— Здесь мы расстанемся, — сказала Анне Огаста на широкой мощёной площадке у подножья лестницы, — Тебе нужно пройти направо вон до того каменного кольца. Там сидят такие, как ты, и ждут ангела, который объяснит им, как пройти до моря. Мне там не место. Прощай.

Белая девочка убежала в зелёную долину, к благоуханно цветущим кустам и деревьям, а Анна с горечью оглядела свой по-прежнему чёрный хитон, тяжело вздохнула и пошла к циклопически грубому бельведеру без крыши.

Замерший хоровод из тридцати тяжёлых серых глыб, держащих на макушках огромное каменное кольцо. К каждому, кроме двух, прислонялась женщина в дымном трауре. Анна стала предпоследней. Не успела она осмотреть своих товарок и сравнить их положение с наказанием у позорного столба, как явилась тридцатая, хрупкая молоденькая, лет на вид семнадцати, прильнула к своему камню. Тотчас в центре круга возникла высокая фигура, покрытая глухим тройным чехлом их закоптелой паутины. Сквозь грязную ткань просвечивало белейшее, сиятельное тело с высокими крыльями; лица видно не было: голова целиком была упрятана под чёрный саван, шею обматывала словно просмолённая верёвка. Ангел приподнял руки в принуждённом приветствии, колыхнув оплетшую его пылящую скверну, и холодно промолвил: «Принимаем вас, духи зла, в месте, лучше которого ум не способен создать. Ваше присутствие здесь не предусмотрено. Всё, с чем вы соприкоснётесь, — погибнет или исказится. Ваша дорога подобна вам. Она приведёт вас к берегу, от которого вы отплывёте в свои земли. Поспешите».

И исчез.

Женщины, сонноватые, нездоровые, неестественно переставляющие ноги, сошлись поближе. Среди них было три чернокожих с оттопыренными толстыми ртами, в семи угадывались индианки (одна из этих, смуглых, едва ли достигла четырнадцати лет, одна выглядела совсем старухой), у двух глаза были как замочные скважины на медных лицах; одна, белесая, рябая, вся колыхалась, как готовая опара. Издали казалось, что у неё брови не над, а под глазами, вблизи же Анна увидела, что это синие продолговатые кровоподтёки; у многих были искусаны губы и руки; глаза почти у всех затянулись слизью, не пропускающей мысль. Они топтались на месте, как потерявшиеся овцы. Анна искала хоть кого-то, с кем не противно было бы заговорить, и не находила.

— Кто это духи зла? — тонким и охрипшим голоском воскликнула вдруг девушка, пришедшая последней, — Кого он так назвал? Нас?

Никто не отвечал. Африканки и азиатки полепетали меж собой и направились цепочкой к проёму, в который утекала чёрная каменная стрелка. За ними стадно потянулись и европейки.

Брусчатка не позволяла идти рядом более чем двум странниками. Вымощена она была камнями, от которых уже устали голые подошвы Анны. Вокруг камней из земли торчали жёсткие иглоподобные стебли, похожие на зимний газон. Чуть поодаль дёрн был зеленей и мягче, но его пятнали жжёные прогалины, небольшие, но частые.

— Разве мы — духи зла? — твердила за спиной Анны молодая покойница. Анна обернулась и спросила: «Как тебя зовут?».

— Лиза.

— Меня — Анна.

— Тебе не кажется, Анна, что всё это несправедливо?

— Нет.

— А мне — да! — вмешалась другая изможденная женщина со свалявшимися в сплошной колтун сальными рыжеватыми волосами, — Я страдала всю жизнь, не видела ни света, ни воли, и теперь снова должна мучиться!? А что, если нам бросить эту проклятую дорогу и уйти вон туда, к деревьям, полежать на травке! Вы как хотите, а я так и сделаю!

Она соскочила в сторону и пошла, куда хотела, оставляя на зелени чёрные следы, словно от кострища.

— Вернись, ты выжигаешь траву! — закричала ей Анна, но бунтовщица словно не слышала.

— Как это ужасно! — хныкала Лиза, — Танталовы муки! А они ещё называют нас злыми!

— Логично, — Анна подключила свою рациональность, — Ведь злом называют всякое недовольство и разрушение. Их и явила эта дама. Можешь последовать её примеру.

— Чего бы и нет! — сипло встряла оказавшаяся вблизи рыхлая женщина с подтёкшими кровью веками, уставив на Анну тупые красные глаза, — Чего тут жалеть? Нас-то много ли жалели? Нас-то кто уберёг?

Грузной жабой она перешагнула на кочку, давя и испепеляя её, и поковыляла вглубь рощи. Анна видела, как ветла, за которую схватилась мимоходом толстуха, на глазах начала увядать и осыпать свернувшиеся, обесцвеченные листья.

Дорога вползала в заросли. Деревья, всюду живые и свежие, возле неё стояли голые, лишённые не только листьев, но и коры.

— Где ты берёшь силы, чтоб смиряться со всем этим? — причитала Лиза, — Сколько можно терпеть? Где же милосердие Божье!

— Бог и ангелы, как видишь, милосердно ограждают этот прекрасный сад от нашего зла, при том, что нас они не уничтожили, а лишь направили по особому пути. Где-то и для нас приготовлен покой. Здесь мы временно.

— Но эта дорога, видимо, будет долгой, а по камням идти так трудно!

— Думай, что это сердца злых людей у тебя под ногами, и ты их топчешь.

— Ты хорошо сказала, — посветлела девушка, — Не была ли ты писательницей в жизни? Не сочиняла ли стихов?

— Сочиняла когда-то, в ранней юности, но потом… У меня муж был поэтом.

— Ах, вот, наверное, чудо! Вот это судьба! Он, должно быть, посвятил тебе много страстных, любовных пьес, которые прославят тебя в вечности…

— Страстных — да; любовных… — не припомню.

— А теперь он остался один и оплакивает тебя…

— Никто нас не оплакивает, — прошамкала ещё одна спутница, — Тем паче эти изверги, будь они все прокляты!

Анне не захотелось продолжать разговор. Умолкла и Лиза.

Вдруг сзади кто-то дико завопил. Женщины оглянулись и увидели, как одна из них, чернявая, похожая на испанку и очень молоденькая, отломив от сухостоины крепкий сук, принялась колотить им по стволами, истошно, бессвязно крича, хохоча, обшибая нижние ветки. Никто не пытался её утихомирить. Та, что только-то произнесла проклятье, сама подняла с земли палку и стала бить по камням под ногами. Лиза навзрыд заплакала от страха. Анна схватила её за руку и потащила вперёд. Обогнав всех белолицых, смешавшись с азиатками, они снова глянули назад. Около десяти покойниц бесновались с дубьём. Одна уже упала на обочине — то ли от усталости, то ли её ударили. Какие-то просто стояли, как вкопанные, ощупывали свои животы. Проклинавшая сломала палку, опустилась на четвереньки и пыталась выковырять из земли булыжник.

— Пойдём, не смотри на них. Видишь же, они совсем озверели, — сказала Анна.

Лиза посеменила вперёд, держась за прозрачный клочок анниного платья.

— Расскажи мне что-нибудь хорошее, — жалобно просила, — Ведь твой муж тебя по-настоящему любил?

— Однажды он признался, что ему так кажется.

— И только!? Вот неблагодарный, чёрствый человек! А ведь ты принесла ему в жертву свой талант и саму свою жизнь!

Тут чернолицая высокая женщина, крутанулась на пятках, нависла над Анной и Лизой выкаченными гнойными белками и взревела:

— Провалитесь вы, саранча, брехливые шакалки! Сожрите свои языки!

Лиза пошатнулась и упала, не выпуская из рук чужого подола, так что Анна тоже оказалась лежащей на земле. Африканка злорадно оскалилась и пошла дальше.