Вернувшись с раута, Эжен нашёл у себя листовку, требующую явиться завтра к десяти утра в центральное управление сыскной полиции. Это заинтриговало несложившегося криминалиста, и на следующий день в положенный час он был в указанном месте. Его проводили в скудно мебелированный кабинет, где за столом сидел редковолосый, заплешенный шатен лет сорока с запавшим подбородком, вострыми чёрными неподвижными глазами и брезгливым ртом, словно обметённым паутиной.

— Растиньяк — по повестке, — скромно отрекомендовался Эжен.

— Люпен. Агент Люпен, — ответил следователь ультимантумным тоном и жестом предложил сеть напротив, — А это ваше досье.

Перед Эженом упала и раскрылась набитая до отказа папка. Он нахмурился:

— На что я вам?

— Вы проходите по делу Вотрена — как свидетель. Формально, с учётом презумпции… Но лично я готов подозревать вас в чём-то большем… Судя по показаниям, преступник оказывал вам необычайное внимание. Это так?

— Да, но…

— Вы могли бы точней сформулировать суть отношения к вам этого человека?

— Кажется, он испытывал ко мне симпатию.

— Вы знали, что он вне закона?… Давно бы сказали «нет»… Вы немного юрист и понимаете, что попали под статью… Впрочем, дворянские принципы, к тому же неопытность… Скажите-ка, чем он вас подкупал? Что обещал за ответное расположение?

— Ничего особенного. Ну, ссудил однажды денег, но я вернул их через сутки…

— Не то… Я помогу:… Тайфер.

— Мадемуазель Тайфер жила в пансионе Воке одновременно с нами…

— А одновременно с арестом Вотрена она переселилась в дом миллионера-отца, поскольку единственный признанный господином Тайфером отпрыск был убит на дуэли.

— И что же?

— Свидетели показывают, что мадемуазель Тайфер также была к вам благосклонна. Кое-кто считал вас женихом и невестой.

— Ничего не может быть необоснованней. Я всегда сочувствовал мадемуазели Тайфер, но никогда её не любил.

— Вотрен вас сватал. Это мнение Мишоно и Воке. Возразите?

— … Нет.

— Тогда дело за малым: поведайте, какова связь между Вотреном и гибелью Фредерика Тайфера. И не забудьте, что являетесь третьим фигурантом этой комбинации.

— Есть такой граф Франкессини…

— Всего лишь исполнитель. Вас — я назвал бы даже вторым лицом в этой истории… Я хорошо знаю Жака Коллена. Он крепкий орешек: опасность чует издали, связями оброс, на женщин не падок… Его единственная слабость — красивые юноши. Вы меня понимаете?

— Не очень. (- агент бурил собеседника глазами, но не достигал уязвимого слоя — ). Я бы скорей назвал это стратегией. Смотрите: немолодому, несветскому человеку с тёмным прошлым позарез хочется разбогатеть. Как? Дамский угодник из него никакой, да и что взять с женщины, не представляющей собой суверенного юридического субъекта! Другое дело парень, которого надо только выгодно женить, а потом хоть всю жизнь доить шантажом.

— Для шантажа нужна почва — нечто противозаконное.

— Реальное или мнимое. Всё зависит от впечатлительности кандидата.

— Не теоретизируйте. Ответьте на мой вопрос.

— Вотрен хотел, чтоб я думал, будто он устроил дуэль Тайфера и Франкессини, подговорив последнего оскорбить Фредерика, а потом разделаться с ним каким-то замысловатым ударом, и всё это якобы для того, чтоб Викторина Тайфер осталась единственной наследницей своего отца, а я женился на ней и превратился в живую кормушку для ворья… В то время мне не были вполне ясны мотивы Вотрена, а главное, приёмы, к которым он прибегал, — такие простецкие, что даже обидно: пытался взять на «слабо», толковал о великих людях, для которых закон не писан, и прочих — позорно пресмыкающихся, полуавтоматах; потом льстил — я де из числа первых и не должен бояться преступления; требовал моего согласия на смерть Фредерика; вдруг заявил, что сделает всё сам,… словно не впутал уже меня в эту историю…

— Мнимую — или реальную?

— … Я почти два года считал себя ответственным за это несчастье… Но не так давно мне довелось поговорить по душам с графом Франкессини. По его версии, Вотрен случайно прослышал о его ссоре с Тайфером и готовящемся поединка, на чём сыграл со мной…

Люпен сплёл пальцы под носом.

— Как вы думаете, господин де Растиньяк, почему я вам не верю?

— Потому что эта папка слишком толста. Вы собрали больше данных, чем можете осмыслить… Не понимаю, почему вы опросили всех, кроме меня самого, и почему завели этот разговор сейчас, когда всё утряслось…

— Обмани-Смерть снова бежал с каторги. (- Эжен закусил губу и поёжился — ) Нам надоели его выходки. Если мы сможем пришить ему организацию убийства с целью наживы, то избавимся от него навсегда. Дадите нужные показания — мы проведём вас как свидетеля, в крайнем случае, выпустим из Парижа; нет — пойдёте соучастником. Возможно, вам и удастся выкрутиться на суде, но от мести старика Тайфера вас никто не защитит.

— А что, если старик Тайфер спросит себя о том, о чём бы следовало спросить вам: почему я всё-таки не женился на мадемуазели Викторине?

— Во-первых, я знаю, почему, — и все знают; во-вторых, дело не в ваших отношениях с какой-либо мадемуазелью, а в том, чтоб обезвредить опаснейшего рецидивиста. Вы должны выбрать сторону: его или нашу… Вы человек неглупый и понимаете, что, пока Коллен жив, покоя и вам не будет. Уберём его, а там — хоть и впрямь женитесь на этой девочке: ни с кем не придётся делиться.

«Все вы одинаковые, — подумал Эжен, — Подонок на подонке…». Он чувствовал, что монологи Люпена кишит накладками, что его самоуверенность — дута, а планы малореализуемы; что видит лишь очередного трендебона. Скорее свинья бережно достанет из грязи жемчужину, очистит и понесёт хвастаться подругам, чем такой поверит, что кому-то может быть не надо ни денег, ни покоя.

— Мы с вами кроим шкуру недобытого зверя. Поймайте Вотрна, а там посмотрим.

— Надеюсь, получив от него весточку, вы покажете её нам?

— Ещё чего! У вас прорва людей. Пусть работают.

Эжен завлекающее ухмыльнулся. «Вот бестия! — подумал Люпен, — Если Коллен сам направил его на курс криминалистики, это был лучший ход в его собачьей жизни».

— … Господин де Растиньяк, вы действительно объясняете интерес Вотрена к вам исключительно корыстью?… Будь оно так, разве это не оскорбляло вас до глубины души? Вам чуть всю жизнь не разбили. Где же гнев? Где ненависть? М?

— Моя жизнь и без того похожа на бутылку, выкинутую с пятого этажа прошлой зимой… А Вотрен… Несмотря на всю браваду, он жалкий сирота, только наоборот.

— Как это?

— Безсыновщина. А тут мы: я и бедная Викторина. Ему, наверное, захотелось почувствовать себя нашим отцом. Пусть хоть — как это называется? — посажённым.

— Господи! Я сейчас разрыдаюсь! Продолжайте в том же духе, и у вас, как в комедии, получится, что Жак Коллен приходится настоящим родителем и мадемуазели Тайфер, и ((«Вам» — хотел сказать Люпен, после чего Эжен обязан был бы пригласить его к барьеру))… всему вашему пансиону! Уффф! Ну, нельзя же так…

— Я докажу. Возможно, кто-то из ваших информаторов упомянул, что я заботился об одном пожилом господине.

— Господине Горио. И что?

— Пока я не обращал особого внимания на господина Горио, Вотрен не обращал особого внимания на меня, но стоило мне полюбить этого… человека, как ваш Жак Коллен начал ко мне цепляться. Сначала он будто хотел меня разозлить, потом стал откровенничать и предлагать услуги… Если рассудить психологически, то произошло следующее: увидев меня в роли сына — чужого сына, увидев радость на лице господина Горио, которому я имел честь доставлять её по мере сил, Вотрен ощутил зависть, ревность, выразившуюся в агрессии на мой адрес, вскоре сменившейся несколько экзальтированной и сентиментальной заботой. Ситуация, возможно, путаная, но — не криминогенная… Ещё один косвенный, гипотетический аргумент: чрезмерная болтливость опытного конспиратора. Почему он выложил мне сразу всю подноготную? Потому что имел целью произвести фурор. При подобных случаях в масле может не быть никакой каши, и цена этаким признаниям — как похвальбе школьника, утверждающего, что он пират.

— Жак Коллен — не школьник! — Люпен хватил ладонью по столу, — Хватит его выгораживать!

За спиной у Эжена затворилась дверь и знакомый голос непочтительно спросил:

— Что за шум, Би-би? Ба, барон де Растиньяк! Здравствуйте, ваша милость, — к столу следователя подошёл Франсуа Видок, бывший руководитель спецкурса по криминалистике для студнтов-правоведов, большую часть жизни познававший уголовный мир по ту сторону баррикад, то есть изнутри.

— Здравствуйте, мэтр, — сказал ему Эжен, — Смотрите, какое досье на меня собрал ваш друг.

Два сыщика недоброжелательно переглянулись.

— Ладно, — выдавил Люпен, — можете идти. Наша новая встреча не за горами.

Эжен поклонился и вышел. Видок сел на его место, склонился над страницами папки.

— … Вот оно что, — пробормотал, — Вотрен… Это кое-что объясняет.

— Что именно? — привычным тоном спросил Люпен.

— Ну, зачем парню понадобилась наша выучка, и, главное, как он себя вёл… У меня постоянно было чувство, что он тут неспроста: что-то хочет узнать… или проверить…

— Я почти уверен, что Обмани-Смерть приманил его.

— Вздор! Он не из таких.

— Что же он искал на твоём семинаре?

— Защиты. Видел бы ты, как он выкладывался на боевой подготовке! Словно на войну собирался…

— Однако, втихомолку.

Видок закрыл папку и всё так же неприветливо уставился на коллегу:

— А что он должен был говорить? Кто знает, что там у них?… Он — душа непростая. Может, винил себя кругом: и Тайфер этот, и влюблённая девица, и сосед, живший-живший себе спокойно и вдруг оказавшийся бандитом.

— К тому же извращенцем, — злорадно прибавил Люпен.

Видок вскочил, чуть не опрокинув стул, и метровыми шагами ринулся за дверь.