Поклажа Фрица прибыла назавтра, с дилижансом. Она состояла почти вся из книг. Сто тридцать три необходимейших названья, перво-наперво стихи, пьесы, народные сказки, потом исследования о растениях, минералах, по медицине, анатомии, теории тепла и звука, и электричества, и, кроме того, математика, анализ бесконечных чисел. И все они суть — одно, вслух говорил Фриц, грея руки над свечой в промозглом холоде чердачной теннштедской спальни. Все человеческие знания — одно. Математика все сопрягает, как электричество, мне Риттер говорил, — связующее звено между телом и духом. Математика — сам разум человеческий в той форме, какую каждый может опознать. И что, если поэзия, разум, религия суть высшая форма математики? Недостает только грамматики для общего их языка. И если любое знание может быть выражено в символах, значит, нужно засесть за работу и записать все мыслимые способы этого достичь.

— Победа! — заорал Фриц в своей ледяной спальне (впрочем, никогда ему, да и никому из его знакомых, не доводилось ни работать, ни спать, не трясясь от холода).

Второй груз книг открывали «Первые основания искусства горных и соляных производств» Франца Людвига Канкрина, том 1, часть 1 «Что есть минералогия». Часть 2 «Что есть искусство эксперимента». Часть 3 «Каковы виды земной поверхности». Часть 4 «Каковы виды земных недр». Часть 5 «Что есть искусство построения копей». Часть 6 «Что есть арифметика, геометрия, тригонометрия». Часть 7, отдел 1 «Что есть механика, гидростатика, аэрометрика и гидравлика». Отдел 2 «Что есть искусство горной машинерии». Часть 8, отдел 1 «Что есть плавление и отделение металлов от руд». Отдел 2 «Что есть плавление полуметаллов». Отдел 3 «Что есть приготовление серы». Часть 9, отдел 1 «Что есть разведование соли и геологическое описание солесодержащих гор». Отдел 2 «Что есть искусство вываривания соли и сооружения новых солеварен». Том 2 «Что понимаем мы под добычей соли и что есть Соляной закон».

Слуги донесли Рахели, что молодой фрайхерр громко разговаривает сам с собою в спальне.

— Он сразу после завтрака уходит к себе, — сказала Рахель мужу. — Да еще после ужина занимается, ты сам видел.

Юст спросил у Каролины, нельзя ли им будет как-нибудь вечерком послушать музыку — отдохнуть, развеяться.

— Пожалела бы, — он сказал, — бедного молодого человека.

— Мне про его печали неизвестно, — отвечала Каролина. У самой к зиме хлопот был полон рот — колбасы заготовить, лен мять, трепать (чтобы зимою прясть), гусей забить (уже два раза заживо ощипанных) для последнего, третьего, ощипа. После чего придется неделю целую жареной гусятиной питаться. Но все-таки она была в гостиной, когда, призванный Рахелью, Фриц спустился вниз с книжкою в руке — его уговорили почитать им вслух — или нет, это была не книжка, папка с рукописями.

— Только не подумайте, что это я для кого-то сочинил, это я так. Я был тогда в Йене. Я был тогда моложе.

Прими мой стих рукой своей небрежной, Не хочешь — не читай, решать твоей душе. Но если мало слов тебе и мыслей нежных, Прими хоть жизнь мою. Она твоя уже.

Он поднял взгляд от строк.

— В самый раз для девичьего альбома, так бы и переписала, — сказала Рахель. — Жаль только, в доме у нас не водится этаких вещей.

Фриц пополам разорвал бумажный лист. Каролина отложила наволочку, которую латала.

— Почитайте, пожалуйста, еще. Пожалуйста.

Дядюшка Селестин невозмутимо смотрел на пламя, игравшее за полуотворенной дверцей печи. Ему, конечно, говорили, что этот молодой Харденберг — поэт, да, но кто же знал, что он их станет потчевать стишками? В стишках крайзамтманн мало смыслил и нужды не видел притворяться. Пение — совсем другой коленкор. Юст и сам певал, как все знакомые, принадлежал к двум певческим клубам сразу, любил послушать пение — зимою дома, летом на вольном воздухе, в лесу, на улицах, в горах. Да, и одна подружка Каролины, колоратурное сопрано, ах, что за голос, что за голос, и даже на свадьбе у нее, вся знать Теннштедта собралась, Селестина уломали — выступил в роли торговца птицами, с целой охапкой пустых птичьих клеток, крашенных под золото, и спел простонародную комическую пьеску, моленье к жениху «не отнимать у них милую пташечку». Ну да, это же Эльза Вангель была, да, и прошло-то всего три года, а теперь так раздобрела, в дверь не пролезет.

Каролина говорила ему с укором:

— И к чему это вы тут Эльзу Вангель приплели?

— А я и не знал, что вслух говорю, мой друг. Вы все тут уж простите старика.

Юсту было сорок шесть лет. Печаль о близящейся смерти стала одним из поводов сначала выписать к себе племянницу, а в свое время и жениться.

— Вы, дядюшка, не слушали, вы ничего не поняли.