На обратном пути и за обедом он обдумывал свои действия. Окончательно решился к вечеру, когда продумал все до конца, вплоть до предварительных тестов, тщательно увязав их с принципиальными элементами так, чтобы все вместе взятое образовывало единое целое. Конечно, для существа дела это, возможно, и не имело значения, однако он не видел причин, мешающих реализовать задуманное таким образом, чтобы не только достичь намеченной цели, но и получить конструкцию, которая бы ему нравилась.

Когда все было решено, он вызвал робота и приказал установить шлем на прежнее место. При этом в который уже раз мелькнула мысль, что робот выполняет приказы, не задавая вопросов, и в этом его преимущество перед человеком. Закончив работу, робот удалился. Тертон надел шлем, поджал электроды и… очутился в странном помещении, из окон которого был виден город, а еще дальше — лес и поля. Он с удовлетворением отметил, что Кев выполнил свое обещание.

— Ты уже вернулся? Как прошли эксперименты? — послышался голос из глубины квартиры, и в комнату вошла женщина. Тертон не ожидал встретить ее здесь и подумал, что Корну везет, точнее, везло в жизни.

— Какая ты красивая, — сказал он.

— Что… Стеф, что с тобой? — удивилась женщина.

— Я буду повторять это ежедневно, потому что это правда, — ответил Тертон, одновременно соображая, как бы узнать ее имя.

— Общение со сверхсистемой идет тебе на пользу, — на ее лице мелькнула счастливая улыбка. «Может, она и верно его любит, — подумал Тертон. — Конечно, так, как может любить персонификат Опекуна, то есть, пока не снят шлем».

— Обед готов, — сказала женщина.

— Спасибо. Я поел там, — Тертон заметил, что это ее огорчило, но он не любил вводить питательные жидкости в организм во время сеанса, имитированным элементом которого был прием пищи. — К тому же я жду посетителя.

— Ты не говорил…

— Старый знакомый, возможно, несколько экзотичный, но если он появится, нам надо будет кое-что обсудить.

— Что?

— Неважно. Этакая послеобеденная беседа. Только не удивляйся его внешности, — Тертон уселся в кресло, подумал, что хорошо бы еще под голову любимую подушку с драконами, и тут же почувствовал мягкую опору, но даже не обернулся, уверенный, что драконы будут на своем месте. «Итак, структура изменяется, — подумал он. — В обычном фантотроне за подушкой пришлось бы сходить, как в жизни».

— Я сварю тебе кофе, — сказала женщина.

— Я должен называть тебя как-то так, чтобы новое имя больше соответствовало твоей внешности…

— Кома тебе уже не нравится?

— Почему же, тоже красиво, но, может, удастся придумать что-нибудь еще.

— Маешься бездельем, Стеф? — Кома прикинулась недовольной, но он знал, что это неправда.

«Ну, ему пора», — решил Тертон. Он заранее придумал своего посетителя и знал, что сейчас тот позвонит. Знал также, как он будет выглядеть, потому что именно таким его придумал. Подушка была тестом номер один. Внешний вид объекта второго теста находился на грани синтаксической ошибки, но Тертону необходимо было знать, насколько эластичны фильтры системы. Объект не был синтаксическим абсурдом, тем не менее вероятность его появления здесь была близка к пределу невозможного.

Как он и хотел, раздался звонок. Тертон сам пошел отворить дверь. Объект оказался на месте.

— Входи, — пригласил Тертон. — Давненько не виделись.

Он посмотрел на Кому и увидел на ее лице удивление. На пороге стоял ацтек в головном уборе с перьями экзотической мексиканской птицы, названия которой Тертон не знал, но помнил внешний вид украшения, и для Опекуна этого оказалось достаточно.

«Прекрасно, — подумал он, — появление в городе столь странно одетого человека синтаксические фильтры допустили. Все, что он скажет, уже будет ошибкой имитированной действительности, но, видимо, информация такого рода не проверяется, а берется непосредственно из центральных мнемотронов, где, разумеется, эти факты есть и должны быть, как и все, что известно нашей цивилизации».

— Садись, — бросил он ацтеку, указывая на кресло.

— Что ему здесь надо? — спросила Кома.

— Не мешай, милая. Увидишь сама. Меня интересует период между «двенадцатым» и «третьим домом», — повернулся он к гостю.

— Значит, также «тринадцатый кролик», «первый камыш» и «второй кремневый нож», — ацтек говорил странным, немного хрипловатым голосом.

Тертон не установил заранее звучания голоса, но тут же представил его себе таким, каким хотел бы услышать.

— Да, — ответил он.

— 1514–1521 годы, — сказала Кома. — Что у тебя за странные интересы, Стеф?

«Отлично, Опекун, — подумал Тертон. — Уже понял, о чем мы».

Результат теста оказался положительным, поэтому можно было уже кончать игру, выпроводив индейца из квартиры, но Тертону хотелось, чтобы Кома еще послушала ацтека, так как рассказ гостя был декорацией его плана.

— Расскажи, как все началось, — сказал он.

— Еще за десять лет до прихода испанцев на небе явилось первое зловещее знамение — огненные колосья кукурузы, свисающие огненные полотнища, казалось, утренняя заря пронзает небо, снизу — широкая, вверху — острая… — начал ацтек.

— Зодиакальный свет или полярное сияние. Точно не установлено, — вставил Тертон.

— Вот уже сердцевину неба охватило оно. И вырвался вопль из уст людских, и ужас обуял все живое. И было это в году «двенадцатый дом». Второе страшное знамение явилось здесь же. Сам по себе возгорелся ясный огонь, никто его не раздувал, случилось это в доме Колибри с Юга.

— Это был Бог города, — сказал Тертон.

— Знаю, не мешай, — Кома внимательно слушала.

— Оказалось, — продолжал ацтек, — возгорелся столб деревянный. Изнутри вырвались огненные колосья кукурузы, полыхающие языки огня. Очень быстро уничтожили они все балки дома. И чем больше воды лили люди, чтобы погасить пламя, тем сильнее оно разгоралось. Третье страшное знамение — молния ударила в дом божий, соломой крытый, в святилище Бога Бирюзы. Редкий дождь моросил. А однажды солнце еще не зашло, как пала на землю огненная бирюза, трижды поделенная. И это было четвертым предзнаменованием.

— Потом ученые установили, что это был метеорит, — сказал Тертон, глядя на Кому.

— Оттуда, — продолжал ацтек, — прилетела она, с захода солнца, и бежала на восток, подобная дождю из огненных цветов. Далеко тянулись косы ее.

— Достаточно, — сказал Тертон.

Индеец замолчал.

— Продолжай, — попросила Кома.

Этого Тертон не планировал.

— Он спешит. Через час улетает на страторе.

— Ты хотел сказать «на самолете», — поправила Кома.

— Я не очень спешу, — отозвался ацтек. — Знаешь, Корн, я не помню, где познакомился с тобой.

«Так. Опекун берет инициативу в свои руки», — раздраженно подумал Тертон. Это не входило в его планы.

— Не помнишь? У пирамид в Теотигуакане, где ты работаешь гидом, — Тертон решил подкинуть Опекуну объяснение. — Ты, конечно, переборщил, прилетев сюда в своем рабочем наряде, — добавил он.

— Позвольте снять перья, — сказал ацтек и положил свой головной убор у ног. — И зачем я сюда пришел? Кажется, я всегда навещаю Корна, когда бываю в этом городе.

— Да. Ты не помнишь его, Кома? — рискнул Тертон. — Мне казалось, вы с ним однажды беседовали.

— Возможно, — отозвалась Кома.

— Его трудно не запомнить. Тогда он тоже спешил на самолет.

— Да. Припоминаю, — сказала Кома, а ацтек встал и поднял с пола свой удивительный головной убор.

«Ну, кое-как пробился через контроль Опекуна, — подумал Тертон. — Счастье, что Опекун — всего лишь компьютер, громадный компьютер, и для него даже то, что почти совсем невероятно, немедленно перестает быть необычным, если только это каким-то образом может быть проверено. С человеком было бы труднее».

— Я пойду, — проговорил ацтек. — До следующей встречи.

— Прощай, — Тертон проводил гостя до порога и старательно прикрыл дверь.

Когда он вернулся в комнату. Кома сидела в кресле и смотрела на него.

— Ты какой-то странный, Стеф, — сказала она. — В чем дело?

— Может, немного устал и еще должен поработать.

— Сейчас?

— Да.

— Что будешь делать?

— Рассчитывать.

— Что?

— Ты никогда не была такой любопытной, Кома. Просто расчеты для следующих экспериментов.

— Сам? Без компьютера?

Она вышла на кухню, а он сел к письменному столу и потянулся за бумагой и шариковой ручкой, которой и сам иногда пользовался в своей реальности. Здесь, разумеется, ручка тоже была, потому что она принадлежала этой реальности.

«Вот прихватить бы ее отсюда», — подумал Тертон. Свою ручку он с трудом отыскал несколько лет назад в антикварном магазине. «Ведь и ручка и все остальное — всего лишь иллюзия», — подумал он, зная, что устройства, конструирующие эти иллюзии, лишь немногим менее сложны, чем мозг человека, но быстродействие их в миллионы раз больше, и поэтому такие иллюзии настолько совершенны, что даже ему, старому манипулянту и профессору нейроники, подсказывают нереальные желания.

Он принялся за расчеты. Вычисления были нетрудными, но он уже отвык считать сам, поручать же их компьютеру не хотел, потому что тогда пришлось бы посвятить в расчеты Опекуна, а так лишь результаты попадали в имитированную действительность.

Он начал с массы, которая дала бы нужный эффект, потом уточнил потери в атмосфере и скорость. Уже закончив предварительные расчеты, понял, что распад глыбы должен произойти в атмосфере. Тогда он увеличил массу так, чтобы хоть один осколок, прошедший сквозь атмосферу, выполнил условия. Получилась чудовищная величина. Он проверил исходные данные и вычисления — все было правильным. Увлеченный работой, он не заметил, как подошла Кома и встала у него за спиной. Он почувствовал прикосновение ее руки к волосам и обернулся. Она смотрела не на него. Она смотрела на листок бумаги, на формулу Эйнштейна, на ее трансформацию: в левой части равенства энергию заменила масса.

Он знал, что она заметила это, но еще не поняла. Тогда он встал и заслонил собою листки.

— Подожди, Стеф, — сказала Кома. — Ты рассчитываешь что-то интересное.

«Она не должна этого видеть, — подумал Тертон. — Опекун получает информацию непосредственно через нее. Не должна…»

Он обнял ее и поднял. Поднял легко — избыток сил в его теле действовал и здесь, в имитированном мире. Она удивленно смотрела на него, пока он нес ее к окну.

«Это фантом. Это всего лишь фантом», — повторял он себе.

Кома поняла, только когда была уже возле окна. Она закричала, и он увидел в ее глазах страх. Попыталась вырваться, но он был сильнее.

— Стеф… — он выбросил ее наружу. Она крикнула что-то еще, а потом была уже слишком далеко, чтобы он мог ее слышать.

— Это же фантом, — еще раз повторил он тихо. «Когда я выключаю проектор и с экрана исчезает лицо любимой женщины, — подумал он, — не убиваю же я ее. И изображение на экране, и эта девушка, Кома, — фантомы. Разница только в сложности генерирующей их аппаратуры. Вот и все». Но в то же время он знал, что в чем-то различие все-таки есть и чувствовал себя так, словно убил человека.

Теперь надо было действовать быстро. Имитированная действительность должна реагировать так же, как действовал бы оригинал. Правда, он не знал, что делали с такими, как он, в прежние времена, но наверняка общество преследовало их. И сейчас реакция должна была быть аналогичной. Он собрал листки с вычислениями и бросился к лифту.

В кабине никого не было, и, глядя на мигающие номера этажей, он с нетерпением ждал, пока лифт опустится. Внизу, в остекленном холле, девочка ела мороженое, а какие-то люди, вероятно, родители, выкатывали на улицу прогулочную коляску. Он разминулся с ними в дверях, которые норовили закрыться, но присматривавший за створками автомат не допускал этого фотоэлемент реагировал на присутствие людей. «Фантомы, — подумал Тертон, — такие же декорации, как и все эти дома».

Возле стены собралась толпа. Он даже не глянул туда, а быстро направился к садам, которые видел сверху, из окна. В этих садах он придумал себе убежище, на много сотен метров погруженное в глубь земли, прикрытое сверху бетоном, с климатизаторами и экраном, с шахтами запасных выходов и пороховыми зарядами, на случай, если б их засыпало обломками. Он подумал, что, вероятно, запланировал все слишком примитивно, потому что совершенно не знал, как строились убежища в те времена, но в конечном счете это не имело особого значения. Он всегда мог дополнить конструкцию необходимыми деталями, воображая их по мере необходимости, а единственным условием, которому все это должно было удовлетворять с самого начала, была защита перед первым ударом. Лишь это было действительно существенно. Он не боялся имитированной смерти, но боялся имитированной боли, которую невозможно отличить от реальной.

Кроме того, что было особо важно, он не знал, чем в имитаторе завершается сеанс в случае смерти героя. Вероятнее всего, все заканчивалось так же, как во сне, когда, падая с большой высоты, мы в последний момент просто просыпаемся. Однако уверенности не было, и он предпочитал не рисковать, тем более что еще существовал Корн, которому, несомненно, он отрезал бы возможность проникновения в имитированную действительность, умерщвляя имитированное тело, которое одолжил у него. Его план был другим, более сложным и тонким. Имитированная действительность должна была остаться открытой и доступной, но одновременно такой, в какой Корн не захотел бы быть. Это, конечно, сводило на нет эксперимент Тельпа, но в реальной действительности Корн не нужен. Он, Тертон, единственный, кто действительно знает, что такое сверхсистема. Корн всего лишь дебютант, к тому же не из способных.

Улица упиралась в сады. Именно так он и запомнил ее, глядя из окна. Подойдя к воротам, за которыми начинались деревья, он оглянулся на белые громады небоскребов. В одном из них, первом в ряду, было то окно. Он не знал точно, которое. «Декорация, современная аппликация из токов и реакций моего мозга», — подумал он и вошел в ворота.

Сад оказался кладбищем. Старым кладбищем, одним из тех, что он иногда посещал в том городе, где когда-то жил, где читал курс прикладной нейроники в столь же древнем, как и кладбище, университете. Он даже ходил на кладбище погулять в теплые осенние дни, когда деревья притягивали к себе своим желто-красным нарядом. Он помнил заросшие травой тропинки, незнакомые имена и даты, которые встречал в старых книгах.

«Не очень-то удачное место выбрал я для своего прибежища, — подумал Тертон. — Но ведь и надгробья и кладбище тоже всего лишь фата-моргана, развернутая фантогенератором только по той причине, что я пришел сюда, и именно такое кладбище было в городе Корна на этом самом месте десятилетия назад, в прошлом, и, возможно, в тысяче километров отсюда».

Свое убежище он запланировал неподалеку от ворот, слева от них, под деревьями, но так, чтобы они не заслоняли перспективу. Направляясь к убежищу, он обратил внимание на то, что на старых, поросших мхом плитах отсутствуют имена. «Вот он — информационный просчет, — подумал Тертон, — отсутствие данных в генератоое. Пробел, который я, вернее Корн, могу заполнить».

Он решил, что на ближайшей плите увидит свое имя и фамилию с указанием года рождения, и когда подошел к ней, все было уже на месте, но плита была новой, не похожей на остальные. Он удивился, но тут же понял: генератор дополнил год рождения годом смерти, поступив вполне логично, иначе кому бы была могила. Не располагая данными, генератор дописал год смерти, который был одновременно и годом рождения его, Тертона, и годом имитированной действительности, а потому и на плите не было ни мха, ни подтеков, ни всего того, что представляет собой меру ушедшего времени.

«Ну и идиотские же у меня мыслишки», — подумал Тертон, сознавая, что был на шаг от противоречия и синтаксической ошибки. «Хорошо, что я уже жил в том времени, которое представлено в имитированной реальности. Родись я годом позже, то есть в будущем относительно данного момента, возникло бы противоречие и сеанс прекратился бы».

Вход в убежище располагался именно там, где он мысленно его видел.

Тертон нажал кнопку, и тяжелые дверцы раздвинулись. Внутри его уже ожидала кабина лифта. На стенке — всего две кнопки: «вверх» и «вниз». Он нажал вторую и почувствовал характерное изменение веса, как во всех лифтах, с большой скоростью срывавшихся с места. Спуск продолжался минуту, может, чуть меньше. Кабина остановилась, и, выйдя, он оказался в круглом помещении с большим экраном, занимавшим треть стены. Кроме экрана здесь не было ничего, как он и задумал. На экране был виден город, небоскребы и деревья возле ограды кладбища. Небоскребы были вроде бы ближе, и он подумал, что это, должно быть, характерно для аппаратуры, конструкцию которой в деталях, исключая фильтры объектива, он не уточнял. Генератор, вероятно, почерпнул нужные данные из центральных мнемотронов.

Тертон еще раз глянул на город, сосредоточился и представил себе метеорит, мчащийся к Земле откуда-то из глубин Вселенной. Это была глыба антиматерии с предварительно рассчитанной им массой. Его скорость составляла несколько десятков километров в секунду, а траектория упиралась куда-то в горизонт, расположенный за небоскребами. Глыба уже приближалась к атмосфере, а еще через секунду небо от зенита до горизонта вдруг рассекло несколько ослепительно ярких сполохов. Они возникли почти моментально и были такими яркими, что свет солнца казался по сравнению с ними пламенем свечи в ясный день. Сполохи разбухли и охватили атомным огнем все небо. Ослепленный светом, он не сразу заметил, что вокруг, на земле, деревьях, траве заплясали огненные язычки, словно одновременно загорелись миллиарды свечей. Маленькая искра пролетела вблизи. Тертон догадался, что это птица, вспыхнувшая на лету. Он еще провожал взглядом летящий огонек, как вдруг дома переломились у оснований. Они не осели, как подорванные снизу, медленно и величественно, нет, их стены под действием мощного удара сзади устремились в сторону его убежища, рассыпаясь на бесформенные угловатые обломки. Все, чего они касались, вырванное из земли, мчалось на него. Он еще увидел, как разваливается стена кладбища, и экран погас. Все заняло меньше минуты, может, несколько секунд. Еще раньше он почувствовал, как пол уходит из-под ног. Он с трудом сохранил равновесие. Грунт дрожал и был слышен глухой, идущий волнами гул. Тертон знал историю, но лишь сейчас, глядя на этот имитированный, придуманный им мир с атомным огнем, понял, какой катастрофы избежало человечество в том веке, который кончился еще до его рождения. «Лишь сумасшедший, мир которого прекращает существование вместе с ним, мог бы задумать и осуществить такое, — с ужасом подумал Тертон. — Сейчас этот сумасшедший — я».

Он переждал, пока ураган наверху прекратится, думая о величии тех, кто в давнем реальном мире смог спасти человечество от атомного огня, о тех героях Земли, которым удалось это совершить.

Потом взорвал пороховые заряды и вскрыл устье шахты, ведущей на поверхность. По бесконечному ряду скоб, вделанных в бетонную стену, взобрался наверх, отдыхая на небольших площадках, укрепленных в двадцати метрах одна над другой. Наконец в отверстии шахты показалось небо, серые, грязные облака, сквозь которые с трудом пробивался дневной свет. Высунув голову из отверстия, он почувствовал прикосновение ко лбу чего-то влажного. Это были хлопья жирной грязи, падавшей, словно дождь. Он представил, что в кармане у него лежит счетчик Гейгера, и тут же услышал пощелкивание, которое быстро слилось в почти неразделимый сплошной звук. Еще мгновение, и счетчик замолк. Видно, от чрезмерно высокой радиации. Тертон осмотрелся: черные холмы до самого горизонта, серое небо под гигантской шляпкой атомного гриба.

Он хотел пройти еще несколько метров, но почувствовал, что не выдержит здесь больше ни секунды. И решил вернуться в действительность.

Но даже потом, когда шлем уже сполз с головы и он лежал на кровати, глядя в окно на солнце, садившееся за вершины гор, он знал, что никогда не забудет того, что видел там, в имитированном мире, который только что уничтожил.

«Ведь это только имитация, всего лишь имитация, — твердил он себе. — Ведь пилот, который во время учебного полета в имитаторе переживает катастрофу, выходит из кабины, выпивает стакан сока, болтает с друзьями, потом едет в город на свидание с девушкой и не думает о случившемся. И это тоже имитация, а весь этот атомный хаос — лишь колебания токов в памяти и преобразователях информации. Ничего больше».

И все-таки он думал, думал об этом. Уже наступила ночь и звезды стояли над пустыней. И только под утро он уснул.