1.6.02.13.056: В принципе, нагота и естественный вид тела поощряются. Одежду необходимо носить, когда того требуют обстоятельства (см. Приложение XVI).

— Получается, — сказал апокрифик, когда я объяснил ему, что его не замечают лишь в силу некоего заумного правила, — я ходил обнаженным по улицам все это время и люди меня видели?

— Примерно так. Но формально вы не существуете, и стесняться нет причины.

— Что ж, — в голосе его звучало облегчение, — и на том спасибо.

Я взглянул на него. Апокрифическими могли быть и осязаемые вещи — например, неклассифицированная длинношеяя птица, вдвое больше страуса, — и абстрактные понятия: запрещенная идея или табуированный вопрос. Но никогда прежде я не встречал апокрифического человека. Он ничем не отличался от нас, кроме сильно выскобленного почтового кода — НС-Б4 над ключицей. Я чуть было не спросил, зачем так делать, но решил, что это будет грубо. К тому же апокрифик заговорил первым:

— Суп вчера вечером был превосходным.

— Верю вам на слово.

— А что было на десерт?

— Маринованный лук и крем. Можно задать вам вопрос?

— Смотря по обстоятельствам.

— По каким именно?

— Есть у вас джем или нет?

— У нас полно джема, — сообщил я, обрадовавшись, что апокрифика так легко подкупить.

— Не просто джем, — сказал он с озорной ухмылкой. — Мне нужен джем из логановых ягод!

Это полностью меняло дело. Джем стоил дорого, но достать его было можно. Что же касается джема из логановых ягод, то он напоминал цвета, стоящие вне гаммы: в принципе существует, но увидеть почти нереально. Он приберегался для фиолетовых, а производство его строго контролировалось. Апокрифик, увидев мою вытянутую физиономию, хихикнул.

— Да-да, джем из логановых ягод. Я отвечаю на три вопроса за одну банку. Выгодное дело.

— Пять вопросов за банку, — предложил я.

Он изменился в лице.

— У вас есть такой джем?

— Возможно.

— Тогда два вопроса и банка.

— Вы только что сказали «три».

— Я думал, у вас этого джема вообще нет.

— Четыре.

— Уважаю тех, кто способен торговаться, — одобрил он. — Три вопроса, вкусная история и немного мудрости. Последнее предложение.

— По рукам.

— Я так понимаю, у вас есть джем из логановых ягод?

У меня он случайно был. Банка досталась мне много лет назад — сразу после того, как мама умерла от плесени. Я вынул ее из чемодана и вручил апокрифику. Тот взял с благодарностью и принялся есть джем грязными пальцами, самым неприятным образом. Я в смятении наблюдал, как он за считаные минуты пожрал то, чего мне бы хватило минимум на полгода. Не говоря ни слова, я стоял, пока апокрифик не выскреб банку дочиста и не облизал пальцы — теперь они стали намного чище.

— Хорошо, — с удовлетворением заметил он, возвращая пустую банку. — Первый вопрос?

Я на секунду задумался. Его полууничтоженный код занимал меня, но были вопросы и поважнее.

— Почему вы апокрифик?

— Вообще-то я историк. Главная контора считала, что изучать общество удобнее невидимкам, а потому меня официально игнорировали. Это длится уже какое-то время, и у меня, наверное, помрачился бы рассудок. Но во время одного из бесчисленных скачков назад историю отменили, и вот я здесь — сапожник в мире, где больше нет ног.

— А почему отменили историю?

— Логическое следствие Дефактирования, — вздохнул он, — там, где поклоняются Стабильности, нет нужды в истории. В конце концов, эта неделя ничем принципиально не отличается от прошлой, или будущей, или от той, которая была на моей памяти тридцать семь лет назад. Хотя подождите, на той неделе я женился. Нет, на предыдущей.

— Тридцать семь лет назад меня еще не было, так что для меня различия существенны.

— Как звали вашего деда?

— Эдди, как и меня.

— А какой у него был код?

— Такой же, как у меня. Я вижу, куда вы клоните. Но мой дед не был мной.

— Но мог бы быть. Во всеобщем порядке вещей нет ощутимой разницы. Для Коллектива уж точно нет, а тем более для Главной конторы.

Я поразмыслил над его словами. Мой дед пользовался той же мебелью, что и я, жил в том же доме. Вероятно, он знал те же факты и имел те же жизненные устремления. Он и выглядел как я. Разница лишь в том, что он видел меньше красного. Я сообщил этот последний факт историку.

— Стабильность при внутреннем круговороте. Но помните, что цвет не имеет цвета. Вы не подлинно красный — всего лишь неустойчивое человеческое существо, проходящее спиральным путем по жизни: часть Хроматического круга.

Он говорил правду. Принцип движения по кругу был зафиксирован и обоснован в сочинениях Мэнселла.

— «Сегодня ты серый, а завтра пурпурный, — процитировал я, — сегодня ты желтый, а завтра лазурный».

— Как просто. Не случайно ведь серых больше чем в пяти поколениях нигде нет.

— Теоретически, — сказал я.

Некоторым семействам удавалось превращать круг в овал и сохранять яркость цвета дольше, чем остальным: Марена, де Мальва, Кобальтам, Лютикам. Малое количество серых семейств был главной причиной нехватки рабочей силы — оно и еще недостаток почтовых кодов.

Апокрифик пожал плечами.

— Все это существует лишь пятьсот лет и требует кое-какой доработки. Второй вопрос?

— Что случилось с Робином Охристым?

Он пристально посмотрел на меня.

— Осторожнее, — заметил он, — информация может освобождать, но также и делать пленником. Охристый действовал на грани правил и привлек к себе внимание.

— Вы хотите сказать, его убили?

— Они не считали это убийством. Но даже если так, все произошло самым приятным для него образом. Сам я никогда не употреблял зеленого — но, насколько понимаю, если уж вам суждено уйти, то Зеленая комната будет крайне приятным для этого средством.

— Кто убил его?

Апокрифик покачал головой и глубоко вздохнул.

— Я проклинаю себя. У него были вопросы, я направил его на путь истины. Но желать ответов в мире, где их прямо предписано скрывать, — значит идти на риск. Я так понимаю, Зейн тоже умер?

— Вчера, в Гранате. Плесень.

— Как он и ожидал… Последний вопрос?

— Тачки делаются из бронзы?

Он поднял брови.

— Это точно ваш последний вопрос? — Я пожал плечами. — Послушайте, может, вы плохо представляете себе это, но я был историком. Я помню времена, когда люди предпочитали «форды» с боковым расположением клапанов, а экземпляры модели «Т» стояли в музеях. Я видел, как наступали рододендроны и отступало знание. У меня в голове больше информации, чем вы сможете забыть за двенадцать жизней. И вы спрашиваете меня, делаются ли тачки из бронзы?

— Этот вопрос беспокоит меня с сегодняшнего утра.

Он склонил голову и поглядел на меня.

— Тачки не делаются из бронзы.

— Тогда почему я упал на тачку прошлой ночью, когда шел по дороге? Перпетулит освобождает путь от всех предметов — кроме бронзовых, насколько я могу видеть.

— Осторожнее с этими опасными рассуждениями, — напомнил он после паузы. — Коллектив ненавидит тех, кто пытается вставлять квадратные затычки в круглые отверстия.

— Если только отверстия не должны быть квадратными, — я сам удивился своим стройным рассуждениям, — и в этом случае круглые затычки не нужны, а если есть только одно круглое отверстие, тогда квадратные затычки, ну, допустим…

— Позор, — сказал историк, — а так стройно рассуждали!.. Не высовывайтесь, Эдвард. Те, кто видит слишком хорошо, могут скоро перестать видеть вообще.

Я не очень-то понял его, да он, наверное, на это и не рассчитывал.

— Все, вопросы закончились. Теперь бонус — вкусная история: Салли Гуммигут использует Томмо для плотских утех.

— Это… многое объясняет.

— Действительно. Принадлежность к невидимой части спектра обрекает на одиночество, зато к тебе стекаются все важные слухи. А теперь мудрость. Первое: время, потраченное на расследование, никогда не бывает потрачено впустую. Второе: почти все можно улучшить добавлением бекона. И последнее: в мире нет ни одной проблемы, которая не решается благодаря горячей ванне и чашке чая.

— Хорошая мудрость.

— Хороший был джем. А джем — это знание. Вы идете этим вечером на собрание хромогенции?

— Да, но лишь как помощник, говорить мне вряд ли дадут.

— Я прихожу почти всегда. Это вправду забавно, а еда там обычно хорошая.

— Значит, увидимся.

— Нет. Я же апокрифик, не забыли?