Дедовщина в полках и взводах Земной Звёздной Гвардии или, выражаясь по-другому, Гелиос кой Звёздной Гвардии была в те времена нешуточной. В ту пору был её, можно сказать, апофеоз, пик развития. А началась она давно. С тех пор, как эту Гвардию десять лет назад сформировали. С некоторых пор новобранцы, приходя на службу, вместо того, чтобы взяться за службу, как следует, то есть, с усердием и старанием, принимались чистить до самоварного блеска латунные бронепрыги «старичков», штопать их изношенные скафандры и стирать хотя и универсальные и способные выполнять функцию полотенец, половиков, подушечных наволочек, но синтопортянки.
По правилам неуставных взаимоотношений, господствующих в Звёздных батальонах галактики, новоиспечённый боец не имел права даже поднять взгляд на старослужащего в присутствии последнего, зато обладал неограниченным никем правом считать дни, которые остались «дедушке» до дембеля. Где бы этот новобранец ни находился — хоть на плацу во время занятий строевой, хоть на примерке скафандра и подгонке его под свою новобранскую нескладную фигуру — он имел полное право пересчитывать дни оставшейся службы любого из приглянувшихся ему старослужащих в любом порядке. То есть, в порядке обычном, с заду — наперёд и — перекрёстно-выборочном.
Старослужащие молодым были благодарны за добровольно-принудительное рабство и освобождали особо отличившихся в подсчёте дней от лишних оплеух и подзатыльников.
Ко всему прочему новобранцы широко эксплуатировались в частях звёздных рейнджеров на тех непосильных работах, где обычно использовались роботомулы и киберишаки, как известно — механизмы выносливые и неприхотливые.
Новобранцы тоже были выносливыми в меру, а неприхотливость их являлась следствием особенностей солдатской службы и непосильным гнётом совсем потерявших меру «дедушек».
Самым лёгким в звездных гвардиях считалось мытьё зубными щётками палуб, а так же трапов — снизу вверх. Такое занятие вообще было самым обычным для только что начавших служить военнослужащих, их времяпрепровождением и досугом, а вернее — досугом «дедов». И, если кто-то из новобранцев не справлялся с полученным заданием и не укладывался в определённый срок, его заставляли до опупения маршировать в тяжёлых космических ботинках с присосками по металлическому потолку.
Вначале молодогвардейцам забава такая даже нравилась, но потом они немного скисали. Потому, на втором месяце службы довольно часто можно было увидеть молоденького безусого рейнджера, бредущего по потолку среди ночи с потухшим, лишённом радости жизни, взглядом, и донельзя хмурым выражением лица.
Не редкостью в звёздных частях являлось и использование ещё слабых духом салапетов для езды на них старослужащих в буфет за пончиками или для скачек-гонок с препятствиями на них же, с последующим наказанием пришедших в арьергарде, уже упоминавшимся здесь, хождением по потолку.
Езда на новичках так вообще практиковалась не только старослужащими, но и некоторыми штабными офицерами и всеми без исключения гарнизонными поварами. Повара, в общем-то, набирались из штатских, а потому видели во всей армейской службе с её авралами, отбоями, подъёмами, полундрами и стрельбой в тире, только потеху, да хохму.
К тому же гарнизонные повара являлись лицами преимущественно женского пола, а потому практиковали в повседневной жизни не только езду на молодых военнослужащих, но и езду, извиняюсь, под ними, то есть — военнослужащих на поварихах, если кто понимает, о чём речь. Но, последнее — особая статья в жизни военнослужащих и о ней речь пойдёт, скорее всего, в следующей книге, написанной мной или ещё кем-то.
Сейчас же мы говорим о молодых военнослужащих, замордованных самой своей солдатской жизнью в неприглядном образе старослужащих.
Перепёлкина тоже не минула сия участь. Его поставили на табурет и, приказав ему ни в коем случае не мигать, принялись швырять метательные ножи, которые с противным шелестом проносились то возле одного его уха, то возле другого и с не менее противным стуком вонзались в деревянный щит позади Акакия. Потом в него начали стрелять. Ему прострелили каску и рукав куртки в двух местах. На большее, разучившиеся служить, деды оказались не способны. Подоспевший, хотя и к шапочному разбору, но в то же время очень своевременно, комбат прекратил это безобразие, спасши Акакия от дальнейших издевательств и измывательств над ним и, пообещав ему выдать взамен испорченных каски и куртки, новую амуницию.
В свою очередь, Акакию пришлось лишь клянчить новые штаны под унизительный хохот дедушек. А, когда его просьбу вежливо отклонили, поплёлся в моечную. Стирать то, что было. Впрочем, и куртку с каской ему тоже не выдали. Куртку он зашил, а треснутую каску, которая в дальнейшем могла пригодиться для варки каши, заклеил очень прочным скотчем, каким обычно склеивали танко-пушки в разгар сражения специально обученные для такого дела бойцы технической роты.
На четвёртый день пребывания в Гвардии Акакию выдали пулестрел. Незнакомый доселе с этим видом оружия, он долго вертел в руках непонятную штуку, не понимая, для чего предназначена эта железяка, напоминающая с виду поварской черпак. Но, когда у него зачесалось между лопаток, понял, что этой штучкой очень удобно чесать спину. Что и проделал, лишь только остался наедине с собой и пулестрелом-черпаком в полковой сушилке, где со всем неподражаемым великолепием в это время благоухали только что отстиранные носки всего полка.
— Ты что тут делаешь? — услышал он у себя над ухом и от неожиданности даже вздрогнул.
Он резко обернулся, отдавая на всякий случай честь, и увидел багровую ухмыляющуюся рожу фельдфебеля. — Ты что делаешь? — повторил фельдфебель голосом, в котором даже приблизительно не было ничего человеческого.
— Чешу спину, ваш бродие! — доложил Акакий чётко и по уставу.
— А, если бабахнет?
— Кто?
— Ну, не я же, — сознался Поликарпыч, недобро щерясь.
— Тогда кто, если не вы? — разыгралось некстати у Перепёлкина любопытство. — Ведь кроме нас здесь никого нет. А я тоже бабахать не собираюсь. Но, если я не бабахну, значит, вы бабахнете?
— Ну, если мне попался такой умный боец, то придётся бабахнуть, — сказал Поликарпыч и, засучив рукава, заехал Перепёлкину в ухо с такой силой, что тот, сложившись пополам, в один миг преодолел тесное пространство сушилки.
А вдобавок ещё выдержал весьма плотное соприкосновение собственного затылка со стеной. И всё это на фоне донельзя эпатажного армейского мата Поликарпыча.
Уже часом позже другие несчастные новобранцы, у которых шишек да синяков к этому времени было поболее, чем у Перепёлкина, объяснили Акакию, что черпак на самом деле — не черпак, а лишь с виду только черпак. На самом деле черпак изначально предназначался по их утверждению для уничтожения живой силы противника, как одиночными выстрелами, так и очередями. А, будучи оснащён под ствольным гранатомётом, он ещё и являлся грозным оружием для такой вражеской техники, как различные вертолёты, аэростаты, аэросани, дельтапланы, мотодельтопланы и бронемашины пехоты.
Применять «черпаки» на крейсерах категорически запрещалось. Широко использовались они на планетах и в открытом космосе.
— Вот те на! — удивился Акакий, когда новобранцы разъяснили ему истинную сущность того, что уже, грешным делом, он собирался вернуть на кухню, так как считал, что вещь выдана ему скорее по ошибке и недосмотру, чем осмысленно и целенаправленно, и на самом деле принадлежит поварам, этим добрым людям, слегка подворовывающим по мере сил на своём камбузе.
— Когда спускаешься на гравишюте, только успевай нажимать на курок, — учили, уже поднаторевшие в военном деле гвардейцы, Перепёлкина и прослужившие чуть больше его. — Инопланетяшки будут мельтешить перед глазами и по тебе метить, но ты, знай, меняй обоймы в пулестреле и веди огонь на поражение. Главное не попасть под термопушки.
— А это что такое? — насторожился он.
— Увидишь обугленные человечьи кости, некогда принадлежавшие твоим боевым товарищам, сам поймёшь, — невесело усмехнулся один из гвардейцев.
Акакий представил себе в образе, хорошо запеченного куска мяса, фельдфебеля Поликарпыча и у него почему-то стало легче на душе.
— И не думай даже, — уловил мысль Акакия тот новобранец, которого Акакий уже прозвал про себя Очкариком, в который раз почему-то оказавшийся от Перепёлкина очень близко. — Поликарпыч никогда не полезет на рожон. Старик всегда руководит сражением из укрытия. Под пули и огнемёты поканаем мы, пушечное мясо. Кстати, меня зовут Фрол, а тебя?
— Акакий… Кашка, — машинально ответил Акакий.
И оба новобранца протянули друг другу руки, скрепив, только что возникшую, мужскую дружбу крепким рукопожатием.
Ты чем прежде занимался? Наверное, шмотки продавал на межпланетных станциях и орбитальных вокзалах? — предположил Фрол и, как он считал сам, понимающе улыбнулся.
— Не-а, — улыбнулся Перепёлкин в ответ. — Летом, например, бычков выпасал. А весной пахал. Осенью скирдовал солому, зимой чинил упряжь роботомулов.
— Понятно, — протянул Фрол-очкарик с некоторым превосходством в голосе и сунул под язык супервитаминную таблетку, из тех, что рекламировали денно и нощно по всем средствам внутрикорабельной связи.
Будучи сам исконно городским, Очкарик, услышав, что Акакий — дремучий крестьянин, несколько поохладел к новому другу, однако уже в следующую минуту позабыл о всколыхнувшем его душу чувстве превосходства. Было что-то в сельском пареньке, каким представился ему Кашка, простое, чистое, как сама деревенская природа. Наверное, только потому Фрол решил про себя: будь, что будет, но пока нужно придерживаться этого Акакия. В отличие от других он честен и бескорыстен. Во всяком случае, он настолько простодушен, туп и неискушён в жизни, что ожидать от него какой-либо каверзы, скорее всего, не придётся. Не то, что все эти городские, которые, блин, уже пытались под видом запасного аккумулятора для пулестрела всучить Фролу мультидешёвый портативный гайковёрт в упаковке.
От таких мыслей Фрол помягчел.
— На, попробуй, — вытряхнул он из пёстрой коробочки розовую таблетку не больше ногтя величиной, весьма красивую, конечно, на вид, но пахнущую уж очень подозрительно.
— Это что? — осторожно, словно цианид, взял Перепёлкин презент и поднёс к глазам.
— Не бойся, — гыгыкнул Фрол. — Это такая штука, от которой становится очень и очень весело.
— Героин, что ли? — осенило Перепёлкина, который кое-что слышал в этом плане от молодёжи, то и дело наезжавшей в его деревню из города, по их же словам: «встряхнуться «травкой» на лоне природы» и «приобщиться к весям и пажитям через галлюциногены и димедрол».
— Героин простому солдату не по карману, Акаша, — вздохнул не без сожаления Фрол.
— Я не буду, — решительно протянул назад таблетку Акакий.
Фрол же громко расхохотался и хлопнул Перепёлкина ладонью по широкому и тяжёлому, привыкшему к нелёгкому крестьянскому труду, плечу.
— Я ж пошутил, — фыркнул он, сияя, словно начищенный микроволновый процессор. — Сия таблетка, как и написано на упаковке, — сунул он под нос Перепёлкина коробочку, — является витамином. Глотай, — поощрил он. — Завтра нам понадобятся дополнительные силы, чтобы сдать экзамен, вытянуть на хорошо оплачиваемый разряд.
Акакий бросил таблетку в рот и сделал глотательное движение.
— Как это оплачиваемый? — поинтересовался он.
— Третий разряд не оплачивается. А за первый приплачивают на пять кредов больше, чем за второй.
— Негусто, — нахмурился Акакий.
— Зато на эти деньги можно купить кило сухого печенья и сделать из него отменный торт «Слоёная планета».
— Как это?
— Придёт время — покажу. А пока нужно сдать на этот разряд. За второй платят всего три креда и печенья, в таком случае, на полноценный торт не купишь.
— Да уж. Первый лучше, — согласился Перепёлкин, имея в виду разряд и чувствуя, как у него начал вздуваться живот от таблетки и газы стали потихоньку пробираться к выходу.
Хорошо хоть сейчас не было рядом подружки Насти, самой красивой девушки во всей его деревне Всегалактические Недогарыши. Его зазноба ужасно не любила звука выпускаемых кем бы то ни было газов, будь то испускающий их деревенский кузнец Кузьмич или общественный мерин Непокорный. И, если Перепёлкин портил воздух в присутствии своей возлюбленной, она очень сердилась, демонстративно морщила носик, затем отворачивалась и произносила фразу, которую Перепёлкин уже знал наизусть, так много раз она звучала. Ведь в деревне Перепёлкина воздух портили многие и очень часто. Можно сказать — всегда. Особенно, после того как собирались в сельском клубе на коллективном просмотре голографического фильма.
— Ну и дерьмо! — не замечая того сам, вслух повторил любимые слова любимой Перепёлкин.