Софи к Фрицу: …У меня кашель и насморк, но мне, кажется, легче, когда я думаю о вас. Ваша Софи.

Осенью 1795 года Фриц кое-как добрался до Грюнингена и нашел там беззаботную Софи. Она играла с Гюнтером, чей жизненный опыт был до сих пор, очевидно, вполне положительный, ибо он улыбался всему, очертаньями напоминающему человека.

— Он гораздо крепче нашего Кристофа, — проговорил Фриц с легким уколом сожаленья. Гюнтер ничего не делал вполовину. Подхватив от домашних кашель, он его приберегал до ночи, чтобы тогда, как большого лающего пса, эхом пустить по всем коридорам дома.

— Да, он кашляет и улыбается всем без разбору, — сказал Фриц, — но все же я чувствую себя польщенным, когда очередь доходит до меня. Обманываться так приятно.

— Харденберх, а почему вы мне не писали? — Софи спросила.

— Милая, милая Софи, я вам писал, я каждый день писал на той неделе. В понедельник я вам объяснял в письме, что, хоть его и создал Бог, мир только тогда и существует, когда мы его воспринимаем.

— И вся эта дрянь, значит, наших собственных рук дело! — вскинулась Мандельсло. — Говорить такое юной девочке!

— Все, что до тела касается, не наших рук дело, — сказала Софи. — Вот у меня левый бок болит, не сама же я так устроила.

— Ну, хорошо, давайте друг дружке жаловаться, — сказал Фриц, но Мандельсло объявила, что она совершенно здорова, всегда здорова.

— А вы не знали? Все знают, что я родилась на свет для того, чтобы быть всегда здоровой. Мой муж в этом уверен, уверены все в этом доме.

— Почему вы раньше не приехали, а, Харденберх? — спросила Софи.

— Мне теперь много приходится работать, — он ответил. — Если приведется нам венчаться, мне нужно много, много работать. Я ночами сижу над книгами.

— А зачем вам так много читать? Вы теперь уж не студент.

— Был бы студент, не читал бы много, — сказала Мандельсло. — Студенты не читают. Они пьют, студенты.

— А почему они пьют? — спросила Софи.

— Потому что хотят познать всю истину, — сказал Фриц, — и это приводит их в отчаяние.

Гюнтер было задремал, но теперь проснулся и что-то проворчал в знак своего несогласия с Фрицем.

— Ну и чего бы им стоило, — Софи спросила, — познать всю истину?

— Вот этого как раз они не могут подсчитать, — ответил Фриц, — зато прекрасно знают, что надраться можно за три гроша. Ей теперь тринадцать лет, будет четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Проходит время, время. Господь, можно сказать, остановил часы.

Но она холодна и холодна, вся холодна насквозь.