто десять, — невозмутимо ответил фельдфебель. — И что с того?

— А то… Может, сдадимся? — предложил какой-то новенький. — Я слышал, чешуйчатники и альверяне пленных хорошо кормят. Перед казнью.

Слишком умничающего салапета навернули. Но теперь — с другой стороны.

— Кормят не пленных. А кормятся пленными, — пояснил великодушно старослужащий Крысиные Глазки. — Альверяне питаются такими глупышками, как ты. И очень даже от этого толстеют.

В задних рядах послышался разноголосый, приглушённый стон, завершившийся звуком падения сразу нескольких тел.

 

53

— Ну вот… С этой зеленью всегда так, — посетовал фельдшер, неспешно направляясь в задние ряды.

По пути фельдшер пытался вспомнить то, чему его учили на трёхчасовых медицинских курсах, которые он к тому же проспал. А, именно — какие меры следует принять, если кто-то падает в обморок.

И, как бы он не ломал голову, выкручивая себе мозги и пытаясь вспомнить то, чего никогда не знал, на ум из хорошо зарекомендовавших себя идей в деле спасения военнослужащих приходили только клизма и зелёнка.

Вот только он не мог вспомнить, которое из этих, запатентованных в его понимании, средств следует выпивать, а каким делать уколы.

И потому к тому времени, как фельдшер подошёл к первому нагло и бесстыдно распростёршемуся на палубе новобранцу, он не придумал ничего лучшего, чем пнуть лежачего ногой в бок.

И, как ни странно, такая мера возымела действие. Обморочный очнулся, вскочил на ноги и, козырнув по всем правилам, представился:

— Рядовой Иванов. Прибыл из обморока.

— В строй, каналья! — взвизгнул, брызгая слюной, фельдшер, который, к его собственному сожалению, не был фельдфебелем, но таковым себя ощущал и уж точно мечтал когда-нибудь подняться до вершин такой немаловажной армейской должности. — И скажи спасибо, дегенерат, что недавно я дал клятву Гиппократу.

— Спасибо, — козырнул, спасённый искусным фельдшером, новобранец.

Но в строю не поняли.

— Кому спасибо? — спросили.

— Гиппократу, сволочи, вот кому. Потому, что он — че-ло-век. А вы — дерьмо. Пушечное мясо, — пояснил Михалыч за фельдшера, толком не ведающего, что такое Гиппократ и потому поставленного вопросом в тупик.

— Гиппократ был клёвым пацаном, — сообщил Коврижкину вполголоса веснусчатый парень и которого Перепёлкин видел как-то раз неподалёку от полкового писюара. — Он лечил от триппера.

— А он, что, под артобстрел попал? — так же тихо поинтересовался Коврижкин у нового знакомого.

— Кто?…

— Не придуряйся. Этот, как его… Пандо… крат.

— С чего ты взял? — сильно удивился веснушчатый и полез в карман за жвачкой-суррогатом.

— Ну, ты же сам сказал: он был.

— Он сам был и сам умер. Без снарядов, скандала и пороха. Заболел старостью и склеил ласты, выражаясь по-псевдонаучному.

— Понятно. Повезло парню, — вздохнул Коврижкин. — Он уже умер, а нам только предстоит это сделать.

— Ррразговорчики! — прикрикнул Михалыч. — Одеть бронепрыги. — Фельдфебель цвиркнул под ноги длинной струёй липкой слюны. — Вы что о себе возомнили, недоумки?! Старослужащих тоже касается. Не вздумайте, — он погрозил кулаком в сторону сбившихся перепугано в кучку военнослужащих, у которых ременные бляхи обвисали чуточку сильнее, чем у остальных, — не вздумайте посылать бронепрыги порожняком. Сам проверю, чтобы в каждой из этих великолепных машин сидело по идиоту. Если что не так…

И Михалыч снова принялся гонять кулаком воздух.

Его здоровенный и тяжёлый, словно налитый свинцом, кулак описывал крутые дуги в воздухе, выполняя роль немого предупреждения всем, кто ещё только собирался не выполнить его приказы.

— Да ладно тебе, командир. Мы, что, не понимаем? — буркнул Крысиные Глазки, которого Коврижкин вначале, да и сейчас тоже, принял за альверянского шпиона.

И боец Крысиные Глазки с явной неохотой потащился к дверям ангара, за которыми стояли в ряд сотни бронепрыгов — Боевых гвардейских бронированных, индивидуального применения, машин (БГБИПМ).

За долговязым потянулись остальные «дедушки». Или, как их ещё называли уважительно и почтительно комдивы и комполка — «старички».

Дедовщина в элитных подразделениях Гелиосской Звёздной Гвардии вообще-то была явлением малоизученным и новоприобретённым, тайно внедрённым, скорее всего инопланетным разумом для первичной деградации и последующего развала Земной непобедимой во всех других случаях армии.

В штабе действующих войск знали, что старослужащие, то есть те, кому оставалось до конца службы с гулькин нос, выпендривались так, что даже у многочисленных генералиссимусов Гелиосской Гвардии вставали на старчески плешивых головах волосы дыбом, когда им приносили свои рапорты и отчёты, измученные донельзя деятельностью «старичков», бывалые и битые фельдфебели и унтер-офицеры.

В подобных рапортах указывалось, что «старички» отбирают у молодёжи сигареты, оружейное масло, лягушачью и кабачковую икру. А так же — коллекционные сигары и дорогой коньяк. После отбоя заставляют молодых кричать сколько «дедам» до дембеля осталось. Молодые драят старослужащим скафандры, смазывают бластеры и вообще угождают повсеместно, как могут, а за это неблагодарные «деды» их называют унизительно «салабонами», «салапетами» и «воинами аннигиляционного вещества не нюхавшими».

Кошмар какой-то, да и только. Но это только начало.

В учебном бою, совсем обнаглевшие старослужащие наловчились, придавив педаль газа бронепрыгов кирпичом, посылать боевые машины порожняком на вражеские позиции. И пока условный враг обстреливал мчащиеся к нему пустые машины из стоствольных пулемётов, старички, травя анекдоты, во весь рост подбирались сбоку к траншеям неприятеля и забрасывали их звуковыми усиленными гранатами. От взрыва гранат бойцы «вражеской» армии на какое-то время глохли и их целыми дивизиями брали в плен.

Нарушение устава и всех воинских приказов было явным. Потому что по уставу бойцы земной гвардии обязаны наступать на врага только строго фронтально. А по приказу — героически погибать в бою.

Нарушая сразу и устав и приказ, гвардейцы-старички попадали в «штрафбат». Но штрафбат был условным, поэтому свежепровинившихся мягко журили, объявляли им общественное порицание и возвращали в действующие части. Потом всё повторялось.

В общем, любой старослужащий задолго до того, как вчистую демобилизоваться из частей звёздной гвардии, накапливал в послужном списке несколько «судимостей» по серьёзным статьям вперемежку с благодарностями и орденами. И, если его не калечило всерьёз в учебном, не всамделишнем бою и не разрывало на части своим же шальным снарядом в последний день перед дембелем, такой военнослужащий уезжал домой бывалым служакой и прожженым военным аферистом, способным за себя постоять, а также умевшим запугать любого молодого фельдфебеля одним только взглядом.

Коврижкин служил в гвардии недавно. Но он твёрдо решил дослужиться до почётного звания фельдфебеля, сколько бы времени для этого не понадобилось, хоть сто лет. И он сам бы, лично попросил господа бога даровать ему ещё один десяток лет жизни, если за отведенный судьбой срок не удастся получить лычки фельдфебеля.

Для Коврижкина все фельдфебели принадлежали к касте небожителей и отчасти напоминали ему богов Олимпа. Михалыч, например, ассоциировался в понимании Коврижкина с богом-Громовержцем, потому что обладал громким голосом и умел материться лучше, чем даже конюх Матвеич из деревни Перепёлкина Косозвёздово.

Во всяком случае, конюх Матвеич не знал и десятой доли того, что знал Михалыч. Чувствовалось, Михалыч повидал жизнь. Эрудиция его была настолько отточена, что фельдфебель мог, играючись, вставить в свои матерные многосложные сочленения и любой вид оружия, от снарядов до дустовых бомб и парочку галактик и даже знал космические диалекты начиная от внешней границы Гелиосской, то есть, Солнечной, системы до самого центра Крабовидной туманности.

Матвеич иногда вставлял в свои одно- (и более) этажные маты конскую сбрую, имена жеребцов и кобыл, но никогда не мог пользоваться, культивируемыми в матах Михалыча, Чёрными дырами и гравитационными бурями и штормами.

Михалыч всё это умел и от того слава о нём ходила нешуточная. В кабаках ему даже наливали бесплатно, чтобы только послушать, когда его развезёт, то, что солдаты его полка слышали от него каждый день и каждый час.

Но эта тема — тема отдельного разговора.

А в тот день земных гвардейцев затолкали в бронепрыги и высадили с парашютами на Драгомею.

Бронепрыг штучка такая, что весит не меньше тонны. Поэтому у всех было по четыре пушечных парашюта, а у Коврижкина почему-то — сразу три.

Коврижкин готов был поклясться, что только чудом не разбился. Чего нельзя было сказать о его бронепрыге. Раздавленный гравитацией вдрызг, он лежал жалкой грудой металла и вяло дымился, то и дело, сыпля искрами вылетающими из испускающей дух его электрической души.

Коврижкина спасли катапульта и индивидуальный парашют. Не будь их, лежать бы ему сейчас в земле Бараклиды.

Лишь только его ноги коснулись земли и он высвободился из строп, он сразу же передёрнул затвор своего индивидуального пулестрела, чтобы дать достойный отпор подлым чешуйчатникам. Но на него никто не нападал. Всё внимание фомальдегаусцы сосредоточили на планирующих бронепрыгах, сквозь стёкла которых на Коврижкина смотрели бледные лица его товарищей. Его однополчане уже и не надеялись добраться до поверхности планеты живыми и невредимыми, до того густо поливали их свинцом фомальдегаусцы.

На глазах Коврижкина вспыхнул свечой один бронепрыг, за ним второй… До ушей донёсся чей-то душераздирающий вопль. Врагу не пожелаешь такой посадки.

В общем, приземлилась из ихней батареи только половина. Остальную половину разнесли в щепки, а вернее, на винтики и болтики ещё в воздухе.

А, оставшихся, принялись добивать на земле. Отряд альверян был более многочислен. Они действовали слаженно и дерзко, в отличие от гелиосцев, большую часть которых составляли необстрелянные новички, набранные к тому же из отсталых миров, где ещё не знали ни стирального порошка, ни компиляторных трансгуляторов.

Чтобы не попасть под ноги своих же бронепрыгов, Коврижкин взобрался на некий, довольно приличных размеров, валун, наполовину вросший в землю, и, устроившись поудобнее за его гребнем, принялся наблюдать за тем, как разворачивались события.

Неподалёку жёлтым пламенем горели два бронепрыга. Клубы густого, удушающего дыма относило ветром далеко в сторону и этот дым стлался над землёй плотной завесой, предоставляя возможность укрыться за ним ещё одному бронепрыгу под номером 0066.

Коврижкин сразу узнал машину. Ведь, ещё в ангаре он видел, как в неё забирался Крысиные Глазки.

Бронепрыг почему-то замешкался. То ли он зацепился за колючую проволоку, которой были обнесены позиции альверян, то ли Крысиные Глазки был слишком уверен в себе, но снаряд, выпущенный пушкой сорок пятого калибра, угодил прямёхонько в бак с горючим и разорвался, оставив после себя лишь днище да куриные лапки танка.

Зато рядом с Коврижкиным шлёпнулись те самые крысиные глазки, которые он вначале принял за шпионские и которыми так отличался, упомянутый, старослужащий.

Но теперь Коврижкин уже точно знал: Крысиные Глазки не был шпионом. Иначе, зачем бы ему погибать за гелиосцев? А, именно, это он и сделал сейчас прямо на глазах у Коврижкина и неподалёку от него.

Глазки лежали совсем близко и злобно пялились на гвардейца, но взгляд этих карих зрачков уже не имел былой деморализующей силы.

— Гелиосцы! Вперё-ё-ёд! — проревели динамики голосом Михалыча над местом сражения и захлебнулись.

Не иначе в фельдфебеля угодил заряд шрапнели.

Внемля призыву, Коврижкин хотел было ринуться в направлении, указанном Михалычем и лазером штыка прочистить себе дорогу к победе и, возможно, славе, но вовремя сообразил, что слава, какой бы сладкой она ни казалась, никогда не заменит жизнь, если он её потеряет по пути к сумасшедшей общегалактической известности.

Да и что он мог сделать в этой кровавой мясорубке, где снаряды просто перемалывали землю и воздух, а бронепрыги шли так густо, что их бока, соприкасаясь, высекали искры и наполняли воздух оглушающим скрежетом и стуком.

Но потеха началась, когда альверяне выпустили свои бронепрыги.

Вернее, это были бронескоки. И отличались они от бронепрыгов гелиосцев тем, что были вдвое меньше. Зато прыгали они вдвое дальше.

На малой дистанции и бронепрыги и бронескоки стали орудовать коротколучевыми лазерами. Воздух наполнился запахом горелого металла, а пылающие обломки танков вскоре заполонили поле битвы.

Чтобы не слышать душераздирающего скрежета, Коврижкин зажал уши руками и, присев на корточки, сунул голову между колен. Вот в этот самый момент, когда он согнулся в три погибели, Коврижкина похлопали по плечу.

С диким криком гвардеец метнулся в сторону и пребывал в паническом расположении духа целую секунду, пока не увидел прямо перед собой невысокого человечка с большой лысиной и печальным выражением глаз.

Человечек открывал рот, как рыба выброшенная на песок, но ни один звук не вылетал из его рта, как ни старался Коврижкин что-либо расслышать. Было очень забавно. Но, в конце концов, Коврижкину надоело потешаться над беднягой и он подумал, что теперь понятно, почему у незнакомца такой печальный взгляд. Скорее всего, лысый был совершенно нем и как бы ни старался он, ему не сказать ни слова, пока бедолагу не вылечат от этой нехорошей болезни.

Сделав такое открытие, Коврижкин взгрустнул. Вот, ведь, угораздило его повстречать немого в то время, как в галактике полно болтунов изъясняющихся на разных языках и диалектах.

Но тут лысый быстренько шагнул к нему и, вцепившись своими пухлыми ручонками в обутые в краги ручищи Коврижкина, оторвал их от ушей Коврижкина. И Коврижкин сразу услышал, что говорит человечек.

 

54

— …Ты чё, совсем рехнулся? Кто же слушает собеседника с закрытыми ушами? — сказал пухленький типчик.

И Коврижкину стало невыносимо стыдно. Но не потому, что руки столь невзрачного человечишки оказались, гораздо сильнее, его рук и он это прочувствовал. А потому, что на них падал горящий вражеский четырёхпропеллерный вертолёт, а Коврижкин ничего с этим поделать не мог.

— Ерунда! — проследив за взглядом гвардейца, сказал человечек. — Это — Притвора-237-А. Последнее изобретение фомальдегаусцев. Так сконструирован, что может имитировать собственное горение в нужный момент. Сейчас он им задаст, — почему-то с мстительным злорадством процедил он сквозь зубы.

— Уж не желаешь ли ты победы фомальдегаусцам, этим подлым убийцам? — закралось в душу гвардейца вопиющее подозрение.

Но человечек громко расхохотался.

— Поверь, мне уже плевать и на тех и на других, — проронил он, ни капельки не прикрывая своего цинизма. — Мой корабль по самую завязку начинён бандбургскими алмазами и сейчас он врежется в Драгомею.

— Теми самыми?! Чёрными?! — не поверил Коврижкин, который, что-то читал об этих алмазах.

— Теми, — обречённо кивнул человечек. — 45 тонн.

— Но, ведь, транспортировка в таком объёме этого вещества запрещена. Даже школьник знает, алмазы в больших количествах могут сдетонировать!

— Меня попросили, — жалобно проблеял человечек. — Один из кораблей перевозивших часть алмазов сломался. Пришлось мне взять весь груз в трюм «Голубого Огня», которым я управлял. Но после того, на подлёте к Драгомее нас остановил таможенный катер, мне пришлось в срочном порядке покидать корабль. Иначе меня бы упекли в тюрьму.

— И вы бросили корабль на произвол судьбы с таким опасным грузом? — ужаснулся Коврижкин.

О подобном легкомыслии он прежде не слыхивал.

— Но там оставались таможенники! — пробовал защищаться человечек.

А потом он разрыдался, уронив блестящую, как бильярдный шар, голову десантнику на плечо и размазывая слёзы по его боевому скафандру с нашивками и галунами Гелиосской Звёздной Гвардии.

— Таможенники не могут управлять крупнотоннажным кораблём, — продолжал вопить Коврижкин, как будто голова лысого и не лежала на его плече, сотрясаясь от рыданий.

— Но я же не знал!!!

Вот тут он врал. Все знают, что таможенники ориентируются хорошо в трюмах грузовых кораблей, перевозящих пищу, неплохо разбираются в орбитальных кабачках и борделях, но они же ни в зуб ногой, когда дело доходит до больших кораблей, загруженных несъедобным!

— Вы преступник! — вскричал Коврижкин, хватая за грудки лысого. — Вы поставили под угрозу саму вероятность нашей победы над альверянами, фомальдегаусцами и бараклидцами. Если планета сейчас развалится к чёртовой матери из-за падения на неё «Голубого Огня», мы, гелиосцы, естественно, не сможем их победить, просто потому, что не успеем этого сделать… Дайте нам хотя бы полдня, — взмолился Коврижкин. — И мы попытаемся сделать невозможное.

Он готов был бухнуться перед человечком на колени, лишь бы получить это драгоценное время, необходимое ему, как он считал, для победы.

Но человечек оторвал голову от плеча Коврижкина и высморкался. Глаза его были полны слёз.

— Не дам, — решительно помотал головой он. — Ситуация вышла из-под контроля.

— Что же делать?! — вопросил Коврижкин, в то же время, прекрасно понимая, что делать уже ничего не придётся.

В небе, ведь, показались абрисы падающего корабля.

— Есть одно средство, — задумчиво сказал человечек и неожиданно представился: — Малдахай-3, Принц Семи Жемчужных Планет Звёздного Мира Альфа-Центавра… Нет, это не титул, — предварил он вопрос Коврижкина. — Это полное имя. К дворянству я никакого отношения не имею.

— Не тяни резину, — мрачно прогундосил Коврижкин, глядя на Принца из-под, поднятого, забрала гермошлема и втянул голову в плечи, заслышав пока ещё слабый свист ветра в закрылках приближающегося «Голубого Огня». — Что ты задумал? Делай скорее. Не то мы превратимся в лепёшку. Говори.

— Чичас, — шмыгнул носом Принц и, достав из кармана маленькую, чёрную коробочку, нажал на кнопку.

Свист прекратился.

— Ты что сделал? — побледнел Коврижкин. — А ну верни всё назад!

Он отчего-то боялся, что Принц сделал ещё хуже, чем было. От таких типов всего следует ожидать.

— Больно надо, — возразил Принц. — Если я верну всё, как было, через минуту-другую от нас и мокрого места не останется. Ты хочешь, чтобы от тебя ничего не осталось?

— Нет, — чисто машинально ответил Коврижкин. — Хоть что-нибудь пусть остаётся.

Зачем Коврижкину нужно было, чтобы от него что-то оставалось, он и сам не мог сказать. Но, тем не менее, он так хотел. Может быть — на память.

А в это время на «Меченосце».

— Нас подбили, — давясь слезами, прокомментировал новичок, перекрикивая рёв пламени за стенами шлюпа.

— Это атмосфера, балда, — буркнул один из старослужащих и, потрогав стенку шлюпа, отдёрнул палец. — Ух, горячо! — сказал он.

Некоторое время он сосредоточенно разглядывал волдырь на пальце. А другие принялись, дурачась, подталкивать друг друга к стене.

— Где наш фельдфебель? Я хочу к фельдфебелю, — сильнее заплакал тот боец, что уже плакал. — Поликарпыч! — звал он жалобно. — Я хочу к тебе!

Слёзы так и душили «молодого». Но вскоре, наплакавшись, он уснул.

Тем временем поверхность планеты становилась всё ближе. А, когда до неё оставалось чуть больше 500 метров, сработало устройство, выбросившее парашюты и капсулу дёрнуло так, что внутри у Перепёлкина всё оборвалось, а белый свет перед глазами померк. «Прямое попадание вражеской артиллерии»- подумал он, теряя сознание.

Но вражеская артиллерия была ни при чём. И потому Перепёлкин остался жив. Очнувшись, он долго разглядывал себя, проверяя сохранность частей тела, а так же — нет ли у него каких-либо сквозных ранений, стопроцентно гарантирующих получение Серебряного Креста и персональной, в связи с этой наградой, пенсии.

Но всё оказалось на месте и был он даже не поцарапан, что отодвигало на неизвестное время получение любых наград, но приближало вероятность взбучки от начальства за то, что он разлёгся тут, на полу, сильно накренившегося, шлюпа среди разбросанных в беспорядке ящиков, банок и упаковок с продуктами.

Фрол валялся неподалёку, в куче бессознательных, как и он сам, бедолаг.

Каким-то непостижимым образом ремни при посадке у некоторых бойцов лопнули и их повыбрасывало из кресел.

Перепёлкин тяжело поднялся и направился к другу, осторожно переступая через других гвардейцев, и принялся приводить Фрола в чувство. Вскоре тот открыл глаза.

— Где я? — сказал первое, что пришло на ум Фрол и оторопело заморгал глазами. — Мы на том свете?

— Успокойся, — обнадёжил Акакий. — Даже, если это тот свет, он ничем не хуже этого.

— Альверяне! — внезапно закричали снаружи шлюпа. — Спасайся, кто может!

И послышался топот отдаляющихся ног.

Другие гвардейцы, вырубившиеся при соприкосновении шлюпа с грунтом, тоже начали приходить в себя.

— Вот, — заметил кто-то из них, — не успели повоевать, а уже убегают.

— Чем воевать-то? Патронов ведь так и не дали!

— И не дадут, — заметили из угла. — Я слышал патроны сложили в другой шлюп, а он не влетел.

— Но гранаты-то, наверняка, есть, — заявил кто-то убеждённо. — Не может быть, чтобы в бой послали без гранат.

— Вот, только гранатовый сок, — поднял новобранец с пола банку с жидкостью ядовито-красного цвета.

Кто-то бросился на поиски оружия. Но очень скоро всем стало ясно, никакого оружия в шлюпе просто не предусмотрено.

Тем временем снаружи начали доноситься звуки, очень напоминающие лязг гусениц и тарахтение мощных двигателей.

— Самоходки альверян, — выразил вслух общее мнение невысокий плечистый гвардеец с ясно просматриваемыми признаками паники в глазах.

И Перепёлкин только теперь почему-то заметил, что гвардейцев в шлюпе — меньше половины. Это говорило только об одном. Большинство гелиосцев в данное время снаружи шлюпа вели неравный бой с превосходящими силами альверян. И Перепёлкин прикинул смог бы он на их месте биться с жестоким и злобным противником, не имея в руках никакого оружия и не смог себе этого даже представить. Как-то не хватало воображения.

— Блин горелый! — воскликнул Фрол, когда, не очень далеко, хлопнуло и до ушей донёсся приближающийся свист. — Они в нас выстрелили из пушки.

Грохот близкого разрыва потряс капсулу до самого основания и она ещё больше накренилась. А гвардейцы, как горох, снова посыпались на пол.

— Спасаемся! — предложил старослужащий и первым, показывая личные героизм и отвагу, выскользнул наружу.

А шлюп к этому времени накрыло вторым взрывом. Его стенка, не выдержав давления, раскололась надвое и разошлась. Некоторых гвардейцев просто размазало по стенке, но, оставшиеся в живых, выскочили наружу.

Среди уцелевших, к своему счастью, оказались Фрол с Перепёлкиным. Выбежав из капсулы, они сперва зажмурились от яркого солнца. Но, заслышав завывание снаряда, сориентировались на местности и скатились в глубокую воронку с пологими краями.

Эта воронка спасла им жизнь. Потому что взрывом убило всех гвардейцев с их шлюпа. Тех из них, кто ещё до этого времени оставался в живых.

— Вот блин, так блин! — сказал Перепёлкин.

— Блин блинище! — поддержал товарища Фрол. — Готов поспорить обо что угодно, мало кто уцелел с «Меченосца».

— Можно и поспорить, — кивнул Фрол, — Но зачем? Я полностью согласен с этой твоей тезой.

И он прислушался к рёву приближающихся самоходок.

— Не хотел бы я попасться в лапы к этим парням, — вздохнул Перепёлкин.

— В щупальца! — поправил Фрол. — У них щупальца. Нам показывали картинки в учебном центре. По двенадцать штук. Один глаз, как у циклопа, по два клюва, с каждой стороны глаза, а вместо ног шарниры, на которых тоже глаза. Поверь, очень отвратительные твари.

— Понимаю, — вздохнул Перепёлкин. — Только не пойму, зачем нужно верить во всю эту галиматью, что преподают в центре. Хотя, возможно, наши преподаватели и правы. По своей сущности наш враг так же омерзителен, как на тех гипотетических картинках. — Он вскочил на ноги. — Что будем делать? Парочка самоходок альверян уже рядом, а у нас, как не было оружия, так и нет его.

Фрол загадочно улыбнулся.

— Как нет? — спросил он. — У нас, ведь, есть наши витамины! А печенья рядом с развороченным шлюпом валом. Целые ящики печенья! Нам бы только добраться до ящиков.

За краем воронки сильно зарычало и стихло. Потом оттуда прокричали:

— Семляне, исдавайся! Ми вас не будьем трогайт. Но в противном слючае, если ви не сдавайся, ми вас будьем убивайт! Пук-пук!

— Да пошел ты! — крикнул альверянину Фрол. — Бежим! — сказал он Перепёлкину.

И, сорвавшись с места, гвардейцы устремились наверх, потом, чуть не сбив с ног того самого альверянина, что предлагал им по-хорошему сдаться, бросились к расколотой капсуле.

— Хватай печенье, а я подберу таблетки, — инструктировал на ходу Акакия Фрол. — Устроим кое-кому маленькое шоу, — мрачно процедил он. Ворвавшись в капсулу, внутренности которой в данное время представляли собой месиво из печенья, лягушачьей икры и гвардейцев, Фрол с Перепёлкиным схватили пару ящиков, а так же пятилитровую бутылку с минеральной водой и выбежали через разлом с другой стороны. — Полей пачку водой, а я распакую таблетки! — прокричал Фрол.

Потом он сунул в быстро раскисшее печенье полгорсти витаминов, отобрал пачку у Перепёлкина и бросил её назад.

 

55

Прогремевший вслед за этим взрыв оказался такой силы, что начисто смёл, гнавшихся за ними, альверян. Вторую пачку Фрол швырнул в выскочивший наперерез танк.

У танка снесло передок, у альверян, что сидели в танке — головы, а у землян — башни от радости, что наконец-то у них нашлось достаточно эффективное оружие.

Тем временем, альверяне, поняв, что происходит нечто неладное, приостановили наступление. Ведь, то, что они сейчас видели, никак не вязалось с их представлениями о тактике и стратегии землян. Да и откуда было знать альверянам, что сражаются в эти минуты они не с опытными и закалёнными в боях ветеранами, так сказать, авангардом земной гвардии, а с новичками, ничего не подозревающими о подобных воинских дисциплинах и науках.

Пользуясь установившимся затишьем, Фрол и Перепёлкин подготовили ещё с десяток витаминных фугасов и, расположившись на невысоком холмике, закурили и приготовились к развитию дальнейших событий.

Через полчаса из люка одного из танков высунулся альверянин с мегафоном и заорал:

— Ми сохраняйт вам жизнь, если ви нам раскасать секрет ваш оружие.

— Пошёл в жопу, — сказал Фрол, а потом, приставив ладони рупором ко рту, прокричал в ответ, чуть не сорвав голос: — Бреши, бреши больше! Так мы тебе и поверили!

— Слово офицера, — послышалось в ответ. После этого, немного подумав, альверянин заявил: — Ми присвоим вам полковника альверской армии!

Перепёлкин вздрогнул. Голова его закружилась и, как-то сладко заныло под ложечкой.

— Ты, как хочешь, — сказал он Фролу, — а я пошёл сдаваться. Когда мне ещё дадут звание полковника? Да в нашей солнечной системе нам в жизнь его не получить.

— Оно-то, конечно, так, — кисло улыбнулся Фрол. — Но, ведь, с другой стороны это чистейшей воды предательство.

— А разве не предательство по отношению к нам, бросить нас, безоружных против целой армии чудовищ? — аргументировал своё пока что гипотетическое дезертирство Перепёлкин.

— Наверное, ты прав, — после некоторого раздумья заметил Фрол. — Да погоди ты! — отмахнулся он от, начавшего было снова говорить, альверянина.

А потом, подняв руки, первым направился в сторону обступивших их с севера полукольцом танков.

Перепёлкин поплёлся следом. По дороге он размышлял о том, что, если то, что говорят об альверянах, хотя бы на четверть правда, участи их в дальнейшем не позавидуешь.

Их бросили в тесный и сырой каземат. По ржавым, плесневелым стенам ползали сотни и тысячи, выращенных в специальных лабораториях для таких, как Фрол с Перепёлкиным, узников весьма и весьма крупных микробов. Некоторые размером в ладонь, особо докучали землянам, пытаясь их заразить немыслимыми болезнями и эпидемиями, переносчиками которых, собственно, все микробы и являются.

— Жаль, что мы не прихватили с собой пачечку нашего сладенького динамита, — сказал Фрол, брезгливо разглядывая особо крупного микроба даже без микроскопа, изготовившегося для решительного броска. Когда микроб всё же прыгнул, Фрол успел увернуться и после того, как увесистое, жирное тельце сочно шмякнулось о стенку, Фрол, снял с ноги армейский ботинок и прихлопнул эту мерзость одним размашистым, но выверенным движением. — Нет, так дальше продолжаться не может, — сказал он, отступая в дальний угол от наседающих хозяев камеры. — Альверянские микробы на вид вкусны и питательны, но у нас даже нет спичек, чтобы приготовить их, как следует.

Перепёлкин, снял с головы надтреснутую армейскую каску и тоже принялся крушить мерзких существ. Отчаянное сражение, перемежавшееся резкими и отчаянными возгласами с обеих сторон, продолжалось до тех пор, пока дверь не отворилась и кто-то не произнёс скрипучим старческим голосом:

— Ну, вот. Теперь вы и созрели голубчики для дальнейших процедур.

На пороге тесной и вонючей камеры стоял согбенный, тщедушный старец с тяжёлой связкой ключей в подагрической руке. Старец пронзительно взглянул на Перепёлкина, от чего у того душа ушла в пятки, а в голове помутилось. Особенно после того, как Перепёлкин увидел, что за поясом старика торчит острый, как бритва, нож, похожий на ятаган.

— Кто это? — спросил Перепёлкин товарища.

— А хрен его знает. Но что-то мне этот тип не нравится, — проворчал Фрол, разглядывая эмблему на рукаве визитёра: «семь черепов» — традиционную эмблему альверянской армии.

И Фрол молча отступил в самый темный и дальний угол камеры.

Покашливая, старичок вышел на середину помещения и принялся бесцеремонно разглядывать заключённых. При этом он чуть ли не с любовью поглаживал рукоятку своего «ножичка». Но, лишь только старцу надоело подобное занятие, он вытащил ятаган из-за пояса и направился к землянам. Остро отточенная сталь тускло отблёскивала в сумраке каземата.

Перепёлкин выглянул в узкое, перекрытое стальными прутьями решётки окно и увидел, стоящих в охране вокруг тюрьмы, альверянских бронескоков.

— Сдаётся мне, что-то нехорошее задумал этот мерзавец, — сказал Акакий Фролу. — У тебя там не осталось случайно пары таблеток?

И Акакий выудил на свет божий из кармана одну печенину, которая Фролу при сложившемся положении дел показалась божественной, огромной и желанной печенинищей! — Вот, — сказал Акакий, — стырил, признаюсь честно, когда мы танк подрывали. Про запас.

— То-то я ещё подумал, отчего взрыв был не на полную мощность! — в запоздалом прозрении воскликнул Фрол.

— Ничего себе не на полную. Весь танк разворотило.

— А так бы от танка ничего не осталось, — резонно заметил Фрол и протянул руку. — Давай печенье, — сказал он. — Двух таблеток нет, но одна в кармане завалялась. Больше этому шибздику и не надо, — он оглядел по хозяйски комплекцию подступающего к ним старичка, помахивающего острой штуковиной. Быстро сунув печенину под кран, чтобы размякла, Фрол воткнул в неё таблетку, словно детонатор во взрывчатку, и бросил самодельное устройство в маньяка. — Ложись! — прокричал он Акакию и сам бросился на пол, затыкая пальцами уши.

Перепёлкин увидел, как ловко брошенная Фролом граната преодолела расстояние, отделяющее их от старика, и, описав в воздухе дугу, шлёпнулась прямо на лезвие ятагана. Взрыв, прозвучавший вслед за этим, не был очень уж сильным, но его хватило для того, чтобы словно бритвой, срезать клинок у самой рукоятки.

Острая, сверкающая полоса стали, звеня, отлетела в сторону и упала на каменные плиты пола, а старик остался стоять посреди камеры, оглушённый и полуослепший, сжимая в онемевших пальцах бесполезную рукоять.

Фрол шагнул вперёд и подхватил связку ключей с пола, что старик обронил.

— Линяем, — просипел он Акакию.

Перепёлкин хихикнул.

— Куда? Гляди, нас охраняет целая танковая бригада. Для этих их бронескоков, — кивнул он на окно, — у нас взрывчатки больше нет.

И тут оба услышали громкий дружный крик.

— Урррааааа! — кричали где-то поблизости.

И Перепёлкин, снова выглянув наружу, увидел бегущих в штыковой атаке однополчан. — Наши, — сообщил он Фролу. — Теперь покромсают эти бронескоки, как четверговую газету.

— Не обольщайся, — хмыкнул Фрол. — Лазерные штыки хорошее дело, но без поддержки бронепрыгов пехоте не выстоять.

Тем временем Акакий хорошо видел через окошко каземата, как первый подбежавший к бронескокам гелиосец чиркнул по стальной куриной лапе размером с телеграфный столб лазеро-штыком и перерезал её пополам. Бронескок качнулся, накренился и стал падать. С громким лязгом он рухнул на брусчатку улицы, а солдат побежал дальше. Другие гвардейцы тоже поравнялись с бронескоками, их штыки замелькали, входя в сверхпрочную сталь, как горячий нож в масло, и враг, не в силах противостоять дерзости и отваге нападавших, принялся отступать.

— Семёныч, — сказал Середе Кондратий, лишь только они избавились от погони и ушли на достаточное расстояние, чтобы её больше не опасаться. — А, что это Березина не видно? Он, что на голову больной? Там же этих… ну, этих…их… как их… врагов навалом?

— Так он нас остался прикрывать, Кондраша, — вздохнул Середа. — Чтобы мы с тобой, паря, наши с тобой заслуженные награды получили за удачно проведенную операцию.

Кондратий почесал затылок.

— Так его там сомнут в момент, Семёныч! Их же тьма невиданная!

Середа закинул руки за голову, удобно устроясь в противоперегрузочном кресле.

— Такова наша работа, парень. И ты это не забывай. Иногда приходится жертвовать собой во имя своих или чужих товарищей.

— Ни фига себе, Семёныч! — Оторопел Кондратий. — Да на хрен нам эти награды, если наш генерал погибает! Мы чё, чумные с тобой, Семёныч?! А ну разворачивай свою коломбину и рвём прямо к Березину. Он там уже запарился, небось.

— Вот и я думаю, Кондраша, не пора ли нарушить некоторые приказы, отданные скоропалительно и поспешно начальством, — сказал майор и положил руку на штурвал. — Поворачивай, дружище, — кивнул он «Скользкому». — Ты слышал, что сказал Кондратий.

— Да не глухой я, — проревело в динамиках. — Я и сам уже думал чёй-то вы боевого командира в беде бросаете ради каких-то побрякушек на грудь.

И разведчики почувствовали — корабль ложился в крен.

Лишь только «Грозовая Туча» оторвалась от земли, Танька, Загибин и полковник Коляня ни, с того ни с сего, увидели в линзах иллюминаторов огромный сиреневый шар, висящий в усыпанной звёздами пустоте.

— Драгомея, — представил планету Коляня. — Прошу любить и жаловать.

— Что, уже? — удивилась Танька. — Очень уж быстро.

— Чудеса науки, — прокомментировал полковник и покосился на Загибина.

Но Загибин даже не смотрел на Попова, сосредоточив всё внимание на сиреневой планете. — Одевайся, — приказал Таньке Коляня.

— Так я вроде одета, — похабно улыбнулась Танька.

— Примерь это, — полковник распахнул створки, вделанного в стену, шкафа и Безбашенная увидела висящие там рыцарские латы. — Ну, может быть, и не совсем рыцарские, а больше напоминающие современный, космический бронекостюм, но, тем не менее, очень уж похоже всё это было на те средневековые доспехи, что Танька как-то видела в музее на экскурсии, когда ещё училась в третьем классе общеобразовательной средней школы. — Твой размер. Успели сделать, пока мы ехали на ракетодром. — Некоторое время Танька разглядывала бронелаты, потом подошла и положила на них руку. Металл был тёплым на ощупь. — Бронепластик. Выдерживает прямое попадание снаряда из гранатомёта.

— Не хило, — оценила Танька и принялась напяливать броню. — Что я должна делать? В нём. — Поинтересовалась девушка, лишь только дело было сделано и она предстала пред ясны очи Загибина и Попова в новом одеянии.

— Твоя миссия — водрузить земной флаг на здании драгомейского правительства. — Коляня потёр руки. — Не скрою задание трудное и опасное, но и — почётное. Выполнишь, войдёшь в земную историю.

— Только и всего? — подбоченилась Танька и броня чуть слышно скрежетнула на ней. — Давайте флаг. Я пошла. Укажите только точный адрес.

— Погоди, Таня, мы ещё не сели, — урезонил девушку Попов.

И, набрав координаты необходимой географической точки на компьютере, он нажал на «Enter». Телепортационная сила тут же бросила корабль вперёд и вниз.

И Танька, как стояла подбоченясь, так и оказалась на Драгомее. Вместе с кораблём, конечно, а так же — Загибиным и Поповым.

— Вот так номер, — выглянула она в иллюминатор.

— Видишь вон тот комплекс зданий? — указал Коляня на кучу-малу ультрасовременных построек. — На самом высоком нужно водрузить эту штуку. Плёвое дело, если бы комплекс зданий не охранялся. Но, к сожалению, он охраняется. Поэтому мы на «Туче» завяжем бой, а ты — действуй. Будем прикрывать с воздуха. Всё понятно?

— Да, вроде бы, — смыкнула плечами Танька и доспехи слабо громыхнули. — Давайте тряпку.

— Не тряпку, во-первых, Таня, а флаг, — многозначительно поднял палец Попов. — Запомнила? Флаг! — и он вручил Таньке какую-то трубу. — Тут в футляре всё необходимое. Телескопический флагшток и, собственно, само Знамя. — Попов перекрестил борчиху. — Дорожи им, Танюша! Потеряешь, без обеда оставим.

— Только не это, командир, — взмолилась Танька. — Я всё сделаю, как надо!

И, громыхнув дверным засовом, Безбашенная исчезла.

А Попов ещё раз перекрестил девушку. Но теперь уже — вслед.

 

56

Когда Кондратий с Середой вернулись к Драгомее, генерала Березина они на драгомейской орбите не обнаружили. Не было на орбите и вражеской эскадры.

— Сбили на фиг, Семёныч! — сказал Кондратий, подразумевая, конечно, под сбитым, Березина.

— Что-то я сомневаюсь в этом, Кондраша, — покачал головой Середа. — Не из того теста лепятся земные генералы, чтобы их можно было вот так просто, как клопов, уничтожить, Кондратий.

— Так это ж не просто, Семёныч. Тут их видимо-невидимо было.

— И всё ж, Кондратий, не верю я в такие сказки, будто Березина можно сбить за те полчаса, пока мы отсутствовали. Не реально это.

— Ну, не верите, так не верьте, — надулся Кондратий. — Как говорится, баба с возу — кобыле легче.

«Летучка» Риф скользила улицей Хамрамона и вскоре пирегойка заметила знакомую лачугу, где провела детство. Но останавливаться там не стала. Всё равно ведь в том крысятнике никто теперь не жил. Названная мать Рифмы, отныне бросившая пить и принявшаяся изучать науки, которыми очень заинтересовалась, обреталась теперь при дворце, получив титул графини, орден материнского мужества, крест Четырёх Звёзд за спасение жизни особы принадлежащей Королевской семье и — пожизненную пенсию в размере достаточном, чтобы о деньгах больше не думать.

Риф направляла «летучку» в ту сторону, где, как она помнила ещё по прежней жизни, дислоцировались военные части фомальдегаусцев. Добираться до тех мест ещё было не менее четырёх километров. Потому принцесса увеличила скорость и бросила взгляд на небольшие клетки стоящие за её спиной.

Ддзеги, словно почувствовали чешуйчатников, своих извечных врагов. Цветистые, яркие гребни на их спинах уже стояли торчком. Оба фыркали и скребли коготками по полу клеток, так им не терпелось ринуться в бой.

Перед самым концом 111-й улицы, упёршейся в каменный забор воинской части, Риф свернула в узкий переулок, внимательно вглядываясь вперёд — не видно ли солдатских патрулей, встреча с которыми была бы крайне нежелательной для неё в данные минуты.

В глубине души Риф уже праздновала победу над фомальдегаусцами, когда услышала за своей спиной двойное чавканье и, оглянувшись, не обнаружила ддзеги. Клетки покоились на месте. А вот биоторпед не было. Вместо них на полу клеток и по прутьям их стекала однородная розоватая кашица, исходящая паром. Таким образом, усилиями снайпера бесценный груз был уничтожен и отныне жизнь самой принцессы подвергалась смертельной опасности.

«Блин! — подумала Риф. — С таким трудом доставила торпеды, а у самой цели враг прокинул меня!»

Было от чего приуныть. Но унывать было некогда. Положив «летучку» в крен, принцесса ушла от третьей пули, предназначавшейся ей, и резко взмыла вверх, перелетая через четырёхэтажное здание и укрываясь за ним от снайпера.

Четвёртый запоздалый выстрел лишь выбил штукатурку из стены. Но Риф была вне пределов досягаемости стрелка.

Оказавшись за домом, Риф сбросила ногой, теперь пустые, клетки с платформы и, сбавив скорость, стала раздумывать над тем, что ей делать на враждебной планете без торпед. Ведь только с помощью ддзеги и можно победить чешуйчатников.

Ясное дело, за ней теперь начнут охотиться. Но в её летучке не было кислорода, чтобы убраться поскорее с планеты. Баллоны пусты и заправить их негде. Разве только «одолжив» компрессор у чешуйчатников. «И зачем только я оставила звездолёт? — подумала Рифма с запоздалым сожалением. — Сейчас бы он очень и очень пригодился».

Запутывая следы, она кружила по улицам, в то же время прекрасно понимая, слишком долго она не сможет за нос водить врага. В скором времени её обнаружат, возьмут в клещи и тогда не спасёт принцессу Пирегойи уже ничто.

Внезапно, она увидела фомальдегауские склады. Приземистые, длинные сооружения… Они тянулись в сторону множества рядов колючей проволоки, опоясывающих по периметру воинскую часть. Надеясь чем-нибудь разжиться на складах, пирегойка направила «летучку» к этим баракам, высматривая в то же время возможную охрану.

Скорее всего, стрелок, уничтоживший ддзеги, ещё не успел сообщить о вторжении на планету диверсанта, поэтому часовые не очень то усиленно охраняли вверенное им хозяйство. Во всяком случае, те из них, которых вскоре обнаружила пирегойка, сидели перед экраном стереовизора и наблюдали за трансляцией какой-то спортивной борьбы.

Риф тихонько проскользнула мимо и никто не заметил её. Она сразу же направила аппарат межу складских помещений и вскоре заметила распахнутые ворота в одном таком. Риф влетела прямо в ворота и обнаружила, что огромное пространство склада заставлено всевозможными ящиками разной величины и конфигурации. Рифма сразу догадалась, что это было оружие фомальдегаусцев. Ящики были тщательно рассортированы и составлены в пирамиды. Между таких пирамид и заскользила принцесса.

Она сразу решила, что спасти её на планете может только одно: ручной аннигилятор, которые, как она знала, были на вооружении фомальдегауской армии.

Двое чешуйчатников выскочили внезапно. Они управляли чем-то похожим на бесколёсые самокаты, а к рулям этих транспортных средств были прикреплены плазмомёты. Третий чешуйник выбежал наперерез. У третьего, в отличие от первых двух, не было никакого транспорта, но зато оружие его было посерьёзнее. В руках фомальдегаусец сжимал, ни много, ни мало, средней мощности противопехотный дезинтегратор, который так же с успехом можно было применять и против тяжёлых танков.

Фомальдегаусец с дезинтегратором нажал на спуск, наведя оружие на пирегойскую принцессу, и большая груда ящиков, находящаяся справа от неё, тут же превратилась в тончайшую пыль. Риф попробовала уйти за вторую кучу ящиков, но там её уже поджидали те двое на самокатах.

Риф взмыла под потолок и тут часть крыши над ней превратилась в ничто, образовав прямо над головой пирегойки большую почти правильной формы округлую дыру размером со шкаф.

Те фомальдегаусцы, что были с плазмомётами, почему-то не торопились стрелять. А тому, что держал в руках дезинтегратор, требовалась перезарядка, так как фомальдегауские дезинтеграторы имели всего лишь по два заряда.

Теперь Риф поняла, почему не стреляют самокатчики. Они боялись зацепить какую-то из охраняемых ими пирамид с оружием и патронами. Ведь, дезинтеграторщик, стреляя наобум, ничем не рисковал. Его оружие мгновенно распыляло любое вещество в атомы, и даже порох не являлся тому исключением. Весь этот порох и все другие взрывчатые вещества под воздействием излучений мощного оружия превращались в атомарную труху, минуя стадию молекулярного взрыва-распада. В то время, как плазма — весьма и весьма горячая субстанция, способная в считанные мгновения воспламенить любой тротиловый заряд.

Таким образом, пока дезинтеграторщик выбрасывал огромные, размером с бутылку гильзы из патронника своего оружия, самокатщики погнались за Риф, не предпринимая, впрочем, никаких попыток выстрелить в девушку. Тем временем на глаза Риф пока попадались лишь ящики со снарядами для бортовых пушек фомальдегауских истребителей КИ-10, да плазмомёты, которые она тоже не могла применить без риска быть взорванной и самой вместе со складом.

Рифма мчалась по длиннющему складу, пока не увидела то, что ей могло помочь. Она свободно читала на фомальдегауском и не только на нём. Каждый обитатель фэтского мира владел, как минимум, тремя языками. Принцесса знала все языки и наречия фэтской системы. У неё была хорошая память и пирегойка в сжатые сроки обучалась чему угодно, если в этом возникала необходимость. Вот и сейчас, заметив на крышке ящика причудливую иероглифы, она без труда прочла их и теперь знала, что в ящике находится.

Один из самокатчиков пошёл наперерез, разгадав замысел девушки, но она была уже у ящика. Соскочив с «летучки» Риф откинула крышку и фомальдегауский пулестрел оказался в её руках.

Того самокатчика, что мчался наперерез и слишком поздно заметил угрожающую опасность, она сшибла с катушек первым же выстрелом. Второй успел укрыться за ящиками. Но в следующее мгновение ящик, из которого Риф только что извлекла оружие, с неприятным, пронзительным звоном превратился в пылевое облако.

Закашлявшись от едкой пыли, Риф отшатнулась в сторону и направила оружие на дезинтеграторщика. Но тот успел скрыться за колонной, подпирающей свод здания, и пули, высекая щепки, впились в дерево.

Оглушительно завыла сирена. Уцелевший, самокатщик успел добраться до рубильника.

Отныне за жизнь пирегойки её друзья не дали бы и ломаного гроша.

Второй выстрел дезинтеграторщика уничтожил часть колонны рядом с Риф и крыша, больше ничем не поддерживаемая в этом месте, грузно просела, громко потрескивая.

Представив себе суетящегося сейчас с перезарядкой фомальдегаусца, Риф побежала в его сторону, на ходу передёргивая затвор винтовки.

— Ну, что, Семёныч? Садимся? — предложил Кондратий.

— Погоди, парень, — взмахнул рукой майор. — Если генерал уже придрагомеился, а он это сделал точно, то там нам, Кондраша делать нечего. Тем более, что в сводках «Скользкого» недвусмысленно говорится: на Драгомею высадились на двух эсминцах подразделения Звёздной Гвардии. А это не хрен собачий, Кондраша. Десант есть десант. Я думаю гораздо необходимее наша помощь Рифме. Отчаянной девчонке, пирегойской принцессе, помчавшейся в одиночку на милитаризованный до крайности Фомальдегаус.

— Так с ней две биоторпеды, Семёныч! Эти штуки за несколько суток способны перемолоть не одну армию.

— Теоретически, Кондраша. Только теоретически. А на практике всё гораздо сложнее. На практике, Кондраша, и на биоторпеды можно найти управу. Что, если их уничтожили до того, как ддзеги принялись за дело?

Кондратий задумался.

— В принципе, Семёныч, такое возможно, — сказал он. — И тогда пирегойке кранты, командир. Её сомнут…

— Знаю, как четверговую газету. Наконец-то, хоть что-то ты начинаешь понимать, Кондраша. Летим на Фомальдегаус и никаких возражений!

— Никаких, Семёныч! Мы должны выручить принцессу так же, как она спасла тебя, Семёныч и тем самым ты спас меня, дёрнув эту вредоносную паскуду за хвост.

— Один за всех и все за одного, — нажал на кнопку запуска двигателей Середа. — А ты меня знаешь, Кондратий.

— И ты меня, Семёныч. Мы ж давно знакомы. Иль забыл?

Березин на своей потрёпаной в передряге с КИ-10 «Грозовой Туче» шлёпнулся на Драгомею. Он едва не отбил себе копчик. Но, тем не менее, и копчик и он остались целы. Березину ещё повезло, что он придрагомеился в стороне от главного сражения земных космогвардейцев с тройным конклавом альверян-драгомейцев-чешуйчатников. К тому времени линия фронта, проходящая между враждующими сторонами, напоминала сильно изломанную кривую и, в общем-то, фэтовцы теснили землян, поэтому прибытие генерала оказалось как нельзя кстати. Оно вдохнуло в землян веру в победу и подвигло их на очередное, уже неведомо какое по счёту за сегодняшний день, контрнаступление.

В воздух взвилась зелёная ракета и мужественный механический голос проревел над полем:

— Земляне! Вперёд! Не посрамим матушку Землю и гелиосскую систему!

— И тут же окрест разнеслось дружное «Уррраааа!», а в воздух на шарах, заправленных гелием, взметнулись земные флаги и союзники чешуйчатников принялись эти шары поджигать один за другим вместе с их флагами из скорострельных зенитных установок.

Березин, как сладкую музыку, слушал хорошо отработанное, слаженное «ура», а потом, развернув пушки в сторону неприятеля, взял в руки микрофон.

— Солдаты! Гвардейцы! Уважаемые земляне! Милостивые судари! Земля, гелиосский мир в опасности. Не дадим же подлому супостату захватить нашу вотчину! Бей захватчиков, круши их направо и налево, едрит твою налево.

И он дёрнул за спусковой рычаг, открывая одновременно рот, чтобы не разорвало барабанные перепонки.

Безбашенная гелиоска упорно пробивалась к вражеской цитадели. Она шла в полный рост, никому не кланяясь и ни перед кем не унижаясь и потому пули беспрестанно щёлкали по её латах, не причиняя ей самой в то же время никакого ощутимого дискомфорта.

Тех отдельных вражьих воинов, что бросались ей наперерез в штыковом исступлении, она срезала с ног одним ударом, закованного в броню кулака. Главной для Таньки являлась задача не потерять знамя. Поэтому она крепко держала футляр в одной руке, расправляясь с врагом в то же время другой. Бронетранспортёр, выскочивший было наперерез, она просто перевернула набок своей ручищей. А потом и стукнула кулачищем по броне, в результате чего все находящиеся в бронетранспортёре получили разной степени контузии.

По рядам врага медленно поползла паника. И альверяне первыми запросили командование земной армии отказаться от применения Безбашенной в боях, вплоть до завершения войны. Взамен альверяне предлагали сверхсекретные технологии по превращению, так называемого, чёрного золота — угля в белое золото — ценную пушнину северных регионов планеты. Однако среди землян, хе-хе, не нашлось ни кого, кто купился бы на такую, ничего не стоящую, дешёвку.

— Танька — наш знаменосец, — ответили земляне с достоинством, посчитав тему переговоров исчерпанной.

А Танька тем временем, чуть ли не сыпля матами, продолжала крушить вражеские позиции на пути к заветной цели. И по дороге перевернув ещё парочку самоходных артиллерийских установок, она вошла в святая святых демонической в земном понимании фомальдегауской армии.

Выудив из футляра флаг, она принялась разматывать полотнище.

 

57

В драгомейском же каземате Фрол подобрал с пола ключи и направился к выходу.

— Ты, как хочешь, а мне здесь надоело, — сказал он Перепёлкину.

Акакий вздрогнул, испугавшись не на жизнь, а на смерть, что останется один и устремился вслед за товарищем.

Вскоре они вышли из стен узилища и направились в сторону рвущейся в небе шрапнели. Рядом шла битва между бронескоками фомальдегаусцев и бронепрыгами землян. Пулемёты корёжили и рвали металл на части, сверхпрочные пилы визжали, вгрызаясь в обычно неподатливую броню. Лазеры заставляли пузыриться и лопаться металл.

Один из бронескоков подпиленный бронепрыгом едва не рухнул на друзей, но те вовремя заметили угрожающую опасность и отбежали в сторону. Из бронескока выбрался чешуйчатник и задал стрекача.

— Враг посрамлён и бежит, — прокомментировал Фрол.

Но тут же он позабыл о своих словах, когда на них попёрла одна из вражеских машин. Юркнув назад в неприступные, с толстенными бетонными стенами, коридоры каземата, беглецы затаились там, пережидая опасность. Через дверной проём они видели стальную лапищу, топчущегося в нетерпении у входа и стерегущего их двуногого, прямоходящего танка, но вскоре на танк налетели два бронепрыга и разнесли его в куски.

Друзья мысленно поблагодарили господа бога и свои танковые подразделения за оказанную вовремя услугу и бросились через поле в сторону, запримеченной ранее «Грозовой Тучи», рядом с которой опознали Березина, известного им по фотографиям висевшим до того в их армейской казарме.

— Товарищ генерал! Товарищ генерал! — наперебой кричали они. — Позвольте доложить!

— Докладывайте, — приказал Березин, лишь только гвардейцы приблизились. — Что случилось?

— Рядовой Аникеев для получения дальнейших распоряжений прибыл!..

— Рядовой Перепёлкин прибыл!

Доложились они.

— Просите, герои, всё, что вашей душе пожелается, — душевно приказал генерал. — Я ведь видел, как геройски вы бежали из плена.

— Дозвольте пострелять из пушек «Грозовой Тучи»!.. — предложил Акакий.

— Да! — попросил Фрол. — А то мы ещё никогда не стреляли по живому врагу. Только по мишеням.

— Дозволяю! — разрешил генерал и друзья бросились в башню корабля.

Вскоре они уже густо поливали поле боя отборными фугасами и врагу сделалось плохо.

— Кучнее! — наставлял генерал. — Бей по дотам! Они главная опасность для наступающей пехоты. Круши их не жалеючи, робята! Нам отступать некудыть, позади Земля!

Оставим пока Березина и перенесёмся к пирегойской принцессе. В то время, как наши отважные герои, во всяком случае — многие из них, сражались с беспощадным и вероломным врагом, принцесса тоже не теряла времени даром, дублируя их, та сказать, действия и поступки, всех этих отважных героев и во всем неосознанно подражала им в помещении фомальдегауского склада, битком набитого фомальдегаусцами.

Дезинтеграторщик не успел перезарядить оружие, как воронёный ствол девятимиллиметрового пулестрела прижался к его виску, вдавливая редкие рыбьи чешуйки в жирное тело. Рифма не выстрелила бы, если б фомальдегаусец оказался чуть-чуть покладистее. Но он попытался выбить из её рук оружие и за это поплатился жизнью. Принцесса тут же подобрала вывалившееся из чешуйчатых лап орудие и направила его в сторону сбегающихся товарищей, только что приконченного ею, охранника и те замерли на месте, заворожённо глядя на дульный срез, поверх которого смотрел на них прищуренный глаз пирегойки. Тягаться с такой мощной штуковиной, как пехотный дезинтегратор, никто из этих парней не хотел.

— Бросьте оружие и мы мирно разойдёмся! — выдвинула ультиматум принцесса.

И все было уже начали складывать оружие на пол, как вдруг один из этих поганцев, молоденький, да зоркий углядел-таки, что противопехотник Риф полностью разряжен и тут же громогласно возвестил об этом остальных.

— Она не успела зарядить противопехотник! — заорал он, как резаный и вскинул повыше плазмомёт, целя из него в Риф.

Так как Риф ещё не рассталась с пулестрелом и держала его в другой руке, она легко справилась с задачей по ликвидации остроглазого шустряка. Тот, даже не вякнув, свалился на пол, как мешок с картошкой, лишь только она нажала на спуск.

Отшвырнув в сторону безполезную махину, она принялась поливать свинцовыми пулями подбирающихся чешуйчатников. В то же время пули последних засвистели вокруг девушки. Один из сгустков плазмы чуть не размазал её по воздуху. И, наверное, Риф пришлось бы туго, если бы в дело не вмешались какие-то третьи силы.

В какой-то момент воздух в помещении склада расчертился прямыми линиями излучений пирегойских лучемётов и в воздухе ощутимо запахло озоном. В дальнем конце склада пирегойка увидела сопланетников. Они шли неторопливо в её сторону и отсекали от принцессы не в меру расходившихся фомальдегаусцев.

— Нас послал Гарди, — сказал один, едва приблизился к Риф.

— Ддзеги погибли, — сказала Риф. — Снайпер чешуйников уничтожил всех.

— Плохо дело, — нахмурился Рад, так звали пирегойца.

— Что с экспериментом по сворачиванию пространства, — поинтересовалась Риф, не забывая отстреливаться от наседающих фомальдегаусцев.

Рад сделал парочку выстрелов и сменил обойму. После этого лучемёт снова задёргался в его руках, исторгая из себя широкие голубоватые лучи.

— Мы уже свёрнуты, — сообщил он будничным тоном. — Вся вселенная теперь плоский лист, свёрнутый рулон, на поверхности которого множество звёзд.

— Но я не ощущаю ничего! — удивилась Риф.

— Не удивительно, — ухмыльнулся Рад. — Никто ничего не ощущает. Я тоже. Но ещё немного и мы с нашей галактикой превратимся в точку. И тогда вообще всем чувствованиям придёт конец.

— Глупо как-то всё вышло, — вздохнула принцесса.

— Мир полон глупости, Ваше Высочество, — ухмыльнулся Рад. — Но это не значит, что мы не должны с ней бороться.

— Вы хотите сказать…

— Да, уже создана установка, противодействующая свёртыванию. И она включена. Иначе мы бы уже умерли.

— Рада слышать. То есть, рада слышать, что в мире есть не только глупости, но и умности.

— А я рад, что Вы рады, — сказал Рад и оглушил рукояткой лучемёта неосторожно к ним прокравшегося чешуйчатника.

Двое других пирегойцев защищали принцессу со спины. Лучемёты дёргались и подвывали в их руках, когда они пытались сдерживать всю ту ораву, что наседала на гуманоидов.

Риф склонила голову к Раду и сказала ему в самое ухо, стараясь перекричать весь тот невыносимый бедлам, что состоял из воя лучемётов и стрекотания фомальдегауских пулестрелов, перемежаемых глухими хлопками-всхлипами плазмомётов:

— Зачем вы вмешиваетесь? Я же говорила, месть — моё личное дело!

Рад улыбнулся.

— Совет Двадцати решил уничтожить рабство в Системе. Его Величество Король Пирегойи, как известно, входит в Великую Двадцатку и к его мнению прислушались на одном из последних заседаний.

— Однако, любит папашка свою дочурку, — буркнула себе под нос Риф.

Но самым удивительным явилось то, что каким-то непостижимым образом Рад услышал последнее изречение принцессы.

— Не без того, — так же тихо сказал он, но принцесса не услышала слов командира пирегойского королевского спецназа, в отличие от него самого.

«Скользкий» сел неподалёку от города, где сейчас шла ожесточённая перестрелка между пирегойцами и чешуйчатниками. Середа с Кондратием ещё не знали, что целые полки и дивизии пирегойской армии опускались в данное время на планету, чтобы нанести мощный удар по фомальдегауской армии. Вековое противостояние монархической Пирегойи и откровенно фашиствующего Фомальдегауса просто обязано было завершиться по настоянию и поддержке Двадцатки не в пользу Фомальдегауса. Но никто не ожидал, что сломить сопротивление тотально военизированной фомальдегауской хунты будет легко. У чешуйчатников хватало вооружения и боевого опыта, чтобы смять без проблем первые наступающие отряды пирегойцев.

Поэтому в помощь антифомальдегауской операции были приданы силы ещё трёх планет Системы, но они ещё только готовили армии к предстоящей переброске на зарвавшуюся планету.

Вот потому помощь, которую собрались оказать пирегойцам земляне со своим «Скользким» была, как нельзя кстати.

— В городе сажать космические корабли строго возбраняется, Кондраша, — наставлял молодого партнёра майор. — Поэтому мы с тобой проберёмся в цитадель врага пешедралом при лёгком вооружении. А там видно будет. Одно скажу, надеяться придётся нам отныне не на наш дезинтегратор, а лишь на силу и мощь своего мозга, которого у нас с тобой, Кондраша, аж целых два.

— Кого, Семёныч, два? Выражайся поточнее.

— Мозгов у нас два, Кондраша, вот чего два, понял?

— А, где ж второй, Семёныч? Что-то я не вижу.

— А второй у тебя, Кондратий. Ты, что не знал?

— А у тебя нет, что ли? Этого… как его…

— Вот вместе с моим и есть два.

— А с моим — три тогда получается. Два с твоим, плюс ещё мой…

— С твоим, Кондраша — один, — рассердился разведчик. — Мой мозг плюс твой, так сказать, мозг — получается один. Это тот самый редкий случай, когда один плюс один равняется одному.

— А обычно как бывает, Семёныч, если к одному прибавить один?

— Обычно, Кондраша, в таком случае бывает два. Но бывают исключения, вроде нашего. Но тебе этого не понять. Слишком ты молодой ещё разведчик, паря, для такого понимания.

— Но я же ещё постарею, Семёныч?

— Постареешь, Кондратий, и не только. Но ещё и поумнеешь, даст бог. В твои годы я тоже был лопушком и не понимал элементарных вещей. Например, теории относительности Энштейна или чем отличается канализация от телепортации.

— И чем же, Семёныч?

— Канализация это способ переброски отходов жизнедеятельности человека. А телепортация — способ переброски производителя этих отходов.

— Загадочно, Семёныч. Слишком загадочная и расплывчатая формулировка. Как будто и не вы её придумали. У вас, товарищ майор, обычно всё чётко и ясно получается, когда вы говорите. А тут такого нагородили.

— Так я, может быть, волнуюсь, Кондратий. Оттого и не в достаточно точной степени формулирую свою мысль. Но даст бог, всё образуется и я как в прежние времена, чётко и по военному изложу всю философию Конфуция в двух фразах. Ты же меня знаешь, паря.

— Знаю, Семёныч. Мы же с тобой познакомились на Фомальдегаусе. Ты ещё тогда чешуйчатником был. Вспомнил?…

Так незаметно за разговором они дошли до окраины города и оказались неподалёку от военных складов, когда Кондратий заметил псевдопода.

— Гляди, Семёныч, чешуйчатник, — сказал он.

Середа взглянул в указанную Кондратием сторону.

— Это не чешуйчатник, Кондратий. Это псевдопод.

И, подойдя к существу, майор крепко ухватил существо за ворот, встряхнул хорошенько и вывернул тем самым его наизнанку.

С неприятным, каким-то утробным хлюпаньем существо из чешуйчатника превратилось в фарагоссца. Оно захлопало веками, словно перемазанными синей краской, и промычало что-то типа «мерси».

— Я тебе дам «мерси-колбаси», — передразнил Середа. — А ну скажи Кондратию, кто ты такой!

— Псевдопод, — созналось существо.

 

58

Середа тряхнул фурию ещё раз и та обернулась пирегойцем.

— Что ты можешь?

— Превращаться.

— Во что?

— Во что угодно, лишь бы выжить.

— То-то же, — отпустил удовлетворённо мимикродонта майор и тот сразу превратился в огромный светло коричневый цветок. Середа погрозил пальцем. — Не вздумай слинять от нас! Я тебя теперь и под землёй разыщу. Ты нам нужен для одного дела.

— Вот блин горелый! — воскликнуло существо, вновь превращаясь в синего, как знамя Ханаона, фарагосца. — Вот блин-блинище! Годами никому не нужен, а тут вдруг всем понадобился.

— Кому ещё? — недобро сощурился Середа и псевдопод-на-этот-раз-фарагосец сник.

— Этим… Чешуйчатникам. Кому же ещё.

— Чего они хотят от тебя?

— Они хотели, чтобы я, притворившись чешуйчатником, задержал тех, кто прибудет на Фомальдегаус для того, чтобы повоевать с хунтой.

— А, что такие есть? Я спрашиваю: есть желающие?

— Полно, — хмыкнул фарагосец-псевдопод. — Уже несколько фэтских миров объявили войну Фомальдегаусу.

Середа удивлённо взглянул на Кондратия.

— Слышал? — спросил он.

— Что? — почесался Кондратий.

— А то, — хмыкнул майор. — Теперь с фомальдегаусцами воюют не только земляне.

— А мне что с того? — передёрнул плечами Кондратий.

— Как что! Ты же землянин, етить твою налево! — напомнил Елизар, чем вызвал, хотя и кратковременный, зато неподдельный интерес Кондратия.

Кондратий почесал затылок.

— И, что будем делать, Семёныч?

— Кое-что сделаем, Кондраша, — поднял к младшему разведчику взор, расцвеченный мыслью, майор. — Есть одна идейка и я намерен воплотить её в жизнь.

— А как же эта наша знакомая, пирегойская баба, Семёныч? Мы что её бросим? — разгадал самым сверхъестественным образом ход мыслей командира Кондратий.

— Ну, во-первых, не баба, Кондратий. Принцесса. Во-вторых, ей на помощь мчатся целые армии. А мы, Кондраша, лишь на несколько минуток покинем фэтские миры и перенесёмся на старенькую Землю.

Кондратий уселся на большой камень лежавший тут же.

— Ну, не такая она уж и старая, Семёныч, — заспорил он. — Ей всего-то — четыре миллиарда лет. По космическим меркам — младенчество, не более.

— «Старенькую» это я так, для красного словца ввернул, — сказал Середа. — На самом деле я хотел тебе напомнить о телепортации, которая имеется в арсенале средств «Скользкого». Ты не забыл ещё о ней?

— Об чём, об чём, а об ней не забыл, Семёныч, — улыбнулся своей неподражаемой, обезоруживающей слесарной улыбкой Кондратий. — Но теперь вспомнил, — обнадёжил он начальника и проникаясь сам в то же время оптимистическим духом.

— Тогда вперёд! — ухватил за шиворот, сделавшего попытку улизнуть, пока земляне были заняты разговором, псевдопода.

Вскоре разведчики шагали назад к «Скользкому». А Середа, вдобавок ко всему, тащил упирающегося мимикродонта.

— Тебе же лучше будет, — увещевал его Середа. — Здесь тебя непременно когда-нибудь подстрелят, если не фомальдегаусцы, то кто-то другой. А вас итак осталось всего лишь несколько особей в фэтской Системе. На Земле же я отдам тебя в хорошие руки. Там ты будешь в полной безопасности и, уверен заранее, тебе там понравится.

— Может ему подружка нужна, Семёныч? — осведомился осторожно Кондратий, не без участия поглядывая на извивающегося в руках Середы и находящегося в состоянии первобытного ужаса мимикродонта, ведь на других планетах данному псевдоподу бывать ещё не приходилось.

— У них не бывает подружек, Кондратий. Эти твари размножаются, если они размножаются, конечно, — озабоченно произнёс Середа, — почкованием.

— Что же, тоже не хило, — крякнул Придуркин. — надеюсь, они получают от этого удовольствие.

— Думаю, не очень, если данный вид существ находится на грани исчезновения. Остаётся надеяться, в земных тепличных условиях сей экземпляр, — встряхнул Середа пленника, — вспомнит о своей способности к самовоспроизводству.

— Отпустите, козлы! Что я вам сделал? Отпустите, подонки! — ныл псевдопод, но Середа не обращал внимания на вялое сопротивление жертвы.

— А может и вправду отпустим, Семёныч? — сжалился Кондратий, глядя на несчастного мимикродонта. — Что он нам действительно сделал? Пусть живёт, как хочет.

— Я ему жизнь хочу сохранить, Кондраша, — покачал головой, майор. — Ему и его виду. Ты, что до сих пор не понял такой мелочи?

— Понял. Конечно, понял. Но уж больно жалко его.

— Да он и сейчас притворяется, Кондраша! — возмутился Середа. — Нет у него никаких чувств! Все их чувства, как и они сами, ненастоящие. Они ведь, эти псевдоподы до того все поддельщики, что и рождаются кто кем. И сами не знают собственного истинного облика. Если мимикродонт надумал отпочковать от себя отпрыска, то он сделает это, находясь в любой личине. То есть, если в данном случае псевдопод пресмыкается в личине чешуйчатника, то и отпрыск его появится в личине чешуйчатника. Если отпочковывающий играет роль растения, потомок рождается растением. Теперь уже никто не узнает, как выглядел первый псевдопод в эволюции этого вида. Но это и не важно. Потому как у них нет лица и, скорее всего, в ближайшем будущем такового не предвидится.

Вскоре Середа усаживал мимикродонта в противоперегрузочное кресло «Скользкого», пристёгивая ремнями. Но тот, почувствовав неладное, превратился в плесень, растёкшись между пальцев Середы, а потом довольно быстро расползся по стенке и части пола рубки.

— Но-но! — погрозил ему пальцем Середа, сделав строгое лицо. — Не вздумай чего-нибудь отчебучить по дороге. Сотворишь чего, в порошок сотру и скажу, что так всё и было!

— Семёныч, какая дорога? Ты, что, в самом деле? Это ж секундное дело, если ты телепортировать надумал.

— Не твоего ума дело, Кондраша. Я сам знаю, что мне говорить и делать, — недовольно проворчал разведчик, вводя в адресное окошко установки нужные данные и нажимая пусковую кнопочку.

И в тот же миг они оказались на берегу речки Петляевки, другими словами — на околице деревни Щихлебаловки-Тюрьевкрошевки.

Середа попытался соскрести пальцем со стены хотя бы кусочек зеленовато-ядовитой на вид плесени, но ему это не удалось. Вьевшаяся намертво в стену она не поддавалось. Перепуганный насмерть мимикродонт ни в какую не желал расставаться со «Скользким».

— Ну, что ты, дурачок, упираешься. Мы же тебя на курорт привезли. Посмотри, как здесь хорошо, — повёл рукой в сторону иллюминаторов Середа.

— Щас растворителем обольём, — пригрозил Кондратий, которого на заводском конвейере приучили не церемониться с прогульщиками, пьяницами и разными другими лодырями.

Услышав про растворитель, псевдопод тут же отлепился от стены и стёк на пол, сформировавшись в человекоподобное существо, как две капли воды, похожее на майора Середу.

— Можно я таким побуду? — спросил он у землян.

— Да уж побудь, — скрепя сердце, процедил Середа. — Только — временно, чтобы не вносить неразберихи.

А Кондратий так даже выпучил глаза. Сразу двоих майоров с внешностью Середы он видел впервые.

— Побудь, побудь! — вдохновлённый мыслью понаблюдать за двумя начальниками вживую, так сказать, поощрил он.

Откуда-то появился приличный сквозняк, как от хорошего вентилятора и оглянувшись назад, оба разведчика увидели Пелагею. Стоя у входного люка, недремлющая, Селёдкозасольская помахивала над головой грабельками, с которыми и не думала расставаться за всё время отсутствия на планете Кондратия и войны его с чешуйчатниками.

— Где моё сено? — спросила Пелагея, ни каким образом не обзывая в данную минуту разведчиков, но, тем не менее, всем своим видом показывая, что она думает об отважных парнях, не взирая на их вполне благопристойный вид и не менее корректное и лапидарное поведение.

Весь арсенал самых нелестных эпитетов отражался в глазах кустодиевской женщины и храбрые агенты ясно читали весь его перечень в глазах Пелагеи.

— Вот оно, — вытолкнул наружу фомальдегауского псевдопода Середа, шепнув одновременно твари, чтобы та превратилась в стог.

Псевдопод, которому, с одной стороны терять было нечего, а с другой он ужасно боялся растворителя и других, сходных реактивов, послушно выполнил распоряжение майора. И изумлённая женщина тут же кинулась целовать ни с того, ни с сего появившийся перед ней стог.

— Дорогое моё! — приговаривала она возбуждённо, имея в виду, конечно же, сено. — Как я соскучилась без тебя. Наконец-то мы вместе. Не расстанемся теперь никогда.

До признания в любви к стогу со стороны Селёдкозасольской оставалось лишь полшага, когда она поимела неосторожность упомянуть всуе свою корову, которой ужас как хочется пожевать сенца в холодный и ненастный день пока грядущей зимы.

Услышав упоминание о жвачном животном, которое не прочь закусить псевдоподом в качестве добротного, хорошо высушенного сенца, мимикродонт тут же превратился в уменьшённую копию «Скользкого», справедливо рассудив, что в его прежнем положении жвачное животное ничем не лучше, обещанного Кондратием, растворителя.

Обнаружив, что целует металл, Кузминична заподозрила подвох и обман во всей этой истории с возвращением ей, принадлежащего ей сена и рукоятка грабель вновь легла в натруженные ладони.

— Кидаловом решили заняться, парни? — поинтересовалась Кузьминична и лицо её налилось нехорошей краской нехорошего уже самого по себе гнева.

— Да что вы, уважаемая! — поспешил заверить фрау Середа. — Мы только демонстрируем возможности нашего подарка вам, почтенная.

— Возможности? — переспросила Пелагея и добавила уже без всякого выражения, так, на всякий случай: — Я вам дам «возможности»! — Однако, хозяюшку сильно заинтересовал предложенный немного странноватым на её взгляд типом с внешностью майора разведки вариант возможностей. — Выкладывай, что там у тебя, — произнесла она деловито.

— Понимаете ли, — уловил тенденцию желания обязательного всеобщего поклонения в лице этой женщины Середа. — То, что мы доставили вам — весьма редкий экземпляр существа, исторически не имеющего собственной личины, но способного мастерски перевоплощаться в любую другую. Таким образом…

— Таким образом, — подхватила Пелагея, — я сейчас обобью все грабли об ваши спины, господа товарищи хорошие. За то, что вы вздумали водить за нос несчастную и больную женщину, у которой, тем не менее, хватит здоровья, чтобы проучить целую роту таких, как вы, придурков.

— Придуркин здесь только я, — ревностно вставил Придуркин.

— Тем более, — кивнула Пелагея и устремила взгляд на Середу, которого она небезосновательно посчитала здесь старшим и которого и решила в случае чего огреть в первую очередь.

 

59

Но Середа был не из тех, кого учат всякие встречные-поперечные и с охотки другой раз и сам был не против поучить. Поэтому, не успев запамятовать «придурков» выскользнувших из уст в общем-то глуповатой женщины, он приказал псевдоподу превратиться на минутку в фомальдегаусца.

Пелагея, всё ещё обнимавшая стог сена, превратившийся в маленький «Скользкий», вдруг увидела и осознала, что обнимает отвратительное и мерзкое даже на её непритязательный взгляд чудовище и с криком бросилась в сторону. Но мимикродонт уже превратился в цветочную поляну, который и сам не очень-то любил чешуйчатников, так как те постоянно охотились за ним и ему подобными.

Потом, совершенно последовательно, фомальдегауский супероборотень превратился сперва в корову, которую увидел вдалеке. Потом в собаку, кошку, ивовый куст и, наконец, — в саму Селёдкозасольскую.

Себя самой Селёдкозасольская испугалась больше всех. Неизвестно, что сильнее напугало женщину: то ли грабли, зажатые мстительно в её руках, то ли её застиранный халат, то ли отработанный годами предыдущей жизни и умело воспроизведенный здесь, по случаю, мизантропический взгляд на её одухотворённом хронической жаждой мстить людям за свои несбывшиеся желания и мечтания лице. Но эта женщина чуть не свалилась в реку, едва увидела в двух-трёх шагах от себя саму себя. И даже взмахнула грабельками, пытаясь запугать близняшку.

На что Селёдкозасольская-2 махнула с не меньшим дружелюбием граблями в ответ. Тут псевдопод решил малость остановиться и сделать тем самым, как он полагал, приятное колоритной женщине, памятуя о её жарких поцелуях в бытность его то стогом, то звездолётом поочерёдно.

Как бы там ни было и, не смотря на то, что женщина была сейчас напугана, между псевдоподом и ею протянулась невидимая ниточка симпатии и доверия друг к другу, что в дальнейшем на взгляд Середы могло послужить основанием для настоящей дружбы и сотрудничества в плане реализации возможностей оборотня на Земле и сохранения его вида для вселенной. Пока симпатия эта была больше односторонней, но Кузьминична и не знала ещё всех преимуществ обладания мимикродонтом.

— Изыйди сатана! — закричала Кузьминична на Кузьминичну и хотела её огреть граблями хорошенько по спине, но вовремя опомнилась, подумав о том, что эта перманентная особа перед ней, буравящая её своими бессовестными, крысиными глазками, вполне может оказаться её сестрой, потерянной возможно в раннем детстве. Ведь бывало же такое в латиноамериканских сериалах! — Ты кто? — поинтересовалась уже более спокойно и даже в некоторой степени сдержанно она.

— Я псевдопод с планеты Фомальдегаус фэтской Системы, — сказала сестра-близняшка.

— Тьфу! — сплюнула Селёдкозасольская. — А я подумала ты — моя сестра-близняшка из телесериала. Фанатка мыльных телесериалов Селёдкозасольская и в этот раз осталась верна себе и естественным и непринуждённым образом смешала явь и вымысел, сладкий киношный сор и суровую прозу, так сказать, не менее суровой своей, бывшей бы непроглядной без кино, жизни. — Давай дружить. Я вижу, что хоть ты и псевдопод, но очень уж смахиваешь на меня саму. Вместе начнём руководить деревней. Всё одно здесь все поспивались. Я буду самогон гнать, а ты продавать.

— А что такое самогон? — поинтересовался псевдопод, который никогда не видел данной жидкости.

— Валюта, — не вдаваясь в подробности, изложила свою точку зрения на сей счёт Кузьминична. — А я — валютчица, — похвасталась она. — Станешь выполнять мои указания, озолотишься. Будут у тебя и ковры, и хрусталь, не говоря уж о видеомагнитофоне, телевизоре, холодильнике и прочей дребедени.

Решив, наконец, вмешаться в ход дела, майор КГР прокашлялся.

— Посчитаю своим непременным долгом, уважаемая гражданка Селёдкозасольская, довести до вашего сведения, что вы попали в поле зрения нашей разведки с тех самых пор, как на вашем огороде осуществил посадку инопланетный космический корабль. Ведя за вами скрытое наблюдение, мы установили, что у вас появилась необходимость в домашнем помощнике, который управлялся бы за вас по хозяйству и, тем самым, снял бы часть ваших повседневных забот. С другой стороны данное существо, — он кивнул на псевдопода, который уже принялся растекаться на глазах изумлённой женщины по земле, превращаясь в мягкую и душистую траву, — с другой стороны это существо, которое мы назвали псевдоподом, нуждается в защите и бережном отношении. Одним словом, мы передаём его вам, чтобы вы смогли использовать его, как в качестве тягловой огородной силы, так и в виде неиссякаемого источника ручного труда, в случае перевоплощения существа в полноценного, рослого, сильного и категорически непьющего мужчину. — Середа что-то шепнул траве, расстелившейся перед ним, и та охотно сформировалась, выплеснувшись к верху, в деревенского плотника Фёдоровича, который, будучи в подпитии, как раз проходил неподалёку. В результате особой одарённости, наличествующей у мимикродонта, мимикродонт принялся вихляться в точности, как и плотник, то есть — из стороны в сторону и бубнить себе при этом под нос:

— Вы что думали, Фёдорыч пьян? — псевдопод упал на спину и посмотрел ошалелыми глазами сперва на Пелагею, потом на Середу. — Фёдорыч не пьян. — Мимикродонт повозился на земле, пытаясь подняться на ноги, но ему с третьей попытки удалось только сесть. — Фёдорыч трезв, как никогда. Только приболел маленько.

— Ещё один алкаш, — резюмировала Пелагея.

Середа дёрнул псевдо-Фёдоровича за рукав, в то время как оригинал, пошатываясь, зигзагами убирался восвояси, а вскоре и вовсе исчез в ближайших зарослях.

— Прекрати немедленно! — прошипел Середа. — Нельзя же до такой степени входить в образ, Станиславский недоделанный!

Псевдопод тут же переформировался в Кондратия.

— Ась? — переспросил ложный, не всамделишный Кондратий. — Ну, что, Семёныч, долго мы будем париться в этом гадючнике Тюрьевкрошевке? Не найдётся более достойного места, что ли, в необозримой вселенной для двух богатырей космической разведки?

Могёшь, — сказал Середа псевдоподу, пока Кондратий ошалело смотрел на самого себя. — И самое главное — трезвый, ведь! Что значит благотворно влияющий пример. — В дальнейшем, гражданка Селёдкозасольская, — обратился он к женщине, судя по всему, уже смекнувшей какие неслыханные перспективы сулит, как в личном плане, так и в общественном, это приобретение в виде непонятно чего и непонятно кого, — в дальнейшем будьте бдительны и не позволяйте объекту превращаться в отрицательных личностей и тому подобную мерзость. Ставьте всегда в пример данному существу, — Середа прихлопнул по плечу псевдо-Кондратия, — личностей светлых, непьющих и не тяготеющих к криминалу и к прочему антизаконному и антисоциальному образу жизни.

— Да я чего? Я с радостью, — забормотала посчастливевшая в одночасье женщина. — Пусть поживёт пока у меня. Если негде. Я и накормлю и обогрею и бутылочку поставлю, — раскисла совсем уж она, ведь сбылась давнишняя и казавшаяся ей неосуществимой мечта о мужчине-супермене, который по её желанию теперь мог превратиться и в киношного ковбоя и в кольщика дров и в импортный дорогущий диван, если в том назреет необходимость.

Да, что ни говори, а развернуться отныне Пелагее Кузминичне было где. Хватило бы только фантазии. Но на этот счёт Пелагеюшка решила задействовать общественность, без права передачи объекта в чисто символические руки последней. Просто данная общественность на чисто общественных началах подключится к творческому процессу превращения космического оборотня в нужные и полезные и просто интересные объекты типа Домогарова, Микки Рурка, Сильвестра Сталлоне и прочих звёзд и знаменитостей. У кого, сколько фантазии хватит на эти пертурбации.

— Ну, всё. Покедова, — помахал ручкой Кондратий почему-то псевдоподу и направился к космическому кораблю.

Середа нехотя поплёлся следом. Очень уж бывалому разведчику не хотелось улетать с Земли. Семь лет в чужих мирах, вдали от родины это вам не хрен свинячий. Ностальгия загрызёт до смерти. Хорошо хоть у разведчиков ранга и класса Середы нервы были крепкие. Другой бы уже запил с горя. Но не таков был майор. Если встанет бывало не с той ноги, сам загрызёт кого хочешь. Хоть и эту самую… э-э-э… ностальгию. Со скукой придачу.

Вообще, как считал майор, вся ностальгия от безделья. Если человеку есть чем заняться, то ностальгировать ему, как правило, некогда. И с этих позиций, да и с многих других майор был прав. Сам он был человеком сугубо деловым, потому, маленько порасстраивавшись, что приходится улетать, тем не менее, сел на вверенный ему транспорт, то бишь, «Скользкого» и, включив зажигание телепортационной установки, выжал педаль акселератора.

Но, перед тем как скрыться в необъятных просторах бескрайней вселенной, оба, и Середа, и Кондратий выглянули в иллюминатор и увидели, как их знакомая Пелагея Кузьминична Селёдкозасольская правит с помощью упряжи спасённым ими от вымирания псевдоподом-уже-мерином, покрикивая с самым счастливым видом на осчастливленного мимикродонта:

— Но-о, холера! Что встал, как вкопанный?! Нам ещё с тобой пахать, не перепахать! Огородов-то у соседей — тьма и за вспашку они хорошо платят! Пошё-ёл вперёд, буланый! Я ещё за тебя возьмусь, псевдоскот!

Псевдо-буланый понуро плёлся по меже, таща за собой небольшой, но зато настоящий, не псевдо плуг. Зато он уцелел в эволюционном сражении за выживание.

— Куда летим, Семёныч? — спросил Кондратий, прежде чем «Скользкий». Повинуясь неумолимым правилам телепортационных технологий, растворился в земном воздухе.

— К пирегойской принцессе, паря. Мы итак к ней затянули визит, — ответил майор.

В то время как Середа с Кондратием спасали псевдоподический вид от вымирания, пирегойская принцесса вела борьбу за собственное выживание. Пирегойский спецназ помогал ей в этом, но до окончательной победы было далековато. И, наоборот, победа чешуйчатников казалась неотвратимой. Слишком не равны оказались силы. И даже беспримерные мужество и отвага пирегойцев не гарантировали им возможности сведения сражения хотя бы вничью.

— Осторожнее, принцесса! Сеть! — выкрикнул командир спецназа Рад, и Риф только успела пригнуться, как брошенная в неё прочная капроновая сетка накрыла одного из пирегойцев.

Сбитый с ног сетью спецназовец, попробовал высвободиться, но, чем больше он старался, тем больше запутывался. Другой подскочил к нему и одним взмахом ножа перерезал капрон. Лучемёты пирегойцев заработали с удвоенной силой. Справа прорвалась особенно многочисленная группа чешуйчатников и, несмотря на то, что передние сразу же попадали наземь, дымя обугленной чешуёй, задние всё так же напирали, выкрикивая угрозы на фомальдегауском языке.

Пирегойцы заняли круговую оборону, став кольцом спина к спине. Аннигилятор им найти не удалось и потому приходилось обходиться тем, что имелось: пулестрелами, плазмомётами и прочей мелкой ерундой вроде пистолетиков и ножей. Вскоре у них стали заканчиваться боеприпасы. Первым замолчал лучемёт Рада. Потом смолк пулестрел Риф. После этого отказало оружие ещё у двух десантников.

Рад, орудуя только прикладом лучемёта, прорвался к дезинтегратору фомальдегаусцев и успел произвести оба выстрела прежде, чем его ударили по голове и он упал, потеряв сознание. Выстрелы, произведенные Радом, расчистили проход — целый коридор в толпе нападающих и пирегойцы ринулись в этот проход, торопясь сделать это прежде, чем чешуйчатники смогли бы опомниться и вновь преградить им дорогу.

Действуя ножами и прикладами, отважные пирегойцы успели пройти треть расстояния, прежде чем их схватили и свалили наземь. Отныне они становились пленниками злобных чешуйников. Риф с тоской посмотрела в ту сторону, где на полу склада лежал Рад. Голова командира была залита кровью и Риф казалось, что молодой атлет не дышал, хотя она и не могла поверить в его смерть.

В дальнем конце склада продолжалась какая-то перестрелка, скорее всего там орудовала вторая группа пирегойского спецназа, которая вначале обратила огонь на себя, чтобы первая группа однополчан прорвалась к принцессе. Но теперь и эта, вторая группа увязла в битве с превосходящими силами противника, и положение её бойцов казалось крайне безнадёжным.

Принцессу связали по рукам и ногам и поволокли куда-то отдельно от её соплеменников. Но куда её тащили, принцесса так и не узнала. Внезапно крыша склада затрещала и опасно провисла, а потом, поколебавшись немного, рухнула внутрь складского помещения и в образовавшемся огромном проломе Риф увидела нос корабля землян.

«Скользкий» опустился прямо на крышу склада, так как с помощью пси-связи, на которую вышел опытный Середа, Кондратию и майору стало понятно, что, если они промедлят хотя бы немного, пирегойской принцессы им не видать. Телепатические сигналы, которые, как известно, являются основой пси-связи, донесли до Середы суть намерений фомальдегаусцев, а именно то, что чешуйчатники опознали в Риф пирегойскую принцессу и собирались её убить.

— Эй, вы, чешуйчатозадые! — закричал Кондратий, приоткрыв форточку широкого иллюминатора. — Только троньте ее, и я вам всем морды поразобью!

— Из аннигилятора, — добавил Середа и, чтобы его правильно поняли повращал стволом того, о чём он упомянул. Фомальдегаусцы знали особенности конструкции сего орудия, а, потому решив не усугублять своё положение, замерли в ожидании развития событий. — Оружие на пол, — как по писанному чесал Середа, — мордами в пол. Вот так. Кто шевельнётся — труп. Всем понятно?

— Всем, — ответил кто-то из, уже улёгшихся на пол.

Аннигилятора фомальдегаусцы боялись панически, помня, что проделывал, играючись, «Скользкий» с помощью этой штуки в пустыне Гири-Гири. Да и у самих у них была такая штука, только вот находилась она далековато. В самом конце склада, где пирегойские спецназовцы уже собирали, брошенное чешуйчатниками оружие. Спецназовцы же освободили принцессу от пут.

— Однако, вовремя вы прибыли, — сказала она, подойдя к «Скользкому». — Ещё бы немного и мне — конец.

— Извиняемся, что не сделали этого раньше, — проворчал Середа. — Были заняты.

— Мы спасли псевдопода, — похвалился Придуркин.

— Да не то, чтобы спасли. Но переправили на другую планету, где ему будет безопаснее и комфортнее.

— Что ж, похвально, что вы заботитесь не только о землянах, но и о существах с других планет, — улыбнулась принцесса. — Я думаю, вы честно заработали по Серебряной Звезде и званию полковника. Награды и звания мы вручим вам сейчас, а торжественно отметим это событие по прибытию на мою планету.

 

60

— Семёныч, ты дослужился. Тебе полковника дают, — толкнул в бок локтём агента Кондратий.

— Да и тебе же, балда, дают, — удивился Середа.

— Да я-то что, Семёныч, — скромно потупился Придуркин. — Я ещё и евфрейтору не нарадовался. Мне полковницкие погоны сейчас вроде ни к чему.

— Ладно, не привередничай, паря. Бери, что дают, — урезонил Придуркина более опытный в получении званий Середа. — Один хрен эти звания ни Пятёркин, ни Зимин с Березиным не признают.

— Раз так, то возьму, — согласился Кондратий. — Для потехи.

— Не для потехи, а в знак уважения к тем почестям, которые нам оказывают эти прекрасные инопланетяне, честные гуманоиды и благовоспитанные хомо сапиенс.

— Это эти, что ли? — кивнул в сторону глазеющих на них, уже связанных чешуйчатников Кондратий.

— Не эти, балда, — произнёс, не раскрывая рта, по-гангстерски Середа. — Вон те, — показал он незаметно глазами на пирегойцев. — Кто тебе, дурак, полковника присвоил? Ты, что, дебил вообще?

— Так бы и сказал, Семёныч, что те. А то говоришь загадками.

— Я тебе дам «загадками»! Вот вернёмся в «Скользкий», ты у меня попрыгаешь там, поотжимаешься от пола двести раз и походишь строевой с полной выкладкой и с дезинтегратором на плече. Это нас здесь уравняли в звании. А по земному званию ты против меня мелочь микроскопическая.

— Так кто спорит, Семёныч? Я ж супротив начальства не иду. А, если иду, только по дурости врождённой, от хвамилии такой.

— Ладно, слышали мы уже про твою фамилию. Нельзя же из неё культ личности делать. Посовестился хотя бы, Придуркин. Всё же в дальних мирах находимся, и свинячить, как это делают у нас на Земле, не стоит. На тебя, Кондратий, вся галактика смотрит. Стоит ли позориться?

— Не стоит, Семёныч. Лучше не будем. А то как-то стыдно. Всё ж таки мы пирегойские полковники.

— То-то и оно, Кондраша. На Пирегойе мы теперь белая кость.

Придуркин уселся на броню «Скользкого».

— Слушай, Семёныч! Есть идея, — сказал он. — А давай поселимся на Пирегойе. Пирегойцы такие же на вид, как и земляне, только станем полковничье жалованье получать. Наверное, и проезд на общественном транспорте для нас, как героев Пирегойи, будет бесплатным. Девки ихние с ума свихнутся, как нас увидят в эполетах и с Серебряной Звездой на груди. Женимся, детишек пирегойчат заведём.

Середа с подозрением уставился на Кондратия.

— Так это чистейшей воды, Кондратий, дезертирство и по земным законам за одни эти мысли я сейчас должен тебя арестовать и переправить прямиком в земной штрафбат. А тем не позавидуешь. Чуть что, их первыми бросают залатывать Чёрные дыры в космосе, и устранять возмущения гравитационных бурь.

— Ну, ты и скажешь, Семёныч! Дезертир! Какой же я дезертир? Я ж ещё не спустился на Пирегойю и не попросил у них ничего. А ты сразу — дезертир. Уже и пофантазировать нельзя.

— Ты фантазируй, Кондратий, да меру знай. У нас уже был один такой фантазёр. Насилу от тюрьмы отвертелся. Пришлось дополнительный подвиг совершать, чтоб реабилитироваться. А ты попробуй, найди повод для подвига. Не так-то это просто, Кондраша. Подвигонесущие ситуации не так часто возникают, как этого хотелось бы. Другие разведчики годами по космосу рыщут, но так и не находят созревшей для подвига ситуации.

На чёрном оппеле Пятёркин мчался по ночному Пятигорску. По встречной полосе то и дело проносились целые вереницы машин, но Пятёркин словно и не замечал их. В голове генерала билась и пульсировала одна единственная мысль относительно объекта доставленного на Землю агентами Середой и Кондратием. Псевдопод, как охарактеризовал в процессе пси-связи доставленное существо Середа, мог оказаться одним из первых бойцов новой, небывалой и невиданной доселе армии. Армии производимой и воспроизводимой самими же её бойцами.

— Вот это да! — не заметив того сам, вслух произнёс Пятёркин. — Ну и везуха же! Вот подвалило везение, так подвалило! Да с миллионом таких псевдоподов мы в порошок сотрём любую армию, не говоря уже об этих подлых фомальдегаусцах. Земля и вся Солнечная Система будут надёжно защищены, а мы станем покорять другие миры и наводить на них свой, земной порядок! Ну и Середа! Ну и голова! Таких агентов мало сейчас. Они на вес золота. — Пятёркин прикинул, сколько весит Середа. Подумал, что — мало и присовокупил к нему Придуркина. Выходило в самый раз. Но только, если продавать их кому-нибудь, а не наделять золотом самих. — А может дать Середе подполковника вместо золота? Не так накладно. Да и засиделся мужик в майорах. Нет, за такую операцию полковника не жалко. Пусть знают другие агенты, что в штабах их не сплошь свиньи сидят, а — через одну и уж, что-что, а в положение простых агентов войти умеют. А, если и не умеют, то все равно умудрятся войти. Точно, Середе дадим полковника, а Кондратию… Кондратию… Пожалуй, ему тоже нужно что-то дать. Может лейтенанта? Точно пусть будет лейтенантом. Офицерские курсы потом закончит. Звание получить труднее. Но он это звание заслужил. Заслужил, чёрт его возьми!

Пятёркин немедленно связался со штабом с помощью обычной радиосвязи и приказал, чтобы приготовили в отношении Придуркина Середы и других особо отличившихся агентов, но выполняющих задания в других секторах галактики, документы о награждении их различными званиями и наградами.

— И вызывайте их по одному немедленно для вручения соответствующих их нынешнему положению погон, — приказал Пятёркин.

— Есть! — послышался в трубке чеканный как у легендарного диктора Левитана голос безвестного полковника.

И Пятёркин подумал, что, пожалуй, надо наградить и этого полковника, за его голос. Талант ведь среди канцелярских бумаг пропадает, поощрять надо.

Тем временем, как «Голубое Пламя» приостановило своё падение, в случае осуществления которого могла накрыться целая планета, и, что немаловажно — придачу с земным десантом, Коврижкин выдвинул голову из плеч, которую незадолго до этого задвинул туда и с надеждой посмотрел на Принца Семи Жемчужных Планет.

— Малдахай-3…, — начал он проникновенно.

— Где? — не поверил Малдахай, который был почему-то третьим, и принялся вертеть головой, в надежде непременно отыскать взглядом сей непонятный, названный Коврижкиным объект.

— Это я тебе говорю — Малдахай. Так ведь тебя зовут?

— А-а, — протянул несколько разочарованно Малдахай-3 и он же — Принц Семи Жемчужных Планет Звёздного Мира Альфа-Центавра. — Я думал тут, что-то ещё. Нет, называй меня проще — Принц. Я ведь не привык к полному имени. Полностью меня называли только сестрёнки и братишки и то лишь затем, чтобы подразнить.

— А не обидишься, если я тебя буду Принцем называть?

— Нет. Мне нравится это имя.

Коврижкин вздохнул.

— Принц, дела наши хуже некуда. «Голубой Огонь»…

— «Голубое Пламя».

— … «Голубое Пламя» — в атмосфере Драгомеи. А такой фактор лишь увеличивает вероятность самопроизвольной детонации, находящихся на его борту бандбургских алмазов. Не станешь же ты отрицать, что через минуту-другую всё сие шарахнет, и мы превратимся в пригоршню-другую светоносных кварков?

— Не стану, — кивнул степенно и важно Принц. — И никто бы не стал этого делать на нашем месте.

— Вот, что значит контрабанда! Гибель целого мира! — возмутился Коврижкин.

— Каждый имеет право совершать маленькие ошибки, — попытался оправдаться Принц.

— Ничего себе «маленькие»! — продолжал возмущаться Коврижкин. — Существование целой планеты поставлено под угрозу!

— Но ведь в масштабах всей вселенной потеря невелика, — не сдавался Принц. — Что такое какая-то планетёнка с силой притяжения в один порядок для всей звёздной системы хотя бы даже нашей галактики?

— Но на этой планете находимся мы, мой вы дорогой! — подшагнул к Принцу Коврижкин, непроизвольно сжимая кулаки, и Принц посчитал благоразумным несколько отступить от взбешённого Коврижкина.

И в это самое время «Голубое Пламя» взорвалось. Оно просто вспухло, действительно, превратившись в ослепительно яркий сгусток голубого пламени, и Коврижкин ехидно улыбнулся.

— Вот почему космические корабли нельзя называть именами подобного ряда, — сказал он, философски щурясь. — Рано или поздно имена срабатывают! И всё приходится начинать сначала: строить корабль, красить его и тэ дэ и тэ пэ. Заливать в баки горючее.

— На краске можно сэкономить, если покупать её оптом в корпорации, на которую я работаю, — не преминул напомнить по случаю Принц.

— Уже сэкономили, — проворчал Коврижкин и, приставив руку ко лбу козырьком, вгляделся в пылающие обломки «Пламени», зависшие в небе. — Что-то он как-то недовзорвался, что ли, — сказал он через некоторое время.

— Наверное, погода сыровата, — предположил Принц, тоже не отрывающий взгляда от портящегося прямо на глазах вверенного ему корпорацией транспорта.

— Не, я думаю алмазы фальшивые, — помотал головой Коврижкин.

— Отчего ж тогда они взорвались? — удивился Принц.

— Может быть не все фальшивые, а только частично, — теперь предположил земной гвардеец.

Притвора-237-А падал за горизонт. А потом его охватило и взаправдашнее пламя. Скорее всего, пилот, заглядевшись на взрывающийся корабль, забыл выключить установку на борту вертолёта имитирующую языки пламени и та, перегревшись, замкнула проводку, чем вызвала всамделишнее загорание вертолёта, плавно переросшее впоследствии в бурное, феерическое и где-то даже в чём-то красивое зрелище пожара на борту.

Вертолётчики прыгали вниз один за другим, открывая ранцевые парашюты. Но, отвертевшись от одной напасти, они не могли минуть напасть другую в образе наглым образом детонирующего «Голубого Пламени». Во всяком случае, так считали Принц с Коврижкиным, которые с неким даже чувством превосходства посвящённых наблюдали за спасающимися пилотами Притворы, только что чуть не уничтожившими их.

И всё-таки тот факт, что «Пламя» недовзорвалось, не давал покоя ни Коврижкину, ни Принцу. Нечто во всём этом было ненормальное, мистическое и это настораживало и напрягало их, лишая возможности катиться проторенной тропой в пропасть неизвестности, во тьму и в ничто.

— Обычно процесс взрыва не затягивается, чтобы не отвлекать внимание погибающих, — заметил Принц с некоторым раздражением. — Этот же, — он кивнул на клубящийся голубой огонь над головами, — устроил настоящее представление.

— Бежим! — подскочил к ним один из пилотов Притворы, невысокий скуластый альверянин. — Сейчас рванёт!

— Не, не рванёт, — убеждённо сказал Коврижкин. — контрабандный товар частенько страдает качеством. И нам точно такой сейчас попался. Выпал, так сказать, на нашу долю. Контрабанда есть контрабанда, — изрёк он философически.

Естественно, в данной ситуации ни Коврижкин, ни Принц, ни альверянин не знали, что полноценного взрыва не произошло в случае с «Голубым Пламенем», лишь благодаря зарвавшимся пирегойским учёным, которые к этому часу до того свернули пространство вселенной, что оно не только приостановило взрыв «Пламени», но и пресекло напрочь все попытки и поползновения в этом же направлении всех сверхновых звёзд. И, в общем-то, полезные для галактик и вселенной взрывы сверхновых, теперь стали проблематичны и, практически, даже невозможны. Если мелкие взрывы, вроде рвущихся снарядов и бомб, продолжали сеять разрушения и смерть среди полков и дивизионов, враждующих и сражающихся в данное время армий в фэтской Системе, то взрыв в масштабе целой планеты уже не вписывался в каноны новой, только что возникшей, благодаря неуёмному уму перигойских физиков-кваркоядерщиков, физики.

Однако, в случае развития необратимого процесса сворачивания вселенной, и взрывы бомб станут невозможными. Была ли какая-то хотя бы сомнительная польза от сведенной спазматически вселенной, от этого её спазма в данном положении вещей? Наверное, нет. Ведь люди любят повоевать. И лишение их подобной утехи может пагубно сказаться на привычках людей в виде их деградации и полнейшего морального разложения. Всплеск эмоций эгрегоров человечеств становится невозможным, вследствие невозможности применения ими, группами людей и целыми человечествами эффективных и зрелищных видов вооружения и разумные цивилизации просто зачахнут на корню, случись такое.

Конечно, можно повоевать и с помощью каменных ножей и топоров. Но, где гарантия, что эффект принесения этими нехитрыми инструментами по лишению человеческих жизней и нанесению максимального человеку вреда, тоже не аннулируется? Да и эффективность этого эффекта тоже не высока. Не тот эмоциональный всплеск. Не та энергизированность. Не та категория и не тот класс развлечений!

 

61

Другое дело, когда по тебе строчит пулемёт, в небе горят осветительные ракеты, сам ты весь ползёшь по минному полю, а навстречу тебе выкатываются вражеские танки, поддерживаемые цепью автоматчиков, когда у тебя закончились патроны, совсем нет гранат, штык-нож по недосмотру не выдали ещё на призывном пункте, а сам ты весь уже изранен и не надеешься уцелеть в той мясорубке, в которую ты попал по недосмотру родителей.

Вот это развлечение! Это — прикол! Для тех, конечно, кто со стороны вражеских позиций смотрит на тебя в бинокль и гадает, доползёшь ты до следующего ряда колючей проволоки, чтобы израниться о её острые шипы ещё больше, или тебя уложит снайпер до того, как ты успеешь составить и отправить ноту протеста в межгалактическое сообщество по правам человека в связи со скотским состоянием «взлётной» полосы в иные миры! «Взлётной» полосы, естественно, которой является нейтральная земля между рядами окопов схватившихся в смертоносном клинче враждующих армий.

Так думал Коврижкин, глядя на недовзорвавшийся корабль с алмазами, пока альверянин улепётывал, куда глаза глядят, а Притвора того альверянина догорала за горизонтом, вздымая к небу, с зависшим в нём недовзорвавшимся и недосгоревшим «Пламенем», оранжевые языки пламени.

Тем временем, которое мы сейчас тщательно описываем в этой главе, пирегойские учёные вовсю подключали питательные элементы и батарейки к только что сконструированной ими, противоколлаптической установке. По их мнению, наращивание количества силы противодействующей сжатию вселенной могло привести к положительному результату. Простота же данной антиколлапционной установки заключалась в том, что установка была тем же самым аппаратом, что и подверг сжатию пространство физической вселенной. Учёные лишь перебросили клеммы, питающих установку, элементов питания с плюса на минус, а с минуса на плюс. И такая нехитрая операция заставила заработать коллапсатор в обратном режиме. То есть, в режиме «наоборот».

Во всяком случае, плоды последних усилий опомнившихся пирегойских ядерщиков и видели Коврижкин с чужедальным Принцем на Драгомее.

Зато не видела горящего, а вернее чадящего пламенем «Пламени» Безбашенная, посланная отважными землянами, как известно, для развала драгомейской экономики. Вооружившись земным флагом и, расталкивая бесцеремонно попадавшихся на пути альверян и фомальдегаусцев, она упорно продвигалась к назначенной ей цели — высокой водонапорной башне, придвигающейся к ней всё ближе по мере её продвижения вперёд.

Пули отскакивали от панциря с тем же эффектом, с каким отскакивает горох от стенки. Магнитное поле, окружающее панцирь Таньки, отклоняло все выпущенные в неё сгустки плазмы. Дезинтеграторы не брали Таньку, так как она оглушала дезинтеграторщиков ударом кулака по голове ещё до того, как те успевали выстрелить. Единственное, что немножко мешало ей, так это противотанковые «ежи» и противотанковые рвы. Но и их успешно преодолевала отважная девушка, раскидывая с помощью хитроумных приёмов сумо вражеские доты, дзоты и прочую военно-тактическую мелочь.

Перед самым входом в водонапорную башню Танюха столкнула кабинами два вражеских бронескока. А потом, не дожидаясь, пока те рухнут на землю, догнала ещё один и свалила его, дёрнув последнего за его куриную лапку. Можно, конечно, было продолжить развлечение, но Танька понимала, главное, наиважнейшее в любой войне это водружение знамени на самой высокой точке вражеской территории. Отчего-то вражье знамя, развевающееся над любой численности воинским подразделением, действует, как мгновенно отрезвляющий фактор на умы самых высших чинов этого подразделения и заставляет все их мысли устремиться к подписанию акта о капитуляции. Таковы непреложные законы психики генералов и маршалов в войнах и ничего с этим не поделаешь. История прямо пестрит фактами о подписании капитуляционных документов именно после водружения такого знамени над вражеской территорией и против статистики, как говорится, не попрёшь.

Когда штаб КОВПСРОА вышел на связь с Середой, даже Кондратий уловил эти волны.

— Семёныч, — позвал он майора, — Эти, как их, штабные с тобой связаться хотят.

— Слышу, Кондратий, слышу, — сказал разведчик, поворачивая мысленно воображаемую ручку настройки пси-связи, чтобы лучше слышать штабных коллег, всех этих канцелярских крыс с их блокнотами, бланками, пишущими ручками и скрепками.

— Предлагаем телепортироваться в штаб для получения наград, — прозвучало в открытом сообщении.

— Вот приставалы, — пробурчал мысленно, пси-связически Середа, но, к счастью штабисты не расслышали его, — не могут обойтись без того, чтобы не оторвать человека от работы на самом интересном месте работы.

— Это, каком же таком месте, Семёныч? — поинтересовался Кондратий.

— Месте Победы, Кондраша! — с некоторым пацифизмом, как показалось Кондратию, откликнулся коллега. — Мы же с тобой сейчас триумфируем, а они мешают.

— Я ж говорил, пора линять из Земной Гвардии, — проворчал Придуркин. — В ней только все и думают о карьере. А воевать и некому.

— Ещё одно упоминание о дезертирстве и я предам тебя анафеме, — пригрозил майор. — Знаешь, что такое «предать анафеме» на сленге разведчиков? — поинтересовался он.

— Ну, «предать» — слово мне знакомое, — сказал Придуркин, плотоядно ухмыляясь. — Я не единожды размышлял над его значением и даже медитировал над ним. Всё нужно испытать в жизни, — сказал он совсем уж загадочно.

Середа лишь косо посмотрел на Придуркина.

— «Предать анафеме» на языке разведчиков, — сказал Середа, — значит, расстрелять коллегу без военного трибунала за предательство и безнравственно-вероломное поведение. Скажи спасибо, что я тебя давно знаю, а то бы уже… Одним словом, не расстреливаю я тебя, Кондраша, чисто по знакомству. Устав, конечно, я тем самым нарушаю, но — в пределах, допустимых в таких случаях, законов человеческого фактора. То есть, Кондраша, я — тоже человек, хоть и разведчик, и ничто человеческое мне потому не чуждо. Даже — твоя, Кондраша, жизнь!

— Ну, Семёныч! Ну, ты и даёшь! Расстрелять меня задумал, своего закадычного дружка и подчинённого! Да я тебя, можно сказать, из Бараклиды спас, а ты в пределах допустимого допускаешь мысль в свою голову, Семёныч, о моей, так сказать, преждевременной, с помощью тебя, Семёныч, кончине. Опомнись, Семёныч! Что ты понимаешь в вопросе дезертирства, если ты никогда его не изучал. Ведь дезертир, майор, такой фрукт, что может дезертировать, как вперёд, так и назад. Ты слышал, что-нибудь о двойных и тройных агентах?

— Да я сам такой…, — заикнулся, было Середа, но тут же прикусил язык. Однако Кондратий не заметил оплошности командира. — Я хочу сказать, — сказал майор, — что у нас в КОВПСРОА все сплошь тройные и более агенты. Вербовка направо и налево, перекрёстным и квадратно-гнездовым способом сплошь и рядом практикуется, как в нашей разведке, так и в любых других разведках мира и потому тройное агентство уже как бы и не престижно, до смешного банально. Чтобы удивить свою возлюбленную, требуется нечто большее, этакое, понимаешь, изощрённо-вычурно-чарующее. В общем, в стиле агента проституирующего направо и налево.

— Вот блин, Семёныч! — оторопел Придуркин. — Не ожидал я таких слов от тебя! Ты мне всегда казался достойным для подражания примером. А теперь я до того презираю тебя, что тобой восхищаюсь!

Середа скромно потупился.

— Это ещё что, Кондратий. Мы с тобой достигнем немыслимых высот в плане вероломства и предательства, помянешь моё слово.

И тут Кондратий проснулся. Он и не заметил, как уснул, намаявшись за день, на самом интересном месте совместного митинга с пирегойцами. Он взглянул на майора, выступающего в данное время перед пирегойцами и советующего им добить, забаррикадировавшихся в других складских помещениях, чешуйчатников, пока те не опомнились от первоначального шока и не организовали тактически грамотное контрнаступление.

— Размажьте их по стенкам, ребята, — советовал Середа.

А потом он взглянул на Кондратия.

— Семёныч, — позвал его слабым голосом Кондратий, — На каком месте начался мой сон? На том, где ты являешься предателем Земной Гвардии? Или том, где ты десятерной агент, гордящийся своим послужным списком агента. Агент являющийся агентом всех самых крупных, враждующих между собой армий?

— Чтоооо!!! — взревел майор. — Да ты знаешь, что делают с такими, как ты провокаторами?

— «Предают анафеме», — заученно сказал Придуркин.

— Как это? — не понял Середа.

— Расстреливают, — пояснил Кондратий. — Без суда и следствия и даже без военного трибунала, скорого на расправу.

— Где ты такой ереси нахватался, Кондраша? — озабоченно спросил Середа и приложил руку ко лбу подчинённого. — Уж, часом, не заболел ли?

— Не, Семёныч, — тряхнул головой Кондратий. — Сон мне приснился.

— Нельзя спать в бою, паря, — нахмурился майор. — Враг не дремлет и так и выжидает, чтобы, кто-нибудь из бойцов противостоящей армии уснул. Мы не должны, Кондраша, радовать противника. Это кредо каждой действующей в меру сил армии. Максимум дискомфорта и переживаний для врага — вот мерило истинного воинского искусства и тактического мастерства любого бойца любого из соединений нашей армии.

— Не знал, Семёныч. Думал, это мы развлекаемся.

— Одно у нас развлечение, Кондраша. Это получение зарплаты, наград, званий и выход на пенсию. Других не предвидится…А теперь отправляемся на Землю. Нас хотят видеть в штабе.

— Зачем, товарищ майор?

— Не знаю, ефрейтор. Наверное, пропесочить хотят.

— Ну, я им такого не позволю. У меня тоже гордость разведчика имеется, — пообещал Кондратий.

— Большому кораблю — большое плаванье, — поощрил Середа.

В здании КОВПСРОА, перед которым они сели, хмурый Зимин вручил им погоны с внеочередными звёздами и по медальке за беспримерные мужество и отвагу, традиционные для такого рода операций, как спасение Земли, галактики, вселенной и всего сущего от гибели.

— Это вам авансом за ту службу, которую вы понесёте в дальнейшем, — сказал раздражённо Зимин, незаметно, но настойчиво подталкивая и оттесняя разведчиков к выходу. — Полковник Смертин! — крикнул в коридор. — Выдайте агентам по две порции сухого пайка: банке сгущёнки на рыло и сто граммов сырокопчёной колбасы на обоих. Пусть порадуются земной жизни, уставшие от суровых будней инопланетной действительности отважные бойцы.

Смертин выдал разведчикам не по две порции затребованного генералом, а всего лишь по полторы. Но и этому разведчики были рады. Они ведь успели здорово соскучиться по земным реалиям — сгущёнке и тушёнке.

Навернув презент прямо у стапелей, они прилепили кое-как на грудь награды, а погоны рассовали по карманам и стартовали с Земли к новым приключениям и новым мирам.

— Иногда я думаю, Семёныч, — поделился мыслями с командиром Кондратий, — что вот ради этих семидесяти граммов колбаски, выданной нам милостиво на Земле, стоило лететь к чёрту на кулички, чтобы подставиться под пули и щупальца врага. Ведь не в колбасе дело, а во внимании. Родина нас не забыла. И в самый опасный момент для себя вспомнила о своих сыновьях и отметила их героические заслуги.

— Наконец-то ты понял, что не в жрачке дело, — сказал полковник лейтенанту, — а в стремлении к ней.

Танька тем временем о еде была совершенно противоположного мнения тому, каким в данный момент располагал Середа. Она водружала на крыше водонапорной фомальдегауской башни земной многоцветный флаг и была счастлива выполнением этих нехитрых своих обязанностей. Счастлива по той простой причине, что теперь-то жрачка ей, за проявленные ею отвагу, мужество и героизм на поле боя, была обеспечена. Её исцарапанные пулями латы гремели на ветру, а флаг теперь гордо реял на флагштоке. У Таньки кружилась голова от счастья и высоты. А ещё внизу она увидела генерала Березина и без памяти влюбилась в него с первого же взгляда, как хороший снайпер не стреляет, когда это нужно, дважды. Чтобы не обделить своими всеохватывающими чувствами и других, Танюха попутно влюбилась и в чумазых, перепачканных пороховой гарью Фрола и Акакия, подвизающихся рядом с генералом. Но в них — только немножко. Основные же её любовные инстинкты были сосредоточены на Березине, вытесняя из могучего олимпийского сердца девушки былую любовь к секретному, но, тем не менее, по непостижимому парадоксу военной судьбы, широко известному в определённых кругах изобретателю Загибину-Кулибину.

 

62

На Фомальдегаус тем временем начали прибывать основные силы пирегойских подразделений, а добавочные полки стартовали с Хенджеликс, Сервеи и Ханаона, образовавших с недавних пор военный конклав антифомальдегауских сил.

Когда военные склады на локальном участке планеты были захвачены пирегойским десантом, принцесса Рифма отдала приказ грузиться в десантные звездолёты и препроводить под усиленной охраной почётных земных гостей на её родину.

— Мои родители и сестра очень будут рады увидеть вас, когда узнают, что вы спасли мне жизнь, — сказала Риф. — Чешуйники отступают, и добить их для наших доблестных пирегойских гвардейцев является лишь делом времени.

— А что же по части сворачивания пространства? — забеспокоился Кондратий. — Ведь мы можем и не успеть долететь до планеты.

Он взглянул на один из висящих в фомальдегауском небе огромных шаров.

— С этим всё теперь в порядке, — улыбнулась принцесса. — Установка по приостановлению свёртывания вселенной, которую задействовали наши учёные, сработала в точности с намеченным планом. А мощный энергетический выброс, произошедший в результате взрыва бандбургских контрабандных алмазов, повернул процесс вообще вспять. И теперь пространственно-временной континуум нашей проявленной вселенной вновь достиг своего оптимального звучания в регистре вибраций. С той лишь разницей, что процесс свёртывания-развёртывания Пространства отныне стал управляем стараниями учёных. Теперь в случае возникновения войны, мы можем довести сжатие Мира до такой степени, что порох начнёт сочиться водой и, в силу этого, потеряет способность воспламеняться. Таким образом, мы сумеем контролировать любую войну. А, если нет, превратим её в тривиальную поножовщину, так как любое оружие, основанное на выбросе больших количеств энергии, потеряет способность функционировать.

— Не хило! — только и смог вымолвить Кондратий.

— Посмотрим, — проворчал более искушённый в войнах полковник Середа.

Он то знал не понаслышке о том, что на всякий яд есть противоядие, а на всякое действие — противодействие.

Эти универсальные вселенские законы он изучил ещё в школе, и на мякине Середу провести было очень сложно, как и на любом другом сверхдешёвом сырье.

Как понимал Середа, начиналась эра новых войн, эра битв разворачивающих-сворачивающих Пространство установок. И, если уж победит разворачивающая установка, оружие, в основу которого заложена способность к выбросу энергии, вновь получит возможность действовать.

Двадцать обитаемых планет фэтской Системы, два десятка населённых миров кружили вокруг своего светила в ожидании новых свершений, новых войн и новых побед в этих войнах, ожидали перемирий, пактов о ненападении, нот протеста и актов незамедлительной, сиюминутной капитуляции, жалоб и заявлений по поводу ночных бомбёжек и утренних артобстрелов.

Селёдкозасольская пахала на своём псевдоподе, спасённом от нахрапистых чешуйников, Кондратий и Середа летели с полуофициальным, дружественным визитом на дружественную Пирегойю, а война, развязанная фомальдегаусцами, медленно угасала, повинуясь усилиям Совета Двадцати, королей и президентов прогрессивных планет-Миров. И, по всей вероятности, следующее столетие обещало стать мирным, беззаботным и беззлобным, с развитием науки, техники искусств и дружественных отношений между планетами и звездными мирами.

— Что-то мне домой захотелось, — зевнул Середа, глядя через иллюминатор на приближающийся шар Пирегойи.

— Потише, товарищ полковник, — шепнул Кондратий. — Не дай бог принцесса услышит. Обидится ведь страшно!

— Ну вот, Кондраша, ты и превратился в настоящего разведчика, — повернул к лейтенанту голову полковник. — Только что ты уловил мой телепатический сигнал самого секретного уровня. Такой сигнал не улавливает даже генерал Пятёркин. А он то дока по этой части. Я же ведь ничего ртом не сказал, а ты, тем не менее, меня услышал. Данная способность, Кондраша, проявляется у агентов только по истечении некоторого времени и то, если агент постоянно находится в условиях приближённых к экстремальным.

— Лучше б я и не слышал вашего сигнала, товарищ полковник. А то мне самому после этого сигнала вашей долбаной связи захотелось домой.

Середа окинул взглядом рубку пирегойского судна на тот случай, если пирегойцы надумают их взять в плен и допросить хорошенько. Середа пытался запомнить местоположение основных приборов и разгадать их назначение. «Чем чёрт не шутит?» — думал он. Разведчик, по мнению Середы, ко всему должен быть готов. И, единственное, что утешало новоявленного полковника, так это наличие «Скользкого» в одном из грузовых отсеков мощного транспортного корабля пирегойцев.

И, тем не менее, повода для паники не было. Пирегойцы являли собой пример гостеприимства. А впереди земных разведчиков ждали только почести и награды. Стоило ли тревожиться в такой благоприятной для их земного разума ситуации?

Безбашенная Танька тоже напросилась на экскурсию. Для неё, новичка в звёздных мирах такая экскурсия носила познавательный характер. И начала Танька успокаивать свой исследовательский зуд с поглощения различных яств названной цивилизации, что и делала в данное время в столовке корабля. Доспехи она так и не сняла, считая их последним писком и даже где-то душераздирающим визгом вездесущей и всепроникающей моды. Единственное, что она сделала в плане уступок, да и то лишь из чувства симпатии и любви к генералу Березину, влюбившему её в себя своим мужеством и беспримерным героизмом, единственно, что сделала по этой части Танька, так это отдала футляр от флага, который с некоторых пор намылилась таскать с собой повсюду в качестве дамской сумочки. Но, когда «сумочку» у Таньки отобрали, выяснилось, почему она прикипела к ней всей душой: в футляре из-под флага лежал десятизарядный противопехотный альверянский деструктор, способный превратить в атомарную пыль и молекулярные брызги за считанные секунды любой фомальдегауский, и не только, танк. Как выяснилось, Танька очень боялась насильников со стороны ныне разгромленных, но всё ещё бандитствующих разрозненными группами чешуйчатников. У неё отобрали тяжёлое орудие, лишь убедив, что на Пирегойе нет фомальдегаусцев. Кроме тех, конечно, что сидят в пирегойских тюрьмах, отбывая свои сроки за многочисленные военные преступления.

— Елизар Семёнович! Кондратий Игнатьевич! — обратились к полковникам союзной армии пирегойцы. — не соизволите ли откушать с Её Светлостью принцессой Пирегойи Рифмой?

— Соизволим, — не стал ломаться проголодавшийся, как волк, Кондратий. — Кабы у вас ещё и абсент нашелся, было бы вообще со всех сторон симпатично.

— Если вас не затруднит, милостивые судари и сударыни, — языком, более приличествующим обстановке, отозвался Середа, — подскажите, где тут у вас рукомойник и покончим с этим?… Смотри, не напейся, — показал кулак он Кондратию. — Ещё не хватало тащить по ракетодрому тебя под мышки. Опозоришь ведь всех: и меня и Землю и землян. Всю гелиоскую Систему.

— Да я чего, Семёныч? Я ж ничего! — оправдывался заранее и наперёд Кондратий. — Наконец-то, благодаря объединённым усилиям землян и некоторых планет фэтской Системы, фэтский Мир познал мир и по такому случаю предусматривается годовой праздник по земному летоисчислению, празднества с их карнавальными шествиями, всенародной гульбой и салютами в честь победы, Семёныч.

— Значит, на год уходишь в запой, Кондраша? Так тебя понимать?

— Я могу и вообще не пить, Семёныч. Принципиально. Ты ж меня знаешь. Брошу и всё. Закодируюсь или торпеду вошью. И ни капли, ни глоточка!

— Ох, Кондратий, и, что мне с тобой делать? — сокрушённо качал головой Середа. — Ладно, гуляй, гусар. Хрен с тобой! Но только не забывай, что ты на службе.

— Есть не забывать, товарищ полковник!

— Действуйте, лейтенант.

 

Эпилог

Потихоньку Кондратий и Середа всё реже стали вспоминать о Земле. Их квазиностальгия нашла более оптимистические формы, легко вписавшиеся в график праздничных развлечений фэтской Системы, а самый разудалый, квасной патриотизм был вытеснен напрочь событиями, которые последовали вслед за приземлением на Пирегойю. Ведь только там принцесса призналась родителям, что давно и безутешно влюбилась в Кондратия. А Кондратия она поставила перед выбором: или башка с плеч или безбедная и сытая жизнь в качестве наследника престола, но жизнь совместная с принцессой.

— Вот, блин, — жаловался по прошествии некоторого времени начальнику Кондратий. — Я ей говорю, что её батя император, а она мне: он — король. И не переспоришь. Вот и живи с ней! Никакого почитания в отношении мужа. Эмансипация, грозящая перерасти в матриархат. Золотая посуда после пиршеств грязная. Во Дворце частенько не метено. Чуть выпью из кубка, усыпанного бриллиантами, где-нибудь втихаря за троном — она тут, как тут! «А ну дыхни!» — требует!

— Тебе надо прекращать этот бардак и погонять её хорошенько, — советовал Середа. — Битая баба лучше не битой. Это всякий в галактике скажет.

— Ревнивая сука, Семёныч, — продолжал жаловаться Кондратий. — «Опять, — говорит, — по дворовым девкам шлялся!»

— Я, — говорю, — только — по фрейлин. Что я дурак, — говорю, — свою знатную кровь портить!

— А она что?

— А она говорит: «погною всех в тюрьмах и острогах!» «Для чего мы тогда с тобой демократию вокруг Фэта устанавливали? — спрашиваю. — Двойными стандартами живёшь, милая».

— А родители её что?

— А родители, знай себе, царствуют. Сидят день-деньской на троне, да телек смотрят.

— Мдаа, — только и смог вымолвить Середа.