Идея использовать сноски в качестве средства связи была предложена доктором Фаустом еще в 1622 году, но первая рабочая модель комментофона появилась только в 1856-м. Первая трансжанровая линия между социальной драмой и криминальным романом открылась в 1915 году, и с тех пор сеть расширялась и совершенствовалась. Впрочем, система далека от завершения: во многих книгах до сих пор только один платный комментофон, а множество произведений на внешних окраинах известного Книгомирья вовсе лишены связи.

Это был, разумеется, Пиноккио — его нос я узнаю везде. Когда мы прыгнули в игрушечную мастерскую на двадцать шестой странице, деревянная кукла — творение Джеппетто или Коллоди, в зависимости от точки зрения, — спала, задрав ноги на край жаровни. В мастерской было чисто и прибрано. Все доступное пространство заполняли незаконченные деревянные игрушки, а все столярные инструменты аккуратно висели на стене. В одном углу стояла койка, в другом буфет, а пол покрывали завитки стружек, но никаких тебе опилок или грязи. Таков вымышленный мир: разновидность сюжетной стенографии, исключающая убогое безобразие и фактуру, придающие сочность реальному миру.

Пиноккио громко храпел. Почти комично. Ступни у него дымились, а через несколько строк наступит утро, и у него вместо ног останутся обугленные обрубки. Он был не один. На буфете два сверчка смотрели по походному телевизору однодневные международные соревнования. Один, в смокинге и цилиндре из пробки от аптечного пузырька, держал сигарету в серебряном мундштуке, а у другого был сломанный усик, подбитый глаз и одна лапка на перевязи.

— Четверг Нонетот, — объявила я, показывая им беллетрицейский жетон. — А это… Четверг Нонетот.

— А которая настоящая? — спросил сверчок в шляпе из крышки от аптечного пузырька, довольно бестактно на мой взгляд.

— Я, — процедила я. — Разве не видно?

— Честно говоря, нет, — ответствовал сверчок, разглядывая нас по очереди. — Так… а кто из вас занимается йогой в голом виде?

— Это буду я, — радостно отозвалась Четверг-5.

Наверное, мой стон слышали все.

— А что такого? — Моя стыдливость ее удивила и позабавила. — Обязательно попробуйте как-нибудь. Это позволяет расслабиться и придает сил.

— Я не занимаюсь йогой, — огрызнулась я.

— Так займитесь и откажитесь от сэндвичей с беконом, и это добавит вам десять лет жизни.

Сверчок, четкостью произношения напоминавший Ноэля Кауарда, сложил газету и сказал:

— Знаете, к нам редко кто заходит. Последними тут побывали члены Итальянской переводческой инспекции, дабы убедиться, что мы сохраняем дух оригинала.

Внезапно он спохватился и указал на раненого сверчка, сидевшего рядом с ним.

— Какая грубость с моей стороны! Это Джим «Синяк» Макдауэлл, мой каскадер-дублер.

Судя по виду Синяка, трюк с ударом киянкой пошел не совсем так, как планировалось.

— Привет, — сказал сверчок-каскадер, смущенно пожимая плечами. — Накладка на тренировке. Какой-то придурок передвинул страховочный мат.

С этими словами он взглянул на второго сверчка, с безразличным видом попыхивавшего сигаретой и поглаживавшего свои усики.

— Печальная история, — заметила я для поддержки разговора (хорошие отношения с персонажами внутри Книгомирья — основа нашей работы). — Как давно вас читали в последний раз?

Сверчок в цилиндре вдруг засмущался.

— По правде говоря, — неловко пробормотал он, — нас вообще не читали. Ни разу за семьдесят три года. Роскошные клубные издания вроде нашего предназначены только для красоты. Но если нас все-таки соберутся прочесть, мы все будем проинструктированы и готовы.

— Я способен на гораздо большее, чем трюк с киянкой, — возбужденно добавил Синяк. — Хотите, я подожгу себя и выпаду из окна? Я умею очень убедительно дрыгать лапками.

— Спасибо, не надо.

— Жалко, — тоскливо отозвался Синяк. — Я бы хотел расширить свои навыки, чтобы подменять персонажей в эпизодах с перемещением на ходу из автомобиля на вертолет или с утаскиванием за ногу лошадью, что бы это ни значило.

— Когда оставшиеся девять экземпляров книги исчезнут, — заметил второй сверчок, — мы наконец освободимся и сможем получить новое назначение. Я учусь на главного героя в «Паутине Шарлотты».

— Вы не знаете, есть еще книги, где требуются сверчки-каскадеры? — с надеждой спросил Синяк. — Я отрабатывал очень опасный и вовсе не безрассудный прыжок через семнадцать мотоциклов на двухэтажном автобусе.

— А разве полагается не наоборот?

— Я тебе говорил, как-то оно странновато, — заметил второй сверчок, когда плечи Синяка поникли. — Но все это неважно, — добавил он, возвращаясь вниманием ко мне. — Вероятно, вы прибыли насчет… этой штуки?

— Так точно, сэр. Где она?

Сверчок указал тремя лапками на груду незаконченных игрушек в углу и, потеряв из-за этого равновесие, опрокинулся. Его дублер смеялся, пока тот грозно не зыркнул на него.

— Она появилась без предупреждения три дня назад — напрочь испортила мой выход.

— Я думала, вас не читают.

— Репетиции, милочка. Трагический дух необходимо регулярно освежать. А Синяку нравится отрабатывать его знаменитое «падение со стены после удара киянкой», а потом подергивание лапками и предсмертные судороги, которые у него так хорошо получаются.

Синяк промолчал, скромно изучая кончики усиков.

Я опасливо приблизилась к указанной сверчком части комнаты. Полускрытый за безголовой марионеткой и неошкуренной лошадкой-качалкой матовый металлический шар не превышал размером грейпфрут. Из верхней части торчали несколько антенн, а спереди — набор объективов. Я наклонилась ближе и осторожно принюхалась. Пахло ржавчиной, на слегка оплавленной поверхности виднелись крохотные вмятинки. Это не заблудившийся зонд из научной фантастики — для этого он был слишком хорошо описан. Брэдшоу не ошибся: эта штука была транслитеральная.

— Откуда она, по-вашему? — спросил сверчок. — К нам время от времени залетают обрывки других книг, когда случается словесный шторм, но ничего серьезного. Основа из «Сна в летнюю ночь» укрывался тут во время текстфуна тридцать второго года и подрезал кое-что у Фитилька, лишний глагол-другой, не более того. Это важная штука?

— Не особенно.

То была, разумеется, ложь, но я не хотела паники.

Куда уж важнее! Я бережно повернула зонд и прочла расположенную сзади гравированную металлическую табличку. На ней значился серийный номер и до боли знакомое мне название «Корпорация „Голиаф“». Ненавистный транснациональный концерн, много лет отравлявший мне жизнь. Я одновременно разозлилась и приободрилась. Разозлилась потому, что они разработали механизм для запуска зондов внутрь литературы, а приободрилась потому, что достичь им удалось немногого. Пока я пристально разглядывала металлический шар, из сумки у меня донеслось предупреждающее чириканье. Я быстро выудила маленький прибор и бросила его Четверг-5.

— Читатель? — удивилась она. — Здесь?

— Похоже на то. Сколько до него?

Она отщелкнула крышку прибора и тупо уставилась на мерцающую стрелку. В технике она тоже была не сильна.

— Мы в безопасности. Читатель в… э… в двух абзацах от нас.

— Точно?

Она снова посмотрела на приборчик. Это был ДСП, детектор сюжетного приближения, созданный для того, чтобы наши межкнижные инспекционные поездки оставались невидимыми для читателя По Ту Сторону. Одна из странностей Книгомирья заключается в том, что, когда персонажей не читают, они в основном расслабляются и болтают, репетируют, пьют кофе, смотрят крокет или играют в маджонг. Но как только на горизонте возникает чтение, они все бросаются по местам и выполняют свой долг. Благодаря долгому опыту они чувствуют приближение читателя, но мы этого не умеем — отсюда детектор сюжетного приближения. Для агента беллетриции угодить в момент прочтения весьма нежелательно, поскольку это, как правило, вызывает у читателя легкое замешательство. Меня однажды засекли, а однажды — это уже слишком часто.

— По-моему, точно, — откликнулась Четверг-5, снова сверяясь с прибором. — Нет, погодите… да.

— Положительное эхо означает, что читатель нас опережает, а отрицательное…

— Черт, — пробормотала она. — Они в двух абзацах от нас и приближаются… мэм, по-моему, нас сейчас прочтут.

— Быстро читают?

Она снова поглядела на стрелку. Если быстро — ребенок перечитывает любимую книжку или скучающий студент листает от нечего делать, — тогда мы в безопасности. Неторопливый читатель, ищущий в каждом слове скрытый смысл и тончайшие оттенки, тоже не страшен: выпрыгнули бы и подождали снаружи, пока не пройдет.

— Вроде бы сорок один и три.

Это превышало максимальную пропускную способность книги, рассчитанную примерно на шестнадцать слов в секунду. Нас посетил обладатель навыка скорочтения, пропускающий каждое пятое слово и скачущий по верхам повествования, как плоский камень по воде.

— Не увидят. Прижмись к стене, пока чтение проходит через нас.

— Вы уверены? — усомнилась Четверг-5, которой в процессе базовой подготовки накрепко вбили беллетрицейскую поговорку «Лучше мертвый, чем прочтенный».

— Тебе следует знать, как выглядит прочтение, если ты собираешься поступить в беллетрицию. Кроме того, — добавила я, — перестраховка — для неудачников.

Я проявляла излишнюю строгость. Мы легко могли выпрыгнуть из книги или перескочить на несколько страниц назад и идти по сюжету за чтением, но курсантам полезно раз-другой постоять на краю пропасти. Обоих сверчков перспектива первого прочтения привела в страшное возбуждение, и они попытались побежать во все стороны одновременно, но потом метнулись на свои места.

— Замри, — велела я, когда мы прижались к наименее подробно описанной части стены, и снова взглянула на ДСП.

Стрелка поднималась стремительно, отсчитывая слова до условного нуля, действительного времени и места — неповторимого момента постижения рассказа.

Чтение приближалось с отдаленным гулом и рокотом. Легкое потрескивание в воздухе, как от статического электричества, и нарастающее обострение чувств свидетельствовало о том, что читатель впитывает описательную силу книги, передаваемую отсюда в его воображение мощными вымыслопередатчиками Главного текстораспределительного управления, и переводит ее в собственную уникальную интерпретацию событий. Технология почти непостижимой сложности, которую мне еще предстояло уяснить до конца. Но красота процесса в целом заключалась в том, что читатель По Ту Сторону вообще о нем не подозревал — для большинства людей, включая меня, читать так же естественно, как дышать.

Деревообрабатывающие инструменты Джеппетто заерзали на верстаке, а несколько стружек поехали по полу, по мере движения обретая все большую детальность. Я нахмурилась. Что-то было не так. Из опыта я знала, что комната на какое-то время сделается более реалистичной, когда читательское воображение омоет ее энергией собственных прошлых переживаний и представлений, но по мере нарастания трепета и тепла я поняла, что наша маленькая часть написанной в девятнадцатом веке аллегорической сказки Коллоди вознеслась на беспрецедентный уровень изобразительной силы. Стены, до сего момента не имевшие неопределенного цвета, внезапно обрели фактуру, мириады тончайших оттенков и даже влажные участки. Оконные рамы облезли и запылились, пол пошел волнами и не унимался, пока не оказался сложен из плитняка, который даже я, потусторонница, не отличила бы от настоящего. Пиноккио спал, а прочтение внезапно нахлынуло океанской волной и пронеслось через комнату, обдав нас пенным гребнем повышенной реальности, от которого остались теплое ощущение благополучия и даже — редкий случай в литературе — едва уловимая смесь запахов: свежераспиленного дерева, стряпни, специй, влаги и обугленных ног Пиноккио, как оказалось, вырезанных из вишни. И еще странное смешение лиц, смеющаяся девочка и заброшенный замок в лунном свете. Запахи все крепчали, пока я не ощутила их вкус, пыль и копоть в мастерской делались все гуще до тех пор, пока не раздалось еле слышное шипение и «плюх» — и усиленные ощущения мгновенно пропали. Все снова вернулось к ограниченной реальности, встретившей нас по прибытии, — минимальное описание, необходимое для превращения комнаты в мастерскую Джеппетто. Я ткнула локтем Четверг-5, та открыла глаза и с облегчением огляделась.

Прочтение внезапно нахлынуло океанской волной и пронеслось через комнату.

— Что это было? — Она тревожно уставилась на меня.

— Нас прочли, — ответила я, сама слегка не в своей тарелке: кто бы это ни был, не заметить нас он не мог.

— Меня читали много раз, — пробормотала Четверг-5,— от машинального пролистывания до критического анализа, но я никогда не испытывала ничего подобного.

Он была права. За прошедшие годы я, хвала Всемирному Стандартному Божеству, неоднократно заменяла разных персонажей, но даже мне ни разу не довелось пережить столь глубокого прочтения.

— Смотрите. — Четверг-5 протянула мне детектор сюжетного приближения.

Темп чтения вырос до неслыханных 68,5.

— Это невозможно, — пробормотала я. — Ширина частотной полосы вымыслопередачи не поддерживает чтение такой глубины на такой скорости.

— Думаете, нас увидели?

— Не сомневаюсь.

В ушах по-прежнему звенело, а во рту стоял странный деревянный привкус. Я снова сверилась с ДСП. Читатель ушел уже далеко от нас и стремительно мчался сквозь текст к концу сказки.

— Господи! — воскликнул сверчок, когда они с дублером, совершенно ошалелые, появились несколько минут спустя. — Это ровно настолько головокружительно, насколько я ожидал, — и я не спасовал. Я был великолепен, правда?

— Ты был неподражаем, дорогой, — заверил его каскадер. — Вся аллегорическая литература для детей и юношества будет говорить о тебе.

— И о тебе! — не остался в долгу сверчок. — Это падение со стены просто божественно!

Но нахваливающие друг друга сверчки меня в данный момент заботили мало, даже голиафовский зонд отошел на задний план.

— Сверхчитатель, — выдохнула я. — Я слышала легенды, но считала их всего лишь байками отработавших свое текстовиков, подсевших на неправильные глаголы.

— Сверхчитатель? — откликнулась вопросительным эхом Четверг-5, и даже сверчки перестали поздравлять друг друга с прекрасным выступлением и прислушались.

— Это читатель с беспрецедентной способностью к восприятию. Он не пропускает ни одного самого тонкого оттенка, улавливает все подразумеваемые сюжетные линии и глубоко запрятанный подтекст, причем в десять раз быстрее обычного читателя.

— Но ведь это хорошо?

— Не особенно. С десяток сверхпрочтений способны выжать из книги все содержание, оставив в итоге ободранный каркас с клочками описания и слабым намеком на сюжет.

— Значит… большинство романов Дафны Фаркитт подверглись сверхпрочтению?

— Нет, они просто плохие.

Немного подумав, я сделала в блокноте несколько пометок и взяла потусторонний зонд. Я попыталась дозвониться Брэдшоу, чтобы сообщить ему обо всем, но попала на автоответчик. Сунув зонд в сумку, я вспомнила, что меня занесло сюда еще и для того, чтобы рассказать Четверг-5 кое-что о технологии вымыслопередачи, и повернулась к сверчкам.

— Где у вас камера смыслонакопителя?

Сверчок застрекотал, напряженно думая.

— По-моему, за одной из кухонных дверей.

— Точно.

Я попрощалась со сверчками, которые начали препираться, когда обладатель цилиндра из пробки от аптечного пузырька заявил, что ему самое время порепетировать собственные трюки.

— Слушайте, а вас не смущает, что кое-кто тут пытается вздремнуть? — лениво поинтересовался Пиноккио, не открывая глаз и не убирая ног с жаровни.